Сенкевич Генрик. Потоп (Книга I, Трилогия - 2)

   - А что это за обширное строение, похожее на каменный сарай? спросил Ян.
   - Это бумажная мануфактура, ее князь основал, а рядом книгопечатня, в которой еретические книги печатают.
   - Тьфу! - плюнул Заглоба. - Чума бы взяла этот город! Что ни вздохни, то еретического духу полно брюхо наберешь. Люцифер может быть здесь таким же господином, как и Радзивилл.
   - Милостивый пан! - воскликнул Володыёвский. - Не хули Радзивилла, ибо в скором времени отчизна, быть может, будет обязана ему спасением.
   Они ехали дальше в молчании, глядя на город и дивясь порядку, царившему в нем: все улицы были вымощены булыжником, что в те времена было большой редкостью.
   Миновав рыночную площадь и Замковую улицу, путники увидели на возвышенности роскошную резиденцию, недавно построенную князем Янушем, которая и в самом деле не была укреплена, но размерами превосходила не только дворцы, но и замки. Здание стояло на холме и обращено было на город, который как бы лежал у его подножия. Расположась покоем с двумя крыльями пониже, оно образовало огромный двор, огражденный спереди железной решеткой с высокими частыми зубцами. Посредине решетки поднимались могучие, сложенные из камня ворота с гербами Радзивиллов и гербом города Кейданы, представлявшим лапу орла с черным крылом на золотом поле и с красной подковой из трех крестов. В воротах была караульня, и шотландские драбанты стояли на страже, но не для охраны, а для парада.
   Время было раннее, однако во дворе уже царило движение, и перед главным корпусом проходил муштру полк драгун в голубых колетах и шведских шлемах. Длинный строй замер с рапирами наголо, а офицер, проезжая перед фронтом, что-то говорил солдатам. Вокруг строя и дальше, у стен дома, толпы челяди в пестром платье глазели на драгун и обменивались замечаниями и наблюдениями.
   - Клянусь богом, - сказал пан Михал, - это пан Харламп муштрует свой полк!
   - Как! - воскликнул Заглоба. - Неужели тот самый, с которым ты должен был драться во время выборов короля в Липкове?
   - Он самый. Но мы с той поры живем в мире и согласии.
   - И впрямь он! - подтвердил Заглоба. - Я признал его по носу, который торчит из-под шлема. Хорошо, что забрала вышли из моды, а то он ни одного не смог бы застегнуть; но на нос этому рыцарю нужен все-таки особый доспех.
   Тем временем Харламп заметил Володыёвского и рысью подскакал к нему.
   - Как поживаешь, Михалек? - вскричал он. - Хорошо, что приехал!
   - А еще лучше, что первого встретил тебя. Вот пан Заглоба, с которым ты познакомился в Липкове, да нет, раньше, в Сеннице, а это вот Скшетуские: пан Ян, ротмистр королевской гусарской хоругви, герой Збаража...
   - О, да ведь это славнейший рыцарь в Польше! - вскричал Харламп. Здорово, здорово.
   - А вот пан Станислав, ротмистр калишский, - продолжал Володыёвский. - Он прямо из Уйстя.
   - Из Уйстя? Так ты, пан, был свидетелем страшного позора. Мы уже знаем, что там случилось.
   - А я сюда и приехал в надежде, что уж тут-то такого позора не будет.
   - Будь уверен. Радзивилл - это тебе не Опалинский.
   - Мы вчера в Упите то же самое говорили.
   - Рад приветствовать вас и от своего имени, и от имени князя воеводы. Князь обрадуется, когда вас увидит, ему такие рыцари очень нужны. Пойдемте же ко мне, в арсенал, у меня там квартира. Вам переодеться надо и подкрепиться, а я тоже к вам присоединюсь, ученье я уж закончил.
   С этими словами Харламп снова подскакал к строю и коротко и зычно скомандовал:
   - Налево, кругом! Марш!
   Копыта зацокали по мостовой. Строй вздвоил ряды, раз, другой, пока не построился наконец по четыре в ряд и медленным шагом не стал удаляться по направлению к арсеналу.
   - Добрые солдаты, - молвил Скшетуский, глазами знатока глядя на точные движения драгун.
   - В драгунах одна шляхта служит да путные боярские дети, - сказал Володыёвский.
   - Боже мой, оно и видно, что это не ополченцы! - воскликнул пан Станислав.
   - Так Харламп у них поручиком? - спросил Заглоба. - А мне что-то помнится, он в панцирной хоругви служил и носил на плече серебряную петлицу.
   - Да, - ответил Володыёвский, - но вот уже года два он командует драгунским полком. Старый это солдат, стреляный.
   Харламп тем временем отослал драгун и подошел к нашим рыцарям.
   - Пожалуйте за мной. Вон там, позади дворца, арсенал.
   Через полчаса они сидели впятером за гретым пивом, щедро забеленным сметаной, и вели разговор о новой войне.
   - А что у вас здесь слышно? - спрашивал Володыёвский.
   - У нас что ни день, то новость, люди теряются в догадках, вот и пускают все новые слухи, - ответил Харламп. - А по-настоящему один только князь знает, что будет. Замысел он какой-то обдумывает: и веселым притворяется, и с людьми милостив, как никогда, однако же очень задумчив. По ночам, толкуют, не спит, все ходит тяжелым шагом по покоям и сам с собой разговаривает, а весь день держит совет с Гарасимовичем.
   - Кто он такой, этот Гарасимович? - спросил Володыёвский.
   - Управитель из Заблудова, с Подляшья; невелика птица и с виду такой, будто дьявола в пазухе держит; но у князя он в чести и похоже, знает все его тайны. Я так думаю, жестокая и страшная война будет у нас со шведами после всех этих советов, и ждем мы все ее с нетерпением. А пока гонцы с письмами носятся: от герцога курляндского(*), от Хованского и от курфюрста. Поговаривают, будто князь ведет переговоры с Москвой, хочет вовлечь ее в союз против шведов; другие толкуют, будто вовсе этого нет; но сдается мне, ни с кем не будет союза, а только война - и с шведом и с Москвой. Войск прибывает все больше, и шляхте, которая всей душой преданна дому Радзивиллов, письма шлют, чтобы съезжалась сюда. Везде полно вооруженных людей... Эх, друзья, кто виноват, тот и в ответе будет; но руки у нас по локоть будут в крови: уж коли Радзивилл пойдет в бой, он шутить не станет.
   - Так, так! - потирая руки, проговорил Заглоба. - Немало крови пустил я шведам этими руками, но и еще пущу немало. Немного солдат осталось в живых из тех, кто видел меня под Пуцком и Тшцяной, но кто еще жив, никогда меня не забудет.
   - А князь Богуслав здесь? - спросил Володыёвский.
   - Да. Нынче мы ждем еще каких-то важных гостей: верхние покои убирают, и вечером в замке будет пир. Михал, попадешь ли ты сегодня к князю?
   - Да ведь он сам вызвал меня на сегодня.
   - Так-то оно так, да сегодня он очень занят. К тому же... право, не знаю, можно ли сказать вам об этом... а впрочем, через какой-нибудь час все об этом узнают! Так и быть, скажу... Неслыханные дела у нас тут творятся...
   - Что такое? Что такое? - оживился Заглоба.
   - Должен вам сказать, что два дня назад к нам в замок приехал пан Юдицкий, кавалер мальтийский(*), о котором вы, наверно, слыхали.
   - Ну как же! - сказал Ян. - Это великий рыцарь!
   - Вслед за ним прибыл гетман польный Госевский. Очень мы удивились, все ведь знают, как соперничают и враждуют друг с другом гетман польный и наш князь. Кое-кто обрадовался, - дескать, мир теперь между гетманами, кое-кто толковал, будто это шведское нашествие заставило их помириться. Я и сам так думал, а вчера оба гетмана заперлись с паном Юдицким, все двери позапирали, так что никто не слышал, о чем они держат совет; только пан Крепштул, который стоял на страже под дверью, рассказывал нам, что очень они кричали, особенно гетман польный. Потом сам князь проводил гостей в их опочивальни, а ночью, можете себе представить, - тут Харламп понизил голос, - к их дверям приставили стражу.
   Пан Володыёвский даже привскочил.
   - О, боже! Да не может быть!
   - Истинная правда! У дверей стоят шотландцы с ружьями, и приказ им дан под страхом смерти никого не впускать и не выпускать.
   Рыцари переглянулись в изумлении, а Харламп, не менее изумленный значением собственных слов, уставился на них, словно ожидая разрешения загадки.
   - Стало быть, пан подскарбий взят под арест? Великий гетман арестовал гетмана польного? - произнес Заглоба. - Что бы это могло значить?
   - Откуда мне знать. И Юдицкий, такой рыцарь!
   - Должны же были офицеры князя говорить об этом между собою, строить догадки... Ты разве ничего не слыхал?
   - Да я еще вчера ночью у Гарасимовича спрашивал...
   - Что же он тебе ответил? - спросил Заглоба.
   - Он ничего не хотел говорить, только прижал палец к губам и сказал: <Они изменники!>
   - Какие изменники? Какие изменники? - схватился за голову Володыёвский. - Ни пан подскарбий Госевский не изменник, ни пан Юдицкий не изменник. Вся Речь Посполитая знает, что это достойные люди, что они любят отчизну.
   - Сегодня никому нельзя верить, - угрюмо произнес Станислав Скшетуский. - Разве Кшиштоф Опалинский не слыл Катоном? Разве не обвинял он других в пороках, преступлениях, стяжательстве? А как дошло до дела первый изменил отчизне, и не один, целую провинцию заставил изменить.
   - Но за пана подскарбия и пана Юдицкого я головой ручаюсь! воскликнул Володыёвский.
   - Ни за кого, Михалек, головой не ручайся, - предостерег его Заглоба. - Не без причины же их арестовали. Козни они умышляли, как пить дать! Как же так? Князь готовится к великой войне, ему всякая помощь дорога, кого же он может арестовать в такую минуту, как не тех, кто ему мешает в этом деле? А коли так, коли эти двое и впрямь мешали ему, - слава богу, что умысел их упредили. В подземелье сажать таких. Ах, негодяи! В такое время строить козни, входить в сношения с врагом, восставать против отчизны, чинить помехи великому вождю в его начинаниях! Пресвятая богородица, мало для них ареста!
   - Странно мне все это, очень странно, прямо в голове не укладывается! - сказал Харламп. - Я уж о том не говорю, что они знатные вельможи, арестовали ведь их без суда, без сейма, без воли Речи Посполитой, а ведь этого сам король не имеет права делать.
   - Клянусь богом, не имеет! - крикнул пан Михал.
   - Князь, видно, хочет завести у нас римские обычаи, - заметил Станислав Скшетуский, - и во время войны стать диктатором.
   - Да пусть будет хоть диктатором, лишь бы шведов бил! - возразил Заглоба. - Я первый подаю votum* за то, чтобы ему вверить диктатуру.
   _______________
   * Голос (лат.).
   - Только бы, - после минутного раздумья снова заговорил Ян Скшетуский, - не пожелал он стать протектором, как англичанин Кромвель, который не поколебался поднять святотатственную руку на собственного повелителя.
   - Ба, Кромвель! Кромвель еретик! - крикнул Заглоба.
   - А князь воевода? - сурово спросил Ян Скшетуский.
   Все смолкли при этих словах, на мгновение со страхом заглянув в темное грядущее, только Харламп тотчас распалился:
   - Я смолоду служу под начальством князя воеводы, хоть и не намного моложе его; в юности своей он был моим ротмистром, потом стал гетманом польным, а нынче он великий гетман. Я лучше вас его знаю, я люблю его и почитаю, а потому попрошу не равнять его с Кромвелем, а то как бы не пришлось наговорить вам таких слов, какие хозяину дома говорить не пристало!..
   Харламп свирепо встопорщил тут усы и стал исподлобья поглядывать на Яна Скшетуского; увидев это, Володыёвский бросил на него такой холодный и быстрый взгляд, точно хотел сказать:
   <Попробуй только пикни!>
   Усач тотчас утихомирился, так как весьма уважал пана Михала, да и небезопасно было затевать с маленьким рыцарем ссору.
   - Князь кальвинист, - продолжал он уже гораздо мягче, - но не он ради ереси оставил истинную веру, он рожден в ереси. Никогда не станет он ни Кромвелем, ни Радзеёвским, ни Опалинским, хоть бы земля расступилась и поглотила Кейданы. Не такая это кровь, не такой род!
   - Да коли он дьявол с рогами во лбу, так оно и лучше, будет чем шведов бодать, - сказал Заглоба.
   - Однако арестовать пана Госевского и кавалера Юдицкого? Ну и ну! покачал головой Володыёвский. - Не очень-то обходителен князь с гостями, которые ему доверились.
   - Что ты говоришь, Михал! - возразил Харламп. - Он обходителен, как никогда. Он теперь рыцарям как отец родной. Помнишь, раньше он вечно ходил насупясь, знал одно только слово: <Служба!> К королю легче было приступиться, чем к нему. А теперь его всякий день увидишь с поручиками и шляхтой: ходит, беседует, каждого спросит про семью, про детей, про имение, каждого по имени назовет, справится, не терпит ли кто обиды по службе. Он мнит, что среди владык нет ему равных, а меж тем вчера - нет, третьего дня! - ходил под руку с молодым Кмицицем. Мы глазам своим не поверили. Оно, конечно, Кмициц знатного рода, но ведь молокосос и жалоб на него, сдается, пропасть подано в суд; да ты об этом лучше меня знаешь.
   - Знаю, знаю, - сказал Володыёвский. - А давно тут Кмициц?
   - Нынче его нет, он вчера уехал в Чейкишки за пехотным полком, который стоит там. В такой милости Кмициц теперь у князя, как никто другой. Когда он уезжал, князь проводил его глазами, а потом и говорит: <Этот молодец для меня на все готов, черту хвост прищемит, коли я велю!> Мы сами это слыхали. Правда, хоругвь привел Кмициц князю, что другой такой нет во всем войске. Не люди и кони - огненные змеи.
   - Что говорить, солдат он храбрый и в самом деле на все готов! сказал пан Михал.
   - В последней войне он, сдается, такие показывал чудеса, что за его голову цену назначили, - был предводителем у охотников и воевал на свой страх.
   Дальнейший разговор прервало появление нового лица. Это был шляхтич лет сорока; маленький, сухонький, подвижной, он так и извивался ужом; личико у него было с кулачок, губы тонкие, усы жидкие, глаза с косинкой. Он был в одном тиковом жупане с такими длинными рукавами, что они совершенно закрывали ему кисти рук. Войдя, он согнулся вдвое, затем выпрямился вдруг, точно подброшенный пружиной, затем снова согнулся в низком поклоне, завертел головой так, точно силился извлечь ее у себя из-под мышки, и заговорил скороговоркой, голосом, напоминавшим скрип заржавленного флюгера:
   - Здорово, пан Харламп, здорово! Ах, здорово, пан полковник, твой покорнейший слуга!
   - Здорово, пан Гарасимович, - ответил Харламп. - Чего тебе надо?
   - Бог гостей дал, знаменитых гостей! Я пришел предложить свои услуги и спросить, как звать приезжих.
   - Пан Гарасимович, да разве они к тебе приехали в гости?
   - Ясное дело, не ко мне, я и недостоин такой чести... Но дворецкого нет, я его замещаю, потому и пришел с поклоном, низким поклоном!
   - Далеко тебе до дворецкого, - отрезал Харламп. - Дворецкий персона, большой пан, а ты, с позволения сказать, заблудовский подстароста.
   - Слуга слуг Радзивилла! Да, пан Харламп. Я не отпираюсь, упаси бог! Но про гостей князь узнал, он-то и прислал меня спросить, кто такие, так что ты, пан Харламп, ответишь мне, сейчас же ответишь, даже если бы я был не подстароста заблудовский, а простой гайдук.
   - Я б и мартышке ответил, приди она ко мне с приказом, - отрубил Носач. - Слушай же, пан, да запиши фамилии, коли ум у тебя короток и запомнить ты их не можешь. Это пан Скшетуский, герой Збаража, а это его двоюродный брат, Станислав.
   - Всемогущий боже, что я слышу! - воскликнул Гарасимович.
   - Это пан Заглоба.
   - Всемогущий боже, что я слышу!
   - Коли ты, пан, так смутился, когда услышал мою фамилию, - сказал Заглоба, - представь же себе, как должны смутиться враги на поле боя.
   - А это пан полковник Володыёвский, - закончил Харламп.
   - Славная сабля и это, к тому же радзивилловская, - поклонился Гарасимович. - У князя голова пухнет от работы; но для таких рыцарей он найдет время, непременно найдет. А покуда чем могу служить, дорогие гости? Весь замок к вашим услугам и погреб тоже.
   - Слыхали мы, кейданские меды хороши, - не преминул вставить слово Заглоба.
   - О да! - ответил Гарасимович. - Хороши меды в Кейданах, хороши! Я пришлю сейчас на выбор. Надеюсь, дорогие гости не скоро нас покинут.
   - А мы затем сюда приехали, чтобы уж больше не оставить князя воеводу, - сказал пан Станислав.
   - Похвальное намерение, тем более похвальное, что ждут нас такие черные дни.
   При этих словах пан Гарасимович весь как-то скрючился и стал как будто на целый локоть ниже.
   - Что слышно? - спросил Харламп. - Нет ли новостей?
   - Князь во всю ночь глаз не сомкнул, два гонца прискакали. Дурные вести, и с каждым часом все хуже. Carolus Gustavus вслед за Виттенбергом вступил уже в пределы Речи Посполитой, Познань уже занята, вся Великая Польша занята, скоро занята будет Мазовия; шведы уже в Ловиче, под самой Варшавой. Наш король бежал из Варшавы, оставив ее безо всякой защиты. Не нынче-завтра шведы вступят в столицу. Толкуют, будто король и сражение большое проиграл, будто хочет бежать в Краков, а оттуда в чужие края просить помощи. Плохо дело! Кое-кто, правда, говорит, что это хорошо, шведы, мол, не насильничают, свято блюдут договоры, податей не взыскивают, вольности хранят и в вере препятствий не чинят. Потому-то все охотно переходят под покровительство Карла Густава. Провинился наш король, Ян Казимир, тяжко провинился... Все пропало, все для него пропало! Плакать хочется, но все пропало, пропало!
   - Что это ты, пан, черт тебя дери, вьешься, как вьюн, когда его в горшок кладут, - гаркнул Заглоба, - и о беде говоришь так, будто рад ей?
   Гарасимович сделал вид, что не слышит, и, подняв глаза к потолку, снова повторил:
   - Все пропало, навеки пропало! Трех войн Речи Посполитой не выдержать! Все пропало! Воля божья! Воля божья! Один только наш князь может спасти Литву.
   Не успели еще отзвучать эти зловещие слова, как пан Гарасимович исчез за дверью с такой быстротой, точно сквозь землю провалился, и рыцари остались сидеть в унынии, придавленные тяжкими вестями.
   - С ума можно сойти! - крикнул наконец Володыёвский.
   - Это ты верно говоришь, - поддержал его Станислав. - Хоть бы уж бог дал войну, войну поскорее, чтобы не теряться в догадках, чтобы душу не брала унылость, чтобы только сражаться.
   - Придется пожалеть о первых временах Хмельницкого, - сказал Заглоба, - были тогда у нас поражения, но, по крайности, изменников не было.
   - Три такие страшные войны, когда у нас, сказать по правде, и для одной мало сил! - воскликнул Станислав.
   - Не сил у нас мало, а пали мы духом. От подлости гибнет отчизна. Дай-то бог дождаться здесь чего-нибудь лучшего, - угрюмо проговорил Ян.
   - Я вздохну с облегчением только на поле боя, - сказал Станислав.
   - Поскорей бы уж увидать этого князя! - воскликнул Заглоба.
   Его желание скоро исполнилось, - через час снова явился Гарасимович, кланяясь еще униженней, и объявил, что князь желает немедленно видеть гостей.
   Рыцари были уже одеты и потому тотчас собрались к князю. Выйдя с ними из арсенала, Гарасимович повел их через двор, где толпились военные и шляхта. Кое-где в толпе громко обсуждали те же, видно, новости, которые рыцарям принес подстароста заблудовский. На всех лицах читалась живая тревога, какое-то напряженное ожидание. Отчаянно размахивая руками, гремели в толпе витии. Слышались возгласы:
   - Вильно горит! Вильно спалили! Одно пепелище осталось!
   - Варшава пала!
   - Ан нет, еще не пала!
   - Шведы уже в Малой Польше!
   - В Серадзе им дадут жару!
   - Нет, не дадут! Пойдут по примеру Великой Польши!
   - Измена!
   - Беда!
   - О, боже, боже! Не знаешь, куда руки приложить да саблю!
   Вот какие речи, одна другой страшнее, поражали слух рыцарей, когда они вслед за Гарасимовичем с трудом протискивались сквозь толпу военных и шляхты. Знакомые приветствовали Володыёвского:
   - Как поживаешь, Михал? Плохо дело! Погибаем!
   - Здорово, пан полковник! Что это за гостей ты ведешь к князю?
   Чтобы не задерживаться, пан Михал не отвечал на вопросы, и рыцари дошли так до главного замкового здания, где стояли на страже княжеские янычары в кольчугах и высоченных белых шапках.
   В сенях и на главной лестнице, уставленной апельсиновыми деревьями, давка была еще больше, чем во дворе. Тут обсуждали арест Госевского и кавалера Юдицкого; все уже открылось, и умы были возбуждены до крайности. Все диву давались, терялись в догадках, негодовали или хвалили князя за прозорливость; все надеялись, что сам князь раскроет загадку, и потому потоки людей текли по широкой лестнице наверх, в залу аудиенций, где князь в эту минуту принимал полковников и знать. Драбанты, стоявшие вдоль каменных перил, сдерживали напор, то и дело повторяя: <Потише, потише!> а толпа подвигалась вперед или приостанавливалась на минуту, когда драбант алебардой преграждал путь, чтобы передние могли пройти в залу.
   Наконец в растворенных дверях блеснул лазурный свод, и наши знакомцы вошли внутрь. Взоры их привлекло прежде всего возвышение в глубине, где толпился избранный круг рыцарей и знати в пышных и пестрых одеждах. Выдавшись из ряда, впереди стояло пустое кресло с высокой спинкой, увенчанной золоченой княжеской шапкой, из-под которой ниспадал сине-алый бархат, опушенный горностаем.
   Князя еще не было в зале; но Гарасимович, ведя по-прежнему за собой рыцарей, протиснулся сквозь толпу собравшейся шляхты к маленькой двери, укрытой в стене сбоку возвышения; там он велел им подождать, а сам исчез за дверью.
   Через минуту он вернулся и доложил, что князь просит рыцарей к себе.
   Оба Скшетуские, Заглоба и Володыёвский вошли в небольшую, очень светлую комнату, обитую кожей с тиснением в золотые цветы, и остановились, увидев в глубине, за столом, заваленным бумагами, двух человек, поглощенных разговором. Один из них, еще молодой, в иноземной одежде и в парике, длинные букли которого ниспадали ему на плечи, шептал что-то на ухо старшему, а тот слушал, насупя брови, и кивал время от времени головой, до того увлеченный предметом разговора, что не обратил внимания на вошедших.
   Это был человек лет сорока с лишним, огромного роста, широкоплечий. Одет он был в пурпурный польский наряд, застегнутый у шеи драгоценными аграфами. Лицо у него было большое, и черты дышали спесью, важностью и силой. Это было львиное лицо воителя и в то же время гневливого владыки. Длинные, обвислые усы придавали ему угрюмый вид, и все оно, крупное и сильное, было словно высечено из мрамора тяжелыми ударами молота. Брови в эту минуту были насуплены от напряженного внимания; но легко было угадать, что, если он насупит их в гневе, горе людям, горе войскам, на которых обрушится гроза.
   Таким величием дышал весь облик этого человека, что рыцарям, глядевшим на него, казалось, что не только эта комната, но и весь замок для него слишком тесен; первое впечатление не обмануло их: перед ними сидел Януш Радзивилл, князь биржанский и дубинковский, воевода виленский и великий гетман литовский, кичливый и могучий властелин, которому не только мало было всех титулов и всех необъятных владений, но тесно было даже в Жмуди и Литве.
   Младший собеседник князя, в длинном парике и иноземном наряде, был князь Богуслав, двоюродный его брат, конюший Великого княжества Литовского.
   Минуту он все еще что-то шептал на ухо гетману, наконец громко произнес:
   - Так я поставлю на документе свою подпись и уеду.
   - Раз уж иначе нельзя, тогда езжай, князь, - ответил Януш, - хотя лучше было бы, если бы ты остался, ведь неизвестно, что может статься.
   - Ясновельможный князь, ты все уже обдумал зрело, а там надо вникнуть в дела; засим предаю тебя в руки господа.
   - Да хранит господь весь наш дом и умножит славу его.
   - Adieu, mon frere!*
   _______________
   * Прощай, брат (франц.).
   - Adieu!
   Оба князя протянули друг другу руки, после чего конюший поспешно удалился, а великий гетман обратился к прибывшим.
   - Прошу прощения за то, что заставил вас ждать, - сказал он низким, протяжным голосом, - но меня сейчас рвут на части, минуты нет свободной. Я уж знаю ваши имена и рад от всей души, что в такую годину господь посылает мне таких рыцарей. Садитесь, дорогие гости. Кто из вас пан Ян Скшетуский?
   - К твоим услугам, ясновельможный князь, - проговорил Ян.
   - Так ты, пан, староста... погоди-ка... забыл...
   - Я никакой не староста, - возразил Ян.
   - Как не староста? - прикинулся удивленным князь, нахмуря свои густые брови. - Тебе не дали староства за подвиг под Збаражем?
   - Я никогда об этом не просил.
   - Тебе и без просьб должны были дать. Как же так? Что ты говоришь? Никакой не дали награды? Совсем забыли? Мне странно это. Впрочем, я не то говорю, никого это не должно удивлять, ибо теперь жалуют только тех, у кого спина, как ивовый прут, легко гнется. Скажи на милость, так ты не староста! Благодарение создателю, что ты сюда приехал, ибо у нас память не так коротка, и ни одна заслуга не останется у нас без награды, в том числе и твоя, пан полковник Володыёвский.
   - Я ничего еще не заслужил...
   - Предоставь мне судить об этом, а пока возьми вот этот документ, уже заверенный в Россиенах, по которому я отдаю тебе в пожизненное владение Дыдкемы. Неплохое это именьице, сотня плугов каждую весну выходит там в поле на пахоту. Прими от нас его в дар, больше мы дать не можем, а пану Скшетускому скажи, что Радзивилл не забывает ни своих друзей, ни тех, кто под его водительством верой и правдой послужил отчизне.
   - Ясновельможный князь... - в замешательстве пробормотал пан Михал.
   - Не надо слов, и ты уж прости, что так мало я даю, но друзьям своим скажи, что не пропадет тот, кто свою судьбу разделит с судьбою Радзивиллов. Я не король, но если б я им был, - бог свидетель! - я не забыл бы никогда ни Яна Скшетуского, ни Заглобы...
   - Это я! - сказал Заглоба, живо подавшись вперед, ибо его уже разбирало нетерпение, почему это его до сих пор не помянули.