- Негодяй и сын негодяя. Сидит, как набрал в рот воды, - выругался про себя фаэтонщик. - За всю дорогу ни одного слова. - С досады он опять защелкал кнутом, кони дернули, фаэтон покачнулся, пассажир открыл глаза.
   - Жарко. Не стоило бы гнать лошадей.
   Фаэтонщик, услышав голос пассажира, обернулся. Он показал кнутовищем на солнце, давно перевалившее через зенит.
   - Опоздаем, если не погонять,
   - Так и так сегодня уж не доедем до Тифлиса.
   - Где же мы заночуем? Насколько я знаю, по этой дороге нет караван-сараев.
   - Завернем в какое-нибудь село.
   - Не боитесь?
   - Кого бояться, помилуйте.
   - Татар4.
   Пассажир удивленно поднял брови:
   - Они сделали тебе что-нибудь плохое?
   - Нет.
   - Так отчего же ты их боишься? Или не любишь?
   - Не знаю. Говорят, что они нас не любят.
   - Нас? Кого?
   - Русских.
   Фаэтонщик, почувствовав, что пассажир рассердился, решил говорить осторожнее. "Кажется, я сказал что-то лишнее. Надо было сначала узнать, кто он такой. Может, он и сам татарин, поэтому и сердится. По лицу, конечно, не скажешь: бородка-то у него не татарская. Да и то сказать - нынешние люди, не поймешь, кто они. Образованные татары меняют свое лицо". Возница несколько раз ударил кнутом лошадей, потом снова повернулся назад.
   - Простите, господин хороший, имени я вашего не знаю...
   - Алексей Осипович.
   - Значит, вы русский?
   - Да. А что такое?
   - Я совсем испугался, подумал, не татарин ли вы?
   - А что в том плохого, если бы я был татарин?
   - Ничего, только я сказанул как будто лишнее.
   - В этом виноваты не вы.
   Они замолчали. Фаэтонщик, поняв, что с таким человеком не разговоришься, занялся лошадьми. Алексей Осипович, откинувшись на сиденье, стал глядеть на белые облака.
   "Откуда такие подозрения? Почему люди боятся, остерегаются друг друга? Разве быть татарином хуже, чем англичанином или русским? Разве не бог создал всех людей? Разве все они не дети одной природы? К чему же это различие? Кто разделил людей на родных и пасынков? Отчего этот русский мужик, который ради куска хлеба с утра до вечера мерит дороги, так отзывается о народе, вовсе ему незнакомом. Кто в этом виноват? В результате этих дурацких мыслей местные народности смотрят на нас с подозрением. Немало виноваты и мы, интеллигенция. Разве нет среди нас таких, как-бы это сказать... солдафонов, кто жаждет показать свое господство, кто не хочет, чтобы все эти народности жили спокойно в своем доме? Разве даже в нашей семинарии мало таких людей?"
   Алексей Осипович вспомнил о споре, возникшем четыре года назад на педагогическом совете в Горийской семинарии. На совете разгорелся ожесточенный спор. Нашлись люди, которые протестовали против открытия нового отделения. Дмитрий Дмитриевич Семенов5 выступал и решительно поддерживал это дело. Алексей Осипович до сих пор помнит слова, которые произнес Семенов после того, как успокоил учителей.
   - Господа, - сказал он, - прежде чем опровергать или утверждать какую-либо идею, надо обратиться к разуму, к логике. Нельзя забывать и требований века. Сейчас и сам государь-император хочет, чтоб его подданные были образованными. Указ об открытии семинарии подписал государь. Наш долг не оспаривать этот указ, а выполнять.
   - Я не ошибусь, если напомню вам, что в этом указе нет пункта, в котором говорилось бы об открытии татарского отделения.
   - Благодарю вас за внимание, - сказал Семенов, парируя реплику. Изучать местные условия и помогать государю-императору наш долг. Притом не забывайте, что кавказские татары такие же подданные великой русской империи, как и мы с вами. Наш долг помогать их образованию.
   - Достаточно того, что они учатся в русско-татарских школах. Зачем же еще готовить учителей из местного населения?
   - Кто же будет преподавать в тех школах, о которых говорите вы?
   - Мы сами.
   - До каких пор?
   - Всегда.
   - Нет, - сказал Семенов, решительно обрывая своего оппонента. - Вы ошибаетесь, рано или поздно вырастет местная интеллигенция. Таково веление времени. А наш исторический долг помогать этому неизбежному и разумному процессу.
   - Я извиняюсь, господин Семенов, вас не беспокоит та обстановка, которая может возникнуть после того, как вырастет местная интеллигенция? Разве они не станут задумываться о судьбах своего народа, способствовать его национальному самосознанию.
   - Здесь нет ничего опасного. Судьбы у наших народов одни. Наместник Кавказа согласен на открытие этого отделения. Надо исполнить и требования местных мусульман. И потом, это же доброе, хорошее дело.
   - А кто будет руководить этим отделением? Откуда мы найдем преподавателей, знающих татарский язык?
   - Не беспокойтесь, - сказал Семенов, спокойно улыбаясь, и представил присутствующим Алексея Осиповича. - Господин Черняевский6, я думаю, справится с этим делом. Я его знаю еще с Кубанской семинарии. Он имеет большой опыт в области просветительства. Газета "Тифлисский вестник", правда, назвала его "экспочтальоном", намекая на то, что Алексей Осипович в свое время работал на почте. Но это не беда. В деле просвещения имеется огромная нужда в таких "экс-почтальонах". И еще, господа, я хочу довести до вашего сведения, что Алексей Осипович отлично знает татарский язык, а также обычаи, нравы. Я назначаю его инспектором и преподавателем татарского отделения.
   В тот же вечер Семенов пригласил Алексея Осиповича к себе домой. Ольга Константиновна после того, как подала чай, села в углу и стала заниматься вышиванием, предоставив мужчинам заниматься их разговорами. Семенов, попивая чай с вареньем, спокойно говорил:
   - Вы не обращайте внимания на эти споры, Алексей Осипович, наш долг служить людям. Учитель - это отец народа. Просвещение - это глаза. Мы должны открыть им глаза, наполнить их жизнь светом.
   - Я понимаю вас, Дмитрий Дмитриевич, но уже сейчас вижу, что на этом пути нас будут ожидать трудности. Да, надо, надо помогать татарам на их пути к свету. Я хорошо знаю их жизнь.
   - Царю и правительству нужны чиновники из местного населения, образованные чиновники. Поэтому и открываются эти школы. Но мы должны смотреть на образование помимо этих конкретных целей. Мы должны смотреть шире и дальше.
   - Я знаком с некоторыми из местных интеллигентов. В Шемахе есть поэт по имени Сеид Азим Ширвани. Очень сильный и трезвый человек. Он хочет открыть школу по новому образцу. С другой стороны, он не может освободиться от старого канона школы. У них нет учебников на родном языке. В общем, у меня есть кое-какие планы.
   - Именно поэтому я и очарован вами, господин "экспочтальон", - сказал Семенов, по-дружески положив руку на его плечо. - В этом деле нужна самоотверженность. В первые годы будет трудно. Но вы не бойтесь. Среди учителей нашей семинарии есть и такие, которые жалеют об отмене крепостного права. Они не видят дальше своего носа. Но сами татары лучше нас понимают свою судьбу.
   Знаете, кто выдвинул идею открыть татарское отделение?
   - По-моему, это ваше предложение.
   - Нет, раньше меня эту идею выдвинул капитан Ахундов.
   - Мирза Фатали?
   - Да.
   - Я много слышал о нем. Читал его книги. Светлая голова.
   - Вот именно это и пугает некоторых. Пейте чаи. Ольга Константиновна, налейте Алексею Осиповичу горяченького. Да, я уверен в вас. Изложите свои конкретные предложения, поделитесь своими мыслями. Прежде всего, надо подумать об учениках.
   - Найдем, Дмитрий Дмитриевич. Если надо будет, я сам объеду и обойду все села.
   Этот разговор происходил в 1879 году. Только что получено официальное разрешение на открытие отделения. Нужно было искать учеников. Для этого Алексей Осипович и собрался в путешествие. Уже целый месяц он был в пути. Проехал три тысячи верст. Порой приходилось пешком обходить села. Он объездил почти весь Азербайджан: побывал в Шемахе, Гяндже, Шуше, был в Ереванской губернии и теперь, проехав Казах, направился в Тифлис.
   Солнце опускалось к закату. Тени от холмов длинно стелились по земле, пересекая дорогу. Дома вдалеке поблескивали окнами, отражавшими предзакатные лучи. Кони остыли. Фаэтонщик, свыкшийся с мыслью, что в этот вечер не доедет до города, успокоился. Вокруг стояла тишина, не было никаких звуков на земле, кроме негромкого стука колес по усыпанной камнем дороге да еще стука подков.
   Алексей Осипович решил поднять верх фаэтона. Фаэтонщик оглянулся.
   - Чего изволите, барин?
   - Прохладно.
   - Это мы сейчас.
   С резвостью, удивительной для своего возраста, кучер спрыгнул на землю. Алексей Осипович тоже ступил на дорогу. На его платье осела пыль, ноги затекли.
   - Распрягайте коней, пусть отдохнут. И мы тоже переведем дух.
   Алексей Осипович подошел к небольшой речке, протекающей невдалеке от дороги. Он снял пиджак и рубашку, разулся. Осторожно ступая по мелким скользким камням, прошел на середину реки. Вода нагрелась на солнце. Алексей Осипович, черпая пригоршнями теплую светлую воду, с наслаждением умылся. Потом расстелил на траве небольшую салфетку, собираясь перекусить. Был тот переломный момент южного жаркого дня, когда жара еще не ушла, но уже чувствуется сквозь нее веяние предстоящей вечерней прохлады.
   Возница пустил своих коней пастись на лужайке. Алексей Осипович окликнул кучера:
   - Идите сюда, поближе, располагайтесь, подкрепимся.
   - Спасибо, барин.
   - Благодарить будете потом.
   Фаэтонщик не очень охотно подошел и сел не у самой салфетки, но поодаль. Он оправил рукой усы и бороду, посмотрел на то, что было разложено на салфетке. Там лежали колбаса, сыр и хлеб. Сам Алексей Осипович старался открыть бутылку с вином.
   - Дайте мне, барин, нам сподручнее.
   Кучер вынул из кармана складной нож, откинул штопор и моментально вытащил пробку. - Прошу, барин.
   - Стакан у меня один. Сначала выпейте вы.
   - Как это можно. Я хоть и совсем не выпью, не велика беда.
   - Мы вместе едем. Мы товарищи по путешествию, а товарищество не терпит никаких различий. Простите, ваше имя?..
   - Иван Филиппычем зовут.
   - Так вот, Иван Филиппыч, у татар, которых, судя по вашим словам, вы так не любите, есть обычай, что велит товарищам делиться последним куском хлеба. А иначе никакого товарищества не получится. А у нас тут не последний кусок, есть, как видите, и колбаса и вино.
   Фаэтонщик растерялся. Он не ожидал такого обращения. Словно в чем-то виноватый, он протянул руку к хлебу. Глядя на него, уже шестидесятилетнего бородатого мужика, Алексей Осипович вспомнил своего отца. Чем-то они были даже похожи. Тот тоже всю жизнь трудился ради куска хлеба. У него тоже был свой фаэтон.
   В летнюю пору, до жнитва, отец Алексея Осиповича возил людей из Шемахи и Ахсу в Чухур-Юрт и на другие эйлаги. Иногда по неделям его не бывало дома.
   Когда же наступало жнитво, он забирал семью и спускался "на низменность", чтобы наняться там на уборку пшеницы. Собиралось много таких же охотников. Фургоны останавливались среди пшеничных полей, и начинались торги с хозяевами этих полей: жнецы просили побольше а хозяева скупились, выторговывая каждую копейку. Особенно запомнилось Алексею Осиповичу последнее лето которое он провел вместе с отцом. Ему было тогда лет шесть или семь. В тот год градом побило все посевы вокруг Шемахи. Назревал голод. Тем более нужно было ехать на заработки "на низменность", где в более благоприятных и умеренных условиях всегда вызревали хорошие хлеба.
   Накануне отъезда отец подозвал к себе маленького Алешу.
   - Ты, сынок, оставайся дома. А мы с матерью поедем. Через месяц вернемся.
   - А почему?
   - Там очень жарко. Ты заболеешь.
   - Не хочу оставаться, хочу с вами, - заупрямился Алеша. - Возьмите меня с собой. Я вам буду помогать.
   - Помощник ты, конечно, хороший, но ты не вынесешь той жары. Тебе будет тяжко.
   Мать неожиданно заступилась за Алешу, взяла его сторону, и Алеша поехал.
   Всю ночь накануне он не спал, помогал матери собираться в дорогу. Пекли хлеб, укладывали одеяла, матрацы, утварь. Выехали на рассвете, когда утренняя звезда не взошла еще из-за горизонта, не засветилась еще зеленоватой льдинкой в прозрачном небе.
   Алеша, хоть и было ему зябко, сидел рядом с отцом на козлах. Сзади них под фургонным тентом спала умаявшаяся за ночь мать. Орали петухи, разгорался край неба. Алеша вдыхал, словно пил, прохладный утренний воздух, и ему было радостно. Хотелось закричать и оповестить всех, что он уже большой, что его взяли "на низменность", что он будет помогать отцу.
   Отец же временами взглядывал на съежившегося мальчика и говорил:
   - Простудишься. Иди ложись рядом с матерью.
   Алеша не хотел идти спать. Напротив, ему хотелось взять в руки вожжи и править. Тогда не надо и кричать, разу все увидели бы, что он не ребенок.
   Лето было прекрасное. Жнецы, приехавшие из Шемахи, разбили лагерь в степи недалеко от пшеничных полей. Рядами стояли там шемахинские фургоны. Просыпались на заре, когда еще только начинало светать, а трава была влажной от росы. Отец срезал пшеницу, а мать, шедшая вслед за ним, вязала снопы. Алеша пас лошадей, кипятил воду, заваривал чай и даже варил похлебку. В полдень, укрывшись в тени фургона, он любил смотреть, как отец с матерью с удовольствием едят то, что он им приготовил. Картошка, сваренная самим, казалась слаще.
   Прекрасно было и ночью, когда Алексей вместе с другими ребятами отправлялся в ночное и любовался издали кострами лагеря, горящими около каждого фургона, на огромные черные тени, отбрасываемые в степь людьми, бродящими и сидящими у костров.
   Недолго бродили и двигались по степи эти тени. Уставшие за день люди укладывались спать. Догорали костры, тишина опускалась на степь, и от этой тишины звенело в ушах. Алеша долго не засыпал. Он лежал на спине и глядел в бездонную лунную ночь, усыпанную звездами. Ему хотелось их сосчитать, ему хотелось узнать, почему они дрожат и мерцают. Потом ночная прохлада подбиралась к нему, он закутывался в теплое одеяло и думал: уж не от холода ли дрожат звезды на небе? Если звезда падала, чертя по небосводу тонкий огненный след, то Алеша вздрагивал. Он боялся, что этот хвостатый огонь упадет на пшеничное поле и сожжет все, что отец и мать наработали за день. Ему даже казалось, что нужно разбудить взрослых, но отец с матерью спали как мертвые, тесно прижавшись друг к другу и согревая друг друга своим теплом.
   Алеша снова укладывался на спину и, подложив руки под голову, глядел на луну и на редкие облачка, посеребренные ею.
   Тишина делалась все полнее и чутче. Только слышно было, как жевали траву и фыркали лошади да еще трепетали крылышками невидимые в темноте ночные бабочки.
   В воскресенье люди бросали работу раньше обычного. Пообедав, собирались в кружок около костра, рассказывали разные небылицы. Рыжий парень, которого звали Мишка, хорошо играл на гармони. Мужчины пели. Алексей, поскольку считал себя вполне взрослым человеком, подпевал тоненьким голоском. Мать радовалась этому, смеялась и ободряла Алешу, гладя по голове.
   Жнитво продолжалось месяц. Пришли хозяева, начался расчет. Подсчитали все снопы. Каждый десятый сноп полагался жнецу. Отец, повернувшись на восток, молился, благодаря бога за успешные труды. Он повеселел, все время шутил с женой и Алешей.
   - Ну, вот, - подсчитал он, - в этом году мы с хлебом. Я думаю, даже нужно Алеше отдельно заплатить за его труды. Ведь он тоже работал. Так ли, Алексей Осипович, я говорю? Как приедем в Шемаху, продам два пуда пшеницы и куплю тебе красные сапожки, шелковую косоворотку и даже пояс с кистями. Кроме того, в этот год обязательно отдам тебя в школу.
   Жнецы, по обыкновению, молотили свою пшеницу тут же на месте, где и жали. Готовую пшеницу насыпали в мешки, грузили на фургоны. Два дня, день и ночь, шла молотьба, потом караван из фургонов двинулся в сторону Шемахи.
   Дома отец исполнил все свои обещания. Вот только послать Алешу в школу не смог.
   Когда жнецы вернулись в село, подоспело время косить траву. У отца не было своего луга. Снова пришлось работать по найму. Алексей и на этот раз не отпустил отца одного. Оседлав коня, он возил отцу еду, приготовленную матерью.
   Скошенная зеленая трава ложилась рядами. Склоны холмов казались полосатыми. Блестели и вжикали острые косы.
   Алексей погонял своего коня, лихо пролетая мимо работающих девушек и женщин.
   Отличная погода радовала косцов. Алеша тоже радовался ей вместе со всеми. Вот он нашел отца, отдал обед, а сам устроился поодаль, глядя, с каким аппетитом обедает отец. Он сильно исхудал, загорел за это время. Рубашка прилипла к плечам, ворот открыт, видна волосатая грудь и ключица.
   Поев, отец вытер тыльной стороной ладони рот, погладил усы, бороду, перекрестился.
   - Большое спасибо тебе, Алексей Осипович.
   - Почему ты так называешь меня, ведь я Алеша.
   - Нет, ты уже вырос, ты уже Алексей Осипович.
   Отец еще долго шутил с ним. Затем посмотрел на небо.
   - Парит. Как бы не натянуло дождя. Ладно, Алексей, садись на коня и поезжай домой. Отвези охапку зеленой травы, а матери скажи, чтоб истопила баню, я приду, буду мыться.
   Но вымыться в бане отцу уже не пришлось. В тот вечер действительно хлынул дождь. Осип пришел промокший до костей. Попросил постелить ему и сразу же лег в постель. Два дня его била лихорадка. Через неделю он умер от простуды.
   ... Алексей Осипович, задумавшись, не сводил глаз с фаэтонщика. Наконец он вздохнул и сказал:
   - Вы очень похожи на моего отца. И он так же, как и вы, носил усы и бороду.
   Иван Филиппыч покраснел, как ребенок, не знал, что ответить.
   - Алексей Осипович, я простой фаэтонщик. А ваш отец, наверное...
   - А он был простым крестьянином. У него ничего не было, кроме куска земли и двух лошадей.
   - Не могу поверить, - удивился фаэтонщик и, сев удобнее, посмотрел на собеседника.
   Алексей Осипович ясно видел, что фаэтонщик обрадовался такой новости. Казалось, его подменили. Когда отец, бывало, радовался, он улыбался вот точно так же.
   - Пейте, - сказал Алексей Осипович, подвигая стакан, но Иван Филиппыч вдруг поднял бутылку и поднес ее горлышко ко рту. Красные капли потекли по его бороде.
   - Сколько у вас детей?
   - Трое в доме. А двоих дочерей я уж выдал замуж.
   - Кто-нибудь из них учился?
   - Куда уж нам? - сказал Иван Филиппыч и стал рассказывать историю своей жизни. Он не стеснялся теперь и рассказывал все, что было на сердце.
   - Вы сами видите, что я уже стар. Семья большая, а у меня нет ничего, кроме фаэтона. Трудно содержать жену и детей. Каждый хочет, чтобы его дети учились. Но что делать: бедность. Я не смог им дать образования. Только младший сын четыре года ходил в школу.
   - А теперь чем он занимается?
   - Ничем. Хочет отправиться в Баку, поискать работу. Говорят, что там на нефтяных промыслах нужны руки. Но он еще ребенок, я не могу отпустить его одного на чужую сторону.
   - Сколько ему лет?
   - Этой весной пойдет шестнадцатый.
   - Как его зовут?
   - Василий. Васька.
   - Отдайте его мне. Я из него сделаю человека.
   - Куда отдать?
   - В Гори. Учиться.
   - Ей-богу, не знаю, что и сказать, барин. Ученье-то, оно денег требует.
   - Ничего не надо. Я устрою его в пансион. Я все беру на себя.
   Иван Филиппыч не верил своим ушам. Видя его колебание, Алексей Осипович решительно закончил:
   - Значит, будем считать - договорились. Как приедем в Тифлис, все решим окончательно.
   - Будь по-вашему, - неуверенно сказал фаэтонщик.
   Когда они снова тронулись в путь, уже стемнело. Показались дрожащие желтые огни недалекого села.
   3
   Поздний стук в дверь напугал Ахмеда. "Кто бы это мог быть?" Постучали снова. Ахмед привернул лампу, на всякий случай взял двустволку и подошел к двери. Некоторое время тихо стоял. С той стороны слышалось фырканье лошадей и тихий разговор двух мужчин. Ахмед еще больше насторожился. Хотя у него не было врагов, но по ночам он крепко запирал дверь и закрывал ставни окон. Эй, хозяин дома!
   - Кто там?
   - Божий гость7.
   - Какой гость в такой час?
   - Мы путники. Нас в дороге застала ночь.
   Ахмед отодвинул щеколду и приоткрыл дверь. В узкой полоске света он увидел стоящего на улице. По его одежде можно было понять, что он в самом деле путник.
   Стоящий чуть поодаль кучер с кнутом в руках рассеял последние сомнения Ахмеда.
   - Вы едете в город?
   - Послушайте, кто же разговаривает с гостем через дверь? Разрешите, пройдем в комнату, отдохнем, а потом все расскажем.
   Слова гостя больно задели Ахмеда. Ему стало стыдно за свою слабость. Он отошел. Прислонил ружье к углу, вывернул в лампе фитиль. Полумрак, дремавший в комнате, исчез, испугавшись света. Окинув взглядом комнату, Алексей Осипович понял, что хозяин дома холост и одинок.
   - Разрешите открыть окно, у вас душно.
   - Сейчас, - сказал Ахмед, открывая окно, выходящее в сторону Куры. В комнату ворвался свежий воздух. - Вы правы, конечно, но, когда человек остается один, он всегда закрывает окна и двери.
   - Одиночество не сладкая вещь.
   - К тому же я здесь чужой. Днем еще ничего, занят работой... А ночью становится жутко. Да вы садитесь. Я сейчас помогу фаэтонщику.
   - Если вам не трудно, посмотрите за лошадьми.
   Ахмед вышел во двор. Иван Филиппыч, оказывается, подогнал фаэтон к самой веранде.
   - Распрягите лошадей.
   Фаэтонщик, услышав чистую русскую речь, обрадовался.
   - Вы русский?
   - Да нет.
   - Чудно! Все перемутилось. Мой пассажир говорит по-татарски. А вы по-русски. Ничего не пойму.
   - Что здесь понимать? Распрягите коней, отведите их в стойло. Хотите, можно и фаэтон там поставить.
   - Лучше здесь, перед глазами.
   - Не бойтесь ничего, вы же - гость. Гостям почет и уважение.
   Они отвели коней в стойло. Ахмед передал фаэтонщику сноп зеленой травы.
   - Возьми, положи перед ними, пусть едят. Если не хватит, я принесу еще.
   Иван Филиппыч радовался хорошему человеку. А он еще поначалу не хотел ночевать, и чуть не проехал это село. Везде, оказывается, есть хорошие люди. Он обхаживал лошадей, растирал им бока, гладил потные шеи. Лошади, уставшие от долгой и жаркой дороги, совсем разомлели от ласки хозяина.
   Алексей Осипович снял пиджак и подошел к окну. Вытер пот со лба. Он очень устал. Если было бы где, он тотчас прилег бы отдохнуть. Подумав об этом, он снова оглядел комнату. Подошел к тахте, прикрытой циновкой, присел.
   "Наконец-то путешествие позади, - думал он. - Если не завтра, то послезавтра обязательно буду дома".
   Алексей Осипович был доволен своим путешествием. Но можно было бы сделать больше. Все же он встретился со многими мальчиками, знающими кое-как хотя бы пять русских слов, поговорил с ними. Шестьдесят человек согласились учиться в семинарии. Но что такое шестьдесят человек! Надо было бы заехать в самые глухие, отдаленные села, глядишь, набрал бы еще десятка полтора...
   Он снова оглядел комнату. На стене висела географическая карта двух полушарий земли. Стоял еще глобус, на подоконнике и в углу лежали книги. На столе стопка тетрадей. По виду можно было бы сказать, что в этом доме живет учитель. Но откуда здесь взяться учителю и что ему здесь делать, если нет поблизости ни одной школы?
   Алексей Осипович забыл про усталость, про то, что больше всего ему хотелось прилечь. Он подошел к столу, перелистал истрепанную азбуку и стал разглядывать тетради, исписанные детскими каракулями. Смотрел на эти каракули с интересом и вниманием, представлял себе маленькие неумелые пальчики ребятишек, с дрожью, с большим трудом и стараньем выводящие свои первые буквы. По каракулям было уже видно, кто впервые взял в руки перо, а кто немного поднаторел. Тетради были по-учительски проверены, ошибки подчеркнуты и исправлены красными чернилами.
   Между тем Ахмед, помогавший кучеру управиться с лошадьми, вошел в комнату, чтобы взять самовар. Но тут он увидел гостя, склонившегося над тетрадями.
   - Почему не приляжете с дороги? Самовар поспеет не скоро.
   Алексей Осипович повернулся.
   - Вы учитель?
   - Нет.
   - А что же это такое?
   - Тетради. Дети учатся писать.
   - Знаю, что дети. Они ходят к вам сюда?
   - Ходят. А я их учу.
   - Значит, вы - учитель? А говорите, что нет. Кто же вы?
   - Да так... вроде почтальона.
   - Какого почтальона, что за вздор!
   - Если признаться, конечно, вздор. Честно говоря, я просто-напросто живу пока без всякой работы. Еще недавно здесь проезжали почтовые фаэтоны и дилижансы, едущие в Баку, Ереван и Гянджу. Но с тех пор, как провели железную дорогу, движение по шоссе почти прекратилось, почта, во всяком случае, отправляется поездом. Ну вот я и сделался сторожем пустого, никому не нужного дома. Чтобы не скучать, собрал вокруг себя ребятишек, учу их читать и писать.
   Алексей Осипович подвел Ахмеда к окну, положил руку ему на плечо и начал разглядывать, словно какую диковину.
   - Вы сами-то хоть понимаете, какое великое дело делаете?
   - Ну уж и великое! Что тут такого?
   Алексей Осипович, глядя на Ахмеда, невольно вспоминал свою молодость. Ахмед же по взгляду гостя чувствовал, что имеет дело с добрым и порядочным человеком.
   - Как вас зовут?
   - Ахмед. Сначала в селе меня называли Почт-Ахмедом, потом я стал почему-то Рус-Ахмедом. Теперь понемногу превращаюсь в Учителя-Ахмеда. Посмотрим, что будет дальше.
   - Почт-Ахмед, а теперь Учитель-Ахмед! Скажите пожалуйста, - рассмеялся Алексей Осипович. - Вы не обращайте внимания, это я не над вами смеюсь, а тому, что у вас все ведь, как у меня. Я когда-то работал на почте, а потом стал учителем. Меня и сейчас друзья в шутку называют иногда "экс-почтальон".