Страница:
О том, что капитан может оказаться слишком опытным и заметит изменение в расположении фарватера, Тимофей Степанович тоже позаботился. На приближающийся к месту своей гибели теплоход еще во время вечерней «зеленой стоянки» в расположенное выше по течению селенье Старая Майна была заброшена контрольная группа, которая, в случае обнаружения капитаном изменения фарватера, должна была взять управление теплоходом в свои руки и не дать ему уйти с пути, который определил для него Тимофей Степанович…
Наползающий на волжскую гладь из прибрежных болот предутренний туман накрывал действия злодеев надежной маскировочной сетью…
Близился час катастрофы. «Час возмездия», как назвал его считающий себя борцом за историческую справедливость Тимофей Степанович Разин. «Час кровавой мести» выжившего из ума политического маньяка, не сумевшего удовлетворить свои амбиции, как назовем его все мы, свидетели ужасной катастрофы, родственники и друзья погибших и раненых во время нее людей…»
– Ну, дальше тут какой-то бред о благодеяниях, которые совершил для Булгаковской губернии Федор Губенко за год своего губернаторства… – Григорий Абрамович сложил газету и посмотрел на нас внимательно – проверял, совпадает ли наша реакция на то, что мы услышали, с его отношением к прочитанному.
У нашего майора есть особый пунктик – он считает совершенно необходимым абсолютное единомыслие по принципиально важным вопросам. Например – по отношению к смерти человека. Смерть – это всегда трагедия. Так считает наш командир, как и мы все. Наверное, это одна из причин, по которой мы оказались в спасателях…
Столь же серьезное отношение у него и к своей работе. Он занимается очень серьезным делом – спасает людей, помогает им сохранить жизнь. И все мы разделяем это его отношение…
Я хорошо поняла, зачем он прочитал нам эту странную статью… Слишком отдает от нее какой-то опереттой, фарсом каким-то… Григорий Абрамович категорически против своего участия в фарсе. И если мы сейчас примем решение, что все написанное в статье – правда, через два часа мы уже будем на пути в Тарасов. Даже если это станет грозить ему разжалованием и увольнением из рядов спасателей МЧС. Поэтому и смотрел он на нас так внимательно… Он мог работать только с единомышленниками.
Первым нарушил молчание Кавээн. Это было традицией, отражающей разность наших трех темпераментов, или нашей психической организации. Александр Васильевич Маслюков – самый опытный среди нас после командира, мыслит прямо, но поверхностно, не анализируя внутренней связи фактов, а просто оценивая их по внешнему ряду – правдоподобны или нет? Именно поэтому его легче всего обмануть… И, наверное, поэтому женщины около него не задерживаются… Женщина всегда ищет глубины и внутренней связи…
– Ну нет, – сказал он, – за пару часов поменять фарватер – это фантастика. Я как-то у нас в Тарасове пил с одним дружбаном у такого берегового знака. Там без крана не обойтись… Махина такая из полосатых досок на металлическом основании…
Кавээн вроде бы и возражал против только что услышанной версии, но в голосе его слышалось какое-то сомнение. Поэтому Григорий Абрамович повернулся всем корпусом к Игорьку, давая понять Кавээну, что с его позицией он разобрался и она ему не очень понравилась. Кавээн задумчиво выпятил нижнюю губу, замолчал и уставился в угол палатки. Это означало, что он пытается найти еще какое-то несоответствие в газетном рассказе.
– Первое, – уверенно заявил Игорек, – и главное. Все это чушь. Бред сивой редакционной кобылы… Взять хотя бы этого Тимофея Степановича Разина – явно вымышленная фигура…
– Поставь любое другое имя, – перебил его майор и вновь внимательно на него уставился.
Игорек слегка смутился, но продолжал столь же уверенно:
– Согласен, это-то как раз может быть и псевдоним, рассчитанный на возрождение народного самосознания… Но тут же есть и явные логические несуразицы… Например, эта компьютерная координация графиков прохождения поездов и судов. С точки зрения логистики – абсолютно невозможная задача…
Наш Абрамыч не страдал комплексом неполноценности, поэтому всегда сразу же спрашивал о том, что он не знает, без малейшего смущения.
– Так, – снова перебил он Игорька, – сначала объясни, что такое логистика, потом – аргументируй, почему это невозможно…
– Логистика – это близко к логике, но связано с транспортом. – Игорек объяснял без малейшего превосходства над Грегом, наоборот – сам был смущен оттого, что знает больше своего командира. Умел-таки наш Грег поставить себя в группе. – Это организация и расчет транспортных потоков. Поиск, так сказать, наиболее оптимального варианта… А невозможно потому, что на речном транспорте нет такого точного графика прохождения контрольных точек. Не говоря уже о том, что и на железной дороге такой график никогда не соблюдается. В результате у нас возникает система из двух неизвестных со случайными коэффициентами, имеющая бесконечное множество решений…
– Мудрено, но неубедительно… – вновь перебил его Абрамыч. – И знаешь почему? Потому что из бесконечного множества твоих решений на деле осуществилось самое невозможное – они-таки встретились… Теплоход с поездом… И поуродовали друг друга.
Игорек прикусил губу, но Григорий Абрамыч все еще смотрел на него, давая еще один шанс. Он знал, что потенциал у Игорька достаточно большой, и хотел использовать его полностью.
– Ну хорошо… – уже менее уверенно сказал Игорек, – а реально ли вообще существование довольно мощной боевой организации с каким-то дурацким названием? Провинциальной? С узкопровинциальными целями? Реально ли использование терроризма в разрешении вопросов провинциальной политики? Ведь этого нет фактически в столь развитой форме даже на федеральном уровне? По-моему, никаких «Внуков Разина» не существует. Обычная газетная утка… Чтобы тираж повысить… Кустарная, в принципе, работа…
Ясно было, что Игорек выдохся, но Григория Абрамовича не убедил. Грег полез в карман своего спецкомбинезона и достал еще одну газету. Развернул ее и показал Игорьку, а потом нам с Кавээном. Это оказался свежий, сегодняшний номер «Известий». Статья из «Булгаковских вестей» оказалась перепечатанной там, правда, с сокращениями и комментариями… Что-то там насчет национально-освободительных движений в Среднем Поволжье, о пробуждении национального самосознания в поволжских автономных республиках и усилении, в связи с этим, лево-экстремистских настроений… Больше я ничего уцепить из текста не успела, но и этого было достаточно для того, чтобы понять – многие поверили в такую версию, уточнили ее и нашли для ее обоснования новые аргументы. И это уже не провинциальная стряпня левой ногой, а высококвалифицированная работа столичных «акул пера», сточивших себе зубы на подобных делах…
Григорий Абрамович повернулся ко мне в последней надежде, что хоть я сумею развенчать эту террористическую сказку…
А я решила вообще не говорить о том, что услышала. Зачем опровергать чужую искусственно сконструированную версию, когда гораздо проще начать анализировать факты, которые известны тебе достоверно… Факты сами разрушат эту явно ложную версию…
– У меня есть несколько принципиально важных наблюдений, которым я не нахожу пока объяснения, – начала я и заметила в глазах у Абрамыча некоторое недоумение, он пока еще не понял методики моего ответа на свой вопрос. – Первое: странное внимание полковника ФСБ Краевского к работе нашей группы. Оно может быть связано с его личными социально-психологическими проблемами, с давно укоренившейся неприязнью к конкурентной силовой структуре, то есть МЧС, с какими-то неизвестными мне личными счетами с ним у командира нашей группы…
Григорий Абрамович в этот момент задумчиво покачал головой.
– Наконец, – продолжала я, – и это объяснение мне кажется наиболее правдоподобным, с повышенным вниманием ФСБ к тем людям, с которыми мы входили в контакт. Я имею в виду помощника капитана Васильева и самого капитана судна – Самойлова…
Я сделала очень короткую паузу, но Григорий Абрамович ничего не сказал. Ни за, ни против. Ждал продолжения. Я продолжила.
– Второе наблюдение, требующее объяснения… Странное поведение капитана судна во время катастрофы, известное нам со слов его помощника, и не менее странное – после аварии, до того момента, как его отобрал у нас Краевский. Можно, конечно, объяснить его патологической трусостью капитана, но я глубоко сомневаюсь, что такой человек мог долгое время работать капитаном. Судя по реакции Васильева, поведение капитана во время столкновения с мостом его поразило. Если люди долго работают вместе, скрыть свою трусость один от другого не сможет… Не помню, по каким именно фразам, но у меня сложилась стойкая уверенность, что работают вместе они достаточно долго… Вспомните, наконец, что он говорил, когда мы его обнаружили… Да, это был страх. Но не страх смерти… Скорее – наоборот. Страх перед жизнью… Перед людьми. Он явно боялся выйти наверх и посмотреть на то, что осталось от его теплохода и что стало с несколькими сотнями его пассажиров… Поведение до и после аварии странным образом согласуется с пассивностью в момент аварии, с бездействием. Помощник говорил, что пытался что-то делать… Кстати! Он сказал, что можно было избежать аварии непосредственно перед самым столкновением – стоило только развернуть теплоход боком к мосту. Не мог капитан не сообразить столь простой вещи. Но он стоял и только смотрел, когда помощник пытался действовать… Первая реакция человека на опасность – всегда моторная, именно такая, какая и была у помощника. Психофизиологический псевдопаралич наступает лишь в следующей фазе реакции человека на событие. И связан он с оценкой последствий события и невозможностью избежать этих последствий…
Я вновь посмотрела на Абрамыча. Он, как мне показалось, очень заинтересовался моим «докладом» и слушал с напряженным вниманием.
– Вывод, который я просто вынуждена сделать из фрагментарного, но достаточного психологического материала, вполне однозначен: тип психической реакции капитана свидетельствует о том, что он знал о предстоящей аварии. Именно поэтому фаза моторной реакции у него уже прошла и наступил период психоэнергетического коллапса. Другими словами – невозможности совершать активные действия… В народе говорят – «руки поднять не могу»…
Грег полез за своим платочком, чтобы вытереть неожиданно вспотевшую лысину, Кавээн смотрел на меня с недоверчивым удивлением, а Игорек с явным обожанием. Я решила сделать и следующий шаг в своем анализе…
– Но самое интересное в этой его реакции – причина, по которой он не мог предотвратить последствия, которые хорошо представлял себе задолго до приближения к мосту. Он столько о них думал, что пережил их заранее, в своем воображении. А из трюма выходить не хотел, чтобы не убеждаться в том, что фантазия его не обманула, чтобы не получать подтверждения своему кошмару… Но причина его бездействия для нас неизвестна, никакой информации по этому вопросу нет, следовательно, нет возможности и строить достоверные предположения… Дальше начинается необъективная область чистой фантазии…
– Да-а-а! – протянул Григорий Абрамович с неопределенной интонацией.
– Возвращаясь к газетной статье, вынуждена констатировать явное несоответствие поведения реального человека изложенным в ней фактам. Зачем нужно было посылать на судно спецгруппу для подстраховки незапланированных действий капитана? Если он сам знал о предстоящей аварии? Абсолютно бессмысленное действие. И еще… Скажите на милость, зачем было нужно столькими трудами и титаническими усилиями возводить новые береговые знаки? Только для того, чтобы направить теплоход не по главному фарватеру, а по боковому? Это сделал сам капитан. Я в этом уверена. А многочисленные боевики-«внучата» остаются в этом случае без работы… Что остается в рассказе? Одно название гипотетической организации – «Внуки Разина» и мифическая фигура ее руководителя – Тимофея Степановича Разина… То есть практически – ничего. Даже если они и существуют в реальности, что я готова, в принципе, предположить, тем не менее уверена на сто процентов, что к катастрофе они не имеют абсолютно никакого отношения…
Заметив, что Грег собирается что-то сказать, я поторопилась его предупредить:
– Простите, Григорий Абрамович, я еще не закончила… Из совсем уже случайных наблюдений у меня сложилось странное впечатление, что на аварию собралось, во-первых, слишком много зрителей, – не помню кто, но кто-то сказал, что накануне катастрофы проходил праздник рыболова и после него в районе моста был разрешен ночной лов без ограничений улова… Это, между прочим, – грубое нарушение правил рыбоохраны, за которое людей штрафуют и даже лодки конфискуют в крайних случаях. А тут кто-то берет на себя ответственность за массовое нарушение Закона об охране природы. В результате в районе катастрофы находилось около полусотни рыбацких лодок – «казанок» и «прогрессов». Странный факт для совпадения… Еще одно совпадение – на обоих берегах совсем недавно открыты новые подстанции «Скорой помощи». Можно еще понять, что такая станция вполне могла быть открыта на булгаковской стороне. Но зачем она нужна на практически голом противоположном берегу? Кого она должна была обслуживать? Два десятка рыбаков и пару сотен дачников? Да ее персонал помер бы от скуки, если бы не эта катастрофа… Я не могу проанализировать эти факты, поскольку к психологии они имеют, мягко выражаясь, отдаленное отношение, а для чисто дедуктивного анализа не хватает информации…
– Ну уж позвольте и мне сказать, капитан Николаева, – сказал Грег, и я даже засмущалась от такого обращения. У Грега обращение по званию и фамилии было проявлением его искреннего уважения к собеседнику.
– Я тоже не все сказал… Но теперь не знаю, как относиться к той информации, что у меня есть. Может быть, вместе решим?.. Дело-то в том, что получил я сегодня нагоняй от руководителя спасательных работ…
Мы сразу присмирели… Руководитель спасательных работ на катастрофе такого масштаба – должность генеральская. Начальство для Грега – немаленькое. Дело, значит, серьезное… За что нагоняй, никто из нас не спросил. Раз начал – сам скажет.
– И знаете, за что нагоняй? До этого нашего разговора я думал – справедливый разнос, расстраивался даже, а после Олиных рассуждений и выводов не знаю, что и думать… Генерал Кольцов поставил меня «на ковер» и минут пять распекал за то, что наша группа лезет не в свое дело, проявляет излишнюю активность в делах, прямо не связанных со своей задачей. Я голову сломал, думая о том, что же мы такое нарушили, какую-такую субординацию. Пока шел сюда, решил, что это Краевский накапал. Разозлился даже… А сейчас что-то засомневался… Видно, что-то Оля зацепила настоящее… Но тем не менее… Тем не менее – мы должны, наверное, сделать вывод: генерал Кольцов имел в виду Ольгины разговоры с помощником капитана и самим капитаном.
Григорий Абрамович помолчал, обвел нас взглядом и спросил:
– Как будем относиться к такому контролю со стороны начальства? Как реагировать на критику будем? Вопрос, между прочим, серьезный… От его решения многое зависит. Можно сказать – работа наша зависит. И не только здесь – работа вообще. А я на пенсию пока не хочу… Рановато мне на пенсию…
– Да и я увольняться из рядов не собирался, едрена-матрена, – заявил Кавээн. – Но мне совсем не нравится, когда мне указывают, что можно делать, что нельзя… У нас каждый салага знает – спасатель всегда принимает решение сам, в зависимости от обстановки… Если Кольцов об этом забыл – это его проблема, а не моя… Я так работать не умею: туда не лезь, этого не спасай, здесь не стой, туда не ходи…
– Абрамович! И вы, леди и джентльмен! – с пафосом начал Игорек. – У нас есть вещи, которые мы чтим свято. Не рассуждая… В данном случае я говорю о Кодексе Первых Спасателей… Оттого, что он не напечатан в типографии и не вывешен на стене, он не становится для нас менее значимым, скорее – наоборот. И будь ты хоть двадцать раз генерал, изменить этот неписаный свод законов тебе все равно не удастся… Я с Александром Васильевичем полностью согласен… «Начальство отдает приказы, а умираешь ты. Не позволяй ему думать вместо себя». – Я не считаю этот принцип устаревшим, да и в реформаторы не рвусь. Он мне нравится, и если генерал Кольцов считает, что вправе запретить мне думать во время спасательных работ, то ему стоит перейти из спасателей в бульдозеристы или крановщики. Бульдозер вряд ли проявит раздражающую его самостоятельность и… Как это, Абрамыч, он тебе сказал? «Излишнюю активность в делах, прямо не связанных со своей задачей…» Я считаю, Абрамыч, – нужно плюнуть и растереть. Официально он на тебя никакого взыскания наложить не сможет. Если бы это меня одного касалось – даже и сомневаться не стал бы! На спасательных работах я вправе принимать решение абсолютно самостоятельно, в зависимости только от оперативной обстановки. А обстановку на месте работы никто лучше меня знать не может… Ни один из генералов.
– Ладно, Игорь, успокойся, я твою позицию понял, – остановил его Грег, сообразив, что тот уже пошел «кругами».
Осталось только мне высказаться.
– В целом я согласна с мнением, которое сейчас было изложено, – сказала я. – Могу добавить о себе лично. Я не из тех упрямых натур, которые с тем большим интересом делают то, что им запрещают. Это детство. Но не думать теперь о причинах катастрофы просто не смогу. И не предпринимать шаги для получения информации, с этим связанной. Если это не нравится какому-то генералу Кольцову, пусть объяснит это мне сам. Мы не в ФСБ служим, чтобы пытаться давить на меня через моего начальника. Я не нарушила ни одного параграфа утвержденного приказом министра Устава спасательной службы, ни одного из неписаных принципов Кодекса Первых Спасателей. И мне очень не нравится, что я второй раз за несколько часов слышу фактически одно и то же от столь разных людей – нашего генерала и полковника ФСБ Краевского. Тот тоже отчитывал меня…
Я тут же споткнулась и решила поправиться:
– …нас, то есть, за то, что лезем не в свои дела… Меня, например, очень теперь интересует вопрос – почему, собственно, нам нельзя двигаться в эту сторону… Значит, кормить людей всяким газетным бредом о «внуках»-террористах – можно, а о настоящих причинах катастрофы – думать нельзя!
Тон у меня, надо сказать, был решительный.
– Нет, Григорий Абрамович! Я думать буду, и с людьми разговаривать стану. Во-первых – я так устроена, а во-вторых, это моя профессия, это мое дело, я словами работаю столько же, сколько и руками… Предупреждаю заранее: следующее, что я сделаю, – узнаю в штабе спасательных работ, сколько пассажиров было в этом злополучном рейсе на «Сергее Есенине». Не думаю, чтобы это оказалась столь уж секретная информация.
– Зачем? – спросил Абрамыч, но я поняла по его интонации – спросил не для того, чтобы оценить, стоит ли мне это разрешить, а самому интересно стало.
– Капитан Самойлов, насколько я помню, – ответила я, – сказал какую-то непонятную фразу: «Пассажиров на теплоходе было слишком много»… Или что-то в этом роде… Я не могу ее никак интерпретировать, потому что мне не хватает информации. Я не могу исключить формально-логическое ее истолкование, поскольку не знаю – сколько же на самом деле было пассажиров в ту ночь на судне, сильно ли оно было перегружено, как утверждает капитан, могло ли это ухудшить его ходовые качества и затруднить управление им… Мне нужно это знать.
Григорий Абрамович встал и поднял обе ладони, как рефери на ринге, останавливающий боксеров. Хотя мы в драку и не лезли.
– Все, коллеги. Закончили. Мне настроение группы ясно. Пора работать…
– Добавлю все же, – продолжил он, сделав секундную паузу, – что я это настроение разделяю… Мы не подменяем собой следственные органы, как это утверждает полковник ФСБ Краевский, с которым, кстати, у меня нет никаких старых счетов, хоть знаем мы друг друга достаточно давно, наверное, с Чернобыля… Мы не превышаем свою компетенцию, как это утверждает генерал Кольцов. По крайней мере, пока не превышали… Не думаю, что можно счесть таким превышением и Олин интерес к числу пассажиров на теплоходе. Это информация открытая…
Он осмотрел нас, как полководец перед сражением, и объявил:
– Через три минуты – в полной боевой готовности собираемся у катера. Задача на смену – окончательное обследование корпуса судна на предмет установления погибших. Задание ответственное. Через восемь часов теплоход будут снимать с вынужденной стоянки и отбуксируют на местный судоремонтный завод, где корпус будет разрезан на части. Не буду напоминать, что обследование должно вестись с максимальной тщательностью. Если останутся малейшие сомнения, что на судне есть хотя бы еще одно тело погибшего человека, график работ будет сорван и обследование – повторено. А вот это уже станет свидетельствовать о нашем с вами непрофессионализме… Всё. Жду всех на берегу.
Когда вы выбирались из палатки, Абрамыч взял меня за руку и сказал вполголоса:
– Если ты задержишься на некоторое время на берегу, я не обращу на это особого внимания… Штаб спасательных работ знаешь где?..
…Конечно же, я воспользовалась намеком своего командира и задержалась на берегу, когда наша группа отправилась на теплоход. Приказать мне продолжить сбор информации о причине катастрофы он не мог, но и запрещать не хотел. Поэтому предоставил самостоятельность в решении. Что ж, спасибо. Большего и не нужно.
Однако в планы мои входило не только добыть информацию о числе пассажиров. Самостоятельность я привыкла толковать в расширительном смысле, иначе какая же это самостоятельность? Бегать вдоль запрещающего проход барьера и испытывать от этого удовольствие я не люблю и не могу. Прежде всего, не понимаю, почему мне нельзя интересоваться, как погибли люди, тела которых я совсем недавно вытаскивала с искореженного теплохода. Почему я должна остановиться, если моя мысль и интуиция настаивают на том, что должна шагнуть дальше? Только из-за нежелания генерала Кольцова допустить меня к этой информации? А собственно, почему? Терпеть не могу монополий…
Штаб спасательных работ располагался в середине Центральной набережной, в здании шестнадцатиэтажной гостиницы, носящей «сверхоригинальное» для волжского города название «Волна». Шестнадцати этажей, пожалуй, и маловато было для множества начальствующего люда, слетевшегося на место катастрофы. Чем больший пост занимает человек, тем большая свита его сопровождает: разные там секретари, референты, помощники, заместители, охранники и т. д. Посмотришь иной раз на эту кучу людей, вьющихся вокруг одного начальника, и думаешь: «До чего несамостоятельный народ эти большие чины – шагу не могут сделать без референта или помощника. Интересно – везде сложилось так? Или это какая-то особая специфика истинно русского национально-бюрократического характера?..»
Я не стала появляться в штабе в форме спасателя, справедливо полагая, что три минуты на то, чтобы потом переодеться в своей палатке, у меня найдутся… А в обычной одежде затеряться среди множества дамочек и молодых людей было очень просто. Я могла представиться, например, родственницей кого-то из пассажиров, но это не помогло бы мне решить свою главную проблему – я хотела попытаться проникнуть туда, где содержали капитана Самойлова, которого допрашивали сейчас члены государственной комиссии. Работала комиссия здесь же, в гостинице, занимая три верхних этажа. Как мне осуществить свое намерение, представляла с трудом, я же не частный сыщик, в конце концов, отработанных приемов для таких ситуаций у меня нет, но надеялась на удачу и свою способность к импровизации.
Как ни странно, мне удалось практически беспрепятственно проникнуть на пятнадцатый этаж, на котором и содержался, по моим расчетам, капитан «Сергея Есенина». На шестнадцатом заседала сама комиссия, а на четырнадцатом наверняка располагались всевозможные пресс-секретари и референты. Они всегда занимают позиции на краю зоны ограниченного доступа, поскольку общаются с прессой, а кто же пустит журналистов хотя бы на один шаг дальше, чем это разрешено начальством?
Хорошо зная отношение охраны к журналистам, я и не пыталась выдавать себя за корреспондента какой бы то ни было газеты. Будь ты хоть из «Морнинг стар», хоть из «Плейбоя» – это не поможет тебе продвинуться на шаг дальше корреспондента каких-нибудь «Урюпинских ведомостей». Мне помогли сам генерал Кольцов, моя профессия и инерция психической реакции, свойственная каждому человеку.
Я опробовала свой метод на первом же охраннике, который преградил мне путь в лифт, работающий только на три последних этажа. Четко, как того и требует устав, я отбарабанила ему:
– Секретарь-референт генерала Кольцова капитан МЧС Николаева. Отдел экстремальной психологии. Секция оперативных экспертиз.
И сунула ему в лицо свое развернутое удостоверение. Поближе к глазам, чтобы не смог внимательно прочитать. В удостоверении было подтверждение двум фактам, которые я только что о себе сообщила: там было указано, что я действительно капитан МЧС и в самом деле – экстремальный психолог второй категории. А доставать список генеральской свиты и искать в нем, внесена ли фамилия Николаевой в число лиц, которым разрешен беспрепятственный допуск на три верхних этажа, охранник то ли постеснялся, то ли счел излишней формальностью. К чему, собственно, я его и подбивала. Или – «что и требовалось подсказать», как любит выражаться наш Игорек. Я так и не поняла, какая структура выставила свою охрану на этаже, но это не имело существенной разницы – фамилия генерала Кольцова звучала магически и для МЧС, и для ФСБ. Может быть, дело в том, что на его уровне эти две силовые структуры взаимодействовали очень тесно? Но охрана пропускала психолога-референта генерала Кольцова практически беспрепятственно.
Наползающий на волжскую гладь из прибрежных болот предутренний туман накрывал действия злодеев надежной маскировочной сетью…
Близился час катастрофы. «Час возмездия», как назвал его считающий себя борцом за историческую справедливость Тимофей Степанович Разин. «Час кровавой мести» выжившего из ума политического маньяка, не сумевшего удовлетворить свои амбиции, как назовем его все мы, свидетели ужасной катастрофы, родственники и друзья погибших и раненых во время нее людей…»
– Ну, дальше тут какой-то бред о благодеяниях, которые совершил для Булгаковской губернии Федор Губенко за год своего губернаторства… – Григорий Абрамович сложил газету и посмотрел на нас внимательно – проверял, совпадает ли наша реакция на то, что мы услышали, с его отношением к прочитанному.
У нашего майора есть особый пунктик – он считает совершенно необходимым абсолютное единомыслие по принципиально важным вопросам. Например – по отношению к смерти человека. Смерть – это всегда трагедия. Так считает наш командир, как и мы все. Наверное, это одна из причин, по которой мы оказались в спасателях…
Столь же серьезное отношение у него и к своей работе. Он занимается очень серьезным делом – спасает людей, помогает им сохранить жизнь. И все мы разделяем это его отношение…
Я хорошо поняла, зачем он прочитал нам эту странную статью… Слишком отдает от нее какой-то опереттой, фарсом каким-то… Григорий Абрамович категорически против своего участия в фарсе. И если мы сейчас примем решение, что все написанное в статье – правда, через два часа мы уже будем на пути в Тарасов. Даже если это станет грозить ему разжалованием и увольнением из рядов спасателей МЧС. Поэтому и смотрел он на нас так внимательно… Он мог работать только с единомышленниками.
Первым нарушил молчание Кавээн. Это было традицией, отражающей разность наших трех темпераментов, или нашей психической организации. Александр Васильевич Маслюков – самый опытный среди нас после командира, мыслит прямо, но поверхностно, не анализируя внутренней связи фактов, а просто оценивая их по внешнему ряду – правдоподобны или нет? Именно поэтому его легче всего обмануть… И, наверное, поэтому женщины около него не задерживаются… Женщина всегда ищет глубины и внутренней связи…
– Ну нет, – сказал он, – за пару часов поменять фарватер – это фантастика. Я как-то у нас в Тарасове пил с одним дружбаном у такого берегового знака. Там без крана не обойтись… Махина такая из полосатых досок на металлическом основании…
Кавээн вроде бы и возражал против только что услышанной версии, но в голосе его слышалось какое-то сомнение. Поэтому Григорий Абрамович повернулся всем корпусом к Игорьку, давая понять Кавээну, что с его позицией он разобрался и она ему не очень понравилась. Кавээн задумчиво выпятил нижнюю губу, замолчал и уставился в угол палатки. Это означало, что он пытается найти еще какое-то несоответствие в газетном рассказе.
– Первое, – уверенно заявил Игорек, – и главное. Все это чушь. Бред сивой редакционной кобылы… Взять хотя бы этого Тимофея Степановича Разина – явно вымышленная фигура…
– Поставь любое другое имя, – перебил его майор и вновь внимательно на него уставился.
Игорек слегка смутился, но продолжал столь же уверенно:
– Согласен, это-то как раз может быть и псевдоним, рассчитанный на возрождение народного самосознания… Но тут же есть и явные логические несуразицы… Например, эта компьютерная координация графиков прохождения поездов и судов. С точки зрения логистики – абсолютно невозможная задача…
Наш Абрамыч не страдал комплексом неполноценности, поэтому всегда сразу же спрашивал о том, что он не знает, без малейшего смущения.
– Так, – снова перебил он Игорька, – сначала объясни, что такое логистика, потом – аргументируй, почему это невозможно…
– Логистика – это близко к логике, но связано с транспортом. – Игорек объяснял без малейшего превосходства над Грегом, наоборот – сам был смущен оттого, что знает больше своего командира. Умел-таки наш Грег поставить себя в группе. – Это организация и расчет транспортных потоков. Поиск, так сказать, наиболее оптимального варианта… А невозможно потому, что на речном транспорте нет такого точного графика прохождения контрольных точек. Не говоря уже о том, что и на железной дороге такой график никогда не соблюдается. В результате у нас возникает система из двух неизвестных со случайными коэффициентами, имеющая бесконечное множество решений…
– Мудрено, но неубедительно… – вновь перебил его Абрамыч. – И знаешь почему? Потому что из бесконечного множества твоих решений на деле осуществилось самое невозможное – они-таки встретились… Теплоход с поездом… И поуродовали друг друга.
Игорек прикусил губу, но Григорий Абрамыч все еще смотрел на него, давая еще один шанс. Он знал, что потенциал у Игорька достаточно большой, и хотел использовать его полностью.
– Ну хорошо… – уже менее уверенно сказал Игорек, – а реально ли вообще существование довольно мощной боевой организации с каким-то дурацким названием? Провинциальной? С узкопровинциальными целями? Реально ли использование терроризма в разрешении вопросов провинциальной политики? Ведь этого нет фактически в столь развитой форме даже на федеральном уровне? По-моему, никаких «Внуков Разина» не существует. Обычная газетная утка… Чтобы тираж повысить… Кустарная, в принципе, работа…
Ясно было, что Игорек выдохся, но Григория Абрамовича не убедил. Грег полез в карман своего спецкомбинезона и достал еще одну газету. Развернул ее и показал Игорьку, а потом нам с Кавээном. Это оказался свежий, сегодняшний номер «Известий». Статья из «Булгаковских вестей» оказалась перепечатанной там, правда, с сокращениями и комментариями… Что-то там насчет национально-освободительных движений в Среднем Поволжье, о пробуждении национального самосознания в поволжских автономных республиках и усилении, в связи с этим, лево-экстремистских настроений… Больше я ничего уцепить из текста не успела, но и этого было достаточно для того, чтобы понять – многие поверили в такую версию, уточнили ее и нашли для ее обоснования новые аргументы. И это уже не провинциальная стряпня левой ногой, а высококвалифицированная работа столичных «акул пера», сточивших себе зубы на подобных делах…
Григорий Абрамович повернулся ко мне в последней надежде, что хоть я сумею развенчать эту террористическую сказку…
А я решила вообще не говорить о том, что услышала. Зачем опровергать чужую искусственно сконструированную версию, когда гораздо проще начать анализировать факты, которые известны тебе достоверно… Факты сами разрушат эту явно ложную версию…
– У меня есть несколько принципиально важных наблюдений, которым я не нахожу пока объяснения, – начала я и заметила в глазах у Абрамыча некоторое недоумение, он пока еще не понял методики моего ответа на свой вопрос. – Первое: странное внимание полковника ФСБ Краевского к работе нашей группы. Оно может быть связано с его личными социально-психологическими проблемами, с давно укоренившейся неприязнью к конкурентной силовой структуре, то есть МЧС, с какими-то неизвестными мне личными счетами с ним у командира нашей группы…
Григорий Абрамович в этот момент задумчиво покачал головой.
– Наконец, – продолжала я, – и это объяснение мне кажется наиболее правдоподобным, с повышенным вниманием ФСБ к тем людям, с которыми мы входили в контакт. Я имею в виду помощника капитана Васильева и самого капитана судна – Самойлова…
Я сделала очень короткую паузу, но Григорий Абрамович ничего не сказал. Ни за, ни против. Ждал продолжения. Я продолжила.
– Второе наблюдение, требующее объяснения… Странное поведение капитана судна во время катастрофы, известное нам со слов его помощника, и не менее странное – после аварии, до того момента, как его отобрал у нас Краевский. Можно, конечно, объяснить его патологической трусостью капитана, но я глубоко сомневаюсь, что такой человек мог долгое время работать капитаном. Судя по реакции Васильева, поведение капитана во время столкновения с мостом его поразило. Если люди долго работают вместе, скрыть свою трусость один от другого не сможет… Не помню, по каким именно фразам, но у меня сложилась стойкая уверенность, что работают вместе они достаточно долго… Вспомните, наконец, что он говорил, когда мы его обнаружили… Да, это был страх. Но не страх смерти… Скорее – наоборот. Страх перед жизнью… Перед людьми. Он явно боялся выйти наверх и посмотреть на то, что осталось от его теплохода и что стало с несколькими сотнями его пассажиров… Поведение до и после аварии странным образом согласуется с пассивностью в момент аварии, с бездействием. Помощник говорил, что пытался что-то делать… Кстати! Он сказал, что можно было избежать аварии непосредственно перед самым столкновением – стоило только развернуть теплоход боком к мосту. Не мог капитан не сообразить столь простой вещи. Но он стоял и только смотрел, когда помощник пытался действовать… Первая реакция человека на опасность – всегда моторная, именно такая, какая и была у помощника. Психофизиологический псевдопаралич наступает лишь в следующей фазе реакции человека на событие. И связан он с оценкой последствий события и невозможностью избежать этих последствий…
Я вновь посмотрела на Абрамыча. Он, как мне показалось, очень заинтересовался моим «докладом» и слушал с напряженным вниманием.
– Вывод, который я просто вынуждена сделать из фрагментарного, но достаточного психологического материала, вполне однозначен: тип психической реакции капитана свидетельствует о том, что он знал о предстоящей аварии. Именно поэтому фаза моторной реакции у него уже прошла и наступил период психоэнергетического коллапса. Другими словами – невозможности совершать активные действия… В народе говорят – «руки поднять не могу»…
Грег полез за своим платочком, чтобы вытереть неожиданно вспотевшую лысину, Кавээн смотрел на меня с недоверчивым удивлением, а Игорек с явным обожанием. Я решила сделать и следующий шаг в своем анализе…
– Но самое интересное в этой его реакции – причина, по которой он не мог предотвратить последствия, которые хорошо представлял себе задолго до приближения к мосту. Он столько о них думал, что пережил их заранее, в своем воображении. А из трюма выходить не хотел, чтобы не убеждаться в том, что фантазия его не обманула, чтобы не получать подтверждения своему кошмару… Но причина его бездействия для нас неизвестна, никакой информации по этому вопросу нет, следовательно, нет возможности и строить достоверные предположения… Дальше начинается необъективная область чистой фантазии…
– Да-а-а! – протянул Григорий Абрамович с неопределенной интонацией.
– Возвращаясь к газетной статье, вынуждена констатировать явное несоответствие поведения реального человека изложенным в ней фактам. Зачем нужно было посылать на судно спецгруппу для подстраховки незапланированных действий капитана? Если он сам знал о предстоящей аварии? Абсолютно бессмысленное действие. И еще… Скажите на милость, зачем было нужно столькими трудами и титаническими усилиями возводить новые береговые знаки? Только для того, чтобы направить теплоход не по главному фарватеру, а по боковому? Это сделал сам капитан. Я в этом уверена. А многочисленные боевики-«внучата» остаются в этом случае без работы… Что остается в рассказе? Одно название гипотетической организации – «Внуки Разина» и мифическая фигура ее руководителя – Тимофея Степановича Разина… То есть практически – ничего. Даже если они и существуют в реальности, что я готова, в принципе, предположить, тем не менее уверена на сто процентов, что к катастрофе они не имеют абсолютно никакого отношения…
Заметив, что Грег собирается что-то сказать, я поторопилась его предупредить:
– Простите, Григорий Абрамович, я еще не закончила… Из совсем уже случайных наблюдений у меня сложилось странное впечатление, что на аварию собралось, во-первых, слишком много зрителей, – не помню кто, но кто-то сказал, что накануне катастрофы проходил праздник рыболова и после него в районе моста был разрешен ночной лов без ограничений улова… Это, между прочим, – грубое нарушение правил рыбоохраны, за которое людей штрафуют и даже лодки конфискуют в крайних случаях. А тут кто-то берет на себя ответственность за массовое нарушение Закона об охране природы. В результате в районе катастрофы находилось около полусотни рыбацких лодок – «казанок» и «прогрессов». Странный факт для совпадения… Еще одно совпадение – на обоих берегах совсем недавно открыты новые подстанции «Скорой помощи». Можно еще понять, что такая станция вполне могла быть открыта на булгаковской стороне. Но зачем она нужна на практически голом противоположном берегу? Кого она должна была обслуживать? Два десятка рыбаков и пару сотен дачников? Да ее персонал помер бы от скуки, если бы не эта катастрофа… Я не могу проанализировать эти факты, поскольку к психологии они имеют, мягко выражаясь, отдаленное отношение, а для чисто дедуктивного анализа не хватает информации…
– Ну уж позвольте и мне сказать, капитан Николаева, – сказал Грег, и я даже засмущалась от такого обращения. У Грега обращение по званию и фамилии было проявлением его искреннего уважения к собеседнику.
– Я тоже не все сказал… Но теперь не знаю, как относиться к той информации, что у меня есть. Может быть, вместе решим?.. Дело-то в том, что получил я сегодня нагоняй от руководителя спасательных работ…
Мы сразу присмирели… Руководитель спасательных работ на катастрофе такого масштаба – должность генеральская. Начальство для Грега – немаленькое. Дело, значит, серьезное… За что нагоняй, никто из нас не спросил. Раз начал – сам скажет.
– И знаете, за что нагоняй? До этого нашего разговора я думал – справедливый разнос, расстраивался даже, а после Олиных рассуждений и выводов не знаю, что и думать… Генерал Кольцов поставил меня «на ковер» и минут пять распекал за то, что наша группа лезет не в свое дело, проявляет излишнюю активность в делах, прямо не связанных со своей задачей. Я голову сломал, думая о том, что же мы такое нарушили, какую-такую субординацию. Пока шел сюда, решил, что это Краевский накапал. Разозлился даже… А сейчас что-то засомневался… Видно, что-то Оля зацепила настоящее… Но тем не менее… Тем не менее – мы должны, наверное, сделать вывод: генерал Кольцов имел в виду Ольгины разговоры с помощником капитана и самим капитаном.
Григорий Абрамович помолчал, обвел нас взглядом и спросил:
– Как будем относиться к такому контролю со стороны начальства? Как реагировать на критику будем? Вопрос, между прочим, серьезный… От его решения многое зависит. Можно сказать – работа наша зависит. И не только здесь – работа вообще. А я на пенсию пока не хочу… Рановато мне на пенсию…
– Да и я увольняться из рядов не собирался, едрена-матрена, – заявил Кавээн. – Но мне совсем не нравится, когда мне указывают, что можно делать, что нельзя… У нас каждый салага знает – спасатель всегда принимает решение сам, в зависимости от обстановки… Если Кольцов об этом забыл – это его проблема, а не моя… Я так работать не умею: туда не лезь, этого не спасай, здесь не стой, туда не ходи…
– Абрамович! И вы, леди и джентльмен! – с пафосом начал Игорек. – У нас есть вещи, которые мы чтим свято. Не рассуждая… В данном случае я говорю о Кодексе Первых Спасателей… Оттого, что он не напечатан в типографии и не вывешен на стене, он не становится для нас менее значимым, скорее – наоборот. И будь ты хоть двадцать раз генерал, изменить этот неписаный свод законов тебе все равно не удастся… Я с Александром Васильевичем полностью согласен… «Начальство отдает приказы, а умираешь ты. Не позволяй ему думать вместо себя». – Я не считаю этот принцип устаревшим, да и в реформаторы не рвусь. Он мне нравится, и если генерал Кольцов считает, что вправе запретить мне думать во время спасательных работ, то ему стоит перейти из спасателей в бульдозеристы или крановщики. Бульдозер вряд ли проявит раздражающую его самостоятельность и… Как это, Абрамыч, он тебе сказал? «Излишнюю активность в делах, прямо не связанных со своей задачей…» Я считаю, Абрамыч, – нужно плюнуть и растереть. Официально он на тебя никакого взыскания наложить не сможет. Если бы это меня одного касалось – даже и сомневаться не стал бы! На спасательных работах я вправе принимать решение абсолютно самостоятельно, в зависимости только от оперативной обстановки. А обстановку на месте работы никто лучше меня знать не может… Ни один из генералов.
– Ладно, Игорь, успокойся, я твою позицию понял, – остановил его Грег, сообразив, что тот уже пошел «кругами».
Осталось только мне высказаться.
– В целом я согласна с мнением, которое сейчас было изложено, – сказала я. – Могу добавить о себе лично. Я не из тех упрямых натур, которые с тем большим интересом делают то, что им запрещают. Это детство. Но не думать теперь о причинах катастрофы просто не смогу. И не предпринимать шаги для получения информации, с этим связанной. Если это не нравится какому-то генералу Кольцову, пусть объяснит это мне сам. Мы не в ФСБ служим, чтобы пытаться давить на меня через моего начальника. Я не нарушила ни одного параграфа утвержденного приказом министра Устава спасательной службы, ни одного из неписаных принципов Кодекса Первых Спасателей. И мне очень не нравится, что я второй раз за несколько часов слышу фактически одно и то же от столь разных людей – нашего генерала и полковника ФСБ Краевского. Тот тоже отчитывал меня…
Я тут же споткнулась и решила поправиться:
– …нас, то есть, за то, что лезем не в свои дела… Меня, например, очень теперь интересует вопрос – почему, собственно, нам нельзя двигаться в эту сторону… Значит, кормить людей всяким газетным бредом о «внуках»-террористах – можно, а о настоящих причинах катастрофы – думать нельзя!
Тон у меня, надо сказать, был решительный.
– Нет, Григорий Абрамович! Я думать буду, и с людьми разговаривать стану. Во-первых – я так устроена, а во-вторых, это моя профессия, это мое дело, я словами работаю столько же, сколько и руками… Предупреждаю заранее: следующее, что я сделаю, – узнаю в штабе спасательных работ, сколько пассажиров было в этом злополучном рейсе на «Сергее Есенине». Не думаю, чтобы это оказалась столь уж секретная информация.
– Зачем? – спросил Абрамыч, но я поняла по его интонации – спросил не для того, чтобы оценить, стоит ли мне это разрешить, а самому интересно стало.
– Капитан Самойлов, насколько я помню, – ответила я, – сказал какую-то непонятную фразу: «Пассажиров на теплоходе было слишком много»… Или что-то в этом роде… Я не могу ее никак интерпретировать, потому что мне не хватает информации. Я не могу исключить формально-логическое ее истолкование, поскольку не знаю – сколько же на самом деле было пассажиров в ту ночь на судне, сильно ли оно было перегружено, как утверждает капитан, могло ли это ухудшить его ходовые качества и затруднить управление им… Мне нужно это знать.
Григорий Абрамович встал и поднял обе ладони, как рефери на ринге, останавливающий боксеров. Хотя мы в драку и не лезли.
– Все, коллеги. Закончили. Мне настроение группы ясно. Пора работать…
– Добавлю все же, – продолжил он, сделав секундную паузу, – что я это настроение разделяю… Мы не подменяем собой следственные органы, как это утверждает полковник ФСБ Краевский, с которым, кстати, у меня нет никаких старых счетов, хоть знаем мы друг друга достаточно давно, наверное, с Чернобыля… Мы не превышаем свою компетенцию, как это утверждает генерал Кольцов. По крайней мере, пока не превышали… Не думаю, что можно счесть таким превышением и Олин интерес к числу пассажиров на теплоходе. Это информация открытая…
Он осмотрел нас, как полководец перед сражением, и объявил:
– Через три минуты – в полной боевой готовности собираемся у катера. Задача на смену – окончательное обследование корпуса судна на предмет установления погибших. Задание ответственное. Через восемь часов теплоход будут снимать с вынужденной стоянки и отбуксируют на местный судоремонтный завод, где корпус будет разрезан на части. Не буду напоминать, что обследование должно вестись с максимальной тщательностью. Если останутся малейшие сомнения, что на судне есть хотя бы еще одно тело погибшего человека, график работ будет сорван и обследование – повторено. А вот это уже станет свидетельствовать о нашем с вами непрофессионализме… Всё. Жду всех на берегу.
Когда вы выбирались из палатки, Абрамыч взял меня за руку и сказал вполголоса:
– Если ты задержишься на некоторое время на берегу, я не обращу на это особого внимания… Штаб спасательных работ знаешь где?..
…Конечно же, я воспользовалась намеком своего командира и задержалась на берегу, когда наша группа отправилась на теплоход. Приказать мне продолжить сбор информации о причине катастрофы он не мог, но и запрещать не хотел. Поэтому предоставил самостоятельность в решении. Что ж, спасибо. Большего и не нужно.
Однако в планы мои входило не только добыть информацию о числе пассажиров. Самостоятельность я привыкла толковать в расширительном смысле, иначе какая же это самостоятельность? Бегать вдоль запрещающего проход барьера и испытывать от этого удовольствие я не люблю и не могу. Прежде всего, не понимаю, почему мне нельзя интересоваться, как погибли люди, тела которых я совсем недавно вытаскивала с искореженного теплохода. Почему я должна остановиться, если моя мысль и интуиция настаивают на том, что должна шагнуть дальше? Только из-за нежелания генерала Кольцова допустить меня к этой информации? А собственно, почему? Терпеть не могу монополий…
Штаб спасательных работ располагался в середине Центральной набережной, в здании шестнадцатиэтажной гостиницы, носящей «сверхоригинальное» для волжского города название «Волна». Шестнадцати этажей, пожалуй, и маловато было для множества начальствующего люда, слетевшегося на место катастрофы. Чем больший пост занимает человек, тем большая свита его сопровождает: разные там секретари, референты, помощники, заместители, охранники и т. д. Посмотришь иной раз на эту кучу людей, вьющихся вокруг одного начальника, и думаешь: «До чего несамостоятельный народ эти большие чины – шагу не могут сделать без референта или помощника. Интересно – везде сложилось так? Или это какая-то особая специфика истинно русского национально-бюрократического характера?..»
Я не стала появляться в штабе в форме спасателя, справедливо полагая, что три минуты на то, чтобы потом переодеться в своей палатке, у меня найдутся… А в обычной одежде затеряться среди множества дамочек и молодых людей было очень просто. Я могла представиться, например, родственницей кого-то из пассажиров, но это не помогло бы мне решить свою главную проблему – я хотела попытаться проникнуть туда, где содержали капитана Самойлова, которого допрашивали сейчас члены государственной комиссии. Работала комиссия здесь же, в гостинице, занимая три верхних этажа. Как мне осуществить свое намерение, представляла с трудом, я же не частный сыщик, в конце концов, отработанных приемов для таких ситуаций у меня нет, но надеялась на удачу и свою способность к импровизации.
Как ни странно, мне удалось практически беспрепятственно проникнуть на пятнадцатый этаж, на котором и содержался, по моим расчетам, капитан «Сергея Есенина». На шестнадцатом заседала сама комиссия, а на четырнадцатом наверняка располагались всевозможные пресс-секретари и референты. Они всегда занимают позиции на краю зоны ограниченного доступа, поскольку общаются с прессой, а кто же пустит журналистов хотя бы на один шаг дальше, чем это разрешено начальством?
Хорошо зная отношение охраны к журналистам, я и не пыталась выдавать себя за корреспондента какой бы то ни было газеты. Будь ты хоть из «Морнинг стар», хоть из «Плейбоя» – это не поможет тебе продвинуться на шаг дальше корреспондента каких-нибудь «Урюпинских ведомостей». Мне помогли сам генерал Кольцов, моя профессия и инерция психической реакции, свойственная каждому человеку.
Я опробовала свой метод на первом же охраннике, который преградил мне путь в лифт, работающий только на три последних этажа. Четко, как того и требует устав, я отбарабанила ему:
– Секретарь-референт генерала Кольцова капитан МЧС Николаева. Отдел экстремальной психологии. Секция оперативных экспертиз.
И сунула ему в лицо свое развернутое удостоверение. Поближе к глазам, чтобы не смог внимательно прочитать. В удостоверении было подтверждение двум фактам, которые я только что о себе сообщила: там было указано, что я действительно капитан МЧС и в самом деле – экстремальный психолог второй категории. А доставать список генеральской свиты и искать в нем, внесена ли фамилия Николаевой в число лиц, которым разрешен беспрепятственный допуск на три верхних этажа, охранник то ли постеснялся, то ли счел излишней формальностью. К чему, собственно, я его и подбивала. Или – «что и требовалось подсказать», как любит выражаться наш Игорек. Я так и не поняла, какая структура выставила свою охрану на этаже, но это не имело существенной разницы – фамилия генерала Кольцова звучала магически и для МЧС, и для ФСБ. Может быть, дело в том, что на его уровне эти две силовые структуры взаимодействовали очень тесно? Но охрана пропускала психолога-референта генерала Кольцова практически беспрепятственно.