Страница:
Дженни была единственным белым ребенком на южном берегу. Тут жили и негритята, и индейцы. Иногда Дженни играла с ними. Папа смастерил ей качели на задворках автостоянки. Хотя здесь и так было много мест для игр — под мостом, на мелководье, на речных бродах в излучине реки…
Дженни играла с другими детьми только днем, в хорошую погоду. Такое тогда было время — люди осторожничали, особенно в их городке. «Не смей ходить в гости к белым!» — говорили чернокожие родители своим чадам. А маленьких индейцев ни о чем предупреждать было не нужно — они все знали и так.
Так уж получилось, что у Дженни было одинокое детство. Она рано выучилась читать. А воскресным утром отец водил ее на северный берег в библиотеку Карнеги, и она выбирала столько книг, сколько могла унести. Устав от чтения, Дженни выдумывала собственные истории: сочиняла себе друзей, братьев, сестер… И если она была дочерью вождя краснокожих и помогала заблудившимся пионерам найти дорогу, то в фургоне вместе с ней обязательно ехали дети. А когда Дженни была астронавтом, на борту космического корабля рядом с ней находилась дюжина приятелей. В своих фантазиях она никогда не была одинокой.
Отец восхищался силой ее воображения. Подчас он сам подначивал Дженни, заставляя работать ее воображение: «Вон те, двое, у будки с афишами — кто это, как ты думаешь?» И она сочиняла про них целый рассказ, а порой сразу два или три. Отец мог слушать ее без конца, изредка задавая вопросы. Когда Дженни умолкала, он крепко сжимал ее в объятиях: «У тебя мамино воображение!» Это он особенно в ней любил.
Дженни жилось бы легче, если бы она все время оставалась на южном берегу, пересекая реку только затем, чтобы попасть в библиотеку или в магазины. Но ведь на той стороне и школа Брауни, и балетные классы. Том устроил ее в начальную школу и записал во все кружки сразу, что, по его мнению, приличествовало белой девочке.
В школе было очень мило, в кружках забавно, но Дженни всегда знала, что она не такая, как все. Костюмы на праздник Всех Святых папа покупал в дешевом магазине. Если один раз она была привидением, то в следующем году — клоуном. А подружки изображали и принцесс, и невест, и цыганок. Том пришивал ей на форменное платье белые подворотнички неумелыми стежками, большими и неровными. Мамы других девочек делали это на швейных машинках, красивыми разноцветными нитками — основная нить была одного цвета, а на шпульке — другого.
Дженни никогда не жаловалась отцу и старалась не отличаться от других детей. Когда школа Брауни выезжала на экскурсию, дети брали с собой завтраки в хорошеньких маленьких коробочках. Дженни видела сэндвичи подружек — мамы аккуратно срезали с хлеба все корочки. И она украдкой, озираясь, разворачивала свой сэндвич и отщипывала корки, быстро проглатывая их, чтобы никто не заметил. Но сэндвич все равно выходил некрасивый — края хлеба были мятые и неровные.
Она постоянно спрашивала о матери. Дженни было всего восемь месяцев, когда погибла Лили, поэтому девочка просто не могла ее помнить.
— Расскажи мне о ней! — умоляла она отца. — Какая она была? Красивая? Хорошо одевалась?
— Ну конечно, дорогая… разумеется…
— А какие у нее были платья? Папочка, расскажи подробнее!
Отец честно старался:
— Ну… у нее была зеленая блузка…
— Это я знаю. Она в ней на фотографиях. А еще что? Платья, платья она носила? Красивые?
— Ну да, наверняка… но, милая, послушай, я не помню. Самое главное — что у тебя ее фантазия.
— А какие у мамы были волосы? — Дженни понимала, что замучила отца, но не могла остановиться: это было слишком важно.
— Она умела делать красивые прически?
— Ну, у нее были длинные волосы, обычно она их распускала, а в жару закалывала на затылке.
— Она здорово управлялась с ними?
— Скорее всего… но, возможно, я не совсем понял твой вопрос.
«Смогла бы она красиво меня причесать?» — вот что имела в виду Дженни. Ну конечно, смогла бы! Ведь она была — мама. И звали ее Лили. Какое прелестное имя! Женщина с таким именем обязана уметь делать чудесные прически.
Мама по имени Лили пекла бы пироги для школьных вечеринок, выбирала бы для Дженни в магазинах красивые платья, убирала бы ее волосы перед концертами, срезала бы корочки с хлеба, готовя сэндвичи. Дженни верила в это всем сердцем. И это не было ее очередной выдумкой.
Ужасно было расти без мамы. Иногда с девочкой происходили странные вещи. Они смущали ее. Однажды у нее зачесалось в таком месте, о котором и говорить-то неохота. Ночи напролет Дженни не могла заснуть от ужасного зуда. Ей казалось, что с нею происходит нечто стыдное. Конечно, маме она сказала бы сразу: отвела бы ее в сторонку и по секрету поведала бы обо всем. И мама бы это уладила, обо всем позаботилась бы — и никто бы ни о чем не узнал. А папе она не могла ничего сказать и тянула время. Но однажды среди ночи зуд стал невыносимым.
Дженни понимала, что папа не должен ее осматривать, и он отвел ее в пункт первой медицинской помощи. В столь поздний час там были странные люди, все под мухой, и от них дурно пахло. Том все время обнимал дочку. Причина была проста: кто-то укусил ее, когда она плескалась в реке. Потом Дженни натерла там резинкой от трусиков, и в ранку попала инфекция.
Если бы мама была жива! Дженни не мучалась бы три ночи подряд и не попала бы в такое мерзкое место из-за паршивого укуса.
Время шло, многое становилось проще. Никто не подсмеивался над тем, что она не похожа на других. Дженни всегда была весела и очень забавна, но своих тайн никому не раскрывала. Дженни нравилось быть в школе на особом положении. У нее не было закадычной подруги. Но она считалась девчонкой, на которую можно положиться. Если кому-то из маленьких индейцев нужно было передать что-то своей «бледнолицей сестричке», это делалось через Дженни. Когда она уже училась в средней школе, учительница театрального мастерства собралась поставить пьесу из истории гражданской войны на Юге и очень хотела узнать, не откажутся ли чернокожие ребята ей помочь. Она спросила об этом Дженни. Девочка знала, но ей не составило никакого труда выяснить. Она села в автобус, переехала через мост вместе с детьми негров, и те выложили ей все, что об этом думали: «Ни за что на свете не будем изображать рабов».
За три года до окончания школы в первый день учебного года школьный автобус проехал по южной стороне реки, потом прогромыхал по выбоинам старого моста. Громко заскрежетали тормоза, и автобус остановился в самом начале Мэйн Стрит.
Раньше здесь никогда не останавливались. На Мэйн Стрит располагались в основном магазины, офисы по торговле недвижимостью, страховые конторы. Жилых зданий тут было мало, и непонятно, кто в них жил. Вечерами, после закрытия магазинов, улицы мгновенно пустели. Никто не играл в мяч, не катался на велосипедах… Но сейчас стало ясно, что кто-то из ребят живет именно здесь.
В автобус вошел высокий и стройный темноволосый парень. Он скользнул взглядом по лицам — с одной стороны прохода сидели бронзовокожие индейцы с лоснящимися черными волосами, по другую сторону — чернокожие. Спереди в одиночестве сидела веснушчатая белая девчонка. Занятным был этот школьный автобус.
Обычно в сентябре везде холодно, дует резкий ветер, но в Оклахоме начало сентября ничем не отличается от августа — такое же жаркое и золотое…
Мать мальчика, возможно, считала их переезд «сменой декораций» и началом новой жизни, но сыну было видней. Автобус, полный плебеев, парий, аутсайдеров, служил лучшим подтверждением тому, что жить в нижней части города — предел падения.
Он плюхнулся на сиденье напротив белой девчонки. Та дружелюбно представилась.
— А меня зовут Брайан О'Нил, — ответил он.
…Уже год Дженни слушала рассказы Брайана о его жизни. Но он все еще скрывал свою боль. Мать его вышла замуж за дрянного парня. Тот сильно пил, и в конце концов она оставила мужа и переехала в родной город — больше податься было некуда. Они смогли позволить себе только крохотную квартирку над магазинчиком тканей. У Брайана была небольшая спальня, а миссис О'Нил приходилась спать на диване-кровати в гостиной.
У нее была цель жизни — доказать людям, что она удачлива и не хуже других. Все надежды возлагались на Брайана. Он сделает их семью респектабельной!
Брайан, в свою очередь, хотел доказать всем, что не похож на отца — даже тем, кто его и в глаза не видел. Он был не прочь преуспеть, но респектабельным становиться не собирался. Об этом мечтала его мамаша и потому всю жизнь давила на сына, контролируя каждый шаг. А он жаждал свободы.
Брайан владел способностью молниеносно оценивать ситуацию, хотя и был сыном алкоголика. И когда в тот день он вошел в автобус после занятий, его заинтриговала, и даже более того, очаровала единственная белая девушка на переднем сиденье.
Сразу непонятно было, из какой она семьи. Она не принадлежала к элите, но и не была похожа на дочку кочегара или фермера. Не чернокожая, не индианка… Просто Дженни. Все ее знали, все любили. Девочки из лучших семейств запросто общались с нею. Если учительница просила ее раздать учебники и она поднимала стопку книг чуть ли не выше ее самой, со своего места молниеносно вскакивал чернокожий юноша, чтобы помочь ей.
Но в автобусе она сидела в одиночестве. И по школьным коридорам гуляла одна. Никакая другая девушка в школе не вынесла бы такого, а этой хоть бы что!
Она казалась Брайану самым свободным человеком на свете. Таких он еще не встречал.
В тот же день он шел по мосту, разыскивая ее. Найти Дженни не составило труда. Было жарко, и она играла в баскетбол с индейскими ребятами на пришкольном стадионе. При виде этого странного белого парня индейцы ретировались.
Дженни была в обрезанных выше колен джинсах, а влажная от пота маечка обрисовывала юные формы. Она кинула Брайану мяч. Он поймал его, но вместо того, чтобы бросить в корзину, подошел и подал ей. Он был совсем неспортивным.
— Я лучше посмотрю, как ты играешь.
— Ой, нет! — Утром в автобусе Дженни чувствовала себя с ним запросто, но вот сейчас… взгляд этого парня… Это было непривычно. Она неловко поежилась и крепче прижала к себе мяч. — Мне все равно нужно идти. Я обещала помочь папе.
— Твой папа дома? — Брайан хорошо знал, что за отцы бывают дома в три часа дня. Но не привык, чтобы с этим так легко мирились.
— Наверное, — ответила она. — Может, уже пришел, а может, и нет. Он работает так близко от дома, что трудно сказать…
Дженни несла чепуху. Хорошо бы, если этот парень перестал глазеть на нее. Но почему-то не хотелось, чтобы он уходил. Пусть бы он остался, но при этом перестал на нее пялиться.
— А хочешь, пойдем со мной? Познакомлю с отцом. — Все будет о'кей — ведь ее отец всем всегда нравится.
Дженни еще никогда не входила в бильярдную с парнем. Том Коттон не знал, как себя вести. Он просто протянул Брайану руку, как взрослому.
— Сегодня чистим фильтры. Это муторное занятие. Будем рады, если поможешь…
Брайан ничего не смыслил в фильтрах, сливных трубах и дренажной системе, но ему было приятно, что взрослый мужчина разговаривает с ним на равных. Правда, мать не одобрила бы его поведения. Ведь бильярдная — вовсе не респектабельное заведение… И он застрял здесь на целый день. А когда следующим утром вошел в автобус, то сел не напротив Дженни, а рядом.
…Девушка и парень сидели в автобусе рядом, вместе ходили в школу — этого было вполне достаточно, чтобы все окрестили их «парочкой». То, что Дженни — девушка Брайана, стало общеизвестным и неоспоримым фактом гораздо раньше, чем они сами это поняли.
Их сильно тянуло друг к другу. Брайан постоянно стремился что-то доказать всем в городе, а Дженни давно все доказала. С нею он мог расслабиться, стать самим собой.
Дженни же всегда была сама собой. Давно уже перестала общипывать корочки с сэндвича. Это все равно не имело смысла. Ее притягивало к Брайану то, — и это было так удивительно, почти непостижимо, — что ему нравилась ее необычность. И даже то, что она была сущим профаном в обыкновенных «девичьих штучках».
— Ну, и что с того? — спрашивал он, когда Дженни робко жаловалась ему, что все ее блузки однотонные, а подружки накупили себе модных блузочек в клетку.
— Только как же девчонки будут ходить все одинаковые? Как будто бы подписались на газету, которую я не получаю.
— Ну и дрянная газетенка, скажу тебе. Брось, Джен, девчонки с ума сходят по модным шмоткам, это для них головная боль, а не радость. А ты всегда такая радостная!
Брайан обожал это в ней и восхищался ее воображением. Какую свободу она обретала в своих фантазиях! Могла мысленно перенестись куда угодно, вообразить себя кем угодно… Брайан знал, что хочет быть актером. Он уже обнаружил в себе способности, и любимым его занятием было входить в образ какого-нибудь героя, листая книгу. Это давало ему столь желанную свободу. А Дженни книга не требовалась. Она выдумывала истории сама.
Каждый из них возлагал свои надежды на их отношения. Он мечтал чувствовать себя независимым, не отчитываться ни перед кем — и надеялся научиться этому у нее. А Дженни хотела иметь друга, товарища, избавиться, наконец, от одиночества. Будь она ревнивой собственницей, их отношения не продлились бы и недели. Но она этого просто не умела. Ей в голову не приходило приставать к нему с расспросами, чем он занимался без нее (как всегда поступала мать Брайана). Дженни же интересовала только их доверительная, душевная близость, когда они оставались наедине. А это у них было.
Они строили планы о том, как поедут в Нью-Йорк. Брайан станет актером. Дженни будет писать для телевидения. Сидя целыми днями на пыльной дамбе или в тени тополей, они болтали и мечтали. Светло-коричневые воды реки были почти неподвижны в летнюю жару…
Дженни пришла в восторг от перспективы переезда в Нью-Йорк. Она была уже достаточно взрослой, чтобы понять, чем пожертвовал ради нее отец. Том Коттон все-таки в душе оставался бродягой. Его жизнью были соревнования, душные прокуренные комнаты с низкими потолками, мелькающие неоновые надписи «свободно»… С каждым годом в нем нарастало беспокойство.
Она помогала ему в зале чем могла — раскладывала на полках около кассы конфеты и жвачку, звонила в компанию по ремонту, когда выходил из строя автомат для попкорна, заведовала всей бухгалтерией и счетами. Но вовсе не это было нужно от нее Тому. Он хотел, чтобы она поскорее выросла. Тогда можно будет закрыть свой зал и вернуться к бродячей жизни.
Весь последний курс Дженни и Брайан подрабатывали и копили деньги. Уже и билеты были куплены. Через неделю после выпускных экзаменов они уедут. А вечером, накануне отъезда, они впервые переступили черту…
В течение всех этих лет они очень редко касались друг друга, не в пример другим подросткам, постоянно тискавшимся. Если даже вдруг что-то возникало, Брайан первый давал задний ход: «Не стоит начинать, если мы не знаем, чем закончим. А кончить, как мои родители, не хочу». Его родителям в свое время пришлось пожениться — деваться было уже некуда.
… Из романов Дженни знала, что обычно все бывает не так. Это она должна противиться, а ему полагается быть охваченным безрассудной страстью. Необузданные порывы, животная похоть — вот что он должен был ощущать, как явствовало из книг. Ну, а он ничего такого не чувствовал.
И Дженни решила, что это ее вина. Она недостаточно хорошенькая, не слишком ласковая, и к тому же мало смыслит в «девичьих штучках». Когда они впервые очутились в постели, то, что там произошло, не имело ничего общего с тем, о чем написано в книгах. Все было быстро и очень больно. Брайан громко и тяжело дышал, его тело содрогалось в сильных спазмах. Он был сам на себя не похож.
Они находились в ее спальне. Урчал кондиционер в окошке, заглушая все прочие звуки. Как Дженни хотела, чтобы окно было открыто! С улицы доносились бы голоса играющих в крикет, хлопанье дверей автомобилей, скрежет тормозов, глухой шум людских голосов на автостоянке… Она выросла среди этих звуков — сейчас бы они ее успокоили.
«Ничего удивительного. С какой стати все это должно сильно отличаться от балетных экзерсисов?» Она почувствовала, что лежащий рядом Брайан пошевелился и приподнялся на локте. Что он скажет? Наверняка он разочарован.
— Мы едем в Нью-Йорк, — он сел в постели. — Мы уберемся из этого городишки. Сейчас я впервые до конца в это поверил.
Значит, он не разочаровался в ней? Дженни затопила волна облегчения. Ну конечно, он ни чуточки не расстроен. Ведь он же отлично знает, что она не как все. Именно это ему в ней нравится.
Ну и пусть она никуда не годится в постели! Что это меняет? Просто у них будет еще один секрет, который свяжет их еще крепче.
На следующее утро Том Коттон был грустен. Он закрывал, наконец, свою бильярдную. И хотя он уже вновь грезил бесконечными дорогами, ему было жаль, что детство Дженни кончилось.
— С чего это ты вдруг взяла и выросла? — он крепко обнял ее.
— Но разве не именно это входило в твои планы, пап? Ну, чтоб я поскорее выросла?
— Дурацкие это были планы, Дженни. Глупее некуда…
А на другом берегу реки в квартирке над магазином тканей миссис О'Нил пребывала в глубочайшем шоке. Ей нечего было больше ждать, не на что надеяться. Брайан был ее жизнью. До всего остального ей дела не было. И вот он уезжает. Она была в ярости: «Вылитый отец! Вот кто во всем виноват! Проклятый пьяница, и еще эта мерзкая Дженни Коттон».
…Первый год в Нью-Йорке был трудным. Но все было чертовски забавно. Брайан и Дженни пробавлялись случайными заработками, ютились в крохотных каморках. Даже потратив последний доллар, они не опечалились. Подвернулся захудалый бильярдный зальчик, Дженни умела играть на бильярде, хотя по ней нельзя было этого сказать. Такая девчонка всегда могла подзаработать на квартиру.
Потом кое-что изменилось. Брайан получил крошечную роль в мыльной опере. Дженни постоянно слонялась с ним по студиям, и ее жизнерадостность помогла ей получить работу. Она стала ассистентом режиссера. Работа над сериалом шла нервно, неудачливые звезды все время настаивали, чтобы им переписали реплики. Чутье Дженни к тексту было собачьим, и очень скоро она попала в группу сценаристов. Ей было девятнадцать, она не училась в колледже. Ну и что с того? Есть только один способ научиться писать для телевидения — сесть и начать писать.
Она была прирожденным сценаристом. Достаточно дать ей «разбивку» — краткое содержание сцен, и объяснить смысл каждой в отдельности — и она с легкостью сочиняла диалоги. Позже она сама стала писать «разбивки», помогая главному сценаристу. А в другом шоу она уже была консультантом — ответственной за «короткие истории», которые продолжались не долее пары месяцев. К тому времени она делала уже все, кроме работы главного сценариста.
Брайан подбадривал ее. Его планы были куда грандиознее. А как насчет собственного сериала? Почему бы не создать свой мир, свои сюжеты, своих героев? Ведь воображение у нее, мягко говоря, не хуже, чем у других!
Это было смешно. Немыслимо. Как часто на телевидении запускают в производство новый мыльный сериал? Раз в несколько лет? Это было даже труднее, чем протолкнуть сценарий. Дженни и не особенно дергалась: у нее были Брайан и мечта, с которой она не расставалась. Ее герои все время были с ней, а мысли витали где-то далеко, в Англии эпохи Регентства. Она начала даже писать роман. Но это было не по ней. У любого романа обязательно есть финал, а ее истории казались бесконечными. К тому же в романе всегда есть центральная пара — герой и героиня, а Дженни хотелось, чтобы все персонажи были героями и героинями, у них у всех должна быть захватывающая жизнь. Дженни словно родилась на свет для того, чтобы сочинять мыльные оперы. Это был ее стиль. Такова была ее миссия на этой земле.
И она начала писать «библию» своего будущего сериала — характеристики героев, подробные описания мест действия, наброски развития сюжета на два года вперед, сразу пять пробных сценариев… Это был огромный объем работы. Поначалу она пыталась заниматься этим одновременно с составлением «разбивок» для сериала «Любовь никогда не кончается», но вскоре запуталась в героях и сюжетах. А у Брайана все было тип-топ: удачный контракт и одна из главных ролей в сериале «Обрести и удержать». И он убедил Дженни оставить «Любовь никогда не кончается» и как следует засесть за работу над «Спальней моей госпожи». Теперь он мог обеспечить их обоих.
Это был один из лучших периодов ее жизни. Дженни забросила все, кроме работы. Она носа не высовывала из их комнатушки, своими размерами напоминавшей чулан, нигде не бывала и ни с кем не виделась. Ее герои были для нее более реальны, чем окружающий мир.
Брайан переживал за судьбу будущего сериала не меньше самой Дженни. Она даже предоставила ему все права, чтобы пристроить «Спальню» на телевидение. «Мыльная опера с историческим сюжетом» — это была не просто свежая идея. Сериал должен был стоить такую уйму денег, что никто не хотел читать даже «библию». Но Брайан не сдавался. Отказы его не обескураживали. И наконец усилия увенчались успехом. До чего же прекрасно! Они с Дженни сумели-таки заставить их невозможную мечту стать реальностью!
К тому времени они прожили в Нью-Йорке уже десять лет. И не были женаты. Но Дженни это не волновало. Она верила Брайану всем сердцем. Понимала, что для него важно сохранять видимость свободы, не подписывать долгосрочных контрактов, не связывать себя узами брака… И это было замечательно, потому что и у нее были развязаны руки. Она не обязана была готовить, прибираться в доме, даже хорошо одеваться. И изощряться в постели. Да, они с Брайаном положительно созданы друг для друга.
…Конечно, если бы у нее не случился выкидыш и она родила, все переменилось бы. Брайан больше не смог бы считать себя свободным.
К его чести, он никогда не козырял своим стремлением к независимости. Не скулил, не раздражался, не злился. А во время отрывочных разговоров по поводу беременности Дженни вел себя разумно: «Ты знаешь, что я одобрю любое твое решение».
Дженни была разочарована. Она предпочла бы, чтобы он прыгал от счастья, хотя с ее стороны это было не совсем честно — ведь она сама окончательно так ничего и не решила. Но ей хотелось, чтобы у него от радости голова шла кругом, чтобы он пришел в восторг, в экстаз… Он должен беречь ее как бесценное сокровище, защищать…
«Ты знаешь, что я одобрю любое твое решение»…
Но разве не об этом мечтает каждая современная женщина? Конечно, очень романтично, когда в «Унесенных ветром» Рэтт обещает Скарлетт приковать ее к столбику кровати, чтобы с их будущим ребенком ничего не случилось. Но Дженни вовсе не улыбалось быть к чему-то прикованной. Она была рада, что рядом мужчина, который так доверяет ей…
4
Дженни играла с другими детьми только днем, в хорошую погоду. Такое тогда было время — люди осторожничали, особенно в их городке. «Не смей ходить в гости к белым!» — говорили чернокожие родители своим чадам. А маленьких индейцев ни о чем предупреждать было не нужно — они все знали и так.
Так уж получилось, что у Дженни было одинокое детство. Она рано выучилась читать. А воскресным утром отец водил ее на северный берег в библиотеку Карнеги, и она выбирала столько книг, сколько могла унести. Устав от чтения, Дженни выдумывала собственные истории: сочиняла себе друзей, братьев, сестер… И если она была дочерью вождя краснокожих и помогала заблудившимся пионерам найти дорогу, то в фургоне вместе с ней обязательно ехали дети. А когда Дженни была астронавтом, на борту космического корабля рядом с ней находилась дюжина приятелей. В своих фантазиях она никогда не была одинокой.
Отец восхищался силой ее воображения. Подчас он сам подначивал Дженни, заставляя работать ее воображение: «Вон те, двое, у будки с афишами — кто это, как ты думаешь?» И она сочиняла про них целый рассказ, а порой сразу два или три. Отец мог слушать ее без конца, изредка задавая вопросы. Когда Дженни умолкала, он крепко сжимал ее в объятиях: «У тебя мамино воображение!» Это он особенно в ней любил.
Дженни жилось бы легче, если бы она все время оставалась на южном берегу, пересекая реку только затем, чтобы попасть в библиотеку или в магазины. Но ведь на той стороне и школа Брауни, и балетные классы. Том устроил ее в начальную школу и записал во все кружки сразу, что, по его мнению, приличествовало белой девочке.
В школе было очень мило, в кружках забавно, но Дженни всегда знала, что она не такая, как все. Костюмы на праздник Всех Святых папа покупал в дешевом магазине. Если один раз она была привидением, то в следующем году — клоуном. А подружки изображали и принцесс, и невест, и цыганок. Том пришивал ей на форменное платье белые подворотнички неумелыми стежками, большими и неровными. Мамы других девочек делали это на швейных машинках, красивыми разноцветными нитками — основная нить была одного цвета, а на шпульке — другого.
Дженни никогда не жаловалась отцу и старалась не отличаться от других детей. Когда школа Брауни выезжала на экскурсию, дети брали с собой завтраки в хорошеньких маленьких коробочках. Дженни видела сэндвичи подружек — мамы аккуратно срезали с хлеба все корочки. И она украдкой, озираясь, разворачивала свой сэндвич и отщипывала корки, быстро проглатывая их, чтобы никто не заметил. Но сэндвич все равно выходил некрасивый — края хлеба были мятые и неровные.
Она постоянно спрашивала о матери. Дженни было всего восемь месяцев, когда погибла Лили, поэтому девочка просто не могла ее помнить.
— Расскажи мне о ней! — умоляла она отца. — Какая она была? Красивая? Хорошо одевалась?
— Ну конечно, дорогая… разумеется…
— А какие у нее были платья? Папочка, расскажи подробнее!
Отец честно старался:
— Ну… у нее была зеленая блузка…
— Это я знаю. Она в ней на фотографиях. А еще что? Платья, платья она носила? Красивые?
— Ну да, наверняка… но, милая, послушай, я не помню. Самое главное — что у тебя ее фантазия.
— А какие у мамы были волосы? — Дженни понимала, что замучила отца, но не могла остановиться: это было слишком важно.
— Она умела делать красивые прически?
— Ну, у нее были длинные волосы, обычно она их распускала, а в жару закалывала на затылке.
— Она здорово управлялась с ними?
— Скорее всего… но, возможно, я не совсем понял твой вопрос.
«Смогла бы она красиво меня причесать?» — вот что имела в виду Дженни. Ну конечно, смогла бы! Ведь она была — мама. И звали ее Лили. Какое прелестное имя! Женщина с таким именем обязана уметь делать чудесные прически.
Мама по имени Лили пекла бы пироги для школьных вечеринок, выбирала бы для Дженни в магазинах красивые платья, убирала бы ее волосы перед концертами, срезала бы корочки с хлеба, готовя сэндвичи. Дженни верила в это всем сердцем. И это не было ее очередной выдумкой.
Ужасно было расти без мамы. Иногда с девочкой происходили странные вещи. Они смущали ее. Однажды у нее зачесалось в таком месте, о котором и говорить-то неохота. Ночи напролет Дженни не могла заснуть от ужасного зуда. Ей казалось, что с нею происходит нечто стыдное. Конечно, маме она сказала бы сразу: отвела бы ее в сторонку и по секрету поведала бы обо всем. И мама бы это уладила, обо всем позаботилась бы — и никто бы ни о чем не узнал. А папе она не могла ничего сказать и тянула время. Но однажды среди ночи зуд стал невыносимым.
Дженни понимала, что папа не должен ее осматривать, и он отвел ее в пункт первой медицинской помощи. В столь поздний час там были странные люди, все под мухой, и от них дурно пахло. Том все время обнимал дочку. Причина была проста: кто-то укусил ее, когда она плескалась в реке. Потом Дженни натерла там резинкой от трусиков, и в ранку попала инфекция.
Если бы мама была жива! Дженни не мучалась бы три ночи подряд и не попала бы в такое мерзкое место из-за паршивого укуса.
Время шло, многое становилось проще. Никто не подсмеивался над тем, что она не похожа на других. Дженни всегда была весела и очень забавна, но своих тайн никому не раскрывала. Дженни нравилось быть в школе на особом положении. У нее не было закадычной подруги. Но она считалась девчонкой, на которую можно положиться. Если кому-то из маленьких индейцев нужно было передать что-то своей «бледнолицей сестричке», это делалось через Дженни. Когда она уже училась в средней школе, учительница театрального мастерства собралась поставить пьесу из истории гражданской войны на Юге и очень хотела узнать, не откажутся ли чернокожие ребята ей помочь. Она спросила об этом Дженни. Девочка знала, но ей не составило никакого труда выяснить. Она села в автобус, переехала через мост вместе с детьми негров, и те выложили ей все, что об этом думали: «Ни за что на свете не будем изображать рабов».
За три года до окончания школы в первый день учебного года школьный автобус проехал по южной стороне реки, потом прогромыхал по выбоинам старого моста. Громко заскрежетали тормоза, и автобус остановился в самом начале Мэйн Стрит.
Раньше здесь никогда не останавливались. На Мэйн Стрит располагались в основном магазины, офисы по торговле недвижимостью, страховые конторы. Жилых зданий тут было мало, и непонятно, кто в них жил. Вечерами, после закрытия магазинов, улицы мгновенно пустели. Никто не играл в мяч, не катался на велосипедах… Но сейчас стало ясно, что кто-то из ребят живет именно здесь.
В автобус вошел высокий и стройный темноволосый парень. Он скользнул взглядом по лицам — с одной стороны прохода сидели бронзовокожие индейцы с лоснящимися черными волосами, по другую сторону — чернокожие. Спереди в одиночестве сидела веснушчатая белая девчонка. Занятным был этот школьный автобус.
Обычно в сентябре везде холодно, дует резкий ветер, но в Оклахоме начало сентября ничем не отличается от августа — такое же жаркое и золотое…
Мать мальчика, возможно, считала их переезд «сменой декораций» и началом новой жизни, но сыну было видней. Автобус, полный плебеев, парий, аутсайдеров, служил лучшим подтверждением тому, что жить в нижней части города — предел падения.
Он плюхнулся на сиденье напротив белой девчонки. Та дружелюбно представилась.
— А меня зовут Брайан О'Нил, — ответил он.
…Уже год Дженни слушала рассказы Брайана о его жизни. Но он все еще скрывал свою боль. Мать его вышла замуж за дрянного парня. Тот сильно пил, и в конце концов она оставила мужа и переехала в родной город — больше податься было некуда. Они смогли позволить себе только крохотную квартирку над магазинчиком тканей. У Брайана была небольшая спальня, а миссис О'Нил приходилась спать на диване-кровати в гостиной.
У нее была цель жизни — доказать людям, что она удачлива и не хуже других. Все надежды возлагались на Брайана. Он сделает их семью респектабельной!
Брайан, в свою очередь, хотел доказать всем, что не похож на отца — даже тем, кто его и в глаза не видел. Он был не прочь преуспеть, но респектабельным становиться не собирался. Об этом мечтала его мамаша и потому всю жизнь давила на сына, контролируя каждый шаг. А он жаждал свободы.
Брайан владел способностью молниеносно оценивать ситуацию, хотя и был сыном алкоголика. И когда в тот день он вошел в автобус после занятий, его заинтриговала, и даже более того, очаровала единственная белая девушка на переднем сиденье.
Сразу непонятно было, из какой она семьи. Она не принадлежала к элите, но и не была похожа на дочку кочегара или фермера. Не чернокожая, не индианка… Просто Дженни. Все ее знали, все любили. Девочки из лучших семейств запросто общались с нею. Если учительница просила ее раздать учебники и она поднимала стопку книг чуть ли не выше ее самой, со своего места молниеносно вскакивал чернокожий юноша, чтобы помочь ей.
Но в автобусе она сидела в одиночестве. И по школьным коридорам гуляла одна. Никакая другая девушка в школе не вынесла бы такого, а этой хоть бы что!
Она казалась Брайану самым свободным человеком на свете. Таких он еще не встречал.
В тот же день он шел по мосту, разыскивая ее. Найти Дженни не составило труда. Было жарко, и она играла в баскетбол с индейскими ребятами на пришкольном стадионе. При виде этого странного белого парня индейцы ретировались.
Дженни была в обрезанных выше колен джинсах, а влажная от пота маечка обрисовывала юные формы. Она кинула Брайану мяч. Он поймал его, но вместо того, чтобы бросить в корзину, подошел и подал ей. Он был совсем неспортивным.
— Я лучше посмотрю, как ты играешь.
— Ой, нет! — Утром в автобусе Дженни чувствовала себя с ним запросто, но вот сейчас… взгляд этого парня… Это было непривычно. Она неловко поежилась и крепче прижала к себе мяч. — Мне все равно нужно идти. Я обещала помочь папе.
— Твой папа дома? — Брайан хорошо знал, что за отцы бывают дома в три часа дня. Но не привык, чтобы с этим так легко мирились.
— Наверное, — ответила она. — Может, уже пришел, а может, и нет. Он работает так близко от дома, что трудно сказать…
Дженни несла чепуху. Хорошо бы, если этот парень перестал глазеть на нее. Но почему-то не хотелось, чтобы он уходил. Пусть бы он остался, но при этом перестал на нее пялиться.
— А хочешь, пойдем со мной? Познакомлю с отцом. — Все будет о'кей — ведь ее отец всем всегда нравится.
Дженни еще никогда не входила в бильярдную с парнем. Том Коттон не знал, как себя вести. Он просто протянул Брайану руку, как взрослому.
— Сегодня чистим фильтры. Это муторное занятие. Будем рады, если поможешь…
Брайан ничего не смыслил в фильтрах, сливных трубах и дренажной системе, но ему было приятно, что взрослый мужчина разговаривает с ним на равных. Правда, мать не одобрила бы его поведения. Ведь бильярдная — вовсе не респектабельное заведение… И он застрял здесь на целый день. А когда следующим утром вошел в автобус, то сел не напротив Дженни, а рядом.
…Девушка и парень сидели в автобусе рядом, вместе ходили в школу — этого было вполне достаточно, чтобы все окрестили их «парочкой». То, что Дженни — девушка Брайана, стало общеизвестным и неоспоримым фактом гораздо раньше, чем они сами это поняли.
Их сильно тянуло друг к другу. Брайан постоянно стремился что-то доказать всем в городе, а Дженни давно все доказала. С нею он мог расслабиться, стать самим собой.
Дженни же всегда была сама собой. Давно уже перестала общипывать корочки с сэндвича. Это все равно не имело смысла. Ее притягивало к Брайану то, — и это было так удивительно, почти непостижимо, — что ему нравилась ее необычность. И даже то, что она была сущим профаном в обыкновенных «девичьих штучках».
— Ну, и что с того? — спрашивал он, когда Дженни робко жаловалась ему, что все ее блузки однотонные, а подружки накупили себе модных блузочек в клетку.
— Только как же девчонки будут ходить все одинаковые? Как будто бы подписались на газету, которую я не получаю.
— Ну и дрянная газетенка, скажу тебе. Брось, Джен, девчонки с ума сходят по модным шмоткам, это для них головная боль, а не радость. А ты всегда такая радостная!
Брайан обожал это в ней и восхищался ее воображением. Какую свободу она обретала в своих фантазиях! Могла мысленно перенестись куда угодно, вообразить себя кем угодно… Брайан знал, что хочет быть актером. Он уже обнаружил в себе способности, и любимым его занятием было входить в образ какого-нибудь героя, листая книгу. Это давало ему столь желанную свободу. А Дженни книга не требовалась. Она выдумывала истории сама.
Каждый из них возлагал свои надежды на их отношения. Он мечтал чувствовать себя независимым, не отчитываться ни перед кем — и надеялся научиться этому у нее. А Дженни хотела иметь друга, товарища, избавиться, наконец, от одиночества. Будь она ревнивой собственницей, их отношения не продлились бы и недели. Но она этого просто не умела. Ей в голову не приходило приставать к нему с расспросами, чем он занимался без нее (как всегда поступала мать Брайана). Дженни же интересовала только их доверительная, душевная близость, когда они оставались наедине. А это у них было.
Они строили планы о том, как поедут в Нью-Йорк. Брайан станет актером. Дженни будет писать для телевидения. Сидя целыми днями на пыльной дамбе или в тени тополей, они болтали и мечтали. Светло-коричневые воды реки были почти неподвижны в летнюю жару…
Дженни пришла в восторг от перспективы переезда в Нью-Йорк. Она была уже достаточно взрослой, чтобы понять, чем пожертвовал ради нее отец. Том Коттон все-таки в душе оставался бродягой. Его жизнью были соревнования, душные прокуренные комнаты с низкими потолками, мелькающие неоновые надписи «свободно»… С каждым годом в нем нарастало беспокойство.
Она помогала ему в зале чем могла — раскладывала на полках около кассы конфеты и жвачку, звонила в компанию по ремонту, когда выходил из строя автомат для попкорна, заведовала всей бухгалтерией и счетами. Но вовсе не это было нужно от нее Тому. Он хотел, чтобы она поскорее выросла. Тогда можно будет закрыть свой зал и вернуться к бродячей жизни.
Весь последний курс Дженни и Брайан подрабатывали и копили деньги. Уже и билеты были куплены. Через неделю после выпускных экзаменов они уедут. А вечером, накануне отъезда, они впервые переступили черту…
В течение всех этих лет они очень редко касались друг друга, не в пример другим подросткам, постоянно тискавшимся. Если даже вдруг что-то возникало, Брайан первый давал задний ход: «Не стоит начинать, если мы не знаем, чем закончим. А кончить, как мои родители, не хочу». Его родителям в свое время пришлось пожениться — деваться было уже некуда.
… Из романов Дженни знала, что обычно все бывает не так. Это она должна противиться, а ему полагается быть охваченным безрассудной страстью. Необузданные порывы, животная похоть — вот что он должен был ощущать, как явствовало из книг. Ну, а он ничего такого не чувствовал.
И Дженни решила, что это ее вина. Она недостаточно хорошенькая, не слишком ласковая, и к тому же мало смыслит в «девичьих штучках». Когда они впервые очутились в постели, то, что там произошло, не имело ничего общего с тем, о чем написано в книгах. Все было быстро и очень больно. Брайан громко и тяжело дышал, его тело содрогалось в сильных спазмах. Он был сам на себя не похож.
Они находились в ее спальне. Урчал кондиционер в окошке, заглушая все прочие звуки. Как Дженни хотела, чтобы окно было открыто! С улицы доносились бы голоса играющих в крикет, хлопанье дверей автомобилей, скрежет тормозов, глухой шум людских голосов на автостоянке… Она выросла среди этих звуков — сейчас бы они ее успокоили.
«Ничего удивительного. С какой стати все это должно сильно отличаться от балетных экзерсисов?» Она почувствовала, что лежащий рядом Брайан пошевелился и приподнялся на локте. Что он скажет? Наверняка он разочарован.
— Мы едем в Нью-Йорк, — он сел в постели. — Мы уберемся из этого городишки. Сейчас я впервые до конца в это поверил.
Значит, он не разочаровался в ней? Дженни затопила волна облегчения. Ну конечно, он ни чуточки не расстроен. Ведь он же отлично знает, что она не как все. Именно это ему в ней нравится.
Ну и пусть она никуда не годится в постели! Что это меняет? Просто у них будет еще один секрет, который свяжет их еще крепче.
На следующее утро Том Коттон был грустен. Он закрывал, наконец, свою бильярдную. И хотя он уже вновь грезил бесконечными дорогами, ему было жаль, что детство Дженни кончилось.
— С чего это ты вдруг взяла и выросла? — он крепко обнял ее.
— Но разве не именно это входило в твои планы, пап? Ну, чтоб я поскорее выросла?
— Дурацкие это были планы, Дженни. Глупее некуда…
А на другом берегу реки в квартирке над магазином тканей миссис О'Нил пребывала в глубочайшем шоке. Ей нечего было больше ждать, не на что надеяться. Брайан был ее жизнью. До всего остального ей дела не было. И вот он уезжает. Она была в ярости: «Вылитый отец! Вот кто во всем виноват! Проклятый пьяница, и еще эта мерзкая Дженни Коттон».
…Первый год в Нью-Йорке был трудным. Но все было чертовски забавно. Брайан и Дженни пробавлялись случайными заработками, ютились в крохотных каморках. Даже потратив последний доллар, они не опечалились. Подвернулся захудалый бильярдный зальчик, Дженни умела играть на бильярде, хотя по ней нельзя было этого сказать. Такая девчонка всегда могла подзаработать на квартиру.
Потом кое-что изменилось. Брайан получил крошечную роль в мыльной опере. Дженни постоянно слонялась с ним по студиям, и ее жизнерадостность помогла ей получить работу. Она стала ассистентом режиссера. Работа над сериалом шла нервно, неудачливые звезды все время настаивали, чтобы им переписали реплики. Чутье Дженни к тексту было собачьим, и очень скоро она попала в группу сценаристов. Ей было девятнадцать, она не училась в колледже. Ну и что с того? Есть только один способ научиться писать для телевидения — сесть и начать писать.
Она была прирожденным сценаристом. Достаточно дать ей «разбивку» — краткое содержание сцен, и объяснить смысл каждой в отдельности — и она с легкостью сочиняла диалоги. Позже она сама стала писать «разбивки», помогая главному сценаристу. А в другом шоу она уже была консультантом — ответственной за «короткие истории», которые продолжались не долее пары месяцев. К тому времени она делала уже все, кроме работы главного сценариста.
Брайан подбадривал ее. Его планы были куда грандиознее. А как насчет собственного сериала? Почему бы не создать свой мир, свои сюжеты, своих героев? Ведь воображение у нее, мягко говоря, не хуже, чем у других!
Это было смешно. Немыслимо. Как часто на телевидении запускают в производство новый мыльный сериал? Раз в несколько лет? Это было даже труднее, чем протолкнуть сценарий. Дженни и не особенно дергалась: у нее были Брайан и мечта, с которой она не расставалась. Ее герои все время были с ней, а мысли витали где-то далеко, в Англии эпохи Регентства. Она начала даже писать роман. Но это было не по ней. У любого романа обязательно есть финал, а ее истории казались бесконечными. К тому же в романе всегда есть центральная пара — герой и героиня, а Дженни хотелось, чтобы все персонажи были героями и героинями, у них у всех должна быть захватывающая жизнь. Дженни словно родилась на свет для того, чтобы сочинять мыльные оперы. Это был ее стиль. Такова была ее миссия на этой земле.
И она начала писать «библию» своего будущего сериала — характеристики героев, подробные описания мест действия, наброски развития сюжета на два года вперед, сразу пять пробных сценариев… Это был огромный объем работы. Поначалу она пыталась заниматься этим одновременно с составлением «разбивок» для сериала «Любовь никогда не кончается», но вскоре запуталась в героях и сюжетах. А у Брайана все было тип-топ: удачный контракт и одна из главных ролей в сериале «Обрести и удержать». И он убедил Дженни оставить «Любовь никогда не кончается» и как следует засесть за работу над «Спальней моей госпожи». Теперь он мог обеспечить их обоих.
Это был один из лучших периодов ее жизни. Дженни забросила все, кроме работы. Она носа не высовывала из их комнатушки, своими размерами напоминавшей чулан, нигде не бывала и ни с кем не виделась. Ее герои были для нее более реальны, чем окружающий мир.
Брайан переживал за судьбу будущего сериала не меньше самой Дженни. Она даже предоставила ему все права, чтобы пристроить «Спальню» на телевидение. «Мыльная опера с историческим сюжетом» — это была не просто свежая идея. Сериал должен был стоить такую уйму денег, что никто не хотел читать даже «библию». Но Брайан не сдавался. Отказы его не обескураживали. И наконец усилия увенчались успехом. До чего же прекрасно! Они с Дженни сумели-таки заставить их невозможную мечту стать реальностью!
К тому времени они прожили в Нью-Йорке уже десять лет. И не были женаты. Но Дженни это не волновало. Она верила Брайану всем сердцем. Понимала, что для него важно сохранять видимость свободы, не подписывать долгосрочных контрактов, не связывать себя узами брака… И это было замечательно, потому что и у нее были развязаны руки. Она не обязана была готовить, прибираться в доме, даже хорошо одеваться. И изощряться в постели. Да, они с Брайаном положительно созданы друг для друга.
…Конечно, если бы у нее не случился выкидыш и она родила, все переменилось бы. Брайан больше не смог бы считать себя свободным.
К его чести, он никогда не козырял своим стремлением к независимости. Не скулил, не раздражался, не злился. А во время отрывочных разговоров по поводу беременности Дженни вел себя разумно: «Ты знаешь, что я одобрю любое твое решение».
Дженни была разочарована. Она предпочла бы, чтобы он прыгал от счастья, хотя с ее стороны это было не совсем честно — ведь она сама окончательно так ничего и не решила. Но ей хотелось, чтобы у него от радости голова шла кругом, чтобы он пришел в восторг, в экстаз… Он должен беречь ее как бесценное сокровище, защищать…
«Ты знаешь, что я одобрю любое твое решение»…
Но разве не об этом мечтает каждая современная женщина? Конечно, очень романтично, когда в «Унесенных ветром» Рэтт обещает Скарлетт приковать ее к столбику кровати, чтобы с их будущим ребенком ничего не случилось. Но Дженни вовсе не улыбалось быть к чему-то прикованной. Она была рада, что рядом мужчина, который так доверяет ей…
4
Брайан все еще сидел в палате, когда пришел врач и объявил, что Дженни выписывают.
— Вам нужен покой до конца недели, — сказал он. — Вы можете поработать дома? — ему была известна профессия Дженни.
Она утвердительно кивнула. Ей хотелось лежать в постели, чтобы к ней относились как к тяжело больной, хотя бы пару дней…
— Но ее же выдвинули на «Эмми»! — запротестовал Брайан. — Церемония вручения завтра вечером. Она должна пойти!
Врач помолчал. Он явно был против. Но «Эмми» — высшая награда за заслуги в области телешоубизнеса. Он повернулся к Брайану:
— Не позволяйте ей, по крайней мере, излишеств— резких движений, ну и…
— Ни за что! — пообещал Брайан. — Я изо всех сил буду о ней заботиться.
Дженни это понравилось. Наконец-то он решил заботиться о ней.
Уже много лет Брайан с Дженни жили в малюсенькой квартирке в Манхэттене — они прозвали ее «чуланчиком». Недостаток места их не смущал. Когда Дженни писала, ей было решительно все равно, где этим заниматься. Ну, а Брайан обожал бродить по Манхэттену. Театры, рестораны, магазины… Все свободное время он проводил вне дома.
Но когда «Спальня моей госпожи» была, наконец, закуплена телесетью и началась подготовка к съемкам, «чуланчик» уже не мог вместить всего необходимого для работы: справочную литературу, материалы кинопроб, заметки для будущих сюжетов… Нужен был офис. И так как телевидение подыскало студию в Бруклине, чтобы уменьшить расходы, Дженни решила снять квартиру неподалеку — какой-нибудь полуподвальчик в Горвенте, всего в двух остановках метро от студии.
Вместо этого она нашла целый дом — огромный, четырехэтажный, из красного кирпича, с обширным двором. Имело смысл его купить. Она уже получила на телевидении кучу денег за сценарий, и они мертвым капиталом лежали на ее банковском счете. Ни она, ни Брайан ничего не понимали в том, как разумно разместить средства…
Дом ей очень понравился, и она считала дело уже решенным, как вдруг поняла, что Брайан вовсе не планировал делать такую покупку. Да-да, говорил он, дом замечательный, и это дает массу возможностей, но он свяжет их по рукам и ногам. А вдруг им понадобится махнуть в Калифорнию? Вдруг его пригласят сниматься в кино или супершоу? Когда у них будет свой дом, они станут тяжелы на подъем. Это стеснит их…
Дженни была шокирована. Почему же он раньше молчал? Почему не объяснил всего с самого начала? Она знала, что Брайан терпеть не может ссориться. И очень не любит, когда они не сходятся во мнениях. Он всегда делал хорошую мину при плохой игре и даже, начиная действовать, избегал говорить на волнующую тему. Дженни знала, что такое поведение характерно для детей алкоголиков. Она понимала его. И прощала. Но ее уже увлекла идея стать владелицей просторного дома. Так близко от студии! И такой прелестный дворик… Очень обидно.
— Вам нужен покой до конца недели, — сказал он. — Вы можете поработать дома? — ему была известна профессия Дженни.
Она утвердительно кивнула. Ей хотелось лежать в постели, чтобы к ней относились как к тяжело больной, хотя бы пару дней…
— Но ее же выдвинули на «Эмми»! — запротестовал Брайан. — Церемония вручения завтра вечером. Она должна пойти!
Врач помолчал. Он явно был против. Но «Эмми» — высшая награда за заслуги в области телешоубизнеса. Он повернулся к Брайану:
— Не позволяйте ей, по крайней мере, излишеств— резких движений, ну и…
— Ни за что! — пообещал Брайан. — Я изо всех сил буду о ней заботиться.
Дженни это понравилось. Наконец-то он решил заботиться о ней.
Уже много лет Брайан с Дженни жили в малюсенькой квартирке в Манхэттене — они прозвали ее «чуланчиком». Недостаток места их не смущал. Когда Дженни писала, ей было решительно все равно, где этим заниматься. Ну, а Брайан обожал бродить по Манхэттену. Театры, рестораны, магазины… Все свободное время он проводил вне дома.
Но когда «Спальня моей госпожи» была, наконец, закуплена телесетью и началась подготовка к съемкам, «чуланчик» уже не мог вместить всего необходимого для работы: справочную литературу, материалы кинопроб, заметки для будущих сюжетов… Нужен был офис. И так как телевидение подыскало студию в Бруклине, чтобы уменьшить расходы, Дженни решила снять квартиру неподалеку — какой-нибудь полуподвальчик в Горвенте, всего в двух остановках метро от студии.
Вместо этого она нашла целый дом — огромный, четырехэтажный, из красного кирпича, с обширным двором. Имело смысл его купить. Она уже получила на телевидении кучу денег за сценарий, и они мертвым капиталом лежали на ее банковском счете. Ни она, ни Брайан ничего не понимали в том, как разумно разместить средства…
Дом ей очень понравился, и она считала дело уже решенным, как вдруг поняла, что Брайан вовсе не планировал делать такую покупку. Да-да, говорил он, дом замечательный, и это дает массу возможностей, но он свяжет их по рукам и ногам. А вдруг им понадобится махнуть в Калифорнию? Вдруг его пригласят сниматься в кино или супершоу? Когда у них будет свой дом, они станут тяжелы на подъем. Это стеснит их…
Дженни была шокирована. Почему же он раньше молчал? Почему не объяснил всего с самого начала? Она знала, что Брайан терпеть не может ссориться. И очень не любит, когда они не сходятся во мнениях. Он всегда делал хорошую мину при плохой игре и даже, начиная действовать, избегал говорить на волнующую тему. Дженни знала, что такое поведение характерно для детей алкоголиков. Она понимала его. И прощала. Но ее уже увлекла идея стать владелицей просторного дома. Так близко от студии! И такой прелестный дворик… Очень обидно.