Штепенко Александр. На дальнем бомбардировщике (Записки штурмана)

   - Ну вот, дождёмся Пусэпа, посмотрим на его корабль, и сделаем выводы, - ответил Лебедев и отправился на аэродром встретить самолёт Пусэпа, в это время заходившего на посадку.
   Получив подробное донесение, главный штаб решил всё же временно от дневных полётов отказаться.
   Решением командования больше всех остались довольны наши жёны.
   Улыбаясь, сказала жена Пусэпа Фрося:
   - Ну що, хлопцы, получили чего просили?
   - Тоже нашлись герои, - добавила моя жена. - Еще успеете шею себе свернуть. А то захотели быть умнее всех. Днём полетим, - язвила жена, - ну вот полетели, а теперь сидите неделю, залечивайте раны.
   - Тю, дурни, - сказал Пусэп, - да вам разве не всё равно, когда мы летаем? По-моему, даже лучше, если бы днём работали, а ночью вместе были.
   - Так, хлопцы, не будет дела. Лучше мы как-нибудь потерпим до конца войны, та будем спать одни, лишь бы вы живы остались, - сказала Фрося.
   - Наработаешь днём много, как же! Когда вас дома нет, только то и знаешь, что в окно заглядываешь... а не летят ли наши? Ночью поспишь часок-другой и забудешь про вас, как вы там летаете, - сказала моя жена.
   - Придётся эвакуировать вас в глубокий тыл, чтобы не переживали за нас, - сказал я.
   - Э, не будет дела, - в один голос сказали обе, - пешком придём обратно, а от вас не отстанем.
   - Ну, ладно. Больше днём летать не будем и вообще вашего совета будем спрашивать, - пошутил Пусэп.
   - То-то, всегда нас слушайтесь, и всем будет добре жить.
   Придя к обоюдному согласию, обе стороны разошлись в разные стороны.
   Погода испортилась, и никто не летает. Наши экипажи залечивают раны, полученные самолётами в дневном бою. Работа идёт дружно. Мы не хотим отстать от своих товарищей по числу боевых вылетов.
   12
   Последние числа октября.
   На нашем аэродроме оживление. Часть кораблей сегодня улетает на один из подмосковных аэродромов, а оттуда на Берлин. Среди них наши близкие приятели. Мы, остающиеся на самолетах с малым радиусом действия, остро завидуем нашим друзьям.
   Нам приказано снова бомбить военные объекты немцев в Орле.
   Борттехник Щербаков перед полётом обратился ко мне:
   - Послушай, Александр Павлович, нехорошо как-то получается. На всех самолётах экипаж как экипаж - по одиннадцать человек, а у нас лишний стрелок, да еще говорят, с нами какой-то корреспондент полетит.
   - Ну, и пусть себе летит. Места хватит, не помешает ни тебе, ни мне.
   - Помешать-то он, может, и не помешает, а только когда на борту самолёта тринадцать человек, так, прости меня, старого человека, я как-то себя не в своей тарелке чувствую.
   - А ты об этом не думай, вот и будет у тебя и своя тарелка и всё остальное в порядке.
   - Не могу я об этом не думать. Как посмотрю на него - перед глазами и стоит эта цифра.
   - Напрасно ты, Иван Иванович, забиваешь себе голову всякой чепухой. Мало у тебя работы, что ли? Лучше бы за делом следил да порядок на корабле навёл.
   - Дело делом, а всё-таки я прошу тебя, скажи Водопьянову и посоветуй одного человека оставить сегодня на земле. Прямо работать не могу, как вспомню эту чортову дюжину.
   Хорошо понимая, что всё это глупости, я все-таки решил успокоить Щербакова и поговорить с Водопьяновым.
   Водопьянов сидел на двухтонной бомбе, курил папиросу и беседовал с тем самым корреспондентом.
   - Михаил Васильевич, - отвёл я его в сторону, - сегодня на полёт у нас набирается тринадцать человек. Нельзя ли взять ещё одного пассажира или одного оставить?
   - А зачем это нужно?
   - Да число тринадцать какое-то неудобное, - ответил я.
   Водопьянов посмотрел на меня как на сумасшедшего и так отругал, что я не знал, куда деваться. Сам себя я выругал ещё покрепче. Ну, чего я сунулся с такой ерундой?
   За работой, в горячей предполётной подготовке вскоре были забыты и число членов экипажа, и переживания Щербакова, и моё глупое вмешательство.
   Пусэп тоже готовил свой самолёт на ту же цель. В качестве контролёра летел начальник штаба нашего соединения полковник Шевелев.
   Всё готово. Докуриваем папиросы, застёгиваем ремни, надеваем унты и с нетерпением поглядываем на часы.
   Наконец, мы в воздухе. Самое худшее - взлёт на ухабистом аэродроме осталось позади.
   В углу моей кабины, закутавшись в меха, с большим развёрнутым блокнотом сидит корреспондент. Он напишет о нас статью в газете: "Летчики полковника Лебедева успешно рубят клешни фашистского краба", или что-нибудь в этом роде.
   Я с завистью смотрю на его большой блокнот, по которому уже забегал карандаш, и думаю о том, что вот мне, столько раз летавшему, никогда не удавалось не то что написать, а даже толком рассказать о виденном и прочувствованном в полёте так, чтобы всем было понятно и ясно, в каких условиях нам приходится работать. А он, может быть, впервые попав на самолёт, да ещё в ночной полёт, сегодня напишет статью, из которой уже завтра миллионы узнают обо всём, что было интересного и поучительного в нашем полёте.
   Большое дело, когда у человека есть талант. А вот мы, лётчики, умеем только летать. Но зато это дело делаем неплохо. Сегодня мы нашему пассажиру докажем.
   При этих мыслях у меня возникает почему-то тёплое чувство к моему соседу, и я подношу к его глазам карту и показываю на озеро, которое мы сейчас пролетаем. Мне хочется, чтобы он понял и оценил, как точно я, штурман корабля, веду самолёт по намеченному пути.
   Самолёт с набором высоты наползает на густые чёрные облака. Солнце давно уже зашло. Быстро наступает темнота.
   - Михаил Васильевич, нельзя за облаками летать. Потеряем детальную ориентировку. Цели не найдём.
   - Ничего, Саша, облака скоро кончатся, вон там впереди что-то чёрное виднеется, это и есть, наверное, граница облачности.
   - Федорищенко, смотреть вперёд внимательно, при появлении разрывов или границы облаков докладывать мне.
   - Есть, товарищ штурман, докладывать всё, что касается облаков.
   Справа, далеко на горизонте, где обрывались облака, чернеет земля. Видны густые артиллерийские вспышки и разрывы зенитных снарядов. Там Тула. Она отражает натиск фашистских зверей.
   - Ну как, Федорищенко, не видно впереди конца облаков?
   - Нет, товарищ штурман, всё по-старому, ни разрывов в облаках, ни конца облаков не видно.
   - Михаил Васильевич, давайте снижаться, да пойдём низом.
   - Хорошо, - буркнул неохотно Водопьянов, который не любил полётов под облаками, и, обращаясь к Мосалеву, приказал:
   - Давай, Петро, на снижение веди, да поаккуратней в облаках, шуруй, поменьше виражи закладывай.
   - Есть, аккуратно в облаках шуровать, - бодро ответил Мосалев и, отдав штурвал от себя, направил машину в густые облака, отчего в самолёте и вокруг него стало совсем темно.
   Мой сосед закрыл блокнот, сунул его куда-то вместе с карандашом и, пощупав на груди парашютное кольцо, как бы проверяя его наличие, крепко ухватился за что-то руками, приготовляясь к полёту со "снижением" в облаках.
   - Курс! Курс выдерживай! Куда ты всё влево забираешь? Что у тебя, левая нога длиннее правой? - кричу Мосалеву.
   - Да нет. Одинаковые. Это я немножко зазевался, - виновато проговорил Мосалев, исправляя курс самолёта.
   С 5200 метров мы начали снижение в облаках при температуре минус 16 градусов. На высоте 3000 метров началось обледенение самолёта. По кабине застучали срывающиеся с винтов куски льда.
   - Мосалев, быстрее снижайся. Чего ты тянешь кошку за хвост? Давай выходи быстрее. У меня все стёкла льдом побьёт.
   - Не имею права. Выполняю приказание командира - аккуратно и осторожно шуровать в облаках.
   - Ладно, Петро, снижайся побыстрее, а то, чего доброго, ещё без штурмана останемся, убьёт его куском льда, - сказал Водопьянов.
   - Есть, быстрее выходить из обледенения, - проговорил Мосалев и пустил вниз машину так, что кругом в темноте всё засвистело.
   - Как, Саша, скоро дойдём до цели? - спросил Водопьянов.
   - Минут через десять.
   Внимательно слежу за температурой и высотомером, стрелки которых двигаются в сторону нулей.
   - Как же мы будем бомбить? Высота-то у нас будет малая? - спросил Водопьянов.
   - Ну, если мы с такой высоты будем бомбить, это ещё хорошо. Я боюсь, что у нас над целью вообще никакой высоты не будет, - ответил я и крикнул Мосалеву: - Петро, давай теперь потише снижайся, обледенение прекратилось. Скоро конец облакам. Стрелки, смотреть внимательно вниз, искать землю.
   - Есть, искать землю внизу, - весело ответил Федорищенко.
   Высота 500 метров... 400 метров... Всё так же темно кругом, темно в самолёте.
   - М...да... - мычит Водопьянов. - Саша, с этой высоты нам бомбить, пожалуй, нельзя. Подорвёмся на своих.
   Меня самого, признаться, мучили сомнения, на какой минимальной высоте у меня не дрогнет рука нажать на боевую кнопку и сбросить бомбы, среди которых половина бомб стокилограммовых и половина двухсотпятидесятикилограммовых. По инструкции наши бомбы можно бросать с минимальной высоты 600 метров. Но инструкция писалась в мирное время. За стокилограммовые я мало беспокоился. Их можно сбросить с высоты 200 метров, и ничего с самолётом не случится. А вот что делать с остальными бомбами, я пока что никак не решил.
   Высота 200 метров. Температура плюс пять градусов, но до чего же жарко!
   - Вижу землю! - закричал Федорищенко.
   - По нас стреляют! - крикнул другой стрелок, Ярцев.
   - Так держать. Сейчас разберёмся! - скомандовал я.
   Внизу под облаками кромешная тьма. Земля просматривается только по большому количеству пожаров и вспышек от стрельбы всех родов оружия.
   - Ну, Саша, разбирайся что к чему да распоряжайся.
   - Всё будет в порядке, Михаил Васильевич, - уверенно сказал я, не имея ещё никакого определенного плана действия. Задев за что-то правой рукой, я увидел, что левая нога моего соседа упёрлась в прицел, в самое стёклышко, к которому я сам никогда даже руками не прикасаюсь. Тут я вспомнил, что мой сосед - корреспондент центральной газеты и что он тринадцатый человек на борту нашего самолёта. Мысленно выругал Щербакова - за каким чортом он мне напомнил эту цифру.
   - Федорищенко, будешь помогать мне вести наблюдение за землёй. Замечай направление наземной стрельбы. Сейчас куда стрельба ведётся?
   - На запад стреляют, товарищ штурман.
   - Хорошо. Смотри внимательно и, как только заметишь, что стрельба пойдёт на восток, скажешь мне.
   Никаких ориентиров, по которым обычно штурман уточняет своё место и направляет самолёт на цель, не видно. Какие уж тут ориентиры - тут бы хоть землю не потерять из виду!
   У меня созрел план: по вспышкам наземной стрельбы определить линию фронта и по ней выйти в район цели.
   - Алло, Богданов, свяжись с самолётом Пусэпа. Они раньше нас вылетели и уже должны были отбомбиться. Запроси обстановку и как бомбили.
   - Товарищ штурман! На земле стреляют на восток. Вот сейчас только перешли линию фронта. Под нами немцы, - доложил Федорищенко.
   - Хорошо! Молодец! Из вас, Федорищенко, выйдет большой человек. Мосалев, повернуть вправо на девяносто градусов, да покруче, сколько можно.
   - Есть, покруче! - отвечает Мосалев без прежней бодрости в голосе.
   Он заметно устал. На крутом вираже он теряет высоту, и я слышу голос Водопьянова:
   - Петро, смотри, землю крылом не зацепи. Ты бы возле огней поближе разворачивался, там всё же видней.
   - Товарищ командир, - докладывает Ярцев, - по нас сильно стреляют. Возле меня пулевые пробоины в плоскости.
   - Откуда и из чего стреляют? - спросил Водопьянов.
   - Как линию фронта перешли - со всех сторон бьют, не стреляют, по-моему, разве что из пистолетов.
   - А почему же мне ничего не видно? - спросил Водопьянов.
   - Потому, что стреляют они не трассирующими, - ответил Ярцев. - Я сам сначала не понимал, пока пули не начали щёлкать возле меня.
   Стыдно признаться, но цифра тринадцать не выходит у меня из головы. Злость душит. Где Орел? Куда переместилась линия фронта? Какое сегодня число? Нет, не тринадцатое. Какая температура? Пять градусов. На каком приборе есть ещё эта злосчастная щербаковская цифра?
   - Саша, сколько ещё времени предполагаешь искать цель? - спросил Водопьянов.
   - Тринадцать минут! Нет! Почему тринадцать минут? Кто сказал тринадцать? Меньше. Сейчас подойдём к цели.
   Наклоняюсь к уху корреспондента и громко, но спокойно объясняю ему, что здесь оставаться небезопасно, что пули через кабинное стекло могут убить, и предлагаю ему занять место возле борттехников. Корреспондент охотно ушёл назад и примостился у ног Щербакова. При отражённом свете приборного щитка вижу злое лицо Щербакова, устремлённое на "тринадцатого".
   - Товарищ штурман, впереди или стреляет крупная артиллерия, или бомбят, - докладывает Федорищенко.
   - Это наши бомбят.
   - Товарищ штурман, от Шевелёва получено радио: "Цель видели, бомбили из облаков по расчёту времени. Цель обозначена пожаром".
   - Саша, идём прямо на цель, - оживился Водопьянов.
   - Видны прожекторы. Стреляют редко. Хорошо идём!
   - Ну, теперь давайте соблюдать тишину и порядок. Мосалев, слушать и выполнять мою команду быстро и точно. Держи прямо на вон тот большой пожар. Первый заход сделаем холостой, посмотрим, что к чему, а потом уже начнём работать, - сказал я, не отрываясь от стекла кабины.
   Низко лёг луч прожектора, направленный в нашу сторону. Большое зарево как раз в том месте, где нам приказано сбросить бомбы. Его можно взять за точку прицеливания. Другой пожар, поменьше, беру за исходную точку и подсчитываю боевой курс самолёта при бомбометании. Теперь всё ясно!
   На земле во многих местах видны вспышки. Огненные струи проходят рядом с самолётом.
   - Мосалев, накройся! - кричу я, и машина резким рывком вскочила в облака. - Поверни вправо на девяносто.
   Мосалев молча выполняет все мои команды, и на малой высоте в облаках наша тяжёлая машина в его умелых руках послушна.
   - Так хорошо, очень, Петя, хорошо, - говорю. - Теперь ещё раз вправо на девяносто и со снижением выходи из облаков. Будем делать коробочку и заходить на цель с курсом сорок пять.
   Земля сверкала тысячами огней. Гул наших четырёх мощных моторов хорошо должен быть слышен на земле даже сквозь сильную канонаду. Как только мы вышли под нижнюю кромку облаков на высоте менее 200 метров, сразу же в нашу сторону направились десятки нитей и сотни вспышек.
   - Мосалев, накройся.
   - Правильно, Саша, - говорит Водопьянов, - уж больно много здесь охотников на нас одних.
   - Мосалев, вправо девяносто и со снижением. Веди машину под самой кромкой облаков, так, чтобы голова была в облаках, а ноги под облаками.
   - Есть, держать ноги под облаками.
   - Вижу огоньки, - сказал Федорищенко.
   - Так держать, - подал я команду. - Федорищенко, направляйте самолёт на большой красный пожар, так, чтобы пройти через пожар, который поменьше.
   - Надо довернуть влево градусов десять, - ответил Федорищенко.
   - Хорошо, доверни, Мосалев, - говорю я, открываю бомболюки и, прильнув к прицелу так, что левым глазом вижу впереди огонь, правым готов его поймать в перекрёстке на стекле прицела.
   - Алло, экипаж! Высота у нас малая. Взрывом наших бомб немного тряхнёт машину. Прошу держаться покрепче. Мосалев, как сброшу бомбы и крикну "Накройсь", так сразу бери штурвал на себя и что есть духу тикай в облака, делаю я последнее наставление.
   - Есть, держаться покрепче.
   - Есть, в облака тикать что есть духу, - ответил Мосалев.
   - Мосалев, чуть влево. Спрячь голову в облака. Так, хорошо. Ну, раз... два... три... Накройсь!
   Стокилограммовые бомбы оторвались. Машина резко пошла вверх и скрыла от нас и прожекторы, и вспышки, и красный пожар, на который мы сбросили бомбы. В ту же секунду по самолёту пошёл какой-то треск. Это внизу рвались одна за другой наши бомбы.
   Когда треск и тряска прекратились, Водопьянов обратился ко мне:
   - Саша, подсчитай точную высоту, с которой мы бомбили. Это и будет минимальная высота по новой военной инструкции.
   Однако сделано только полдела. На борту оставались ещё двухсотпятидесятикилограммовые бомбы. С этой высоты бросать их нельзя. Решили сбросить их с большей высоты по световому пятну на облаках или по расчёту времени от хорошо заметного ориентира.
   - Алло, Мосалев, набирай высоту пятьсот метров. Разворот стандартный на сто пятьдесят с расчётом пройти над целью.
   - Есть, пройти над целью.
   - А не маловато ли, Саша, пятьсот метров? - усомнился Водопьянов.
   - Поправочный коэфициент на военное время будет для обоих типов бомб одинаковый, и результат получится одинаковый.
   - Ну, ладно, тебе виднее, дело штурманское.
   - Федорищенко, смотрите вперёд внимательно. Идём на цель. Нам нужно увидеть на облаках светлое пятно от пожара, по которому мы бомбили, и от прожекторов в районе цели. Вы запомнили, откуда прожекторы на нас светили?
   - Запомнил, товарищ штурман. Увидим, здесь облака не густые. Сейчас под нами небольшие огоньки, и те просвечивают.
   - Товарищ штурман, - сказал Ярцев, - на том месте, где мы бомбили, не один пожар, а три. Когда мы уходили от цели, я ясно видел, как на месте разрыва наших бомб возникло три пожара.
   - Хорошо, Ярцев, поправка существенная. Благодарю за внимательность. Федоршценко, учтите это новое обстоятельство. Мосалев, как у тебя дела? Кончил уже свой стандартный разворот? А, быть может, ты не знаешь, что такое стандартный разворот?
   - Всё в порядке, штурман. Уже развернулся. Идём на цель. А стандартный разворот знаю. Вправо или влево сорок пять градусов. Одна минута полёта, потом разворот при крене в сорок пять градусов до выхода на курс, - ответил быстро, как на экзамене, Мосалев.
   - А вот мы сейчас и проверим, какой у тебя разворот получился. Выйдем на цель - пьёшь мою стопку водки. Не выйдем - я выпиваю твою.
   - Выйдем, обязательно выйдем. Смотри же, при свидетелях обещал, считаю за тобой стопку.
   - Товарищ штурман, впереди по курсу облака горят, - крикнул Федорищенко.
   "Так, хорошо. Пропала стопка", - про себя подумал я и громко:
   - Так держать. Смотреть всем вниз и точно заметить наши пожары. Бомбить будем с обратным курсом.
   - Александр Павлович, - заговорил Щербаков, - бензина у нас маловато, и до дома ещё далеко. Не забывай, что у нас сегодня нагрузка большая.
   - Уж не тринадцатого ли ты, Иван Иванович, считаешь за большую нагрузку, - съязвил я и немного помягче добавил: - Домой дорога короче, дойдём как-нибудь.
   На облаках большие светлые пятна. Местами сквозь редкие просветы блеснёт красное пламя. Прожекторы зажглись, вспыхнули и зашарили белыми пятнами в облаках. Где-то близко мелькнула огненная струя трассирующей очереди. Всё сошлось и совпало. Под нами была цель, о чём не замедлили доложить всевидящие стрелки.
   - Ну, Мосалев, ещё один стандартный разворот, и всё будет закончено.
   - Есть, делать разворот. А за эго тоже будет стопка?
   - Мосалев, мою получишь, - вставил слово Щербаков, - только довези благополучно домой.
   - Будете доставлены в целости, Иван Иванович. Какой удачный полёт сегодня, - повеселев, сказал Мосалев, делая в облаках, в густой чёрной темноте, классический разворот.
   Три-четыре минуты потребовалось Мосалеву на разворот самолёта. Столько же мне на перерасчёты и все приготовления, связанные с бомбометанием со случайного курса и случайной высоты в облаках по светящимся пятнам.
   Открыты бомболюки. Ветер свистит и гуляет по всему самолёту.
   - Ну, хлопцы! Держитесь покрепче!
   На прицеле установлен угол с поправкой на высоту светового пятна на облаке, и хотя по существу такое бомбометание прицельным назвать нельзя, однако в силу привычки я жду, когда вот это первое световое пятно от моего пожара попадёт в центр визира. Нажимаю кнопку. Считаю отрывающиеся бомбы и кричу Мосалеву:
   - Закрываю бомболюки!
   Уже совсем лёгкая машина чуть не вертикально быстро лезет вверх.
   - Мосалев, меньше угол набора! В штопор свалишься, - предупреждает Водопьянов.
   И в это время одна за другой сильные, сильнее тех первых, встряски подбрасывают самолёт.
   Всё было окончено. С плеч свалилась тяжесть. Напряжение упало. Чувствовалась усталость.
   - Мосалев, курс домой.
   - Саша, как домой пойдем, верхом или низом? - спросил меня Водопьянов.
   - Наверх нам не пробраться - обледенеем. А низом нам нет смысла теперь лететь - и долго и опасно. Полагаю, что самое лучшее в облаках на высоте тысяча метров. И с земли не поймают нас и не обледенеем, - ответил я.
   - В облаках дорогу домой найдём?
   - Что под облаками, что за облаками лететь - разницы большой нет. Всё равно, и там и тут ничего не видно. Как-нибудь домой дорогу найдём, Михаил Васильевич. Радиокомпас приведёт точно на аэродром, об этом не беспокойтесь.
   - Действуй, - согласился Водопьянов.
   Привычным движением работаю радиокомпасом, нажимаю кнопки, поворачиваю ручки. Горят зелёная и красная сигнальные лампочки на щитке. Вращаю ручку настройки и устанавливаю её на волну своей станции. Но в наушниках, кроме легкого треска, ничего не слышно.
   В чём дело? Что случилось с прибором? Быстро вращаю ручку и устанавливаю на волну самой мощной станции. В нормальных условиях её передачи заглушают даже шум моторов. А сейчас станция еле-еле дышит. Переключатель вправо, вращаю ручку поворота рамки и смотрю на стрелку прибора индикатора курса, которая одна может показать мне истинно верный путь. Стрелка неподвижно застыла на месте в центре шкалы прибора и никаких, даже слабых признаков отклонения вправо или влево не проявляет. Прибор не работает.
   Вот так номер! Кажись, мы сегодня, действительно, влипнем. Почему не работает бывший до сего времени в исправности радиокомпас? В чём причина? Сколько потребуется времени на устранение неисправности и ремонт прибора? Хватит ли у нас горючего? Но... спокойно, спокойно. Надо сосредоточиться.
   - Василий Филиппович, - обращаюсь к Богданову, - проверь антенну радиокомпаса. Что-то с ним непонятное творится.
   - Антенна радиокомпаса перебита у самого основания, работать не будет.
   - Вот тебе и тринадцать! - сказал шутя Водопьянов.
   - Я вам говорил... Я вам говорил, - быстро заговорил Щербаков, что-нибудь должно было случиться. Вот и долетались. Бензин на исходе.
   - Щербаков! Слушайте меня внимательно и не перебивайте. От вас сегодня я только одни глупости слышу. Если ничего умного не можете сказать, то лучше помолчите. А вам я гарантирую, что кости глупого папаши ваших умных детей будут доставлены на аэродром в целости и сохранности. Михаил Васильевич, всё будет в порядке, сейчас наладим и заставим прибор работать.
   - Мосалев, держи курс! Почему машина болтается так, что не поймешь, какой у тебя курс? Веди по ниточке. Да высоту выдерживай.
   - Есть, по ниточке вести. Это мы можем. А я думал, что пойдём по радиокомпасу, почтому немножко разболтался, - ответил Мосалев без тени сомнения в благополучном исходе нашего полёта.
   - А ты, Петя, не думай, а работай. Хватит того, что Щербаков думает за нас всех и вог до чего додумался на старости лет.
   - Василий Филиппович, - обратился я к радисту, - достаньте изолированного провода метров десять и привяжите на один конец какой-нибудь груз. Будем делать антенну для радиокомпаса. Пошевеливайтесь быстрее и приготовьте ножик и плоскогубцы.
   - Как же ты, Саша, антенну сделаешь? Ведь её нужно на верх самолёта устанавливать. Уверен ли ты, что прибор заработает?
   - Не беспокойся, Михаил Васильевич. Всё будет сделано технически правильно. Даже не думай об этом. Десять минут терпения. Лучше подумай о том, что сегодня твой штурман остался без водки, жульническим путём отобранной у него твоим помощником.
   - Если радиокомпас заработает, то ты, так и быть, получишь мою стопку.
   - Ну, вот и договорились. Давно бы так. Ну, как у вас, Василий Филиппович, всё готово? Идите сюда, ко мне. Вставьте ключ вот сюда, в эту дырку. Выпускайте провод. Смелее, смелее, чего вы с ним нянчитесь? Так. Теперь привязывайте этот конец к стойке, вот сюда. Да не так, вяжите морским узлом, а не бабьим. Второй конец провода у вас зачищен? Нет? Вот ещё растяпа! Зачищайте быстрее, да делайте петельку для присоединения вот к этому болтику. Так, хорошо. Зажимайте гайку посильнее. Готово? Ну, вот и всё. Теперь мы с антенной, и сейчас наш прибор заработает. Вы сейчас, Василий Филиппович, пока что не работайте несколько минут на передатчике. Я вот уточню на радиокомпасе направление на аэродром, установлю точный курс, потом уже можете работать, сколько вам нужно.
   Включаю прибор. Загорается зелёная лампочка, и стрелка прибора отклоняется до конца вправо. Прибор заработал. Вращаю ручки настройки приёмника и рамки. Перестанавливаю переключатели, регулирую чувствительность и подаю команду:
   - Мосалев, доверни вправо десять градусов. С вас, Михаил Васильевич, стопочка!
   - Спорить нечего - заработал, а я, признаться, подумывал, что придётся мне на старости лет висеть на парашюте. Молодцы, ребята! Угостил бы хорошо, да сам по стопке только получаю.
   - Ничего, Михаил Васильевич. Это дело поправимое, - проговорил Богданов. - В Москву попадём, там будет виднее...
   И пошли разговоры, совсем не относящиеся к полёту.
   Пришёл в кабину корреспондент. Я усадил его, зажёг свет и, откинув маленький столик, предложил ему под свежим впечатлением написать статью. Но корреспондент писать ничего не стал. Разглядывая щиток с многочисленными приборами, он пытался понять, что к чему, но, очевидно, из боязни показаться профаном стеснялся задавать мне вопросы и многозначительно молчал.