Шарп Том. Звездный час Уилта

   И пока ректор отводил душу у писсуара, Уилт украдкой выскользнул из уборной.
   Через пять минут, возвращаясь домой, Уилт предавался тем же мыслям, которые одолевали его всякий раз. как он оставался один. И что он все время думает о власти? Ведь палец о палец не ударит, чтобы ее достичь. Да и зачем? Зарабатывает он неплохо. Если бы Ева не тратила столько на школу для одаренных, семья могла бы ни в чем себе не отказывать. По большому счету. Уилту грех жаловаться. «По большому счету». Чушь собачья. Главное – каково у тебя на душе. А на душе у Уилта бывало кисло – даже в те дни, когда он мог не опасаться, что мисс Зайц попортит ему физиономию.
   То ли дело Питер Брейнтри. Не мучается собственной ущербностью, не помышляет о власти. Он даже отказался от поста в руководстве колледжа, потому что пришлось бы забросить преподавание. А учить английской литературе Питеру нравится. Поработает – и домой, к Бетти, к детишкам. Дома проверит студенческие сочинения, а потом возится с игрушечной железной дорогой или мастерит модели самолетов. По воскресеньям ходит на футбол, играет в крокет. То же и во время отпуска. Иногда они всем семейством отправляются в турпоход и отдыхают в свое удовольствие – у Уилтов такие вылазки не обходятся без скандалов и злоключений. Уилт отчасти завидовал Питеру и все-таки посматривал на него свысока. Конечно, Питера не за что осуждать, но нельзя же в наше время – да и не только в наше – останавливаться на достигнутом и ждать, что судьба за здорово живешь осыплет тебя милостями. Уилта в таких случаях она осыпала оплеухами – вспомнить ту же мисс Зайц. А когда он начинал искушать судьбу, ему приходилось и того хуже. Куда ни кинь – все клин.
   Размышляя на эту тему, Уилт пересек Билтон-стрит и пошел по Хиллброу-авеню. Сразу видно, что здесь тоже обитают люди, довольные своей участью. Вишни стояли в цвету; бело-розовые лепестки усеяли мостовую, как конфетти. Уилт разглядывал ухоженные садики, поросшие яркими желтофиолями. Попадались и запущенные – там жила ученая братия, университетские преподаватели. В садике на углу Причард-стрит мистер Сэндз нянчился со своими азалиями и вереском. Он задался целью доказать равнодушному человечеству, что управляющий банком, выйдя на пенсию, способен обрести блаженство, если посвятит себя выращиванию растений, предпочитающих кислотную среду, на щелочной почве. Самое трудное, объяснял он как-то Уилту, заменить верхние слои почвы торфом, чтобы понизить концентрацию водородных ионов. Уилт ни бельмеса не смыслил в водородных ионах, и все рассуждения мистера Сэндза были для него китайской грамотой. Его занимал сам мистер Сэндз и его странный способ достичь счастья. Сорок лет кряду он предавался любимому, по его словам, делу: следил, как деньги переводятся со счета на счет, как колеблются процентные ставки, как выплачиваются ссуды, как разбираются с превышением кредита. И вдруг как отрезало. Теперь мистер Сэндз взахлеб рассказывает о прихотях камелий и крошечных елочек. Непостижимая перемена. Такая же непостижимая, как преображение миссис Кренли, чье имя однажды трепали в суде, когда слушалось дело о некоем борделе в престижной части Лондона. И что же? Сейчас она поет в хоре церкви святого Стефана и пишет книжки для детей, исполненные беспросветной фантазии и убийственной невинности. Уилт не знал, что и думать. Правда, из этих наблюдений напрашивался вывод: значит, можно в одночасье изменить свою жизнь, изменить до неузнаваемости. И уж если это удается другим, почему бы не попробовать и ему? Уилт приободрился, принял более уверенный вид и твердо решил, что сегодня он близняшкам спуску не даст.
   Увы, и на этот раз его ждала неудача. Едва он переступил порог, девчушки пошли в наступление.
   – Ой, папочка, что у тебя с лицом? – спросила Джозефина.
   – Ничего, – чтобы избежать допроса с пристрастием, Уилт заспешил на второй этаж. Надо поскорее скинуть одежду, пропахшую карболкой, и залезть в ванну. Поднимаясь по лестнице, он наткнулся на Эммелину, которая играла с хомячком.
   – Осторожно, папочка, – защебетала Эммелина. – Не наступи на Персиваль. У нее будут детки.
   – Детки? – Уилт на мгновение растерялся. – Что за чушь? Как это у него могут быть детки?
   – «У нее», а не «у него». Персиваль самочка.
   – Самочка? Но в зоомагазине меня уверяли, что эта тварь – самец. Я специально спрашивал.
   – Она не тварь, – обиделась Эммелина. – Она готовится стать матерью.
   – Пусть выбросит дурь из головы, – заявил Уилт. – Нам дома только демографического взрыва не хватало. А с чего ты взяла, что у нее будут детки?
   – Мы ее посадили вместе с хомячком Джулиан – думали, они загрызут друг дружку насмерть. Так сказано в книжке. А Персиваль лежит и не шевелится.
   – Смышленый парень, – сказал Уилт, мгновенно представив себя в столь кошмарных обстоятельствах.
   – Она не парень. Хомячихи всегда так делают, когда хотят, чтобы их поимели.
   – Поимели? – неосторожно переспросил Уилт.
   – Ну вот как мама, когда вы в воскресенье утром одни. Мама после этого ходит такая чудная.
   – О Боже! – вздохнул Уилт. Эх, Ева, Ева. Угораздило ее оставить дверь открытой! Услыхав столь точные подробности из уст младенца, Уилт обозлился: – Чем мы с мамой занимаемся – не твое дело, поняла? Я хочу, чтобы ты…
   – А мама тоже лежит и не шевелится? – спросила Пенелопа, волоча вниз по лестнице коляску с куклой.
   – Мне сейчас не до ваших глупостей. Мне надо принять ванну. Немедленно.
   – В ванную нельзя, – сказала Джозефина. – Мама моет Сэмми голову. У нее гниды. Как от тебя странно пахнет. А что это у тебя на воротнике?
   – И на груди, – добавила Пенелопа.
   – Кровь, – в этот короткий ответ Уилт вложил всю свою свирепость. Отпихнув коляску, он прошествовал в спальню. Отчего вчетвером близняшки могут запросто вить из него веревки? Не будь они близняшками, едва ли они так легко сладили бы с ним. Это они у мамочки научились играть на нервах. Раздеваясь, Уилт слышал, как Пенелопа у двери в ванную радостно сообщает Еве о его бедах:
   – Папочка пришел. От него пахнет карболкой. Он себе поранил лицо.
   – Он брюки снимает. Вся рубашка в крови, – вторила Джозефина.
   – Ну теперь держись. – прошептал Уилт. – Сейчас она выскочит, как ошпаренная.
   Но Ева крепилась, пока до ее слуха не донесся поклеп Эммелины: папочка, мол, сказал, что, когда маме хочется, чтобы ее трахнули, она лежит и не шевелится.
   – Это что еще за «трахнули»? – заорал Уилт. – Сколько раз тебе повторять, чтобы ты такие слова не употребляла? И ничего я про твою чертову мамочку не говорил. Я только…
   Ева мгновенно вылетела из ванной:
   – Как ты меня назвал??
   Уилт подтянул кальсоны и вздохнул. На лестнице Эммелина с обстоятельностью врача описывала повадки хомячих во время случки и утверждала, что получила эти сведения от папы.
   – Да не обзывал я тебя хомячихой! Врет она! Я про этих долбанных тварей знать ничего не знаю. Я просто не хочу, чтобы они…
   – Вот видишь! – взвизгнула Ева. – Запрещаешь детям выражаться, а сам такое загибаешь! Неудивительно, что они потом…
   – А чего они врут? Это хуже, чем ругаться. Кстати, Пенелопа выругалась первой.
   – И не смей рассказывать детям про наши интимные отношения!
   – Я и не думал даже, – оправдывался Уилт. – Только сказал, что не хочу. чтобы клятые хомяки выжили нас из дома. В зоомагазине утверждали, что эта шальная крыса – самец, а оказалось, что это какая-то трехнутая крысоматка.
   – Ах. вот как ты относишься к женскому полу! – голосила Ева.
   – Расчудесно я отношусь к женскому полу! Но ведь известно же, что хомячихи…
   Ева тут же уличила его в двоедушии:
   – Ага! А намекаешь, что женщинам, дескать, только одно и надо.
   – «Только одно и надо»! Можешь называть вещи своими именами. Наших грымз ничем уже не удивишь.
   – Это ты кого грымзами обзываешь? Своих родных дочерей?! И слово-то какое гнусное.
   – Их по-другому и не назвать, – сказал Уилт. – А что касается «родных дочерей», то…
   – Не смей, – оборвала его Ева.
   Уилт не посмел. Если Ева разойдется, добра не жди. Уилт сегодня и без того натерпелся от бабья.
   – Ладно, извини, – сказал он. – Чушь спорол.
   – Да уж, – Ева утихомирилась и подняла с пола рубашку. – Кровищи-то! Как же ты умудрился так новую рубаху испачкать?
   – Поскользнулся в уборной и упал. – Уилт решил, что о подробностях пока лучше умолчать. – Поэтому и запах такой.
   – В уборной? – недоверчиво спросила Ева. – Упал в уборной?
   Уилт заскрежетал зубами. Черт его дернул за язык! Что-то будет, если Ева узнает всю правду до конца.
   – Ну да, поскользнулся и упал в уборной, – подтвердил он. – Какой-то кретин оставил на полу кусок мыла.
   – А другой кретин на него наступил, – Ева запихнула пиджак и брюки мужа в пластиковую корзину. – Завтра по пути на работу отдай в химчистку.
   – Хорошо. – сказал Уилт и направился в ванную.
   – Погоди, туда нельзя. Я еще не вымыла Саманте голову. Нечего тебе там голиком сшиваться.
   – Я залезу под душ в трусах, – пообещал Уилт и, забравшись в душевую, поспешно задернул штору.
   Тем временем Пенелопа громогласно сообщала, что хомячихи имеют обыкновение после случки откусывать у самцов яички.
   – Почему после, а не до? – бормотал Уилт, по рассеянности намыливая трусы. – Вот уж поистине, хотят и рыбку съесть, и…
   – Эй, я все слышу! – крикнула Ева и пустила горячую воду в ванной. Вода в душе мгновенно стала ледяной. С отчаянным воплем Уилт закрутил кран и вылетел из душевой.
   – Папочка намылил трусы! – радостно запищали близняшки.
   Взбешенный Уилт коршуном налетел на них:
   – А ну, засранки, брысь отсюда! А то я кому-то шею намылю!
   Ева закрыла горячую воду.
   – Хороший пример подаешь, – отозвалась она. – Как не стыдно говорить такие слова при детях.
   – Я еще должен стыдиться! На работе голова идет кругом, вечером занятия в тюрьме с этим недоноском Маккалемом, а стоит попасть в родимый зверинец, как…
   В дверь громко позвонили.
   – Это наверняка соседи. Снова, небось, мистер Лич чем-то недоволен, – сказала Ева.
   – А пошел он… – Уилт залез под душ и открыл кран.
   На сей раз из душа хлынул кипяток.

5

   Не только Уилту пришлось в этот день жарко. Ректора тоже ждал неприятный сюрприз. Едва он пришел домой и полез в бар в надежде отрешиться от дневных невзгод, как зазвонил телефон.
   – Скверные новости, – сообщил проректор. Голос его был исполнен скорбного благодушия, какое обычно звучит в надгробных речах. – Это насчет той девицы, которую мы искали.
   Ректор оторвался от телефона и потянулся за бутылкой джина. Когда он снова взял трубку, проректор рассказывал что-то про котельную.
   – Что-что? – переспросил ректор, зажав бутылку между колен и пытаясь открыть ее одной рукой.
   – Я говорю, сторож нашел ее в котельной.
   – В котельной? Что она там делала?
   – Умирала, – ответил проректор нарочито трагическим голосом.
   – Умирала? – ректор справился-таки с пробкой и налил большой стакан. Дело, оказывается, серьезнее, чем он предполагал.
   – Увы.
   – Где она сейчас? – спросил ректор, стараясь не думать о печальном исходе.
   – В котельной.
   – В котель… Вы в своем уме?! Если она так плоха, почему вы не отправили ее в больницу?
   – «Плоха» – не то слово, – заметил проректор и умолк. Он тоже вымотался за день. – Я сказал, что она умирала. А сейчас она, понимаете ли, уже умерла.
   – Господи ты боже мой, – пробормотал ректор и хлебнул джин, даже не разбавив. Хоть какая-то разрядка. – Когда это произошло?
   – Час тому назад.
   – Час назад? Но час назад я был у себя в кабинете. Почему, черт возьми, мне не доложили?
   – Сторож решил, что она перепилась, и позвал миссис Ракнер. Та занималась в корпусе Морриса – урок народной вышивки на экономическом факультете. Она…
   – Ближе к делу, – одернул его ректор. – В колледже умер человек, а он плетет что-то про миссис Ракнер и народные вышивки.
   Проректор обиделся:
   – Я не плету. Я объясняю.
   – Ладно, ладно. Мне уже все ясно. Куда вы ее дели?
   – Кого? Миссис Ракнер?
   – Да нет же, покойницу! Нашли время балагурить!
   – Не надо на меня кричать. Приезжайте и разбирайтесь сами, – проректор бросил трубку.
   – Вот паскудина, – сказал ректор. Вошедшая в комнату жена приняла эти слова на свой счет.

* * *

   В полицейском участке Ипфорда обстановка была тоже отнюдь не благостная.
   – Что ты мне подсовываешь? – возмущался Флинт. Он только что возвратился из психбольницы. Проездил он туда зря: какой-то пациент объявил, что он и есть Неуловимый Сверкач. На поверку вышло – болтовня. – Передай это дело Роджеру. Наркотики по его части. А у меня Гуманитех вот где сидит.
   – Инспектора Роджера нет на месте, – оправдывался сержант. – А в Гуманитехе просили поручить дело вам. Лично.
   – Ищи дурака. Прикалывают они тебя. Кого-кого, а меня в Гуманитехе не жалуют. Как и я их.
   – Нет, сэр, это не розыгрыш. Звонил сам проректор. Его фамилия Эйвон. Я его знаю: у меня сын ходит в Гуманитех.
   Флинт выпучил глаза:
   – Сын учится в этом притоне? Ты что – спятил? Я своего на выстрел к этому бардаку не подпущу.
   – Может, вы и правы, – сказал сержант. Из деликатности он не напомнил Флинту, что его сын мотает срок и попасть в колледж ему было бы затруднительно, даже если бы папа позволил. – Но мой работает подручным слесаря и, чтобы получить специальность, обязан заочно учиться. Таков закон.
   – Будь моя воля, я бы издал такой закон, чтобы ребятня держалась подальше от прощелыг из Гуманитеха. Один Уилт чего стоит, – Флинт с горечью покачал головой.
   – Мистер Эйвон сказал, что рассчитывает на вашу осмотрительность и тактичность, – продолжал сержант. – В колледже не знают, отчего наступила смерть. Вполне вероятно, что дело не в наркотиках.
   Флинт встрепенулся:
   – «Осмотрительность и тактичность». Ишь свистуны, – проворчал он. – А ну как там и взаправду произошло убийство? Ну, тогда это совсем другой коленкор.
   С грохотом отодвинув стул, он встал и направился в служебный гараж. Скоро он выехал на Нотт-роуд и подкатил к Гуманитеху. Возле ворот стояла патрульная машина. Флинт лихо проскочил мимо и припарковал автомобиль на стоянке, предназначенной для машины казначея: знай наших! Но у дверей главного корпуса Флинт слегка оробел, что случалось с ним всякий раз при посещении Гуманитеха.
   Проректор поджидал его возле стола справок:
   – А, инспектор. Очень, очень рад.
   Флинт взглянул на него подозрительно. Что-то раньше его в колледже с такой радостью не встречали.
   – Так. Где тело? – отрывисто спросил он и с удовольствием отметил, что проректора при этих словах передернуло.
   – Э-э-э… В котельной, – промямлил проректор. – Но я бы просил вас не придавать происшедшее огласке. Лишний шум вокруг этой истории ни к чему.
   Инспектор Флинт сиял. Скверная, видать, история, раз прохиндей так боится огласки. Ну да Флинт и сам стал всеобщим посмешищем, когда однажды связался с Гуманитехом.
   – Если в деле замешан Уилт… – начал он. Проректор покачал головой:
   – Нет, он к этому отношения не имеет. По крайней мере, прямого.
   – А косвенное? – упавшим голосом спросил Флинт. Снова Уилт, и снова он в тени!
   – Видите ли, он первый узнал, что мисс Линчноул колет наркотики, но он перепутал уборную.
   – Перепутал уборную? – Флинт притворно осклабился, но в тот же миг ухмылка соскочила с его лица. Он почуял неладное. – Как вы сказали? Мисс…
   – Линчноул. Теперь понимаете, почему мы… э-э-э… почему огласка нежелательна? Видите ли…
   – Чего уж тут не видеть. Не слепой, – оборвал его Флинт так грубо, что проректора покоробило. – Значит, у вас в колледже скапустилась дочка лорда-наместника, и вы не хотите, чтобы он… – Флинт умолк на полуслове и вперил в проректора испытующий взгляд.
   – А как она вообще здесь оказалась? Только не говорите, что она путалась с вашими студентами, не к ночи будь помянуты.
   Язвительный тон Флинта задел проректора за живое.
   – Она сама была нашей студенткой, – гордо ответствовал он. – Училась на третьем курсе факультета сексоцобеспечения.
   – Сексоц… это что еще за факультет, а? То у вас мясофак какой-то. Оказалось, – факультет мясников. А теперь еще это. Вы что – завели курсы для шлюх? И дочь лорда Линчноула там училась?
   – Это факультет секретарш для сферы социального обеспечения, – залепетал проректор. – Очень приличный факультет. Готовит прекрасные кадры.
   – Для морга, – добавил инспектор. – Ладно, пойдем посмотрим на вашу последнюю жертву.
   Убедившись, что он совершенно напрасно остановил выбор на Флинте, проректор повел инспектора по колледжу. Дорогой инспектор продолжал расспросы:
   – Говорят, вы предполагаете, что причина смерти – ПД?
   – ПД?
   – Передозировка.
   – Разумеется. Неужели вы подозреваете другую причину?
   Инспектор Флинт подергал ус:
   – Я ничего не подозреваю. Пока. И все-таки, с чего вы взяли, что она отравилась наркотиками?
   – Понимаете, миссис Бристол видела, как в туалете для сотрудниц какая-то девушка делает себе укол. Она позвала Уилта…
   – Почему именно Уилта? Нашла кого позвать.
   – Миссис Бристол – секретарша Уилта, – пояснил проректор и продолжал живописать путаные события дня. Флинт слушал хмуро. Больше всего ему понравилась история про то, как мисс Зайц отметелила Уилта. Сразу видно – бабец что надо. Все прочее свидетельствовало о том, что насчет нравов Гуманитеха Флинт не заблуждался.
   Выслушав рассказ до конца, инспектор заметил:
   – Пока ясно одно: с выводами лучше не спешить. Сперва я должен провести тщательное расследование. Слышите? Тща-тель-но-е. А то у вас концы с концами не сходятся. Ну кололась неизвестная девица в уборной, ну в котельной нашли труп мисс Линчноул. Но почему вы решили, что это одно и то же лицо?
   Проректор удивился: это же очевидно.
   – А мне – нет, – сказал Флинт. – Что она делала в котельной?
   Проректор уныло посмотрел, на ступеньки перед дверью, хотел было снова ответить «умирала», но поостерегся. Гусей дразнить ни к чему: Флинт – не ректор.
   – Ума не приложу, – сказал он. – Может, ей захотелось посидеть в тепле, в темноте.
   – А может, и не захотелось. Ничего. Это мы вмиг выясним.
   – Я все-таки надеюсь, что вы воздержитесь от огласки, – всполошился проректор. – Дело-то уж больно щекотливое.
   – Заладили: «огласка», «огласка». Для меня главное – установить истину.

* * *

   Ректор приехал через двадцать минут и сразу понял, что в поисках истины Флинт размахнулся не на шутку. Дело осложнилось тем, что миссис Ракнер вздумала привести пострадавшую в чувство. Но, поскольку искусством оживлять покойников она владела хуже, чем искусством народной вышивки, все ее усилия привели к тому, что тело свалилось за бойлер. Бойлер работал вовсю, поэтому труп представлял собой зрелище не для слабонервных. Флинт распорядился оставить все как есть, пока фотографы не общелкают место происшествия с самых разных точек, нагнал в котельную криминалистов из отдела по расследованию убийств, вызвал полицейского хирурга.
   На стоянке было не протолкнуться от полицейских машин, полицейские заполонили корпуса. И все это на глазах у студентов, пришедших на вечерние занятия. Ректору показалось, что Флинт вздумал во что бы то ни стало ославить колледж.
   – С цепи он что ли сорвался? – спросил ректор, переступая белую ленту, протянутую на земле у входа в котельную.
   – Он говорит, пока нет доказательств, что это случайное отравление, расследование будут вести, как при убийстве, – устало ответил проректор. – А в котельную заходить не советую.
   – Что за вздор?
   – Во-первых, там мертвое тело…
   – Ну и что? – нахмурился ректор. Во время войны он был на фронте и напоминал об этом кстати и некстати. – Подумаешь – труп.
   – Что ж, вам виднее. И все-таки…
   Но ректор уже спускался в котельную. Через несколько минут его вывели оттуда под руки. Лица на нем не было.
   – Силы небесные, – бормотал он заплетающимся языком. – Вы бы хоть предупредили, что там проводят вскрытие. Как ее угораздило так изувечиться, а?
   – По-моему, это миссис Ракнер…
   – Миссис Ракнер? Миссис Ракнер? – хрипел ректор. Он тщетно напрягал фантазию, силясь увязать ужасы котельной с образом хрупкой преподавательницы-почасовика, обучающей премудростям народной вышивки. – Что за черт? Какое отношение имеет миссис Ракнер к этому… к этому…
   Яснее он выразиться не успел: к коллегам подошел инспектор Флинт.
   – Теперь вы в своем Гуманитехе не соскучитесь. Вот уже и первый труп появился, – инспектор умел выбрать время для шуток.
   Ректор посмотрел на него с неприязнью. Он явно не разделял мнение Флинта, будто жизнь в колледже станет веселее, если там на каждом шагу будут валяться трупы. Ректор вознамерился приструнить Флинта:
   – К вашему сведению, инспектор…
   – К вашему сведению, вот что я там обнаружил, – перебил его Флинт и открыл какую-то картонную коробку. – Вы по таким журнальчикам студентов обучаете?
   Ректор заглянул в коробку. Сердце у него замерло от восторга и ужаса. В коробке действительно помещалась стопа журналов. На обложке верхнего красовались две дамочки, дыба, женоподобный субъект, закованный в цепи, и… такое непотребство, что ректор не знал, с чем его и сравнить. Студентам такую грязь даже показывать негоже.
   – Что вы, что вы, наши учащиеся подобную литературу не читают, – всполошился ректор, – это же настоящая порнография.
   – Да, порнушка крутая, – согласился Флинт.. – А знаете, сколько там такого добра? Вот ведь какая скверность получается.
   И Флинт засеменил прочь.
   – Господи, ну что за наказание? – прошептал ректор. – А этому скоту и горя мало. Так и сияет.
   – Должно быть, он все еще помнит то гадкое происшествие с Уилтом, – догадался проректор.
   – Я его тоже не забыл, – буркнул ректор, угрюмо озирая корпуса колледжа в коем он некогда думал снискать славу. Славу-то он снискал, да только не ту, которую хотел. И все из-за Уилта. Размышляя об Уилте, ректор приходил к тому же выводу, что и Флинт: этакому мерзавцу место за решеткой.
   Оба как в воду глядели. В тот же вечер Уилт оказался в тюрьме. Дело обстояло так. Уилт тщательно скрывал от Евы, что по пятницам читает лекции на авиабазе в Бэконхит. Чтобы найти предлог для отлучек из дома, он вызвался давать платные уроки некоему мистеру Малкалему, заключенному Ипфордской тюрьмы. С ним Уилт занимался по понедельникам, но Еве внушил, что наведывется в тюрьму два раза в неделю – по понедельникам и по пятницам. Уилт и сам понимал, что обманывать жену нехорошо, но ведь он для семьи старается: компьютеры и школа, в которую Еве вздумалось устроить близняшек, семейству не по карману, не спасал и приработок в тюрьме, поэтому Уилту и приходилось читать лекции на авиабазе. Да, Уилт лгал жене, однако он вполне мог зачесть общение с мистером Маккалемом во искупление греха. Тем более что подопечный изо всех сил старался усугубить его чувство вины и немало в этом преуспел. Благодаря преподавателю из Открытого университета Маккалем изрядно поднаторел по части общественных наук, и когда Уилт пытался подогреть его интерес к Э.М. Форстеру и роману «Хауардз-Энд»<Роман Э.М. Форстера >, заключенный неизбежно сводил разговоры к тяжелым социально-экономическим условиям, по вине которых он и угодил за решетку. Он довольно складно рассуждал о классовой борьбе, о необходимости революции, лучше всего кровавой, и о полном перераспределении богатств. Чтобы заполучить свою долю богатств, он использовал средства противозаконные и весьма гадкие – например, увещевал недобросовестных должников при помощи паяльной лампы. После таких увещеваний четыре человека отдали Богу душу, Маккалем получил прозвище «Гарри-Поджигатель» а судья, зараженный социальными предрассудками, закатал его на двадцать пять лет. По этой причине доводы Маккалема в пользу социальной справедливости казались Уилту малоубедительными.
   Не нравились Уилту и перепады настроений его ученика. Маккалем то хныкал от жалости к себе и твердил, что тюрьма его застебала: не мужик, а сморчок занюханный, то вдруг на него нападало религиозное исступление, то, рассвирепев, он грозил поджарить на медленном огне ту гниду, которая его заложила. Больше всего Маккалем устраивал Уилта в роли сморчка. По счастью, во время занятий ученика и учителя разделяла надежная металлическая сетка и присутствовал еще более надежный надзиратель. Уилт едва оправился от трепки, которую задала ему мисс Зайц, и разноса, который учинила Ева, поэтому такие меры предосторожности были весьма кстати. Тем более что к сегодняшнему настрою Маккалема грибные метафоры никак не подходили.
   – Хоть вы и считаете себя шибко умным, а главного не просекаете, – хрипел Маккалем. – Где вам: в тюряге-то не сидели. И Форстер тоже. Козел он, ваш Форстер. Оно и понятно – средний класс.
   – Возможно, вы и правы, – согласился Уилт. Маккалем то и дело отвлекался от темы занятия, но чутье подсказывало Уилту, что сегодня лучше ему не перечить. – Форстер действительно принадлежал к среднему классу. Однако не исключено, что именно по этой причине он обладал тонким вкусом и проницательностью, которые…
   – Ни хрена себе тонкости! Да этот пидор спал с боровом. Вот вам и тонкий вкус.