Страница:
глаза наши сомкнулись, и мы заснули, а разбудила нас маленькая
женщина. Ночь прошла. И угасла надежда на бегство.
Вскоре мы услышали голос человека, что-то кричавшего на площади.
Индеец-тэва, захвативший нас в плен, и его жена быстро встали, взяли
свое оружие и одеяло и вывели из дому меня и Одинокого Утеса. На
площади собралось несколько сот мужчин и женщин. Я увидел много
лошадей и испанского жеребца, на кокором ехал накануне мой отец.
Одинокий Утес, узнав коня, громко вскрикнул. Человек, захвативший нас
в плен, поднял брата и посадил на оседланную лошадь. Толпа вышла из
пуэбло. Мы пересекли равнину и подошли к подножью горного хребта,
тянувшегося на восток. Гуськом начали мы подниматься по узкой
тропинке. Шли мы все утро, а когда солнце высоко стояло над головой,
половина пути была пройдена, и начался спуск в долину. Далеко внизу
сверкала широкая извилистая река - Большая река, или Рио-Гранде, как
называют ее испанцы. Солнце склонилось к закату, когда мы спустились к
реке. На другом берегу я увидел большое пуэбло, окруженное маисовыми
полями. Человек, взявший нас в плен, указал на него пальцем и сказал:
"Покводж, Покводж". Потом ткнул себя пальцем в грудь и снова повторил:
"Покводж", давая нам понять, что там он живет.
Невольно я повторил за ним "Покводж", и так в первый раз произнес
я слово на языке тэва.
Мы переправились через реку и вошли в пуэбло Покводж, которое
испанцы называют Сан-Ильдефонсо. Когда мы входили в узкие ворота, я
сказал Одинокому Утесу, что через несколько дней мы отсюда убежим. С
тех пор прошло семьдесят лет, а я все еще живу в Покводже. Здесь и
брат мой, Одинокий Утес. Он погребен на песчаном берегу реки. Позднее
я расскажу тебе о страшном его конце.
Войдя в ворота - единственные в стенах пуэбло, - мы направились к
площади. С четырех сторон ее окаймляли дома, одноэтажные и
двухэтажные. Узким переулком мы вышли на другую площадь и остановились
у подножия лестницы, прислоненной к стене дома в северном конце
площади. Человек, захвативший нас в плен, снял брата с седла и
поставил его на землю. Нас окружила толпа женщин и детей, а воин дал
нам знак следовать за его женой, которая стала взбираться по лестнице.
Мы поднялись на крышу и подошли ко второму этажу дома. Откинув
занавеску у двери, женщина ввела нас в комнату, поцеловала брата и
уложила его на постель в углу. Он тотчас же заснул.
Пока маленькая женщина разводила огонь в очаге, я осматривался по
сторонам. В верхнем этаже дома было три комнаты, а мы находились в
средней. Комната, выходившая на восток, служила, по-видимому, кладовой
- в ней хранились запасы маиса. Дверь в другую комнату не была
завешена, и я увидел, что там, на стенах, висят богатые одежды, щиты,
головные уборы, шкуры лисиц и других животных.
Разведя огонь, женщина взяла сосуд и пошла за водой. По обеим
сторонам очага стояли различные сосуды, большие и маленькие, некоторые
были красиво разрисованы. Были здесь также всевозможные плошки и чашки
из глины, обожженные и раскрашенные маленькой женщиной, которая, как я
впоследствии узнал, считалась самым искусным гончаром в деревне.
Некоторые рисунки на сосудах и плошках показались мне знакомыми. Где
мог я их видеть? И вдруг я вспомнил: в каньоне Челли, где была наша
стоянка, еще сохранились ветхие, полуразвалившиеся жилища древних
землепашцев, предков нынешних тэва. Женщины нашего клана пользовались
старыми сосудами и чашками, найденными в этих домах.
Я еще рассматривал рисунки, когда женщина вернулась, а следом за
ней вошел ее муж, который принес сноп маисовых початков. Он бросил их
на пол возле очага и знаками приказал мне снять колчан и лук и сесть
подле спящего брата. Между тем женщина вскипятила воду, сварила маис
и, разбудив брата, предложила ему поесть. Он плакал и отказывался, а
она взяла его на руки и поцеловала и, ласково нашептывая ему что-то на
ухо, уговорила отведать маиса. Новое кушанье так ему понравилось, что
он с жадностью поел. Все время женщина его обнимала, а ее муж,
улыбаясь, смотрел на них. Когда брат утолил голод, женщина раздела
его, уложила и накрыла одеялом. Я был удивлен: я не мог понять ее
привязанности к ребенку враждебного племени.
На восходе солнца мужчина разбудил меня, и вместе с ним я пошел к
реке, где мы выкупались. Брат еще спал, когда мы вернулись в пуэбло.
Мы поели маисовых лепешек и сушеного мяса, а потом мужчина дал мне
понять, что я пойду с ним на маисовое поле. Это поле находилось к
востоку от пуэбло, и, кроме маиса, здесь росли тыквы, бобы, дыни и
пшеница. Он разрезал дыню и протянул мне несколько тонких ломтиков.
Это лакомство показалось мне удивительно вкусным. Видя, с какой
жадностью я ем, он засмеялся и знаками объяснил, что я могу есть
вволю. Мы начали обрывать початки маиса и складывать в кучу, а к
полудню вернулись в пуэбло. Я обрадовался, увидев, что брат сидит на
постели. Женщина умыла его, одела, расчесала его длинные волосы и
нарумянила щеки. Выглядел он здоровым и бодрым, каким я давно уже его
не видел. Он охотно поел похлебки, которую сварила для нас маленькая
женщина.
- Ешь побольше, - сказал я ему. - Ты должен набраться сил к тому
времени, когда мы отсюда убежим.
После полудня я снова ушел с человеком, взявшим нас в плен. Мы
оседлали лошадь и привесили к седлу два больших мешка из оленьей кожи.
Эти мешки мы наполнили собранными утром початками и, вернувшись в
деревню, разгрузили мешки у подножия лестницы, которая вела в наш дом.
Маленькая женщина спустилась вниз и стала шелушить маис, а потом
отнесла его на крышу высушить. В тот день мы четыре раза возвращались
на маисовое поле. Проходя по площади пуэбло, я задыхался от злобы,
потому что мальчики и девочки тэва смеялись и дразнили меня, пока мой
спутник их не прогнал. Я был уверен, что они называют меня рабом. "Ну
что ж? - думал я. - Недолго я буду рабом. Настанет день, когда я
жестоко отомщу им за насмешки".
Каждый день наш хозяин работал со мной в поле. Вдвоем мы собирали
жатву, а потом запрягли лошадей и стали возить дрова из леса, запасая
топливо на холодные зимние месяцы.
Так прошло три месяца, а нам с братом ни разу не представился
случай бежать из пуэбло и вернуться к родному народу. А потом выпал
снег и одел белым покровом горы. Я понял, что придется ждать лета, так
как зимой нас всегда смогут догнать по следам.
Между тем брат становился с каждым днем все сильнее и крепче и
наконец избавился от болезни, которая терзала его с самого дня
рождения. На четвертый месяц нашей жизни в пуэбло я сказал ему, что
нам придется здесь остаться, пока не растают снега. Его ответ так меня
удивил, что я долго не мог выговорить ни слова.
- Брат, - сказал он, - я не хочу отсюда бежать.
- Как? Ты не хочешь вернуться к нашему народу? - спросил я
наконец.
- Нет! Я хочу остаться здесь.
- Почему?
- Потому что я люблю эту женщину и она меня любит. Для нас она
вторая мать. И ее мужа я люблю, он ласковый и добрый.
Правда, они были добры к нам. Они сытно кормили нас и хорошо
одевали. Маленькая женщина так сильно привязалась к Одинокому Утесу,
что не отпускала его от себя ни на шаг. Ее муж защищал меня от нападок
детей. Но почему, почему они так поступили? Этого я не мог понять. В
тот день я больше не говорил с братом о побеге. Я думал, что с
наступлением весны Одинокий Утес захочет вернуться к родному народу.
К тому времени мы с братом стали понимать язык тэва. Одинокий
Утес знал больше, чем я, потому что маленькая женщина учила его новым
словам и объясняла их значение. Он мог свободно говорить на языке
тэва, а я еще не пытался произносить известные мне слова. Ни языка, ни
обычаев тэва я не хотел знать. Каждый день думал я о том, как нам
убежать из пуэбло и вернуться к нашему народу. Но неожиданно все для
меня изменилось и я захотел научиться чужому языку.
Наш дом находился на южной площади. Конечно, я давно уже обратил
внимание на круглую киву, находящуюся на нашей площади. Часто я видел,
как мужчины поднимаются по ступеням на крышу, а затем спускаются через
отверстие в крыше вниз, в подземелье. Я понимал, что эти люди -
старшины пуэбло и в киве они собираются на совет. Но я никогда не
подходил к киве и никогда не бродил один по площади и улицам пуэбло.
Зная, что дети тэва относятся к нам враждебно, мы с братом должны были
держаться от них подальше. Ведь мы двое не могли справиться со всеми
детьми.
Как-то вечером, вскоре после моего разговора с братом, я
завернулся в одеяло и вышел на крышу, чтобы подышать холодным
воздухом, так как в комнате было жарко. Глядя вниз, на площадь, я
заметил тусклый свет у входа в киву и понял, что там идет совещание.
Вдруг до меня донеслось заглушенное пение. Дивной показалась мне эта
песня, и я невольно затаил дыхание. На площади было темно, поблизости
не видно было детей. Я спустился с лестницы, крадучись пересек площадь
и заглянул в маленькое отверстие в западной стене кивы. Я увидел
мужчин, сидевших на длинной скамье, подивился изображению оперенной
змеи на стене. Перед очагом, где горел священный огонь, стоял старик.
Он дал знак и мужчины снова запели песню, которую я только что слышал.
Один из них потихоньку бил в барабан. Меня охватила дрожь. Не понимая
слов, я чувствовал, что они поют древнюю песню своего племени, которая
вдохновляет их на великие подвиги.
Песня оборвалась, но я не мог успокоиться. Мужчины встали,
собираясь покинуть киву, а я пересек площадь, вернулся домой и лег
подле брата. Но мне было не до сна. Я вспомнил чудное пение и думал о
том, что у моего племени нет древних песен. И тогда захотелось мне
самому сидеть в киве и петь вместе с воинами. Но для этого я должен
изучить язык тэва.
"Завтра же начну говорить на их языке", дал я себе клятву.
На следующий день мой хозяин сказал мне, что погода стоит теплая
и безветренная, а потому мы оседлаем лошадей и поедем в лес за
дровами. Как удивились он, его жена и мой брат, когда я ответил на
языке тэва, что запасы топлива приходят к концу и мы хорошо сделаем,
если привезем дрова.
Он сказал мне:
- Я доволен.
А маленькая женщина обняла меня и поцеловала.
- Мой старший сын! - воскликнула она. - Твоя мать-тэва рада, что
ты говоришь на ее родном языке.
Да, она и ее муж относились к нам обоим, как к родным детям.
Впоследствии я говорил с ними об этом и узнал, что, не имея детей и
чувствуя приближение старости, они давно уже хотели кого-нибудь
усыновить, но в их родном клане не было сирот, а другие кланы отдавали
сирот только близким родственникам. Когда воин спас нам жизнь, его
жена и он сам решили нас усыновить, хотя против этого восстало все
племя, а некоторые тэва предрекали им беду.
Теперь я скажу тебе, как звали человека, взявшего нас в плен. Имя
его - Начитима, что означает Облачающий Себя; имя его жены - Келемана
- Девушка-сокол.
Зная, что почти все дети, а также их родители нас ненавидят, мы с
братом никогда не ходили одни по пуэбло. Но Келемана стала зазывать
детей из соседних домов и знакомить с нами. Больше всех нравилась мне
Чоромана - Девушка Голубая Птица, красивая девочка моих лет. Она
приходила и играла с нами почти каждый день, а когда я стал говорить
на ее языке, она с любопытством расспрашивала меня о жизни и обычаях
моего кочевого племени. В свою очередь, она рассказывала мне о нравах
и обычаях тэва. Я узнал, что она входила в клан Канг - Горный Лев. Так
назывался один из кланов "летнего народа". Члены этих кланов жили в
домах, окружающих южную площадь. Вокруг северной площади расположились
кланы другой ветви племени тэва - "зимнего народа". Но подробно я
расскажу тебе об этом позднее.
Часто Чоромана просила меня и моего брата поиграть с ней и с
другими детьми внизу, на площади, но Келемана говорила, что боится нас
отпускать. Как-то утром Начитима услышал эти слова и сказал, что
теперь мы уже большие мальчики и можем за себя постоять.
- Идем! - воскликнула Чоромана. - Мы будем играть в шары - мы,
девочки, против вас, мальчиков.
- Нет, сначала мы будем стрелять в цель. Посмотрим, кто из нас
лучше стреляет, - сказал один из мальчиков.
Я взял лук и колчан со стрелами, и все вместе мы спустились на
площадь. В это время несколько мальчиков из кланов зимнего народа
прибежали на нашу площадь и присоединились к нам. Один из них, Огота -
Пятнистая Раковина, был мой ровесник, но выше и сильнее меня. Подбежав
ко мне, он схватил висевший за моей спиной лук. Не успел я оглянуться,
как он переломил его о колено и больно ударил меня по голове. Мы
стояли около кучи хвороста, заготовленного на зиму. Обезумев от гнева,
не сознавая, что делаю, я поднял большую палку и, размахнувшись,
ударил Оготу. Он упал, а все дети, кроме моего брата и Чороманы,
разбежались, пронзительно выкрикивая:
- Мальчик-навах убил Оготу! Мальчик-навах убил Оготу!
Раздались вопли женщин, со всех сторон бежали к нам мужчины.
Приземистый человек с круглым лицом схватил меня за руку и занес надо
мной нож.
- Сейчас я умру! Брат, беги к матери! - крикнул я.
Не будь здесь Чороманы, я был бы убит. Но когда мужчина выхватил
нож, она бросилась вперед и уцепилась за его руку. Он пробовал ее
стряхнуть, но она повисла на нем и громко кричала, призывая Начитиму.
Брат не послушался меня и остался, помогая мне вырваться из рук врага,
но тот был сильнее нас обоих. Высвободив руку, за которую уцепилась
Чоромана, он оттолкнул девочку и замахнулся на меня, но я отскочил и
избежал удара. В эту минуту явился Начитима и схватил его за руку, а с
другой стороны подошел к нему летний кацик и приказал бросить нож.
- Но этот щенок навах убил моего сына! Я должен его убить! -
кричал человек.
- Он не умер, я чувствую, как бьется его сердце, - сказала одна
из женщин, опустившаяся на колени подле Оготы.
- Пусти меня! Я хочу знать, жив ли он, - сказал отец Оготы.
И Начитима его отпустил.
Прибежала мать мальчика и с громким плачем бросилась к сыну. Все
мы молча на них смотрели. Я горько раскаивался в своем поступке и
ненавидел себя за то, что нанес такой жестокий удар.
- Ну, что? - спросил летний кацик.
- Его сердце бьется, но очень слабо, - ответил отец Оготы.
- Отнесите мальчика домой. Я приду и вылечу его, - сказал кацик.
- Несколько человек осторожно подняли Оготу и унесли. Его отец
оглянулся и, указывая на меня пальцем, крикнул:
- Собака навах! Если он умрет, ты тоже не будешь жить!
Келемана, ходившая за глиной для посуды, прибежала на площадь и
увела нас домой. Чоромана и Начитима последовали за нами, и мы
рассказали Келемане о том, что произошло. Когда мы окончили рассказ,
она крепко обняла девочку и воскликнула:
- Храбрая Чоромана! Добрая Чоромана! Ты защищала моих мальчиков!
Ты спасла им жизнь! Как я тебе благодарна.
- Я тоже тебя благодарю. Если бы ты не схватила убийцу за руку, я
не успел бы спасти наших мальчиков, - сказал Начитима.
Одинокий Утес подошел к ней и стал ее обнимать, а я мог только
выговорить:
- Ты - храбрая. Этого я никогда не забуду.
Келемана очень боялась. Если Огота умрет, его родители и,
пожалуй, все кланы зимнего народа потребуют смерти моей, а может быть,
и Одинокого Утеса.
- Наших мальчиков мы не отдадим! Я сумею их защитить, - сказал
Начитима.
- Времени у нас мало. Придумай, как нам их спасти, - настаивала
его жена.
Но в это время прибежала к нам женщина из клана зимнего народа и
сказала, что Огота ожил, сидит и ест похлебку.
- Хорошо! Значит, мы можем вернуться на площадь! - воскликнула
Чоромана.
- Нет, я и Одинокий Утес останемся дома, а то мы опять попадем в
беду, - ответил я.
- После того как ты ударил Оготу, я думаю, что никто не посмеет
вас тронуть, - сказал Начитима. - И не годится тебе все время сидеть
дома или на крыше. Это похоже на трусость. Возьми этот нож, всегда
носи его с собой и в случае необходимости защищайся.
Он протянул мне нож в крепких кожаных ножнах. Я очень обрадовался
и привязал нож к поясу. Мы спустились на площадь, к нам подошли другие
мальчики и девочки, и мы стали играть. Никто нас не обижал. Набравшись
храбрости, я повел наш маленький отряд на площадь зимнего народа, и
там к нам присоединились и дети из кланов зимнего народа. Но несколько
мальчиков стояли в стороне и выкрикивали ругательства, они называли
меня и брата собаками. Однако никто не посмел нас ударить.
С тех пор мы разгуливали по пуэбло так же свободно, как и другие
дети. Вскоре в наших играх стал принимать участие и Огота, ни разу не
упоминая о том, что произошло между нами. Я понимал, что играет он с
нами только для того, чтобы быть с Чороманой, к которой он был очень
привязан. В его присутствии я чувствовал себя неловко, так как часто
он смотрел на меня с ненавистью. Я хорошо знал, что он ни на минуту не
забывает нанесенного мной удара.
Пришла весна. Снег в горах растаял, и я сказал Одинокому Утесу:
- Теперь за нами никто не следит. Путь свободен. Мы можем убежать
из пуэбло и вернуться к нашему народу.
- Но я не хочу бежать! - ответил он.
- Я тоже не хочу. Лучше останемся здесь, с нашими добрыми
родителями-тэва, - сказал я.
За эти несколько месяцев, проведенных в плену, я очень изменился.
Больше мы ни разу не говорили о возвращении на родину.
Настало время посева. Мы помогали Начитиме засевать поле маисом,
пшеницей, семенами тыкв, бобов и сладких дынь. Начитима учил нас
чинить ачеквиа - оросительные каналы, за зиму засорившиеся. В ту пору
индейцы-тэва еще не получили от испанцев ни плугов, ни сбруи, но
несколько лет назад испанцы дали им в обмен на дорогие шкуры лопаты и
кирки. Обливаясь потом, вскапывали мы землю, приготовляя ее к посеву,
а за работой Начитима рассказывал о порядках и обычаях тэва,
казавшихся нам очень странными. Хотя поле и оросительные каналы были
собственностью Начитимы, но весь урожай переходил во владение
Келеманы. Ей принадлежали также и дом и домашняя утварь, ей
принадлежали дети. Так как своих детей у нее не было, мы,
усыновленные, считались ее собственностью и были членами ее клана -
клана Маис, но никакого отношения не имели к клану Начитимы - Бирюзе.
Мужчина-тэва был лишь работником и помощником своей жены, ей
принадлежало все, а ему - только одежда его и оружие. Не так было у
навахов: мужчине-наваху принадлежали дети, жена, дом и вся домашняя
утварь.
К концу посева мы часто слышали пение, доносившееся из кивы на
нашей площади. Нам сказали, что шаманы молят всевышних ниспослать
обильные дожди. Когда же посев был окончен, мужчины и женщины в
нарядных одеждах вышли из кивы: их сопровождали старики - барабанщики
и певцы. У всех мужчин на куртках были вышиты белые и красные зигзаги
- символ молнии. Такие же зигзаги я увидел и на их мокасинах. Ноги они
вымазали черной краской. Все женщины надели одинаковые синие платья из
материи, вытканной их мужьями, а головы покрыли уборами из кожи
бизона. Уборы были разрисованы символическими изображениями дождя и
облаков и украшены орлиным пухом. Мужчины несли трещотки из бизоньих
зубов, а женщины - маленькие еловые ветки.
Начался священный танец. Процессия несколько раз обошла вокруг
кивы. Мужчины потрясали в такт трещотками, а женщины - ветвями.
Изредка ветер сдувал клочок пуха с головного убора какой-нибудь
женщины, и пух поднимался к небу.
- А! Смотрите! Он поднимается! Он несет наши молитвы в синее
небо! - кричал шаман, и народ ликовал.
Торжественный танец и пение произвели на меня глубокое
впечатление. Мне захотелось стать настоящим тэва, получить право
входить в киву и участвовать в обрядовых плясках. Но одна мысль меня
смущала: я боялся, что тэва никогда не примут наваха в свою среду.
Когда окончилось празднество, я поделился своими опасениями с
Начитимой. Он взял меня за руку, подозвал брата и повел нас обоих к
старому летнему кацику. Ему он передал мои слова. Кацик ласково
посмотрел на нас, потрепал меня по плечу и сказал:
- Начитима усыновил вас обоих. Вы - тэва, дети Начитимы и
Келеманы. Делай добро, старайся всегда поступать хорошо, и ты получишь
право входить в киву, а со временем примешь участие в совещаниях наших
старшин и воинов.
Его слова сделали меня счастливым. Я побежал домой, чтобы обо
всем рассказать Келемане. Слезы выступили у нее на глазах; она
поцеловала меня и прерывающимся голосом сказала:
- И ты и Одинокий Утес - мои сыновья. Я вас сделала настоящими
тэва, и мой народ должен принять вас в свою среду.
- Больше всего хотел бы я посещать киву, петь древние песни и
войти в Совет воинов и мудрых старшин! - воскликнул я.
Начитима, только что вошедший в комнату, услышал мои слова.
- Твое желание исполнится, когда ты вырастешь, - сказал он.
- Хорошо! Мой отец был великим воином, и я буду таким, как он!
- Нет, ты не будешь грабить и убивать других индейцев. Воины-тэва
сражаются только с теми, кто их обижает.
Его ответ удивил меня и разрушил мои планы, так как я мечтал
стать вождем и совершать набеги на команчей, койова и другие племена
прерий.
- Хорошо, я буду воином-тэва. Но когда же? - спросил я.
- Ты еще мал. Посмотрим, что будет через несколько лет, - ответил
он, и этим ответом мне пришлось удовольствоваться.
В наше пуэбло часто приходили индейцы из Намба, Тезука, Похоака и
других пуэбло тэва. От них мы узнали, что несколько воинов из этих
селений ушли на охоту и домой не вернулись, исчезли две женщины из
Намба и одна из Тезука. Тэва думали, что их убили навахи, которые
мстили за страшное поражение, нанесенное им прошлым летом. Небольшие
отряды навахов рыскали в окрестностях пуэбло, подстерегая
индейцев-тэва. Охотники не отваживались уходить в горы; вот почему в
селениях не хватало мяса и истощился запас орлиного пуха для
молитвенных палочек.
Эти слухи повредили и мне и Одинокому Утесу. Мужчины и женщины
стали косо на нас посматривать, а один индеец из соседнего селения
сказал Начитиме:
- Ты должен убить, а не прикармливать этих собак навахов.
Это услышала Келемана. Она подбежала к нему и, погрозив кулаком,
крикнула:
- Не смей обижать моих мальчиков! Они - такие же хорошие тэва,
как и твои дети! Не вмешивайся не в свое дело, и уходи из моего дома!
Индейцу показалось, что она хочет его ударить, и, пятясь, он
вышел из комнаты. Когда он спускался на площадь, дети, игравшие с нами
на крыше, дразнили его и смеялись, но нам с братом было не до смеха.
- Не обращайте внимания на его слова, - сказал Начитима. -
Поступайте так, как советует вам ваша мать и я, и когда-нибудь он
будет хвалить вас, а не бранить.
Летом и Одинокий Утес и я много работали; научились вскапывать
землю, сеять, сажать, полоть и собирать жатву. Когда настала осень, мы
запасли дров на всю зиму. Прошла зима, и мы, первые во всем пуэбло,
вышли на работу в поле и стали готовиться к весенним посевам.
Пролетело еще несколько лет, а мы с Одиноким Утесом росли, работали,
играли и привыкали к обычаям тэва. Люди, приходившие из других пуэбло,
по-прежнему смотрели на нас недружелюбно. Их примеру следовал кое-кто
из нашего пуэбло, главным образом члены кланов зимнего народа. От
Чороманы мы узнали, что мать Оготы постоянно распускает о нас дурные
слухи, ссылаясь на лживые слова своего сына.
Летом, вскоре после посевов, когда мне шел семнадцатый год, двое
мужчин из клана зимнего народа ушли в горы на охоту и назад не
вернулись. Отыскивать их отправился большой отряд. В лесу были найдены
их тела. Кто-то снял с убитых скальпы, отобрал оружие и одежду.
Ходившие на розыски вернулись в пуэбло и рассказали о том, что видели.
Сомнений быть не могло - охотников убили навахи.
Мать Оготы начала шептаться с соседками. Она утверждала, что
Одинокий Утес и я поддерживаем тайные сношения с бродячими отрядами
нашего племени, доставляем им сведения и вместе с ними обдумываем план
нападения на пуэбло. Весь летний народ и почти все кланы зимнего
народа смеялись над этими россказнями, но кое-кто верил им или делал
вид, будто верит. Среди тех, кто высказывался за то, чтобы убить нас
или изгнать из пуэбло, был Тэтиа - Белый Медведь, вождь клана Па
(Огонь) и дядя Оготы. Я знал, что он ненавидит нас с тех пор, как я
ударил Оготу. Он был опасным врагом, и я не сомневался в том, что при
первом удобном случае он нам отомстит.
Шел седьмой год нашего пребывания в Покводже. Летом умер Самайо
Оджки, вождь охоты, и в киве летнего народа собрался совет, чтобы
выбрать ему заместителя. В этом вопросе старшины кланов голоса не
имели. Как-то вечером летний кацик созвал собрание, в котором
участвовали только члены Патуабу - высшего тайного совета тэва.
Членами Патуабу были два кацика, Тсиоджке - военный вождь, Тсичуи -
главный шаман, Поаниу - хранительница змей, Самайо Оджки - вождь охоты
и восемь советников.
Одинокий Утес, Келемана и я сидели на крыше перед нашим домом,
когда члены совета начали собираться на площади. Я смотрел, как они
поднимаются по ступеням кивы, и вдруг с изумлением воскликнул:
- Смотрите: женщина! Что она там делает?
- Тише! Это Поаниу, - ответила Келемана.
- Но разве женщина может быть членом Патуабу?
- Поаниу пользуется такой же властью, как главный шаман или даже
сам летний кацик. Она - хранительница священной змеи.
- Священной змеи? А что это за змея? Где она находится? Почему я
до сих пор о ней не слышал?
- Тише, не кричи, - перебила Келемана, зажимая мне рот рукой. -
Мы никогда не говорим о Поаниу и о змее, за которой она ухаживает.
Только члены Патуабу знают, где держит она эту змею.
женщина. Ночь прошла. И угасла надежда на бегство.
Вскоре мы услышали голос человека, что-то кричавшего на площади.
Индеец-тэва, захвативший нас в плен, и его жена быстро встали, взяли
свое оружие и одеяло и вывели из дому меня и Одинокого Утеса. На
площади собралось несколько сот мужчин и женщин. Я увидел много
лошадей и испанского жеребца, на кокором ехал накануне мой отец.
Одинокий Утес, узнав коня, громко вскрикнул. Человек, захвативший нас
в плен, поднял брата и посадил на оседланную лошадь. Толпа вышла из
пуэбло. Мы пересекли равнину и подошли к подножью горного хребта,
тянувшегося на восток. Гуськом начали мы подниматься по узкой
тропинке. Шли мы все утро, а когда солнце высоко стояло над головой,
половина пути была пройдена, и начался спуск в долину. Далеко внизу
сверкала широкая извилистая река - Большая река, или Рио-Гранде, как
называют ее испанцы. Солнце склонилось к закату, когда мы спустились к
реке. На другом берегу я увидел большое пуэбло, окруженное маисовыми
полями. Человек, взявший нас в плен, указал на него пальцем и сказал:
"Покводж, Покводж". Потом ткнул себя пальцем в грудь и снова повторил:
"Покводж", давая нам понять, что там он живет.
Невольно я повторил за ним "Покводж", и так в первый раз произнес
я слово на языке тэва.
Мы переправились через реку и вошли в пуэбло Покводж, которое
испанцы называют Сан-Ильдефонсо. Когда мы входили в узкие ворота, я
сказал Одинокому Утесу, что через несколько дней мы отсюда убежим. С
тех пор прошло семьдесят лет, а я все еще живу в Покводже. Здесь и
брат мой, Одинокий Утес. Он погребен на песчаном берегу реки. Позднее
я расскажу тебе о страшном его конце.
Войдя в ворота - единственные в стенах пуэбло, - мы направились к
площади. С четырех сторон ее окаймляли дома, одноэтажные и
двухэтажные. Узким переулком мы вышли на другую площадь и остановились
у подножия лестницы, прислоненной к стене дома в северном конце
площади. Человек, захвативший нас в плен, снял брата с седла и
поставил его на землю. Нас окружила толпа женщин и детей, а воин дал
нам знак следовать за его женой, которая стала взбираться по лестнице.
Мы поднялись на крышу и подошли ко второму этажу дома. Откинув
занавеску у двери, женщина ввела нас в комнату, поцеловала брата и
уложила его на постель в углу. Он тотчас же заснул.
Пока маленькая женщина разводила огонь в очаге, я осматривался по
сторонам. В верхнем этаже дома было три комнаты, а мы находились в
средней. Комната, выходившая на восток, служила, по-видимому, кладовой
- в ней хранились запасы маиса. Дверь в другую комнату не была
завешена, и я увидел, что там, на стенах, висят богатые одежды, щиты,
головные уборы, шкуры лисиц и других животных.
Разведя огонь, женщина взяла сосуд и пошла за водой. По обеим
сторонам очага стояли различные сосуды, большие и маленькие, некоторые
были красиво разрисованы. Были здесь также всевозможные плошки и чашки
из глины, обожженные и раскрашенные маленькой женщиной, которая, как я
впоследствии узнал, считалась самым искусным гончаром в деревне.
Некоторые рисунки на сосудах и плошках показались мне знакомыми. Где
мог я их видеть? И вдруг я вспомнил: в каньоне Челли, где была наша
стоянка, еще сохранились ветхие, полуразвалившиеся жилища древних
землепашцев, предков нынешних тэва. Женщины нашего клана пользовались
старыми сосудами и чашками, найденными в этих домах.
Я еще рассматривал рисунки, когда женщина вернулась, а следом за
ней вошел ее муж, который принес сноп маисовых початков. Он бросил их
на пол возле очага и знаками приказал мне снять колчан и лук и сесть
подле спящего брата. Между тем женщина вскипятила воду, сварила маис
и, разбудив брата, предложила ему поесть. Он плакал и отказывался, а
она взяла его на руки и поцеловала и, ласково нашептывая ему что-то на
ухо, уговорила отведать маиса. Новое кушанье так ему понравилось, что
он с жадностью поел. Все время женщина его обнимала, а ее муж,
улыбаясь, смотрел на них. Когда брат утолил голод, женщина раздела
его, уложила и накрыла одеялом. Я был удивлен: я не мог понять ее
привязанности к ребенку враждебного племени.
На восходе солнца мужчина разбудил меня, и вместе с ним я пошел к
реке, где мы выкупались. Брат еще спал, когда мы вернулись в пуэбло.
Мы поели маисовых лепешек и сушеного мяса, а потом мужчина дал мне
понять, что я пойду с ним на маисовое поле. Это поле находилось к
востоку от пуэбло, и, кроме маиса, здесь росли тыквы, бобы, дыни и
пшеница. Он разрезал дыню и протянул мне несколько тонких ломтиков.
Это лакомство показалось мне удивительно вкусным. Видя, с какой
жадностью я ем, он засмеялся и знаками объяснил, что я могу есть
вволю. Мы начали обрывать початки маиса и складывать в кучу, а к
полудню вернулись в пуэбло. Я обрадовался, увидев, что брат сидит на
постели. Женщина умыла его, одела, расчесала его длинные волосы и
нарумянила щеки. Выглядел он здоровым и бодрым, каким я давно уже его
не видел. Он охотно поел похлебки, которую сварила для нас маленькая
женщина.
- Ешь побольше, - сказал я ему. - Ты должен набраться сил к тому
времени, когда мы отсюда убежим.
После полудня я снова ушел с человеком, взявшим нас в плен. Мы
оседлали лошадь и привесили к седлу два больших мешка из оленьей кожи.
Эти мешки мы наполнили собранными утром початками и, вернувшись в
деревню, разгрузили мешки у подножия лестницы, которая вела в наш дом.
Маленькая женщина спустилась вниз и стала шелушить маис, а потом
отнесла его на крышу высушить. В тот день мы четыре раза возвращались
на маисовое поле. Проходя по площади пуэбло, я задыхался от злобы,
потому что мальчики и девочки тэва смеялись и дразнили меня, пока мой
спутник их не прогнал. Я был уверен, что они называют меня рабом. "Ну
что ж? - думал я. - Недолго я буду рабом. Настанет день, когда я
жестоко отомщу им за насмешки".
Каждый день наш хозяин работал со мной в поле. Вдвоем мы собирали
жатву, а потом запрягли лошадей и стали возить дрова из леса, запасая
топливо на холодные зимние месяцы.
Так прошло три месяца, а нам с братом ни разу не представился
случай бежать из пуэбло и вернуться к родному народу. А потом выпал
снег и одел белым покровом горы. Я понял, что придется ждать лета, так
как зимой нас всегда смогут догнать по следам.
Между тем брат становился с каждым днем все сильнее и крепче и
наконец избавился от болезни, которая терзала его с самого дня
рождения. На четвертый месяц нашей жизни в пуэбло я сказал ему, что
нам придется здесь остаться, пока не растают снега. Его ответ так меня
удивил, что я долго не мог выговорить ни слова.
- Брат, - сказал он, - я не хочу отсюда бежать.
- Как? Ты не хочешь вернуться к нашему народу? - спросил я
наконец.
- Нет! Я хочу остаться здесь.
- Почему?
- Потому что я люблю эту женщину и она меня любит. Для нас она
вторая мать. И ее мужа я люблю, он ласковый и добрый.
Правда, они были добры к нам. Они сытно кормили нас и хорошо
одевали. Маленькая женщина так сильно привязалась к Одинокому Утесу,
что не отпускала его от себя ни на шаг. Ее муж защищал меня от нападок
детей. Но почему, почему они так поступили? Этого я не мог понять. В
тот день я больше не говорил с братом о побеге. Я думал, что с
наступлением весны Одинокий Утес захочет вернуться к родному народу.
К тому времени мы с братом стали понимать язык тэва. Одинокий
Утес знал больше, чем я, потому что маленькая женщина учила его новым
словам и объясняла их значение. Он мог свободно говорить на языке
тэва, а я еще не пытался произносить известные мне слова. Ни языка, ни
обычаев тэва я не хотел знать. Каждый день думал я о том, как нам
убежать из пуэбло и вернуться к нашему народу. Но неожиданно все для
меня изменилось и я захотел научиться чужому языку.
Наш дом находился на южной площади. Конечно, я давно уже обратил
внимание на круглую киву, находящуюся на нашей площади. Часто я видел,
как мужчины поднимаются по ступеням на крышу, а затем спускаются через
отверстие в крыше вниз, в подземелье. Я понимал, что эти люди -
старшины пуэбло и в киве они собираются на совет. Но я никогда не
подходил к киве и никогда не бродил один по площади и улицам пуэбло.
Зная, что дети тэва относятся к нам враждебно, мы с братом должны были
держаться от них подальше. Ведь мы двое не могли справиться со всеми
детьми.
Как-то вечером, вскоре после моего разговора с братом, я
завернулся в одеяло и вышел на крышу, чтобы подышать холодным
воздухом, так как в комнате было жарко. Глядя вниз, на площадь, я
заметил тусклый свет у входа в киву и понял, что там идет совещание.
Вдруг до меня донеслось заглушенное пение. Дивной показалась мне эта
песня, и я невольно затаил дыхание. На площади было темно, поблизости
не видно было детей. Я спустился с лестницы, крадучись пересек площадь
и заглянул в маленькое отверстие в западной стене кивы. Я увидел
мужчин, сидевших на длинной скамье, подивился изображению оперенной
змеи на стене. Перед очагом, где горел священный огонь, стоял старик.
Он дал знак и мужчины снова запели песню, которую я только что слышал.
Один из них потихоньку бил в барабан. Меня охватила дрожь. Не понимая
слов, я чувствовал, что они поют древнюю песню своего племени, которая
вдохновляет их на великие подвиги.
Песня оборвалась, но я не мог успокоиться. Мужчины встали,
собираясь покинуть киву, а я пересек площадь, вернулся домой и лег
подле брата. Но мне было не до сна. Я вспомнил чудное пение и думал о
том, что у моего племени нет древних песен. И тогда захотелось мне
самому сидеть в киве и петь вместе с воинами. Но для этого я должен
изучить язык тэва.
"Завтра же начну говорить на их языке", дал я себе клятву.
На следующий день мой хозяин сказал мне, что погода стоит теплая
и безветренная, а потому мы оседлаем лошадей и поедем в лес за
дровами. Как удивились он, его жена и мой брат, когда я ответил на
языке тэва, что запасы топлива приходят к концу и мы хорошо сделаем,
если привезем дрова.
Он сказал мне:
- Я доволен.
А маленькая женщина обняла меня и поцеловала.
- Мой старший сын! - воскликнула она. - Твоя мать-тэва рада, что
ты говоришь на ее родном языке.
Да, она и ее муж относились к нам обоим, как к родным детям.
Впоследствии я говорил с ними об этом и узнал, что, не имея детей и
чувствуя приближение старости, они давно уже хотели кого-нибудь
усыновить, но в их родном клане не было сирот, а другие кланы отдавали
сирот только близким родственникам. Когда воин спас нам жизнь, его
жена и он сам решили нас усыновить, хотя против этого восстало все
племя, а некоторые тэва предрекали им беду.
Теперь я скажу тебе, как звали человека, взявшего нас в плен. Имя
его - Начитима, что означает Облачающий Себя; имя его жены - Келемана
- Девушка-сокол.
Зная, что почти все дети, а также их родители нас ненавидят, мы с
братом никогда не ходили одни по пуэбло. Но Келемана стала зазывать
детей из соседних домов и знакомить с нами. Больше всех нравилась мне
Чоромана - Девушка Голубая Птица, красивая девочка моих лет. Она
приходила и играла с нами почти каждый день, а когда я стал говорить
на ее языке, она с любопытством расспрашивала меня о жизни и обычаях
моего кочевого племени. В свою очередь, она рассказывала мне о нравах
и обычаях тэва. Я узнал, что она входила в клан Канг - Горный Лев. Так
назывался один из кланов "летнего народа". Члены этих кланов жили в
домах, окружающих южную площадь. Вокруг северной площади расположились
кланы другой ветви племени тэва - "зимнего народа". Но подробно я
расскажу тебе об этом позднее.
Часто Чоромана просила меня и моего брата поиграть с ней и с
другими детьми внизу, на площади, но Келемана говорила, что боится нас
отпускать. Как-то утром Начитима услышал эти слова и сказал, что
теперь мы уже большие мальчики и можем за себя постоять.
- Идем! - воскликнула Чоромана. - Мы будем играть в шары - мы,
девочки, против вас, мальчиков.
- Нет, сначала мы будем стрелять в цель. Посмотрим, кто из нас
лучше стреляет, - сказал один из мальчиков.
Я взял лук и колчан со стрелами, и все вместе мы спустились на
площадь. В это время несколько мальчиков из кланов зимнего народа
прибежали на нашу площадь и присоединились к нам. Один из них, Огота -
Пятнистая Раковина, был мой ровесник, но выше и сильнее меня. Подбежав
ко мне, он схватил висевший за моей спиной лук. Не успел я оглянуться,
как он переломил его о колено и больно ударил меня по голове. Мы
стояли около кучи хвороста, заготовленного на зиму. Обезумев от гнева,
не сознавая, что делаю, я поднял большую палку и, размахнувшись,
ударил Оготу. Он упал, а все дети, кроме моего брата и Чороманы,
разбежались, пронзительно выкрикивая:
- Мальчик-навах убил Оготу! Мальчик-навах убил Оготу!
Раздались вопли женщин, со всех сторон бежали к нам мужчины.
Приземистый человек с круглым лицом схватил меня за руку и занес надо
мной нож.
- Сейчас я умру! Брат, беги к матери! - крикнул я.
Не будь здесь Чороманы, я был бы убит. Но когда мужчина выхватил
нож, она бросилась вперед и уцепилась за его руку. Он пробовал ее
стряхнуть, но она повисла на нем и громко кричала, призывая Начитиму.
Брат не послушался меня и остался, помогая мне вырваться из рук врага,
но тот был сильнее нас обоих. Высвободив руку, за которую уцепилась
Чоромана, он оттолкнул девочку и замахнулся на меня, но я отскочил и
избежал удара. В эту минуту явился Начитима и схватил его за руку, а с
другой стороны подошел к нему летний кацик и приказал бросить нож.
- Но этот щенок навах убил моего сына! Я должен его убить! -
кричал человек.
- Он не умер, я чувствую, как бьется его сердце, - сказала одна
из женщин, опустившаяся на колени подле Оготы.
- Пусти меня! Я хочу знать, жив ли он, - сказал отец Оготы.
И Начитима его отпустил.
Прибежала мать мальчика и с громким плачем бросилась к сыну. Все
мы молча на них смотрели. Я горько раскаивался в своем поступке и
ненавидел себя за то, что нанес такой жестокий удар.
- Ну, что? - спросил летний кацик.
- Его сердце бьется, но очень слабо, - ответил отец Оготы.
- Отнесите мальчика домой. Я приду и вылечу его, - сказал кацик.
- Несколько человек осторожно подняли Оготу и унесли. Его отец
оглянулся и, указывая на меня пальцем, крикнул:
- Собака навах! Если он умрет, ты тоже не будешь жить!
Келемана, ходившая за глиной для посуды, прибежала на площадь и
увела нас домой. Чоромана и Начитима последовали за нами, и мы
рассказали Келемане о том, что произошло. Когда мы окончили рассказ,
она крепко обняла девочку и воскликнула:
- Храбрая Чоромана! Добрая Чоромана! Ты защищала моих мальчиков!
Ты спасла им жизнь! Как я тебе благодарна.
- Я тоже тебя благодарю. Если бы ты не схватила убийцу за руку, я
не успел бы спасти наших мальчиков, - сказал Начитима.
Одинокий Утес подошел к ней и стал ее обнимать, а я мог только
выговорить:
- Ты - храбрая. Этого я никогда не забуду.
Келемана очень боялась. Если Огота умрет, его родители и,
пожалуй, все кланы зимнего народа потребуют смерти моей, а может быть,
и Одинокого Утеса.
- Наших мальчиков мы не отдадим! Я сумею их защитить, - сказал
Начитима.
- Времени у нас мало. Придумай, как нам их спасти, - настаивала
его жена.
Но в это время прибежала к нам женщина из клана зимнего народа и
сказала, что Огота ожил, сидит и ест похлебку.
- Хорошо! Значит, мы можем вернуться на площадь! - воскликнула
Чоромана.
- Нет, я и Одинокий Утес останемся дома, а то мы опять попадем в
беду, - ответил я.
- После того как ты ударил Оготу, я думаю, что никто не посмеет
вас тронуть, - сказал Начитима. - И не годится тебе все время сидеть
дома или на крыше. Это похоже на трусость. Возьми этот нож, всегда
носи его с собой и в случае необходимости защищайся.
Он протянул мне нож в крепких кожаных ножнах. Я очень обрадовался
и привязал нож к поясу. Мы спустились на площадь, к нам подошли другие
мальчики и девочки, и мы стали играть. Никто нас не обижал. Набравшись
храбрости, я повел наш маленький отряд на площадь зимнего народа, и
там к нам присоединились и дети из кланов зимнего народа. Но несколько
мальчиков стояли в стороне и выкрикивали ругательства, они называли
меня и брата собаками. Однако никто не посмел нас ударить.
С тех пор мы разгуливали по пуэбло так же свободно, как и другие
дети. Вскоре в наших играх стал принимать участие и Огота, ни разу не
упоминая о том, что произошло между нами. Я понимал, что играет он с
нами только для того, чтобы быть с Чороманой, к которой он был очень
привязан. В его присутствии я чувствовал себя неловко, так как часто
он смотрел на меня с ненавистью. Я хорошо знал, что он ни на минуту не
забывает нанесенного мной удара.
Пришла весна. Снег в горах растаял, и я сказал Одинокому Утесу:
- Теперь за нами никто не следит. Путь свободен. Мы можем убежать
из пуэбло и вернуться к нашему народу.
- Но я не хочу бежать! - ответил он.
- Я тоже не хочу. Лучше останемся здесь, с нашими добрыми
родителями-тэва, - сказал я.
За эти несколько месяцев, проведенных в плену, я очень изменился.
Больше мы ни разу не говорили о возвращении на родину.
Настало время посева. Мы помогали Начитиме засевать поле маисом,
пшеницей, семенами тыкв, бобов и сладких дынь. Начитима учил нас
чинить ачеквиа - оросительные каналы, за зиму засорившиеся. В ту пору
индейцы-тэва еще не получили от испанцев ни плугов, ни сбруи, но
несколько лет назад испанцы дали им в обмен на дорогие шкуры лопаты и
кирки. Обливаясь потом, вскапывали мы землю, приготовляя ее к посеву,
а за работой Начитима рассказывал о порядках и обычаях тэва,
казавшихся нам очень странными. Хотя поле и оросительные каналы были
собственностью Начитимы, но весь урожай переходил во владение
Келеманы. Ей принадлежали также и дом и домашняя утварь, ей
принадлежали дети. Так как своих детей у нее не было, мы,
усыновленные, считались ее собственностью и были членами ее клана -
клана Маис, но никакого отношения не имели к клану Начитимы - Бирюзе.
Мужчина-тэва был лишь работником и помощником своей жены, ей
принадлежало все, а ему - только одежда его и оружие. Не так было у
навахов: мужчине-наваху принадлежали дети, жена, дом и вся домашняя
утварь.
К концу посева мы часто слышали пение, доносившееся из кивы на
нашей площади. Нам сказали, что шаманы молят всевышних ниспослать
обильные дожди. Когда же посев был окончен, мужчины и женщины в
нарядных одеждах вышли из кивы: их сопровождали старики - барабанщики
и певцы. У всех мужчин на куртках были вышиты белые и красные зигзаги
- символ молнии. Такие же зигзаги я увидел и на их мокасинах. Ноги они
вымазали черной краской. Все женщины надели одинаковые синие платья из
материи, вытканной их мужьями, а головы покрыли уборами из кожи
бизона. Уборы были разрисованы символическими изображениями дождя и
облаков и украшены орлиным пухом. Мужчины несли трещотки из бизоньих
зубов, а женщины - маленькие еловые ветки.
Начался священный танец. Процессия несколько раз обошла вокруг
кивы. Мужчины потрясали в такт трещотками, а женщины - ветвями.
Изредка ветер сдувал клочок пуха с головного убора какой-нибудь
женщины, и пух поднимался к небу.
- А! Смотрите! Он поднимается! Он несет наши молитвы в синее
небо! - кричал шаман, и народ ликовал.
Торжественный танец и пение произвели на меня глубокое
впечатление. Мне захотелось стать настоящим тэва, получить право
входить в киву и участвовать в обрядовых плясках. Но одна мысль меня
смущала: я боялся, что тэва никогда не примут наваха в свою среду.
Когда окончилось празднество, я поделился своими опасениями с
Начитимой. Он взял меня за руку, подозвал брата и повел нас обоих к
старому летнему кацику. Ему он передал мои слова. Кацик ласково
посмотрел на нас, потрепал меня по плечу и сказал:
- Начитима усыновил вас обоих. Вы - тэва, дети Начитимы и
Келеманы. Делай добро, старайся всегда поступать хорошо, и ты получишь
право входить в киву, а со временем примешь участие в совещаниях наших
старшин и воинов.
Его слова сделали меня счастливым. Я побежал домой, чтобы обо
всем рассказать Келемане. Слезы выступили у нее на глазах; она
поцеловала меня и прерывающимся голосом сказала:
- И ты и Одинокий Утес - мои сыновья. Я вас сделала настоящими
тэва, и мой народ должен принять вас в свою среду.
- Больше всего хотел бы я посещать киву, петь древние песни и
войти в Совет воинов и мудрых старшин! - воскликнул я.
Начитима, только что вошедший в комнату, услышал мои слова.
- Твое желание исполнится, когда ты вырастешь, - сказал он.
- Хорошо! Мой отец был великим воином, и я буду таким, как он!
- Нет, ты не будешь грабить и убивать других индейцев. Воины-тэва
сражаются только с теми, кто их обижает.
Его ответ удивил меня и разрушил мои планы, так как я мечтал
стать вождем и совершать набеги на команчей, койова и другие племена
прерий.
- Хорошо, я буду воином-тэва. Но когда же? - спросил я.
- Ты еще мал. Посмотрим, что будет через несколько лет, - ответил
он, и этим ответом мне пришлось удовольствоваться.
В наше пуэбло часто приходили индейцы из Намба, Тезука, Похоака и
других пуэбло тэва. От них мы узнали, что несколько воинов из этих
селений ушли на охоту и домой не вернулись, исчезли две женщины из
Намба и одна из Тезука. Тэва думали, что их убили навахи, которые
мстили за страшное поражение, нанесенное им прошлым летом. Небольшие
отряды навахов рыскали в окрестностях пуэбло, подстерегая
индейцев-тэва. Охотники не отваживались уходить в горы; вот почему в
селениях не хватало мяса и истощился запас орлиного пуха для
молитвенных палочек.
Эти слухи повредили и мне и Одинокому Утесу. Мужчины и женщины
стали косо на нас посматривать, а один индеец из соседнего селения
сказал Начитиме:
- Ты должен убить, а не прикармливать этих собак навахов.
Это услышала Келемана. Она подбежала к нему и, погрозив кулаком,
крикнула:
- Не смей обижать моих мальчиков! Они - такие же хорошие тэва,
как и твои дети! Не вмешивайся не в свое дело, и уходи из моего дома!
Индейцу показалось, что она хочет его ударить, и, пятясь, он
вышел из комнаты. Когда он спускался на площадь, дети, игравшие с нами
на крыше, дразнили его и смеялись, но нам с братом было не до смеха.
- Не обращайте внимания на его слова, - сказал Начитима. -
Поступайте так, как советует вам ваша мать и я, и когда-нибудь он
будет хвалить вас, а не бранить.
Летом и Одинокий Утес и я много работали; научились вскапывать
землю, сеять, сажать, полоть и собирать жатву. Когда настала осень, мы
запасли дров на всю зиму. Прошла зима, и мы, первые во всем пуэбло,
вышли на работу в поле и стали готовиться к весенним посевам.
Пролетело еще несколько лет, а мы с Одиноким Утесом росли, работали,
играли и привыкали к обычаям тэва. Люди, приходившие из других пуэбло,
по-прежнему смотрели на нас недружелюбно. Их примеру следовал кое-кто
из нашего пуэбло, главным образом члены кланов зимнего народа. От
Чороманы мы узнали, что мать Оготы постоянно распускает о нас дурные
слухи, ссылаясь на лживые слова своего сына.
Летом, вскоре после посевов, когда мне шел семнадцатый год, двое
мужчин из клана зимнего народа ушли в горы на охоту и назад не
вернулись. Отыскивать их отправился большой отряд. В лесу были найдены
их тела. Кто-то снял с убитых скальпы, отобрал оружие и одежду.
Ходившие на розыски вернулись в пуэбло и рассказали о том, что видели.
Сомнений быть не могло - охотников убили навахи.
Мать Оготы начала шептаться с соседками. Она утверждала, что
Одинокий Утес и я поддерживаем тайные сношения с бродячими отрядами
нашего племени, доставляем им сведения и вместе с ними обдумываем план
нападения на пуэбло. Весь летний народ и почти все кланы зимнего
народа смеялись над этими россказнями, но кое-кто верил им или делал
вид, будто верит. Среди тех, кто высказывался за то, чтобы убить нас
или изгнать из пуэбло, был Тэтиа - Белый Медведь, вождь клана Па
(Огонь) и дядя Оготы. Я знал, что он ненавидит нас с тех пор, как я
ударил Оготу. Он был опасным врагом, и я не сомневался в том, что при
первом удобном случае он нам отомстит.
Шел седьмой год нашего пребывания в Покводже. Летом умер Самайо
Оджки, вождь охоты, и в киве летнего народа собрался совет, чтобы
выбрать ему заместителя. В этом вопросе старшины кланов голоса не
имели. Как-то вечером летний кацик созвал собрание, в котором
участвовали только члены Патуабу - высшего тайного совета тэва.
Членами Патуабу были два кацика, Тсиоджке - военный вождь, Тсичуи -
главный шаман, Поаниу - хранительница змей, Самайо Оджки - вождь охоты
и восемь советников.
Одинокий Утес, Келемана и я сидели на крыше перед нашим домом,
когда члены совета начали собираться на площади. Я смотрел, как они
поднимаются по ступеням кивы, и вдруг с изумлением воскликнул:
- Смотрите: женщина! Что она там делает?
- Тише! Это Поаниу, - ответила Келемана.
- Но разве женщина может быть членом Патуабу?
- Поаниу пользуется такой же властью, как главный шаман или даже
сам летний кацик. Она - хранительница священной змеи.
- Священной змеи? А что это за змея? Где она находится? Почему я
до сих пор о ней не слышал?
- Тише, не кричи, - перебила Келемана, зажимая мне рот рукой. -
Мы никогда не говорим о Поаниу и о змее, за которой она ухаживает.
Только члены Патуабу знают, где держит она эту змею.