Шервуд Том. Серые братья

   – Не надо золотого, - вдруг сказал Пит. - Держи вот. Гинея.
   – Зачем? - недоумевающе посмотрел на него Дэйл. - Есть у меня.
   – Это плата. Придумай и расскажи, как нам с Шышком убраться отсюда. Как вот тот, «утонувший» «благородненький дай».
   – Нет, - вдруг глухо ответил Дэйл. - Не стану тебе помогать. Ты должен остаться здесь.
   – Почему? - изумился Пит.
   – Я уже взрослый. Таких, как я, ловят, как бездомных собак. Понимаешь, я уже могу быть матросом. Меня рано или поздно засунут на какой-нибудь военный корабль. А кто тогда будет оберегать малышей? Защищать их от чужаков, от портовых неприятностей, от полицейских? От Слика? Если меня не будет - останешься только ты. Горбун - не в счёт. Он - лишь за себя. Баллину - восемнадцать лет, но… Он - Баллин. Я, конечно, не могу тебе приказать. Но ты всё же подумай.
   Пит молчал. Потом сменил тему беседы: попросив разрешения, положил в тайник свои кошельки, оставив лишь то, что точно отсчитал, выкладывая на ладонь.
   Вернулись к тропе. Тёха, поставив у ног узел с трофеями, послушно их ждал.
   Добрались до камня, где, подпрыгивая на зябком уже ветерке, их дожидались все остальные. Добыв из расщелины конец каната, Дэйл потянул (Питу показалось, что он услыхал, как внутри, в пороховом складе ударил невидимый колокол), и скоро камень-дверь дрогнул и отвалился.
   Событие, случившееся днём, привело Слика в сильное волнение. Он распорядился приютить и брать с собой каждый день - для защиты - портового дурачка Тёху. Он разрешил всем, кто участвовал в битве, завтра не выходить на «работу». Но, пересчитав отнятые у нарушителей деньги, добавил к этому отдыху ещё один день. Потом занялся сбором дани - и никого, никого в этот день не побил. Пит, выложив на его лавку монеты, сказал:
   – Двести тридцать пять пенсов. Пяти не хватает до полного фунта, я запишу себе в долг.
   Слик великодушно кивнул. Он даже потемнел лицом, и Пит потом, вспоминая, часто спрашивал себя - это от известия о попытке отбить у них порт, или от вскорости сбывшегося предчувствия? Ни Слик, ни Дэйл, ни сам Пит не знали, что, когда они тащились к проёму в стене, за ними внимательно наблюдал спрятавшийся среди камней человек.
 

НОЧНЫЕ ГОСТИ

   Это произошло через несколько дней. Ночью, когда все уснули, раздался гул колокола.
   – Мои компракчикосики! - подскочил Слик. - Девочек мне привезли! Мно-ого мне за них обещали…
   Он, зажёгши фонарь, утопал в туннель, но вернулся оттуда не с компракчикосами. За ним, склонившись, едва протиснулся какой-то большой человек, и Пит вздрогнул, рассмотрев в свете фонаря его шишковатую бритую голову и пулевой шрам на щеке. На человеке была широченная, кожаная, крашеная в жёлто-охристый цвет куртка. Но, не смотря на внушительные размеры, куртка оказалась-таки маловата: оба рукава вкосую лопнули на могучих руках. Второй пришедший выглядел невысоким, худощавым, и глаза его, близко посаженные к переносице, были странно выпуклыми.
   – А вы… кто… - потерянно лепетал Слик. - А где… там…
   Пит услышал, как рядом проснулся и сел Дэйл. Они изумлённо переглянулись, когда двое пришедших, не говоря ни слова, крепко связали Слику руки и ноги и заткнули скомканной тряпкой рот. После этого, стараясь не шуметь, великан подошёл к решётке и, присев на корточки, проговорил:
   – Здравствуй, Дэйл. И ты здравствуй, Пит. Вставайте. Есть разговор. И разбудите Шышка, - сейчас будем снимать с него костоломку.
   И Пит заплакал.
 

ГЛАВА 9
 
МАЛЕНЬКИЙ ЖЕЗЛ

    И сполнился очередной виток судьбы. Снова летел под всеми парусами, разрезая острым носом волну, «почтовый» клипер, и так же стояли на баке, повернувшись спинами к ветру, мастер Йорге и Бэнсон. Только клипер мчался на этот раз не на юг, в Адорскую бухту, а на север, в Бристоль. И пассажиров на нём, надо отметить, заметно прибавилось. Тогда я ещё не знал, каким чудом им удалось вырваться из лап шайки ван Вайера.
 

ЧЁРТОВ ГОРОХ

   Мирный Плимут, погружённый в обыденные заботы, жил размерено и спокойно. Никто из простых горожан, равно как и никто из полиции не знал, что противостояние двух маленьких, частным образом собранных войск подошло к кульминации. Напряжение достигло предела. Сам воздух, казалось, был напоен предвестием рокового события - последней, отчаянной схватки.
   Во дворе дома бывшего скупщика краденого открыто готовились к отъезду: грузили в кареты тюки и корзины. Принц Сова сам носил их, сгибаясь под тяжестью. Никто из наблюдающих со стороны не поверил бы, что вся кладь была заполнена соломой и пухом. Сова знал, что предстоит небывалая гонка, и старался облегчить кареты насколько возможно. В то же время преследователи должны быть уверенными, что перед ними - тяжёлый тихоходный обоз.
   Да, Сова снова был в доме, и он не прятался, так как теперь он, в свою очередь, был ниточкой, ведущей к исчезнувшему Бэнсону.
   Бэнсон же выполнял серьёзное поручение.
   Петляя, проскакивая целые мили по руслам ручьёв, - чтобы сбить со следа собак, - он мчался в Лондон. Купив ещё одного крупного жеребца, он через каждый десяток миль пересаживался с одного на другого. Заезжая в постоялые дворы, он давал коням овса, чистой воды, и отдыхал ровно столько, сколько требовалось для отдыха им.
   Добравшись до пригорода, он отыскал мастерскую знакомого кузнеца. На карту было поставлено многое, и Бэнсон заметно нервничал. Он понимал, что его заказ не возьмётся выполнять ни один из свободных ремесленников. Чудовищный инструмент, за которым он приехал в пригород Лондона, сейчас мог сделать лишь тот, кому он бросил когда- то в ладонь тяжёлое, хранящее жар горна, золотое ядро.
   Он вошёл - и тотчас отлегло от сердца: кузнец, не скрывая радости, бросился пожимать ему руку. Бэнсон, взглянув на стоящего у наковальни помощника, устало сказал:
   – Пошли своего молодца, пусть моих коней расседлает и даст овса.
   Бросил благодарно поклонившемуся «молодцу» серебряную монетку.
   – Опять небывалый заказ? - обнажив зубы в широкой улыбке, спросил кузнец.
   – Догадлив ты, мастер, - подойдя вплотную, проговорил Бэнсон. - Мне нужен инструмент, за изготовление которого палач отрубает руки. А за применение - головы.
   – Понадобилась-таки кулевриновая аркебуза?
   – Нет, кузнец. Мне нужно то, что русские разбойники называют «чеснок». (Кузнец побледнел.) Испанцы - «колючий виноград». Голландцы и немцы - «коврик». А в Англии он зовётся…
   – «Чёртов горох», - прошептал кузнец, отступая.
   – Чёртов горох. Нужно немного, но срочно. Я взялся помочь тем, кому неоткуда ждать помощи. Будет погоня. И - ты либо веришь мне, либо нет.
   Кузнец, отирая пот, присел на скамью, расправил на коленях кожаный фартук. Помолчал. Потом, глядя в сторону, поинтересовался:
   – Инструмент для человека или для лошадей?
   – Для лошадей.
   – Значит, крупный.
   – Снова помолчал. Вздохнул. Взглянул Бэнсону в лицо.
   – Тебе разве лошадей-то не жаль?
   – Лошадей можно вылечить. А у меня за спиной будет живых людей десятка три, и детишек человек двадцать.
   – Откуда дети-то?
   – Из рабства.
   Кузнец встал, взял совок, звеня, поддел из ларя угля, всыпал в малиновый огонь горна. Разложил на наковальне молоты и щипцы. Распорядился:
   – Закрой дверь на засов. И вставай помогать, если дело срочное.
   Бэнсон вышел, осмотрел коней, сказал помощнику кузнеца:
   – Можешь сходить выпить. Мы часок-другой поболтаем.
   Вернулся в кузницу, запер дверь и встал к горну.
   Через полчаса кузнец бросил на наковальню первую «горошину». Металлический паучок в полладони величиной прокатился по иссечённой ударами молотов поверхности наковальни и замер, хищно выставив вверх острый, в три грани кованный шип.
   – Четыре шипа, - хмуро сказал кузнец. - Между любыми из них - угол в сто двадцать градусов. Как «горох» ни бросай - он на три шипа встаёт, четвёртый - обязательно торчком к небу. Лошадь, наступив на него, летит через голову, и всадник, конечно, к чёрту…
   – Сотни на две железа у тебя хватит?
   – Хватит и на три. Только попрошу тебя, контрабандист…
   – Всё, что смогу.
   – Конечно, если сможешь… Привези его обратно ко мне. Пеплавлю.
   – При плохом ходе дела мне уже ничего возить не придётся. При хорошем - «горох» подберут те, кого он остановит. - Бэнсон улыбнулся, взял в руку паучка и добавил: - Но тогда у меня будет повод вернуться за ним.
   Кузнец добавил в горн угля, взялся за рычаг мехов. Проговорил, ухмыляясь:
   – Странно, что «чеснок» у тебя не из золота!
 

ПОГОНЯ

   Всё рассчитали до деталей. Была найдена укромная бухта, в которой встал на якорь «Марлин». Также нашли и частично расчистили подход с берега к бухте.
   Подход этот был не вполне удобен: неширокая ложбина, заваленная камнями-окатышами, стиснутая с боков отвесными каменными стенами, круто поднималась вверх и, если бы здесь нужно было пробежать Сове или Бэнсону - они легко преодолели бы опасный подъём, но среди тех, кого в назначенную минуту должны были домчать сюда кареты, были дети и несколько женщин…
   Наверху, на гребне - площадка шагов семь на десять, и затем - ещё более крутой спуск вниз, к берегу, где уже покачивались шлюпки «Марлина».
   Хорош был только подъезд к ложбине - твёрдый скальный грунт, вполне подходящий для каретных колёс.
   Бэнсон, мастер Йорге и несколько матросов с «Марлина» расхаживали по площадке. Они натянули канат от гребня вниз, до самого берега - но всё равно для женщин этот путь был весьма сложен. Если бы не такая удобная бухта, и не такой удобный подъезд…
   Бэнсон спустился к ряду камней, сложенных в виде вала, за которым были разложены несколько мушкетов и пистолеты, в который раз проверил пули, порох, арбалет и болты. Вернулся наверх, к Йорге. Постояли в молчании.
   – Сколько осталось? - спросил кто-то из матросов.
   – Четыре минуты, - сказал мастер Йорге и раздвинул цилиндр подзорной трубы.
   Мучительно медленно тянулись секунды. Вдруг Йорге негромко сказал:
   – Молодцы. Всё точно.
   И передал трубу Бэнсону. Тот схватил её, поднёс к глазу. Далеко внизу, между скал, слева, вдоль берега двигались три кареты. «Это Стэнток с семьёй и домочадцы скупщика краденого». Бэнсон перевёл трубу и увидел, как справа, навстречу им, ползут ещё четыре кареты. «Это Сова и дети из крепости». Вдруг Бэнсон недобро оскалился: за обоими кортежами, на расстоянии прицельного выстрела ехали чёрные всадники. Девять слева и пять справа. Они не гнались, просто ехали следом. Каждая компания знала, что всех нужных им людей в преследуемых каретах нет. Они - только след, ниточка…
   – Четырнадцать, - сказал Бэнсон, отнимая трубу от глазницы и вытирая запотевший окуляр.
   – Пора! - проговорил Йорге и матросы, цепляясь за канат, растянулись вдоль спуска, встав в наиболее опасных местах.
   Приготовился и Бэнсон. Подсыпал нового пороха на полки мушкетов и пистолетов, взвёл арбалет. «Как только кареты встретятся - чёрные всадники увидят друг друга и поймут, что вот теперь мы все - в одном месте. Вот тогда будет гонка…»
   Этот миг пришёл. Выехав из-за скал к далёкому подножию ложбины, кортежи резко повернули и возницы взмахнули кнутами. Лошади рванули. Семь карет ходко покатили в сторону моря, всё больше забирая в подъём. Увидели друг друга и всадники, и две чёрные стаи рванулись навстречу. Пришёл их час. Бойцов у Совы - втрое меньше, чем их, все остальные - просто живое мясо. Вот она, минута награды за многодневное терпение. Хэй, загонщики, хэй!
   Но кареты шли совсем не так, как подобает тяжело нагруженному обозу, и под колёсами у них были не ухабы и ямы, а твёрдое каменное плато. Выжали все силы из лошадей и всадники. Они уже настигали последнюю из карет, когда сверкнул в воздухе блескучий коротенький дождик, лёг частыми каплями под копыта мчащихся лошадей. Сразу четыре из них, подминая всадников, рухнули, кувыркаясь; резко осадили своих лошадей задние всадники, а кареты всё мчались вперёд, и раз за разом вылетал из окон последней блескучий металлический дождь.
   Кортежи домчались до преградивших им путь крупных камней. Дверцы карет распахнулись, из них стали выпрыгивать мужчины, женщины, дети - и все торопливо стали карабкаться вверх, вверх, - на гребень, откуда призывно махали им Бэнсон и Йорге.
   Да, можно было предположить, что от этих загонщиков уйти будет непросто. Оставив лежать троих, одиннадцать всадников двинулись дальше. Двое пеших, склонившись, со всей возможной проворностью работали руками, и от них в стороны разлетались колючие «горошины». Расчистив узкий проход, пешие вспрыгнули за спины передних двух всадников и, доскакав до следующего «коврика», спешились и снова склонились над ним.
   Все беглецы были уже наверху и, помогая друг другу, спускались, цепляясь за канат, к шлюпкам. Но преследователи преодолевали россыпи «гороха» неописуемо быстро! Они могли бы спешиться и бежать по каменистым склонам, но лошади должны были сэкономить им две, а то и три минуты. И чёрные всадники тратили время, расчищая для них путь, чтобы потом с лихвой наверстать упущенное.
   Бэнсон, видя их скорость, тревожно оглянулся. Ещё десятка три человек толпились на гребне: много провозились, спуская на берег женщин. А снизу донёсся грохот копыт! Бэнсон метнул взгляд к подножью ложбины. Преодолев последнюю преграду одиннадцать человек на десяти лошадях мчались к покинутым, стоящим с распахнутыми дверцами каретам. Бэнсон взял мушкет, прицелился. Подбежал и плюхнулся рядом Сова, тоже взял мушкет, проверил порох на полке.
   – Стрелять нельзя, - скривившись, сказал он. - Их ответный залп ударит в спины тех, кто ещё не спустился.
   – А что делать?
   – Тянуть время. Обещать сдаться. В сущности, Вайеру нужны только мы. А вот и он!
   Бэнсон взглянул. Внизу, бросив лошадей рядом с каретами, мчались вверх люди в одинаковых чёрных одеждах. В центре бежал, взмахивая тросточкой, маленький человек. Одна рука у него была на перевязи.
   Подбежал и Стэнток и тоже подхватил себе мушкет, но Сова твёрдо проговорил:
   – Нет. Ты нужней у каната. Так ты больше людей спасёшь!
   Привыкший соблюдать дисциплину офицер кивнул, положил мушкет и побежал назад. Бэнсон взглянул ему вслед. «Проклятье! Ещё человек двадцать…»
   А преследователи, сократив дистанцию до прицельной, встали на колена. У плеч их блеснули стволы.
   – Вайер, стой! - воскликнул Сова. - Мы сдаёмся!
   Он отложил мушкет и встал во весь рост. Стал подниматься и Бэнсон, и в этот миг из-за их спин вышел мастер Йорге. Он ступил пару шагов и встал, подняв на уровень головы и вытянув вперёд-вверх руки с обращёнными к преследователям ладонями.
   – Бэнсон, Сова, - сказал он спокойным голосом. - Помогите спустить оставшихся. Стрелять в нас не будут.
   Но, словно в насмешку над ним, маленький человек внизу махнул тростью и все десять чёрных стрелков разом спустили курки. Бэнсон, взревев, подхватил мушкет и, приложившись, тоже нажал на спуск.
   Это было неописуемо. Снизу не раздалось ни одного выстрела. Не выстрелил и мушкет Бэнсона. «Сдуло порох с полки!» - подумал он и, схватив другой мушкет, снова приложился и выстрелил. Вернее, попытался. Кремень высек из стальной пластины-огнива отчётливый снопик искр, и они, шипя, упали на ниточку пороха - но упали словно в песок. Выстрела не было.
   – Спускайте оставшихся, - повторил Йорге. - Стрельбы не будет.
   – Порох не загорается! - дрогнувшим голосом произнёс Бэнсон.
   – Да, - сказал Йорге, стоя с вытянутыми руками. - И не загорится.
   Сова, ошалело захохотав, метнулся на гребень, схватил двоих детей подмышки и легко запрыгал вниз, вниз, мимо удерживающих канат матросов. Йорге стоял, не шевелясь. Распростёртые руки его мелко-мелко дрожали. Чёрные люди внизу, взмахивая ножами, разрезали пороховницы, меняли порох на полках. А Бэнсон уходить не спешил. Оскалив зубы, он почесал пулевой шрам на щеке и, с этим зловещим оскалом, наклонился и поднял арбалет. Вставил плечевой упор, приник глазом к прицельной раме - и нажал скобу. Внизу, среди чёрных загонщиков, нелепо взмахнул рукой и опрокинулся навзничь маленький человек. Чёрные фигурки облепили его, как муравьи. Подняли, понесли.
   – А теперь иди, Бэн, - сказал, не двигаясь, Йорге. - Крикнешь мне, когда все будут в шлюпках.
   Когда шлюпки отплыли, загонщики всё-таки показались на кромке высокого берега. Встали в линию, подняли мушкеты. Но проверить, будут ли они стрелять теперь - не пришлось. С борта «Марлина» залпом ударили пушки. Заряжены они были не ядрами, а картечью. Людей, стоящих на гребне, на миг закрыло пыльным облаком, поднятым ударившим в камни свинцом. Когда облако рассеялось, на гребне уже не было никого.
 

МЕДВЕЖЬЯ ШКУРА

   Бэнсона мучила мысль: что произошло там, на гребне скалы? Почему не стреляли мушкеты? Как такое возможно? Ответ был очевиден: мастер Йорге - колдун! Бэнсон размышлял, мучился, но вида не подавал.
   Он и Йорге стояли на баке «Марлина» и всматривались в ночную тьму.
   – Хранишь ли ты моё письмо, Бэнсон? - спросил мастер Йорге.
   – Ну конечно. В самом надёжном месте: в арбалетном футляре.
   – Прошёл год.
   – Даже чуть больше. Я всё помню, мастер. Через два года распечатаю. Пятого сентября.
   – Слышу по голосу, - произнёс Йорге, - что ты улыбаешься. Отчего?
   – Сова сказал, что мы ввязались в драку, в которой нам не уцелеть. А ваше письмо обнадёживает. Это значит, что два года я ещё проживу.
   – Холодно, - зябко повёл плечами старик. - Идём-ка в каюту.
   Они спустились вниз.
   – А ты и вовсе легко одет, - заметил Йорге. - накинул хотя бы свою куртку. Хорошая куртка, большая.
   – Да, - кивнул Бэнсон. - Такого размера одежду шьют лишь на заказ. У нашего «скупщика краденого» позаимствовал. Рукава вот только узки оказались. Лопнули рукава.
   Они вошли в каюту.
   – Я думаю, - улыбнулся Йорге, и глаза его блеснули из- под белых кустистых бровей, - рукава нужно как-то поправить.
   Он сел за свой стол, всё так же заваленный книгами. Наклонился, вытащил из-под скамьи узкий и длинный сундук. Расчистил на столе место, сложив книги в две высокие стопки, и выложил изъятый из сундука длинный свёрток - толстый, коричневый. Развязал стягивающую свёрток каболку - и подал Бэнсону. Бэнсон развернул свёрток, встряхнул. Длинный, до самого пола, кусок прекрасно выделанной медвежьей шкуры. А Йорге между тем разложил на столе хорошо знакомые любому портному предметы: бритву, ножницы, полоску войлока с утопленными в него иглами, несколько мотков ниток - конопляных и шёлковых.
   – Вот тебе рукава, - сказал довольно старик. - Неси свою куртку, будем выпарывать старые.
   Через полчаса в каюте ярко горели четыре свечи, громко хрустели ножницы, выкраивая новые рукава.
   В дверь каюты негромко постучали. Вошли Сова и несколько смущённый Стэнток.
   – Мастер, - сказал Сова. - Офицер не верит мне, что вы каким-то чудом заставили порох не загораться. Поэтому на скале не было ни одного выстрела. Скажите ему, что это так!
   – Этого не может быть, - упрямо сказал Стэнток.
   Йорге улыбнулся. Спросил:
   – У кого-нибудь найдётся кремень, трут и кресало?
   – У меня есть, - сказал Стэнток.
   Он достал названные предметы и протянул их Йорге.
   – Нет, - покачал головой старик. - Зажги сам.
   Стэнток, пожав плечами, взял в левую руку кремень, прижал к его нижнему краю сухой обугленный трут. Поднял кресало - широкую стальную пластину, примерился - и ударил в камень. Сверкнули искры, упали на трут, он затлел - и вспыхнул.
   – Горит? - спросил, с улыбкой глядя на огонь, Йрге.
   – Горит, - сказал Стэнток.
   – Потуши, - попросил Йорге и, когда Стэнток задул огонь, прибавил: - Больше не загорится.
   Стэнток недоверчиво оглядел всех присутствующих, поднял кремень и вновь ударил кресалом. Сверкнул снопик искр, лёг на ещё тёплый трут… Ничего. Трут не горел. Стэнток ударил ещё и ещё… Напрасно. Он поднял покрасневшее лицо, неуверенно проговорил:
   – Колдовство, да?
   – Нет, конечно, - ответил Йорге. -Любой из вас потенциально способен проделать то же.
   – И что для этого нужно? - спросил, откусывая нитку, Бэнсон.
   – Наверное… - сдвинул белые брови Йорге, - наверное, прожить жизнь наподобие той, что прожил я.
   – А не могли бы вы рассказать о ней? - спросил, рассматривая огниво, Стэнток.
   – Расскажу, если хотите. Только приготовьтесь к пространным паузам: мне придётся многое вспоминать из весьма далёкого прошлого. Мне придётся даже вспомнить своё настоящее имя.
   – Как же вас звали в том вашем прошлом?
   – Меня звали аббат Солейль.

МОЛОДОЙ БОГОСЛОВ

    (Север Италии. За 70 лет до наших событий.)
   Два молодых человека, верхом на осликах, неторопливо, оберегая, насколько возможно, капюшонами лица от дорожной пыли, приближались к конечной цели своего путешествия.
   – Массар, - сказал негромко один из них, с трудом разлепив покрытые пылью губы.
   Он был в балахоне монаха-францисканца.
   – Наконец-то! - хриплым шёпотом отозвался второй, в одеянии монаха-иезуита. - Как я измучился!
   – Но согласись, - улыбнулся его товарищ, - не пристало роптать, когда рядом есть кто-то измученный вдвое больше.
   – Это ты, что ли?
   – Нет. Ослики.
   Массар, довольно большой город белел невдалеке полосками крепостных стен, расплавленных в струях знойного летнего марева. Когда-то он был размещён на плоской возвышенности между двумя реками - одной широкой, другой - поуже. Но теперь, наплодив новых людей и наставив новые - не дома даже, а целые улицы и кварталы, - выполз на противоположные берега обеих рек. Он вынес даже за границу нового, гораздо более пространного кольца каменных стен небольшую речную пристань с длинными, под одной общей крышей, складами, и унылую стайку ветряных мельниц, крылья которых, по причине отсутствия хорошего ветра, медленно покачивались из стороны в сторону, не совершая и четверти оборота.
   – Какая жара, - с усилием произнёс иезуит. - Интересно, что нам дадут сейчас в приёмной епископа - воды или местного вина?
   – Да, - откликнулся францисканец. - Интересно.
   Он сполз со спины своего осла и пошёл, сладко постанывая, неуклюже переставляя закаменевшие ноги.
   – Жалеешь осла? - не без иронии поинтересовался иезуит.
   – И осла жалею. До города - не больше мили, вполне осилю и своими ногами. И перед епископом хочу выглядеть бодро. Я ведь до сих пор не знаю, зачем меня вызвали.
   – А я - зачем меня вызвали - знаю. И напускная бодрость мне не нужна. Пусть видят, что я смертельно устал. Вина бы мне, - холодного, из погреба, - и в келью. Отлежаться до ужина.
   В воротах их встретил опирающийся на алебарду, страдающий от жары стражник.
   – Пошлину, - тяжело дыша, сказал он, - дорожную.
   – Денег нет, - сказал францисканец. - Я - нищенствующий монах. Вот грамота епископата. Я вызван в Массар, я не путешествую.
   – Осла оставишь в залог, - с досадой махнул рукой стражник, привыкший такие объяснения выслушивать десятками в день. - И ты тоже!
   Он повернулся к юноше-иезуиту. Но тот, явно не намереваясь слезать, тоже достал и развернул свою грамоту. Он держал её не вертикально, когда можно читать написанное, а боком, разведя и придерживая руками два свивающихся края. В этом был вызов, и стражник, наливаясь раздражением, шагнул, и протянул уже руку, чтобы выхватить грамотку и прочесть - куда и к кому едет этот невежливый юный монах. Шагнул - и вздрогнул вдруг, как ошпаренный, и отдёрнул испуганно руку. Да, ему и не нужно было читать чернильные чёрные строки. Достаточно было увидеть инквизиторскую печать.
   – Прошу, прошу, - торопливо забормотал он, - святые отцы! Проезжайте! Простите, что допустил заминку… Что задержал… Приёмная епископа - розовый дом в самом центре города… Проезжайте!
   В молчании двое монахов добрались до приёмной епископа. Передали ослов выбежавшему расторопному конюху и вошли в прохладный и тёмный и, на первый взгляд, бескрайний, с колоннами, высокий и гулкий холл. Здесь молчаливый секретарь взял их бумаги и, жестом предложив сесть, удалился. Путники, доковыляв до скрывающихся в тени лавок, сели и, с одинаковым блаженным стоном вытянув ноги, взглянули друг на друга и обменялись улыбками. Как нелёгок был путь! Как хорошо, что он наконец-то закончен!
   Зная, как велик и важен тот, к кому они приехали, юноши приготовились ждать и час, и два. Но события пошли не так, как предполагалось. Послышался звук торопливых шагов - и в холл вышел сам епископ! В мантии с золотой отделкой, полный, с мясистым и красным лицом - и, на удивление, отнюдь не старый. Приехавшие торопливо вскочили и, упав на колени, коснулись лбами холодного мрамора.
   – Встаньте, дети мои! - величественно произнёс епископ, протягивая руку для поцелуя. - Кто из вас - Вениамин?
   – Я, ваше преосвященство, - ответил, целуя пухлую длань, францисканец.
   Да, здесь было иначе, - не так, как у ворот. Качнулись весы, определяющие значительность персоны, в обратную сторону. Епископ, не обращая внимания на снабжённого инквизиторской печатью иезуита, прикоснулся к плечам и поднял с колен францисканца.
   – Вениамин Солейль! - сказал он преувеличенно- радостно. - Так вот ты каков!
   И, отступив на шаг, положил одну руку поперёк объёмного живота, а вторую поднял от локтя вверх и выставил палец:
   – Следуй за мной.
   И увёл нищего францисканца в свои кабинеты. К иезуиту же подошёл невзрачный служитель и поманил куда-то в сторону, в низкую, неприметную дверцу.