Страница:
"А что же будет теперь? Как я покажусь ему на глаза? Он меня теперь ненавидит, как заклятого врага. Как только увидит меня, ринется снова...
Но разве не прав и я, заступившись за мать? Ведь она просила меня, умоляла, мог ли я, сын, не откликнуться на ее плач? Разве она в чем-нибудь виновата? Зачем понадобилось отцу приводить в дом другую женщину? Имея такого сына, как я, можно было отказаться от посторонней женщины. Мать за одну ночь почернела от горя".
Шамхал все глубже и глубже уходил в свои раздумья. Меньше всего оправданий он находил для Мелек. Вернее, он не находил для нее никаких оправданий. Никак он не мог понять, зачем, ради чего эта женщина бросила свой дом, связалась с пожилым семейным мужчиной и пришла сюда. Ведь если бы она не захотела, могла бы и не прийти. Не силой же отец притащил ее. Не приди она, в доме не было бы никакой ссоры. Во всем виновата одна Мелек. Думы, словно воды Куры, подхватили Шамхала. Чтобы вырваться из их засасывающего водоворота, Шам-хал стал глядеть по сторонам.
Ребятишки лежали на чистом золотистом песке. Некоторые барахтались в воде, некоторые кидали вскользь плоские камешки. Они старались, чтобы камешек доскакал до старого тополиного пня, выглядывающего из реки. Вода сердито завихрялась и кружилась вокруг пня, а на нем, не обращая внимания на сердитую воду, сидел голый мальчишка с удочкой.
Шамхал невольно вздохнул. Ведь и он всего каких-нибудь семь лет назад точно так же купался и валялся в песке. Вместе с ребятами, переплыв Куру, уходил в лес. Ели там ежевику, играли, а когда наступал вечер, связав плот, возвращались на этот берег. Иногда они загоняли усталых ленивых буйволов в реку, купали их. Им доставляло удовольствие преодолевать Куру, держась за хвосты плывущих фыркающих быков.
Шамхал, словно внезапно постаревший человек, загрустил, вспоминая детство. Подступили слезы. Если там, среди людей, он сдерживал их, боясь позора, то сейчас у него не было сил совладать с собой. Его злило не столько поведение отца, сколько милосердие Мелек. Вспомнив, как она упала на колени и заступилась за него, он разрыдался. "До чего же я дошел, если женщина, которую я избивал, пожалела меня? Спасла, вырвала из рук отца. С каким лицом я вернусь назад? Разве после случившегося Мелек не станет думать обо мне, как о слабом и бедном мальчике? Встав передо мной, разве она не скажет: "Ну что, теперь видишь, какой ты мужчина и какая я женщина?" Быть может, даже станет насмехаться надо мной, и отец будет посмеиваться вместе с ней. Нет, я больше не вернусь в этот дом. Уйду совсем. Кусок хлеба я всегда заработаю... А что будет с матерью и Салатын?"
Шамхал повернулся и распластался на земле лицом вниз. Теперь он не плакал, но тело его дрожало, как во время рыданий. Стараясь задавить в себе боль и стон, он то перекатывался на спину, то снова вытягивался ничком, извивался и корчился, как змея, через которую переехало колесо телеги.
Вдруг раздался оглушительный плеск. Это огромная глыба земли, подмытая Курой, отвалилась от берега и рухнула в воду, загородив на некоторое время протоку. Вода скопилась было озерком перед неожиданной преградой но скоро нашла себе обходные пути и снова заструилась как ни в чем не бывало.
Это происшествие на реке отрезвило Шамхала, отвлекло его сознание от собственной горькой беды. Он провел рукой по лицу и почувствовал, что на лице запеклась кровь. Тогда он спустился к воде и хорошенько умылся. Совсем рядом с ним по кромке мокрого песка бегала длиннохвостая серенькая трясогузка. Она и правда беспрерывно трясла узким своим хвостом.
От деревни скатилась к воде стайка девчат. В другое время Шамхал, наверно, затаился бы под обрывом, спрятался бы за куст и глядел, как будут купаться эти феи. Он глядел бы на их длинные черные волосы, рассыпавшиеся по белому телу, на слепящие белые груди. Глядел бы ненасытно, как они заходят в воду, играют, плавают. Может быть, он даже спрятал бы у одной из них одежду, что не раз проделывали парни, да и сам Шамхал.
Но теперь ему было не до игры. Одежда на нем изорвана, испачкана, измята. Лицо в синяках и ссадинах. Никто никогда в деревне не видел Шамхала в таком виде. Он был первым среди парней. Быстрее всех переплывал Куру, лучше всех сидел на коне, ловчее всех обращался с кинжалом, побеждал своих сверстников в кулачном бою. Мог ли он оставаться в деревне после того, что произошло. Прежнего Шамхала, красивого и гордого, не стало с сегодняшнего утра, а новому, избитому, опозоренному, нечего жить в этой деревне.
Шамхал разделся, привязал одежду к голове, и быстро переплыл протоку до острова. Спустившиеся по тропинке девушки услышали плеск, оглянулись, но увидели только густые заросли, которые колыхались, как если бы кто-то сквозь них только сейчас прошел.
2
К вечеру туман, поднявшийся от Куры, начал медлено расползаться по земле. Но потом от ближних гор потянуло ровным, устойчивым ветерком. Этот вечерний ветер, пролетая над травами, над полями, где росла пшеница вперемежку с алыми маками, достиг берегов Куры и начал оттеснять туман, погнал его вниз по течению реки в сторону отдаленных сел.
Но от воды курился новый туман. Его уж не хватало на то, чтобы заполнить окрестности, однако он упрямо наползал на плоские островки среди Куры, путался в кустах, цеплялся за кроны деревьев. Выше деревьев его не было, он исчезал, словно таял.
Перед вечером на реке последние всплески жизни. Коровы медленно, долго втягивают в себя прохладную воду, чтобы напиться на ночь. Мальчишки, собиравшие на той стороне дрова, увязывают добычу в плоты и переправляют их на этот берег.
К вечеру вышел к Куре и Джахандар-ага. После утреннего скандала он оседлал коня и весь день провел в лесу, надеясь рассеяться и забыться. Беспорядочно охотился на ту дичь, которая сама могла бы попасть под выстрел, но охота любит внимательность и старание. В конце концов Джахандар-ага наткнулся все же на оленей, пришедших на водопой, и свалил одного из них. Он оттащил добычу к корням старого дерева, а сам поехал в село за арбой.
Конь, увидев село, громко заржал. Джахандар-ага пронзительно свистнул в пальцы. Он всегда свистел, когда возвращался с охоты. Это был знак его домашним, чтобы они высылали навстречу арбу - везти добычу.
На этот раз все произошло точно так же. Вскоре в тумане показалась арба. Разница была только в том, что всегда встречал отца сын Шамхал. Сегодня на арбе сидел слуга Таптыг.
Джахандар-ага, несколько развеявшийся на охоте, снова все вспомнил и помрачнел. Не глядя на слугу, остановившего быков и ожидавшего приказания, хозяин распорядился:
- Переедешь на ту сторону по верхнему броду. Поезжай на островок, что против скалы "Гыз-гаясы", там есть старый тополь, ты его знаешь. Возьми оленя и привези домой.
Парень направил арбу в воду. Железные ободья колес неприятно заскрежетали о мелкие камешки. Потом, когда вода поглотила сначала ось, а потом и сами колеса, скрежетание прекратилось.
Джахандар-ага пришпорил коня и вымахнул из-под берега. С высоты он оглянулся и крикнул вслед Таптыгу:
- У брода бери правее, а то перевернешь арбу и сам попадешь в водоворот!
Арба вскоре исчезла из виду. Джахандар-ага поехал домой. На дворе он позвал:
- Эй, кто там есть, возьмите коня!
Повесив винтовку на столб, подпирающий веранду, он поднялся на навес открытое плоское место, с которого лучше всего оглядеть все вокруг. Поглядел в ту сторону, где в эти минуты совсем умирало солнце. Вытянувшись в цепочку, медленно шли от Куры сытые, довольные коровы с выменем, набухшим от молока. Молодые бычки и телки перегоняли друг друга, поддевали рогами, едва обозначившимися на лбу. Матерый бык отстал от общего шествия, бил землю копытом, ковырял ее рогом и ревел.
Джахандар-ага стоял на навесе до тех пор, пока стадо не подошло ко двору. Впереди стада шел любимец Джахандар-аги - олень с большими ветвистыми рогами. У других впереди стада всегда идет вожак-козел, а в этом стаде - олень. Джахандар-ага поймал его три года назад маленьким олененком в лесу за Курой, вырастил, приучил к стаду. И вот теперь гордое лесное животное смиренно ведет стадо домой, побрякивая колокольчиком, висящим на шее.
Джахандар-ага спустился с навеса и вышел навстречу стаду. Олень подошел к хозяину, ткнулся в ладони прохладным и влажным носом.
Обычно хозяин ласкал оленя в эту минуту, трепал его по шее, гладил ему плоский широкий лоб, чесал между рогами. Но теперь хозяину, как видно, не до оленя, он отошел в сторону, предоставив стадо служанкам, которые и загонят на место, и дадут корму, и подоят коров.
Вот уж и собак спустили с цепи, все погружается в тишину и во тьму. Всякие звяканья, стуки, шорохи, связанные с окончанием дня, затихли возле домов, и тишина разлилась по всем окрестностям. Погасли окна, погасли уличные очаги во дворах, люди укладывались спать, все замирало до утра. Сильнее становились только запахи свежести, наплывающей от воды, шум Куры да еще росла тяжесть на душе у Джахандар-аги.
Его дом затих, но падал светлый свет из окон, дом ждал своего хозяина, а хозяин между тем боялся приблизиться к своему дому. Он стоял у ворот, глядел в сторону шумящей во тьме Куры и старался понять, что же все-таки и как же все это произошло.
Может быть, нужно было думать не теперь, а два дня назад, когда он возвращался из города и увидел на берегу реки эту молодую, красивую крепкотелую Мелек. Но тогда он как раз ни о чем не думал совсем, да и не мог ни о чем думать. Как только увидел ее, какая-то темная горячая волна разлилась по телу, затуманила мозг, застлала глаза, наполняя каждую мышцу сладкой тяжестью.
Это была не первая встреча. В прошлом году, когда жители нижних сел переезжали в горы, он увидел и заприметил Мелек. Впереди длинного обоза из скрипучих арб ехали верхом на конях женщины и девушки. У разлива они остановились и поили коней. Мелек (тогда Джахандар-ага не знал еще, как ее зовут) прямо и ловко сидела в седле. Нижний край платья у нее зацепился, должно быть, за седло, и взгляд Джахандар-аги невольно остановился на полном женском колене. Женщина не знала, что ее колено открыто, но особым женским чутьем она почувствовала, что на нее смотрят, и стала оглядываться по сторонам, ища чужой взгляд. Джахандар-ага полулежал на траве, обняв винтовку.
То ли от молодости и крепости, наполняющей ее тело, то ли в ответ на восхищение, откровенно светившееся в глазах мужчины, Мелек неожиданно улыбнулась ему. Джахандар-ага улыбнулся тоже. Женщина мгновенно спохватилась, покраснела, закрыла лицо концом накидки, торопливо поправила сбившееся платье и пришпорила коня. Но уже было поздно. Образ улыбающегося мужчины, развалившегося на траве, она повезла, с собой, также как ее соблазнительный образ остался в глазах мужчины.
Можно было бы расспросить у кого-нибудь из длинного обоза, кто эта женщина, откуда, как ее зовут, но Джахандар-ага почему-то не осмелился это сделать.
И вдруг год спустя, возвращаясь из города, он снова увидел ее на берегу Куры. Целый год он вспоминал эту женщину. Он видел ее во сне, думал о ней наяву, и как только она вспоминалась, та же самая темная горячая волна приятной сладковатой тяжестью заливала всю его плоть.
Джахандар-ага остановил коня и стал сзади глядеть на ничего не подозревавшую Мелек. Женщина, зайдя по щиколотки в текучую быструю воду Куры, мыла ноги, показывая их до колен. В последних отблесках закатного солнца казались золотистыми и воды Куры, и ноги Мелек, и даже ее черные волосы.
Джахандар-ага тронул коня и в одно мгновение оказался рядом с женщиной.
- Послушай, ради памяти твоего отца, напои водой.
Женщина вздрогнула и распрямилась. Она увидела огромного мужчину, возвышающегося над ней, как скала, и сразу узнала ту же самую прошлогоднюю улыбку. Дрожащей рукой она зачерпнула в Куре и протянула всаднику медную кружку. Джахандар-ага схватил Мелек за локоть протянутой руки, притянул к себе, и в одно мгновение та оказалась в седле. Она, конечно, начала биться и вырываться, но конь был направлен смело и прямо поперек Куры, на тот пустынный берег, в тот вечереющий синий лес.
Две ночи провел Джахандар-ага за рекой у знакомых хуторян, упиваясь своей победой. На третьи сутки он привез Мелек к себе домой.
Мелек не любила своего законного мужа, Джахандар-ага был хорош и силен, поэтому она сразу и целиком подчинилась этому решительному мужчине с львиным, как ей казалось, сердцем.
Джахандар-ага думал, что все пройдет тихо и спокойно. Ну, может быть, пошумит сначала, покипятится Зарнигяр, но ведь успокоится же она в конце концов. А о детях распалившийся неожиданной любовью Джахандар-ага и не вспомнил. И вот разразился этот утренний отвратительный скандал: сын замахнулся на отца, Мелек едва осталась жива, Зарнигяр-ханум пребывает разъяренной, Салатын страдает.
Джахандар-ага кружился около двери, не осмеливаясь войти внутрь. Он боялся, что стоит ему открыть дверь, как снова поднимется шум, и, быть может, он сделает тогда нечто непоправимое.
Зажглись звезды, и заметно похолодало. Джахандар-ага решился и вошел в дом. Вопреки ожиданиям, дом его встретил тишиной. Никто не вышел встречать его, да и некому было выходить. Шамхал ушел из дому, Зарнигяр-ханум забилась куда-то и, наверно, плакала. Салатын, напуганная происшедшим, не смела показаться на глаза. Только Мелек и была в комнате. Она сидела на краешке тахты, прислонившись к стене.
Из-за того, что никто не оправил лампу, свисающую с потолка, в комнате было полутемно. Этот бледный желтоватый свет раздражал, наводил уныние. Джахандар-ага вывернул фитиль и только сейчас, повернувшись, посмотрел на Мелек. Молодая женщина сидела, сложив руки на груди и неподвижно глядя в окно. Ее платье было в нескольких местах разорвано. На лбу и на щеках синяки. Она сидела и всхлипывала.
Джахандар-ага растерянно молчал, он не знал, что говорить и что делать: то ли подойти и утешить, то ли крикнуть, чтобы она замолчала. Тишина длилась долго. Всхлипывание становилось все громче. Джахандар-ага, полулежавший на тахте, наконец потерял терпение:
- Ну довольно! Перестань разливаться рекой. Встань, подойди ко мне.
Мелек подошла и встала перед мужчиной.
- Зачем ты сделал меня несчастной? Зачем я тебе нужна?
- Ну, а что такого с тобой случилось?
- Что же еще могло случиться? Я опозорена на весь мир. С каким лицом мне возвращаться назад. Они ведь меня убьют.
- Не говори глупостей. Ты никуда из этого дома не уйдешь.
- А Шамхал?
- Шамхал - щенок. - Мужчина поднялся и сел прямо, расправив плечи. Больше чтоб я не слышал его имени.
- А твоя жена, дочь?
- Поменьше разговаривай. Это тебя не касается. Я хозяин дома, я знаю, что делаю.
Мелек подчинилась и замолчала. Но в глубине души Джахандар-ага чувствовал свою неправоту. Он понимал, что на этом дело не кончится, что каждый день в доме будут ссоры и крики. А между тем мир в доме во что бы то ни стало надо было восстановить. Нужно вернуть жизнь снова на старый путь, в тихую колею. Да жалко и Зарнигяр. Сколько лет они клали головы на одну подушку. У него взрослые сыновья, дочь на выданье. Как же теперь быть? Разве возможно Зарнигяр выгнать из этого дома? Что скажут люди?
Но с другой стороны, ни в чем не виновата и Мелек. Разве не он сам оторвал ее от родного очага? А ее муж? Разве он не появится через несколько дней на арене и не попытается отомстить?
Мысли одна мрачнее другой, одна тяжелее другой давили Джахандар-агу. Он и сам был не рад теперь, что ни с того ни с сего сам, добровольно сунул голову в это пекло.
Но временами он начинал утешать и успокаивать себя.
"Э... Что там случилось, - говорил сам себе Джахандар-ага, - как будто я сделал что-нибудь сверхъестественное, ужасное, небывалое. Как будто не полагается по обычаю иметь две жены. Не я первый придумал такой обычай. Ничего не случится. А женщины покричат, поплачут и успокоятся, как всегда. Может быть, они затаят в себе злость и яд, но внешне должны подчиниться и притихнуть".
А как посмотрит на все Ашраф? Может, и он, подобно своему брату Шамхалу, кинется на отца? Может, и он встанет на сторону матери?
Джахандар-ага расстроился окончательно. Он представил, как сын Ашраф, который учится сейчас в Горийской учительской семинарии, откроет дверь и еще на пороге скажет: "Как тебе не стыдно, отец? Что ты наделал, зачем обижаешь мать?" А сказав это, повернется и уйдет, как Шамхал, и покинет этот дом навсегда.
На дворе послышался шум, залаяли собаки, заскрипела арба. Это вернулся Таптыг с убитым оленем. Вскоре он вошел в дом и доложил:
- Хозяин, олень на дворе. Что делать с ним дальше?
- Позови ребят, пожарьте себе шашлык, там хватит на всех.
- А вы?
- Принесешь нам два хороших шампура, посочнее.
Таптыг ушел в темноту двора. Тотчас там начались хлопоты. Слышно было, как Таптыг сказал людям, слугам, собравшимся около оленя:
- Похоже, олень сегодня достанется нам, несите ножи, шампуры, дрова, чистую воду.
Засуетились женщины, гремя посудой, заработали острые ножи. Не прошло и пяти минут, как олень был освежеван и разделен на куски. Мясо, годное для шашлыка, отделили от мяса, которое пойдет на бозартму.
Между тем костер разгорелся. Окна осветились отблесками огня. Ночной мрак, затопивший все село, был вынужден отступить на пределы двора Джахандар-аги.
Засучив рукава, Таптыг хлопотал около костра. Те два шампура шашлыка, которые пойдут хозяину, он не мог доверить никому: обязательно что-нибудь напортят, либо пережарят, либо сделают его жестким.
Всякий, кто ходил мимо огня или стоял около него, отбрасывал в ночной воздух длинные черные тени, которые двигались, пересекались, сталкивались. Тени то укорачивались, то порой удлинялись так, что устремлялись за изгородь и только там вдали сливались с общей темнотой, казавшейся благодаря яркому костру особенно непроглядной.
Поленья горели весело, то бесшумно и ровно, то с треском и искрами. Постепенно стал появляться уголь. Спущенные с цепи псы сбежались на запах мяса. Два из них лежали поодаль, положив головы на лапы и безотрывно глядя на руки людей, разделывающих тушу оленя. Иногда они подползали поближе, но ничего не добыв, тихо повизгивая, отползали назад. Другие собаки сидели вокруг, тоже следя за каждым движением хозяйских слуг, готовые наброситься на первый же кусок.
Таптыг разрезал оленьи кишки на несколько частей и бросил собакам. Те вгорячах кинулись было друг на друга, но, поняв, что еды много, схватили каждая свою долю и разбежались по темным углам двора.
Слуги перестали подкладывать дрова в костер, принесли шампуры. Огня становилось все меньше, а горячих углей все больше. Скоро двор наполнился сладким запахом жареного мяса.
Далеко за полночь Джахандар-ага, разомлевший от сытости и от жаркой близости новой, молодой жены, шептал ей, держа на руке ее голову:
- Ты же знаешь, что я тебя никуда не отпущу. Ты всегда теперь будешь рядом со мной. Но ведь и её надо пожалеть. Как-нибудь надо тебе с ней помириться, сладить. В доме нельзя жить без тишины и согласия... К тому же она мать моих детей. Подойди завтра к ней, упади в ноги, назови себя ее служанкой, скажи, что ни в чем не будешь перечить, скажи, что ты не виновата, что с тобой приключилась беда, попроси прощения. Я знаю ее характер, она смягчится, у нее доброе сердце, а потом вы привыкнете друг к другу, и все уладится. Я тоже попробую с ней поговорить. Так что не переживай и не плачь.
Мелек, как кошка, ласкалась к могучему Джахандар-аге она нежилась в его ласках и чувствовала, что страх и тревога уходят из сердца. А Джахандар-ага, чувствуя на своей волосатой груди ласковую любящую руку, забывал про все на свете, кроме этой прекрасной, крепкой, манящей женщины.
Говоря по правде, Мелек не была недовольна, что оказалась в этом доме. Она выросла сиротой. Сама она была родом из горного селения, которое находилось далеко от Куры. Как и все девушки этого села, где постоянно был чистый горный воздух, а рядом текли прохладные холодящие зубы родники, Мелек росла босая, в единственном потрепанном платье. Ей было всего пять лет, когда горный поток унес их дом. Отец и мать погибли. Мелек в тот день была в гостях у дяди, играла со своими двоюродными сестренками и, таким образом, осталась жива.
Жена дяди оставила Мелек у себя. Мелек научилась делать все. Несмотря на малый возраст, она доила коров, стирала белье. Без отдыха могла принести из ущелья пять кувшинов родниковой воды. Все говорили о ее трудолюбии и старательности. Женщины, шедшие поутру к роднику, юноши, которые вели коней на водопой, встречали Мелек уже возвращающуюся из ущелья по узкой каменистой тропе. Перекинув через плечо медный кувшин величиной с нее, она поднималась по склону, напевая под нос какую-нибудь песенку.
У Мелек было четыре двоюродных сестры. Шли годы, они росли и после короткого обручения одна за другой выходили замуж. Каждый раз, когда в доме звучала свадебная музыка и какая-нибудь из сестер с хорошим приданым переселялась в дом своего мужа, Мелек радовалась, как ребенок, и думала о том, что скоро и до нее дойдет черед и у нее тоже будет этот радостный день. Беспредельно веря своему дяде и его жене, она не думала ни о чем плохом, ожидая, когда и ее с той же торжественностью выдадут замуж, сыграют свадьбу... Но однажды наступило прозренье. Мелек словно проснулась и увидела, что все ее сверстницы и даже девушки моложе ее все уже вышли замуж и стали хозяйками в своих домах.
Мелек призадумалась: "А как же я? Может, я некрасива? Может, во мне какой-то изъян? Почему никто не женится на мне?"
Один раз, когда никого не было в доме, Мелек остановилась перед зеркалом, висевшим на стене, и долго разглядывала себя. У нее были длинные, сросшиеся брови, широкие около переносицы, острые по краям. Ее большие глаза кипели, как родники. Щеки были так свежи и красны, что казалось, только тронь их, и брызнет кровь. Грудь словно готовилась разорвать ее старенькую, ветхую кофточку. Девушка понравилась себе. "Нет, я, кажется, не так уж плоха", - думала она, радостно улыбаясь. Повернувшись несколько раз перед зеркалом, она поглядела на черные волосы, падающие на спину, на все тело, которое словно проступало сквозь материю. Затем девушка пошла в угол комнаты, подняла крышку кастрюли и зачерпнула ложку сметаны. Сметану она взяла на пальцы и размазала, растерла ее по щекам, по всему лицу. Лицо засияло и засветилось, словно близко к нему поднесли яркий свет. Мелек даже испуганно отпрянула от зеркала, отскочила в сторону.
Жена дяди почувствовала, что племянница все больше задумывается о своей судьбе. Но не подавала виду, ей было жалко отпускать от себя такую работницу, к тому же бесплатную.
У родника, где женщины стирают белье и где известны все новости, тетю, конечно, расспрашивали о Мелек. Но тетя говорила, что Мелек обручена и что ее отдадут за племянника. Это отпугивало деревенских парней, даже тех, кому Мелек очень нравилась.
Мелек тоже слышала насчет обручения, но время, шло, а никакой племянник не появлялся. Тогда Мелек поняла, что ее водят за нос и что ее лучшее время безвозвратно уходит. Деревенские парни, встречая Мелек на тропинке к роднику, уже не глядели на нее с прежней жадностью либо лаской, они глядели теперь на тех, которые помоложе, кто подрастал, чтобы сменить предыдущих.
В конце концов Мелек выдали замуж в деревню, стоящую на Куре. Муж был намного старше ее. Его звали Алчахяр. Он был богатым человеком, но менял уже седьмую жену. После седьмого развода никто не хотел выдавать за него своих дочерей. "Что из того, что богат, - рассуждали родители, - если он не держит около себя своих жен, а прогоняет их одну за другой. Неизвестно еще какой он мужчина. Почему ни с одной из жен он не жил больше года. В каждой находит какой-нибудь изъян и выгоняет из дому. А может, изъян-то в нем самом".
Должно быть, и правда был изъян, если он страстно хотел детей, а дети не рождались.
Выгнав из дому последнюю, седьмую жену, Аллахяр понял, что в своей деревне за него больше никто не выйдет, и стал искать невесту по другим деревням. Он увидел Мелек и стал свататься. Через несколько недель все дела уладились, и Мелек обрела свой дом.
Настрадавшаяся в сиротстве, Мелек с первого дня беспрекословно подчинилась воле мужа. Правду сказать, первые месяцы Аллахяр относился к молодой жене хорошо. Он ее одел и обул. "Ты росла сиротой, - говорил Аллахяр Мелек, - теперь оденься так, как ты хочешь".
Однако через год, поняв, что и Мелек не собирается родить ему сына или дочь, Аллахяр принялся за свои старые штучки. Жизнь для Мелек превратилась в мученье. Каждую минуту Аллахяр придирался к бедной женщине, обижал, оскорблял ее, в доме кипели ссоры. "Почему у тебя нет детей? - кричал Аллахяр. - Мне не нужна пустая, бесплодная жена!"
Мелек страдала и гасла, но никому не говорила о своем горе. Да и кому она может открыть душу в чужом еле. Вся отрада ее была выйти на балкон и смотреть в сторону родного села, на те холмы, за которыми оно прячется от взгляда.
"Наверно, там еще не пожелтела трава, - думала про себя Мелек. Наверно, еще цветут цветы. По-прежнему холодна вода в родниках? Журчат ли они, как прежде, между каменных острых скал? Стать бы птицей, слетать бы хоть на один денек в родное село, насмотреться на дом, на дядю, побежать к роднику, развалиться на мягкой траве, следить, как облака опускаются на вершины гор, слышать запах трав и цветов... Вспоминает ли кто-нибудь меня в том селе? Те девушки, которые вместе со мной ходили по воду, те парни, которые попадались навстречу на тропинке, когда несешь, бывало, полный кувшин воды? Нет, все забыли меня".
Но разве не прав и я, заступившись за мать? Ведь она просила меня, умоляла, мог ли я, сын, не откликнуться на ее плач? Разве она в чем-нибудь виновата? Зачем понадобилось отцу приводить в дом другую женщину? Имея такого сына, как я, можно было отказаться от посторонней женщины. Мать за одну ночь почернела от горя".
Шамхал все глубже и глубже уходил в свои раздумья. Меньше всего оправданий он находил для Мелек. Вернее, он не находил для нее никаких оправданий. Никак он не мог понять, зачем, ради чего эта женщина бросила свой дом, связалась с пожилым семейным мужчиной и пришла сюда. Ведь если бы она не захотела, могла бы и не прийти. Не силой же отец притащил ее. Не приди она, в доме не было бы никакой ссоры. Во всем виновата одна Мелек. Думы, словно воды Куры, подхватили Шамхала. Чтобы вырваться из их засасывающего водоворота, Шам-хал стал глядеть по сторонам.
Ребятишки лежали на чистом золотистом песке. Некоторые барахтались в воде, некоторые кидали вскользь плоские камешки. Они старались, чтобы камешек доскакал до старого тополиного пня, выглядывающего из реки. Вода сердито завихрялась и кружилась вокруг пня, а на нем, не обращая внимания на сердитую воду, сидел голый мальчишка с удочкой.
Шамхал невольно вздохнул. Ведь и он всего каких-нибудь семь лет назад точно так же купался и валялся в песке. Вместе с ребятами, переплыв Куру, уходил в лес. Ели там ежевику, играли, а когда наступал вечер, связав плот, возвращались на этот берег. Иногда они загоняли усталых ленивых буйволов в реку, купали их. Им доставляло удовольствие преодолевать Куру, держась за хвосты плывущих фыркающих быков.
Шамхал, словно внезапно постаревший человек, загрустил, вспоминая детство. Подступили слезы. Если там, среди людей, он сдерживал их, боясь позора, то сейчас у него не было сил совладать с собой. Его злило не столько поведение отца, сколько милосердие Мелек. Вспомнив, как она упала на колени и заступилась за него, он разрыдался. "До чего же я дошел, если женщина, которую я избивал, пожалела меня? Спасла, вырвала из рук отца. С каким лицом я вернусь назад? Разве после случившегося Мелек не станет думать обо мне, как о слабом и бедном мальчике? Встав передо мной, разве она не скажет: "Ну что, теперь видишь, какой ты мужчина и какая я женщина?" Быть может, даже станет насмехаться надо мной, и отец будет посмеиваться вместе с ней. Нет, я больше не вернусь в этот дом. Уйду совсем. Кусок хлеба я всегда заработаю... А что будет с матерью и Салатын?"
Шамхал повернулся и распластался на земле лицом вниз. Теперь он не плакал, но тело его дрожало, как во время рыданий. Стараясь задавить в себе боль и стон, он то перекатывался на спину, то снова вытягивался ничком, извивался и корчился, как змея, через которую переехало колесо телеги.
Вдруг раздался оглушительный плеск. Это огромная глыба земли, подмытая Курой, отвалилась от берега и рухнула в воду, загородив на некоторое время протоку. Вода скопилась было озерком перед неожиданной преградой но скоро нашла себе обходные пути и снова заструилась как ни в чем не бывало.
Это происшествие на реке отрезвило Шамхала, отвлекло его сознание от собственной горькой беды. Он провел рукой по лицу и почувствовал, что на лице запеклась кровь. Тогда он спустился к воде и хорошенько умылся. Совсем рядом с ним по кромке мокрого песка бегала длиннохвостая серенькая трясогузка. Она и правда беспрерывно трясла узким своим хвостом.
От деревни скатилась к воде стайка девчат. В другое время Шамхал, наверно, затаился бы под обрывом, спрятался бы за куст и глядел, как будут купаться эти феи. Он глядел бы на их длинные черные волосы, рассыпавшиеся по белому телу, на слепящие белые груди. Глядел бы ненасытно, как они заходят в воду, играют, плавают. Может быть, он даже спрятал бы у одной из них одежду, что не раз проделывали парни, да и сам Шамхал.
Но теперь ему было не до игры. Одежда на нем изорвана, испачкана, измята. Лицо в синяках и ссадинах. Никто никогда в деревне не видел Шамхала в таком виде. Он был первым среди парней. Быстрее всех переплывал Куру, лучше всех сидел на коне, ловчее всех обращался с кинжалом, побеждал своих сверстников в кулачном бою. Мог ли он оставаться в деревне после того, что произошло. Прежнего Шамхала, красивого и гордого, не стало с сегодняшнего утра, а новому, избитому, опозоренному, нечего жить в этой деревне.
Шамхал разделся, привязал одежду к голове, и быстро переплыл протоку до острова. Спустившиеся по тропинке девушки услышали плеск, оглянулись, но увидели только густые заросли, которые колыхались, как если бы кто-то сквозь них только сейчас прошел.
2
К вечеру туман, поднявшийся от Куры, начал медлено расползаться по земле. Но потом от ближних гор потянуло ровным, устойчивым ветерком. Этот вечерний ветер, пролетая над травами, над полями, где росла пшеница вперемежку с алыми маками, достиг берегов Куры и начал оттеснять туман, погнал его вниз по течению реки в сторону отдаленных сел.
Но от воды курился новый туман. Его уж не хватало на то, чтобы заполнить окрестности, однако он упрямо наползал на плоские островки среди Куры, путался в кустах, цеплялся за кроны деревьев. Выше деревьев его не было, он исчезал, словно таял.
Перед вечером на реке последние всплески жизни. Коровы медленно, долго втягивают в себя прохладную воду, чтобы напиться на ночь. Мальчишки, собиравшие на той стороне дрова, увязывают добычу в плоты и переправляют их на этот берег.
К вечеру вышел к Куре и Джахандар-ага. После утреннего скандала он оседлал коня и весь день провел в лесу, надеясь рассеяться и забыться. Беспорядочно охотился на ту дичь, которая сама могла бы попасть под выстрел, но охота любит внимательность и старание. В конце концов Джахандар-ага наткнулся все же на оленей, пришедших на водопой, и свалил одного из них. Он оттащил добычу к корням старого дерева, а сам поехал в село за арбой.
Конь, увидев село, громко заржал. Джахандар-ага пронзительно свистнул в пальцы. Он всегда свистел, когда возвращался с охоты. Это был знак его домашним, чтобы они высылали навстречу арбу - везти добычу.
На этот раз все произошло точно так же. Вскоре в тумане показалась арба. Разница была только в том, что всегда встречал отца сын Шамхал. Сегодня на арбе сидел слуга Таптыг.
Джахандар-ага, несколько развеявшийся на охоте, снова все вспомнил и помрачнел. Не глядя на слугу, остановившего быков и ожидавшего приказания, хозяин распорядился:
- Переедешь на ту сторону по верхнему броду. Поезжай на островок, что против скалы "Гыз-гаясы", там есть старый тополь, ты его знаешь. Возьми оленя и привези домой.
Парень направил арбу в воду. Железные ободья колес неприятно заскрежетали о мелкие камешки. Потом, когда вода поглотила сначала ось, а потом и сами колеса, скрежетание прекратилось.
Джахандар-ага пришпорил коня и вымахнул из-под берега. С высоты он оглянулся и крикнул вслед Таптыгу:
- У брода бери правее, а то перевернешь арбу и сам попадешь в водоворот!
Арба вскоре исчезла из виду. Джахандар-ага поехал домой. На дворе он позвал:
- Эй, кто там есть, возьмите коня!
Повесив винтовку на столб, подпирающий веранду, он поднялся на навес открытое плоское место, с которого лучше всего оглядеть все вокруг. Поглядел в ту сторону, где в эти минуты совсем умирало солнце. Вытянувшись в цепочку, медленно шли от Куры сытые, довольные коровы с выменем, набухшим от молока. Молодые бычки и телки перегоняли друг друга, поддевали рогами, едва обозначившимися на лбу. Матерый бык отстал от общего шествия, бил землю копытом, ковырял ее рогом и ревел.
Джахандар-ага стоял на навесе до тех пор, пока стадо не подошло ко двору. Впереди стада шел любимец Джахандар-аги - олень с большими ветвистыми рогами. У других впереди стада всегда идет вожак-козел, а в этом стаде - олень. Джахандар-ага поймал его три года назад маленьким олененком в лесу за Курой, вырастил, приучил к стаду. И вот теперь гордое лесное животное смиренно ведет стадо домой, побрякивая колокольчиком, висящим на шее.
Джахандар-ага спустился с навеса и вышел навстречу стаду. Олень подошел к хозяину, ткнулся в ладони прохладным и влажным носом.
Обычно хозяин ласкал оленя в эту минуту, трепал его по шее, гладил ему плоский широкий лоб, чесал между рогами. Но теперь хозяину, как видно, не до оленя, он отошел в сторону, предоставив стадо служанкам, которые и загонят на место, и дадут корму, и подоят коров.
Вот уж и собак спустили с цепи, все погружается в тишину и во тьму. Всякие звяканья, стуки, шорохи, связанные с окончанием дня, затихли возле домов, и тишина разлилась по всем окрестностям. Погасли окна, погасли уличные очаги во дворах, люди укладывались спать, все замирало до утра. Сильнее становились только запахи свежести, наплывающей от воды, шум Куры да еще росла тяжесть на душе у Джахандар-аги.
Его дом затих, но падал светлый свет из окон, дом ждал своего хозяина, а хозяин между тем боялся приблизиться к своему дому. Он стоял у ворот, глядел в сторону шумящей во тьме Куры и старался понять, что же все-таки и как же все это произошло.
Может быть, нужно было думать не теперь, а два дня назад, когда он возвращался из города и увидел на берегу реки эту молодую, красивую крепкотелую Мелек. Но тогда он как раз ни о чем не думал совсем, да и не мог ни о чем думать. Как только увидел ее, какая-то темная горячая волна разлилась по телу, затуманила мозг, застлала глаза, наполняя каждую мышцу сладкой тяжестью.
Это была не первая встреча. В прошлом году, когда жители нижних сел переезжали в горы, он увидел и заприметил Мелек. Впереди длинного обоза из скрипучих арб ехали верхом на конях женщины и девушки. У разлива они остановились и поили коней. Мелек (тогда Джахандар-ага не знал еще, как ее зовут) прямо и ловко сидела в седле. Нижний край платья у нее зацепился, должно быть, за седло, и взгляд Джахандар-аги невольно остановился на полном женском колене. Женщина не знала, что ее колено открыто, но особым женским чутьем она почувствовала, что на нее смотрят, и стала оглядываться по сторонам, ища чужой взгляд. Джахандар-ага полулежал на траве, обняв винтовку.
То ли от молодости и крепости, наполняющей ее тело, то ли в ответ на восхищение, откровенно светившееся в глазах мужчины, Мелек неожиданно улыбнулась ему. Джахандар-ага улыбнулся тоже. Женщина мгновенно спохватилась, покраснела, закрыла лицо концом накидки, торопливо поправила сбившееся платье и пришпорила коня. Но уже было поздно. Образ улыбающегося мужчины, развалившегося на траве, она повезла, с собой, также как ее соблазнительный образ остался в глазах мужчины.
Можно было бы расспросить у кого-нибудь из длинного обоза, кто эта женщина, откуда, как ее зовут, но Джахандар-ага почему-то не осмелился это сделать.
И вдруг год спустя, возвращаясь из города, он снова увидел ее на берегу Куры. Целый год он вспоминал эту женщину. Он видел ее во сне, думал о ней наяву, и как только она вспоминалась, та же самая темная горячая волна приятной сладковатой тяжестью заливала всю его плоть.
Джахандар-ага остановил коня и стал сзади глядеть на ничего не подозревавшую Мелек. Женщина, зайдя по щиколотки в текучую быструю воду Куры, мыла ноги, показывая их до колен. В последних отблесках закатного солнца казались золотистыми и воды Куры, и ноги Мелек, и даже ее черные волосы.
Джахандар-ага тронул коня и в одно мгновение оказался рядом с женщиной.
- Послушай, ради памяти твоего отца, напои водой.
Женщина вздрогнула и распрямилась. Она увидела огромного мужчину, возвышающегося над ней, как скала, и сразу узнала ту же самую прошлогоднюю улыбку. Дрожащей рукой она зачерпнула в Куре и протянула всаднику медную кружку. Джахандар-ага схватил Мелек за локоть протянутой руки, притянул к себе, и в одно мгновение та оказалась в седле. Она, конечно, начала биться и вырываться, но конь был направлен смело и прямо поперек Куры, на тот пустынный берег, в тот вечереющий синий лес.
Две ночи провел Джахандар-ага за рекой у знакомых хуторян, упиваясь своей победой. На третьи сутки он привез Мелек к себе домой.
Мелек не любила своего законного мужа, Джахандар-ага был хорош и силен, поэтому она сразу и целиком подчинилась этому решительному мужчине с львиным, как ей казалось, сердцем.
Джахандар-ага думал, что все пройдет тихо и спокойно. Ну, может быть, пошумит сначала, покипятится Зарнигяр, но ведь успокоится же она в конце концов. А о детях распалившийся неожиданной любовью Джахандар-ага и не вспомнил. И вот разразился этот утренний отвратительный скандал: сын замахнулся на отца, Мелек едва осталась жива, Зарнигяр-ханум пребывает разъяренной, Салатын страдает.
Джахандар-ага кружился около двери, не осмеливаясь войти внутрь. Он боялся, что стоит ему открыть дверь, как снова поднимется шум, и, быть может, он сделает тогда нечто непоправимое.
Зажглись звезды, и заметно похолодало. Джахандар-ага решился и вошел в дом. Вопреки ожиданиям, дом его встретил тишиной. Никто не вышел встречать его, да и некому было выходить. Шамхал ушел из дому, Зарнигяр-ханум забилась куда-то и, наверно, плакала. Салатын, напуганная происшедшим, не смела показаться на глаза. Только Мелек и была в комнате. Она сидела на краешке тахты, прислонившись к стене.
Из-за того, что никто не оправил лампу, свисающую с потолка, в комнате было полутемно. Этот бледный желтоватый свет раздражал, наводил уныние. Джахандар-ага вывернул фитиль и только сейчас, повернувшись, посмотрел на Мелек. Молодая женщина сидела, сложив руки на груди и неподвижно глядя в окно. Ее платье было в нескольких местах разорвано. На лбу и на щеках синяки. Она сидела и всхлипывала.
Джахандар-ага растерянно молчал, он не знал, что говорить и что делать: то ли подойти и утешить, то ли крикнуть, чтобы она замолчала. Тишина длилась долго. Всхлипывание становилось все громче. Джахандар-ага, полулежавший на тахте, наконец потерял терпение:
- Ну довольно! Перестань разливаться рекой. Встань, подойди ко мне.
Мелек подошла и встала перед мужчиной.
- Зачем ты сделал меня несчастной? Зачем я тебе нужна?
- Ну, а что такого с тобой случилось?
- Что же еще могло случиться? Я опозорена на весь мир. С каким лицом мне возвращаться назад. Они ведь меня убьют.
- Не говори глупостей. Ты никуда из этого дома не уйдешь.
- А Шамхал?
- Шамхал - щенок. - Мужчина поднялся и сел прямо, расправив плечи. Больше чтоб я не слышал его имени.
- А твоя жена, дочь?
- Поменьше разговаривай. Это тебя не касается. Я хозяин дома, я знаю, что делаю.
Мелек подчинилась и замолчала. Но в глубине души Джахандар-ага чувствовал свою неправоту. Он понимал, что на этом дело не кончится, что каждый день в доме будут ссоры и крики. А между тем мир в доме во что бы то ни стало надо было восстановить. Нужно вернуть жизнь снова на старый путь, в тихую колею. Да жалко и Зарнигяр. Сколько лет они клали головы на одну подушку. У него взрослые сыновья, дочь на выданье. Как же теперь быть? Разве возможно Зарнигяр выгнать из этого дома? Что скажут люди?
Но с другой стороны, ни в чем не виновата и Мелек. Разве не он сам оторвал ее от родного очага? А ее муж? Разве он не появится через несколько дней на арене и не попытается отомстить?
Мысли одна мрачнее другой, одна тяжелее другой давили Джахандар-агу. Он и сам был не рад теперь, что ни с того ни с сего сам, добровольно сунул голову в это пекло.
Но временами он начинал утешать и успокаивать себя.
"Э... Что там случилось, - говорил сам себе Джахандар-ага, - как будто я сделал что-нибудь сверхъестественное, ужасное, небывалое. Как будто не полагается по обычаю иметь две жены. Не я первый придумал такой обычай. Ничего не случится. А женщины покричат, поплачут и успокоятся, как всегда. Может быть, они затаят в себе злость и яд, но внешне должны подчиниться и притихнуть".
А как посмотрит на все Ашраф? Может, и он, подобно своему брату Шамхалу, кинется на отца? Может, и он встанет на сторону матери?
Джахандар-ага расстроился окончательно. Он представил, как сын Ашраф, который учится сейчас в Горийской учительской семинарии, откроет дверь и еще на пороге скажет: "Как тебе не стыдно, отец? Что ты наделал, зачем обижаешь мать?" А сказав это, повернется и уйдет, как Шамхал, и покинет этот дом навсегда.
На дворе послышался шум, залаяли собаки, заскрипела арба. Это вернулся Таптыг с убитым оленем. Вскоре он вошел в дом и доложил:
- Хозяин, олень на дворе. Что делать с ним дальше?
- Позови ребят, пожарьте себе шашлык, там хватит на всех.
- А вы?
- Принесешь нам два хороших шампура, посочнее.
Таптыг ушел в темноту двора. Тотчас там начались хлопоты. Слышно было, как Таптыг сказал людям, слугам, собравшимся около оленя:
- Похоже, олень сегодня достанется нам, несите ножи, шампуры, дрова, чистую воду.
Засуетились женщины, гремя посудой, заработали острые ножи. Не прошло и пяти минут, как олень был освежеван и разделен на куски. Мясо, годное для шашлыка, отделили от мяса, которое пойдет на бозартму.
Между тем костер разгорелся. Окна осветились отблесками огня. Ночной мрак, затопивший все село, был вынужден отступить на пределы двора Джахандар-аги.
Засучив рукава, Таптыг хлопотал около костра. Те два шампура шашлыка, которые пойдут хозяину, он не мог доверить никому: обязательно что-нибудь напортят, либо пережарят, либо сделают его жестким.
Всякий, кто ходил мимо огня или стоял около него, отбрасывал в ночной воздух длинные черные тени, которые двигались, пересекались, сталкивались. Тени то укорачивались, то порой удлинялись так, что устремлялись за изгородь и только там вдали сливались с общей темнотой, казавшейся благодаря яркому костру особенно непроглядной.
Поленья горели весело, то бесшумно и ровно, то с треском и искрами. Постепенно стал появляться уголь. Спущенные с цепи псы сбежались на запах мяса. Два из них лежали поодаль, положив головы на лапы и безотрывно глядя на руки людей, разделывающих тушу оленя. Иногда они подползали поближе, но ничего не добыв, тихо повизгивая, отползали назад. Другие собаки сидели вокруг, тоже следя за каждым движением хозяйских слуг, готовые наброситься на первый же кусок.
Таптыг разрезал оленьи кишки на несколько частей и бросил собакам. Те вгорячах кинулись было друг на друга, но, поняв, что еды много, схватили каждая свою долю и разбежались по темным углам двора.
Слуги перестали подкладывать дрова в костер, принесли шампуры. Огня становилось все меньше, а горячих углей все больше. Скоро двор наполнился сладким запахом жареного мяса.
Далеко за полночь Джахандар-ага, разомлевший от сытости и от жаркой близости новой, молодой жены, шептал ей, держа на руке ее голову:
- Ты же знаешь, что я тебя никуда не отпущу. Ты всегда теперь будешь рядом со мной. Но ведь и её надо пожалеть. Как-нибудь надо тебе с ней помириться, сладить. В доме нельзя жить без тишины и согласия... К тому же она мать моих детей. Подойди завтра к ней, упади в ноги, назови себя ее служанкой, скажи, что ни в чем не будешь перечить, скажи, что ты не виновата, что с тобой приключилась беда, попроси прощения. Я знаю ее характер, она смягчится, у нее доброе сердце, а потом вы привыкнете друг к другу, и все уладится. Я тоже попробую с ней поговорить. Так что не переживай и не плачь.
Мелек, как кошка, ласкалась к могучему Джахандар-аге она нежилась в его ласках и чувствовала, что страх и тревога уходят из сердца. А Джахандар-ага, чувствуя на своей волосатой груди ласковую любящую руку, забывал про все на свете, кроме этой прекрасной, крепкой, манящей женщины.
Говоря по правде, Мелек не была недовольна, что оказалась в этом доме. Она выросла сиротой. Сама она была родом из горного селения, которое находилось далеко от Куры. Как и все девушки этого села, где постоянно был чистый горный воздух, а рядом текли прохладные холодящие зубы родники, Мелек росла босая, в единственном потрепанном платье. Ей было всего пять лет, когда горный поток унес их дом. Отец и мать погибли. Мелек в тот день была в гостях у дяди, играла со своими двоюродными сестренками и, таким образом, осталась жива.
Жена дяди оставила Мелек у себя. Мелек научилась делать все. Несмотря на малый возраст, она доила коров, стирала белье. Без отдыха могла принести из ущелья пять кувшинов родниковой воды. Все говорили о ее трудолюбии и старательности. Женщины, шедшие поутру к роднику, юноши, которые вели коней на водопой, встречали Мелек уже возвращающуюся из ущелья по узкой каменистой тропе. Перекинув через плечо медный кувшин величиной с нее, она поднималась по склону, напевая под нос какую-нибудь песенку.
У Мелек было четыре двоюродных сестры. Шли годы, они росли и после короткого обручения одна за другой выходили замуж. Каждый раз, когда в доме звучала свадебная музыка и какая-нибудь из сестер с хорошим приданым переселялась в дом своего мужа, Мелек радовалась, как ребенок, и думала о том, что скоро и до нее дойдет черед и у нее тоже будет этот радостный день. Беспредельно веря своему дяде и его жене, она не думала ни о чем плохом, ожидая, когда и ее с той же торжественностью выдадут замуж, сыграют свадьбу... Но однажды наступило прозренье. Мелек словно проснулась и увидела, что все ее сверстницы и даже девушки моложе ее все уже вышли замуж и стали хозяйками в своих домах.
Мелек призадумалась: "А как же я? Может, я некрасива? Может, во мне какой-то изъян? Почему никто не женится на мне?"
Один раз, когда никого не было в доме, Мелек остановилась перед зеркалом, висевшим на стене, и долго разглядывала себя. У нее были длинные, сросшиеся брови, широкие около переносицы, острые по краям. Ее большие глаза кипели, как родники. Щеки были так свежи и красны, что казалось, только тронь их, и брызнет кровь. Грудь словно готовилась разорвать ее старенькую, ветхую кофточку. Девушка понравилась себе. "Нет, я, кажется, не так уж плоха", - думала она, радостно улыбаясь. Повернувшись несколько раз перед зеркалом, она поглядела на черные волосы, падающие на спину, на все тело, которое словно проступало сквозь материю. Затем девушка пошла в угол комнаты, подняла крышку кастрюли и зачерпнула ложку сметаны. Сметану она взяла на пальцы и размазала, растерла ее по щекам, по всему лицу. Лицо засияло и засветилось, словно близко к нему поднесли яркий свет. Мелек даже испуганно отпрянула от зеркала, отскочила в сторону.
Жена дяди почувствовала, что племянница все больше задумывается о своей судьбе. Но не подавала виду, ей было жалко отпускать от себя такую работницу, к тому же бесплатную.
У родника, где женщины стирают белье и где известны все новости, тетю, конечно, расспрашивали о Мелек. Но тетя говорила, что Мелек обручена и что ее отдадут за племянника. Это отпугивало деревенских парней, даже тех, кому Мелек очень нравилась.
Мелек тоже слышала насчет обручения, но время, шло, а никакой племянник не появлялся. Тогда Мелек поняла, что ее водят за нос и что ее лучшее время безвозвратно уходит. Деревенские парни, встречая Мелек на тропинке к роднику, уже не глядели на нее с прежней жадностью либо лаской, они глядели теперь на тех, которые помоложе, кто подрастал, чтобы сменить предыдущих.
В конце концов Мелек выдали замуж в деревню, стоящую на Куре. Муж был намного старше ее. Его звали Алчахяр. Он был богатым человеком, но менял уже седьмую жену. После седьмого развода никто не хотел выдавать за него своих дочерей. "Что из того, что богат, - рассуждали родители, - если он не держит около себя своих жен, а прогоняет их одну за другой. Неизвестно еще какой он мужчина. Почему ни с одной из жен он не жил больше года. В каждой находит какой-нибудь изъян и выгоняет из дому. А может, изъян-то в нем самом".
Должно быть, и правда был изъян, если он страстно хотел детей, а дети не рождались.
Выгнав из дому последнюю, седьмую жену, Аллахяр понял, что в своей деревне за него больше никто не выйдет, и стал искать невесту по другим деревням. Он увидел Мелек и стал свататься. Через несколько недель все дела уладились, и Мелек обрела свой дом.
Настрадавшаяся в сиротстве, Мелек с первого дня беспрекословно подчинилась воле мужа. Правду сказать, первые месяцы Аллахяр относился к молодой жене хорошо. Он ее одел и обул. "Ты росла сиротой, - говорил Аллахяр Мелек, - теперь оденься так, как ты хочешь".
Однако через год, поняв, что и Мелек не собирается родить ему сына или дочь, Аллахяр принялся за свои старые штучки. Жизнь для Мелек превратилась в мученье. Каждую минуту Аллахяр придирался к бедной женщине, обижал, оскорблял ее, в доме кипели ссоры. "Почему у тебя нет детей? - кричал Аллахяр. - Мне не нужна пустая, бесплодная жена!"
Мелек страдала и гасла, но никому не говорила о своем горе. Да и кому она может открыть душу в чужом еле. Вся отрада ее была выйти на балкон и смотреть в сторону родного села, на те холмы, за которыми оно прячется от взгляда.
"Наверно, там еще не пожелтела трава, - думала про себя Мелек. Наверно, еще цветут цветы. По-прежнему холодна вода в родниках? Журчат ли они, как прежде, между каменных острых скал? Стать бы птицей, слетать бы хоть на один денек в родное село, насмотреться на дом, на дядю, побежать к роднику, развалиться на мягкой траве, следить, как облака опускаются на вершины гор, слышать запах трав и цветов... Вспоминает ли кто-нибудь меня в том селе? Те девушки, которые вместе со мной ходили по воду, те парни, которые попадались навстречу на тропинке, когда несешь, бывало, полный кувшин воды? Нет, все забыли меня".