Сенкевич Генрик. Потоп (Книга I, Трилогия - 2)

   Он порвал с изменниками, сжег свои корабли, хотел теперь служить отчизне, принести на алтарь ее силы, здоровье, жизнь, но как это сделать? Что предпринять? К чему приложить руку?
   И снова ему подумалось:
   <Пойти к конфедератам...>
   Но что, если они не примут его, если объявят изменником и срубят голову с плеч или, что еще горше, прогонят с позором?
   - Уж лучше пусть голову срубят! - воскликнул пан Анджей, сгорая от стыда и собственного унижения. - Сдается, легче спасать Оленьку, легче спасать конфедератов, нежели свое собственное доброе имя.
   Вот когда можно было впасть в отчаяние.
   Но снова закипела юношеская его душа.
   - Да разве не могу я учинять набеги на шведов, как учинял на Хованского? - сказал он себе. - Соберу ватагу, буду нападать на них, жечь, рубить. Мне это не впервой! Никто не дал им отпора, а я дам, покуда не придет такая минута, что вся Речь Посполитая будет вопрошать, как вопрошала когда-то Литва: кто этот молодец, что сам один смело идет в логово льва? Тогда сниму я шапку и скажу: <Поглядите, вот он я, Кмициц!>
   И такая жгучая жажда ратных трудов охватила его, что он хотел выбежать из хаты, приказать Кемличам с их челядью и своим людям садиться по коням и трогаться в путь.
   Но не успел он дойти до двери, как почувствовал, будто кто в грудь его толкнул и отбросил назад от порога. Он остановился посреди хаты и смотрел в изумлении.
   - Как? Ужели этим не искуплю я своей вины?
   И он снова стал говорить со своею совестью.
   <В чем же тут искупление? - вопрошала совесть. - Нет, иное тут что-то надобно!> - <Что же?> - вопрошал Кмициц. <Чем же еще можешь ты искупить вину, если не тяжкою, беззаветною службой, честною и чистою, как слеза? Разве это служба - собрать ватагу бездельников и вихрем носиться с нею по полям и лесам? Разве не потому тебе этого хочется, что пахнет тебе драка, как собаке жареное мясо? Ведь не служба это, а забава, не война, а масленичное гулянье, не защита отчизны, а разбой! Ты ходил так на Хованского и чего же добился? Разбойнички, что рыскают по лесам, тоже готовы нападать на шведские отряды, а откуда тебе взять иных людей? Ты не будешь давать покоя шведам, но и обывателям не дашь покоя, навлечешь на них месть врага, и чего же достигнешь? Не вину искупить хочешь ты, глупец, а уйти от трудов!>
   Так говорила Кмицицу совесть, и Кмициц видел, что она права, и зло его брало, и обидно было ему, что собственная совесть такую горькую говорит ему правду.
   - Что же мне делать? - сказал он наконец. - Кто даст мне совет, кто поможет?
   И вдруг ноги сами под ним подогнулись, он упал у топчана на колени и стал громко молиться богу, от всей души просить его, от всего сердца.
   - Господи Иисусе Христе, - говорил он, - сжалься надо мною, как сжалился ты на кресте над разбойником. Жажду я очиститься от грехов моих, начать новую жизнь и честно служить отчизне, но не знаю я, глупец, как это сделать. И изменникам этим служил я, господи, не столько по злобе, сколько по глупости; просвети же меня и наставь, ниспошли мне утешение в скорби моей и спаси в милосердии своем, ибо погибаю я... - Голос задрожал у пана Анджея, он стал бить себя в широкую грудь, так что гул пошел по хате, и все повторял: - Буди милостив ко мне, грешному! Буди милостив ко мне, грешному. Буди милостив ко мне, грешному! - Затем сложил молитвенно руки и, воздев их, продолжал: - А ты, пресвятая владычица, еретиками поруганная в отчизне моей, заступись за меня перед сыном своим, спаси меня, не оставь в печали и скорби моей, и буду я служить тебе и отплачу за поношение твое, дабы в смертный час хранила ты несчастную душу мою!
   Когда молился так Кмициц, слезы, как горошины, покатились у него из глаз; наконец склонил он голову на постель и застыл в молчании, как бы ожидая, что же даст жаркая его молитва. Тишина воцарилась в хате, только сильный шум ближних сосен долетал со двора. Но вот скрипнули щепки под тяжелыми шагами за окном и послышались два голоса.
   - Как ты думаешь, пан вахмистр, куда мы отсюда поедем?
   - Да разве я знаю?! - ответил Сорока. - Поедем - и вся недолга! Может статься, далёко, к самому королю, что стонет под шведскою пятой!
   - Ужели это правда, что все его оставили?
   - Но господь бог его не оставил.
   Кмициц внезапно встал; просветлен и спокоен был его лик; рыцарь направился к двери и, отворив ее, приказал солдатам:
   - Коней держать наготове, пора в путь!
   ГЛАВА III
   Солдаты тотчас засуетились; они рады были выбраться из лесу в свет далекий, тем более что все еще боялись, как бы их не настигла погоня, посланная Богуславом Радзивиллом. Старый Кемлич направился в хату, рассудив, что понадобится Кмицицу.
   - Хочешь ехать, пан полковник? - спросил он, входя в хату.
   - Да. Выведешь меня из лесу. Ты здесь все тропы знаешь?
   - Знаю, здешний я. А куда хочешь ехать, пан полковник?
   - К королю.
   Старик попятился в изумлении.
   - Царица небесная! - воскликнул он. - К какому королю, пан полковник?
   - Да уж не к шведскому.
   Кемлич не то что не опомнился, а вовсе креститься стал.
   - Ты, пан полковник, верно, не знаешь, что люди толкуют, - король, говорят, в Силезии укрылся, потому что все его оставили. Краков и тот в осаде.
   - Поедем в Силезию.
   - Да, но как же пробиться сквозь шведов?
   - По-шляхетски ли, по-мужицки ли, в седле ли, пешком ли - все едино, лишь бы пробиться!
   - Да ведь времени на это уйму надобно...
   - Времени у нас довольно. Но я бы рад поскорее...
   Кемлич перестал удивляться. Старик был слишком хитер, чтобы не догадаться, что есть какая-то особенная и тайная причина этого предприятия, и тотчас тысячи догадок зароились в его голове. Но солдаты Кмицица, которым пан Анджей приказал хранить молчание, ничего не сказали ни самому Кемличу, ни его сыновьям о похищении князя Богуслава, и старик решил, что скорее всего виленский воевода посылает молодого полковника к королю с каким-то поручением. Он потому утвердился в этой мысли, что знал Кмицица как горячего сторонника гетмана и слышал об его заслугах перед князем: на все Подляшское воеводство прокричали о них конфедератские хоругви, ославив Кмицица извергом и предателем.
   <Гетман доверенного человека посылает к королю, - подумал старик, стало быть хочет мириться с ним и отступиться от шведов. Знать, невмоготу ему стало терпеть ихнюю власть. Зачем же иначе было посылать к королю?>
   Старый Кемлич недолго над этим раздумывал, у него совсем другое было на уме, он помышлял уже о том, какую бы выгоду извлечь из этого дела. Коль послужит он Кмицицу, стало быть, послужит и гетману и королю, а уж они-то не оставят его без щедрой награды. Милость таких владык пригодится и на тот случай, если придется держать ответ за старые грехи. К тому же, наверно, будет война, вся страна заполыхает, а тогда добыча сама пойдет в руки. Все это улыбалось старику, да и привык он повиноваться Кмицицу и по-прежнему боялся его как огня и в то же время питал к нему своего рода привязанность, которую пан Анджей пробуждал в подчиненных.
   - Ведь тебе, пан полковник, - сказал он пану Анджею, - всю Речь Посполитую из конца в конец придется проехать, чтоб попасть к королю. Шведские гарнизоны - это пустое, города объехать можно, лесами пробираться. Беда, что и в лесах, как всегда в смутную пору, полно разбойничьих шаек, они нападают на путников, а у тебя людей мало.
   - Поедешь, пан Кемлич, со мной вместе с сыновьями и челядью, вот и будет нас больше.
   - Прикажешь, пан полковник, и я поеду, да только человек я бедный. Одна нужда тут у нас. Как же мне бросить все добро и крышу над головой?
   - Коли сделаешь что - награду получишь, да и лучше вам ноги унести отсюда, покуда головы целы.
   - Святые угодники! Что это ты говоришь, пан полковник? Да как же так? Что мне, ни в чем не повинному, может грозить здесь? Кому я стал на дороге?
   - Знают вас здесь, разбойников! - ответил ему на это пан Анджей. Была у вас деревенька с Копыстинским, так вы его зарубили, а потом от суда бежали и у меня служили, а потом угнали табунок, который я в добычу взял...
   - О, господи! Пресвятая богородица! - воскликнул старик.
   - Помолчи! А потом на старое логово воротились, стали рыскать кругом, как разбойники, лошадей угонять да добычу брать. Не отпирайся, я тебе не судья, а ты сам лучше знаешь, правду ли я говорю. Угоняете лошадей у Золотаренко - что ж, это хорошо, угоняете лошадей у шведов - и это хорошо. Но коли поймают они вас, так шкуру с вас спустят. Впрочем, это их дело.
   - Очень хорошо мы делаем, очень хорошо, - сказал старик, - потому только у врагов угоняем.
   - Неправда, вы и на своих нападаете, мне уже в этом твои сынки признались, а это просто разбой, позор для шляхетского звания. Стыдно вам, бездельники! Не шляхтой вам быть, а мужиками!
   Покраснел при этих словах старый пройдоха.
   - Обижаешь ты нас, пан полковник! Помним мы про наше звание и конокрадством, как мужики, не промышляем. Мы лошадей по ночам из чужих конюшен не сводим. Вот с луга угнать табунок или взять в добычу - это дело другое. Это дело дозволенное, и нет в том по военному времени для шляхтича ничего зазорного. А лошадь на конюшне - вещь святая, и сведет ее разве только цыган, жид или мужик, - не шляхтич! Мы этим, пан полковник, не занимаемся. Но война - это война!
   - Пусть бы и десять войн было, ты можешь брать добычу только в бою, а ежели ты ее ищешь на большой дороге, разбойник ты!
   - Бог свидетель, ни в чем мы не повинны.
   - Но каши уже тут наварили. Короче, лучше вам уходить отсюда, потому рано или поздно не миновать вам веревки. Поедете со мной, верною службой искупите свою вину и доброе имя воротите. Беру вас на службу, а там и пожива будет получше, чем тут на лошадях.
   - Поедем мы с твоей милостью, куда хочешь, и сквозь шведов тебя проведем, и сквозь разбойников, потому утесняют нас тут, сказать по правде, злые люди, - страшное дело. А за что? За что? За нашу бедность, за одну только нашу бедность! Может сжалится бог над нами и спасет от беды!
   Старый Кемлич невольно потер тут руки, и глаза у него блеснули.
   <Такое тут поднимется, - подумал он, - весь край будет кипеть, а тогда дурак только не попользуется>.
   Но Кмициц бросил на него быстрый взгляд.
   - Только не пробуй изменить мне! - грозно сказал он. - Не выдержишь один бог спасет тебя от кары!
   - Мы не таковские! - угрюмо возразил Кемлич. - Накажи меня бог, коли мог я такое помыслить.
   - Верю! - сказал после короткого молчания Кмициц. - Измена, она ведь горше разбоя, ни один разбойник такого не сделает.
   - Что теперь твоя милость прикажет? - спросил Кемлич.
   - Первым делом надо поскорее двоих гонцов послать с письмами. Нет ли у тебя расторопных парней?
   - Куда ехать-то надо?
   - Один к пану воеводе поедет, но самого князя ему видеть не надобно. Пусть отдаст письмо в первой же княжеской хоругви и воротится, не дожидаясь ответа.
   - Смолокур поедет, он парень расторопный и бывалый.
   - Ладно. Второе письмо надо отвезти в Подляшье, разыскать там лауданскую хоругвь пана Володыёвского и письмо вручить самому полковнику.
   Старик хитро подмигнул и подумал про себя:
   <Да вы, я вижу, на все стороны, и с конфедератами снюхиваетесь. Жаркое будет дело, жаркое!>
   Вслух он сказал:
   - Пан полковник, коли письмо не такое спешное, не отдать ли его кому по дороге, когда выедем из лесу? Множество шляхты помогает конфедератам, и всяк охотно отвезет им письмо, а у нас лишний человек останется.
   - Это ты умно рассудил! - ответил Кмициц. - Оно и лучше, если письмо доставит человек, который не будет знать, от кого оно. А скоро ли мы выедем из лесу?
   - Да как твоя милость пожелает. Можно ехать и все две недели, можно выбраться и завтра.
   - Ну об этом после, а теперь слушай меня, пан Кемлич, хорошенько!
   - Словечка не пропущу, пан полковник!
   - Во всей Речи Посполитой, - сказал Кмициц, - славили меня извергом, гетманским, а то и просто шведским прислужником. Когда бы знал король, кто я, он бы мог мне не поверить и презреть мой замысел, а намерения мои, видит бог, чистые! Слушай же, Кемлич!
   - Слушаю, пан полковник!
   - Так вот, зовут меня не Кмициц, а Бабинич, понял? Никто не должен знать моего настоящего имени. Попробуй только рот раскрой, попробуй только пикни! А станут спрашивать, откуда я, скажешь, по дороге пристал ко мне и не знаешь, а любопытно, так сам, мол, у него спроси.
   - Понимаю, пан полковник.
   - Сыновьям строго-настрого накажи и челяди тоже. Ремни станут из спины резать - зовут меня Бабинич. Вы мне за это головой отвечаете!
   - Слушаюсь, пан полковник. Пойду скажу сыновьям, этим негодяям в голову не вдолбишь. Такое мне на старости утешение. Наказал господь за грехи. Да, вот что, пан полковник, позволь слово молвить!
   - Говори смело.
   - Мне сдается, что лучше ни солдатам, ни челяди не говорить, куда мы едем.
   - Не скажем.
   - Довольно и того, что они будут знать, что едет не пан Кмициц, а пан Бабинич. А потом, в такую дорогу едучи, лучше бы утаить твое звание.
   - Как так?
   - Да ведь шведы важным особам дают грамоты, а у кого грамоты нет, того тащат к коменданту.
   - У меня есть грамоты!
   Хитрые глаза Кемлича удивленно блеснули, однако, подумав, старик сказал:
   - А не позволишь ли, пан полковник, сказать, что я еще думаю?
   - Дело хочешь сказать, так говори, не тяни, ты, я вижу, человек дошлый.
   - Коли грамоты есть, оно и лучше, можно в крайности и показать шведам, но коли едешь ты с таким делом, которое в тайне надо хранить, так лучше грамот не показывать. Не знаю я, на имя они Бабинича или пана Кмицица, но показать их - значит погоню навести на след.
   - Это ты в самую точку попал! - воскликнул Кмициц. - Лучше грамоты до поры, до времени припрятать, коли иначе можно пробиться!
   - Можно, пан полковник, надо только мужиком переодеться или худородным шляхтичем. Дело это простое, есть тут у меня кой-какая одежонка: и шапки, и тулупы простые, какие носит шляхта поплоше. Взявши табунок лошадей, можно поехать с ним будто бы по ярмаркам, ну и пробираться все дальше и дальше, до самого Ловича и Варшавы. Я, пан полковник, с твоего позволения, не раз это делал в мирное время и дороги знаю. Скоро как раз ярмарка в Соботе, народ туда съезжается издалека. Там мы узнаем, в каких городах еще будут ярмарки, - ведь нам бы только ехать да ехать вперед! Шведы - они тоже на худородных меньше смотрят, на ярмарках их полно. А спросит нас какой комендант, мы так ему и растолкуем, ну а коль встретим отряд поменьше да благословят нас на то господь и пресвятая богородица, так и потоптать можно!
   - А ну как отберут у нас лошадей? Ведь во время войны это дело обыкновенное.
   - Либо купят, либо отберут. Купят, так мы поедем в Соботу будто за лошадьми, отберут, так поднимем шум и поедем с жалобой хоть в самую Варшаву и Краков.
   - Хитер же ты! - заметил Кмициц. - Вижу я, вы мне пригодитесь. А заберут шведы табунок, найдется такой, кто заплатит тебе за него.
   - Я и без того хотел ехать с ним в Элк, в Пруссию, так что все хорошо, потому и нам путь туда лежит. Из Элка мы вдоль границы поедем, потом повернем прямо на Остроленку, а оттуда через пущу подадимся на Пултуск и Варшаву.
   - Где она, эта Собота?
   - Недалёко от Пёнтка, пан полковник.
   - Смеешься, Кемлич?*
   _______________
   * Собота и пёнтек - по-польски: суббота и пятница.
   - Да разве бы я посмел, - ответил старик, скрестив руки на груди и склонив голову, - это там местечки так чудно называются. Собота, пан полковник, за Ловичем, но от Ловича до нее далеконько.
   - И большие ярмарки там?
   - Ну не такие, как в Ловиче, но есть одна в эту пору, так лошадей даже из Пруссии пригоняют, народу съезжается пропасть. Верно, и в этом году будет не меньше, потому спокойно там, шведы всюду хозяйничают, и по городам стоят ихние гарнизоны. И захотел бы кто пошалить, так не дадут.
   - Тогда сделаем, как ты советуешь! Поедем с лошадьми, а тебе я за них вперед уплачу, чтоб не понес ты убытку.
   - Спасибо, пан полковник, за заботу.
   - Ты только тулупы приготовь, чепраки да сабли простые, мы тотчас и выедем. А сынкам да челяди вдолби в голову, кто я, как зовут меня, что с лошадьми еду, а вас в помощь нанял. Ступай!
   Когда старик повернулся уходить, пан Анджей еще раз напомнил:
   - И чтоб никто не звал меня ни вельможным паном, ни начальником, ни полковником, а просто паном Бабиничем!
   Кемлич вышел, и спустя час все уже сидели в седле, готовые тронуться в дальний путь.
   Кмициц, переодетый в серую свиту убогого шляхтича, в такую же потертую баранью шапку, с лицом, перевязанным, будто после драки в корчме, стал совершенно неузнаваем: эдакий шляхтишка, что таскается себе с ярмарки на ярмарку. И люди были одеты примерно так же, вооружены простыми саблищами и длинными бичами, чтобы погонять лошадей, да арканами, чтобы ловить их, если разбегутся.
   С удивлением смотрели солдаты на своего полковника, обмениваясь втихомолку замечаниями. Уж очень им было диковинно, что не Кмициц теперь их полковник, а Бабинич, что звать его они должны просто паном. Но больше всех пожимал плечами и топорщил усы старый Сорока; не сводя глаз с грозного полковника, он ворчал Белоусу:
   - <Пан Бабинич>! Да у меня язык не повернется сказать такое. Разрази меня гром, коль не буду я звать его по-старому, как по чину положено!
   - Приказ есть приказ! - возражал Белоус. - Ну и изменился же полковник, страшное дело.
   Не знали солдаты, что душа пана Анджея изменилась так же, как наружность.
   - Трогай! - неожиданно крикнул Бабинич.
   Щелкнули бичи, всадники окружили сбившийся в кучу табунок лошадей и тронулись в путь.
   ГЛАВА IV
   Подвигаясь вдоль самой границы между Трокским воеводством и Пруссией, шли они через необъятные дремучие леса по тропам, известным одним только Кемличам, пока не вступили в пределы Пруссии и не добрались до Лента, или, как называл его старый Кемлич, Элка, где от шляхты, которая с женами, детьми и пожитками укрылась под рукой курфюрста, узнали последние новости.
   Ленг живо напоминал табор, верней сказать, шумный сеймик. Сидя в корчмах, шляхта попивала прусское пиво и вела между собой разговоры, а приезжие нет-нет да и привозили свежие новости. Никого ни о чем не спрашивая, только прислушиваясь к разговорам, Бабинич узнал, что Королевская Пруссия и богатые ее города решительно стали на сторону Яна Казимира и уже заключили договор с курфюрстом, чтобы в союзе с ним обороняться против любого врага. Однако ходила молва, будто самые крупные города, несмотря на договор, не хотят впустить гарнизоны курфюрста, опасаясь, как бы этот лукавый правитель, раз заняв их с оружием в руках, не вздумал потом оставить их за собой навсегда или в решительную минуту не соединился предательски со шведами, на что по природной хитрости он был способен.
   Шляхта роптала на горожан за эту их недоверчивость; но пан Анджей, знавший, как сговаривались Радзивиллы с курфюрстом, язык закусил, чтобы не открыть все, что было ему известно. Его удерживало то, что выступать здесь открыто против курфюрста было небезопасно, да и не пристало серому шляхтичу, приехавшему с лошадьми на ярмарку, трактовать о таких тонких политических материях, над которыми тщетно ломали головы самые искушенные державные мужи.
   Продав пару лошадей и прикупив вместо них новых, Пан Анджей продолжал свой путь вдоль прусской границы, но уже по большой дороге, ведшей из Ленга в Щучин, который лежал в самом углу Мазовецкого воеводства, между Пруссией с одной стороны, и Подляшским воеводством - с другой. Однако в самый Щучин пан Анджей не хотел заезжать, он узнал, что в городе стоит на постое конфедератская хоругвь полковника Володыёвского.
   Видно, Володыёвский шел примерно тем же путем, каким ехал теперь Кмициц, и остановился в Щучине, на самой подляшской границе, то ли просто на привал, то ли на короткий постой, с тем чтобы раздобыть провиант для людей и фураж для лошадей, что здесь легче было сделать, чем в разоренном Подляшье.
   Но Кмициц не хотел встречаться сейчас со славным полковником, он полагал, что, не имея иных доказательств, кроме слов, не сумеет убедить Володыёвского в том, что обратился на правый путь и намерения его искренни. Поэтому в двух милях от Щучина он приказал свернуть в сторону Вонсоши, на запад. Письмо, которое он написал Володыёвскому, он решил послать с первой же надежной оказией.
   А пока, не доезжая Вонсоши, путники остановились в придорожной корчме, под названием <Клич>, и расположились на ночлег, который обещал быть удобным, так как в корчме не было никого, кроме пруссака-хозяина.
   Не успел, однако, Кмициц с Кемличами и Сорокой сесть за ужин, как с улицы долетел стук колес и конский топот.
   Солнце еще не село, и Кмициц вышел на крыльцо поглядеть, кто же это едет, уж не шведский ли разъезд; но увидел он не шведов, а бричку и позади нее две повозки, окруженные вооруженными людьми.
   Он сразу понял, что к корчме подъезжает какая-то важная птица. Бричка была запряжена четверкой добрых прусских лошадей, костистых и седловатых; на одной из выносных сидел верхом форейтор, держа на своре двух отменных собак, на козлах восседал кучер, рядом с ним гайдук в венгерском платье, а на заднем сиденье подбоченился сам господин в волчьей епанче, застегнутой на большие золоченые пуговицы.
   Сзади катили две повозки, груженные всяким добром, подле каждой скакало по четверо челядинцев, вооруженных саблями и мушкетонами.
   Сам господин, хоть и важная персона, был, однако же, совсем еще молодой человек, лет двадцати с небольшим. Лицо у него было пухлое, румяное, и по всему было видно, что он большой охотник покушать.
   Когда бричка остановилась, гайдук соскочил с козел, чтобы помочь господину сойти, а тот, увидев стоявшего на пороге Кмицица, поманил его рукавичкой и крикнул:
   - Поди-ка сюда, приятель!
   Вместо того чтобы подойти к нему, Кмициц шагнул назад, в корчму, такое вдруг взяло его зло. Не привык он еще ни к своей серой свите, ни к тому, чтоб манили его рукавичкой. Вернувшись, он уселся за стол и снова принялся за еду. Незнакомец вошел вслед за ним.
   Войдя, он прищурил глаза, так как в корчме было темно, слабый огонь горел только в очаге.
   - Что это никто навстречу не вышел, когда я подъехал? - спросил незнакомец.
   - Корчмарь ушел в кладовую, - ответил Кмициц, - а мы такие же путники, как и твоя милость.
   - Вот спасибо, что сказал. А ты кто будешь?
   - Шляхтич я, с лошадьми еду.
   - А с тобой тоже шляхта?
   - Худородная, но тоже шляхта.
   - Тогда здорово, здорово, приятели. Куда путь держите?
   - С ярмарки на ярмарку, табунок вот сбыть хотим.
   - Коли тут заночуете, утром я погляжу, может, что и выберу. А покуда позвольте-ка присесть к столу.
   Незнакомец и впрямь спрашивал позволения присесть, но таким тоном, точно был совершенно уверен в том, что ему не откажут. Он не ошибся, молодой барышник учтиво ответил:
   - Милости просим, вельможный пан, хоть и нечем нам тебя потчевать, один только горох с колбасой.
   - В коробах у меня найдется кое-что повкусней, - не без гордости сказал молодой господинчик, - но глотка у меня солдатская, и, по мне, нет ничего лучше, чем горох с колбасой, была бы только приправа хороша.
   После этих слов, а говорил он весьма степенно, хоть глаза у него так и бегали, - он уселся на лавке, а когда Кмициц отодвинулся, чтобы дать ему место, прибавил снисходительно:
   - Да ты не беспокойся, пан, не беспокойся! В дороге на чины не глядят, и хоть ты и локтем меня толкнешь, корона у меня с головы не слетит.
   Кмициц, как уже было сказано, не привык еще к подобному обхождению, он непременно разбил бы об голову спесивца миску с горохом, которую как раз пододвигал ему, когда бы не позабавила его эта спесь; мигом совладав с гневом, он улыбнулся и сказал:
   - Времена нынче такие, вельможный пан, что и с самых высоких голов короны летят: exemplum наш король Ян Казимир, который по праву должен две короны носить, а у него ни одной не осталось, разве только терновый венец...
   Незнакомец бросил на Кмицица быстрый взгляд и со вздохом сказал:
   - Времена нынче такие, что лучше об этом не говорить, разве только с друзьями. - Через минуту он прибавил: - Однако ты, пан, умно рассуждаешь. Верно, служил где-нибудь при дворах у людей политичных, вот и по языку видно, что учен ты не по званию.
   - Служить не служил, а так кое-что слыхал промеж людьми.
   - Откуда же ты родом, скажи, пожалуйста?
   - Застянковый шляхтич я, из Трокского воеводства.
   - Что застянковый - это пустое, был бы только шляхтич, вот что важно. А что слышно в Литве?
   - По-прежнему в изменниках нет недостатка.
   - В изменниках, говоришь? Что же это за изменники?
   - А те, что отреклись от короля и Речи Посполитой.
   - А как поживает князь виленский воевода?
   - Хворает, говорят: удушье у него.
   - Достойный человек! Дай ему бог здоровья!
   - Для шведов достойный, потому настежь им растворил ворота.
   - Ты, пан, я вижу, не его сторонник?
   Кмициц заметил, что незнакомец спрашивает как будто добродушно, а на деле просто испытывает его.
   - Что мне за дело до всего этого! - ответил он. - Пусть другие про то думают. Я вот боюсь, как бы шведы у меня лошадей не забрали.
   - Надо было их на месте сбыть. Вот и в Подляшье стоят, сдается, хоругви, которые подняли мятеж против гетмана, лошадей-то у них, верно, не хватает?
   - Я про то не знаю, не бывал у них, хотя один проезжий дал мне письмо к ихнему полковнику, просил вручить при оказии.
   - Как же это проезжий мог дать тебе письмо, коли ты не едешь в Подляшье?
   - Да тут в Щучине стоит одна конфедератская хоругвь, вот он и сказал мне: либо сам отдай, либо с оказией пошли, когда будешь проезжать неподалеку от Щучина.