- Да толком скажи.
Вытряхиваю из пачки две сигареты. Одну себе, другую Павлику. Закурили.
- В общем, Ромка, такое дело... Предложили мне подзаработать... Три тыщи навара... Короче говоря, гаш перевезти из Кызыла в Красноярск.
- У!
- Ну, мы с мамой... с Оксаной посовещались. Денег же надо... Решили так, что поеду. Многие ездят, этим живут. Договорились тут, в общем, поехал. Дали мне пятихатку аванса, ну и на дорогу... Деньги потратили сразу, ясное дело Ксюхе сапоги на зиму...
- Кайфе-ец! - преисполненный глубокого удовлетворения выдох Лехи.
Увидел Павлика и моментально осунулся, как обычно, когда обнаруживает в нашем жилище постороннего без выпивки и жратвы.
- А, привет, - лениво пожал руку гостя, попросил освободить кровать.
Павлик перебрался на стул, заскулил по новой:
- Вот, попал я, парни, не выбраться. Прогорел, как последний лошара!.. Затушил-затыкал окурок в пепельнице, повторил Лехе то же, что до этого успел рассказать мне.
Я тем временем поставил на плитку чайник, привел в порядок постель, стал расчищать стол. Леха, мало реагируя на скулеж гостя, развалился на кровати, уставился в потолок.
- Короче, сел в автобус и поехал в Кызыл этот гребаный. Гадство, проклятое место!
- Почему это? - я слегка обиделся за свою малую родину.
- Ну, так влипнуть!.. На сколько я влип?! - Собрав лоб в жиденькие морщинки, Павлик считает: - Грамм стоит у них полтинник. Пятьсот граммов - это сколько? Пятьсот на пятьдесят... М-м, не соображу... - Он шевелит губами, загибает пальцы, но сосчитать не получается; мы тоже не в состоянии ему помочь. В конце концов Павлик машет рукой: - А, всяко разно хрен расплачусь... В общем, приехал в Кызыл рано утром. Я на ночном решил, это удобней... Встретился с парнями, получил товар - пять брусков по сто граммов. Сел ждать рейс на Красноярск в кафе рядом с вокзалом. С собой ни кропалика, трезвый до прозрачности, даже пива выпить боялся. Чики-чики все - интеллигентный молодой человек с томиком Стивена Кинга...
Я посмотрел на Павлика, на его высушенное многолетними укурами личико, на фигуру дистрофичного подростка и не выдержал, хмыкнул. Он не услышал, слава богу, он слишком занят рассказом:
- Сел в автобус одним из первых. Сразу на заднее сиденье. Пакет с гашем под сидушку засунул. Знаете, в этих старых "Икарусах", где мотор, там вечно сиденья раздолбанные, а под ними сор всякий. Вот мне парни и объяснили, что там самое надежное место, чтоб тарить... Все путем, короче, занял свое место, какое в билете указано. Трезвый, чистый, послушный. Поехали. Вечер уже, в салоне темно, спокойно, я задремал. Все путем. И тут - трясут за плечо... Свет, возня, надо мной мент: "Молодой человек, прошу пройти на досмотр". А это мы уже у Ермаковского стоим, у таможни. Ну, знаете?
- Еще бы! - с готовностью отзываюсь. - Вот в натуре хреновое место. Меня там каждый раз так потрошили, до носков.
- Во-во, - Павлик вздохнул и закурил чинарик из пепельницы. - Так же и меня ошмонали, к паспорту придрались, что прописки нет, но отпустили, даже счастливого пути пожелали. Еще там каких-то проверили тоже... Все нормально, но в башке-то молюсь: "Лишь бы затарку не пропалили". И тут, только собрался в салон залезть, мне: "Пройдемте!". И под нос кулек с двумя башиками граммов по пять. "Ваше?"
Павлик неожиданно и надолго умолк. Сидит, свесив голову, в руке, возле самых пальцев, дымится окурок.
- Ну и как? - подгоняю его, увлекшись рассказом.
- А? - Он вздрогнул, поднял на меня тоскливые глаза, с отвращением зобнул и, обжигаясь, сунул окурок в пепельницу. - Свинтили, короче. Тихонько, без лишних слов. Отвели на таможню обратно, забрали паспорт, сунули в клетку. Я стал, ясно, доказывать, что не мои это башики. А мне: "Примолкни!". И так, что им прям не терпится звиздюлей мне ввалить... Потом завели каких-то тувинов с автобуса, сделали их понятыми. Мол, у меня под сиденьем нашли наркоту. Те покивали, расписались, ушли. И, вижу, мой автобус поехал. "Да вы что, ору, как же это?!" - "Примкнись, тебе сказано. Сядь и сиди. Жди".
- У них с этим железно, - подал голос Леха. - В трезвяке тоже хрен поспорить - пьяный ты или полупьяный.
- Сравнил трезвяк и это... У меня ж в автобусе полкило гаша, мне за него головой отвечать! - Павлик, наверно, с новой силой почувствовал всю тяжесть и безвыходность своего положения и почти завизжал: - Что теперь делать-то?! Они ведь на все башли предъявят! Чем отдавать?.. О-о, ну и влип...
Худо-бедно успокоившись, потянул нить повествования дальше:
- Приехал опер, забрал в отдел. Молодой парень, чуть не моложе меня. И, таких же сразу видать, сам по траве, сто процентов даю, задвигает конкретно. Ну, завел меня в кабинет свой, начал крутить: "Признавайся, дескать, по-хорошему. Зачем нам экспертизы, геморрои всякие? Мазки брать с нёба, с гортани, смывы с рук... Давай, напиши просто, где взял, у кого". Я ему: "Да не мое, понимаешь?! Что я, придурок, что ли, под свое же сиденье бросать. Я бы, говорю, понадежней затарил". Ну, сказал, что курю иногда, по случаю, но чтоб с собой таскать - нет... Короче, мозги повтирали друг другу, потом он предложил написать объяснение, что, мол, у меня обнаружено меньше полуграмма, а с таким количеством, мол, ничего страшного, просто штраф заплачу восемьдесят шесть рублей и дальше поеду.
- Ха-ха! - хохотнул Леха.
И Павлик усмехнулся, но горько:
- Н-да, я тоже думал, что это просто прием ментовский. Подловить таким методом хочет. Отвечаю, конечно: "Слышал про новый закон, что теперь за любую песчинку по полной дают. Не надо, мол, так. Не моя это трава, честное слово". Опер сует уголовный кодекс: "Мы работаем вот по нему, и никакие постановления силы закона пока не имеют. Найди статью двести двадцать четыре, часть первая, почитай"... Ну, и я согласился.
- Да ты что?! - искренне изумляюсь. - И опер как? Не наколол?
- Нет, по-честному получилось... Заплатил штраф, меня отвезли обратно к таможне и даже попутку поймали. Доехал вот...
- Повезло.
- У, лучше бы упекли. Теперь-то как быть? Завернул первым делом к тому чуваку, с каким договаривался, его дома нет. Сюда пришел - и Ксюхи тоже... А я ключ дома оставил, чтобы без лишних вещей... О-ох, - Павлик протяжно, со стоном вздохнул, повесил безвольно лысоватую, маленькую свою голову, но быстро ее поднял, вскочил со стула. - Сейчас еще раз схожу, может, вернулась. У тетки заночевала, наверно... Если нету, давайте выпьем чуть-чуть. Чисто так, чтоб отпустило. Ведь с ума можно сойти.
- Давай, давай, Паш! - мгновенно оживился и подобрел Леха. - Надо снять напряжение.
Ксюхи дома не оказалось, и парни ушли за водкой. Павлик хотел миналовской, но Леха уговорил взять полтора литра цыганки и колбасы на закуску.
Меня оставили собирать на стол.
Начистил, конечно, картошки. Несу теперь ее мыть. Сварю, и с солеными огурцами, с колбасой - будет само то.
В умывалке Лена, жена недавно отправленного в армию Саньки. Тоже занята картофаном. Выковыривает глазки, режет на дольки.
- Привет! - Чувствую, мои губы расползлись в обаятельной улыбке.
Лена с каким-то странным испугом взглянула на меня, качнула головой:
- Привет...
А она изменилась за эти полторы недели без муженька-дебошира. Как-то посвежела, распрямилась, будто вставленный в банку с водой полузасохший цветок.
- Как, Санек-то пишет? - интересуюсь.
- Нет, пока не пишет...
- Да, там в первые дни не до вестей на родину, - объясняю как бывший солдат. - Одна задача - не сдохнуть как-нибудь.
- У-у...
Легкий, тесноватый халатик со слонятами плотно облегает, стягивает нехрупкую фигуру Лены. Мне становится беспокойно, подзабытое волнение тормошить начало. Кошусь на белые, пухлые ее ноги, на круглую коленку. Ее, как живой, поглаживает подол халата...
- А Сережка, растет? - нахожу еще вопрос для поддержания разговора.
- Растет, что ему...
- Скучает по отцу, наверно.
- Да уж, прям изрыдался весь, - морщится Лена. - Что он видел от него?.. Родителям сейчас отправила, хочу ремонт сделать.
- Правильно. Надо менять обстановку. Когда вещи стоят по-новому, как-то и жить легче.
Снова ее туповатый вздох:
- Да уж...
А я, осмелев от этого "да уж", предлагаю тоном сильного мужчины:
- Ты обращайся, если что, я помогу. Днем делать вообще нечего, да и в любое время, если, конечно, не на работе. - Это даже как бы не я сам говорю, а кто-то более смелый и сильный, вдруг проснувшийся внутри меня. - Могу белить и обои клеить или мебель там починить...
Лена оторвала взгляд от кастрюли. В глазах все тот же испуг, испуг и еще что-то, что заставляет меня улыбнуться и подмигнуть ей.
- Спасибо... Если что... - И опять сосредоточенно режет картошку.
- Ну, ладно, - прощаюсь, - счастливо, соседка!
Она вздрагивает и, чувствую, борется - посмотреть на меня или нет; вместо взгляда ограничивается кивком.
Леха с Павликом что-то возбужденно, искренне взволнованно обсуждают, но слушать их не получается. Мои мысли заняты повторением подробностей встречи в умывалке; фантазия прибавляет к ним новые, такие соблазнительные детали... Кажется, коснись я этой молодой, измученной одиночеством и алкашом-супругом самочки, и она бы мгновенно растаяла, застонала бы от желания... Да, зря я так просто ушел.
- Надо все им объяснить нормально, - советует Леха. - Должны же понять, войти в положение.
- Они поймут, они так поймут... И найдете меня с заточкой в области сердца.
- Да ну брось, Паш! - Леха оптимистически смотрит на жизнь, приняв сотню граммов. - Ты уж слишком...
То ли мне кажется, то ли действительно: за стеной, в комнате Лены, шумок. Будто скребут по стене, тихонько, боязливо зовут. Прислушиваюсь, но голоса Павлика и Лехи мешают.
- Бороться, парни, надо за жизнь, вот что я понял, - говорит гость. - Я попробовал, так сказать, без борьбы денежку получить, и судьба меня сразу наказала. Необходимо с борьбой.
- Как бороться-то? - с интересом спрашивает Леха. - Реально-то как?
- Как, как... Помните, я про ребят из Франции рассказывал?..
А вот и явно - скрип двигаемой мебели! Наверно, поела Лена картошечки и продолжила делать ремонт. Мне с новой силой хочется оказаться рядом с ней, увидеть ее, этот ее странный испуг в глазах. Сейчас я уверен - я решусь, я смогу...
- Пейте без меня, - поднимаюсь. - Я сейчас... Не ждите.
Тревожным голосом Лена спрашивает через дверь:
- Кто там?
- Это Роман, сосед. Я на секунду!
Щелкнул замок, дверь приоткрылась. Лена смотрит из светлой щели.
- Извини, пожалуйста... Можно?
И я почти насильно вхожу в ее комнату. Лена отступает, медленно, рывками, будто ее кто-то толкает. Она одновременно и пытается сопротивляться вторжению, и увлекает меня дальше, дальше от двери...
- Слышу, мебель двигаешь... Может, помочь, - бормочу я, - все равно без дела... как раз...
Тыкаюсь взглядом в ее лицо, шею, волосы, складку между грудей в разрезе халата. А она уставилась куда-то мне в лоб. Губы ее подрагивают, наверно, она все поняла и вот-вот завизжит. Мягким бормотанием хочу ее успокоить:
- До работы... до работы еще далеко... Давай, что тяжелое... Сколько рядом живем, а все не... Лена, давай...
Я готовлюсь ее обнять; я заметил - половина кровати завалена тряпками, а половина свободна. Наконец-то я сорвался с цепи, взлетел. Меня не остановишь.
Она продолжает пятиться.
- Нет... - Но не кричит, а просит так покорно и безнадежно, что я буду последний кретин, если послушаюсь.
Хватаю ее, прижимаю к себе. Почти бью ее лицо своим. Не чувствую ни губ, ни щек, и у меня словно бы исчезли губы, остались лишь кости челюстей, зубы.
- Подожди, подожди... - Она отводит лицо, прячется, подставляя мне уши и скулы; она хочет вырваться, но как-то несмело, как бы сомневаясь, заставляя себя.
Опрокинул ее на кровать. Сетка устало заскрипела, приняв нашу тяжесть. Подо мной мягкое тело, теплое и дрожащее. Такое живое. Я скорее трогаю все, глажу, щупаю, мну, мои руки тоже дрожат, ледяные пальцы обжигаются жаром чужой кожи.
- Пожалуйста...
Ее глаза зажмурены, веки в мелких морщинках, руки - на моей груди. Она может меня толкнуть, пихнуть ногами, но почему-то не делает этого. Она сжалась и ждет... Расстегиваю халат, одна пуговица оторвалась, я пару драгоценных секунд смотрю на этот голубой кружок с дырками, не зная, что с ним делать, потом, опомнившись, бросаю на пол... Нужно что-то говорить, продолжать успокаивать. Нет, слова исчезли, осталось только сопение, правдивое, искреннее, природой данное сопение одного существа, овладевающего другим...
Ее мягкая, сыроватая теплота засасывает, я весь погружаюсь в нее. Время растягивается и замирает; я в огромной воронке, я, как безвольная щепка, вращаюсь быстрей, быстрей, желая лишь одного - нырнуть в центр, в самый центр этого водоворота и сгореть в счастье. Сгореть, захлебнуться, взорваться - мне все равно.
- Нет, постой! Подожди!.. - Лена очнулась, завозилась подо мной; ее лицо где-то сбоку, я вижу лишь ухо, затем скошенный на меня, умоляющий левый глаз. - Не надо... не кончай туда...
- Тихо, молчи, - пытаюсь вернуться, ищу ее губы, хочу, чтоб они снова втянули меня, но теперь они расплылись, стали мертвыми и безвкусными.
- Не кончай в меня, слышишь?!
И там, внизу, там сжимается, грубеет, там теперь сухо, шершаво.
- Пожалуйста, не в меня, на живот...
Я уже - только я. Кто-то сильный и непобедимый исчез, его будто и не было. Руки, ноги, спина налились привычной тяжестью, ломотой... Сползаю с женщины, с ее безразличного теперь, окаменевшего тела; заглядываю себе между ног. Там маленький, обмякший отросток. Прячу его под плавки, поверх плавок натягиваю джинсы.
- Что? - как бы даже удивляется Лена.
Оборачиваюсь. Она лежит на спине, полы халата разбросаны. Бело-желтая кожа, жирноватое, помятое туловище... Теперь мне надо скорее к Лехе и Павлику, у них, наверно, еще осталось немного... Теперь я понял, что все намного проще или наоборот - сложно до непостижимости. Я шагнул к двери. Лена схватила меня за руку.
- Подожди!
- А? - сутулюсь испуганно.
- Подожди, не уходи, - застегивая халат, Лена подходит к столу.
На столе бутылка, сковорода с картошкой, капуста. Слегка бодрею, сумел даже хмыкнуть:
- Одна пьешь?
- Садись! - Она куда-то торопится, рывком наливает мне стопку до самого верха. - Пей.
- А ты?
- И я, и я!..
Выпили. Я закусил вкусной, с чесноком картошкой, а Лена ударилась в слезы. Я знаю, как она плачет, много раз слышал из-за стены во время ее с муженьком скандалов. Она делает это визгливо, на полную громкость, давится хрипами и словами. И сейчас, хоть мужа и нет рядом, нет никакого скандала, она плачет так же. Рыдает, задыхается, пытается говорить:
- Да, пусть... пью, да и что... Столько... столько терпела... думала... Пусть... Что он... что он со мной... сделал...
- Ну, успокойся, - морщусь, - перестань.
- Не-ет, подожди... мне некому больше... Пожалуйста-а!
Обычная сцена. Малоприятная, но обычная. И потому я окончательно вернулся в нормальное состояние. Уже сам наполняю стопки, без церемоний осушаю свою. Лена рыдает, задыхается, выдавливает сквозь спазмы слова, а я рассматриваю беспорядок в комнате, попытки произвести ремонт.
- Он же так... так надо мной издевался... Н-ни... ни дня спокойно... Какая же это... жизнь какая же... У Сережи нервы от этого... он все понимает, видит... А я, что со мной...
- Н-да, - киваю понимающе, - тяжело.
- Вот! - Лена показывает плечо, - вот что он... Видишь? - Чуть ниже ключицы круглый, бугорком, шрамик. - Это он - отверткой!
- У-у. Выпей, Лен.
Она схватила стопку, опрокинула в рот. Захлебнулась, закашлялась, я похлопал ее по спине.
- Заешь, успокойся.
- П-пошла в магазин, - кое-как притушив рыдания, стала она рассказывать, а Сережа с ним... Попала в очередь... дешевый фарш... задержалась... А Сережа капризничал... Возвращаюсь, а он: "Где шлялась, тварь!". И - отверткой... И трезвый же был... а пьяный когда... О-о-ах-ха-хах!..
Снова рыдания, спазмы, слова. Надоело, я поднимаюсь.
- Ладно, Лен, я пойду. Пора уже. Извини, ладно?
10
Появился сегодня в театре рано, часов в одиннадцать, сразу с автобуса от родителей. Убрал сумку в кандейку, устроился на диване в брехаловке... Вчера был трудный денек - заготавливали дрова, прочищая в лесу противопожарные полосы. Загрузили с верхом кузов Захара, но на обратном пути попали в болоти'нку и забуксовали. Пришлось разгружать машину, забивать под колеса ветки и жерди. Домой вернулись, короче, в десять вечера, скидали бревна возле дровяника и попадали спать... Сейчас тело свинцовое, рук не поднять. Кажется, и с самой легонькой декорацией вряд ли справлюсь...
Сидел на диване, ожидая, когда начнут собираться актеры, монтировщики, остальные, но подошел Петрачена, увел меня, загадочно мыча и кивая.
И вот мы в его кабинете. Кровать, телевизорик на стене, заваленный мусором стол, казенные краски, холсты, аляповатая бутафория, инвентарные знаки...
- Эт самое, - суетится хозяин и раб этого помещения, - садись, гм, садись вот сюда. Выпьем по капельке.
- Нет-нет, - отстраняюсь, - Вадим убьет! Если что - после спектакля.
- А я чуточку. - Серега плеснул в стакан "Минусы", проглотил, запил водой. - Решил вот, мля, бросать это самое...
- Что бросать?
- Это, ну, пить. Нет больше сил.
Он тоскливо вздохнул, выжидающе уставился на меня. Ждет, что отвечу. Я, конечно, решил поддержать:
- Правильно, вообще-то. Бросай.
Петрачена выпил еще немножко и стал мечтать:
- Вот брошу, гм, порядок здесь наведу. Поставлю так вот перегородку. Взмахом руки он разрубил кабинет на две половины. - Здесь жить, эт самое, буду, свои картины писать, а здесь - остальное. Гм, пора уже завязать, двойным, мля, узлом завязать! - Серега посмотрел на бутылку, в глазах решимость и злость; приподнял ее, словно собираясь шваркнуть об стену. Давай, Ромка, а? На посошок!
- Ну, - сдаюсь, - только дэцэл совсем. Грамм пятьдесят...
Бульканье водки смешивается с жалобами декоратора:
- О-ох, а я ведь, гм, я ведь столько уж не просыхаю. Мля, лет пять как в тумане каком-то. Как вот, гм, гм, от последней жены ушел, от Светланы, так и все... Ладно, ну, будем!
Чокнулись.
- Серега, чтоб у тебя получилось! - желаю приподнятым, ободряющим голосом.
- Спасибо. Получится. Я уж решился.
Второй раз чокнулись и после этого выпили.
- Закусить, эт самое, извиняй, ничего нету. - Петрачена поворошил целлофановые мешочки, тарелки, банки из-под консервов. - Водичка только вот... Ох, Ромик-Ромик, ты, м-м, не смотри на меня, ты еще молодой, эт самое, выбирайся. Ведь все же губит она, все сжигает! - Он снова приподнял и встряхнул почти пустую бутылку. - Сколько я их через себя пропустил. О-хо-хо-х...
Я курю, смотрю на декоратора. И верю, и не верю, что он действительно бросит пить. А каким станет, не вливая в себя ежесуточно парочку пузырей?.. Да будет, куда он денется. День не попьет, протрезвеет и полезет на стену.
И, словно укрепляя меня в сомнениях, Петраченко достает из шкафчика новую поллитровку.
- Вот она, - объявляет, - последняя! Сейчас раздавим и - все. Навсегда!
- Может, не надо?
- Ну, эт самое, ведь последняя. Давай, Ромик, добьем!..
Снова бульканье, и снова мечты Петрачены:
- Наверстаю, поверь, все наверстаю. Ведь и холст, гм, под рукой, материалы все, краски вон тубы стоят... Эх, я так развернусь!
Крепко чокнулись.
Я приложился к стакану, намерившись выпить залпом, не переводя дух. Уже настроился, и тут дверь открылась.
- Опять жрешь, скотина! - на меня катится бригадир, рожа перекошена в ярости. - Я по-хорошему предупреждал... - И, понимаю, сейчас припечатает.
Петрачена, спасибо ему, вмешался вовремя:
- Погоди, Вадик, гм, не сердись. У меня, эт самое, ну, праздник!
- Какой еще праздник?
- Бросаю, мля, бросаю пить навсегда. Навсегда, Вадик! Садись, это, пропустим по капельке. Ритуально, чтоб на посошок.
Вадим садится, недовольно покряхтывая, наблюдает, как в его чашку льется прозрачная пахучая жидкость. Взгляд его с каждой каплей все добрей и теплей.
- Что, забыл, что ли, что вторник сегодня?
Слегка покачиваясь, мы с бригадиром выходим из декораторского цеха.
- Да нет, - говорю, - как же, помню. А что?
- Что - что... Бухгалтершу посмотреть собирались... Или ты в отказ хочешь кинуться?
- Ничего я не хочу. Пойдем, посмотрим.
Возле вахты торчит Андрюня, напряженный, подтянутый, словно бы за минуту до смертельного поединка; глаза уставлены на лестницу на второй этаж, где среди прочих бесполезных кабинетов находится и бухгалтерия.
Вадим пихнул его, грозным шепотом приказал:
- Расслабься!
Богатырь мгновенно обмяк, мускулы сдулись, он закачался на толстых ногах, взгляд зашнырял по стенам, истертому линолеуму пола, пыльным плафонам под потолком.
Вахтерша увлеченно ест из литровой баночки гречку со шкварками. На нас внимания не обращает.
- Где Леха? - спрашивает меня бригадир. - Уже без пяти час.
- Не знаю, я не из общаги.
- Бля, договорились же!..
Мне становится не по себе. Ощущение, что, появись на горизонте главбухша, Вадим скомандует незамедлительно: "Вали ее, парни!". И мы совершим открытый, шумный, кровавый грабеж... Передергиваю плечами, пытаясь стряхнуть со спины холодные мурашки. Не помогает. Достаю сигарету. Медленно ее разминаю.
И вот сверху пыхтение, шуршанье болоньевого плаща и медленные, отмечающие каждую ступеньку, шаги. Вадим замер, окаменел, его взгляд стал, как у Андрюни три минуты назад, - бесстрашие и решимость, безумная готовность рвануться вперед. Но тут же он спохватился, принял вид просто стоящего у вахты, безобидного, скучающего человечка. А шаги все ближе, громче, отчетливей. Добыча идет на стрелков. Вот она... Вот она, наша толстая и престарелая главный бухгалтер. Семидесятислишнимлетняя старуха в огромных очках, с непременной сумкой под крокодилью кожу...
Сползает ниже, ниже, крепко держась за перила, ставя на очередную ступень сначала правую, потом туда же - левую ногу. И так шаг за шагом, точно сапер по минному полю. Медленно, но неуклонно, в пятитысячный, наверное, раз.
Поравнявшись, подозрительно оглядела нас через стекла громоздких очков, узнала, поползла дальше. Остановилась у вахты, бросила, как всегда, своим скрипучим от древности, но сильным голосом:
- Я - в банк.
Вахтерша оторвалась от баночки, слизнула с губы прилипшую гречневую крупинку, подняла на главбухшу глаза. Их полутрупьи взгляды встретились, пыхнула искорка давно отлаженного контакта.
- Да, да, хорошо, - кивает вахтерша и сует ложку в баночку, а главбухша продолжает путь.
За дверь, на улицу, привычным маршрутом в свой ежевторничный банк.
Леха на работе так и не появился. Я нашел его в комнате, естественно, на кровати.
Лежит по обыкновению на спине, глядит в потолок, но вот рожа у него необычная - вокруг левого глаза здоровенный сине-коричневый, водянистый фингал; смотреть страшновато, но и смешно.
- Кто так угостил? - интересуюсь, снимая ботинки.
- Отстань, свинота, - тихо рычит сосед; принюхивается, и в его рычании появляется зависть: - У, твареныш, нажрался!
- Да, бухнули с Петраченой неплохо. Он пить собрался бросать, отмечали...
Допытываться у Лехи, как он заработал по морде, не надо. Может взбеситься. Да он сам вскоре не выдержал, начал рассказывать:
- Ну, воду, сука, горячую дали, решил носки состирнуть, рубаху. А комната для стирки уже занята, там теток битком, орут друг на друга. В умывалке одна раковина только свободна - тоже стирают все. Ну, и я эту свободную занял...
- Ну, ну, - подбадриваю соседа, заодно радуясь, что наконец-то дали горячую воду.
- И заходит какой-то узкий. Китаёза, вьетнамец - хрен их разберет. И наезжать: почему все занято? И меня задел, то ли случайно, то ли спецом. Я его тоже, он упал. Дрищ какой-то. Вроде и не сильно толкнул... Ну, он вскочил, заорал по-своему и убежал. Дальше стираю. И вдруг человек пять вбегают, и этот с ними. Ну, блин... - Леха бережно потрогал пострадавшую часть рожи.- Тут на гастроли надо, а тут... вот... Слышно, когда ехать-то собираются?
- В эту пятницу.
- У, бли-ин!..
Вяло собираю на стол. Привез из деревни плов в кастрюльке, пирожков. Надо поесть и ложиться спать. Вчерашняя эпопея с дровами выдавила столько сил, что и за неделю не восстановишь. А впереди гастроли в Саяногорск - тоже придется повкалывать.
- Есть будешь? - снимая с плитки разогревшийся плов, спрашиваю соседа.
- Дава-ай...
Молча таскаем из кастрюли рис с кусочками мяса. Я ем жадно и быстро, а Леха осторожно, то и дело трогая свой фингалище.
- Как думаешь, - спрашивает наконец, - возьмут меня на гастроли с таким фиником?
- Вряд ли, честно сказать... Хотя Дименций уволился, а новый, Игорек, только завтра первый раз выйдет. Могут вполне и тебя взять, ты хоть знаешь, что там и как...
В Саяногорске, городе рядом с Саяно-Шушенской ГЭС, Дворец культуры раза в два больше нашего театра. И сцена соответственно - тоже. Чтобы установить декорации, как надо, нужен опыт, знакомство со сценой. Мы с Лехой там раз десять бывали, научились более-менее.
- Возьмут, - говорю уже уверенно, - куда они денутся!
- Хорошо бы... Да, в курсе, я тут твою эту пипетку встретил! - оживился Леха.
- Какую пипетку?
- Ну, эту, рыжую, с подоконника.
О, вот это действительно интересно! Правда, вида не подаю, спрашиваю с ленцой:
- Где видел? Опять, что ль, на подоконнике?
- Да нет, погоди! - И Леха, моментом забыв о своих переживаниях, затараторил: - После того, в общем, как мне ввалили, побежал я к Павлику. Три рубля занять хотел на свинцовую воду. Она помогает, говорят, от фиников... Павлика не было, зашел к Лене, ну, жене этого Сани. Она дала. Побежал на Торговый в аптеку, и кого, думаешь, встретил возле ларьков? С трех раз угадай!
Вытряхиваю из пачки две сигареты. Одну себе, другую Павлику. Закурили.
- В общем, Ромка, такое дело... Предложили мне подзаработать... Три тыщи навара... Короче говоря, гаш перевезти из Кызыла в Красноярск.
- У!
- Ну, мы с мамой... с Оксаной посовещались. Денег же надо... Решили так, что поеду. Многие ездят, этим живут. Договорились тут, в общем, поехал. Дали мне пятихатку аванса, ну и на дорогу... Деньги потратили сразу, ясное дело Ксюхе сапоги на зиму...
- Кайфе-ец! - преисполненный глубокого удовлетворения выдох Лехи.
Увидел Павлика и моментально осунулся, как обычно, когда обнаруживает в нашем жилище постороннего без выпивки и жратвы.
- А, привет, - лениво пожал руку гостя, попросил освободить кровать.
Павлик перебрался на стул, заскулил по новой:
- Вот, попал я, парни, не выбраться. Прогорел, как последний лошара!.. Затушил-затыкал окурок в пепельнице, повторил Лехе то же, что до этого успел рассказать мне.
Я тем временем поставил на плитку чайник, привел в порядок постель, стал расчищать стол. Леха, мало реагируя на скулеж гостя, развалился на кровати, уставился в потолок.
- Короче, сел в автобус и поехал в Кызыл этот гребаный. Гадство, проклятое место!
- Почему это? - я слегка обиделся за свою малую родину.
- Ну, так влипнуть!.. На сколько я влип?! - Собрав лоб в жиденькие морщинки, Павлик считает: - Грамм стоит у них полтинник. Пятьсот граммов - это сколько? Пятьсот на пятьдесят... М-м, не соображу... - Он шевелит губами, загибает пальцы, но сосчитать не получается; мы тоже не в состоянии ему помочь. В конце концов Павлик машет рукой: - А, всяко разно хрен расплачусь... В общем, приехал в Кызыл рано утром. Я на ночном решил, это удобней... Встретился с парнями, получил товар - пять брусков по сто граммов. Сел ждать рейс на Красноярск в кафе рядом с вокзалом. С собой ни кропалика, трезвый до прозрачности, даже пива выпить боялся. Чики-чики все - интеллигентный молодой человек с томиком Стивена Кинга...
Я посмотрел на Павлика, на его высушенное многолетними укурами личико, на фигуру дистрофичного подростка и не выдержал, хмыкнул. Он не услышал, слава богу, он слишком занят рассказом:
- Сел в автобус одним из первых. Сразу на заднее сиденье. Пакет с гашем под сидушку засунул. Знаете, в этих старых "Икарусах", где мотор, там вечно сиденья раздолбанные, а под ними сор всякий. Вот мне парни и объяснили, что там самое надежное место, чтоб тарить... Все путем, короче, занял свое место, какое в билете указано. Трезвый, чистый, послушный. Поехали. Вечер уже, в салоне темно, спокойно, я задремал. Все путем. И тут - трясут за плечо... Свет, возня, надо мной мент: "Молодой человек, прошу пройти на досмотр". А это мы уже у Ермаковского стоим, у таможни. Ну, знаете?
- Еще бы! - с готовностью отзываюсь. - Вот в натуре хреновое место. Меня там каждый раз так потрошили, до носков.
- Во-во, - Павлик вздохнул и закурил чинарик из пепельницы. - Так же и меня ошмонали, к паспорту придрались, что прописки нет, но отпустили, даже счастливого пути пожелали. Еще там каких-то проверили тоже... Все нормально, но в башке-то молюсь: "Лишь бы затарку не пропалили". И тут, только собрался в салон залезть, мне: "Пройдемте!". И под нос кулек с двумя башиками граммов по пять. "Ваше?"
Павлик неожиданно и надолго умолк. Сидит, свесив голову, в руке, возле самых пальцев, дымится окурок.
- Ну и как? - подгоняю его, увлекшись рассказом.
- А? - Он вздрогнул, поднял на меня тоскливые глаза, с отвращением зобнул и, обжигаясь, сунул окурок в пепельницу. - Свинтили, короче. Тихонько, без лишних слов. Отвели на таможню обратно, забрали паспорт, сунули в клетку. Я стал, ясно, доказывать, что не мои это башики. А мне: "Примолкни!". И так, что им прям не терпится звиздюлей мне ввалить... Потом завели каких-то тувинов с автобуса, сделали их понятыми. Мол, у меня под сиденьем нашли наркоту. Те покивали, расписались, ушли. И, вижу, мой автобус поехал. "Да вы что, ору, как же это?!" - "Примкнись, тебе сказано. Сядь и сиди. Жди".
- У них с этим железно, - подал голос Леха. - В трезвяке тоже хрен поспорить - пьяный ты или полупьяный.
- Сравнил трезвяк и это... У меня ж в автобусе полкило гаша, мне за него головой отвечать! - Павлик, наверно, с новой силой почувствовал всю тяжесть и безвыходность своего положения и почти завизжал: - Что теперь делать-то?! Они ведь на все башли предъявят! Чем отдавать?.. О-о, ну и влип...
Худо-бедно успокоившись, потянул нить повествования дальше:
- Приехал опер, забрал в отдел. Молодой парень, чуть не моложе меня. И, таких же сразу видать, сам по траве, сто процентов даю, задвигает конкретно. Ну, завел меня в кабинет свой, начал крутить: "Признавайся, дескать, по-хорошему. Зачем нам экспертизы, геморрои всякие? Мазки брать с нёба, с гортани, смывы с рук... Давай, напиши просто, где взял, у кого". Я ему: "Да не мое, понимаешь?! Что я, придурок, что ли, под свое же сиденье бросать. Я бы, говорю, понадежней затарил". Ну, сказал, что курю иногда, по случаю, но чтоб с собой таскать - нет... Короче, мозги повтирали друг другу, потом он предложил написать объяснение, что, мол, у меня обнаружено меньше полуграмма, а с таким количеством, мол, ничего страшного, просто штраф заплачу восемьдесят шесть рублей и дальше поеду.
- Ха-ха! - хохотнул Леха.
И Павлик усмехнулся, но горько:
- Н-да, я тоже думал, что это просто прием ментовский. Подловить таким методом хочет. Отвечаю, конечно: "Слышал про новый закон, что теперь за любую песчинку по полной дают. Не надо, мол, так. Не моя это трава, честное слово". Опер сует уголовный кодекс: "Мы работаем вот по нему, и никакие постановления силы закона пока не имеют. Найди статью двести двадцать четыре, часть первая, почитай"... Ну, и я согласился.
- Да ты что?! - искренне изумляюсь. - И опер как? Не наколол?
- Нет, по-честному получилось... Заплатил штраф, меня отвезли обратно к таможне и даже попутку поймали. Доехал вот...
- Повезло.
- У, лучше бы упекли. Теперь-то как быть? Завернул первым делом к тому чуваку, с каким договаривался, его дома нет. Сюда пришел - и Ксюхи тоже... А я ключ дома оставил, чтобы без лишних вещей... О-ох, - Павлик протяжно, со стоном вздохнул, повесил безвольно лысоватую, маленькую свою голову, но быстро ее поднял, вскочил со стула. - Сейчас еще раз схожу, может, вернулась. У тетки заночевала, наверно... Если нету, давайте выпьем чуть-чуть. Чисто так, чтоб отпустило. Ведь с ума можно сойти.
- Давай, давай, Паш! - мгновенно оживился и подобрел Леха. - Надо снять напряжение.
Ксюхи дома не оказалось, и парни ушли за водкой. Павлик хотел миналовской, но Леха уговорил взять полтора литра цыганки и колбасы на закуску.
Меня оставили собирать на стол.
Начистил, конечно, картошки. Несу теперь ее мыть. Сварю, и с солеными огурцами, с колбасой - будет само то.
В умывалке Лена, жена недавно отправленного в армию Саньки. Тоже занята картофаном. Выковыривает глазки, режет на дольки.
- Привет! - Чувствую, мои губы расползлись в обаятельной улыбке.
Лена с каким-то странным испугом взглянула на меня, качнула головой:
- Привет...
А она изменилась за эти полторы недели без муженька-дебошира. Как-то посвежела, распрямилась, будто вставленный в банку с водой полузасохший цветок.
- Как, Санек-то пишет? - интересуюсь.
- Нет, пока не пишет...
- Да, там в первые дни не до вестей на родину, - объясняю как бывший солдат. - Одна задача - не сдохнуть как-нибудь.
- У-у...
Легкий, тесноватый халатик со слонятами плотно облегает, стягивает нехрупкую фигуру Лены. Мне становится беспокойно, подзабытое волнение тормошить начало. Кошусь на белые, пухлые ее ноги, на круглую коленку. Ее, как живой, поглаживает подол халата...
- А Сережка, растет? - нахожу еще вопрос для поддержания разговора.
- Растет, что ему...
- Скучает по отцу, наверно.
- Да уж, прям изрыдался весь, - морщится Лена. - Что он видел от него?.. Родителям сейчас отправила, хочу ремонт сделать.
- Правильно. Надо менять обстановку. Когда вещи стоят по-новому, как-то и жить легче.
Снова ее туповатый вздох:
- Да уж...
А я, осмелев от этого "да уж", предлагаю тоном сильного мужчины:
- Ты обращайся, если что, я помогу. Днем делать вообще нечего, да и в любое время, если, конечно, не на работе. - Это даже как бы не я сам говорю, а кто-то более смелый и сильный, вдруг проснувшийся внутри меня. - Могу белить и обои клеить или мебель там починить...
Лена оторвала взгляд от кастрюли. В глазах все тот же испуг, испуг и еще что-то, что заставляет меня улыбнуться и подмигнуть ей.
- Спасибо... Если что... - И опять сосредоточенно режет картошку.
- Ну, ладно, - прощаюсь, - счастливо, соседка!
Она вздрагивает и, чувствую, борется - посмотреть на меня или нет; вместо взгляда ограничивается кивком.
Леха с Павликом что-то возбужденно, искренне взволнованно обсуждают, но слушать их не получается. Мои мысли заняты повторением подробностей встречи в умывалке; фантазия прибавляет к ним новые, такие соблазнительные детали... Кажется, коснись я этой молодой, измученной одиночеством и алкашом-супругом самочки, и она бы мгновенно растаяла, застонала бы от желания... Да, зря я так просто ушел.
- Надо все им объяснить нормально, - советует Леха. - Должны же понять, войти в положение.
- Они поймут, они так поймут... И найдете меня с заточкой в области сердца.
- Да ну брось, Паш! - Леха оптимистически смотрит на жизнь, приняв сотню граммов. - Ты уж слишком...
То ли мне кажется, то ли действительно: за стеной, в комнате Лены, шумок. Будто скребут по стене, тихонько, боязливо зовут. Прислушиваюсь, но голоса Павлика и Лехи мешают.
- Бороться, парни, надо за жизнь, вот что я понял, - говорит гость. - Я попробовал, так сказать, без борьбы денежку получить, и судьба меня сразу наказала. Необходимо с борьбой.
- Как бороться-то? - с интересом спрашивает Леха. - Реально-то как?
- Как, как... Помните, я про ребят из Франции рассказывал?..
А вот и явно - скрип двигаемой мебели! Наверно, поела Лена картошечки и продолжила делать ремонт. Мне с новой силой хочется оказаться рядом с ней, увидеть ее, этот ее странный испуг в глазах. Сейчас я уверен - я решусь, я смогу...
- Пейте без меня, - поднимаюсь. - Я сейчас... Не ждите.
Тревожным голосом Лена спрашивает через дверь:
- Кто там?
- Это Роман, сосед. Я на секунду!
Щелкнул замок, дверь приоткрылась. Лена смотрит из светлой щели.
- Извини, пожалуйста... Можно?
И я почти насильно вхожу в ее комнату. Лена отступает, медленно, рывками, будто ее кто-то толкает. Она одновременно и пытается сопротивляться вторжению, и увлекает меня дальше, дальше от двери...
- Слышу, мебель двигаешь... Может, помочь, - бормочу я, - все равно без дела... как раз...
Тыкаюсь взглядом в ее лицо, шею, волосы, складку между грудей в разрезе халата. А она уставилась куда-то мне в лоб. Губы ее подрагивают, наверно, она все поняла и вот-вот завизжит. Мягким бормотанием хочу ее успокоить:
- До работы... до работы еще далеко... Давай, что тяжелое... Сколько рядом живем, а все не... Лена, давай...
Я готовлюсь ее обнять; я заметил - половина кровати завалена тряпками, а половина свободна. Наконец-то я сорвался с цепи, взлетел. Меня не остановишь.
Она продолжает пятиться.
- Нет... - Но не кричит, а просит так покорно и безнадежно, что я буду последний кретин, если послушаюсь.
Хватаю ее, прижимаю к себе. Почти бью ее лицо своим. Не чувствую ни губ, ни щек, и у меня словно бы исчезли губы, остались лишь кости челюстей, зубы.
- Подожди, подожди... - Она отводит лицо, прячется, подставляя мне уши и скулы; она хочет вырваться, но как-то несмело, как бы сомневаясь, заставляя себя.
Опрокинул ее на кровать. Сетка устало заскрипела, приняв нашу тяжесть. Подо мной мягкое тело, теплое и дрожащее. Такое живое. Я скорее трогаю все, глажу, щупаю, мну, мои руки тоже дрожат, ледяные пальцы обжигаются жаром чужой кожи.
- Пожалуйста...
Ее глаза зажмурены, веки в мелких морщинках, руки - на моей груди. Она может меня толкнуть, пихнуть ногами, но почему-то не делает этого. Она сжалась и ждет... Расстегиваю халат, одна пуговица оторвалась, я пару драгоценных секунд смотрю на этот голубой кружок с дырками, не зная, что с ним делать, потом, опомнившись, бросаю на пол... Нужно что-то говорить, продолжать успокаивать. Нет, слова исчезли, осталось только сопение, правдивое, искреннее, природой данное сопение одного существа, овладевающего другим...
Ее мягкая, сыроватая теплота засасывает, я весь погружаюсь в нее. Время растягивается и замирает; я в огромной воронке, я, как безвольная щепка, вращаюсь быстрей, быстрей, желая лишь одного - нырнуть в центр, в самый центр этого водоворота и сгореть в счастье. Сгореть, захлебнуться, взорваться - мне все равно.
- Нет, постой! Подожди!.. - Лена очнулась, завозилась подо мной; ее лицо где-то сбоку, я вижу лишь ухо, затем скошенный на меня, умоляющий левый глаз. - Не надо... не кончай туда...
- Тихо, молчи, - пытаюсь вернуться, ищу ее губы, хочу, чтоб они снова втянули меня, но теперь они расплылись, стали мертвыми и безвкусными.
- Не кончай в меня, слышишь?!
И там, внизу, там сжимается, грубеет, там теперь сухо, шершаво.
- Пожалуйста, не в меня, на живот...
Я уже - только я. Кто-то сильный и непобедимый исчез, его будто и не было. Руки, ноги, спина налились привычной тяжестью, ломотой... Сползаю с женщины, с ее безразличного теперь, окаменевшего тела; заглядываю себе между ног. Там маленький, обмякший отросток. Прячу его под плавки, поверх плавок натягиваю джинсы.
- Что? - как бы даже удивляется Лена.
Оборачиваюсь. Она лежит на спине, полы халата разбросаны. Бело-желтая кожа, жирноватое, помятое туловище... Теперь мне надо скорее к Лехе и Павлику, у них, наверно, еще осталось немного... Теперь я понял, что все намного проще или наоборот - сложно до непостижимости. Я шагнул к двери. Лена схватила меня за руку.
- Подожди!
- А? - сутулюсь испуганно.
- Подожди, не уходи, - застегивая халат, Лена подходит к столу.
На столе бутылка, сковорода с картошкой, капуста. Слегка бодрею, сумел даже хмыкнуть:
- Одна пьешь?
- Садись! - Она куда-то торопится, рывком наливает мне стопку до самого верха. - Пей.
- А ты?
- И я, и я!..
Выпили. Я закусил вкусной, с чесноком картошкой, а Лена ударилась в слезы. Я знаю, как она плачет, много раз слышал из-за стены во время ее с муженьком скандалов. Она делает это визгливо, на полную громкость, давится хрипами и словами. И сейчас, хоть мужа и нет рядом, нет никакого скандала, она плачет так же. Рыдает, задыхается, пытается говорить:
- Да, пусть... пью, да и что... Столько... столько терпела... думала... Пусть... Что он... что он со мной... сделал...
- Ну, успокойся, - морщусь, - перестань.
- Не-ет, подожди... мне некому больше... Пожалуйста-а!
Обычная сцена. Малоприятная, но обычная. И потому я окончательно вернулся в нормальное состояние. Уже сам наполняю стопки, без церемоний осушаю свою. Лена рыдает, задыхается, выдавливает сквозь спазмы слова, а я рассматриваю беспорядок в комнате, попытки произвести ремонт.
- Он же так... так надо мной издевался... Н-ни... ни дня спокойно... Какая же это... жизнь какая же... У Сережи нервы от этого... он все понимает, видит... А я, что со мной...
- Н-да, - киваю понимающе, - тяжело.
- Вот! - Лена показывает плечо, - вот что он... Видишь? - Чуть ниже ключицы круглый, бугорком, шрамик. - Это он - отверткой!
- У-у. Выпей, Лен.
Она схватила стопку, опрокинула в рот. Захлебнулась, закашлялась, я похлопал ее по спине.
- Заешь, успокойся.
- П-пошла в магазин, - кое-как притушив рыдания, стала она рассказывать, а Сережа с ним... Попала в очередь... дешевый фарш... задержалась... А Сережа капризничал... Возвращаюсь, а он: "Где шлялась, тварь!". И - отверткой... И трезвый же был... а пьяный когда... О-о-ах-ха-хах!..
Снова рыдания, спазмы, слова. Надоело, я поднимаюсь.
- Ладно, Лен, я пойду. Пора уже. Извини, ладно?
10
Появился сегодня в театре рано, часов в одиннадцать, сразу с автобуса от родителей. Убрал сумку в кандейку, устроился на диване в брехаловке... Вчера был трудный денек - заготавливали дрова, прочищая в лесу противопожарные полосы. Загрузили с верхом кузов Захара, но на обратном пути попали в болоти'нку и забуксовали. Пришлось разгружать машину, забивать под колеса ветки и жерди. Домой вернулись, короче, в десять вечера, скидали бревна возле дровяника и попадали спать... Сейчас тело свинцовое, рук не поднять. Кажется, и с самой легонькой декорацией вряд ли справлюсь...
Сидел на диване, ожидая, когда начнут собираться актеры, монтировщики, остальные, но подошел Петрачена, увел меня, загадочно мыча и кивая.
И вот мы в его кабинете. Кровать, телевизорик на стене, заваленный мусором стол, казенные краски, холсты, аляповатая бутафория, инвентарные знаки...
- Эт самое, - суетится хозяин и раб этого помещения, - садись, гм, садись вот сюда. Выпьем по капельке.
- Нет-нет, - отстраняюсь, - Вадим убьет! Если что - после спектакля.
- А я чуточку. - Серега плеснул в стакан "Минусы", проглотил, запил водой. - Решил вот, мля, бросать это самое...
- Что бросать?
- Это, ну, пить. Нет больше сил.
Он тоскливо вздохнул, выжидающе уставился на меня. Ждет, что отвечу. Я, конечно, решил поддержать:
- Правильно, вообще-то. Бросай.
Петрачена выпил еще немножко и стал мечтать:
- Вот брошу, гм, порядок здесь наведу. Поставлю так вот перегородку. Взмахом руки он разрубил кабинет на две половины. - Здесь жить, эт самое, буду, свои картины писать, а здесь - остальное. Гм, пора уже завязать, двойным, мля, узлом завязать! - Серега посмотрел на бутылку, в глазах решимость и злость; приподнял ее, словно собираясь шваркнуть об стену. Давай, Ромка, а? На посошок!
- Ну, - сдаюсь, - только дэцэл совсем. Грамм пятьдесят...
Бульканье водки смешивается с жалобами декоратора:
- О-ох, а я ведь, гм, я ведь столько уж не просыхаю. Мля, лет пять как в тумане каком-то. Как вот, гм, гм, от последней жены ушел, от Светланы, так и все... Ладно, ну, будем!
Чокнулись.
- Серега, чтоб у тебя получилось! - желаю приподнятым, ободряющим голосом.
- Спасибо. Получится. Я уж решился.
Второй раз чокнулись и после этого выпили.
- Закусить, эт самое, извиняй, ничего нету. - Петрачена поворошил целлофановые мешочки, тарелки, банки из-под консервов. - Водичка только вот... Ох, Ромик-Ромик, ты, м-м, не смотри на меня, ты еще молодой, эт самое, выбирайся. Ведь все же губит она, все сжигает! - Он снова приподнял и встряхнул почти пустую бутылку. - Сколько я их через себя пропустил. О-хо-хо-х...
Я курю, смотрю на декоратора. И верю, и не верю, что он действительно бросит пить. А каким станет, не вливая в себя ежесуточно парочку пузырей?.. Да будет, куда он денется. День не попьет, протрезвеет и полезет на стену.
И, словно укрепляя меня в сомнениях, Петраченко достает из шкафчика новую поллитровку.
- Вот она, - объявляет, - последняя! Сейчас раздавим и - все. Навсегда!
- Может, не надо?
- Ну, эт самое, ведь последняя. Давай, Ромик, добьем!..
Снова бульканье, и снова мечты Петрачены:
- Наверстаю, поверь, все наверстаю. Ведь и холст, гм, под рукой, материалы все, краски вон тубы стоят... Эх, я так развернусь!
Крепко чокнулись.
Я приложился к стакану, намерившись выпить залпом, не переводя дух. Уже настроился, и тут дверь открылась.
- Опять жрешь, скотина! - на меня катится бригадир, рожа перекошена в ярости. - Я по-хорошему предупреждал... - И, понимаю, сейчас припечатает.
Петрачена, спасибо ему, вмешался вовремя:
- Погоди, Вадик, гм, не сердись. У меня, эт самое, ну, праздник!
- Какой еще праздник?
- Бросаю, мля, бросаю пить навсегда. Навсегда, Вадик! Садись, это, пропустим по капельке. Ритуально, чтоб на посошок.
Вадим садится, недовольно покряхтывая, наблюдает, как в его чашку льется прозрачная пахучая жидкость. Взгляд его с каждой каплей все добрей и теплей.
- Что, забыл, что ли, что вторник сегодня?
Слегка покачиваясь, мы с бригадиром выходим из декораторского цеха.
- Да нет, - говорю, - как же, помню. А что?
- Что - что... Бухгалтершу посмотреть собирались... Или ты в отказ хочешь кинуться?
- Ничего я не хочу. Пойдем, посмотрим.
Возле вахты торчит Андрюня, напряженный, подтянутый, словно бы за минуту до смертельного поединка; глаза уставлены на лестницу на второй этаж, где среди прочих бесполезных кабинетов находится и бухгалтерия.
Вадим пихнул его, грозным шепотом приказал:
- Расслабься!
Богатырь мгновенно обмяк, мускулы сдулись, он закачался на толстых ногах, взгляд зашнырял по стенам, истертому линолеуму пола, пыльным плафонам под потолком.
Вахтерша увлеченно ест из литровой баночки гречку со шкварками. На нас внимания не обращает.
- Где Леха? - спрашивает меня бригадир. - Уже без пяти час.
- Не знаю, я не из общаги.
- Бля, договорились же!..
Мне становится не по себе. Ощущение, что, появись на горизонте главбухша, Вадим скомандует незамедлительно: "Вали ее, парни!". И мы совершим открытый, шумный, кровавый грабеж... Передергиваю плечами, пытаясь стряхнуть со спины холодные мурашки. Не помогает. Достаю сигарету. Медленно ее разминаю.
И вот сверху пыхтение, шуршанье болоньевого плаща и медленные, отмечающие каждую ступеньку, шаги. Вадим замер, окаменел, его взгляд стал, как у Андрюни три минуты назад, - бесстрашие и решимость, безумная готовность рвануться вперед. Но тут же он спохватился, принял вид просто стоящего у вахты, безобидного, скучающего человечка. А шаги все ближе, громче, отчетливей. Добыча идет на стрелков. Вот она... Вот она, наша толстая и престарелая главный бухгалтер. Семидесятислишнимлетняя старуха в огромных очках, с непременной сумкой под крокодилью кожу...
Сползает ниже, ниже, крепко держась за перила, ставя на очередную ступень сначала правую, потом туда же - левую ногу. И так шаг за шагом, точно сапер по минному полю. Медленно, но неуклонно, в пятитысячный, наверное, раз.
Поравнявшись, подозрительно оглядела нас через стекла громоздких очков, узнала, поползла дальше. Остановилась у вахты, бросила, как всегда, своим скрипучим от древности, но сильным голосом:
- Я - в банк.
Вахтерша оторвалась от баночки, слизнула с губы прилипшую гречневую крупинку, подняла на главбухшу глаза. Их полутрупьи взгляды встретились, пыхнула искорка давно отлаженного контакта.
- Да, да, хорошо, - кивает вахтерша и сует ложку в баночку, а главбухша продолжает путь.
За дверь, на улицу, привычным маршрутом в свой ежевторничный банк.
Леха на работе так и не появился. Я нашел его в комнате, естественно, на кровати.
Лежит по обыкновению на спине, глядит в потолок, но вот рожа у него необычная - вокруг левого глаза здоровенный сине-коричневый, водянистый фингал; смотреть страшновато, но и смешно.
- Кто так угостил? - интересуюсь, снимая ботинки.
- Отстань, свинота, - тихо рычит сосед; принюхивается, и в его рычании появляется зависть: - У, твареныш, нажрался!
- Да, бухнули с Петраченой неплохо. Он пить собрался бросать, отмечали...
Допытываться у Лехи, как он заработал по морде, не надо. Может взбеситься. Да он сам вскоре не выдержал, начал рассказывать:
- Ну, воду, сука, горячую дали, решил носки состирнуть, рубаху. А комната для стирки уже занята, там теток битком, орут друг на друга. В умывалке одна раковина только свободна - тоже стирают все. Ну, и я эту свободную занял...
- Ну, ну, - подбадриваю соседа, заодно радуясь, что наконец-то дали горячую воду.
- И заходит какой-то узкий. Китаёза, вьетнамец - хрен их разберет. И наезжать: почему все занято? И меня задел, то ли случайно, то ли спецом. Я его тоже, он упал. Дрищ какой-то. Вроде и не сильно толкнул... Ну, он вскочил, заорал по-своему и убежал. Дальше стираю. И вдруг человек пять вбегают, и этот с ними. Ну, блин... - Леха бережно потрогал пострадавшую часть рожи.- Тут на гастроли надо, а тут... вот... Слышно, когда ехать-то собираются?
- В эту пятницу.
- У, бли-ин!..
Вяло собираю на стол. Привез из деревни плов в кастрюльке, пирожков. Надо поесть и ложиться спать. Вчерашняя эпопея с дровами выдавила столько сил, что и за неделю не восстановишь. А впереди гастроли в Саяногорск - тоже придется повкалывать.
- Есть будешь? - снимая с плитки разогревшийся плов, спрашиваю соседа.
- Дава-ай...
Молча таскаем из кастрюли рис с кусочками мяса. Я ем жадно и быстро, а Леха осторожно, то и дело трогая свой фингалище.
- Как думаешь, - спрашивает наконец, - возьмут меня на гастроли с таким фиником?
- Вряд ли, честно сказать... Хотя Дименций уволился, а новый, Игорек, только завтра первый раз выйдет. Могут вполне и тебя взять, ты хоть знаешь, что там и как...
В Саяногорске, городе рядом с Саяно-Шушенской ГЭС, Дворец культуры раза в два больше нашего театра. И сцена соответственно - тоже. Чтобы установить декорации, как надо, нужен опыт, знакомство со сценой. Мы с Лехой там раз десять бывали, научились более-менее.
- Возьмут, - говорю уже уверенно, - куда они денутся!
- Хорошо бы... Да, в курсе, я тут твою эту пипетку встретил! - оживился Леха.
- Какую пипетку?
- Ну, эту, рыжую, с подоконника.
О, вот это действительно интересно! Правда, вида не подаю, спрашиваю с ленцой:
- Где видел? Опять, что ль, на подоконнике?
- Да нет, погоди! - И Леха, моментом забыв о своих переживаниях, затараторил: - После того, в общем, как мне ввалили, побежал я к Павлику. Три рубля занять хотел на свинцовую воду. Она помогает, говорят, от фиников... Павлика не было, зашел к Лене, ну, жене этого Сани. Она дала. Побежал на Торговый в аптеку, и кого, думаешь, встретил возле ларьков? С трех раз угадай!