Страница:
Сутки без еды и две одиноких ночевки под открытым небом – и это в местности, славившейся обилием львов – не казались ему событиями, о которых стоило бы упоминать. Единственное, что доставляло ему серьезное неудобство, это невозможность побриться. Оказалось, в первый вечер он потерял в темноте наши следы и только сегодня, наткнувшись на какую-то деревню узнал где мы. Всего за это время он прошагал около тридцати шести миль.
Вскоре Хэммингу неожиданно выпала честь изображать пастора – лишнее доказательство, что в Африке может пригодиться любое умение. Возле Мананзы мы встретили некоего бура, который попросил нас принять участие в печальной церемонии – похоронах его ребенка (малыша сгубила черная лихорадка). Семья – отец, мать и полдюжины детей – жила в традиционном бурском фургоне, запряженном шестеркой волов; перед нами словно возник осколок «Большого Трека». В задней части такого фургона ставится палатка, и под ней от борта к борту натягивают множество ремней – получается огромный гамак, в котором спит вповалку все семейство.
С истинно британской решимостью Хэмминг принял на себя руководство траурной церемонией. Буры плохо понимали английский, и он, не боясь разоблачения, читал по карманному молитвеннику все подряд – если не ошибаюсь там промелькнула даже послеобеденная молитва. Однако наше сочувствие было непритворным и я надеюсь, что мы хоть немного облегчили горе этих людей.
Теперь караван двигался по стране масхукулумбве – обширной саванне усеянной одинокими деревьями. Кругом бродили многочисленные стада диких животных, но вскоре я обнаружил, что не могу попасть из своего «экспресса» даже в лошадиную антилопу. Проведенное расследование показало, что уже на дистанции в сто метров пуля уходит на полтора фута выше точки прицеливания. Это задержало нас на день – пришлось опустить прицельную планку и заново пристрелять ружье, т.к. я не хотел продолжать путь с неисправным оружием.
Следующий лагерь мы разбили уже на берегу Кафуэ. Раньше тут была паромная переправа, но с завершением железнодорожного моста, караванные пути переместились, и здешний пост закрыли. Здания быстро ветшали. Единственным обитателем руин был невезучий еврей по фамилии Леви. Полгода назад он открыл факторию рядом с постом, но не учел, что поток покупателей иссякнет в ближайшем будущем. Теперь его свалила лихорадка, и он лежал в своей каморке один одинешенек.
Мы собирались сделать охотничью вылазку в ближайшие заросли – там обитало много буйволов, но задержались, поскольку не могли бросить Леви в таком состоянии. На следующий день неподалеку остановился караван торговцев и они пообещали позаботится о больном.
В местной деревне жило трое отставных аскари, знакомых мне по «Туземной Полиции». Узнав о моем приходе, они очень обрадовались и пообещали показать все излюбленные уголки буйволов.
Вдоль берегов Кафуэ тянутся заросли камышей. Там попадалось много личи – изящных и очень чутких антилоп. Охота на них закончилась безрезультатно – простояв по пояс в воде больше двух часов, я махнул рукой на антилоп и вернулся в лагерь. За это время можно было настрелять массу пернатой дичи – на воде плавали стаи египетских и шпорных гусей, но дробовика я с собой не взял, а тратить патроны с пулями не хотелось.
Буйволиные тропы вели к камышам из густого подлеска. Собственно говоря, это были не тропы, а хорошо утоптанные дороги – казалось, что здесь десятилетиями ходили слоны. Еще до рассвета мы с Хэммингом разошлись в разные стороны и заняли позиции в кустах. Небо уже светлело, над рекой стлался легкий туман. Тишину нарушало лишь пение птиц и громкое стрекотание больших цикад. И вот показались буйволы – не меньше сотни могучих черных зверей, словно вылепленных из ночного мрака. Они медленно поднимались по берегу, чтобы еще до восхода перебраться на заросшие кустарником лесные полянки.
Когда стадо было в пятидесяти метрах от меня, я прицелился в крупного быка и нажал на спуск. Раздался хриплый рев, и в ту же секунду все буйволы громоподобным галопом обратились в бегство. Я успел перезарядить «экспресс» и взять на мушку одну из коров, и снова громкое мычание показало, что пуля достигла цели. Раненные животные скоро начали отставать, и я махнул рукой, подавая сигнал бою. Собаки, спущенные с поводков, помчались к буйволам и вскоре остановили их. Еще два выстрел и огромные черные туши лежали у моих ног.
Одного буйвола я подарил проводникам. А вечером ко мне явился почтенный чернокожий старец, который представился отцом одного из отставных аскари. Я постарался оказать ему самый любезный прием, и старый джентльмен перешел к делу. Смысл его длинной и высокопарной речи сводился к тому, что он хотел бы получить еще некоторое количество мяса. Я не знал, сердится или смеяться – вот уж не ожидал, что для трех человек, даже с семьями, окажется недостаточным полтонны превосходной буйволятины! Все же просьба показалась мне чрезмерной и расстались мы менее дружелюбно, чем встретились.
Наш лагерь был расположен в чудесном, тенистом, очень живописном уголке на берегу Кафуэ, но жить в нем оказалось невозможно. Причиной явились гиены. С наступлением темноты они выходили на охоту целыми стаями, и жуткие вопли, хохот и завывание наполняли весь лес и уже не прекращались до самого рассвета. Наши собаки старались не отставать от них, и в результате получался концерт, описать который мне не под силу. Проведя две бессонные ночи, мы сняли лагерь и вернулись к паромной переправе.
Там все опустело. Свежая могила указывала, что Леви пополнил список жертв черной лихорадки. Так же, как он, умерло бессчетное количество европейцев, пролагавших в африканском буше первые пути для свободной торговли, мира и обеспеченности.
Теперь мы направились по уже знакомой мне дороге в сторону Мумбвы. Возле деревни вождя Кабанги было решено задержаться на пару суток – здесь представлялась хорошая возможность поохотиться на льва. В последнее время хищники очень осмелели и средь бела дня нападали на деревенский скот. Казалось бы, вождь должен обрадоваться нашему намерению и постараться всячески облегчить охоту – его стадо уже не раз пострадало от нападений львов. Ничего подобного. Когда я попросил продать нам пару телят для использования в качестве приманки, Кабанга погрузился в раздумье. Наконец, после долгих колебаний и уговоров, мы сошлись в цене, но вождь выглядел таким расстроенным, как будто служить приманкой предстояло ему самому, а не телятам, которых, кстати, все равно рано или поздно съели бы львы – и совершенно бесплатно.
В деревню вели две дороги, и возле каждой наши люди соорудили по махану. Перед заходом солнца, пожелав друг другу удачи, мы разошлись и заняли свои посты. Телят привязали в десятке метров дальше.
Надо сказать, что при охоте на хищных зверей засидка на дереве дает много преимуществ. Во-первых, большой обзор; во-вторых, возрастают шансы охотника остаться незамеченным. Дело в том, что хищники всегда внимательно осматривают местность, приближаясь к добыче, и легко замечают всякий незнакомый или опасный предмет. Но вверх они смотрят гораздо реже, поскольку обычно на деревьях нет никого, кроме птиц и обезьян – существ на которых ни один лев никогда не обращает внимания. В-третьих, ветер теряется в кронах деревьев, и вероятность того, что зверь почует охотника, во много раз меньше, чем на земле.
Как только я устроился на ветвях, за меня принялись москиты. Ни до, ни после той ночи мне не приходилось терпеть подобную муку, и вдобавок нельзя было ни прихлопнуть очередного кровопийцу, ни почесать укушенное место. Постепенно я начал понимать, что охота на львов – действительно занятие для героев.
Около полуночи из зарослей вышла пятнистая гиена, прошла мимо теленка, оглянулась, постояла и медленно направилась к нему. Против ожидания, теленок не проявил никаких признаков страха – наоборот он сделал несколько шагов навстречу зверю, который мог – в буквальном смысле слова – откусить ему голову одним движением челюстей. Некоторое время они дружелюбно рассматривали друг друга, потом огромная гиена повернулась и затрусила дальше; видимо она не успела проголодаться. Больше всего меня удивил громкий отчетливый звук ее шагов – на слух казалось, что по дороге идет человек, а не животное.
Львы так и не появились, и когда расцвело, я слез с дерева, отвязал теленка и пошел в деревню, усталый и изъеденный до полусмерти. Оказалось, что Хэмминг не стерпел пытки гораздо раньше – он вернулся в лагерь пять часов назад, предпочитая москитам ночную встречу со львом или леопардом.
По иронии судьбы, в эту самую ночь львы пировали в соседней деревне – они вломились в загон для скота и ни в чем себе не отказывали. Лишь с восходом солнца жители объединенными усилиями сумели прогнать наглых разбойников. Все это мы узнали уже значительно позднее.
Наш караван опять двинулся в сторону Мумбвы и через три дня достиг селения одного из знаменитейших индун племени масхукулумбве, великого охотника Какуа. Вождь был уже стар, но охотники всегда рады друг другу, независимо от возраста и цвета кожи. Он принял нас очень радушно, и мы задержались в деревне на несколько дней.
Здесь произошел прискорбный эпизод в результате которого дружба между Хэммингом и Жако дала трещину. В то утро голодный и усталый Хэмминг вернулся с удачной охоты. На столе его ожидала яичница глазунья, на изготовление которой пошли последние яйца – наши запасы были на исходе. Хэмминг послал боя за водой и стал умываться, предвкушая королевский завтрак. Но в тот момент, когда он вытирал лицо, дружище Жако одним великолепным прыжком достиг стола, наклонился к тарелке и быстро запихнул яичницу себе в рот! Услышав испуганные крики слуг, Хэмминг обернулся, взревел, как раненный лев, и бросился на похитителя. Жако схватил последний кусок глазуньи, сунул подмышку и кинулся наутек, а Хэмминг, забыв усталость, преследовал его, горя жаждой крови. Привлеченный внезапным переполохом, я вошел как раз в тот миг, когда мой друг изловчился и поймал маленького бабуина за шиворот. Через секунду острые зубы впились ему в руку, и он с проклятием отшвырнул Жако далеко в сторону. Я был уверен, что обезьяна убита или, во всяком случае, покалечена. Но Жако поднялся, отряхнулся, подобрал извалявшийся в пыли драгоценный кусок яичницы, степенно отошел в тень и не торопясь закончил свою трапезу. Он явно считал инцидент исчерпанным. Затем Жако подошел к нам, забрался на стул напротив Хэмминга и самым дружеским образом заговорил с ним о чем-то на обезьяньем языке. Не в силах больше сдерживаться, я покатился со смеху, но Хэммингу в то утро изменило чувство юмора, о чем он и заявил прямо и недвусмысленно.
Вождь Какуа рассказал мне, как люди его племени охотились на слонов в те времена, когда огнестрельное оружие было недоступно для негров. Использовались два способа. В первом ключевую роль играли, как ни странно, собаки. Специально обученные своры выпускались на одинокого слона. Возмущенный внезапным нападением нахальных шавок, гигант останавливался и пытался разметать их хоботом или растоптать; собаки уворачивались, и слон вертелся на месте. В то время охотники, пользуясь тем, что внимание огромного животного отвлечено, подкрадывались к нему сзади и вонзали копья в слоновье брюхо, стараясь загнать их как можно дальше. Сразу убить слона таким образом удавалось редко, и обычно каждая охота стоила жизни одному-двух людям.
Второй способ, более быстрый и безопасный, позволял охотиться даже на слона в стаде. Оружием снова служило копье, но особого рода: к прочному шесту приделывали широкий железный наконечник метровой длины, с остро отточенными краями. На другом конце копья закрепляли груз – тяжелый деревянный чурбак или большой камень. Охотники со своим страшным оружием заблаговременно занимали позицию на высоком дереве. Когда слон оказывался под ними, люди направляли копье в цель и общими усилиями метали его, стараясь попасть в шею или под лопатку. Обезумев от боли, слон с ревом кидался прочь, но торчавшее в нем копье погружалось все глубже и вскоре поражало жизненно важные органы. Даже если бросок бывал не совсем точен, животное очень быстро погибало от потери крови. Жестокие способы, спору нет. И все же, пока применялись только они, стада слонов были во много раз больше, чем теперь, когда у черных племен в изобилии появились ружья.
Идя вдоль Кафуэ, мы пришли к фактории Дэвида Райта. Он как раз собирался предпринять путешествие на юг, примерно в те края, куда направлялись и мы. Его предложение – проделать вместе оставшуюся часть маршрута – было принято с энтузиазмом: во-первых, в компании веселее, а Райт был отличным охотником и опытным путешественником; во-вторых, что немаловажно, у него имелся готовый штат обученных слуг. Один из них, Вильзони, стал впоследствии моим оруженосцем.
Возле фактории часть людей разбежалась, и теперь нам потребовались дополнительные носильщики. Наш лагерь находился недалеко от деревни Калассы, которому я однажды помог выпутаться из неприятной истории (см. вторую главу); оставалось надеяться, что вождь не забыл оказанной ему услуги и своих заверений в любви и преданности.
Увы – Каласса принял меня более чем официально. Он никоим образом не может дать нам людей. Даже будь мы правительственной экспедицией, он смог бы выделить не более одного-двух человек, да и то вряд ли. Просьба предоставить проводника также была им отвергнута.
В конце концов я потерял терпение, обругал старого жулика и велел слугам схватить пятерых человек и привести в наш лагерь. Иного выхода не оставалось – не бросать же часть груза посреди буша. Чтобы удержать новобранцев от немедленного дезертирства, я обещал им хорошую плату и гарантировал полную безопасность.
В лагере, обсудив ситуацию, мы решили разделиться: я форсированным маршем дойду до Каземпы и наберу необходимое количество людей, а Хэмминг и Райт, не торопясь, отправятся прежней дорогой. Местом встречи мы избрали селение Кататалу.
Путь до Каземпы оказался нелегким – меня опять стала трепать лихорадка, и приходилось спешить. В форте также не обошлось без трудностей – окружной комиссар Купман, с которым я был хорошо знаком, находился в отъезде, и мне пришлось иметь дело с его новым заместителем, желторотым юнцом по фамилии Бэллис. Подобно многим очень молодым людям, занимающим административные посты в Африке, он составил явно преувеличенное мнение о важности и незаменимости собственной персоны. Да и обилие почтительных слуг всегда плохо влияет на человека с не очень развитым чувством личной ответственности. В общем, мне нелегко было найти с ним общий язык – мои и без того скромные дипломатические способности заметно уменьшились из-за усталости и лихорадки. Но набрать людей все же удалось, и 15 июля я вышел из Каземпы с укомплектованным караваном. Здоровье по-прежнему оставляло желать лучшего.
На пути в Кататалу произошла новая беда. Укусы цеце не прошли бесследно для верного старого Панча, и он начал слабеть. Следуя советам вакагонде, я пробовал добавлять ему в корм измельченных мух – этим способом племена издавна научились иммунизировать своих собак. Однако в данном случае лекарство не помогло, может быть потому, что было применено слишком поздно. Я понимал, что Панч обречен, но не мог заставить себя пристрелить его. Поэтому я велел сделать нечто вроде крытых носилок, и дальнейший путь он совершал в них.
Идя вдоль берега Мозамбези, мы не раз слышали львиный рык, и жители в один голос жаловались на обилие львов, взимавших с них тяжелую дань скотом. Мне чертовски хотелось снова попытать счастья в охоте на царя зверей, но, торопясь на встречу с друзьями я не мог позволить себе длительную остановку. Кроме того, сохранялась опасность очередного приступа лихорадки, и я не был уверен, что выдержу многочасовое сидение в засаде. Пришлось ограничится покупкой львиной шкуры. Она обошлась мне в четыре отреза ситца. Такая дешевизна объясняется крайней редкостью появления европейцев в этом районе.
Всякий раз, когда мы проходили какую-нибудь деревню, разыгрывалась одна и та же комическая сцена. Увидев караван, туземцы высыпали из хижин, поглазеть на гостей. Особый интерес всегда проявляли женщины.
Болтая и смеясь, они с любопытством поглядывали на носилки, гадая, что за таинственная персона скрывается там. Я сам – загоревший, часто небритый, в рваной одежде – не привлекал внимания чернокожих красоток; меня обычно принимали за начальника охраны, сопровождающего «того, кто в носилках». Каково ж было всеобщее изумление, когда вместо ожидаемого важного европейца из носилок вылезал мой бедный больной пес! На несколько секунд наступала гробовая тишина, и затем следовал дружный взрыв хохота.
В Кататалу я поспел слишком рано – Хэмминг и Райт еще не пришли, и в селении нас явно не ждали. Увидев выходящий из зарослей караван, жители разбежались и попрятались в лесу – слишком свежи были воспоминания о карательной экспедиции, не так давно арестовавшей не в меру воинственного индуну Кататалу После долгих переговоров они наконец поверили, что я не правительственный чиновник и не имею враждебных намерений, и вернулись к хижинам. Впоследствии между нами не возникало никаких трений.
Бедный Панч умер на второе утро после прибытия. У меня оставалось несколько молодых охотничьих собак, но они не могли заменить старого друга, и я очень горевал.
Через три дня в лагерь явились Хэмминг и Райт; у них все обстояло благополучно. Мы провели в окрестностях Кататалы еще некоторое время, охотясь, отдыхая и уточняя дальнейшие планы.
Недалеко от деревни протекала небольшая речушка, и однажды утром в течении часа я поймал там двадцать крупных рыб, похожих на сома. Наживкой служили кусочки мяса. Удивительным было то, что при вытаскивании из воды рыбы издавали громкие звуки – нечто среднее между кваканьем лягушки и лаем болонки.
Здесь же произошел любопытный охотничий эпизод. Как то раз я выстрелил в пуку, и антилопа упала как подкошенная. Когда я подошел к ней она была безусловно мертва, но пулевой раны нигде не виднелось. Получилась загадка достойная детективного романа. Лишь после самого тщательного осмотра мне удалось установить причину гибели животного. Дело в том, что антилопа паслась далеко от меня, в высокой траве, и я стрелял целясь в голову. Пуля ударила в верхушку рога и срезала его. Видимо, шок от мгновенного удара был столь силен, что поразил мозг, передавшись через рог в череп животного.
Пора было двигаться, и тут мы сделали неприятное открытие: значительная часть наших патронов 303-го калибра пришла в негодность. При ударе бойка по капсюлю раздавался характерный металлический звон и лишь затем, после паузы, следовал выстрел. Ясно, что такой режим не годится для охоты, где успех решают секунды. Положение неприятное, но делать нечего. Решив, что надо будет срочно научиться определять неисправные патроны на глаз, по внешнему виду, мы свернули лагерь и 27 июля выступили в направлении Кабомпо.
Вскоре Хэммингу неожиданно выпала честь изображать пастора – лишнее доказательство, что в Африке может пригодиться любое умение. Возле Мананзы мы встретили некоего бура, который попросил нас принять участие в печальной церемонии – похоронах его ребенка (малыша сгубила черная лихорадка). Семья – отец, мать и полдюжины детей – жила в традиционном бурском фургоне, запряженном шестеркой волов; перед нами словно возник осколок «Большого Трека». В задней части такого фургона ставится палатка, и под ней от борта к борту натягивают множество ремней – получается огромный гамак, в котором спит вповалку все семейство.
С истинно британской решимостью Хэмминг принял на себя руководство траурной церемонией. Буры плохо понимали английский, и он, не боясь разоблачения, читал по карманному молитвеннику все подряд – если не ошибаюсь там промелькнула даже послеобеденная молитва. Однако наше сочувствие было непритворным и я надеюсь, что мы хоть немного облегчили горе этих людей.
Теперь караван двигался по стране масхукулумбве – обширной саванне усеянной одинокими деревьями. Кругом бродили многочисленные стада диких животных, но вскоре я обнаружил, что не могу попасть из своего «экспресса» даже в лошадиную антилопу. Проведенное расследование показало, что уже на дистанции в сто метров пуля уходит на полтора фута выше точки прицеливания. Это задержало нас на день – пришлось опустить прицельную планку и заново пристрелять ружье, т.к. я не хотел продолжать путь с неисправным оружием.
Следующий лагерь мы разбили уже на берегу Кафуэ. Раньше тут была паромная переправа, но с завершением железнодорожного моста, караванные пути переместились, и здешний пост закрыли. Здания быстро ветшали. Единственным обитателем руин был невезучий еврей по фамилии Леви. Полгода назад он открыл факторию рядом с постом, но не учел, что поток покупателей иссякнет в ближайшем будущем. Теперь его свалила лихорадка, и он лежал в своей каморке один одинешенек.
Мы собирались сделать охотничью вылазку в ближайшие заросли – там обитало много буйволов, но задержались, поскольку не могли бросить Леви в таком состоянии. На следующий день неподалеку остановился караван торговцев и они пообещали позаботится о больном.
В местной деревне жило трое отставных аскари, знакомых мне по «Туземной Полиции». Узнав о моем приходе, они очень обрадовались и пообещали показать все излюбленные уголки буйволов.
Вдоль берегов Кафуэ тянутся заросли камышей. Там попадалось много личи – изящных и очень чутких антилоп. Охота на них закончилась безрезультатно – простояв по пояс в воде больше двух часов, я махнул рукой на антилоп и вернулся в лагерь. За это время можно было настрелять массу пернатой дичи – на воде плавали стаи египетских и шпорных гусей, но дробовика я с собой не взял, а тратить патроны с пулями не хотелось.
Буйволиные тропы вели к камышам из густого подлеска. Собственно говоря, это были не тропы, а хорошо утоптанные дороги – казалось, что здесь десятилетиями ходили слоны. Еще до рассвета мы с Хэммингом разошлись в разные стороны и заняли позиции в кустах. Небо уже светлело, над рекой стлался легкий туман. Тишину нарушало лишь пение птиц и громкое стрекотание больших цикад. И вот показались буйволы – не меньше сотни могучих черных зверей, словно вылепленных из ночного мрака. Они медленно поднимались по берегу, чтобы еще до восхода перебраться на заросшие кустарником лесные полянки.
Когда стадо было в пятидесяти метрах от меня, я прицелился в крупного быка и нажал на спуск. Раздался хриплый рев, и в ту же секунду все буйволы громоподобным галопом обратились в бегство. Я успел перезарядить «экспресс» и взять на мушку одну из коров, и снова громкое мычание показало, что пуля достигла цели. Раненные животные скоро начали отставать, и я махнул рукой, подавая сигнал бою. Собаки, спущенные с поводков, помчались к буйволам и вскоре остановили их. Еще два выстрел и огромные черные туши лежали у моих ног.
Одного буйвола я подарил проводникам. А вечером ко мне явился почтенный чернокожий старец, который представился отцом одного из отставных аскари. Я постарался оказать ему самый любезный прием, и старый джентльмен перешел к делу. Смысл его длинной и высокопарной речи сводился к тому, что он хотел бы получить еще некоторое количество мяса. Я не знал, сердится или смеяться – вот уж не ожидал, что для трех человек, даже с семьями, окажется недостаточным полтонны превосходной буйволятины! Все же просьба показалась мне чрезмерной и расстались мы менее дружелюбно, чем встретились.
Наш лагерь был расположен в чудесном, тенистом, очень живописном уголке на берегу Кафуэ, но жить в нем оказалось невозможно. Причиной явились гиены. С наступлением темноты они выходили на охоту целыми стаями, и жуткие вопли, хохот и завывание наполняли весь лес и уже не прекращались до самого рассвета. Наши собаки старались не отставать от них, и в результате получался концерт, описать который мне не под силу. Проведя две бессонные ночи, мы сняли лагерь и вернулись к паромной переправе.
Там все опустело. Свежая могила указывала, что Леви пополнил список жертв черной лихорадки. Так же, как он, умерло бессчетное количество европейцев, пролагавших в африканском буше первые пути для свободной торговли, мира и обеспеченности.
Теперь мы направились по уже знакомой мне дороге в сторону Мумбвы. Возле деревни вождя Кабанги было решено задержаться на пару суток – здесь представлялась хорошая возможность поохотиться на льва. В последнее время хищники очень осмелели и средь бела дня нападали на деревенский скот. Казалось бы, вождь должен обрадоваться нашему намерению и постараться всячески облегчить охоту – его стадо уже не раз пострадало от нападений львов. Ничего подобного. Когда я попросил продать нам пару телят для использования в качестве приманки, Кабанга погрузился в раздумье. Наконец, после долгих колебаний и уговоров, мы сошлись в цене, но вождь выглядел таким расстроенным, как будто служить приманкой предстояло ему самому, а не телятам, которых, кстати, все равно рано или поздно съели бы львы – и совершенно бесплатно.
В деревню вели две дороги, и возле каждой наши люди соорудили по махану. Перед заходом солнца, пожелав друг другу удачи, мы разошлись и заняли свои посты. Телят привязали в десятке метров дальше.
Надо сказать, что при охоте на хищных зверей засидка на дереве дает много преимуществ. Во-первых, большой обзор; во-вторых, возрастают шансы охотника остаться незамеченным. Дело в том, что хищники всегда внимательно осматривают местность, приближаясь к добыче, и легко замечают всякий незнакомый или опасный предмет. Но вверх они смотрят гораздо реже, поскольку обычно на деревьях нет никого, кроме птиц и обезьян – существ на которых ни один лев никогда не обращает внимания. В-третьих, ветер теряется в кронах деревьев, и вероятность того, что зверь почует охотника, во много раз меньше, чем на земле.
Как только я устроился на ветвях, за меня принялись москиты. Ни до, ни после той ночи мне не приходилось терпеть подобную муку, и вдобавок нельзя было ни прихлопнуть очередного кровопийцу, ни почесать укушенное место. Постепенно я начал понимать, что охота на львов – действительно занятие для героев.
Около полуночи из зарослей вышла пятнистая гиена, прошла мимо теленка, оглянулась, постояла и медленно направилась к нему. Против ожидания, теленок не проявил никаких признаков страха – наоборот он сделал несколько шагов навстречу зверю, который мог – в буквальном смысле слова – откусить ему голову одним движением челюстей. Некоторое время они дружелюбно рассматривали друг друга, потом огромная гиена повернулась и затрусила дальше; видимо она не успела проголодаться. Больше всего меня удивил громкий отчетливый звук ее шагов – на слух казалось, что по дороге идет человек, а не животное.
Львы так и не появились, и когда расцвело, я слез с дерева, отвязал теленка и пошел в деревню, усталый и изъеденный до полусмерти. Оказалось, что Хэмминг не стерпел пытки гораздо раньше – он вернулся в лагерь пять часов назад, предпочитая москитам ночную встречу со львом или леопардом.
По иронии судьбы, в эту самую ночь львы пировали в соседней деревне – они вломились в загон для скота и ни в чем себе не отказывали. Лишь с восходом солнца жители объединенными усилиями сумели прогнать наглых разбойников. Все это мы узнали уже значительно позднее.
Наш караван опять двинулся в сторону Мумбвы и через три дня достиг селения одного из знаменитейших индун племени масхукулумбве, великого охотника Какуа. Вождь был уже стар, но охотники всегда рады друг другу, независимо от возраста и цвета кожи. Он принял нас очень радушно, и мы задержались в деревне на несколько дней.
Здесь произошел прискорбный эпизод в результате которого дружба между Хэммингом и Жако дала трещину. В то утро голодный и усталый Хэмминг вернулся с удачной охоты. На столе его ожидала яичница глазунья, на изготовление которой пошли последние яйца – наши запасы были на исходе. Хэмминг послал боя за водой и стал умываться, предвкушая королевский завтрак. Но в тот момент, когда он вытирал лицо, дружище Жако одним великолепным прыжком достиг стола, наклонился к тарелке и быстро запихнул яичницу себе в рот! Услышав испуганные крики слуг, Хэмминг обернулся, взревел, как раненный лев, и бросился на похитителя. Жако схватил последний кусок глазуньи, сунул подмышку и кинулся наутек, а Хэмминг, забыв усталость, преследовал его, горя жаждой крови. Привлеченный внезапным переполохом, я вошел как раз в тот миг, когда мой друг изловчился и поймал маленького бабуина за шиворот. Через секунду острые зубы впились ему в руку, и он с проклятием отшвырнул Жако далеко в сторону. Я был уверен, что обезьяна убита или, во всяком случае, покалечена. Но Жако поднялся, отряхнулся, подобрал извалявшийся в пыли драгоценный кусок яичницы, степенно отошел в тень и не торопясь закончил свою трапезу. Он явно считал инцидент исчерпанным. Затем Жако подошел к нам, забрался на стул напротив Хэмминга и самым дружеским образом заговорил с ним о чем-то на обезьяньем языке. Не в силах больше сдерживаться, я покатился со смеху, но Хэммингу в то утро изменило чувство юмора, о чем он и заявил прямо и недвусмысленно.
Вождь Какуа рассказал мне, как люди его племени охотились на слонов в те времена, когда огнестрельное оружие было недоступно для негров. Использовались два способа. В первом ключевую роль играли, как ни странно, собаки. Специально обученные своры выпускались на одинокого слона. Возмущенный внезапным нападением нахальных шавок, гигант останавливался и пытался разметать их хоботом или растоптать; собаки уворачивались, и слон вертелся на месте. В то время охотники, пользуясь тем, что внимание огромного животного отвлечено, подкрадывались к нему сзади и вонзали копья в слоновье брюхо, стараясь загнать их как можно дальше. Сразу убить слона таким образом удавалось редко, и обычно каждая охота стоила жизни одному-двух людям.
Второй способ, более быстрый и безопасный, позволял охотиться даже на слона в стаде. Оружием снова служило копье, но особого рода: к прочному шесту приделывали широкий железный наконечник метровой длины, с остро отточенными краями. На другом конце копья закрепляли груз – тяжелый деревянный чурбак или большой камень. Охотники со своим страшным оружием заблаговременно занимали позицию на высоком дереве. Когда слон оказывался под ними, люди направляли копье в цель и общими усилиями метали его, стараясь попасть в шею или под лопатку. Обезумев от боли, слон с ревом кидался прочь, но торчавшее в нем копье погружалось все глубже и вскоре поражало жизненно важные органы. Даже если бросок бывал не совсем точен, животное очень быстро погибало от потери крови. Жестокие способы, спору нет. И все же, пока применялись только они, стада слонов были во много раз больше, чем теперь, когда у черных племен в изобилии появились ружья.
Идя вдоль Кафуэ, мы пришли к фактории Дэвида Райта. Он как раз собирался предпринять путешествие на юг, примерно в те края, куда направлялись и мы. Его предложение – проделать вместе оставшуюся часть маршрута – было принято с энтузиазмом: во-первых, в компании веселее, а Райт был отличным охотником и опытным путешественником; во-вторых, что немаловажно, у него имелся готовый штат обученных слуг. Один из них, Вильзони, стал впоследствии моим оруженосцем.
Возле фактории часть людей разбежалась, и теперь нам потребовались дополнительные носильщики. Наш лагерь находился недалеко от деревни Калассы, которому я однажды помог выпутаться из неприятной истории (см. вторую главу); оставалось надеяться, что вождь не забыл оказанной ему услуги и своих заверений в любви и преданности.
Увы – Каласса принял меня более чем официально. Он никоим образом не может дать нам людей. Даже будь мы правительственной экспедицией, он смог бы выделить не более одного-двух человек, да и то вряд ли. Просьба предоставить проводника также была им отвергнута.
В конце концов я потерял терпение, обругал старого жулика и велел слугам схватить пятерых человек и привести в наш лагерь. Иного выхода не оставалось – не бросать же часть груза посреди буша. Чтобы удержать новобранцев от немедленного дезертирства, я обещал им хорошую плату и гарантировал полную безопасность.
В лагере, обсудив ситуацию, мы решили разделиться: я форсированным маршем дойду до Каземпы и наберу необходимое количество людей, а Хэмминг и Райт, не торопясь, отправятся прежней дорогой. Местом встречи мы избрали селение Кататалу.
Путь до Каземпы оказался нелегким – меня опять стала трепать лихорадка, и приходилось спешить. В форте также не обошлось без трудностей – окружной комиссар Купман, с которым я был хорошо знаком, находился в отъезде, и мне пришлось иметь дело с его новым заместителем, желторотым юнцом по фамилии Бэллис. Подобно многим очень молодым людям, занимающим административные посты в Африке, он составил явно преувеличенное мнение о важности и незаменимости собственной персоны. Да и обилие почтительных слуг всегда плохо влияет на человека с не очень развитым чувством личной ответственности. В общем, мне нелегко было найти с ним общий язык – мои и без того скромные дипломатические способности заметно уменьшились из-за усталости и лихорадки. Но набрать людей все же удалось, и 15 июля я вышел из Каземпы с укомплектованным караваном. Здоровье по-прежнему оставляло желать лучшего.
На пути в Кататалу произошла новая беда. Укусы цеце не прошли бесследно для верного старого Панча, и он начал слабеть. Следуя советам вакагонде, я пробовал добавлять ему в корм измельченных мух – этим способом племена издавна научились иммунизировать своих собак. Однако в данном случае лекарство не помогло, может быть потому, что было применено слишком поздно. Я понимал, что Панч обречен, но не мог заставить себя пристрелить его. Поэтому я велел сделать нечто вроде крытых носилок, и дальнейший путь он совершал в них.
Идя вдоль берега Мозамбези, мы не раз слышали львиный рык, и жители в один голос жаловались на обилие львов, взимавших с них тяжелую дань скотом. Мне чертовски хотелось снова попытать счастья в охоте на царя зверей, но, торопясь на встречу с друзьями я не мог позволить себе длительную остановку. Кроме того, сохранялась опасность очередного приступа лихорадки, и я не был уверен, что выдержу многочасовое сидение в засаде. Пришлось ограничится покупкой львиной шкуры. Она обошлась мне в четыре отреза ситца. Такая дешевизна объясняется крайней редкостью появления европейцев в этом районе.
Всякий раз, когда мы проходили какую-нибудь деревню, разыгрывалась одна и та же комическая сцена. Увидев караван, туземцы высыпали из хижин, поглазеть на гостей. Особый интерес всегда проявляли женщины.
Болтая и смеясь, они с любопытством поглядывали на носилки, гадая, что за таинственная персона скрывается там. Я сам – загоревший, часто небритый, в рваной одежде – не привлекал внимания чернокожих красоток; меня обычно принимали за начальника охраны, сопровождающего «того, кто в носилках». Каково ж было всеобщее изумление, когда вместо ожидаемого важного европейца из носилок вылезал мой бедный больной пес! На несколько секунд наступала гробовая тишина, и затем следовал дружный взрыв хохота.
В Кататалу я поспел слишком рано – Хэмминг и Райт еще не пришли, и в селении нас явно не ждали. Увидев выходящий из зарослей караван, жители разбежались и попрятались в лесу – слишком свежи были воспоминания о карательной экспедиции, не так давно арестовавшей не в меру воинственного индуну Кататалу После долгих переговоров они наконец поверили, что я не правительственный чиновник и не имею враждебных намерений, и вернулись к хижинам. Впоследствии между нами не возникало никаких трений.
Бедный Панч умер на второе утро после прибытия. У меня оставалось несколько молодых охотничьих собак, но они не могли заменить старого друга, и я очень горевал.
Через три дня в лагерь явились Хэмминг и Райт; у них все обстояло благополучно. Мы провели в окрестностях Кататалы еще некоторое время, охотясь, отдыхая и уточняя дальнейшие планы.
Недалеко от деревни протекала небольшая речушка, и однажды утром в течении часа я поймал там двадцать крупных рыб, похожих на сома. Наживкой служили кусочки мяса. Удивительным было то, что при вытаскивании из воды рыбы издавали громкие звуки – нечто среднее между кваканьем лягушки и лаем болонки.
Здесь же произошел любопытный охотничий эпизод. Как то раз я выстрелил в пуку, и антилопа упала как подкошенная. Когда я подошел к ней она была безусловно мертва, но пулевой раны нигде не виднелось. Получилась загадка достойная детективного романа. Лишь после самого тщательного осмотра мне удалось установить причину гибели животного. Дело в том, что антилопа паслась далеко от меня, в высокой траве, и я стрелял целясь в голову. Пуля ударила в верхушку рога и срезала его. Видимо, шок от мгновенного удара был столь силен, что поразил мозг, передавшись через рог в череп животного.
Пора было двигаться, и тут мы сделали неприятное открытие: значительная часть наших патронов 303-го калибра пришла в негодность. При ударе бойка по капсюлю раздавался характерный металлический звон и лишь затем, после паузы, следовал выстрел. Ясно, что такой режим не годится для охоты, где успех решают секунды. Положение неприятное, но делать нечего. Решив, что надо будет срочно научиться определять неисправные патроны на глаз, по внешнему виду, мы свернули лагерь и 27 июля выступили в направлении Кабомпо.
Глава VI
В неведомое
Местность до Кабомпо была мне знакома еще со времен служебного патрулирования. Берега реки обрывистые и крутые на всем ее протяжении; тянущаяся вдоль русла полоса густого леса предохраняет их от размыва в период дождей.
Нас, видимо, уже ждали: не успел караван остановиться на берегу, как с той стороны отчалили две лодки. Я уже успел хлебнуть горя с туземными челноками, но таких страховидных посудин, столь узких и валких, мне еще не попадалось. Однако выбора не было, да и вообще, мы старались исповедовать спасительный принцип: чем меньше думать и говорить о переправе, тем глаже она проходит. Инталла! Первым в один из челноков бесстрашно забрался Райт. Усевшись с высоко поднятыми коленями, он тут же погрузился в свой любимый разбойничий роман и уже не обращал внимания ни на что, в том числе на воду, плескавшую через борт при малейшей волне. Его невозмутимость одновременно воодушевила и развеселила всех остальных, и переправа завершилась без осложнений.
От северного берега мы прошли около двадцати километров и остановились возле главной деревни Махангвы; она расположена на обоих берегах речушки Музонгвези. Мы разбили лагерь немного выше по течению; и то, что толпа местных жителей не сбежалась посмотреть, как мы ставили палатки и совершали свой несложный туалет, явно показывало, что местный вождь – человек властный и умный, способный контролировать действия своих импульсивных соплеменников. Вскоре нас удостоил посещением сам Махангва. Это был типичный аристократ-баротсе. Тонкие черты лица, довольно светлая кожа, одежда военного покроя и даже шнурованные сапоги на ногах – причем, в отличие от большинства негров, он держался в обуви уверенно и элегантно – все это, вместе взятое, делало его похожим на европейца, и никто из нас не колебался ни секунды, прежде чем обменяться с ним рукопожатием. Я упоминаю эту деталь потому, что не только белые африканеры считали унизительным для себя делом подать руку чернокожему, но и сами негры в то время еще не привыкли к этому обычаю и находили его нелепым и излишне фамильярным.
Махангва был родственником Леваники, так что в его жилах текла королевская кровь. Впоследствии я познакомился с одной из его жен; прелестными чертами лица она напоминала скорее индианку, чем уроженку Африки, и отличалась изяществом и грацией, недоступными, как мне кажется, никому из белых женщин.
В беседе с Махангвой выяснилось, что мы еще не дошли до страны Ва'Лунда и находимся на земле племени мамбунда; области вакагонде и мамбвера остались позади. Махангва не мог или не хотел сообщить что-либо о слонах; но прочая дичь, по его словам, водилась в окрестностях в изобилии, и он намекнул, что будет очень благодарен, если мы подстрелим пару бегемотов для обитателей деревни.
Пока мы разговаривали, жители принесли великолепную белую муку. Но это было не просо и не кукуруза, как мне сперва показалось, а маниока [3]. Наши попытки испечь из нее хлеб остались безуспешными: даже при добавлении половинного количества пшеничной муки и удвоенной дозы столь драгоценного в буше пекарского порошка получившиеся лепешки были тверды, как камень. Впоследствии мы перешли на туземный способ: мука маниоки всыпается в кипящую воду и варится до получения густой каши. Из нее мы делали клецки и, обмакнув их в мед, с удовольствием ели.
Несмотря на европеизированную внешность, Махангва оставался сыном своего народа: он страстно любил подарки. Мы щедро оделили его разноцветным ситцем и искусственным жемчугом, но вождь все еще не чувствовал себя вполне удовлетворенным – как выяснилось, его сердце тосковало по моему старому дождевику армейского образца. Разумеется, я поспешил преподнести ему плащ и не прогадал: обрадованный Махангва прислал ответный дар – чудесную накидку из выделанных антилопьих шкур, национальную «парадную форму» баротсе. Эта накидка сохранилась и до сих пор украшает стену моего кабинета.
Мы тронулись в путь вдоль берега Музонгвези, но не успели сделать и восьми километров, как ко мне подбежал бой и доложил, что пятеро носильщиков (люди Калассы) побросали грузы и скрылись. Волей-неволей пришлось снова устраивать лагерь и слать гонцов к Махангве. Нашим посыльным поручалось изловить дезертиров, если представится такая возможность, или обратиться к Махангве с просьбой дать нам несколько человек.
Вождь прислал вежливый отказ – все его собственные люди остались в Лиалуи, и он не может ничем помочь. Мы не хотели без особой надобности слишком обострять отношения с одним из главных индун племени баротсе, но, желая все же достаточно четко определить свою позицию, велели передать, что не поколеблемся наказать даже его, племянника самого Леваники, если впоследствии окажется, что он дал пристанище нашим беглецам.
Пересмотрев содержимое брошенных ящиков, мы выбросили все, без чего могли обойтись. Остальные вещи пришлось присоединить к выкладке других носильщиков, и караван двинулся дальше. Дорога шла сквозь густые джунгли, переплетенные лианами; заросли доходили до самого берега, и ветви свешивались над водой. Эти леса занимают огромную площадь – весь бассейн рек Конго и Замбези представляет собой сплошной лесной массив. Многочисленные болота делают путешествие по здешним краям особенно трудным.
Нас, видимо, уже ждали: не успел караван остановиться на берегу, как с той стороны отчалили две лодки. Я уже успел хлебнуть горя с туземными челноками, но таких страховидных посудин, столь узких и валких, мне еще не попадалось. Однако выбора не было, да и вообще, мы старались исповедовать спасительный принцип: чем меньше думать и говорить о переправе, тем глаже она проходит. Инталла! Первым в один из челноков бесстрашно забрался Райт. Усевшись с высоко поднятыми коленями, он тут же погрузился в свой любимый разбойничий роман и уже не обращал внимания ни на что, в том числе на воду, плескавшую через борт при малейшей волне. Его невозмутимость одновременно воодушевила и развеселила всех остальных, и переправа завершилась без осложнений.
От северного берега мы прошли около двадцати километров и остановились возле главной деревни Махангвы; она расположена на обоих берегах речушки Музонгвези. Мы разбили лагерь немного выше по течению; и то, что толпа местных жителей не сбежалась посмотреть, как мы ставили палатки и совершали свой несложный туалет, явно показывало, что местный вождь – человек властный и умный, способный контролировать действия своих импульсивных соплеменников. Вскоре нас удостоил посещением сам Махангва. Это был типичный аристократ-баротсе. Тонкие черты лица, довольно светлая кожа, одежда военного покроя и даже шнурованные сапоги на ногах – причем, в отличие от большинства негров, он держался в обуви уверенно и элегантно – все это, вместе взятое, делало его похожим на европейца, и никто из нас не колебался ни секунды, прежде чем обменяться с ним рукопожатием. Я упоминаю эту деталь потому, что не только белые африканеры считали унизительным для себя делом подать руку чернокожему, но и сами негры в то время еще не привыкли к этому обычаю и находили его нелепым и излишне фамильярным.
Махангва был родственником Леваники, так что в его жилах текла королевская кровь. Впоследствии я познакомился с одной из его жен; прелестными чертами лица она напоминала скорее индианку, чем уроженку Африки, и отличалась изяществом и грацией, недоступными, как мне кажется, никому из белых женщин.
В беседе с Махангвой выяснилось, что мы еще не дошли до страны Ва'Лунда и находимся на земле племени мамбунда; области вакагонде и мамбвера остались позади. Махангва не мог или не хотел сообщить что-либо о слонах; но прочая дичь, по его словам, водилась в окрестностях в изобилии, и он намекнул, что будет очень благодарен, если мы подстрелим пару бегемотов для обитателей деревни.
Пока мы разговаривали, жители принесли великолепную белую муку. Но это было не просо и не кукуруза, как мне сперва показалось, а маниока [3]. Наши попытки испечь из нее хлеб остались безуспешными: даже при добавлении половинного количества пшеничной муки и удвоенной дозы столь драгоценного в буше пекарского порошка получившиеся лепешки были тверды, как камень. Впоследствии мы перешли на туземный способ: мука маниоки всыпается в кипящую воду и варится до получения густой каши. Из нее мы делали клецки и, обмакнув их в мед, с удовольствием ели.
Несмотря на европеизированную внешность, Махангва оставался сыном своего народа: он страстно любил подарки. Мы щедро оделили его разноцветным ситцем и искусственным жемчугом, но вождь все еще не чувствовал себя вполне удовлетворенным – как выяснилось, его сердце тосковало по моему старому дождевику армейского образца. Разумеется, я поспешил преподнести ему плащ и не прогадал: обрадованный Махангва прислал ответный дар – чудесную накидку из выделанных антилопьих шкур, национальную «парадную форму» баротсе. Эта накидка сохранилась и до сих пор украшает стену моего кабинета.
Мы тронулись в путь вдоль берега Музонгвези, но не успели сделать и восьми километров, как ко мне подбежал бой и доложил, что пятеро носильщиков (люди Калассы) побросали грузы и скрылись. Волей-неволей пришлось снова устраивать лагерь и слать гонцов к Махангве. Нашим посыльным поручалось изловить дезертиров, если представится такая возможность, или обратиться к Махангве с просьбой дать нам несколько человек.
Вождь прислал вежливый отказ – все его собственные люди остались в Лиалуи, и он не может ничем помочь. Мы не хотели без особой надобности слишком обострять отношения с одним из главных индун племени баротсе, но, желая все же достаточно четко определить свою позицию, велели передать, что не поколеблемся наказать даже его, племянника самого Леваники, если впоследствии окажется, что он дал пристанище нашим беглецам.
Пересмотрев содержимое брошенных ящиков, мы выбросили все, без чего могли обойтись. Остальные вещи пришлось присоединить к выкладке других носильщиков, и караван двинулся дальше. Дорога шла сквозь густые джунгли, переплетенные лианами; заросли доходили до самого берега, и ветви свешивались над водой. Эти леса занимают огромную площадь – весь бассейн рек Конго и Замбези представляет собой сплошной лесной массив. Многочисленные болота делают путешествие по здешним краям особенно трудным.