может выйти.
Многих подобных неприятностей было бы легко избежать, если бы те, кто
тянет лодку, помнили, что они ее тянут, и почаще оглядывались на своего
спутника. Лучше, чтобы бечеву тянул кто-нибудь один. Если это делают двое,
они, заболтавшись, забывают обо всем на свете, а лодка, которая оказывает
весьма небольшое сопротивление, не может им напомнить, чем они заняты.
Как пример того, до какой степени двое людей, тянущих лодку, могут
забыть о своем деле, Джордж рассказал нам вечером, когда мы разговаривали
на эту тему, одну очень любопытную историю.
Однажды под вечер, рассказывал Джордж, ему пришлось вместе с тремя
другими гребцами вести тяжело нагруженную лодку вверх по реке от
Мэйденхеда. Несколько выше Кукхэмского шлюза они заметили какого-то
человека и девушку, которые шли по дороге, видимо поглощенные интересным
разговором. В руках у них был багор, а от багра тянулась привязанная к нему
бечева, конец которой скрылся под водой. Но лодка отсутствовала, лодки
нигде не было видно. Когда-то к этой бечеве несомненно была привязана
лодка. Но что с ней случилось, какая ужасная судьба постигла ее и тех, кто
в ней сидел, - это было окутано тайной.
Несчастье с лодкой, каково бы оно ни было, видимо, не очень беспокоило
молодого человека и барышню. Веревка и багор были при них, и это, очевидно,
казалось им вполне достаточным.
Джордж хотел было крикнуть и разбудить их, но вдруг у него в голове
мелькнула блестящая идея, и он промолчал. Схватив багор, он наклонился и
подтянул к себе конец веревки; спутники Джорджа сделали на нем петлю и
накинули ее на свою мачту, а потом подобрали весла, уселись на корме и
закурили трубки.
И молодой человек с барышней проволокли тяжелую лодку и этих четырех
увесистых нахалов до самого Марло.
По словам Джорджа, он никогда не видел в чьем-либо взоре столько
задумчивой грусти, как у этих молодых людей, когда, достигнув шлюза, они
убедились, что целые две мили тянули на бечеве чужую лодку. Джордж подумал,
что, если бы не сдерживающее влияние кроткой женщины, юноша, пожалуй, не
удержался бы от резких выражений.
Девушка опомнилась первой и, ломая руки, воскликнула отчаянным
голосам:
- Генри, а где же тетя?!
- Что же, нашли они свою престарелую родственницу? - спросил Гаррис.
Джордж отвечал, что не знает этого.
Другой случай отсутствия духовной связи между влекущими и влекомыми
пришлось однажды наблюдать мне самому вместе с Джорджем около Уолтона. Это
было в том месте, где дорога отлого спускается к воде. Мы сидели на другом
берегу и смотрели на реку.
Через некоторое время в виду показалась небольшая лодка. Она во весь
опор мчалась по воде, влекомая могучей лошадью, на которой сидел очень
маленький мальчик. В лодке мирно дремали в спокойных позах пять человек;
особенно безмятежный вид был у рулевого.
- Хотел бы я, чтобы он потянул не за ту веревку, - пробормотал Джордж,
когда лодка плыла мимо.
И сейчас же рулевой сделал это, и лодка налетела на берег с таким
треском, словно кто-то разорвал сразу сорок тысяч полотняных простынь. Два
человека, корзина и три весла немедленно вылетели из лодки с бакборта и
рассыпались по берегу; полторы секунды спустя еще двое покинули ее со
штирборта и плюхнулись наземь среди крюков, парусов, мешков и бутылок.
Последний пассажир проехал двадцатью ярдами больше и в конце концов вылетел
головой вперед.
Это, видимо, облегчило лодку, и она пошла много быстрее; мальчик
гикнул и пустил коня вскачь. Путники приподнялись и уставились друг на
друга. Прошло несколько секунд, прежде чем они сообразили, что случилось;
поняв это, они начали яростно кричать мальчишке, чтобы он остановился, но
мальчишка был занят своей лошадью и ничего не слышал. Мы смотрели, как они
мчались за ним следом, пока расстояние не скрыло их от нас.
Нельзя сказать, чтобы мне было их жалко. Наоборот, я желал бы, чтобы
все болваны, которые заставляют тащить свои лодки таким способом (а это
делают очень многие), испытали подобное же несчастье. Не говоря о риске,
которому подвергаются они сами, их лодка представляет опасность и
неудобство для других. Идя таким ходом, они не могут свернуть в сторону и
лишают других возможности посторониться. Их бечева цепляется за вашу мачту
и перевертывает вас или задевает кого-нибудь из сидящих в лодке и либо
сбрасывает его в воду, либо раскраивает ему физиономию. Самое правильное в
таких случаях стойко держаться и быть готовым встретить их нижним концом
мачты.
Из всех переживаний, связанных с бечевой, самое волнующее - когда ее
тянут девушки. Это ощущение должен узнать всякий. Для того чтобы тянуть
бечеву, всегда требуются три девушки: две тянут, третья бегает вокруг них и
хохочет. Начинается обычно с того, что веревка обвивается у них вокруг ног,
и им приходится садиться на дорогу и распутывать друг друга. Потом они
наматывают веревку себе на шею и едва избегают удушения. В конце концов
дело налаживается, и девушки бегом пускаются в путь с прямо-таки опасной
скоростью. Через сто ярдов они, естественно, уже выдохлись и, внезапно
остановившись, со смехом садятся на траву, а вашу лодку, прежде чем вы
успели сообразить, в чем дело, и схватиться за весло, выносит на середину
реки и начинает крутить. Девушки встают на ноги и громко удивляются.
- Посмотрите-ка, - говорят они, - он выехал на самую середину.
После этого они некоторое время тянут довольно прилежно. Вдруг одна из
них вспоминает, что ей необходимо подколоть платье. Девушки замедляют ход,
и лодка садится на мель.
Вы вскакиваете, сталкиваете лодку и кричите барышням, чтобы они не
останавливались.
- Что? Что случилось? - кричат они вам в ответ.
- Не останавливайтесь! - вопите вы.
- Что?! Что?!
- Не останавливайтесь! Идите вперед! Вперед!
- Пойди, Эмили, узнай, что им нужно? - говорит одна из девушек.
Эмили возвращается назад и спрашивает, в чем дело.
- Что вам нужно? - спрашивает она. - Что-нибудь случилось?
- Нет, все в порядке, - отвечаете вы. - Только идите вперед, не
останавливайтесь.
- Почему?
- Если вы будете останавливаться, мы не сможем править. Вы должны
держать лодку в движении.
- Держать в чем?
- В движении. Лодка должна двигаться.
- Ладно, я им скажу. Что, хорошо мы тянем?
- Да, очень мило. Только не останавливайтесь.
- Это, оказывается, вовсе не трудно. Я думала, что это много тяжелей.
- Нет, это очень просто. Надо только все время тянуть. Вот и все.
- Понимаю. Достаньте мне мою красную шаль. Она под подушкой.
Вы отыскиваете шаль и подаете ее Эмили. В это время подходит другая
девушка и тоже высказывает желанье взять шаль. На всякий случай они берут
шаль и для Мэри, но Мэри она, оказывается, не нужна, так что девушки
приносят ее обратно и берут вместо нее гребень. На все это уходит минут
двадцать. Наконец девушки снова трогаются в путь, но на следующем повороте
они видят корову - и приходится вылезать из лодки и прогонять корову.
Джордж через некоторое время наладил бечеву и провел нас, не
останавливаясь, до Пентон-Хука. Там мы принялись обсуждать важный вопрос о
ночлеге. Мы решили провести эту ночь в лодке, и нам предстояло сделать
привал либо здесь, либо уже выше Стэйнса. Укладываться сейчас, когда солнце
еще светило, было рановато. Поэтому мы решили проплыть еще три мили с
четвертью до Раннимида. Это тихий лесистый уголок на реке, где можно найти
надежный приют.
Впоследствии мы все, однако, жалели, что не остановились у
Пентон-Хука. Проплыть три или четыре мили вверх по течению утром - сущий
пустяк, но к концу дня это трудное дело. Окружающий ландшафт, вас уже не
интересует. Вам больше не хочется болтать и смеяться. Каждая полумиля
тянется как две. Вы не верите, что находитесь именно там, где находитесь, и
убеждены, что карта врет. Протащившись, как вам кажется, по крайней мере
десять миль и все еще не видя шлюза, вы начинаете серьезно опасаться, что
кто-нибудь стащил его и удрал.
Я помню, однажды на реке меня совсем перевернуло (в переносном смысле,
конечно). Я катался с одной барышней, моей кузиной по материнской линии, и
мы плыли вниз по течению к Горингу. Мы слегка опаздывали, и нам хотелось
(барышне по крайней мере хотелось) поскорее вернуться домой. Когда мы
доплыли до Бенсонского шлюза, было половина седьмого. Надвигались сумерки,
и барышня начала волноваться. Она заявила, что ей надо быть дома к ужину. Я
заметил, что тоже чувствую стремление не опоздать к этому событию, и вынул
карту, чтобы удостовериться, далеко ли нам еще плыть. Я убедился, что до
следующего шлюза - Уоллингфордского - остается ровно полторы мили, а оттуда
до Клива пять.
- Все в порядке, - сказал я. - Ближайший шлюз мы пройдем еще до семи,
а там останется еще только один - и все. - И я налег на весла.
Мы миновали мост, и скоро после этого я спросил, видит ли она шлюз.
Она ответила, что не видит. Я сказал: "А-а", - и продолжал грести. Через
пять минут я опять задал ей тот же вопрос.
- Нет, - сказала она, - я не вижу никаких признаков шлюза.
- А ты... ты знаешь, что такое шлюз? - спросил я нерешительно,
опасаясь, как бы она не обиделась.
Она и вправду обиделась и предложила мне убедиться самому. Я положил
весла и оглянулся. Река, окутанная сумерками, была видна примерно на милю
вперед, но ничего похожего на шлюз я на ней не заметил.
- А мы не могли заблудиться? - спросила моя спутница.
Я отмел такую возможность, хотя и допустил гипотезу, что мы могли
каким-то образом попасть в боковое русло и сейчас приближаемся к водопаду.
Эта мысль не доставила ей радости, и она заплакала. Она сказала, что
мы оба утонем и что это ей наказание за то, что она поехала со мной.
Мне такое наказание показалось чрезмерно строгим; но кузина моя стояла
на своем и хотела только, чтобы все кончилось поскорее.
Я пытался успокоить ее, уговаривал не смотреть на дело так мрачно.
Просто я, значит, гребу медленнее, чем мне казалось. Теперь-то уж мы скоро
доберемся до шлюза. И я прогреб еще с милю.
После этого я уже сам начал нервничать. Я снова посмотрел на карту.
Вот он, Уоллингфордский шлюз, ясно отмечен в полутора милях ниже
Бенсонского. Это была хорошая, надежная карта, и, кроме того, я сам помнил
этот шлюз. Я проходил его дважды. Где мы находимся? Что с нами произошло? Я
начал думать, что все это сон, что на самом деле я сплю в своей кровати и
через минуту проснусь и мне скажут, что уже одиннадцатый час.
Я спросил мою кузину, не думает ли она, что это сон. Она ответила, что
только что собиралась задать мне тот же вопрос. Потом мы решили, что, может
быть, мы оба спим, но в таком случае, кто же из нас действительно видит
сон, а кто представляет собой лишь сновиденье? Это становилось даже
интересно.
Я продолжал грести, но шлюза по-прежнему не было. Река под набегающей
тенью ночи становилась все сумрачней и таинственней, и все предметы
казались загадочными и необычными. Я начал думать о домовых, леших,
блуждающих огоньках и о тех грешных девушках, которые по ночам сидят на
скалах и заманивают людей своим пением в водовороты и омуты. Я раскаивался,
что не вел себя лучше и не выучил побольше молитв. И вдруг посреди этих
размышлений я услышал благословенные звуки песенки "Он их надел", скверно
исполняемой на гармонике, и понял, что мы спасены.
Обычно звуки гармоники не вызывают у меня особого восхищения. Но до
чего прекрасной показалась нам обоим эта музыка в ту минуту! Много, много
прекрасней, чем голос Орфея или лютня Аполлона, или что-нибудь им подобное.
Небесная мелодия при нашем тогдашнем состоянии духа лишь еще более
расстроила бы нас. Трогательную, хорошо исполняемую музыку мы сочли бы
вестью из потустороннего мира и потеряли бы всякую надежду. Но в
судорожных, с непроизвольными вариациями, звуках "Он их надел", извлекаемых
из визгливой гармошки, было что-то необыкновенно человечное и
успокоительное.
Эти сладкие звуки слышались все ближе и ближе, и вскоре лодка, с
которой они доносились, уже стояла бок о бок с нашей.
В ней находилась компания деревенских кавалеров и барышень, выехавших
покататься при лунном свете (луны не было, но это уж не их вина). Никогда в
жизни не видел я людей столь привлекательных и милых моему сердцу. Окликнув
их, я спросил, не могут ли они указать мне дорогу к Уоллингфордскому шлюзу,
и объяснил, что уже целых два часа ищу его.
- Уоллингфордский шлюз! - отвечали они. - Господи боже мой, сэр, вот
уже больше года, как с ним разделались. Нет уже больше Уоллингфордского
шлюза, сэр! Вы теперь недалеко от Клива. Провалиться мне на этом месте,
Билл, если этот джентльмен не ищет Уоллингфордский шлюз!
Такая возможность не приходила мне в голову. Мне хотелось броситься им
всем на шею и осыпать их благословениями, но течение было слишком сильно и
не допускало этого, так что пришлось ограничиться холодными словами
признательности.
Мы благодарили этих людей несчетное число раз. Мы сказали, что сегодня
чудесная ночь, и пожелали им приятной прогулки. Я, кажется, даже пригласил
их на недельку в гости, а моя кузина сказала, что ее мать будет страшно
рада их видеть. Мы запели хор солдат из "Фауста" и в конце концов все-таки
поспели домой к ужину.
Первая ночевка. Под брезентом. Призыв о помощи. Упрямство чайника; как
его преодолеть. Ужин. Как почувствовать себя добродетельным. Требуется
уютно обставленный, хорошо осушенный необитаемый остров, предпочтительно в
южной части Тихого океана. Забавное происшествие с отцом Джорджа.
Беспокойная ночь.
Нам с Гаррисом начало казаться, что с Бель-Уирским шлюзом разделались
точно таким же образом. Джордж вел нас на бечеве до Стэйнса, там мы сменили
его. Нам представлялось, что мы тянем за собой пятьдесят тонн и прошли
сорок миль. Когда мы кончили тянуть, было уже половина восьмого. Мы все
уселись в лодку и подъехали к левому берегу, ища места, где бы высадиться.
Первоначально мы предполагали пристать к острову Великой Хартии, в тихом,
красивом месте, где река вьется по ровной, покрытой зеленью долине, и
заночевать в одном из живописных заливчиков, которых так много у этого
островка. Но почему-то теперь мы не испытывали такого повышенного
стремления к живописному, как утром. Водное пространство между угольной
баржей и газовым заводом вполне удовлетворило бы нас в эту ночь. Нам не
хотелось красивых пейзажей - нам хотелось поужинать и лечь спать. Тем не
менее мы подгребли к мысу (он называется "Мыс пикников") и остановились в
приятном уголке, под могучим вязом, к широко разросшимся корням которого мы
привязали нашу лодку.
После этого мы намеревались поужинать, но Джордж сказал: нет! Сначала,
пока не совсем стемнело и еще видишь, что делаешь, нам следует натянуть
брезент. Тогда с работой будет покончено, и мы с легким сердцем примемся за
еду.
Но натягивание брезента оказалось более длительным делом, чем мы
предполагали. В теории это выглядит очень просто. Вы берете пять железных
дужек, похожих на гигантские воротца для крокета, устанавливаете их вдоль
всей лодки, потом натягиваете на них брезент и привязываете его. Это займет
минут десять, не больше, думали мы.
Но мы ошиблись.
Мы взяли дужки и начали вставлять их в приготовленные для них гнезда.
Никто бы не подумал, что это опасная работа, но теперь, оглядываясь назад,
я удивляюсь лишь тому, что все мы живы и еще можем об этом рассказывать.
Это были не дужки - это были дьяволы. Сначала они вообще отказывались
влезать в гнезда, так что нам пришлось прыгать по ним, бить их ногами я
колотить багром. Когда они, наконец, влезли, оказалось, что мы вставили их
в неправильном порядке, и их пришлось вынимать обратно.
Но они не хотели вылезать. С каждой двое из нас мучилось по пять
минут, после чего они внезапно выскакивали и пытались сбросить нас в воду и
утопить. У них были посредине шарниры, и стоило нам отвернуться, как они
щипали нас этими шарнирами за чувствительные места. Пока мы сражались с
одной стороной дужки и пытались убедить ее выполнить свой долг, другая
предательски подбиралась к нам сзади и ударяла нас по голове.
Наконец мы вставили дужки, и нам осталось только натянуть на них
брезент. Джордж развернул его и укрепил один конец на носу. Гаррис встал
посредине, чтобы взять его у Джорджа, а я держался на корме, готовясь
поймать свой конец. Он долго не доходил до меня. Джордж сделал все, что
нужно, но для Гарриса эта работа была внове, и он все испортил.
Как это ему удалось, я не знаю, - Гаррис и сам не мог этого объяснить.
Но после десятиминутных, сверхчеловеческих усилий он ухитрился совершенно
закатать себя в парусину. Он до такой степени плотно закутался и завернулся
в нее, что не мог высвободиться. Разумеется, он начал отчаянно бороться за
свою свободу - прирожденное право каждого англичанина - и во время борьбы
(как я узнал после) сбил с ног Джорджа. Джордж, осыпая Гарриса
ругательствами, тоже начал барахтаться и сам завернулся и закутался в
парусину.
В то время я ничего об этом не знал. Я совершенно не понимал, в чем
дело. Мне было велено стоять на месте и ждать, и мы с Монморенси стояли и
ждали тихо и смирно. Мы видели, что парусину сильно бьет и толкает во все
стороны, но считали, что так и полагается, и не вмешивались.
До нас доносились из-под брезента приглушенные ругательства. Мы
поняли, что работа, которой заняты Гаррис и Джордж, причиняет им некоторые
неудобства, и решили, прежде чем присоединиться к ним, дать им немного
успокоиться.
Мы подождали еще несколько минут, но положение, видимо, запутывалось
все больше. Наконец из-под брезента высунулась винтообразным движением
голова Джорджа и проговорила:
- Помоги же нам, балда ты этакая! Видишь, что мы оба здесь задыхаемся,
а сам стоишь как мумия, болван!
Я никогда не оставался глух к призыву о помощи, и тотчас распутал их.
Это было вполне своевременно, так как лицо у Гарриса уже совсем почернело.
Нам потребовалось еще полчаса тяжелого труда, чтобы натянуть парусину
как следует; после этого мы принялись за ужин. Мы поставили чайник на
спиртовку на носу лодки, а сами ушли на корму, делая вид, что не обращаем
на него внимания, и стали доставать остальное.
На реке это единственный способ заставить чайник вскипеть. Если он
заметит, что вы с нетерпением этого ожидаете, он даже не зашумит. Вам лучше
отойти подальше и начать есть, как будто вы вообще не хотите чаю. На чайник
не следует даже оглядываться. Тогда вы скоро услышите, как он булькает,
словно умоляя вас поскорее заварить чай.
Если вы очень торопитесь, то хорошо помогает громко говорить друг
другу, что вам совсем не хочется чая и что вы не будете его пить. Вы
подходите к чайнику, чтобы он мог вас услышать, и кричите: "Я не хочу чая!
А ты, Джордж?" И Джордж отвечает: "Нет, я не люблю чай, выпьем лучше
лимонаду. Чай плохо переваривается". После этого чайник сейчас же
перекипает и заливает спиртовку.
Мы применили эту безобидную хитрость, и в результате, когда все
остальное было готово, чай уже ожидал нас. Тогда мы зажгли фонарь и сели
ужинать.
Этот ужин был нам крайне необходим. В течение тридцати пяти минут во
всей лодке не было слышно ни звука, кроме звона ножей и посуды и
непрерывной работы четырех пар челюстей. Через тридцать пять минут Гаррис
сказал: "Уф!" - вынул из под себя левую ногу и заменил ее правой. Спустя
пять минут Джордж тоже сказал: "Уф!" - и выбросил свою тарелку на берег.
Еще через три минуты Монморенси выказал первые признаки удовлетворения с
тех пор, как мы тронулись в путь, лег на бок и вытянул ноги, а потом я
сказал: "Уф!" - откинул назад голову и ударился ею об одну из дужек, но не
обратил на это никакого внимания. Я даже не выругался.
Как хорошо себя чувствуешь, когда наешься! Как доволен бываешь самим
собой и всем миром! Некоторые люди, ссылаясь на собственный опыт,
утверждают, что чистая совесть делает человека веселым и довольным, но
полный желудок делает это ничуть не хуже, и притом дешевле и с меньшими
трудностями. После основательного, хорошо переваренного приема пищи
чувствуешь себя таким великодушным, снисходительным, благородным и добрым
человеком!
Странно, до какой степени пищеварительные органы властвуют над нашим
рассудком. Мы не можем думать, мы не можем работать, если наш желудок не
хочет этого. Он управляет всеми нашими страстями и переживаниями. После
грудинки с яйцами он говорит: работай; после бифштекса и портера: спи; а
после чашки чаю (две ложки на каждую чашку, настаивать не больше трех
минут) он повелевает мозгу: теперь поднимайся и покажи, на что ты способен.
Будь красноречив, глубок и нежен. Смотря ясным оком на природу и на жизнь.
Раскинь белые крылья трепещущей мысли и лети, как богоподобный дух, над
шумным светом, устремляясь меж длинными рядами пылающих звезд к вратам
вечности.
После горячих пышек он говорит: будь туп и бездушен, как скотина в
поле, будь безмозглым животным с равнодушным взором, в котором не светится
ни жизнь, ни воображение, ни надежда, ни страх, ни любовь. А после бренди,
употребленного в должном количестве, он повелевает: теперь дури, смейся и
пляши, чтобы смеялись твои ближние; болтай чепуху, издавай бессмысленные
звуки; покажи, каким беспомощным пентюхом становится несчастное существо,
ум и воля которого потоплены, как котята, в нескольких глотках алкоголя.
Все мы - жалкие рабы желудка. Не стремитесь быть нравственными и
справедливыми, друзья! Внимательно наблюдайте за вашим желудком, питайте
его с разуменьем и тщательностью. Тогда удовлетворение и добродетель
воцарятся у вас в сердце без всяких усилий с вашей стороны; вы станете
добрым гражданином, любящим мужем, нежным отцом - благородным,
благочестивым человеком.
Перед ужином мы с Джорджем и Гаррисом были сварливы, раздражительны и
дурно настроены; после ужина мы сидели и широко улыбались друг другу, мы
улыбались даже нашей собаке. Мы любили друг друга; мы любили всех.
Гаррис, расхаживая по лодке, наступил Джорджу на мозоль. Случись это
до ужина, Джордж высказал бы множество разных пожеланий о судьбе Гарриса в
здешней и будущей жизни, от которых содрогнулся бы всякий мыслящий человек.
Теперь же он сказал только: "Тише, старина! Легче на поворотах". А Гаррис,
вместо того чтобы обозлиться и заявить, что нормальному человеку просто
невозможно не наступить на какую-либо часть ноги Джорджа, передвигаясь на
расстоянии десяти ярдов от того места где он сидит, или намекнуть, что
Джорджу вообще не следовало бы, имея ноги такой длины, садиться в лодку
обычных размеров, и посоветовать ему свесить ноги за борт, - все это он
несомненно высказал бы до ужина, - теперь сказал: "Виноват, старина;
надеюсь, я не сделал тебе больно?" И Джордж ответил, что нет, нисколько,
что он сам виноват, а Гаррис возразил, что виноват он.
Было прямо-таки приятно их слушать.
Джордж спросил, почему мы не можем всегда быть такими, пребывать вдали
от света с его соблазнами и пороками и вести мирную, воздержанную жизнь,
творя добро. Я сказал, что я сам часто испытывал стремление к этому, и мы
стали обсуждать, нельзя ли нам, всем четверым, удалиться на какой-нибудь
удобный, хорошо обставленный необитаемый остров и жить там среди лесов.
Гаррис сказал, что, насколько ему известно, главное неудобство
необитаемых островов состоит в том, что там очень сыро. Джордж ответил,
что, если они хорошо осушены, это ничего.
Мы заговорили об осушении, и это напомнило Джорджу одну очень смешную
историю, которая произошла с его отцом. Его отец путешествовал с одним
человеком по Уэльсу, и однажды они остановились на ночь в маленькой
гостинице. Там были еще другие постояльцы, и отец Джорджа с товарищем
присоединились к ним и провели с ними вечер.
Время прошло очень весело. Все поздно засиделись, и когда настало
время идти спать, наши двое (отец Джорджа был тогда еще очень молод) были
слегка навеселе. Они (отец Джорджа и его приятель) должны были спать в
одной комнате с двумя кроватями. Взяв свечу, они поднялись наверх. Когда
они входили в комнату, свечка ударилась об стену и погасла. Им пришлось
раздеваться и разыскивать свои кровати в темноте. Так они и сделали, но,
вместо того чтобы улечься на разные кровати, они оба, не зная того, влезли
в одну и ту же, - один лег головой к подушке, а другой забрался с
противоположной стороны и положил на подушку ноги.
С минуту царило молчание. Потом отец Джорджа сказал:
- Джо!
- Что случилось, Том? - послышался голос Джо с другого конца кровати.
- В моей постели лежит еще кто-то, - сказал отец Джорджа, - его нога у
меня на подушке.
- Это удивительно, Том, - ответил Джо, - но черт меня побери, если в
моей постели тоже не лежит еще один человек.
- Что же ты думаешь делать? - спросил отец Джорджа.
- Я его выставлю, - ответил Джо.
- И я тоже, - храбро заявил отец Джорджа.
Произошла короткая борьба, за которой последовали два тяжелых удара об
пол. Затем чей-то жалобный голос сказал:
- Эй, Том!
- Что?
- Ну, как дела?
- Сказать по правде, мой выставил меня самого.
- И мой тоже. Ты знаешь, эта гостиница мне не очень нравится. А тебе?
- Как называлась гостиница? - спросил Гаррис.
- "Свинья и свиток", - ответил Джордж. - А что?
Многих подобных неприятностей было бы легко избежать, если бы те, кто
тянет лодку, помнили, что они ее тянут, и почаще оглядывались на своего
спутника. Лучше, чтобы бечеву тянул кто-нибудь один. Если это делают двое,
они, заболтавшись, забывают обо всем на свете, а лодка, которая оказывает
весьма небольшое сопротивление, не может им напомнить, чем они заняты.
Как пример того, до какой степени двое людей, тянущих лодку, могут
забыть о своем деле, Джордж рассказал нам вечером, когда мы разговаривали
на эту тему, одну очень любопытную историю.
Однажды под вечер, рассказывал Джордж, ему пришлось вместе с тремя
другими гребцами вести тяжело нагруженную лодку вверх по реке от
Мэйденхеда. Несколько выше Кукхэмского шлюза они заметили какого-то
человека и девушку, которые шли по дороге, видимо поглощенные интересным
разговором. В руках у них был багор, а от багра тянулась привязанная к нему
бечева, конец которой скрылся под водой. Но лодка отсутствовала, лодки
нигде не было видно. Когда-то к этой бечеве несомненно была привязана
лодка. Но что с ней случилось, какая ужасная судьба постигла ее и тех, кто
в ней сидел, - это было окутано тайной.
Несчастье с лодкой, каково бы оно ни было, видимо, не очень беспокоило
молодого человека и барышню. Веревка и багор были при них, и это, очевидно,
казалось им вполне достаточным.
Джордж хотел было крикнуть и разбудить их, но вдруг у него в голове
мелькнула блестящая идея, и он промолчал. Схватив багор, он наклонился и
подтянул к себе конец веревки; спутники Джорджа сделали на нем петлю и
накинули ее на свою мачту, а потом подобрали весла, уселись на корме и
закурили трубки.
И молодой человек с барышней проволокли тяжелую лодку и этих четырех
увесистых нахалов до самого Марло.
По словам Джорджа, он никогда не видел в чьем-либо взоре столько
задумчивой грусти, как у этих молодых людей, когда, достигнув шлюза, они
убедились, что целые две мили тянули на бечеве чужую лодку. Джордж подумал,
что, если бы не сдерживающее влияние кроткой женщины, юноша, пожалуй, не
удержался бы от резких выражений.
Девушка опомнилась первой и, ломая руки, воскликнула отчаянным
голосам:
- Генри, а где же тетя?!
- Что же, нашли они свою престарелую родственницу? - спросил Гаррис.
Джордж отвечал, что не знает этого.
Другой случай отсутствия духовной связи между влекущими и влекомыми
пришлось однажды наблюдать мне самому вместе с Джорджем около Уолтона. Это
было в том месте, где дорога отлого спускается к воде. Мы сидели на другом
берегу и смотрели на реку.
Через некоторое время в виду показалась небольшая лодка. Она во весь
опор мчалась по воде, влекомая могучей лошадью, на которой сидел очень
маленький мальчик. В лодке мирно дремали в спокойных позах пять человек;
особенно безмятежный вид был у рулевого.
- Хотел бы я, чтобы он потянул не за ту веревку, - пробормотал Джордж,
когда лодка плыла мимо.
И сейчас же рулевой сделал это, и лодка налетела на берег с таким
треском, словно кто-то разорвал сразу сорок тысяч полотняных простынь. Два
человека, корзина и три весла немедленно вылетели из лодки с бакборта и
рассыпались по берегу; полторы секунды спустя еще двое покинули ее со
штирборта и плюхнулись наземь среди крюков, парусов, мешков и бутылок.
Последний пассажир проехал двадцатью ярдами больше и в конце концов вылетел
головой вперед.
Это, видимо, облегчило лодку, и она пошла много быстрее; мальчик
гикнул и пустил коня вскачь. Путники приподнялись и уставились друг на
друга. Прошло несколько секунд, прежде чем они сообразили, что случилось;
поняв это, они начали яростно кричать мальчишке, чтобы он остановился, но
мальчишка был занят своей лошадью и ничего не слышал. Мы смотрели, как они
мчались за ним следом, пока расстояние не скрыло их от нас.
Нельзя сказать, чтобы мне было их жалко. Наоборот, я желал бы, чтобы
все болваны, которые заставляют тащить свои лодки таким способом (а это
делают очень многие), испытали подобное же несчастье. Не говоря о риске,
которому подвергаются они сами, их лодка представляет опасность и
неудобство для других. Идя таким ходом, они не могут свернуть в сторону и
лишают других возможности посторониться. Их бечева цепляется за вашу мачту
и перевертывает вас или задевает кого-нибудь из сидящих в лодке и либо
сбрасывает его в воду, либо раскраивает ему физиономию. Самое правильное в
таких случаях стойко держаться и быть готовым встретить их нижним концом
мачты.
Из всех переживаний, связанных с бечевой, самое волнующее - когда ее
тянут девушки. Это ощущение должен узнать всякий. Для того чтобы тянуть
бечеву, всегда требуются три девушки: две тянут, третья бегает вокруг них и
хохочет. Начинается обычно с того, что веревка обвивается у них вокруг ног,
и им приходится садиться на дорогу и распутывать друг друга. Потом они
наматывают веревку себе на шею и едва избегают удушения. В конце концов
дело налаживается, и девушки бегом пускаются в путь с прямо-таки опасной
скоростью. Через сто ярдов они, естественно, уже выдохлись и, внезапно
остановившись, со смехом садятся на траву, а вашу лодку, прежде чем вы
успели сообразить, в чем дело, и схватиться за весло, выносит на середину
реки и начинает крутить. Девушки встают на ноги и громко удивляются.
- Посмотрите-ка, - говорят они, - он выехал на самую середину.
После этого они некоторое время тянут довольно прилежно. Вдруг одна из
них вспоминает, что ей необходимо подколоть платье. Девушки замедляют ход,
и лодка садится на мель.
Вы вскакиваете, сталкиваете лодку и кричите барышням, чтобы они не
останавливались.
- Что? Что случилось? - кричат они вам в ответ.
- Не останавливайтесь! - вопите вы.
- Что?! Что?!
- Не останавливайтесь! Идите вперед! Вперед!
- Пойди, Эмили, узнай, что им нужно? - говорит одна из девушек.
Эмили возвращается назад и спрашивает, в чем дело.
- Что вам нужно? - спрашивает она. - Что-нибудь случилось?
- Нет, все в порядке, - отвечаете вы. - Только идите вперед, не
останавливайтесь.
- Почему?
- Если вы будете останавливаться, мы не сможем править. Вы должны
держать лодку в движении.
- Держать в чем?
- В движении. Лодка должна двигаться.
- Ладно, я им скажу. Что, хорошо мы тянем?
- Да, очень мило. Только не останавливайтесь.
- Это, оказывается, вовсе не трудно. Я думала, что это много тяжелей.
- Нет, это очень просто. Надо только все время тянуть. Вот и все.
- Понимаю. Достаньте мне мою красную шаль. Она под подушкой.
Вы отыскиваете шаль и подаете ее Эмили. В это время подходит другая
девушка и тоже высказывает желанье взять шаль. На всякий случай они берут
шаль и для Мэри, но Мэри она, оказывается, не нужна, так что девушки
приносят ее обратно и берут вместо нее гребень. На все это уходит минут
двадцать. Наконец девушки снова трогаются в путь, но на следующем повороте
они видят корову - и приходится вылезать из лодки и прогонять корову.
Джордж через некоторое время наладил бечеву и провел нас, не
останавливаясь, до Пентон-Хука. Там мы принялись обсуждать важный вопрос о
ночлеге. Мы решили провести эту ночь в лодке, и нам предстояло сделать
привал либо здесь, либо уже выше Стэйнса. Укладываться сейчас, когда солнце
еще светило, было рановато. Поэтому мы решили проплыть еще три мили с
четвертью до Раннимида. Это тихий лесистый уголок на реке, где можно найти
надежный приют.
Впоследствии мы все, однако, жалели, что не остановились у
Пентон-Хука. Проплыть три или четыре мили вверх по течению утром - сущий
пустяк, но к концу дня это трудное дело. Окружающий ландшафт, вас уже не
интересует. Вам больше не хочется болтать и смеяться. Каждая полумиля
тянется как две. Вы не верите, что находитесь именно там, где находитесь, и
убеждены, что карта врет. Протащившись, как вам кажется, по крайней мере
десять миль и все еще не видя шлюза, вы начинаете серьезно опасаться, что
кто-нибудь стащил его и удрал.
Я помню, однажды на реке меня совсем перевернуло (в переносном смысле,
конечно). Я катался с одной барышней, моей кузиной по материнской линии, и
мы плыли вниз по течению к Горингу. Мы слегка опаздывали, и нам хотелось
(барышне по крайней мере хотелось) поскорее вернуться домой. Когда мы
доплыли до Бенсонского шлюза, было половина седьмого. Надвигались сумерки,
и барышня начала волноваться. Она заявила, что ей надо быть дома к ужину. Я
заметил, что тоже чувствую стремление не опоздать к этому событию, и вынул
карту, чтобы удостовериться, далеко ли нам еще плыть. Я убедился, что до
следующего шлюза - Уоллингфордского - остается ровно полторы мили, а оттуда
до Клива пять.
- Все в порядке, - сказал я. - Ближайший шлюз мы пройдем еще до семи,
а там останется еще только один - и все. - И я налег на весла.
Мы миновали мост, и скоро после этого я спросил, видит ли она шлюз.
Она ответила, что не видит. Я сказал: "А-а", - и продолжал грести. Через
пять минут я опять задал ей тот же вопрос.
- Нет, - сказала она, - я не вижу никаких признаков шлюза.
- А ты... ты знаешь, что такое шлюз? - спросил я нерешительно,
опасаясь, как бы она не обиделась.
Она и вправду обиделась и предложила мне убедиться самому. Я положил
весла и оглянулся. Река, окутанная сумерками, была видна примерно на милю
вперед, но ничего похожего на шлюз я на ней не заметил.
- А мы не могли заблудиться? - спросила моя спутница.
Я отмел такую возможность, хотя и допустил гипотезу, что мы могли
каким-то образом попасть в боковое русло и сейчас приближаемся к водопаду.
Эта мысль не доставила ей радости, и она заплакала. Она сказала, что
мы оба утонем и что это ей наказание за то, что она поехала со мной.
Мне такое наказание показалось чрезмерно строгим; но кузина моя стояла
на своем и хотела только, чтобы все кончилось поскорее.
Я пытался успокоить ее, уговаривал не смотреть на дело так мрачно.
Просто я, значит, гребу медленнее, чем мне казалось. Теперь-то уж мы скоро
доберемся до шлюза. И я прогреб еще с милю.
После этого я уже сам начал нервничать. Я снова посмотрел на карту.
Вот он, Уоллингфордский шлюз, ясно отмечен в полутора милях ниже
Бенсонского. Это была хорошая, надежная карта, и, кроме того, я сам помнил
этот шлюз. Я проходил его дважды. Где мы находимся? Что с нами произошло? Я
начал думать, что все это сон, что на самом деле я сплю в своей кровати и
через минуту проснусь и мне скажут, что уже одиннадцатый час.
Я спросил мою кузину, не думает ли она, что это сон. Она ответила, что
только что собиралась задать мне тот же вопрос. Потом мы решили, что, может
быть, мы оба спим, но в таком случае, кто же из нас действительно видит
сон, а кто представляет собой лишь сновиденье? Это становилось даже
интересно.
Я продолжал грести, но шлюза по-прежнему не было. Река под набегающей
тенью ночи становилась все сумрачней и таинственней, и все предметы
казались загадочными и необычными. Я начал думать о домовых, леших,
блуждающих огоньках и о тех грешных девушках, которые по ночам сидят на
скалах и заманивают людей своим пением в водовороты и омуты. Я раскаивался,
что не вел себя лучше и не выучил побольше молитв. И вдруг посреди этих
размышлений я услышал благословенные звуки песенки "Он их надел", скверно
исполняемой на гармонике, и понял, что мы спасены.
Обычно звуки гармоники не вызывают у меня особого восхищения. Но до
чего прекрасной показалась нам обоим эта музыка в ту минуту! Много, много
прекрасней, чем голос Орфея или лютня Аполлона, или что-нибудь им подобное.
Небесная мелодия при нашем тогдашнем состоянии духа лишь еще более
расстроила бы нас. Трогательную, хорошо исполняемую музыку мы сочли бы
вестью из потустороннего мира и потеряли бы всякую надежду. Но в
судорожных, с непроизвольными вариациями, звуках "Он их надел", извлекаемых
из визгливой гармошки, было что-то необыкновенно человечное и
успокоительное.
Эти сладкие звуки слышались все ближе и ближе, и вскоре лодка, с
которой они доносились, уже стояла бок о бок с нашей.
В ней находилась компания деревенских кавалеров и барышень, выехавших
покататься при лунном свете (луны не было, но это уж не их вина). Никогда в
жизни не видел я людей столь привлекательных и милых моему сердцу. Окликнув
их, я спросил, не могут ли они указать мне дорогу к Уоллингфордскому шлюзу,
и объяснил, что уже целых два часа ищу его.
- Уоллингфордский шлюз! - отвечали они. - Господи боже мой, сэр, вот
уже больше года, как с ним разделались. Нет уже больше Уоллингфордского
шлюза, сэр! Вы теперь недалеко от Клива. Провалиться мне на этом месте,
Билл, если этот джентльмен не ищет Уоллингфордский шлюз!
Такая возможность не приходила мне в голову. Мне хотелось броситься им
всем на шею и осыпать их благословениями, но течение было слишком сильно и
не допускало этого, так что пришлось ограничиться холодными словами
признательности.
Мы благодарили этих людей несчетное число раз. Мы сказали, что сегодня
чудесная ночь, и пожелали им приятной прогулки. Я, кажется, даже пригласил
их на недельку в гости, а моя кузина сказала, что ее мать будет страшно
рада их видеть. Мы запели хор солдат из "Фауста" и в конце концов все-таки
поспели домой к ужину.
Первая ночевка. Под брезентом. Призыв о помощи. Упрямство чайника; как
его преодолеть. Ужин. Как почувствовать себя добродетельным. Требуется
уютно обставленный, хорошо осушенный необитаемый остров, предпочтительно в
южной части Тихого океана. Забавное происшествие с отцом Джорджа.
Беспокойная ночь.
Нам с Гаррисом начало казаться, что с Бель-Уирским шлюзом разделались
точно таким же образом. Джордж вел нас на бечеве до Стэйнса, там мы сменили
его. Нам представлялось, что мы тянем за собой пятьдесят тонн и прошли
сорок миль. Когда мы кончили тянуть, было уже половина восьмого. Мы все
уселись в лодку и подъехали к левому берегу, ища места, где бы высадиться.
Первоначально мы предполагали пристать к острову Великой Хартии, в тихом,
красивом месте, где река вьется по ровной, покрытой зеленью долине, и
заночевать в одном из живописных заливчиков, которых так много у этого
островка. Но почему-то теперь мы не испытывали такого повышенного
стремления к живописному, как утром. Водное пространство между угольной
баржей и газовым заводом вполне удовлетворило бы нас в эту ночь. Нам не
хотелось красивых пейзажей - нам хотелось поужинать и лечь спать. Тем не
менее мы подгребли к мысу (он называется "Мыс пикников") и остановились в
приятном уголке, под могучим вязом, к широко разросшимся корням которого мы
привязали нашу лодку.
После этого мы намеревались поужинать, но Джордж сказал: нет! Сначала,
пока не совсем стемнело и еще видишь, что делаешь, нам следует натянуть
брезент. Тогда с работой будет покончено, и мы с легким сердцем примемся за
еду.
Но натягивание брезента оказалось более длительным делом, чем мы
предполагали. В теории это выглядит очень просто. Вы берете пять железных
дужек, похожих на гигантские воротца для крокета, устанавливаете их вдоль
всей лодки, потом натягиваете на них брезент и привязываете его. Это займет
минут десять, не больше, думали мы.
Но мы ошиблись.
Мы взяли дужки и начали вставлять их в приготовленные для них гнезда.
Никто бы не подумал, что это опасная работа, но теперь, оглядываясь назад,
я удивляюсь лишь тому, что все мы живы и еще можем об этом рассказывать.
Это были не дужки - это были дьяволы. Сначала они вообще отказывались
влезать в гнезда, так что нам пришлось прыгать по ним, бить их ногами я
колотить багром. Когда они, наконец, влезли, оказалось, что мы вставили их
в неправильном порядке, и их пришлось вынимать обратно.
Но они не хотели вылезать. С каждой двое из нас мучилось по пять
минут, после чего они внезапно выскакивали и пытались сбросить нас в воду и
утопить. У них были посредине шарниры, и стоило нам отвернуться, как они
щипали нас этими шарнирами за чувствительные места. Пока мы сражались с
одной стороной дужки и пытались убедить ее выполнить свой долг, другая
предательски подбиралась к нам сзади и ударяла нас по голове.
Наконец мы вставили дужки, и нам осталось только натянуть на них
брезент. Джордж развернул его и укрепил один конец на носу. Гаррис встал
посредине, чтобы взять его у Джорджа, а я держался на корме, готовясь
поймать свой конец. Он долго не доходил до меня. Джордж сделал все, что
нужно, но для Гарриса эта работа была внове, и он все испортил.
Как это ему удалось, я не знаю, - Гаррис и сам не мог этого объяснить.
Но после десятиминутных, сверхчеловеческих усилий он ухитрился совершенно
закатать себя в парусину. Он до такой степени плотно закутался и завернулся
в нее, что не мог высвободиться. Разумеется, он начал отчаянно бороться за
свою свободу - прирожденное право каждого англичанина - и во время борьбы
(как я узнал после) сбил с ног Джорджа. Джордж, осыпая Гарриса
ругательствами, тоже начал барахтаться и сам завернулся и закутался в
парусину.
В то время я ничего об этом не знал. Я совершенно не понимал, в чем
дело. Мне было велено стоять на месте и ждать, и мы с Монморенси стояли и
ждали тихо и смирно. Мы видели, что парусину сильно бьет и толкает во все
стороны, но считали, что так и полагается, и не вмешивались.
До нас доносились из-под брезента приглушенные ругательства. Мы
поняли, что работа, которой заняты Гаррис и Джордж, причиняет им некоторые
неудобства, и решили, прежде чем присоединиться к ним, дать им немного
успокоиться.
Мы подождали еще несколько минут, но положение, видимо, запутывалось
все больше. Наконец из-под брезента высунулась винтообразным движением
голова Джорджа и проговорила:
- Помоги же нам, балда ты этакая! Видишь, что мы оба здесь задыхаемся,
а сам стоишь как мумия, болван!
Я никогда не оставался глух к призыву о помощи, и тотчас распутал их.
Это было вполне своевременно, так как лицо у Гарриса уже совсем почернело.
Нам потребовалось еще полчаса тяжелого труда, чтобы натянуть парусину
как следует; после этого мы принялись за ужин. Мы поставили чайник на
спиртовку на носу лодки, а сами ушли на корму, делая вид, что не обращаем
на него внимания, и стали доставать остальное.
На реке это единственный способ заставить чайник вскипеть. Если он
заметит, что вы с нетерпением этого ожидаете, он даже не зашумит. Вам лучше
отойти подальше и начать есть, как будто вы вообще не хотите чаю. На чайник
не следует даже оглядываться. Тогда вы скоро услышите, как он булькает,
словно умоляя вас поскорее заварить чай.
Если вы очень торопитесь, то хорошо помогает громко говорить друг
другу, что вам совсем не хочется чая и что вы не будете его пить. Вы
подходите к чайнику, чтобы он мог вас услышать, и кричите: "Я не хочу чая!
А ты, Джордж?" И Джордж отвечает: "Нет, я не люблю чай, выпьем лучше
лимонаду. Чай плохо переваривается". После этого чайник сейчас же
перекипает и заливает спиртовку.
Мы применили эту безобидную хитрость, и в результате, когда все
остальное было готово, чай уже ожидал нас. Тогда мы зажгли фонарь и сели
ужинать.
Этот ужин был нам крайне необходим. В течение тридцати пяти минут во
всей лодке не было слышно ни звука, кроме звона ножей и посуды и
непрерывной работы четырех пар челюстей. Через тридцать пять минут Гаррис
сказал: "Уф!" - вынул из под себя левую ногу и заменил ее правой. Спустя
пять минут Джордж тоже сказал: "Уф!" - и выбросил свою тарелку на берег.
Еще через три минуты Монморенси выказал первые признаки удовлетворения с
тех пор, как мы тронулись в путь, лег на бок и вытянул ноги, а потом я
сказал: "Уф!" - откинул назад голову и ударился ею об одну из дужек, но не
обратил на это никакого внимания. Я даже не выругался.
Как хорошо себя чувствуешь, когда наешься! Как доволен бываешь самим
собой и всем миром! Некоторые люди, ссылаясь на собственный опыт,
утверждают, что чистая совесть делает человека веселым и довольным, но
полный желудок делает это ничуть не хуже, и притом дешевле и с меньшими
трудностями. После основательного, хорошо переваренного приема пищи
чувствуешь себя таким великодушным, снисходительным, благородным и добрым
человеком!
Странно, до какой степени пищеварительные органы властвуют над нашим
рассудком. Мы не можем думать, мы не можем работать, если наш желудок не
хочет этого. Он управляет всеми нашими страстями и переживаниями. После
грудинки с яйцами он говорит: работай; после бифштекса и портера: спи; а
после чашки чаю (две ложки на каждую чашку, настаивать не больше трех
минут) он повелевает мозгу: теперь поднимайся и покажи, на что ты способен.
Будь красноречив, глубок и нежен. Смотря ясным оком на природу и на жизнь.
Раскинь белые крылья трепещущей мысли и лети, как богоподобный дух, над
шумным светом, устремляясь меж длинными рядами пылающих звезд к вратам
вечности.
После горячих пышек он говорит: будь туп и бездушен, как скотина в
поле, будь безмозглым животным с равнодушным взором, в котором не светится
ни жизнь, ни воображение, ни надежда, ни страх, ни любовь. А после бренди,
употребленного в должном количестве, он повелевает: теперь дури, смейся и
пляши, чтобы смеялись твои ближние; болтай чепуху, издавай бессмысленные
звуки; покажи, каким беспомощным пентюхом становится несчастное существо,
ум и воля которого потоплены, как котята, в нескольких глотках алкоголя.
Все мы - жалкие рабы желудка. Не стремитесь быть нравственными и
справедливыми, друзья! Внимательно наблюдайте за вашим желудком, питайте
его с разуменьем и тщательностью. Тогда удовлетворение и добродетель
воцарятся у вас в сердце без всяких усилий с вашей стороны; вы станете
добрым гражданином, любящим мужем, нежным отцом - благородным,
благочестивым человеком.
Перед ужином мы с Джорджем и Гаррисом были сварливы, раздражительны и
дурно настроены; после ужина мы сидели и широко улыбались друг другу, мы
улыбались даже нашей собаке. Мы любили друг друга; мы любили всех.
Гаррис, расхаживая по лодке, наступил Джорджу на мозоль. Случись это
до ужина, Джордж высказал бы множество разных пожеланий о судьбе Гарриса в
здешней и будущей жизни, от которых содрогнулся бы всякий мыслящий человек.
Теперь же он сказал только: "Тише, старина! Легче на поворотах". А Гаррис,
вместо того чтобы обозлиться и заявить, что нормальному человеку просто
невозможно не наступить на какую-либо часть ноги Джорджа, передвигаясь на
расстоянии десяти ярдов от того места где он сидит, или намекнуть, что
Джорджу вообще не следовало бы, имея ноги такой длины, садиться в лодку
обычных размеров, и посоветовать ему свесить ноги за борт, - все это он
несомненно высказал бы до ужина, - теперь сказал: "Виноват, старина;
надеюсь, я не сделал тебе больно?" И Джордж ответил, что нет, нисколько,
что он сам виноват, а Гаррис возразил, что виноват он.
Было прямо-таки приятно их слушать.
Джордж спросил, почему мы не можем всегда быть такими, пребывать вдали
от света с его соблазнами и пороками и вести мирную, воздержанную жизнь,
творя добро. Я сказал, что я сам часто испытывал стремление к этому, и мы
стали обсуждать, нельзя ли нам, всем четверым, удалиться на какой-нибудь
удобный, хорошо обставленный необитаемый остров и жить там среди лесов.
Гаррис сказал, что, насколько ему известно, главное неудобство
необитаемых островов состоит в том, что там очень сыро. Джордж ответил,
что, если они хорошо осушены, это ничего.
Мы заговорили об осушении, и это напомнило Джорджу одну очень смешную
историю, которая произошла с его отцом. Его отец путешествовал с одним
человеком по Уэльсу, и однажды они остановились на ночь в маленькой
гостинице. Там были еще другие постояльцы, и отец Джорджа с товарищем
присоединились к ним и провели с ними вечер.
Время прошло очень весело. Все поздно засиделись, и когда настало
время идти спать, наши двое (отец Джорджа был тогда еще очень молод) были
слегка навеселе. Они (отец Джорджа и его приятель) должны были спать в
одной комнате с двумя кроватями. Взяв свечу, они поднялись наверх. Когда
они входили в комнату, свечка ударилась об стену и погасла. Им пришлось
раздеваться и разыскивать свои кровати в темноте. Так они и сделали, но,
вместо того чтобы улечься на разные кровати, они оба, не зная того, влезли
в одну и ту же, - один лег головой к подушке, а другой забрался с
противоположной стороны и положил на подушку ноги.
С минуту царило молчание. Потом отец Джорджа сказал:
- Джо!
- Что случилось, Том? - послышался голос Джо с другого конца кровати.
- В моей постели лежит еще кто-то, - сказал отец Джорджа, - его нога у
меня на подушке.
- Это удивительно, Том, - ответил Джо, - но черт меня побери, если в
моей постели тоже не лежит еще один человек.
- Что же ты думаешь делать? - спросил отец Джорджа.
- Я его выставлю, - ответил Джо.
- И я тоже, - храбро заявил отец Джорджа.
Произошла короткая борьба, за которой последовали два тяжелых удара об
пол. Затем чей-то жалобный голос сказал:
- Эй, Том!
- Что?
- Ну, как дела?
- Сказать по правде, мой выставил меня самого.
- И мой тоже. Ты знаешь, эта гостиница мне не очень нравится. А тебе?
- Как называлась гостиница? - спросил Гаррис.
- "Свинья и свиток", - ответил Джордж. - А что?