Страница:
Маслов напоминает, что до революции русская интеллигенция почти целиком, а вслед за ней и широкие слои населения во многом сочувствовали евреям, зато после Гражданской юдофобство стало «одной из самых резких черт в лице современной России». И далее:
«Интеллигенция, конечно, не считает советскую власть еврейской, но и она отмечает сильное участие в ней еврейства – участие, которое далеко не соответствует пропорции, которая выражается числом евреев по отношению к числу всего населения России».
Приведя многообразные примеры такого рода из разных сторон тогдашней действительности, Маслов сделал вывод, причем с горечью и безо всякого злорадства: «Советская власть, когда она в руках евреев, проявляется более выпячено своими отрицательными чертами: евреи грубее, наглее, вороватей, у них больше заносчивости, сильнее третирование населения». И далее смягчающая оговорка: «Может быть, в этих отрицательных свойствах сказывается невысокий уровень развития того еврейского слоя, который энергично впрягся в советскую телегу…» Ну как нынешнему российскому гражданину не оглянуться на Гайдара и Чубайса, Березовского и Гусинского? И не вспомнить публичный чубайсовский призыв – «больше наглости»?
Любопытно, что наблюдения и выводы С. Маслова вполне соответствуют точке зрения нескольких еврейских авторов, объединившихся в сборнике «Россия и евреи» (издан, разумеется, в эмиграции, чуть позже). Авторы были встревожены переизбытком евреев в руководстве «диктатуры пролетариата» в красной России, справедливо усматривая в этом грядущую опасность для еврейства в целом. Книга эта ныне известна, вот для примера лишь краткая цитата: «Теперь еврей – во всех углах, на всех ступенях власти. Русский человек видит его и во главе первопрестольной Москвы, и во главе Невской столицы, и во главе армии… Русский человек видит теперь еврея и судьей и палачом…»
Уже говорилось, что свидетельств частных лиц той поры по «еврейскому вопросу» осталось крайне мало («за антисемитизм вне закона»), но они есть, недавно опубликованы. Вот один лишь пример – дневник писателя Михаила Булгакова за 1923–1925 годы. Очень он был раздражен по поводу тогдашнего всевластия евреев, читаем вот: «Френкель, ныне московский издатель, в прошлом раввин (вероятно и сейчас, только тайный)… Это рак в груди». Круто сказано, однако это у Булгакова отнюдь не случайная обмолвка, а осознанное мнение. Сходных суждений, острых или осторожных, можно ныне отыскать немало и без особенных усилий, в последние годы это стало возможно публиковать.
Каково же было русское отношение ко всем этим явным проявлениям очевидного национального ущемления и унижения? Ну, во-первых, существовала в эмиграции немалая часть бывшей белой армии, объединенной в полувоенный Российский общевойсковой союз (РОВС) – несколько тысяч закаленных бойцов, преимущественно офицеров или казаков. То была сила, и немалая! Ненависть к победителям они сохранили, об этом много говорили и писали, но сделать-то ничего не сумели. Несколько малозначащих терактов в Москве, и все. Зато агенты ГПУ хозяйничали в их зарубежных центрах почти как у себя дома, вспомним пресловутую операцию «Трест» и похищение самих руководителей РОВСа генералов Кутепова и Миллера.
Ну а в России? Никакого серьезного организованного сопротивления и тут оказать не удалось, даже попыток таких не обнаружилось. Прежде всего это объяснялось неслыханным коварством и изощренной провокаторской изобретательностью тогдашних карательных органов. Для них создать целую липовую «партию» или «заговор» было гешефтом совершенно пустячным. Но это лишь одна сторона дела, внешняя. Была тут еще одна подоснова, весьма глубокая.
Покойный ныне писатель Олег Васильевич Волков был, что называется, ровесником века, из родовитых дворян, ставший после революции «лишенцем», хлебнувшим все, что выпало тяжкого на русскую долю, вплоть до тюрьмы и лагеря. Судьбу своего поколения он познал вполне. У него есть небольшой, полный трагизма рассказ, действие происходит как раз в 1920-е годы. Бывший гвардейский офицер живет под другим именем, где-то служит. Но каждый год в полковой праздник он в своем подвале надевает сохранившийся мундир и в одиночестве «празднует». Кто-то донес, и в подвал стали ломиться. Герой, закаленный солдат, принимает решение: нет, он не станет отстреливаться, ну, убьет он еще пару несчастных русских мужиков, а зачем, а потом? И он пускает пулю в себя… Это нежелание бессмысленно проливать братскую кровь воздействовало сильнее всего на многих ненавистников революции, что, например, отчетливо прослеживается в судьбе известного генерала Брусилова, который не принимал еврейских и всяких иных комиссаров.
Именно с 20-х годов великое множество советских евреев, в особенности в сфере искусства, литературы и журналистики, стали брать себе псевдонимы: как правило, русские имена и фамилии. Список таких лиц занял бы целую книгу, не станем о том подробно. Но вот что характерно: попытка «раскрыть псевдонимы» вызывает не только у их носителей, но и множества иных евреев острую враждебность. В пятидесятых годах на тему о псевдонимах высказался Михаил Шолохов. Знаменитого лауреата Нобелевской премии по сей день костерят за это «антисемитом». Но почему, почему же? Ведь не о преступниках или больных дурными болезнями идет тут речь?
Рассказывали, что В. Сырокомский, возглавлявший по существу в 1970-х годах «Литературную газету», шутливо призывал своих присных: «Давайте мне евреев с русскими фамилиями!» Вопрос об именах и псевдонимах стоит очень остро в кругах российской интеллигенции (среди простого народа он не существует лишь при полном отсутствии тут гласности). Как-то автор этих заметок на одном собрании, куда сходятся самые разные люди, был представлен солидному, приятной внешности человеку, тот назвался: Даль Орлов.
Ну, как было не узнать известного всей стране человека – кинокритика, редактора популярного журнала «Советский экран», ведущего телепередачу с многомиллионной аудиторией «Кинопанорама». Состоялся, как всегда в таких случаях, обмен пустоватыми репликами, и я, чтобы проявить подчеркнутый интерес к случайному собеседнику, спросил: «А что, вас назвали в честь известного филолога?» Воспитанный собеседник проявил некоторую нервозность и ответил уклончиво. Исчерпав пустой разговорчик, мы раскланялись, а наш общий знакомый зашептал мне на ухо: «О чем ты спросил?! Мы с ним выросли в одном местечке, настоящее его имя – Гедали Магазинер…»
У многих евреев на вопрос о псевдонимах существует привычный ответ– они вынуждены скрываться вследствие государственного антисемитизма, вот если бы его не было, тогда… Любопытно. В идеократической стране на верхние посты идеологии допускаются люди разнообразные, но в любом случае – проверенные. Должность «Орлова» по советским правилам – это номенклатура Секретариата ЦК; перед утверждением все необходимые бумаги кандидата на такую должность проходят через множество кабинетов, где украшаются соответствующими визами. Так вот: те, кто разрешительные визы ставил, они-то все прекрасно знали, каково истинное наименование «Орлова», но его на важный пост согласно пропустили. Если таковое называется «государственным антисемитизмом», то что же есть тогда «государственный сионизм»?
В многонациональной стране, где проживает многочисленное и влиятельное еврейство, Гедали Магазинер имеет полное право выступать толкователем российского кино. Если он будет говорить серьезные и интересные вещи, люди скажут: «Какие умные эти евреи!» Если же он будет нести пошлость и лживую отсебятину, пусть отвечает сам, а не отсутствующий в природе «русский» по кличке Даль Орлов.
В Тель-Авиве издается журнал «22», орган недавних выходцев из России. В справках об авторах, помещаемых в конце каждого номера, нередко имеется примечательная помета, даваемая в скобках вслед за именем: «псевдоним». Очень разумно, издатели явно учли тут печальный советский опыт! Да, есть право любого печатающегося человека избрать себе любую подпись, но ведь читателям тоже не безразлично, выступает ли автор под своим именем или по каким-либо причинам скрыл его. Странно было бы наблюдать по телевизору выступление человека в маске… Литературные клички – порождение далекого прошлого, когда сочинительство было делом узкого круга, а «средства массовой информации» еще не сложились. Да и слишком уж много накопилось в истории случаев, когда с помощью фальшивых личин дурачили людей. Вот и следовало бы в наших оглавлениях оговариваться: «Алексин (псевдоним)», «Ананьев (псевдоним)», «Арбатов (псевдоним)»… И так далее до конца алфавита.
«Счастливые» для поколения «пламенных революционеров» 1920-е годы закончились, наступили 1930-е, для большинства из них ставшие весьма печальными. Много, очень много их стало жертвами «необоснованных репрессий», как плакали позже духовные наследники этих самых «пламенных». Особенно впечатляет тут словечко «необоснованные». Тут есть очевидное противопоставление репрессиям, так сказать, «обоснованным», то есть против попов, дворян, кулаков, казаков и «буржуазной интеллигенции». Их-то не жалко было ни тогда, ни в пору позднейшей «реабилитации».
Политическая история 1930-х годов и приход к единоличной власти Сталина в настоящее время хорошо изучены и описаны с самых различных сторон, любой заинтересованный гражданин может выбрать любую точку зрения. Нет сомнений, что в середине 1930-х страна пережила нечто вроде английской «славной революции» или наполеоновской контрреволюции. Но имелась в тогдашней истории России одна существенная, принципиальная разница. В революционной и послереволюционной Англии и Франции у власти находились французы и англичане, горячие патриоты своей родины, они и сделали их великими мировыми державами. В революционной же России, наоборот, власть захватили нерусские космополитические силы, которые были не только равнодушны к русской исторической сути, но даже прямо и открыто ненавидели страну и народ, кем безраздельно и жестоко правили.
Сталина ненавидели и ненавидят наследники «пламенных революционеров» и их духовные родственники во всем мире. Ведь именно он провел очищение верхов Советской империи, правопреемницы императорской России, от яростных русоненавистников, значительную долю которых составляли, как известно, евреи. Как ни относись к Сталину, но все же спросим: лепо ли, чтобы Англией или Францией правили франко-ненавистники и англофобы? Случившееся с революционной Россией есть, несомненно, исторический нонсенс, как на это дело ни посмотри. Так не могло долго продолжаться в великой державе, а жестокость Сталина никак уж не более злодейств Троцкого и иных.
Что же произошло в 1930-х годах в ходе русско-еврейской войны? Бросается в глаза главное – верхушка партийно-государственного руководства перестала быть еврейской или про-еврейской. Прежнюю, послереволюционную, в своем большинстве отправили известно куда, а оставшиеся притихли. Подчеркнем, что это вовсе не было проявлением сталинского «антисемитизма», а прямой государственной необходимостью – нельзя вести большое строительство руками профессиональных разрушителей.
Да, оставшийся на вершине власти Каганович уже не призывал «задрать подол матушке-России», не рушил православных храмов, а деятельно занимался хозяйственными делами гигантского масштаба. На этом поприще еврейская энергетика вообще нашла себе достойное применение, вспомним Ванникова, Зальцмана, Иоффе и многих, многих иных, они вместе с русским народом строили великую советскую индустрию. Сталин как бы переключил разрушительный дух революционного еврейства России на положительные дела в хозяйственной сфере.
В кровавых чистках 1930-х годов содержался, помимо очевидного политического, еще и значительный национально-культурный смысл, до сих пор, кажется, недооцененный. В официальной партийной идеологии не исчезла, разумеется, совсем, но в значительной мере была приглушена традиционная марксистско-ленинская, троцкистская русофобия. Это впечатляюще отразилось в искусстве предвоенных лет, эстетический и нравственный уровень которого был исключительно высок. Еще недавно Эйзенштейн по сценарию Бабеля снимал «Бежин луг» про доносительный подвиг Павлика Морозова, где ключевой сценой стало своего рода ритуальное разорение православного храма. Но уже в 1938-м году тот же Эйзенштейн снял потрясающий патриотический фильм «Александр Невский», где звучала гениальная музыка Прокофьева и блистал талант русского актера Черкасова. И Мейерхольду уже не пришлось корежить русскую театральную классику, зато засияло созвездие МХАТа. Ясно, что при всевластии Троцкого и Луначарского эти благие перемены были бы немыслимы.
Русское искусство со второй половины 1930-х годов словно пробудилось от русофобского дурмана. В России народный дух яснее всего проявлялся в песенном творчестве. 20-е годы в этом отношении равны нулю (музыка белого лагеря, часто весьма выразительная, тут, разумеется, не в счет). Пытались приучить к пению светловскую «Гренаду», но ее деревянная мелодия никак для русского распева не подходила, а слова оказались корявыми: «Яблочко-песню держали в зубах» – это как? Даже морские львы в цирках «держат» шары на носу, а не «в зубах». Или: «Отряд не заметил потери бойца», «отряд», видите ли, может чего-то «замечать» или «не замечать», чувствовать или быть нечувствительным.
Десяток лет спустя над страной стали звучать песни русского поэта Василия Лебедева, по молодости приклеившего к своему имени «пролетарскую» кличку Кумач. Слова его «Нам песня строить и жить помогает», «Кто ищет – тот всегда найдет!» и множество иных органично вошли в русский язык, стали словами-символами. Именно на этих образах воспитывалось поколение, отстоявшее Родину в дни страшных испытаний. Кстати уж, и сам Светлов (Шенкман) после косноязычной «Гренады» написал добротную песню «Каховка». Как видно, сталинский поворот к национальной культуре оказался полезен и для многих русскоязычных евреев. Однако – и это надо подчеркнуть – еврейская идеологическая поросль, взращенная в коминтерновские времена, встретила этот сталинский поворот крайне враждебно. Разумеется, в те времена публично о том было высказываться невозможно, о том выяснилось из позднейших мемуаров (Л. Разгон и др.) и публикаций.
Начавшаяся Отечественная война, как ни покажется странным, не только не приостановила войну русско-еврейскую, но и обострила ее, хотя и происходило то в глубоком сокрытии от всякой гласности. До самых последних лет о том ходили только неверные слухи, но теперь появились документальные публикации, поэтому малоизвестные обстоятельства могут быть прояснены по достоверным источникам.
В мае 1944 года на фронтах великой войны заканчивалось кратковременное затишье – последнее вплоть до Дня Победы. Наши готовили знаменитую операцию «Багратион» в Белоруссии, союзники – высадку в Северной Франции, немцы и их оставшиеся союзники (Румыния, Венгрия, Хорватия, Словакия) готовились исключительно к обороне. Тогда же произошло незаметное событие в мире советской идеологии, ставшее известным полвека спустя из скромной ученой публикации. 18 мая в Москве состоялось узкое совещание историков, созванное ЦКВКП(б). Несмотря на полную закрытость события, споры там шли принципиальные.
В самые тяжкие месяцы 1941 года в выступлениях И. Сталина был сделан очевидный поворот в сторону русско-патриотических ценностей. Итогом этой идейной перестройки в армейской среде стал приказ начальника Главпура Л. Мехлиса от 10 декабря 1941 года, где лозунг (на газетах, листовках и т. п.) «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» предписывалось заменить на «Смерть немецким оккупантам!» (сам документ был опубликован только через полвека, но знали о том многие).
Все эти примечательные нововведения встретили молчаливое, но упорное и целенаправленное сопротивление еврейской части идеологической верхушки. Уже в сентябре 1942-го (немцы как раз прорывались к Волге) в тихой Алма-Ате выступила историк-марксист Анна Панкратова, одесская еврейка, достойная ученица русофоба Покровского, «ученые труды» ее ничтожны, однако учебники для детей и взрослых она составляла. Панкратова обратилась в Управление агитпропа ЦК с жалобой, что некоторые историки (декан истфака МГУ А. Ефимов и другие) «преувеличивают» наследие Ключевского и иных «буржуазных ученых». Позднее она направила еще несколько писем туда же, последнее от 12 мая 1944 года уже на имя Сталина, Жданова (секретарь по идеологии), Маленкова (оргсекретарь) и Щербакова (в 1942-м сменил Мехлиса на посту начальника Главпура). Одесская революционерка Панкратова не могла, разумеется, возражать против «преувеличения» роли феодала Пожарского, буржуя Минина и реакционера Суворова, но намек-то был именно туда.
Объектом жалоб стал заведующий Управлением пропаганды ЦК Г. Александров, который-де защищает ученых, отрицающих тезис о России как «тюрьме народов» и «жандарме Европы». Заметим, что Александров был доверенным лицом Жданова, ясно, на кого пытались направить гнев Сталина. Панкратову поддержали заслуженные «красные профессора» вполне определенного окраса В. Волгин, И. Минц и Н. Рубинштейн. Совещание в ЦК никакого решения не вынесло, но во всяком случае не поддержало антирусские поползновения Панкратовой и К°. Теперь к Сталину обратились тоже с письмом историки патриотической ориентации – X. Аджемян, А. Ефимов и Е. Тарле. Точных данных нет, но есть все основания предположить, что Сталин благосклонно отнесся к содержанию письма (к академику Тарле он вообще благоволил и беседовал с ним в Кремле 3 июня 1941 года – дата в высшей степени примечательна; заметим для объективности, что Тарле происходил из крещеных евреев, но космополитом не был никогда). Марксистские ортодоксы об этом узнали или почувствовали. 7 сентября того же года Панкратова обратилась с письмом к Жданову (уже не к Сталину!): «глубоко осознаю и сильно переживаю свою вину» и пр. в том же духе. Закаленная в интригах одесситка, однако, ни словом не обмолвилась, в чем именно состояла ее «вина». Как видно, осторожная, но настойчивая попытка еврейских идеологов переменить прорусские настроения Кремля не удалась, но сам факт весьма примечателен.
В годы Отечественной войны решительно и быстро произошел серьезный сдвиг, даже перелом в русском духовном самосознании. Тут есть две стороны дела, пока еще совсем плохо изученные и осмысленные. Главнейшее тут: русскость как национально-духовное проявление перестала быть сугубо отрицательной, что четко проводилось в 1920-х и лишь несколько было приглушено в 30-х годах. Слово «русский» вошло в официальный лексикон в полноправно положительном смысле. Да, пока еще полагалось бранить «царизм», но привычные слоганы вроде «царские генералы» или «тюрьма народов» исчезли надолго.
Более того. Выселение крымских татар или чеченцев, в немалой степени запятнавших себя кровавыми расправами с советскими гражданами (отнюдь не только великороссами), само собой отодвинуло в небытие давние марксистско-ленинские филиппики о «русском империализме» и стенания о бедствиях «угнетенных народов», что носило явно русофобский характер. Сталинский тост за русский народ в 1945-м победном году поставил тут окончательную точку, и надолго: от Хрущева до Горбачева произнесение чего-либо противоположного стало невозможным (хотя цитировать Сталина не полагалось).
Вторая сторона видится в следующем: русский народ перестал бояться еврея-комиссара и еврея-чекиста. Конечно, армейских комиссаров и сотрудников НКВД побаивались (еще бы!), но то был страх перед обычными органами насилия («правопорядка»), а не страх племенной. Разница тут громадная. Хорошо помню, как мальчишка военных лет, что тогда и ровесники, и старшие, и взрослые не стеснялись вслух высказывать отрицательные суждения о евреях (как правило, на бытовой почве, подчас грубые и несправедливые). Однако суть тут не в правильности или неправильности данных оценок, а именно в том, что их стало возможным произносить вслух, хоть и не в печати, разумеется. Тут в народном сознании были как бы сняты исключительные привилегии послереволюционного поколения советских евреев, которые стали в первые полтора-два десятилетия СССР как бы «новым дворянством».
Эти новые обстоятельства проявились и на официальном гласном уровне. Любимый герой популярного стихотворного лубка носил «знаковое» имя Василий Теркин. В известных сочинениях тех лет Алексея Толстого, Леонида Соболева, Всеволода Вишневского, даже полуеврея Симонова и множества иных герои носили сугубо русские имена. Не совсем удобно стало изображать ведущих героев с фамилиями Левинсон, Абрамсон, Штокман и подобными, причем вовсе не потому, что цензура проявляла тут «антисемитизм». Это было лишь, согласно эстетическим принципам той поры, «нетипично»…
В годы войны некоторые ограничения на недавнее всевластие евреев в партийной идеологии стали осторожно проявляться. Достоверных сведений известно мало, но процитируем новейшую «Краткую еврейскую энциклопедию» с примечательными подробностями:
«Вначале 1943 А. Щербаков потребовал от редактора «Красной звезды» Д. Ортенберга «очистить редакцию от евреев». В июле 1943 Ортенберг был снят с поста редактора газеты. В 1943-м началась массовая чистка евреев в Главном политуправлении Красной Армии и политуправлениях фронтов. Снятых с должности политработников-евреев стали отправлять в боевые части» (т. 8, с. 235). В годы войны такую меру следует, безусловно, признать «жестокой», так что недовольство авторов энциклопедии понятно… Отметим лишь, что названные события происходили в том самом году, когда был распущен Коминтерн, а гимном великой страны стал не иноземный «Интернационал», а мощная русская мелодия, начинавшаяся словами «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь», а также «нас вырастил Сталин на верность народу».
Немалую роль в обострении русско-еврейских дел сыграло настойчивое требование Еврейского антифашистского комитета создать в Крыму «Еврейскую Советскую Социалистическую Республику» (Крымская область тогда входила в состав Российской Федерации). Письмо о том за подписью С. Михоэлса и других подано 15 февраля 1944 года (Севастополь был освобожден лишь 9 мая). Кстати, на роль «земли обетованной» в России рассматривалась ими и так называемая «Республика немцев Поволжья», которая только что была очищена от «коренного населения» (крымских татар еще предстояло выселить).
Бесцеремонные домогательства еврейских националистов в ходе кровавой войны хоть и не получили тогда гласного освещения, но стали относительно широко известны. История та ныне плохо освещена как с русской, так и с еврейской стороны, однако совсем недавно опубликованы донесения сексотов той поры, что сильно расширило картину. Например, приводятся слова В. Молотова: «Биробиджан – это опечатка, и ее нужно исправить. Есть свободные территории: Карачаевская автономная область, Калмыкия, которая опозорила себя изменой… Та же участь постигнет и крымских татар, которые помогали немцам… Или, скажем, Республика немцев Поволжья. Все эти территории и смогут быть переданы евреям после войны…» Теперь известно, что эти опрометчивые обещания Молотов дал под влиянием своей супруги – картинка из «Книги Эсфирь» в советском исполнении, один из многих примеров такого рода. Немаловажно и то, что в США Михоэлс и Фефер в 1943 году вели переговоры о Крыме как будущем пристанище евреев всей Европы.
Примечательны и донесения о росте антиеврейских настроений в стране. Приведем лишь один выразительный пример, мнение инженер-майора А. Клячко, члена партии с 1918 года: «Консолидируются силы реакции, для них антисемитизм – это только одно из орудий. Вот, например, маршалы. Кончится война, они потребуют свою долю власти… Головка армии реакционная. Реакция проникает в руководящие круги гражданского аппарата. Силы реакции скоро открыто выйдут на поверхность. Руководство страны дало уже немало авансов. По этим авансам надо будет платить. Поэтому речь идет не только об антисемитизме. Передовым евреям и передовым русским надо объединяться. Речь идет не о защите советских устоев, а о защите элементарной демократии. Надо отстоять демократию…» (Кстати уж, какие знакомые нам слова! И о «демократии», и о «передовых русских» особенно.)
Еще более характерно, что в отмеченных мнениях постоянно называются партийные руководители высшего звена, обвиняемые в «антисемитизме», чаще других Г. Александров, А. Жданов, Н. Хрущев, А. Щербаков, особенно последний. Михоэлс рассказывал о встрече с ним: «Он выслушал ужасные подробности страданий людей, прошедших муки ада, с ледяным, спокойным и бесстрастным лицом абсолютно равнодушного человека…» Михоэлс говорил тут, естественно, о страданиях только евреев.
«Интеллигенция, конечно, не считает советскую власть еврейской, но и она отмечает сильное участие в ней еврейства – участие, которое далеко не соответствует пропорции, которая выражается числом евреев по отношению к числу всего населения России».
Приведя многообразные примеры такого рода из разных сторон тогдашней действительности, Маслов сделал вывод, причем с горечью и безо всякого злорадства: «Советская власть, когда она в руках евреев, проявляется более выпячено своими отрицательными чертами: евреи грубее, наглее, вороватей, у них больше заносчивости, сильнее третирование населения». И далее смягчающая оговорка: «Может быть, в этих отрицательных свойствах сказывается невысокий уровень развития того еврейского слоя, который энергично впрягся в советскую телегу…» Ну как нынешнему российскому гражданину не оглянуться на Гайдара и Чубайса, Березовского и Гусинского? И не вспомнить публичный чубайсовский призыв – «больше наглости»?
Любопытно, что наблюдения и выводы С. Маслова вполне соответствуют точке зрения нескольких еврейских авторов, объединившихся в сборнике «Россия и евреи» (издан, разумеется, в эмиграции, чуть позже). Авторы были встревожены переизбытком евреев в руководстве «диктатуры пролетариата» в красной России, справедливо усматривая в этом грядущую опасность для еврейства в целом. Книга эта ныне известна, вот для примера лишь краткая цитата: «Теперь еврей – во всех углах, на всех ступенях власти. Русский человек видит его и во главе первопрестольной Москвы, и во главе Невской столицы, и во главе армии… Русский человек видит теперь еврея и судьей и палачом…»
Уже говорилось, что свидетельств частных лиц той поры по «еврейскому вопросу» осталось крайне мало («за антисемитизм вне закона»), но они есть, недавно опубликованы. Вот один лишь пример – дневник писателя Михаила Булгакова за 1923–1925 годы. Очень он был раздражен по поводу тогдашнего всевластия евреев, читаем вот: «Френкель, ныне московский издатель, в прошлом раввин (вероятно и сейчас, только тайный)… Это рак в груди». Круто сказано, однако это у Булгакова отнюдь не случайная обмолвка, а осознанное мнение. Сходных суждений, острых или осторожных, можно ныне отыскать немало и без особенных усилий, в последние годы это стало возможно публиковать.
Каково же было русское отношение ко всем этим явным проявлениям очевидного национального ущемления и унижения? Ну, во-первых, существовала в эмиграции немалая часть бывшей белой армии, объединенной в полувоенный Российский общевойсковой союз (РОВС) – несколько тысяч закаленных бойцов, преимущественно офицеров или казаков. То была сила, и немалая! Ненависть к победителям они сохранили, об этом много говорили и писали, но сделать-то ничего не сумели. Несколько малозначащих терактов в Москве, и все. Зато агенты ГПУ хозяйничали в их зарубежных центрах почти как у себя дома, вспомним пресловутую операцию «Трест» и похищение самих руководителей РОВСа генералов Кутепова и Миллера.
Ну а в России? Никакого серьезного организованного сопротивления и тут оказать не удалось, даже попыток таких не обнаружилось. Прежде всего это объяснялось неслыханным коварством и изощренной провокаторской изобретательностью тогдашних карательных органов. Для них создать целую липовую «партию» или «заговор» было гешефтом совершенно пустячным. Но это лишь одна сторона дела, внешняя. Была тут еще одна подоснова, весьма глубокая.
Покойный ныне писатель Олег Васильевич Волков был, что называется, ровесником века, из родовитых дворян, ставший после революции «лишенцем», хлебнувшим все, что выпало тяжкого на русскую долю, вплоть до тюрьмы и лагеря. Судьбу своего поколения он познал вполне. У него есть небольшой, полный трагизма рассказ, действие происходит как раз в 1920-е годы. Бывший гвардейский офицер живет под другим именем, где-то служит. Но каждый год в полковой праздник он в своем подвале надевает сохранившийся мундир и в одиночестве «празднует». Кто-то донес, и в подвал стали ломиться. Герой, закаленный солдат, принимает решение: нет, он не станет отстреливаться, ну, убьет он еще пару несчастных русских мужиков, а зачем, а потом? И он пускает пулю в себя… Это нежелание бессмысленно проливать братскую кровь воздействовало сильнее всего на многих ненавистников революции, что, например, отчетливо прослеживается в судьбе известного генерала Брусилова, который не принимал еврейских и всяких иных комиссаров.
Именно с 20-х годов великое множество советских евреев, в особенности в сфере искусства, литературы и журналистики, стали брать себе псевдонимы: как правило, русские имена и фамилии. Список таких лиц занял бы целую книгу, не станем о том подробно. Но вот что характерно: попытка «раскрыть псевдонимы» вызывает не только у их носителей, но и множества иных евреев острую враждебность. В пятидесятых годах на тему о псевдонимах высказался Михаил Шолохов. Знаменитого лауреата Нобелевской премии по сей день костерят за это «антисемитом». Но почему, почему же? Ведь не о преступниках или больных дурными болезнями идет тут речь?
Рассказывали, что В. Сырокомский, возглавлявший по существу в 1970-х годах «Литературную газету», шутливо призывал своих присных: «Давайте мне евреев с русскими фамилиями!» Вопрос об именах и псевдонимах стоит очень остро в кругах российской интеллигенции (среди простого народа он не существует лишь при полном отсутствии тут гласности). Как-то автор этих заметок на одном собрании, куда сходятся самые разные люди, был представлен солидному, приятной внешности человеку, тот назвался: Даль Орлов.
Ну, как было не узнать известного всей стране человека – кинокритика, редактора популярного журнала «Советский экран», ведущего телепередачу с многомиллионной аудиторией «Кинопанорама». Состоялся, как всегда в таких случаях, обмен пустоватыми репликами, и я, чтобы проявить подчеркнутый интерес к случайному собеседнику, спросил: «А что, вас назвали в честь известного филолога?» Воспитанный собеседник проявил некоторую нервозность и ответил уклончиво. Исчерпав пустой разговорчик, мы раскланялись, а наш общий знакомый зашептал мне на ухо: «О чем ты спросил?! Мы с ним выросли в одном местечке, настоящее его имя – Гедали Магазинер…»
У многих евреев на вопрос о псевдонимах существует привычный ответ– они вынуждены скрываться вследствие государственного антисемитизма, вот если бы его не было, тогда… Любопытно. В идеократической стране на верхние посты идеологии допускаются люди разнообразные, но в любом случае – проверенные. Должность «Орлова» по советским правилам – это номенклатура Секретариата ЦК; перед утверждением все необходимые бумаги кандидата на такую должность проходят через множество кабинетов, где украшаются соответствующими визами. Так вот: те, кто разрешительные визы ставил, они-то все прекрасно знали, каково истинное наименование «Орлова», но его на важный пост согласно пропустили. Если таковое называется «государственным антисемитизмом», то что же есть тогда «государственный сионизм»?
В многонациональной стране, где проживает многочисленное и влиятельное еврейство, Гедали Магазинер имеет полное право выступать толкователем российского кино. Если он будет говорить серьезные и интересные вещи, люди скажут: «Какие умные эти евреи!» Если же он будет нести пошлость и лживую отсебятину, пусть отвечает сам, а не отсутствующий в природе «русский» по кличке Даль Орлов.
В Тель-Авиве издается журнал «22», орган недавних выходцев из России. В справках об авторах, помещаемых в конце каждого номера, нередко имеется примечательная помета, даваемая в скобках вслед за именем: «псевдоним». Очень разумно, издатели явно учли тут печальный советский опыт! Да, есть право любого печатающегося человека избрать себе любую подпись, но ведь читателям тоже не безразлично, выступает ли автор под своим именем или по каким-либо причинам скрыл его. Странно было бы наблюдать по телевизору выступление человека в маске… Литературные клички – порождение далекого прошлого, когда сочинительство было делом узкого круга, а «средства массовой информации» еще не сложились. Да и слишком уж много накопилось в истории случаев, когда с помощью фальшивых личин дурачили людей. Вот и следовало бы в наших оглавлениях оговариваться: «Алексин (псевдоним)», «Ананьев (псевдоним)», «Арбатов (псевдоним)»… И так далее до конца алфавита.
«Счастливые» для поколения «пламенных революционеров» 1920-е годы закончились, наступили 1930-е, для большинства из них ставшие весьма печальными. Много, очень много их стало жертвами «необоснованных репрессий», как плакали позже духовные наследники этих самых «пламенных». Особенно впечатляет тут словечко «необоснованные». Тут есть очевидное противопоставление репрессиям, так сказать, «обоснованным», то есть против попов, дворян, кулаков, казаков и «буржуазной интеллигенции». Их-то не жалко было ни тогда, ни в пору позднейшей «реабилитации».
Политическая история 1930-х годов и приход к единоличной власти Сталина в настоящее время хорошо изучены и описаны с самых различных сторон, любой заинтересованный гражданин может выбрать любую точку зрения. Нет сомнений, что в середине 1930-х страна пережила нечто вроде английской «славной революции» или наполеоновской контрреволюции. Но имелась в тогдашней истории России одна существенная, принципиальная разница. В революционной и послереволюционной Англии и Франции у власти находились французы и англичане, горячие патриоты своей родины, они и сделали их великими мировыми державами. В революционной же России, наоборот, власть захватили нерусские космополитические силы, которые были не только равнодушны к русской исторической сути, но даже прямо и открыто ненавидели страну и народ, кем безраздельно и жестоко правили.
Сталина ненавидели и ненавидят наследники «пламенных революционеров» и их духовные родственники во всем мире. Ведь именно он провел очищение верхов Советской империи, правопреемницы императорской России, от яростных русоненавистников, значительную долю которых составляли, как известно, евреи. Как ни относись к Сталину, но все же спросим: лепо ли, чтобы Англией или Францией правили франко-ненавистники и англофобы? Случившееся с революционной Россией есть, несомненно, исторический нонсенс, как на это дело ни посмотри. Так не могло долго продолжаться в великой державе, а жестокость Сталина никак уж не более злодейств Троцкого и иных.
Что же произошло в 1930-х годах в ходе русско-еврейской войны? Бросается в глаза главное – верхушка партийно-государственного руководства перестала быть еврейской или про-еврейской. Прежнюю, послереволюционную, в своем большинстве отправили известно куда, а оставшиеся притихли. Подчеркнем, что это вовсе не было проявлением сталинского «антисемитизма», а прямой государственной необходимостью – нельзя вести большое строительство руками профессиональных разрушителей.
Да, оставшийся на вершине власти Каганович уже не призывал «задрать подол матушке-России», не рушил православных храмов, а деятельно занимался хозяйственными делами гигантского масштаба. На этом поприще еврейская энергетика вообще нашла себе достойное применение, вспомним Ванникова, Зальцмана, Иоффе и многих, многих иных, они вместе с русским народом строили великую советскую индустрию. Сталин как бы переключил разрушительный дух революционного еврейства России на положительные дела в хозяйственной сфере.
В кровавых чистках 1930-х годов содержался, помимо очевидного политического, еще и значительный национально-культурный смысл, до сих пор, кажется, недооцененный. В официальной партийной идеологии не исчезла, разумеется, совсем, но в значительной мере была приглушена традиционная марксистско-ленинская, троцкистская русофобия. Это впечатляюще отразилось в искусстве предвоенных лет, эстетический и нравственный уровень которого был исключительно высок. Еще недавно Эйзенштейн по сценарию Бабеля снимал «Бежин луг» про доносительный подвиг Павлика Морозова, где ключевой сценой стало своего рода ритуальное разорение православного храма. Но уже в 1938-м году тот же Эйзенштейн снял потрясающий патриотический фильм «Александр Невский», где звучала гениальная музыка Прокофьева и блистал талант русского актера Черкасова. И Мейерхольду уже не пришлось корежить русскую театральную классику, зато засияло созвездие МХАТа. Ясно, что при всевластии Троцкого и Луначарского эти благие перемены были бы немыслимы.
Русское искусство со второй половины 1930-х годов словно пробудилось от русофобского дурмана. В России народный дух яснее всего проявлялся в песенном творчестве. 20-е годы в этом отношении равны нулю (музыка белого лагеря, часто весьма выразительная, тут, разумеется, не в счет). Пытались приучить к пению светловскую «Гренаду», но ее деревянная мелодия никак для русского распева не подходила, а слова оказались корявыми: «Яблочко-песню держали в зубах» – это как? Даже морские львы в цирках «держат» шары на носу, а не «в зубах». Или: «Отряд не заметил потери бойца», «отряд», видите ли, может чего-то «замечать» или «не замечать», чувствовать или быть нечувствительным.
Десяток лет спустя над страной стали звучать песни русского поэта Василия Лебедева, по молодости приклеившего к своему имени «пролетарскую» кличку Кумач. Слова его «Нам песня строить и жить помогает», «Кто ищет – тот всегда найдет!» и множество иных органично вошли в русский язык, стали словами-символами. Именно на этих образах воспитывалось поколение, отстоявшее Родину в дни страшных испытаний. Кстати уж, и сам Светлов (Шенкман) после косноязычной «Гренады» написал добротную песню «Каховка». Как видно, сталинский поворот к национальной культуре оказался полезен и для многих русскоязычных евреев. Однако – и это надо подчеркнуть – еврейская идеологическая поросль, взращенная в коминтерновские времена, встретила этот сталинский поворот крайне враждебно. Разумеется, в те времена публично о том было высказываться невозможно, о том выяснилось из позднейших мемуаров (Л. Разгон и др.) и публикаций.
Начавшаяся Отечественная война, как ни покажется странным, не только не приостановила войну русско-еврейскую, но и обострила ее, хотя и происходило то в глубоком сокрытии от всякой гласности. До самых последних лет о том ходили только неверные слухи, но теперь появились документальные публикации, поэтому малоизвестные обстоятельства могут быть прояснены по достоверным источникам.
В мае 1944 года на фронтах великой войны заканчивалось кратковременное затишье – последнее вплоть до Дня Победы. Наши готовили знаменитую операцию «Багратион» в Белоруссии, союзники – высадку в Северной Франции, немцы и их оставшиеся союзники (Румыния, Венгрия, Хорватия, Словакия) готовились исключительно к обороне. Тогда же произошло незаметное событие в мире советской идеологии, ставшее известным полвека спустя из скромной ученой публикации. 18 мая в Москве состоялось узкое совещание историков, созванное ЦКВКП(б). Несмотря на полную закрытость события, споры там шли принципиальные.
В самые тяжкие месяцы 1941 года в выступлениях И. Сталина был сделан очевидный поворот в сторону русско-патриотических ценностей. Итогом этой идейной перестройки в армейской среде стал приказ начальника Главпура Л. Мехлиса от 10 декабря 1941 года, где лозунг (на газетах, листовках и т. п.) «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» предписывалось заменить на «Смерть немецким оккупантам!» (сам документ был опубликован только через полвека, но знали о том многие).
Все эти примечательные нововведения встретили молчаливое, но упорное и целенаправленное сопротивление еврейской части идеологической верхушки. Уже в сентябре 1942-го (немцы как раз прорывались к Волге) в тихой Алма-Ате выступила историк-марксист Анна Панкратова, одесская еврейка, достойная ученица русофоба Покровского, «ученые труды» ее ничтожны, однако учебники для детей и взрослых она составляла. Панкратова обратилась в Управление агитпропа ЦК с жалобой, что некоторые историки (декан истфака МГУ А. Ефимов и другие) «преувеличивают» наследие Ключевского и иных «буржуазных ученых». Позднее она направила еще несколько писем туда же, последнее от 12 мая 1944 года уже на имя Сталина, Жданова (секретарь по идеологии), Маленкова (оргсекретарь) и Щербакова (в 1942-м сменил Мехлиса на посту начальника Главпура). Одесская революционерка Панкратова не могла, разумеется, возражать против «преувеличения» роли феодала Пожарского, буржуя Минина и реакционера Суворова, но намек-то был именно туда.
Объектом жалоб стал заведующий Управлением пропаганды ЦК Г. Александров, который-де защищает ученых, отрицающих тезис о России как «тюрьме народов» и «жандарме Европы». Заметим, что Александров был доверенным лицом Жданова, ясно, на кого пытались направить гнев Сталина. Панкратову поддержали заслуженные «красные профессора» вполне определенного окраса В. Волгин, И. Минц и Н. Рубинштейн. Совещание в ЦК никакого решения не вынесло, но во всяком случае не поддержало антирусские поползновения Панкратовой и К°. Теперь к Сталину обратились тоже с письмом историки патриотической ориентации – X. Аджемян, А. Ефимов и Е. Тарле. Точных данных нет, но есть все основания предположить, что Сталин благосклонно отнесся к содержанию письма (к академику Тарле он вообще благоволил и беседовал с ним в Кремле 3 июня 1941 года – дата в высшей степени примечательна; заметим для объективности, что Тарле происходил из крещеных евреев, но космополитом не был никогда). Марксистские ортодоксы об этом узнали или почувствовали. 7 сентября того же года Панкратова обратилась с письмом к Жданову (уже не к Сталину!): «глубоко осознаю и сильно переживаю свою вину» и пр. в том же духе. Закаленная в интригах одесситка, однако, ни словом не обмолвилась, в чем именно состояла ее «вина». Как видно, осторожная, но настойчивая попытка еврейских идеологов переменить прорусские настроения Кремля не удалась, но сам факт весьма примечателен.
В годы Отечественной войны решительно и быстро произошел серьезный сдвиг, даже перелом в русском духовном самосознании. Тут есть две стороны дела, пока еще совсем плохо изученные и осмысленные. Главнейшее тут: русскость как национально-духовное проявление перестала быть сугубо отрицательной, что четко проводилось в 1920-х и лишь несколько было приглушено в 30-х годах. Слово «русский» вошло в официальный лексикон в полноправно положительном смысле. Да, пока еще полагалось бранить «царизм», но привычные слоганы вроде «царские генералы» или «тюрьма народов» исчезли надолго.
Более того. Выселение крымских татар или чеченцев, в немалой степени запятнавших себя кровавыми расправами с советскими гражданами (отнюдь не только великороссами), само собой отодвинуло в небытие давние марксистско-ленинские филиппики о «русском империализме» и стенания о бедствиях «угнетенных народов», что носило явно русофобский характер. Сталинский тост за русский народ в 1945-м победном году поставил тут окончательную точку, и надолго: от Хрущева до Горбачева произнесение чего-либо противоположного стало невозможным (хотя цитировать Сталина не полагалось).
Вторая сторона видится в следующем: русский народ перестал бояться еврея-комиссара и еврея-чекиста. Конечно, армейских комиссаров и сотрудников НКВД побаивались (еще бы!), но то был страх перед обычными органами насилия («правопорядка»), а не страх племенной. Разница тут громадная. Хорошо помню, как мальчишка военных лет, что тогда и ровесники, и старшие, и взрослые не стеснялись вслух высказывать отрицательные суждения о евреях (как правило, на бытовой почве, подчас грубые и несправедливые). Однако суть тут не в правильности или неправильности данных оценок, а именно в том, что их стало возможным произносить вслух, хоть и не в печати, разумеется. Тут в народном сознании были как бы сняты исключительные привилегии послереволюционного поколения советских евреев, которые стали в первые полтора-два десятилетия СССР как бы «новым дворянством».
Эти новые обстоятельства проявились и на официальном гласном уровне. Любимый герой популярного стихотворного лубка носил «знаковое» имя Василий Теркин. В известных сочинениях тех лет Алексея Толстого, Леонида Соболева, Всеволода Вишневского, даже полуеврея Симонова и множества иных герои носили сугубо русские имена. Не совсем удобно стало изображать ведущих героев с фамилиями Левинсон, Абрамсон, Штокман и подобными, причем вовсе не потому, что цензура проявляла тут «антисемитизм». Это было лишь, согласно эстетическим принципам той поры, «нетипично»…
В годы войны некоторые ограничения на недавнее всевластие евреев в партийной идеологии стали осторожно проявляться. Достоверных сведений известно мало, но процитируем новейшую «Краткую еврейскую энциклопедию» с примечательными подробностями:
«Вначале 1943 А. Щербаков потребовал от редактора «Красной звезды» Д. Ортенберга «очистить редакцию от евреев». В июле 1943 Ортенберг был снят с поста редактора газеты. В 1943-м началась массовая чистка евреев в Главном политуправлении Красной Армии и политуправлениях фронтов. Снятых с должности политработников-евреев стали отправлять в боевые части» (т. 8, с. 235). В годы войны такую меру следует, безусловно, признать «жестокой», так что недовольство авторов энциклопедии понятно… Отметим лишь, что названные события происходили в том самом году, когда был распущен Коминтерн, а гимном великой страны стал не иноземный «Интернационал», а мощная русская мелодия, начинавшаяся словами «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь», а также «нас вырастил Сталин на верность народу».
Немалую роль в обострении русско-еврейских дел сыграло настойчивое требование Еврейского антифашистского комитета создать в Крыму «Еврейскую Советскую Социалистическую Республику» (Крымская область тогда входила в состав Российской Федерации). Письмо о том за подписью С. Михоэлса и других подано 15 февраля 1944 года (Севастополь был освобожден лишь 9 мая). Кстати, на роль «земли обетованной» в России рассматривалась ими и так называемая «Республика немцев Поволжья», которая только что была очищена от «коренного населения» (крымских татар еще предстояло выселить).
Бесцеремонные домогательства еврейских националистов в ходе кровавой войны хоть и не получили тогда гласного освещения, но стали относительно широко известны. История та ныне плохо освещена как с русской, так и с еврейской стороны, однако совсем недавно опубликованы донесения сексотов той поры, что сильно расширило картину. Например, приводятся слова В. Молотова: «Биробиджан – это опечатка, и ее нужно исправить. Есть свободные территории: Карачаевская автономная область, Калмыкия, которая опозорила себя изменой… Та же участь постигнет и крымских татар, которые помогали немцам… Или, скажем, Республика немцев Поволжья. Все эти территории и смогут быть переданы евреям после войны…» Теперь известно, что эти опрометчивые обещания Молотов дал под влиянием своей супруги – картинка из «Книги Эсфирь» в советском исполнении, один из многих примеров такого рода. Немаловажно и то, что в США Михоэлс и Фефер в 1943 году вели переговоры о Крыме как будущем пристанище евреев всей Европы.
Примечательны и донесения о росте антиеврейских настроений в стране. Приведем лишь один выразительный пример, мнение инженер-майора А. Клячко, члена партии с 1918 года: «Консолидируются силы реакции, для них антисемитизм – это только одно из орудий. Вот, например, маршалы. Кончится война, они потребуют свою долю власти… Головка армии реакционная. Реакция проникает в руководящие круги гражданского аппарата. Силы реакции скоро открыто выйдут на поверхность. Руководство страны дало уже немало авансов. По этим авансам надо будет платить. Поэтому речь идет не только об антисемитизме. Передовым евреям и передовым русским надо объединяться. Речь идет не о защите советских устоев, а о защите элементарной демократии. Надо отстоять демократию…» (Кстати уж, какие знакомые нам слова! И о «демократии», и о «передовых русских» особенно.)
Еще более характерно, что в отмеченных мнениях постоянно называются партийные руководители высшего звена, обвиняемые в «антисемитизме», чаще других Г. Александров, А. Жданов, Н. Хрущев, А. Щербаков, особенно последний. Михоэлс рассказывал о встрече с ним: «Он выслушал ужасные подробности страданий людей, прошедших муки ада, с ледяным, спокойным и бесстрастным лицом абсолютно равнодушного человека…» Михоэлс говорил тут, естественно, о страданиях только евреев.