- Отчего же? Вы больны неизлечимой болезнью или вас покинул возлюбленный?
   - Увы, да. Ночью меня выдают насильно замуж. Впрочем, сама процедура регистрации брака уже состоялась, только муж ушел сейчас по каким-то очень важным делам. Брат сказал мне, что брак необходим мне для моего же блага, но я чувствую, что у меня совсем другой суженый. Только он никак не приедет за своей нареченной, он тоже занят какими-то очень важными мужскими делами, говорят, у него много веселых и безотказных подружек и вообще в браке его интересуют только деньги. Я бы с удовольствием отдала бы ему не только сердце, но и все мое состояние, если бы он хоть капельку меня любил, но он даже не написал мне ни разу ни одного письма с тех пор, как мы расстались.
   - Да зачем вам нужен такой самовлюбленный болван?
   - Любовь слепа, а он пленил меня своими душевными достоинствами ещё в детстве. Он был такой сильный и одновременно такой нежный, такой умный и красивый, каких я больше никогда не встречала. Но я ему не нужна, к тому же я в последнее время так низко пала, я вела себя отвратительно и меня ничуть не извиняет то, что все мои прегрешения произошли против моей воли, против моего желания. Боюсь, что даже самый добросердечный муж немедленно бросит меня как только узнает, с кем имеет дело.
   - Господи, да расскажите, наконец, в чем дело! Насколько тяжек ваш грех? Лицо ваше пронизано благородством и я не верю, что честь ваша замарана хотя бы на йоту.
   - И тем не менее это именно так.
   Проговорив сие, я присел на скамью возле девушки, хотя и на расстоянии вытянутой руки и только хотел рассмотреть собеседницу получше, как вдруг она побледнела ещё больше и, не произнеся больше ни звука, потеряла сознание.
   Я проворно кинулся на помощь. Положил несчастную спиной на скамью, при этом концы шали разлетелись в стороны. Я расстегнул кнопки блузки. Послушал ухом сердце. Оно не билось.
   Зная из книг и лекций в мединституте правила первой помощи, я стал тут же мгновенно нажимать на грудную клетку в области сердца. Тут я почувствовал, что мешает массивный перстень на правой руке, и я снял его и надел на большой палец правой кисти девушки, сжав потом её кисть в кулак. Одновременно я попытался провести искусственное дыхание нос в нос, рот в рот. Минуты через две-три методика сработала: сердце девушки забилось сначала тихо, а потом все отчетливее и быстрее, пока не заколотилось как у испуганного птенца. И хотя девушка ещё не пришла в сознание, оснований беспокоиться за её здоровье почти не осталось.
   Другое дело, что я, порочный, гадкий сластолюбец, обнаружил внезапно, что держу в правой руке самый восхитительный в мире плод, а мои приемы искусственного дыхания больше стали напоминать затяжной поцелуй. Нужно ли продолжать, что потом не менее получаса я пользовался роковым стечением обстоятельств и не удержался от искушения. Слава Всевышнему, что нервическое состояние девушки передалось мне и вместо обычных диких физических упражнений я достиг разрядки во много раз быстрее, а главное до прихода несчастной жертвы моих медицинских познаний в сознание.
   Когда девушка, наконец, пришла в себя, я, наскоро объяснив ей произошедшее (разумеется, умолчав о том, как я воспользовался её вынужденной доверчивостью), сопроводил её домой, нежно поддерживая под локоть. Дом оказался неподалеку, хорошо освещенный фонарями. Нас встретила группа встревоженных людей, среди которых выделялась маленькая сухонькая старушка в домашнем халате и старомодных бигудях. Неимоверно выпуклые стекла очков закрывали чуть ли не пол-лица и делали их обладательницу чем-то похожей на лемура. "Тетушка", - шепнула мне спутница, но я уже не реагировал на её слова и чары. Я наскоро откланялся и был таков.
   Странные и таинственные удачи в случайных связях, то и дело происходящие со мной за последнее время, стали меня беспокоить и успели чуть ли не надоесть. А может быть, я уже незаметно достиг того печального возрастного рубежа, когда на многое смотришь по-другому, нежели в 18-20 лет, когда в женщине ищешь уже не партнера по теннису, не подругу по ненасытным игрищам и забавам, а просто доброго надежного друга, подносящего по необходимости лекарственную таблетку и пресловутый стакан воды.
   Не забывайте, мой друг, я же приехал в Рязань жениться, а это совсем не то, что флиртовать направо-налево и бездумно срывать цветы удовольствия. Тем паче, что размеры приданого Амалии и особенно бриллианты величиной со страусиное яйцо заставили меня немедленно и решительно вспомнить о цели путешествия. И тут-то я вспомнил, что оставил свой перстень у девушки на пальце и опять повернул назад, к её дому, чтобы забрать его, пока не поздно.
   VII
   Я прошел озабоченно ещё несколько шагов, как меня остановил вдрызг пьяный милиционер с пистолетом в руке, сам вид которого не предвещал ничего хорошего.
   - Куда вы идете и откуда вы идете? - спросил он маловнятно, махнув красной книжечкой и поводя оружием, черный зрачок которого буквально заворожил меня.
   - Нелепый вопрос!
   - Я знаю, почему спрашиваю.
   - А я знаю, почему не отвечаю.
   - Вы идете на улицу Есенина?
   - Если вам сие известно, то да.
   - И это, конечно, касается вашего брака?
   - Если и это вам известно, то извольте - да и ещё раз да.
   - Молчать! Становись лицом к стене, руки - за голову, шаг - в сторону, стреляю без предупреждения.
   - Вы что - спятили?
   - Молчать! Поговори ещё у меня. Лицом к стене и без фокусов.
   - Вы ко всем так приебываетесь?
   - Я сказал: молчать.
   И я испугался. Быть убитым ни за понюшку табака, только потому что пьяному менту захотелось покуражиться, а человек с оружием всегда более прав, чем безоружный, особенно при исполнении служебных якобы обязанностей.
   Я повернулся лицом к стене, чувствуя горячее дыхание пьяного зверя затылком.
   Вдруг раздался выстрел. "Конец!" - подумал я. - "Вот и кончилась моя несуразная жизнь-жестянка".
   Странное дело, но во мне после выстрела ничего не изменилось. Ничего не изменилось и передо мной. Стена смутно желтела и стояла вполне устойчиво. Сзади тоже не было ни звука.
   Я постоял минуту-другую, потом ещё пять минут. Ничего. С опаской я повернулся.
   Мент лежал на земле, сжимая пистолет правой кистью. Тело его было неестественно изогнуто. Я сообразил, что он по пьяни наступил на скользкий булыжник, поскользнулся и в падении случайно нажал на курок. Пуля попала прямо в голову.
   Я осмотрел неосторожного самоубийцу, стараясь ни до чего не дотрагиваться.
   И каково было мое удивление, когда буквально рядом, на расстоянии 3-5 метров я увидел другой труп.
   Словно Буриданов осел между двумя вязанками сена, я находился между двумя трупами.
   - Господи! Эдак меня ещё и в двойном убийстве обвинят, если застанут здесь, - сказал я самому себе чуть ли не вслух. - Надо убираться отсюда подобру-поздорову, и как можно быстрее. Пока не прошел патруль или просто не собрался народ, привлеченный выстрелом.
   Около второго трупа лежали весьма приличный плащ черного цвета во всю длину и такого же цвета шляпа-сомбреро. Я подумал, что стоит замаскироваться на всякий случай, стоит изменить внешность и накинул на себя траурное одеяние, нахлобучил шляпу.
   Быстро шагая, почти переходя на бег, я возвращался в гостиницу, радуясь, что легко отделался и в таком одеянии меня и запомнят возможные случайные встречные, чтобы потом - без оного - ни за что не признать, не узнать при возможном опознании.
   И тут какой-то человек перехватил меня на бегу, обнял и чуть не задушил в своих бурных объятиях.
   - А вы - молодец! - обратился он ко мне без предисловия. - Здорово вы разделались с наглым ментярой, пусть проспится и когда придет в себя, то хотя бы раз подумает, как приставать к честным людям.
   - Что вы сказали?
   - Я следил за тем, как он поставил вас к стенке, но вы увернулись и ловкой подножкой опрокинули наглеца. А я уж хотел, было придти к вам на помощь.
   - Долго же вы собирались...
   - Следовало на всякий случай запастись фактами.
   - Какими фактами?
   - Фактами ночного разбоя. И больше не беспокойтесь по этому поводу. Вас в суде поддержат многие пострадавшие от рук ночного ковбоя точно так же ранее, ведь этот мент уже многих ограбил, но его никак не могли поймать на месте преступления, не хватало улик.
   - Вот как.
   - Именно. Но ведь вас ждет, кстати, моя сестра, вы же к ней так торопились?
   - К кому, к кому?
   - К моей сестре.
   - С чего вы это взяли?
   - Слушайте, от пережитого у вас, видимо, шок, если все так перепуталось. Хотя с другой стороны, у кого в день свадьбы и в первую брачную ночь голова не идет кругом!
   Тут-то до меня дошло, что мой собеседник явно принимает меня за кого-то другого, возможно именно из-за нелепого плаща и ещё более нелепой шляпы, подобранных мною около второго трупа.
   Что ж, мы благополучно подошли к одному из ярко освещенных домов. Мой спутник ввел меня через галерею в богато убранную комнату и сразу же вышел, закрыв за собой дверь и оставив меня одного. На прощание он крикнул мне:
   - Успехов и доброй ночи, зятек! Новобрачная тебя явно заждалась.
   Я огляделся - в правом углу комнаты находилось пышное брачное ложе, на котором спала или выглядела спящей новобрачная. Что ж, её муж уже не сможет довершить ритуал, видно, придется мне, грешному, оказать ему ещё одну услугу, ведь я покарал, сам того не подозревая, его убийцу.
   Я подошел к ложу. Невеста была необыкновенно хороша. Ее пышные волосы волнистыми прядями струились по обе стороны от застывшего лица, которое казалось хорошо исполненной мраморной копией хорошо знакомого оригинала. Глаза были закрыты, а прелестные коралловые губы наоборот были полуоткрыты, словно призывая к обмену любезностями. Грудь медленно вздымалась.
   Вообще, что-то хорошо знакомое почудилось мне в выражении лица, в очертаниях фигуры спящей женщины.
   Я хотел лучше рассмотреть новобрачную, но свечи как раз догорели и полная темнота в очередной раз окутала меня плотным коконом.
   Между тем послышалось легкое шевеление и нежный мелодичный голос произнес:
   - Это ты, милый?
   Мне ничего не оставалось делать, как ощупью добраться до ложа и заглушить следующие вопросы страстными лобзаниями. Новобрачная приняла меня в свои нежные объятия и я отдался бешеной скачке на лучшей в мире атласной кобылице. Казалось, нашей фантазии не будет предела, а страсти - конца и, соединенные слепым случаем, мы немо (наши губы были завязаны гордиевым узлом) благодарили судьбы, наши пальцы прозрели и наши ласки не могли найти зазор между сновидением и явью.
   Клянусь, никогда я не был столь счастлив, как в эти часы и мгновения чужой свадьбы! Никогда я не слышал таких дивных слов, не обнимал столь совершенной талии, не касался таких ароматных плодов, не вкушал амброзию с медового языка любимой!
   Утро застало меня опустошенным, как кошелек после карточного проигрыша, и страх разоблачения и неминуемого позора придал мне необходимые для бегства силы. Я отыскал растворенное окно, к счастью, этаж был второй и я без большого риска переломать конечности выпрыгнул из храма любви и дал деру навстречу собственной гибели, собственной свадьбе.
   Через какое-то время я столкнулся с ранним таксистом, сориентировался и практически через полчаса был в своей гостинице. Двери на мое счастье были открыты повсюду. Все дежурные спали, и я беспрепятственно пробрался к себе в номер. И спал без задних ног опять весь последующий день.
   VIII
   Придя в себя, я сообразил, что незачем мне ехать к невесте, тогда как можно просто-напросто позвонить ей домой. Рязань давно была телефонизирована, и в сопроводительной записке, составленной моей заботливой матушкой, я без труда обнаружил искомый номер, позвонив по которому попал на тетушку своей разлюбезной Амалии. Тетушка оказалась на редкость малоразговорчивой. Она буркнула буквально несколько слов, из которых я понял, что - увы - уже опоздал, что Амалия на днях сочеталась законным браком с престарелым аудитором, который, впрочем, тоже хорош гусь и, видимо, запойный пьяница, одна радость - не буйный, вот и сейчас его не слышно и не видно, сама Амалия до сих пор отдыхает, отсыпается, приходит в себя после бурной первой брачной ночи.
   Пожелав друг другу наилучшего, мы с тетушкой простились с заметным облегчением и я тотчас же съехал из гостиницы и через пару часов уже снова трясся в такт мерно постукивающим колесам скорого поезда "Москва Владивосток".
   Вернувшись в свой родной город, я оставил все прежние привычки, стал употреблять карты только для раскладывания пасьянсов. За месяц выучил английский и испанский язык и начал переводить стихи Китса и Гонгоры. Дал отпуск, если не окончательное увольнение всем своим многочисленным любовницам, и матушка не могла нарадоваться на перерождение своего блудного сына.
   А ещё через два месяца она вошла как-то утром в мою комнату, совершенно преображенная радостью. В руке она держала письмо, адресованное, конечно же, ей, но тем не менее посвященное полностью моей скромной персоне. Алоизий, брат Амалии, сообщал матушке, что он слишком поздно разобрался в подлинных сердечных чувствах своей сестры, а, разобравшись и наведя справки об её пассии, то бишь Романе Амнеподистовиче Романове, вашем покорном слуге, полностью удостоверился в моей благонадежности и порядочности, тем более, что брак его сестры с аудитором расторгся сам собою в силу загадочной гибели отлучившегося супруга наутро после первой же брачной ночи. Он пал последней жертвой маньяка-убийцы, который тогда же покончил с собой, не выдержав угрызений совести после уничтожения такого славного человека, как престарелый аудитор.
   Итак, мне вновь предлагали союз с Амалией, огорошив меня впрочем и ещё таким дополнительным сообщением: юная вдова была в положении. Погибший безвременно аудитор оказался настолько ретив в исполнении супружеского долга, что Амалия понесла в первые же минуты брачного общения.
   Заимодавцы мои словно того и ждали, они снова взяли меня за горло. Я изъявил согласие на брак; теперь уже невеста вместе с братом Алоизием и тетушкой-мымрой проделали многотрудный путь через столицу. Они по-свойски остановились в нашем тогда ещё непроданном домике. При первой же встрече Амалия сочла меня весьма милым, а я в свою очередь её очень очаровательной.
   В духе новомодных традиций был подписан брачный контракт; мои карточные долги немедленно заплачены любящей невестой совокупно со взятой клятвой никогда более не играть не то, что в преферанс и в очко, но даже и в злополучную "Акульку", и я женился совершенно новым человеком.
   Первая брачная ночь началась довольно банально. Я щадил свою беременную супругу и сумел показать себя едва ли на четверть обычных результатов. Скачек не было, было ползание на коленках. Обменявшись любезностями после ударной вахты, мы повернулись друг к другу спиной. После очередных добрых пожеланий на сон грядущий жена моя внезапно поворотилась, решив очевидно сказать нечто важное:
   - Дружочек, - произнесла она почти торжественно, - я забыла предупредить вас, что имею скверную привычку разговаривать во сне и иногда при этом слегка фантазировать.
   - Ради Бога, дорогуша, - ответствовал я. - Это не самый худший человеческий недостаток, и я верю, что он когда-нибудь совершенно пройдет, как корь или грипп. Так я, например, ещё недавно страдал лунатизмом, хотя по крышам не ходил, но по карнизам, увы, шастал и вот совершенно исцелился, ничего для этого специально не предпринимая. Когда-нибудь я расскажу вам, дорогая, о своих злоключениях, связанных в основном с этим расстройством...
   - Злоключение... - моя супруга не успела закончить фразу, как мгновенно заснула, - но через время продолжила исповедь, уже очевидно во сне. - Злоключения преследовали и меня - не раз, не два, а целых 5 или 6 раз на протяжении трех дней я переходила из рук в руки различных мужчин, совершенно того не желая.
   - Господи! Вот незадача. Дернула же меня нелегкая связаться браком с такой говоруньей, - огрызнулся я. - Неужели вам обязательно ставить меня в известность о всех ваших ужимках и прыжках?
   - Милый, - повторила Амалия с особым придыханием. - Я хочу, наконец, снять камень со своей души, я ведь не шлюха, я была в полном смысле невинной ещё три месяца назад, когда решила съездить на Дальний Восток в командировку от газеты. Меня не тронули даже пальцем бывшие зэки, обошли стороной таежные звери, а первый же человек, оказавшийся со мной на обратном пути в купе скорого поезда воспользовался моей доверчивостью и беззащитным состоянием и грубо овладел мною, сославшись на свой лунатизм.
   - Замечательно! Это мне тоже кое-что напоминает. И знаете, дорогая, я, пожалуй, прощаю вам этот поведанный грех.
   - Второй раз я, опечаленная происшествием в поезде, застряла в уличной пробке в такси и опять случайный попутчик воспользовался моей оплошностью.
   - Надо же, - улыбнулся я философски в усы. - Я мог бы догадаться, что существует закон пресловутой парности, в том числе и несчастных случаев.
   Затем Амалия надолго замолчала, но теперь уже меня потянуло на откровения. Мне тоже захотелось поведать супруге о своих всевозможных приключениях, почерпнутых из моря житейского, но жена спала глубоко и непринужденно. Однако часа через два она снова заговорила:
   - В третий раз меня попросту изнасиловали в моей же постели.
   - В вагоне или в такси?
   - Не смейся. Мне было так противно.
   - Неужели?
   - Я сильно плакала.
   - Что ж, зато реже бегала по нужде. Прости за грубость, это я так ревную.
   - Но я совершенно не виновата. Просто насильник ошибся окном и вместо разбитной соседки влез ко мне.
   - Ну, я прощу тебе и эту вину. Действительно, ты ничуть не виновата.
   - А в четвертый раз я, правда, сама оплошала.
   - Ох, и шустра ты бываешь, малышка.
   - Но он был так молод, так мил и так заботлив. Он утешал меня и спас от верной гибели. Мне стало неожиданно плохо после пережитого накануне и я потеряла сознание. Кажется, была даже остановка сердца. Он вернул меня к жизни, поэтому вынужденная плата за спасение с моей стороны просто ничтожна.
   - Но как ты это сумела запомнить? Неужели прямо во сне, бессознательно?
   - Именно так.
   - Что ж, остается признаться ещё в двух прегрешениях. И кто же был пятым?
   - Пятый раз почти совсем не считается. Это был мой бедный первый муж. Он пришел, можно сказать, проститься со мной. Его потом почти сразу убили. Застрелил мент-маньяк, который потом сам свел счеты с жизнью.
   - Но как ты узнала об этом?
   - Он был самым милым. Ведь это была поистине моя первая брачная ночь.
   - Черт побери!
   - Милый, ты ревнуешь меня к покойнику? А ведь он - отец моего будущего первенца, нашего ребенка, милый.
   - Я, я - его настоящий отец, если уж ты хочешь знать.
   - Как?
   - А вот так. Твой милый супруг был убит не после, а до твоей брачной ночи. Я заменил его по просьбе твоего брата, который перепутал меня с ним из-за подобранной мною возле его трупа одежды. Так что это я был твоим лучшим любовником, Амалия. А кто был, кстати, шестым?
   - Ой, я не помню. Наверное, я просто сбилась со счета.
   - Давай-ка пересчитаем снова вместе.
   И мы, словно воистину сошли с ума, снова и снова считали: первый, второй, третий и так далее. Я уже загибал пальцы, я пытался вспомнить, не позабыл ли я часом ещё какое-нибудь свое неучтенное приключение, и опять ничего не сходилось.
   Что ж, дорогой друг, так и продолжается каждую ночь. Днем мы ведем себя как обычные нормальные люди. А ночью Амалия опять говорит во сне, а я разгуливаю вокруг постели и загибаю пальцы, на одном из которых снова красуется перстень. Кажется, скоро я снова выскочу на карниз, только вот квартира наша находится на первом этаже и можно по крайней мере не беспокоиться за мою жизнь.
   Впрочем, на самом деле это длилось всего полгода, потому что потом родилась Юлия и мне стало не до расспросов, а Амалии - не до самоанализа и самокопания. Наша прелестная дочурка, наше золотце уральское исцелила нас и от разговоров во сне, и от лунатизма.
   Слава Богу, что матушка не слышала наши ночные беседы, иначе бы мы оба (и Амалия, и я) оказались бы в её глазах самыми порочными существами на свете, которым уж точно нельзя доверять сохранность бесценного и наивного сокровища, которым является наша дочь.
   Но пройдет ещё немного, всего каких-то 15-16 лет, и мы с ужасом обнаружим, что Юлия во-первых разговаривает во сне, а во-вторых, тоже во сне ходит по ночам. Ничего не проходит бесследно, и гены не вырезать автогеном.
   Что ж, дорогой друг, не стоит расстраиваться по пустякам. Юлия в свою очередь когда-нибудь выйдет замуж и тогда её избранник удостоверится: "Счастлив тот муж, чья жена разговаривает во сне".
   Счастливы и чудаки-коллекционеры чужих чудачеств, они все знают наперед, а книга вообще хранит целомудрие и верность, пожалуй, куда надежнее самой целомудренной женщины.
   16-18 апреля 1998
   В ОЖИДАНИИ АБСОЛЮТА
   Все, что предстает перед нашим мысленным взором - пусть даже на миг существует на самом деле. Если не сейчас - так вчера, не вчера - так завтра.
   Юкио Мисима. Солнце и сталь
   Царство художественного творчества есть царство абсолютного духа... (В искусстве) мы имеем дело не с просто приятной или полезной игрушкой, а с освобождением духа от конечных форм и содержания.
   Г. В. Ф. Гегель
   I
   Сразу же прошу прощения, милостивые судари и сударыни, человек я мало того, что прямой и грубый, так и ещё и сильно пьющий, а потому не буду лукавить, ходить вокруг да около, весь последующий рассказ отнюдь не принадлежит мне, хотя я его и выстрадал каждой клеточкой, каждой жилкой, каждым нервным волоконцем, воспроизводя его события ежевечерним случайным слушателям в пивной вот уже седьмой год подряд, в аккурат после пресловутого августовского путча, когда победила демонократия и меня взашей выгнали с родного завода, ибо его приобрел с потрохами на перекупленные ваучеры некто Коликов Е.Т., бывший сочинский катала, а ныне пока многоуважаемый бизнесмен и хаббардист, драть его мать.
   Следовало бы, наверное, представиться вам по всем правилам светского этикета, дабы честное, хоть и бедное имя мое монограммой высвечивало в уголке каждой страницы, яко гербовая печать на сертификате качества. Только несмотря на бешеный мой южно-русский темперамент и шизофреническую склонность ко квадратно-гнездовому способу взращивания круглых скобок, заключающих особо важную сентенцию, я давно уже стал похож и внешне, и внутренне на своего любимого писателя, кстати, моего тезку и двойного коллегу: он тоже и граф, и графолог, кроме того такой же пожилой и жирный, как олауреаченный мопс благородных кровей.
   Если вы меня ещё не признали по словесному автопортрету, то протяните только руку и в любом современном справочнике "Кто есть кто" обнаружите нас обоих, только обо мне, хамовато-напористом, всего один абзац и тот петитом, а о высокочтимом, почившем в бозе коллеге-графологе аж целых три страницы курсивом. Впрочем, чего считаться. Если намеки мои стали понятны, то сразу перейдем к делу.
   Как писал ещё господин Браунинг (не путать с товарищем Маузером): и вновь открываются вечные страсти в сердце, где раньше все казалось известным и изведанным. Но, если вы пишете таким образом, вы всегда предоставлены самому себе - там, на опасном краю вещей, слов и красок.
   Эх, наверно, следовало бы начать сразу с конца, как Алкмеон А. выстоял-таки на опасном краю вещей, слов и красок, как увернулся от осколков разлетевшегося вдребезги стекла и твердой походкой направился в ту сторону, где, судя по нестройным пьяным голосам, находились существа, ему подобные. Эдакий Гулливер в стране литературных лилипутов. Литлипутов, полжизни пугавших его всевозможными злокозненными снастями и сейчас, наконец, отвалившимися стеклянными личинками после кажущегося обескровливания его многострадального организма, то есть лишившегося не только крови, но и кровли.
   Еще раз простите, что полторы страницы я рассусоливал и заливал вам россказни про себя, многогрешного, и своего невольного соавтора, так и не сподобившегося, увы, узнать, что он оставил (достойного ли?) наследника-лихоимца. Что ж, налью, пожалуй, ещё рюмочку и положу ещё порцию заливного.
   II
   От двоюродного прадеда своего Мелампа остались в наследство Алкмеону А. два старинных зеркала. Мало того, что рамы у них были резные и золоченые, так ещё и амальгированные смесью ртути и серебра стекла были настолько идентичны, что напоминали собой две огромные капли воды или ртути, причем каждое стекло поражало к тому же своей фундаментальной толщиной (около 6 сантиметров, вернее 66 миллиметров, а ещё точнее 666 микрон), и слой положенной амальгамы был не менее внушителен (около 6 миллиметров, а на самом деле - 666 миллимикрон). Обратная же поверхность зеркал кроме слоя амальгамы была покрыта сверхпрочной черной краской, секрет которой ныне безвозвратно утерян и которую было невозможно не то, что сколупнуть хищным ногтем, но - не скорябать ни гвоздем, ни шилом.
   Отражения в этих зеркалах поражали особой четкостью, даже гиперболизированной рельефностью; так и хотелось потрогать барельефы руками, но каждый раз исследователи натыкались на холодную и гладкую поверхность.
   Однажды Алкмеон изловчился и поставил зеркала друг против друга, так что расстояние между ними оказалось около 1 метра (точнее 999 миллиметров). Кроме того он зажег по краям зеркал семисвечники, доставшиеся от матери его Эрифилы. Образовался бесконечный коридор взаимных отражений, то есть каждое зеркало превратилось как бы в зеркальный тоннель. Прикоснувшись к одному из зеркал, Алкмеон ощутил не гладкую твердую поверхность полированного стекла, а податливую наощупь ртутно-пластилиновую среду. Надавив посильнее, он внезапно почувствовал, что его рука погрузилась в образовавшуюся воронку по локоть, причем амальгамная зеркальность словно болотно-медовая масса стала засасывать, втягивать попавшую в зеркальные силки конечность. Медленно и неотвратимо. Время как бы остановилось.