Страница:
А сам Григорий Абрамович еще нужен ему в качестве этакого «злодея», затевающего интригу против своего руководства… При этом – тоже нужен именно живой. Краевский очень хорошо понимает, что, если не будет виноватого, интерес ко всей этой истории быстро сойдет на нет. Я, по его замыслу, должна ото всего отказываться, защищаться, а меня будут нагружать.
Это же целое шоу, которое станет центром скандала. А уж в этом скандале и будут надолго похоронены планы МЧС добиться равноправия с ФСБ и защитить себя от вмешательства в свои дела.
Перспектива безрадостная, поскольку план Краевского пока осуществляется без малейших препятствий и уже выполнен практически наполовину… Но есть и выводы, которые несколько успокаивают. Во-первых, мне не нужно думать о своей безопасности, Краевский не допустит, чтобы я погибла. Кузину меня он передал на «хранение». Перед началом ликвидации лагеря меня должны отсюда извлечь и передать Краевскому, у которого наверняка уже есть санкция на мой арест… Ему нужно было передать своим Григория Абрамовича, а уж потом вернуться за мной.
Григория Абрамовича Краевский не мог оставить без присмотра. Вдруг тот придет в себя и попытается предпринять что-либо, не входящее в планы Краевского. Например, установит контакт с Чугунковым… Григория Абрамовича, скорее всего, сейчас активно накачивают наркотиками, чтобы надолго обезопасить себя от его вмешательства в течение поставленного ФСБ спектакля…
Мной должен заняться сам Краевский. По крайней мере – до тех пор, пока МЧС не потребует меня передать Чугункову. А как наши могут этого потребовать, когда они еще и не знают, где я…
Ни Кузин, ни сам Краевский, ни даже начальник лагерной охраны за мной не придут. Пришлют, скорее всего, кого-нибудь из рядовых охранников. Пришлют наверняка одного охранника, поскольку у охраны сейчас дел очень много и каждый человек на счету…
«Ты не должна нервничать, – сказала я самой себе. – Сиди и жди! За тобой скоро придут, чтобы вывести из лагеря и отдать в руки Краевскому…»
В том, что так оно и будет, я не сомневалась, однако сидеть спокойно и ждать, в то время, когда к лагерю подбирается лесной пожар и деревянные бараки вот-вот должны загореться, было чрезвычайно трудно… Чувствовала я себя, словно спортсмен перед стартом.
Не могу объяснить, на что я надеялась. Вряд ли мне удастся ускользнуть от Краевского. Вряд ли он допустит, чтобы мне удалось связаться с МЧС. Полковник Краевский, без всякого сомнения, был профессионалом, а профессионалы таких ошибок не совершают. Он выпустит меня из своих рук не раньше, чем добьется всех своих целей. Если вообще когда-нибудь выпустит…
Единственное, что подводит иногда профессионалов, – инерция мышления. В тех случаях, когда дело касается людей, с которыми они работают… Профессионалу трудно порой представить, что рядовые исполнители – живые люди. Каждую операцию он примеривает на себя и исходит из того, как он выполнил бы то или иное задание. И уже после этого начинает требовать такого исполнения от других – четкого и безукоризненного…
Я поняла, что у меня есть единственная возможность освободиться от опеки Краевского – используя то недолгое время, когда меня будут вести из карцера к машине, которую пришлет за мной Краевский. Впрочем, скорее всего, он сам приедет в лагерь. Ведь, кроме меня, у него здесь есть еще одна забота. Уничтожение заключенных – дело ответственное, нужно провести его чисто, безукоризненно, не оставив ни одного свидетеля… Вряд ли Краевский доверит эту операцию целиком Кузину…
Я сидела в полной темноте и напряженно прислушивалась ко всем звукам, доносящимся снаружи… Но карцер был сделан добротно. Несмотря на то что дерево – хороший проводник звука, до меня не доносилось практически снаружи ни звука. Тишина – еще один способ воздействия на психику. Темнота, тишина, одиночество – так человека можно свести с ума… Можно сломить его волю, можно добиться от него всего, чего ты хочешь.
Мне показалось, прошла целая вечность, прежде чем в коридоре раздались торопливые шаги. Я была уверена, что это – за мной. От нескончаемого ожидания я была на взводе. Хотя и отдавала себе отчет, что реально прошло всего, может быть, минут десять-пятнадцать… В тишине и темноте быстро теряешь всякое представление о времени. Оно как бы останавливается…
Звук шагов поравнялся с карцером и затих, сменившись звяканьем ключей.
Я припомнила, как меня вели в карцер, и поняла, что у меня есть минуты три, максимум три с половиной, в течение которых я могла бы решить вопрос освобождения от опеки Краевского…
Дверь со скрипом распахнулась, и в мою темницу ворвался тусклый свет из коридора. Сильно запахло дымом. Видно, пожар был уже совсем близко…
– На выход! – скомандовал мне охранник.
Насколько я смогла рассмотреть его в тусклом свете тюремного коридора, это был очень худой, высокий мужчина лет сорока пяти, впрочем, я могла и ошибиться с возрастом… В правой руке он держал автомат, в левой – связку ключей, наручники и карманный фонарик… Лицо усталое и изможденное… Взгляд тусклый.
«Наркоман?» – мелькнуло у меня в голове.
Но движения его были четкими и точными, никакой замедленности и незавершенности жеста, свойственных наркоманам. Нет, этот человек не наркоман…
Я тянула время, которое необходимо было мне, чтобы понять, кто стоит передо мной, и не выходила из карцера, медлила.
– На выход! – повторил он нетерпеливо и осветил меня лучом карманного фонарика.
Я на мгновение ослепла от яркого света, блеснувшего мне прямо в глаза… И вдруг услышала характерное покашливание…
Этот человек – болен! У него – туберкулез, готова спорить на что угодно. Этот легкий, но неотвязный кашель в сочетании с изможденным лицом, худощавостью ясно говорят о туберкулезе. Подхватить туберкулез от заключенных – проще простого…
А его тусклый взгляд свидетельствует, что болезнь его воспринимается им как проблема. Отнюдь не наплевательски относится он к своему здоровью. Хочет пожить дольше. Потому и расстроен. Смерти боится. Каждый человек боится смерти. Но большинство – абстрактно ее себе представляют. И не могут себе даже представить, что настанет когда-нибудь момент и смерть приблизится вплотную. А вот те, с которыми она уже рядом, вынуждены жить, предполагая, что каждый день может оказаться последним…
Туберкулез, конечно, можно вылечить, сейчас его трудно отнести к смертельно опасным заболеваниям, но хорошо так рассуждать, когда ты здоров, а когда каждую минуту твои легкие сотрясает кашель и ты начинаешь плевать кровью, здравый смысл как-то не срабатывает и все, что ты знаешь о туберкулезе, уступает перед видом этих кровавых плевков… Хочется жить – и все!
Я уже знала, что охранник, который пришел за мной, постоянно думает о своей смерти. Этого, пожалуй, достаточно, чтобы его зацепить, решила я и шагнула из темного карцера в коридор…
Я стояла лицом к стене, пока он закрывал карцер на ключ. Я не видела в его действиях никакой необходимости, но тем не менее он закрывал дверь, что говорило: он не думает о том, что скоро этот барак сгорит вместе с карцером – независимо от того, открыт он или заперт. Его голова постоянно занята мыслью о смерти…
– Сегодня ты умрешь, – сказала я ему ровным уверенным голосом.
Охранник вздрогнул и уронил ключи и наручники на пол. Он поднял ключи, посмотрел на меня напряженно и зло и покачал медленно головой.
– Нет! – сказал он. – Еще не скоро… Еще не скоро…
Он сделал жест рукой и сказал мне, думая явно совсем о другом:
– Выходи!
– Сегодня! – повторила я твердо, не двигаясь с места. – Через полтора часа…
Охранник посмотрел на меня растерянно. Я обратила внимание, что он не настаивал на выполнении мной команды «Вперед!», он сам уже забыл про нее. Это говорило о том, что мне удалось завладеть его вниманием, что он напряженно будет прислушиваться к моим словам…
– Но почему? – спросил он испуганно. – Почему сегодня?
Я поняла, что пора давать ему информацию. На психологическом заражении долго его не удержать. Нужно формировать в его сознании причинно-следственную связь между смертью и Кузиным, а оттуда он уже сам придет к мысли о возможности невыполнения полученного им приказа и вообще – о неподчинении Кузину.
– Так решил Кузин! – ответила я ему и начала понемногу снижать пафос нашего разговора, которому уже пора было переходить в нормальное, деловое русло… – Начальник лагеря сначала отдаст вам приказ расстрелять всех заключенных, а потом уберет и вас, как свидетелей… Это произойдет через полтора часа, когда огонь будет в лагере и загорятся бараки…
– Этого не может быть! – сказал охранник. – Это же сразу – вышка!
– Свидетелей не останется! – настаивала я. – Вы все умрете через полтора часа.
Я подняла забытые охранником на полу наручники, которые явно предназначались для меня, и повесила себе на пояс. Охранник даже не обратил внимания на это мое движение. Он был занят полностью собой и перспективой своей близкой смерти…
Мы так и стояли у двери карцера в коридоре, и это служило доказательством, что мне удалось установить с ним контакт и изменить его первоначальные намерения – выполнить приказ начальника охраны…
– Вспомни! – настаивала я. – Пулеметы с восточной стороны периметра сняли еще часа два назад. Там уже лес горит… Куда их установили?
– Перед воротами… – пробормотал он.
– Когда лагерь начнет гореть, что останется делать заключенным? – Я старалась подвести его к правильному ответу. – У них будет только два пути: или в горящий лес, или – через колючую проволоку. В каком месте ее легче всего перейти?
– В воротах… – ответил охранник. – А за воротами – пулеметы…
«Наконец-то до тебя дошло! – подумала я. – Теперь нужно сформировать новую задачу, а то он так и будет пребывать в растерянности…»
Но он меня опередил.
– Бежать отсюда надо, вот что! – сказал охранник и посмотрел на меня с надеждой, словно я должна была указать ему путь, которым можно было уйти из лагеря без опасности для жизни.
«А ведь я и в самом деле должна спасти этих людей, – подумала я. – Им угрожает опасность. А я – спасатель. Кто же, как не я, должен их спасти?»
Что, если и в самом деле – увести заключенных из лагеря, вывести их из западни, которую им готовит Кузин? Только – как это сделать?
Решение напрашивалось единственное – идти через горящий лес. Решение, может быть, самоубийственное, но оставляющее надежду на удачу. Можно, конечно, было напасть на ворота лагеря, открыть их и попытаться прорваться к лесу под огнем пулеметов и автоматов охранников. Но жертв в этом случае будет гораздо больше, ведь Красовский с Кузиным и рассчитывали именно на попытку заключенных прорваться из лагеря через охрану и подготовились к их встрече. Вернее – к хладнокровному убийству…
Уводить лагерь нужно только через лес. Горящий лес представлял сейчас меньшую опасность, чем вооруженные мерзавцы.
Глава седьмая
Это же целое шоу, которое станет центром скандала. А уж в этом скандале и будут надолго похоронены планы МЧС добиться равноправия с ФСБ и защитить себя от вмешательства в свои дела.
Перспектива безрадостная, поскольку план Краевского пока осуществляется без малейших препятствий и уже выполнен практически наполовину… Но есть и выводы, которые несколько успокаивают. Во-первых, мне не нужно думать о своей безопасности, Краевский не допустит, чтобы я погибла. Кузину меня он передал на «хранение». Перед началом ликвидации лагеря меня должны отсюда извлечь и передать Краевскому, у которого наверняка уже есть санкция на мой арест… Ему нужно было передать своим Григория Абрамовича, а уж потом вернуться за мной.
Григория Абрамовича Краевский не мог оставить без присмотра. Вдруг тот придет в себя и попытается предпринять что-либо, не входящее в планы Краевского. Например, установит контакт с Чугунковым… Григория Абрамовича, скорее всего, сейчас активно накачивают наркотиками, чтобы надолго обезопасить себя от его вмешательства в течение поставленного ФСБ спектакля…
Мной должен заняться сам Краевский. По крайней мере – до тех пор, пока МЧС не потребует меня передать Чугункову. А как наши могут этого потребовать, когда они еще и не знают, где я…
Ни Кузин, ни сам Краевский, ни даже начальник лагерной охраны за мной не придут. Пришлют, скорее всего, кого-нибудь из рядовых охранников. Пришлют наверняка одного охранника, поскольку у охраны сейчас дел очень много и каждый человек на счету…
«Ты не должна нервничать, – сказала я самой себе. – Сиди и жди! За тобой скоро придут, чтобы вывести из лагеря и отдать в руки Краевскому…»
В том, что так оно и будет, я не сомневалась, однако сидеть спокойно и ждать, в то время, когда к лагерю подбирается лесной пожар и деревянные бараки вот-вот должны загореться, было чрезвычайно трудно… Чувствовала я себя, словно спортсмен перед стартом.
Не могу объяснить, на что я надеялась. Вряд ли мне удастся ускользнуть от Краевского. Вряд ли он допустит, чтобы мне удалось связаться с МЧС. Полковник Краевский, без всякого сомнения, был профессионалом, а профессионалы таких ошибок не совершают. Он выпустит меня из своих рук не раньше, чем добьется всех своих целей. Если вообще когда-нибудь выпустит…
Единственное, что подводит иногда профессионалов, – инерция мышления. В тех случаях, когда дело касается людей, с которыми они работают… Профессионалу трудно порой представить, что рядовые исполнители – живые люди. Каждую операцию он примеривает на себя и исходит из того, как он выполнил бы то или иное задание. И уже после этого начинает требовать такого исполнения от других – четкого и безукоризненного…
Я поняла, что у меня есть единственная возможность освободиться от опеки Краевского – используя то недолгое время, когда меня будут вести из карцера к машине, которую пришлет за мной Краевский. Впрочем, скорее всего, он сам приедет в лагерь. Ведь, кроме меня, у него здесь есть еще одна забота. Уничтожение заключенных – дело ответственное, нужно провести его чисто, безукоризненно, не оставив ни одного свидетеля… Вряд ли Краевский доверит эту операцию целиком Кузину…
Я сидела в полной темноте и напряженно прислушивалась ко всем звукам, доносящимся снаружи… Но карцер был сделан добротно. Несмотря на то что дерево – хороший проводник звука, до меня не доносилось практически снаружи ни звука. Тишина – еще один способ воздействия на психику. Темнота, тишина, одиночество – так человека можно свести с ума… Можно сломить его волю, можно добиться от него всего, чего ты хочешь.
Мне показалось, прошла целая вечность, прежде чем в коридоре раздались торопливые шаги. Я была уверена, что это – за мной. От нескончаемого ожидания я была на взводе. Хотя и отдавала себе отчет, что реально прошло всего, может быть, минут десять-пятнадцать… В тишине и темноте быстро теряешь всякое представление о времени. Оно как бы останавливается…
Звук шагов поравнялся с карцером и затих, сменившись звяканьем ключей.
Я припомнила, как меня вели в карцер, и поняла, что у меня есть минуты три, максимум три с половиной, в течение которых я могла бы решить вопрос освобождения от опеки Краевского…
Дверь со скрипом распахнулась, и в мою темницу ворвался тусклый свет из коридора. Сильно запахло дымом. Видно, пожар был уже совсем близко…
– На выход! – скомандовал мне охранник.
Насколько я смогла рассмотреть его в тусклом свете тюремного коридора, это был очень худой, высокий мужчина лет сорока пяти, впрочем, я могла и ошибиться с возрастом… В правой руке он держал автомат, в левой – связку ключей, наручники и карманный фонарик… Лицо усталое и изможденное… Взгляд тусклый.
«Наркоман?» – мелькнуло у меня в голове.
Но движения его были четкими и точными, никакой замедленности и незавершенности жеста, свойственных наркоманам. Нет, этот человек не наркоман…
Я тянула время, которое необходимо было мне, чтобы понять, кто стоит передо мной, и не выходила из карцера, медлила.
– На выход! – повторил он нетерпеливо и осветил меня лучом карманного фонарика.
Я на мгновение ослепла от яркого света, блеснувшего мне прямо в глаза… И вдруг услышала характерное покашливание…
Этот человек – болен! У него – туберкулез, готова спорить на что угодно. Этот легкий, но неотвязный кашель в сочетании с изможденным лицом, худощавостью ясно говорят о туберкулезе. Подхватить туберкулез от заключенных – проще простого…
А его тусклый взгляд свидетельствует, что болезнь его воспринимается им как проблема. Отнюдь не наплевательски относится он к своему здоровью. Хочет пожить дольше. Потому и расстроен. Смерти боится. Каждый человек боится смерти. Но большинство – абстрактно ее себе представляют. И не могут себе даже представить, что настанет когда-нибудь момент и смерть приблизится вплотную. А вот те, с которыми она уже рядом, вынуждены жить, предполагая, что каждый день может оказаться последним…
Туберкулез, конечно, можно вылечить, сейчас его трудно отнести к смертельно опасным заболеваниям, но хорошо так рассуждать, когда ты здоров, а когда каждую минуту твои легкие сотрясает кашель и ты начинаешь плевать кровью, здравый смысл как-то не срабатывает и все, что ты знаешь о туберкулезе, уступает перед видом этих кровавых плевков… Хочется жить – и все!
Я уже знала, что охранник, который пришел за мной, постоянно думает о своей смерти. Этого, пожалуй, достаточно, чтобы его зацепить, решила я и шагнула из темного карцера в коридор…
Я стояла лицом к стене, пока он закрывал карцер на ключ. Я не видела в его действиях никакой необходимости, но тем не менее он закрывал дверь, что говорило: он не думает о том, что скоро этот барак сгорит вместе с карцером – независимо от того, открыт он или заперт. Его голова постоянно занята мыслью о смерти…
– Сегодня ты умрешь, – сказала я ему ровным уверенным голосом.
Охранник вздрогнул и уронил ключи и наручники на пол. Он поднял ключи, посмотрел на меня напряженно и зло и покачал медленно головой.
– Нет! – сказал он. – Еще не скоро… Еще не скоро…
Он сделал жест рукой и сказал мне, думая явно совсем о другом:
– Выходи!
– Сегодня! – повторила я твердо, не двигаясь с места. – Через полтора часа…
Охранник посмотрел на меня растерянно. Я обратила внимание, что он не настаивал на выполнении мной команды «Вперед!», он сам уже забыл про нее. Это говорило о том, что мне удалось завладеть его вниманием, что он напряженно будет прислушиваться к моим словам…
– Но почему? – спросил он испуганно. – Почему сегодня?
Я поняла, что пора давать ему информацию. На психологическом заражении долго его не удержать. Нужно формировать в его сознании причинно-следственную связь между смертью и Кузиным, а оттуда он уже сам придет к мысли о возможности невыполнения полученного им приказа и вообще – о неподчинении Кузину.
– Так решил Кузин! – ответила я ему и начала понемногу снижать пафос нашего разговора, которому уже пора было переходить в нормальное, деловое русло… – Начальник лагеря сначала отдаст вам приказ расстрелять всех заключенных, а потом уберет и вас, как свидетелей… Это произойдет через полтора часа, когда огонь будет в лагере и загорятся бараки…
– Этого не может быть! – сказал охранник. – Это же сразу – вышка!
– Свидетелей не останется! – настаивала я. – Вы все умрете через полтора часа.
Я подняла забытые охранником на полу наручники, которые явно предназначались для меня, и повесила себе на пояс. Охранник даже не обратил внимания на это мое движение. Он был занят полностью собой и перспективой своей близкой смерти…
Мы так и стояли у двери карцера в коридоре, и это служило доказательством, что мне удалось установить с ним контакт и изменить его первоначальные намерения – выполнить приказ начальника охраны…
– Вспомни! – настаивала я. – Пулеметы с восточной стороны периметра сняли еще часа два назад. Там уже лес горит… Куда их установили?
– Перед воротами… – пробормотал он.
– Когда лагерь начнет гореть, что останется делать заключенным? – Я старалась подвести его к правильному ответу. – У них будет только два пути: или в горящий лес, или – через колючую проволоку. В каком месте ее легче всего перейти?
– В воротах… – ответил охранник. – А за воротами – пулеметы…
«Наконец-то до тебя дошло! – подумала я. – Теперь нужно сформировать новую задачу, а то он так и будет пребывать в растерянности…»
Но он меня опередил.
– Бежать отсюда надо, вот что! – сказал охранник и посмотрел на меня с надеждой, словно я должна была указать ему путь, которым можно было уйти из лагеря без опасности для жизни.
«А ведь я и в самом деле должна спасти этих людей, – подумала я. – Им угрожает опасность. А я – спасатель. Кто же, как не я, должен их спасти?»
Что, если и в самом деле – увести заключенных из лагеря, вывести их из западни, которую им готовит Кузин? Только – как это сделать?
Решение напрашивалось единственное – идти через горящий лес. Решение, может быть, самоубийственное, но оставляющее надежду на удачу. Можно, конечно, было напасть на ворота лагеря, открыть их и попытаться прорваться к лесу под огнем пулеметов и автоматов охранников. Но жертв в этом случае будет гораздо больше, ведь Красовский с Кузиным и рассчитывали именно на попытку заключенных прорваться из лагеря через охрану и подготовились к их встрече. Вернее – к хладнокровному убийству…
Уводить лагерь нужно только через лес. Горящий лес представлял сейчас меньшую опасность, чем вооруженные мерзавцы.
Глава седьмая
Вдвоем с охранником мы быстро выбрались из барака на улицу.
Лагерь уже горел. Ближние к горящей стороне леса бараки загорелись первыми, и огонь по крышам быстро перебрался на все близлежащие здания. Нетронутыми пока оставались лишь два строения, расположенные в непосредственной близости от ворот.
Охранники давно уже ретировались за колючую проволоку и окружали теперь лагерь с трех сторон. Судя по всему, у них был приказ не стрелять до тех пор, пока не будет попыток заключенных перебраться через колючку. Неохраняемой оставалась только та сторона, которая примыкала непосредственно к горящему лесу.
Заключенные бестолково метались между горящими бараками и производственными корпусами, создавая панику и неразбериху…
– Поджарят, суки! – орал мужичонка невысокого роста, напяливший на себя телогрейку и шапку-ушанку. – Тащи телогрейки со склада, пока не сгорел!
Идея показалась мне удачной. От огня лучше беречься в телогрейке, чем в летних рубашках или даже моем защитном комбинезоне.
– Бегом к складу! – крикнула я охраннику, который ни на шаг от меня не отставал, словно был моим телохранителем…
Склад оказался в одном из зданий, которые еще не горели. Там уже хозяйничали заключенные из тех, что заботятся не столько о своей жизни, сколько о своем желудке и своем кармане. Народу на складе набилось много. Здесь огня еще не было, и можно было ждать дальше, хотя – чего можно было дождаться? Только того, что и это здание рано или поздно начнет гореть и убегать придется и отсюда. Но бежать уже будет некуда.
Пользуясь автоматом как дубиной, угрожая и расталкивая заключенных, которые на охранника не обращали практически никакого внимания, мы пробились внутрь. Я искала среди заключенных человека, на которого можно было бы положиться, который мог бы убедить остальных идти через лес. Я прекрасно понимала, что мне, девушке в форме спасателя, никто из них не поверит.
На меня порой бросали взгляды, не обещающие мне ничего хорошего. Если бы не грозящий со всех сторон смертью огонь, мне недолго удалось бы прожить среди этих людей. Среди них были и воры, и убийцы, и насильники, и каждый из них отбывал наказание за совершенное ими преступление. Но суд оставил их в живых, и никто не мог распоряжаться самовольно их жизнями, как это хотели сделать Краевский с Кузиным. Каждый из них имел право на спасение, как и любой человек, попавший в беду. А беда им грозила серьезная.
Я машинально отмечала взгляды, которые бросали на меня заключенные. В каждом из них я видела страх, или ненависть, или растерянность, и скользнув по такому лицу глазами, всматривалась в следующее.
Того, кого я искала, я встретила внутри склада. Мужчина очень высокого роста, физически очень сильный, что сразу становилось понятно при одном только взгляде на его руки и плечи, сидел на подоконнике у выбитого окна и смотрел на горящий лес. Когда мы протискивались через толпу, он посмотрел на меня и усмехнулся.
«Этот! – тут же решила я. – За этим – они все пойдут!»
Я подошла прямо к нему и, остановившись у подоконника, тоже посмотрела на лес…
– Туда надо идти! – сказала я убежденно. – У ворот – перестреляют всех…
Он молча меня разглядывал почти целую минуту, потом спросил:
– Ты кто?
– Я не хочу, чтобы вас всех перестреляли, – сказала я ему, не ответив на вопрос. – И сама жить хочу…
«Вот так и нужно с ними разговаривать, – приободрила я саму себя. – Неконкретно и многозначительно. Это в их стиле…»
– Я спрашиваю – зовут как? – перебил он мои мысли. – Меня – Гиря… – Он усмехнулся. – Кулаки у меня – как гири.
– Ольгой меня зовут… – ответила я, не совсем понимая, что происходит.
– А Дохляк что тут делает? – спросил он, указывая на стоящего рядом со мной охранника. – Поджариться захотел вместе с нами?
Странно, но его не беспокоило, что охранник держал в руках автомат. Остальных, кстати, это тоже мало занимало. Словно автомат у него был ненастоящий. Вероятно, эти люди научились определять степень опасности не по тому, есть ли у человека оружие, а по тому, хочет ли и может ли этот человек тебя убить… И они чутко уловили, что у охранника, которого Гиря назвал Дохляком, нет никакого желания в кого-либо стрелять.
– Он умереть боится, – сказала я.
– Здесь он зачем? – переспросил Гиря и мотнул головой в сторону ворот. – Почему он не там?
Я помолчала, размышляя, стоит ли говорить то, что мне известно о намерениях начальника лагеря. Но в первую очередь дело касается жизни этих людей, решила я, значит, они имеют право знать обо всем.
– У Кузина есть приказ, – сказала я, – уничтожить всех в лагере. Включая охрану, чтобы свидетелей не осталось… Он… – я кивнула в сторону Дохляка, -…в это поверил. Он жить хочет.
– И поэтому пошел с тобой? – спросил Гиря.
– Да, – ответила я.
Помолчали несколько секунд. Я понимала, что сейчас он решает трудный для себя вопрос – верить мне или нет, неизвестно откуда и зачем появившейся в лагере, несерьезной на вид…
– Чей приказ? – спросил Гиря.
Я секунд пять подумала – говорить или не говорить?.. И решила, что эта информация не составляет государственной тайны.
– Федеральной службы безопасности…
Гиря усмехнулся недоверчиво.
– Зачем им это?
– Выслужиться хотят, – пояснила я. – Вас перестреляют, а в рапорте напишут, что вы массовый побег организовали… А они всех вас при задержании постреляют… Потому, что вы оказали сопротивление… Кузин с пулеметами за воротами вас ждет.
– Вот сука, Жирный! – выругался Гиря. – Ему два раза уже напильник в брюхо втыкали – живучий, падла! По лагерю последнее время только с двумя автоматчиками ходил, берегся, сука!..
Он сплюнул.
– Всех, значит, положить хочет… – не то спросил, не то подтвердил Гиря.
– А потом от свидетелей избавится, – подтвердила я. – Охранников своих постреляет… В рапорте напишет, что вы их убили…
– Туда им и дорога! – буркнул Гиря. – Суки – еще те! Им зэка шлепнуть – что комара…
Он, видно, на что-то решился. Встал с подоконника, и оказалось, что я ему где-то по плечо, не выше… Гиря рывком выдернул автомат из рук Дохляка и неожиданно сунул мне в руки.
– Держи! – сказал он. – Обращаться с этим, надеюсь, умеешь?
Я даже оторопела слегка от такой наглости. Это он меня спрашивает, офицера МЧС, которая раз в неделю полдня проводит в тире, совершенствуясь в стрельбе из самых различных видов оружия, включая огнемет… Впрочем, откуда же ему это знать? На лбу у меня не написано – хорошо ли я умею стрелять.
Но спросила я его совершенно о другом:
– А почему ты не хочешь оставить его себе?
Гиря усмехнулся.
– Если на тебя пятнадцать человек нападут, ты языком от них отбиваться будешь?
– Хорошо, – согласилась я. – Возьму автомат – уговорил.
– А мне одолжи вот это, – сказал гиря и ткнул пальцем в наручники, болтающиеся у меня на поясе. – У Дохляка, что ли, отобрала…
Я машинально кивнула и сунула ему браслеты, которые он тут же спрятал в карман и при этом мрачно усмехнулся.
Гиря еще раз выглянул в окно, посмотрел – далеко ли еще пламя… И понял, что медлить нельзя… Снопы искр летели по ветру от соседнего, горящего уже здания в нашу сторону.
– Ладно, Ольга, объясняй, что ты придумала.
Я вздохнула и подумала:
«Ну, наконец-то, – теперь быстро, очень быстро… Если всех собрать быстро – мы сумеем прорваться в лес…»
– Уходить нужно через огонь! – сказала я. – Это единственный путь, где стрелять не будут – некому! Туда и пойдем… Я не знаю – что там, дальше… Но главное – там можно пройти живыми. Больше – нигде нельзя… И еще – Кузина там нет.
– Сгорим! – засомневался Гиря. – Не пройдем!
– Надевайте телогрейки, берите в руки что-нибудь вроде щитов – закрываться от искр и горящих веток… Под этим прикрытием мы растаскиваем колючую проволоку со стороны леса.
– Там нет уже колючки, – перебил меня Гиря. – Сам Кузин приказал забор убрать – нас на работу гонял, – траншею в лесу заставлял копать… Пожар хотел остановить. Не вышло…
– У него не вышло, а у нас выйдет, – заявила я уверенно.
– Дай бог, – отозвался Гиря…
С этими словами он пошел к выходу, легко раздвигая людей своей фигурой. Я поспешила за ним, держа автомат таким образом, чтобы он сразу бросался в глаза всем, кто попытается на меня напасть… Охранник, больной туберкулезом, не отставал от меня ни на шаг.
Мы выбрались на улицу.
– Передай там, – сказал Гиря пожилому заключенному, что стоял рядом с ним, – всем на прогулку… Да побыстрее, мать вашу!
Тот исчез за спинами остальных. Я только теперь обратила внимание, что почти все заключенные были пожилого возраста, молодых не было вообще. Лет сорока – тридцати пяти я увидела всего нескольких человек… Остальным – явно за пятьдесят.
«Странно, – подумала я. – Вот уж не предполагала, что лагеря у нас теперь специализируются по возрастам… А где же, кстати, обитатели остальных бараков? Заключенных здесь должно быть гораздо больше…»
Жаркая мгновенная мысль пронеслась у меня в голове и обожгла сознание:
«Неужели – сгорели? Не может быть!..»
– Гиря, – спросила я, – почему народу так мало? Где остальные?
– Все здесь, – ответил он. – Этот лагерь закрывать должны были, нас переводить по другим зонам. Они уже два года к консервации готовятся.
– Сколько же вас? – спросила я.
– Пятьдесят четыре человека, – ответил Гиря. – Все на месте…
Между тем на улице образовалась небольшая толпа в телогрейках и шапках-ушанках. Гирю все слушались беспрекословно.
Я поняла, что совершенно точно выделила из множества этих людей неформального лидера. И сумела с ним договориться. Впрочем, сама ситуация мне помогала. Лидер – всегда человек умный. И Гиря, как умный человек, и без меня прекрасно понял, что выхода у них нет. А тут я – невесть откуда свалившийся на него союзник… Стоит ли разбираться – откуда и зачем свалившийся? Будет время – разберемся! Если живы останемся… Люди, попавшие в критическую ситуацию, любому союзнику рады…
Мы стояли в небольшом дворике, укрываясь от огня и от наблюдателей-охранников, расположившихся вдоль колючей проволоки… Гиря влез на кучу ржавых радиаторов парового отопления и стал очень высоким. Он возвышался над толпой заключенных, словно памятник Маяковскому на площади перед концертным залом имени Чайковского…
– Мужики! – крикнул Гиря, перекрывая говор толпы. – Жить хотите?
– Нет, умник! – крикнул в ответ пожилой зэк с густой бородой и в толстых роговых очках. – Мы сгореть хотим заживо, как Жанна д’Арк!
Я удивилась. Тот, кто кричал, производил впечатление интеллигентного человека. Внешне, по крайней мере, он вовсе не был похож на преступника…
– Вот! – Гиря ткнул пальцем в меня, не обращая внимания на выкрик человека с бородой, которого я сразу же окрестила Профессором, до того он был похож на одного из моих преподавателей. – Вот девчонка! Она моложе многих из вас раза в два, однако панике не поддалась. Наверное, она смотрит на вас, как на сброд всякий… Да вы сброд и есть… Тьфу! Смотреть на вас противно… Так вот она, в отличие от всех вас, не только хочет отсюда ноги сделать, она еще и думает!
– Откуда она взялась? – крикнул кто-то. – Утка подсадная.
– Я сама под статьей! – заорала я, пытаясь кричать погромче, чтобы меня слышали все. – Меня Кузин сегодня в карцер посадил… Решайте! Здесь сидеть – сгорим! В ворота ломиться – постреляют на колючке! Одна дорога – в лес! Там можно пройти…
– В лес – это уголовное правонарушение, которое будет квалифицировано как побег, – возразил Профессор. – Мне, например, всего два года осталось, зачем мне еще пятерик на себя вешать…
Гул голосов после его реплики прозвучал очень одобрительно…
– Кто это? – спросила я Гирю, спрыгнувшего с радиаторов. – Он не похож на уголовника…
– Политический, – буркнул тот. – Он к власти рвался… Повесили на него в свое время ограбление сберкассы, вот и попал к нам в зону… Теперь здесь права качать пробует…
– Нужно послать к Кузину кого-нибудь, – продолжал Профессор. – Пообещать, что ни один из нас шага в сторону не сделает, когда из ворот выйдет… Пусть везут в другую зону… Кто пойдет? Может, ты, Гиря?
Тот усмехнулся.
– Нет уж, спасибо! Я под пули лезть вовсе не хочу…
Гиря пошарил глазами по толпе вокруг себя…
– Вот! – воскликнул он. – Дохляк пойдет… Его они не тронут – свой все-таки…
Толпа вновь прогудела одобрительно.
Охранник, который все время стоял возле меня, понял, что сопротивляться воле большинства бессмысленно. Он только глянул на автомат и сказал с надеждой в голосе:
– Я без оружия не пойду. Меня сразу – под трибунал, за потерю личного оружия. Меня Кузин своими руками расстреляет.
– Ладно, – сказал Гиря. – Пойдешь с оружием…
Он отобрал у меня автомат, отстегнул магазин, сунул в карман телогрейки и только после этого протянул разряженный автомат охраннику.
– На свое оружие, – сказал он при этом. – Объяснишь Кузину, что мы требуем… Нет, скажи – просим нас эвакуировать отсюда куда угодно. Обещаем не разбегаться и вести себя как примерные мальчики – тихо и скромно… Если в нас не станут стрелять…
– Это бесполезно, – перебила я его. – Я же говорила тебе – Кузин расстреляет каждого, кто попытается выйти из лагеря. Он нам братскую могилу здесь устроил… Осталось закопать только…
– Ты же видишь, – не верят тебе, – ответил мне Гиря. – Пусть убедятся…
Я не поняла его фразы. Он, видимо, очень хорошо знал этого подлеца Кузина, знал, чего от того можно ждать… Знал лучше меня…
Я хлопнула туберкулезного охранника по плечу и уверенным тоном сказала:
– Раз решил – иди! Помни только, о чем я тебя предупредила… Держись поближе к лесу. И если начнется пальба – ныряй в елки…
– Давай, Дохляк, двигай! – крикнул Профессор. – Мы тут поджаримся скоро…
– Ну, прощай, – сказал мне охранник. – Спасибо тебе…
– За что? – не поняла я.
– Так… Просто – спасибо, – вздохнул он. – Не знаю, как и зовут тебя…
– Ольгой меня зовут, – ответила я. – Может быть, встретимся еще!
– Вряд ли. – Он снова вздохнул и сказал: – Пора мне…
Потом помолчал секунду и добавил:
– Если вспоминать будешь про меня… Петром меня зовут.
Он закинул автомат за спину и выбрался на открытое пространство. Пятьдесят пять пар глаз напряженно смотрели ему в спину.
Лагерь уже горел. Ближние к горящей стороне леса бараки загорелись первыми, и огонь по крышам быстро перебрался на все близлежащие здания. Нетронутыми пока оставались лишь два строения, расположенные в непосредственной близости от ворот.
Охранники давно уже ретировались за колючую проволоку и окружали теперь лагерь с трех сторон. Судя по всему, у них был приказ не стрелять до тех пор, пока не будет попыток заключенных перебраться через колючку. Неохраняемой оставалась только та сторона, которая примыкала непосредственно к горящему лесу.
Заключенные бестолково метались между горящими бараками и производственными корпусами, создавая панику и неразбериху…
– Поджарят, суки! – орал мужичонка невысокого роста, напяливший на себя телогрейку и шапку-ушанку. – Тащи телогрейки со склада, пока не сгорел!
Идея показалась мне удачной. От огня лучше беречься в телогрейке, чем в летних рубашках или даже моем защитном комбинезоне.
– Бегом к складу! – крикнула я охраннику, который ни на шаг от меня не отставал, словно был моим телохранителем…
Склад оказался в одном из зданий, которые еще не горели. Там уже хозяйничали заключенные из тех, что заботятся не столько о своей жизни, сколько о своем желудке и своем кармане. Народу на складе набилось много. Здесь огня еще не было, и можно было ждать дальше, хотя – чего можно было дождаться? Только того, что и это здание рано или поздно начнет гореть и убегать придется и отсюда. Но бежать уже будет некуда.
Пользуясь автоматом как дубиной, угрожая и расталкивая заключенных, которые на охранника не обращали практически никакого внимания, мы пробились внутрь. Я искала среди заключенных человека, на которого можно было бы положиться, который мог бы убедить остальных идти через лес. Я прекрасно понимала, что мне, девушке в форме спасателя, никто из них не поверит.
На меня порой бросали взгляды, не обещающие мне ничего хорошего. Если бы не грозящий со всех сторон смертью огонь, мне недолго удалось бы прожить среди этих людей. Среди них были и воры, и убийцы, и насильники, и каждый из них отбывал наказание за совершенное ими преступление. Но суд оставил их в живых, и никто не мог распоряжаться самовольно их жизнями, как это хотели сделать Краевский с Кузиным. Каждый из них имел право на спасение, как и любой человек, попавший в беду. А беда им грозила серьезная.
Я машинально отмечала взгляды, которые бросали на меня заключенные. В каждом из них я видела страх, или ненависть, или растерянность, и скользнув по такому лицу глазами, всматривалась в следующее.
Того, кого я искала, я встретила внутри склада. Мужчина очень высокого роста, физически очень сильный, что сразу становилось понятно при одном только взгляде на его руки и плечи, сидел на подоконнике у выбитого окна и смотрел на горящий лес. Когда мы протискивались через толпу, он посмотрел на меня и усмехнулся.
«Этот! – тут же решила я. – За этим – они все пойдут!»
Я подошла прямо к нему и, остановившись у подоконника, тоже посмотрела на лес…
– Туда надо идти! – сказала я убежденно. – У ворот – перестреляют всех…
Он молча меня разглядывал почти целую минуту, потом спросил:
– Ты кто?
– Я не хочу, чтобы вас всех перестреляли, – сказала я ему, не ответив на вопрос. – И сама жить хочу…
«Вот так и нужно с ними разговаривать, – приободрила я саму себя. – Неконкретно и многозначительно. Это в их стиле…»
– Я спрашиваю – зовут как? – перебил он мои мысли. – Меня – Гиря… – Он усмехнулся. – Кулаки у меня – как гири.
– Ольгой меня зовут… – ответила я, не совсем понимая, что происходит.
– А Дохляк что тут делает? – спросил он, указывая на стоящего рядом со мной охранника. – Поджариться захотел вместе с нами?
Странно, но его не беспокоило, что охранник держал в руках автомат. Остальных, кстати, это тоже мало занимало. Словно автомат у него был ненастоящий. Вероятно, эти люди научились определять степень опасности не по тому, есть ли у человека оружие, а по тому, хочет ли и может ли этот человек тебя убить… И они чутко уловили, что у охранника, которого Гиря назвал Дохляком, нет никакого желания в кого-либо стрелять.
– Он умереть боится, – сказала я.
– Здесь он зачем? – переспросил Гиря и мотнул головой в сторону ворот. – Почему он не там?
Я помолчала, размышляя, стоит ли говорить то, что мне известно о намерениях начальника лагеря. Но в первую очередь дело касается жизни этих людей, решила я, значит, они имеют право знать обо всем.
– У Кузина есть приказ, – сказала я, – уничтожить всех в лагере. Включая охрану, чтобы свидетелей не осталось… Он… – я кивнула в сторону Дохляка, -…в это поверил. Он жить хочет.
– И поэтому пошел с тобой? – спросил Гиря.
– Да, – ответила я.
Помолчали несколько секунд. Я понимала, что сейчас он решает трудный для себя вопрос – верить мне или нет, неизвестно откуда и зачем появившейся в лагере, несерьезной на вид…
– Чей приказ? – спросил Гиря.
Я секунд пять подумала – говорить или не говорить?.. И решила, что эта информация не составляет государственной тайны.
– Федеральной службы безопасности…
Гиря усмехнулся недоверчиво.
– Зачем им это?
– Выслужиться хотят, – пояснила я. – Вас перестреляют, а в рапорте напишут, что вы массовый побег организовали… А они всех вас при задержании постреляют… Потому, что вы оказали сопротивление… Кузин с пулеметами за воротами вас ждет.
– Вот сука, Жирный! – выругался Гиря. – Ему два раза уже напильник в брюхо втыкали – живучий, падла! По лагерю последнее время только с двумя автоматчиками ходил, берегся, сука!..
Он сплюнул.
– Всех, значит, положить хочет… – не то спросил, не то подтвердил Гиря.
– А потом от свидетелей избавится, – подтвердила я. – Охранников своих постреляет… В рапорте напишет, что вы их убили…
– Туда им и дорога! – буркнул Гиря. – Суки – еще те! Им зэка шлепнуть – что комара…
Он, видно, на что-то решился. Встал с подоконника, и оказалось, что я ему где-то по плечо, не выше… Гиря рывком выдернул автомат из рук Дохляка и неожиданно сунул мне в руки.
– Держи! – сказал он. – Обращаться с этим, надеюсь, умеешь?
Я даже оторопела слегка от такой наглости. Это он меня спрашивает, офицера МЧС, которая раз в неделю полдня проводит в тире, совершенствуясь в стрельбе из самых различных видов оружия, включая огнемет… Впрочем, откуда же ему это знать? На лбу у меня не написано – хорошо ли я умею стрелять.
Но спросила я его совершенно о другом:
– А почему ты не хочешь оставить его себе?
Гиря усмехнулся.
– Если на тебя пятнадцать человек нападут, ты языком от них отбиваться будешь?
– Хорошо, – согласилась я. – Возьму автомат – уговорил.
– А мне одолжи вот это, – сказал гиря и ткнул пальцем в наручники, болтающиеся у меня на поясе. – У Дохляка, что ли, отобрала…
Я машинально кивнула и сунула ему браслеты, которые он тут же спрятал в карман и при этом мрачно усмехнулся.
Гиря еще раз выглянул в окно, посмотрел – далеко ли еще пламя… И понял, что медлить нельзя… Снопы искр летели по ветру от соседнего, горящего уже здания в нашу сторону.
– Ладно, Ольга, объясняй, что ты придумала.
Я вздохнула и подумала:
«Ну, наконец-то, – теперь быстро, очень быстро… Если всех собрать быстро – мы сумеем прорваться в лес…»
– Уходить нужно через огонь! – сказала я. – Это единственный путь, где стрелять не будут – некому! Туда и пойдем… Я не знаю – что там, дальше… Но главное – там можно пройти живыми. Больше – нигде нельзя… И еще – Кузина там нет.
– Сгорим! – засомневался Гиря. – Не пройдем!
– Надевайте телогрейки, берите в руки что-нибудь вроде щитов – закрываться от искр и горящих веток… Под этим прикрытием мы растаскиваем колючую проволоку со стороны леса.
– Там нет уже колючки, – перебил меня Гиря. – Сам Кузин приказал забор убрать – нас на работу гонял, – траншею в лесу заставлял копать… Пожар хотел остановить. Не вышло…
– У него не вышло, а у нас выйдет, – заявила я уверенно.
– Дай бог, – отозвался Гиря…
С этими словами он пошел к выходу, легко раздвигая людей своей фигурой. Я поспешила за ним, держа автомат таким образом, чтобы он сразу бросался в глаза всем, кто попытается на меня напасть… Охранник, больной туберкулезом, не отставал от меня ни на шаг.
Мы выбрались на улицу.
– Передай там, – сказал Гиря пожилому заключенному, что стоял рядом с ним, – всем на прогулку… Да побыстрее, мать вашу!
Тот исчез за спинами остальных. Я только теперь обратила внимание, что почти все заключенные были пожилого возраста, молодых не было вообще. Лет сорока – тридцати пяти я увидела всего нескольких человек… Остальным – явно за пятьдесят.
«Странно, – подумала я. – Вот уж не предполагала, что лагеря у нас теперь специализируются по возрастам… А где же, кстати, обитатели остальных бараков? Заключенных здесь должно быть гораздо больше…»
Жаркая мгновенная мысль пронеслась у меня в голове и обожгла сознание:
«Неужели – сгорели? Не может быть!..»
– Гиря, – спросила я, – почему народу так мало? Где остальные?
– Все здесь, – ответил он. – Этот лагерь закрывать должны были, нас переводить по другим зонам. Они уже два года к консервации готовятся.
– Сколько же вас? – спросила я.
– Пятьдесят четыре человека, – ответил Гиря. – Все на месте…
Между тем на улице образовалась небольшая толпа в телогрейках и шапках-ушанках. Гирю все слушались беспрекословно.
Я поняла, что совершенно точно выделила из множества этих людей неформального лидера. И сумела с ним договориться. Впрочем, сама ситуация мне помогала. Лидер – всегда человек умный. И Гиря, как умный человек, и без меня прекрасно понял, что выхода у них нет. А тут я – невесть откуда свалившийся на него союзник… Стоит ли разбираться – откуда и зачем свалившийся? Будет время – разберемся! Если живы останемся… Люди, попавшие в критическую ситуацию, любому союзнику рады…
Мы стояли в небольшом дворике, укрываясь от огня и от наблюдателей-охранников, расположившихся вдоль колючей проволоки… Гиря влез на кучу ржавых радиаторов парового отопления и стал очень высоким. Он возвышался над толпой заключенных, словно памятник Маяковскому на площади перед концертным залом имени Чайковского…
– Мужики! – крикнул Гиря, перекрывая говор толпы. – Жить хотите?
– Нет, умник! – крикнул в ответ пожилой зэк с густой бородой и в толстых роговых очках. – Мы сгореть хотим заживо, как Жанна д’Арк!
Я удивилась. Тот, кто кричал, производил впечатление интеллигентного человека. Внешне, по крайней мере, он вовсе не был похож на преступника…
– Вот! – Гиря ткнул пальцем в меня, не обращая внимания на выкрик человека с бородой, которого я сразу же окрестила Профессором, до того он был похож на одного из моих преподавателей. – Вот девчонка! Она моложе многих из вас раза в два, однако панике не поддалась. Наверное, она смотрит на вас, как на сброд всякий… Да вы сброд и есть… Тьфу! Смотреть на вас противно… Так вот она, в отличие от всех вас, не только хочет отсюда ноги сделать, она еще и думает!
– Откуда она взялась? – крикнул кто-то. – Утка подсадная.
– Я сама под статьей! – заорала я, пытаясь кричать погромче, чтобы меня слышали все. – Меня Кузин сегодня в карцер посадил… Решайте! Здесь сидеть – сгорим! В ворота ломиться – постреляют на колючке! Одна дорога – в лес! Там можно пройти…
– В лес – это уголовное правонарушение, которое будет квалифицировано как побег, – возразил Профессор. – Мне, например, всего два года осталось, зачем мне еще пятерик на себя вешать…
Гул голосов после его реплики прозвучал очень одобрительно…
– Кто это? – спросила я Гирю, спрыгнувшего с радиаторов. – Он не похож на уголовника…
– Политический, – буркнул тот. – Он к власти рвался… Повесили на него в свое время ограбление сберкассы, вот и попал к нам в зону… Теперь здесь права качать пробует…
– Нужно послать к Кузину кого-нибудь, – продолжал Профессор. – Пообещать, что ни один из нас шага в сторону не сделает, когда из ворот выйдет… Пусть везут в другую зону… Кто пойдет? Может, ты, Гиря?
Тот усмехнулся.
– Нет уж, спасибо! Я под пули лезть вовсе не хочу…
Гиря пошарил глазами по толпе вокруг себя…
– Вот! – воскликнул он. – Дохляк пойдет… Его они не тронут – свой все-таки…
Толпа вновь прогудела одобрительно.
Охранник, который все время стоял возле меня, понял, что сопротивляться воле большинства бессмысленно. Он только глянул на автомат и сказал с надеждой в голосе:
– Я без оружия не пойду. Меня сразу – под трибунал, за потерю личного оружия. Меня Кузин своими руками расстреляет.
– Ладно, – сказал Гиря. – Пойдешь с оружием…
Он отобрал у меня автомат, отстегнул магазин, сунул в карман телогрейки и только после этого протянул разряженный автомат охраннику.
– На свое оружие, – сказал он при этом. – Объяснишь Кузину, что мы требуем… Нет, скажи – просим нас эвакуировать отсюда куда угодно. Обещаем не разбегаться и вести себя как примерные мальчики – тихо и скромно… Если в нас не станут стрелять…
– Это бесполезно, – перебила я его. – Я же говорила тебе – Кузин расстреляет каждого, кто попытается выйти из лагеря. Он нам братскую могилу здесь устроил… Осталось закопать только…
– Ты же видишь, – не верят тебе, – ответил мне Гиря. – Пусть убедятся…
Я не поняла его фразы. Он, видимо, очень хорошо знал этого подлеца Кузина, знал, чего от того можно ждать… Знал лучше меня…
Я хлопнула туберкулезного охранника по плечу и уверенным тоном сказала:
– Раз решил – иди! Помни только, о чем я тебя предупредила… Держись поближе к лесу. И если начнется пальба – ныряй в елки…
– Давай, Дохляк, двигай! – крикнул Профессор. – Мы тут поджаримся скоро…
– Ну, прощай, – сказал мне охранник. – Спасибо тебе…
– За что? – не поняла я.
– Так… Просто – спасибо, – вздохнул он. – Не знаю, как и зовут тебя…
– Ольгой меня зовут, – ответила я. – Может быть, встретимся еще!
– Вряд ли. – Он снова вздохнул и сказал: – Пора мне…
Потом помолчал секунду и добавил:
– Если вспоминать будешь про меня… Петром меня зовут.
Он закинул автомат за спину и выбрался на открытое пространство. Пятьдесят пять пар глаз напряженно смотрели ему в спину.