Страница:
На встречу далеко за село выходили с иконами, хоругвями во главе с попом. Пели, кто во что горазд. Многие почему - то плакали. В селе были и юродивые. Они бросались под Пантелеймона и кричали, что попало. Например, Решетова Артамоновна, если что не по ней она как курица кричала: "Етиба". Даже если скажут ей, что чай кирпичный, она пить не будет и заетибакает. Были и другие с подобными причудами, а вот когда случилась Советская власть - все они придуриваться перестали.
На моей памяти некоторые старики изготовляли для своих похорон долблёнки - выдолбленные деревянные колоды из лиственницы, дерева очень крепкого. Такие колоды хранили на чердаках, некоторые даже спали в них. Заранее готовили себя к смерти и, ежедневно истово молясь на медяшки или на нарисованные деревяшки, усердно выпрашивая у бога царство небесное. Наивнейшие, старые дети! Домовины для жительства в потустороннем мире были заготовлены у Родиона Пермякова и Ивана Никоновича Шмакова. Но в основном хоронили в сколоченных из досок гробах. Раньше похороны пожилых людей или стариков было явлением редким, но не было дня, чтобы не хоронили в какой - либо семье ребёнка.
Прежде чем захоронить, нужно было договориться со священником, чтобы он отпел в церкви умершего, и за это нужно было внести установленную плату, купить для покойника "венчик". Кто побогаче, то хоронили с выносом. Гроб с покойником несли из дома в церковь, там его поп отпевал, из церкви до кладбища, под редкий очерёдный перезвон колоколов, во главе с попом, псаломщиком и певчим хором все медленно шли к могилам. Священник и хор пели евангельские псалмы. Но такая похоронная церемония стоила не дёшево, не каждый мог с такими почестями отправить на тот свет своих предков. При погребении каждый бросал в могилу на гроб горсть земли, ставили шести или восьмиконечный крест из лиственного дерева, некоторые прикрепляли иконку. Кое - где среди крестов виднелись заострённые вверху разного размера колышки - они ставились, вместо крестов, на могилках умерших не окрещённых ребятишек. После похорон все приглашались на обед - помянуть умершего, за столом подавали медные монеты, взрослым разные вещи в память по покойному, обязательно брали и ложки, которыми кто кушал. Поп с причтом за особым столом, особое им было подаяние с угощением. Водки ни когда не было, как это водится сейчас. Оградки на могилах ставили очень не многие. На всё село было лишь шесть оградок из штакетника. Так же и каких - либо насаждений деревьев или цветов не производили. Только на двух могилах красовались выросшие случайно две очень красивые берёзы.
Кладбищ в селе было два. Одно из них большее на горе против школы, пологим скатом в сторону речки Тележихи, где и сейчас, а другое было на чистом небольшом склоне Первого ключа. На большом, похоронены мой дедушка, отец, семь братьев, восемь сестёр, сын и дочь. Там же покоятся дедушка и бабушка, сестрёнки и братишки моей второй жены. На втором были захоронены дедушка, и бабушка по матери, и многие другие родственники. Оба кладбища были обнесены изгородью в столбах или прочных кольях. На каждом были ворота, которые открывались только когда вносили покойника. За исправностью оград строго следили сельские начальники: десятские, сотские во главе со старостой. Кроме домашней птицы, никакие животные на территорию кладбища не попадали. Эти места для живых были священны, к ним относились с суеверным уважением, действительно чувствовалась "любовь к отеческим гробам". На могилках росла пышная трава, много полевых цветов и ягод. Но ягоды не брали, и домой не приносили. Не помню ни одного случая, чтобы кто - нибудь из озорства ломал кресты или изгородь.* Исстари по православному обряду были установлены специальные дни для поминовения умерших. Первый вторник после пасхи считался родительским днём. В каждом доме к этому готовились. Хозяйки варили и красили яйца, пекли пирожки и ватрушки, распаривали в воде и на меду небольшое количество зёрен пшеницы или риса - всё это утром несли к службе в церковь, часть раздавали там, а часть на могилах, куда шли после окончания церковной службы весь народ во главе со священником. Кроме всеобщего поминального вторника были установлены церковью родительские субботы. В эти дни так же проводились церковные службы и напоминалось верующим о их обязанности по отношению к умершим. Так же по домам варилось и пеклось и всё приготовленное уносилось в церковь и раздавалось со словами: "Помяните родителей" и принимающий, осенив себя крестом, брал и отвечал: "Дай им господи царство небесное". В каждой семье были заведены поминальники - не большого формата книжечки в десять листиков, которые продавались в церкви. В эти поминальные списки и вносили всех умерших взрослых и малых. В родительские дни их несли в церковь, там собирали сборщики из прихожан, уносили, вместе с подаянием в алтарь, клали в левом углу на стол. Чтобы прочитать многие сотни поминальников, выделяли трёх - четырёх школьников. Неоднократно приходилось и мне переворачивать души умерших. Да, всё это было. Сейчас уж нет той любви не только к умершим родителям, но и к живым. Изгороди с кладбищ растащены, по могилам гуляет скот. Да и само кладбище при Советской власти распахали и посеняли кукурузу. Что мало было земли?
Многое я недосказал и невысказал, многое упущено или забыто. Каждый двор жил по - своему. В каждой семье были своё горе и трудности, своё веселье и радости. Далее в своих воспоминаниях я не буду умышленно что - то прибавлять, чего не было, не буду скрывать, что было. Если где - либо, в чем - то была допущена ошибка, которая принесла не пользу, а вред, об этом замалчивать нельзя. Следующие поколения должны знать о прошлой жизни, не допускать в устройстве общества ошибок. За последние пятьдесят лет лицо деревни совершенно изменилось. И надо сказать, что с точки зрения экономической, изменения далеко не в лучшую сторону. Если районные центры растут, то посеместно уже исчезают деревни и посёлки. Количество населения с каждым годом становится меньше. Ведь в Тележихе до революции было около четырёхсот хозяйств, а на 1 января 1970 года осталось только сто семьдесят девять дворов. Было только мужского пола детей и юношей от 12 до 25 лет - 209 человек, мужчин от 25 до 50 лет - 314 человек, стариков от 50до ста и выше - 110 человек. Значит всего 633 мужика, не считая мальчиков до 12 лет и людей женского пола. На 1 января 1970 года всего населения осталось пятьсот девяносто восемь человек. Коров в селе 123 штуки, лошадей три, овец 425, свиней 131 - это в личном пользовании. Не так много и совхозного скота. Против старого времени всего не более десяти - пятнадцати процентов. Гибель деревень это беда, которую мы ещё до конца не осознаём. Очевидно, что в наших законах или в управлении что - то не доработано, а быть может "переработано". Было одиннадцать мельниц, а сейчас ни одной, и печёный хлеб возят на тракторе из Солонешного за двадцать километров ежедневно. Ликвидированы вокруг Тележихи посёлки, разломаны и сожжены все пятьдесят заимок. Всё это рушить не было необходимости. Кто виноват???
-------------------------------------------------------------------------------------------------
-- При Советской власти эти могилки распахали и засеяли кукурузой, а сейчас здесь чистое поле. Что земли было мало?
ЧАСТЬ 2
. Почти из каждого дома отец, сын или брат на войне. Все семьи со своими фронтовиками ведут переписку. Грамотные остались в селе только ученики. Отбоя от солдаток не было, по воскресеньям даже прятаться от них приходилось. Иные дни, не выходя из-за стола, доводилось написать не менее десяти писем. Обычно они начинались так: "Здравствуй, дорогой мой супруг Михей Арефьевич, это пишет тебе твоя супруга Акулина Корниловна, посылает тебе низкий поклон от бела лица до сырой земли. Еще низкий поклон от дочери Аксиньи, еще низкий поклон от дочери Секлетиньи, еще от сына Мирона, да от сына Ионы, да еще низкий поклон от твоей драгоценной мамаши Милодоры Феофановны, она шлет родительское благословение. Посылают тебе по низкому поклону кум Лазарь с кумой Федосьей.
Еще сообщаем тебе, что мы живы и здоровы, того и тебе желаем. У нас отелились две коровы, принесли телочку и бычка, а Серуха пропорола себе бок. Новости в селе у нас такие Парушка с Агашкой насильничали деда Ипата, он ходил к старосте, их вызывали на сборню и поплевали в глаза, а им хоть что, ржут как кобылы. В лавке под молоко я взяла двадцать аршин ситца на рубашонки ребятишкам. Ты пишешь, что тебя произвели в ехретуры - это, наверное, большой чин, твоя родительница Милодора Феофановна наказывает не гонять сильно енералов. Еще пишешь, что скоро будет замиренье с ерманцем, дай Бог, чтоб скорее, мы сильно об тебе соскучились.А в конце, как выражалась Акулина Корниловна, должны быть согревающие душу нежности, и письмо обычно, заканчивалось так: "Незабудочка - цветочек, незабудочка -- трава, не забудь меня Михей - не забуду я тебя".
Подле грамотея, вокруг стола сидят, позевая, взрослые со своими чадами. Написанное письмо, разумеется, читается вслух, всеми признаётся, что написано шибко складно. На самодельном конверте, склеенном клейстером, грамотей пишет адрес, и письмо Акулина Корниловна кладёт на божницу за икону богородицы - троеручицы, со знакомой стихотворной прибауткой: "Лети письмо, извивайся, никому в руки не давайся - дайся тому, кто мил сердцу моему". - Ну, а теперь, - говорит хозяйка, - давайте напишем письмо брату Игнату. И снова перечисляются все по имени, и от каждого низкий поклон, описываются новости о Парушке с Агашкой, и что Михею присвоен какой-то большой чин, наверно, больше енеральского. Коротко сообщается о житье - бытье их семей.
-А ты уж, Акулина про Маланью-то не пиши, шипит старуха Милодора,
- придёт Игнаха, так пусть сам и разбирается.
- А с чего это я буду писать, - говорит Корниловна, - да ведь у Истратовой Лепестиньи хвост замаран.
Грамотей не понимает разговора хозяек, он в таких делах не искушен, думает ежли у тётки Лепестиньи есть хвост, надо спросить у мамы. Письма закончены, так же склеены конверты с написанными адресами, Акулина кладёт туда же, но без прибаутки, завтра она отнесёт их на сборню для отправки адресатам. Время далеко за полночь, в каждом дворе лай собак, на разных голосах горланят петухи. Где-то под стройный перебор однорядной гармоники слышны девичьи частушки.
-Может здесь заночуешь? - спрашивает хозяйка.
- Нет, тётка Акулина, пойду домой, надо рано с батей ехать за сеном.
- Ну ладно, иди, вот тебе за работу, - и вложит в руку медный пятак или гривенный.
А на завтра или через какое-то время идёт этот грамотей к другим солдаткам и опять пишет низкие поклоны. Все эти тётки Акулины, Секлетеи, Перепетуи, и многие десятки других были неграмотные. И вот каждый вечер, а в воскресенье и день, сельские подростки грамотеи нарасхват разбирались солдатками, как самый ходовой товар. Нередко между ними бывали даже ссоры, приходилось устанавливать очередь, когда и к какой идти писать письмо.
У некоторых семей приходили домой в отпуск их поильцы-кормильцы. Стали появляться и раненые фронтовики. Как осы, жужжали, им в уши разные тетушки-кумушки о нехорошем поведении их жен. Многие встретили у себя дома чужой приплод. Немало было ссор и драк на этой почве. Натерпевшиеся холода и голода, израненные солдаты были очень злы. Своих неверных жен буквально истязали. Манарев Михаил, не последний в селе гуляка, свою супругу Елену, раздетую догола, водил по селу, избивал перед каждыми воротами и заставлял петь. Подобные случаи не единичны. Самый смешной и страшный случай был на праздник троицы. Загуляли солдатки, разумеется, пригласили своих кавалеров из молодёжи и некоторых пришедших с фронта раненых. Бойкая, пышнотелая красавица Дашка под звонкие переборы гармошки пела разухабистые частушки. Пьяная лезла к каждому целоваться. В доме и во дворе, где гуляла кампания, шум и гам стоял за полночь. В разгар гульбы пришёл с фронта её муж Серёга. Тут же Дарье последовала взбучка, на крик собрались соседи, муж Дашку в дом не пустил, увела её к себе подруга, а на завтра она куда-то из села ушла.
К концу войны чаще стали приходить солдаты, больше стало пьянок, ссор и драк. Доставалось и правым и виноватым. Бывали и такие случаи. Тимошина Агрипина женщина очень скромная, хозяйка добрая, но на лицо была сродне козе. Ни один чужой мужик к ней близко не подходил. Пришёл с фронта её Петряй. От нелёгкой окопной жизни он стал ещё меньше ростом. Стрижен под горшок, по - кержацки. Тощий, не понятно в чем душа держится. Оглядел он своё хозяйство чалую старую кобылу, однорогую корову, да с тремя хохлатками коротконогого петуха. В крытую корьём, в двенадцать квадратных метров, избу на встречу солдата собралось много гостей родственников и соседей, каждый приносил бутылку или две самогона и на закуску солёных огурчиков с капустой. За печкой у хозяйки стоял лагун с пивом. Моментально был накрыт стол. Теснота. Гости сидели за столом и на лавках поодаль от стола, некоторые даже стояли. Чокнулись по первой - поздравили солдата с возвращением. За первой последовала и вторая и третья. Развязались языки, все говорят - слушать некому. Один Петряй прислушивается к разговорам, не скажут ли что плохое про его жену. Нет, наоборот, ставят её в пример. Кто-то спьяна пробурчал - да кто на неё посмотрит. Ох, как вскипел Петряй, рванул себя за грудь гимнастёрки, но крепкая, солдатская роба не поддалась. Петряй сорвал с головы жены платок и заорал:
- Тебя мужики - то не любят, другие солдатки и суразов - то наносили, а у тебя и кобыла - то не жерёбая, да и ты без брюха, снесла одну Алку. Тебя и я не люблю.Одних били за измену, а Агриппине досталось за верность. Шло время, нагульный приплод с каждым месяцем возрастал. И вот эти, военных лет нагульные "телятки", в наше время уже дедушки и бабушки, нянчат своих внучат.
Шли дни, месяцы, годы. Одни больные и искалеченные приходили с фронта, другие уходили. Слезы и горечь были и при встречах, и при проводинах. В каждом доме переживали радость и горе по-своему. И таких солдатских семей было в нашем селе более двухсот. Что взамен погибших дала Родина их семьям? К примеру, Тоболов Иван Степанович в 1916 году был убит "За веру, царя и отечество", как тогда балабонили во всех церквях и присутственных местах. Его брат Финадей в возрасте 17 лет уже при Советской власти в 1921 году, будучи комсомольцем, был послан на ликвидацию Волчихинского восстания, где был и убит - погиб тоже за Родину, только не старую, а новую. Стариков же Тоболовых, иссохших от горя и слез по сыновьям, за какую-то мельничонку безжалостно и несправедливо репрессировали и сослали на север. И это не единственный пример в нашем селе.
Год 1917, четвертый год войны, принес, особенно для старух, "страшные вести" о свержении батюшки-царя. Много в селе было разговоров, много сожалений и воздыханий не только поседевших столетних бабушек, и дедушек. Например, Ефремовна истерически со слезами кричала:
- Да не верьте вы, бабоньки, что будто бы батюшку царя свергли со святого престола. Такие слухи разносит сам сатана. Царь нам богом дан, богом и будет взят.
А Артамоновна, собирая у себя разного возраста женщин, кликушествовала всхлипывая:
- Огневовался на нас Христос за грехи наши. Отказался от нас и батюшка-государь, ушёл он пешком с сударыней и со своими детушками в град господен - Ирусалим. Идите в храм и молите попа служить молебен. Точит нас зелье да блуд. Посыпятся с неба стрелы каменные, полетят на нас змеи огненные, испепелят наши тела грешные.
. Были и другие, которые также с причитанием скулили, проклиная сатану, столкнувшего с престола божьего помазанника. Были в деревнях старики, которые пророчили людям беды и несчастья. С копной седых волос, дед Александр Свиридов издали походил на филина. Всё его имущество состояло из хаты, ножной швейной машины и жены Поли, которая на тридцать лет была его моложе. Был у него ещё кот, которого он звал Мукуль. Дед считал себя персоной духовной. Он также пророчествовал:
- За тяжкие грехи господь нас наказует. Не от всего сердца мы молимся богу, не все постуем, не открываем своей души на исповедях, не даём лепту храму божьему. Скудеет вера. Мутит наши умы нечистый. Настаёт конец света, ждите второго пришествия. Вот-вот спустится с небеси сам Иисус Христос судить живых и мёртвых. Будете гореть в огне, и кипеть в смоле. Уготован вам ад кромешный.
В то время в Тележихе все женщины и дети были верующими, и если не все, то многие мужики, особенно старики. А тут еще и поп в своих проповедях тоже стращал карой за тяжкие грехи. И кара эта пришла на долгие годы, многим поколениям.
В одно из воскресений, после обедни на горке, возле артельной лавки, собралась большая толпа. Были там и мужики, и женщины, и ребятишки. Тема разговора одна: что теперь будет, как жить без царя-батюшки? Шум, галдеж, но можно было хорошо расслышать, как громким, отчетливым голосом, словно читая по бумажке, говорил с третьей ступеньки крыльца, фронтовик Федот Горелов:
- Товарищи! Разве кормил нас царь? Разве помогал работать нам на полях и в хозяйствах? Вон у Лобанова Фоки да у Рехтина Зеновея шестнадцать детей у двух, а рабочих рук - по одному в хозяйстве, как прокормить столько ртов. Помог им чем-нибудь царь? Ведь мы работаем на царя! Создаем ему богатство. Он самый крупный помещик в России! Кто затеял с немцем эту кровавую войну? Царь. Кто послал на эту бойню из села две сотни мужиков, таких вот, как я? Царь! Кто нас искалечил? Он же. Кто оставил без отца - больше ста ребятишек? Царь. Вон стоит, плачет Тоболиха. Кто убил ее двух сыновей - Ивана и Федора? Царь!".
Раненый фронтовик Иван Борисов, заглушая разноголосый гул, надтреснутым голосом громко выкрикнул:
- Товарищи! Вы, наверное, все слышали о большевиках. Они за народ, они против войны, вот нам такое правительство и нужно. Надо голосовать за большевиков! Главного виновника войны - царя свергли и правильно сделали! Но править страной остались его министры, а они все помещики, заводчики да генералы в золотых погонах. Легче нам от них не станет.
Перебивая один другого, выступали и не фронтовики. Мартын Палыч, переходя из одного конца в другой среди толпы, слушал всех внимательно, в разговоры не вступал. Но черезмерное соболезнование по темноте своей многих женщин о матушке- государыне злило его, и он решил выложить здесь перед миром всё, что наболело у него на душе. Рассказать кто он, что знает, почему здесь. Он протолкнулся на самую верхнюю ступеньку и, будто куда - то торопясь, сдёрнул с головы картуз, поднял его в руке и крикнул в толпу:
- Теперича я буду говорить, слухайте. Народ медленно угомонился, кто-то крикнул
-А ну, Палыч, режь правду-матку!
- Так вот миряны, православные христиане, уж такая меня сейчас сердитка взяла, аж вот здесь закололо. Слухал я этих копалух - горбатух, кои днем бодливы, а ночью боязливы. Они шибко печалятся о матушке сударыне. Она что им, родня какая, или вместе маленькими в куклы играли да куделю пряли, али подружкой была, да замуж за царя уплыла, а их не взяла. Да знают ли наши бабы, кто такая была эта матушка - государыня. Она ведь вовсе не наша, не русская, а иностранка. Если захочет на двор, то не знает, как и сказать по нашински. Лепечет по немски или по хранцузски. Захочет выпить и загуторит " их вль тринкен шнапс" - тут ей прислужницы, тоже енистранки, волокут на золотом подносе заморскую шнапу, вина значит. Каких она кровей - не поймёшь. Мать её англичанка, бабка голанка, а прабабка испанка. Да молва идёт, будто она сураска. - Тут визгливо закричала богомолка, которой побаивались в селе, говорили, что она урочит ребятишек, после её острых шуток они, якобы умирают. - Эй, ты что плетёшь Мартын Сракин? Окрестиь, раб божий, да ведь у неё, у матушки, и имечко - то русское Лександра Фёдоровна. Палыч отпарировал - Шиш тебе в пуп Егоровна, нчевошеньки ты не кумекаешь, темнота, сидишь в своей берлоге возле омута и паришь на печке свою толстую хавронью. Я ещё не то скажу. Она вовсе не Лександра а Алиса, это понимать надо. А величаний у немчуры нет. А при дворе, при её особе мужики со срамными фамилиями - Пудельман, Пузоштеин, Пуполен - всё графы бароны да князья. Только один доктор русский - Боткин.
Обработал её, вашу сударыню, мой кум, он в наставниках духовных у ей. К нему я и ездил в гости, много чудес рассказал мне про жизнь царску, да погостить пришлось не долго. Упоминание о куме многих заинтересовало. Фронтовики в армии и разных госпиталях достаточно наслышались о каком - то пройдохе, которого называют Гришкой Распутиным, верить не хотелось, но как знать, загадочный человек этот Мартын.
- Палыч, расскажи нам о своей гостиной поездке к куму - то. Но Павловича не надо было заставлять или просить, он и сам давно хотел рассказать односельчанам о своей горькой судьбе, какими ниточками он был связан с человеком, которого зовёт кумом, но для таких разговоров до этого раза не было ни места, ни времени.
- Раззагнетили меня эти заступницы сердобольные со своей государыней. Дуют одна другой в уши. Крестись темнота, клади поклоны, мочи слезами запоны, молитесь самому савоху, чтоб послал ей смерть поскорее да бросил её чёрную душу в котёл с кипящей смолой. Ить в войне она столько же грешна, сколько её муж царь Миколка. Это понимать надо! Она царём - то вертела, как хотела. Типерича снюхалась с моим кумом - то, и стали они каждую неделю менять министров до генералов. Заготовят приказ, да на подпись, а царь и подмахнёт. Даже главного князя Михаила заставили сбросить с поста. Ить послушался их царь - то, взял под себя командование всеми силами, а дядю Михаила спровадил на Кавказ. А какой из царя главный, он не генерал, а только полковник и то не всамоделишный, он и строя - то не знает. Видит, что его сударыня крутит - вертит и всё по указке богом посланного наставника, перечить ей боится. Дела идут всё хуже да туже. Теперича до кума дошёл, слухайте! Сам я тоболяк - это значит из города Тобольска. У родителей нас было ровно столько, сколько гвоздей в двух подковах. Я старшой. Отец ишачил грузчиком, подрабатывал с малолетства и я. Потом ушёл работать молотобойцем, стал помахивать пудовой кувалдой. Крепость во мне росла, силёнкой наливался. Бывало коня ковать в станок ставлю, схвачу за бабку - ни какая сила из руки не вырвет, мог переломить в живом месте. С приятелем Агафошкой мы любили заглядывать и покоштоваться в одну чайну в глухом переулке, он и назывался - то Разбойным. Ну, как водится, в таких злачных местах было не мало и шлюх - одни покормиться, другие на чужое напиться, третьи опохмелиться, словом, малина. А мы были молодые, в самом прыску. Было это на троицу, пошли мы с Агафохой на Разбойный. Там как сельдей в бочке, от варева пар, от курева дым, пьяным пьяно, в сенках на полочках еле светят лампёшки, крутятся вокруг столов бабёнки, кое - где ссоры. Нашли мы в дальнем углу два места, стол заняли. Агафошка приволок ешё две табуретки. Смотрим, возле двери так смирненько стоят две девки, головёнки в кудряшках и зыркают на нас своими гляделками. Мы между собой смигнулись и пальчиком их поманили. Присели они легонешко на краешки табуреток. Спрашиваем, что им заказать, отвечают, что вам, то нам. Налил я всем сивухи, только бы ко рту поднести, как вдруг дверь с треском во всю ширь распахнулась и вваливаются три дюжих молодца. Впереди высокий детина, с шапкой взлохмаченных черных волос, рожа, как сажей намазана, сплошная щетина как мох на болоте, глаза чёрные, симпатичный чертяка. Одет по - купечески в плисовые шаровары, красная рубаха, подпоясан гарусным поясом с кистями, в яловых сапогах. Кто - то из них крикнул:
* * *
Столетиями всасывалась с материнским молоком нравоучительная христианская заповедь: "Чти отца своего и матерь свою, да благостен и долголетен будешь на земле"! Будешь ли благостен и долголетен не известно, но родителей любили, почитали, уважали и слушались. Как бы то ни было, а на вере крепко держались нравственные устои. Очень действовало и такое изречение: "Не будешь слушаться родителей - не будет тебе счастья". Не только любили и уважали при жизни дедушку, бабушку, отца, мать, братьев, сестёр, но и дальних родственников. И очень чтили память об умерших.На моей памяти некоторые старики изготовляли для своих похорон долблёнки - выдолбленные деревянные колоды из лиственницы, дерева очень крепкого. Такие колоды хранили на чердаках, некоторые даже спали в них. Заранее готовили себя к смерти и, ежедневно истово молясь на медяшки или на нарисованные деревяшки, усердно выпрашивая у бога царство небесное. Наивнейшие, старые дети! Домовины для жительства в потустороннем мире были заготовлены у Родиона Пермякова и Ивана Никоновича Шмакова. Но в основном хоронили в сколоченных из досок гробах. Раньше похороны пожилых людей или стариков было явлением редким, но не было дня, чтобы не хоронили в какой - либо семье ребёнка.
Прежде чем захоронить, нужно было договориться со священником, чтобы он отпел в церкви умершего, и за это нужно было внести установленную плату, купить для покойника "венчик". Кто побогаче, то хоронили с выносом. Гроб с покойником несли из дома в церковь, там его поп отпевал, из церкви до кладбища, под редкий очерёдный перезвон колоколов, во главе с попом, псаломщиком и певчим хором все медленно шли к могилам. Священник и хор пели евангельские псалмы. Но такая похоронная церемония стоила не дёшево, не каждый мог с такими почестями отправить на тот свет своих предков. При погребении каждый бросал в могилу на гроб горсть земли, ставили шести или восьмиконечный крест из лиственного дерева, некоторые прикрепляли иконку. Кое - где среди крестов виднелись заострённые вверху разного размера колышки - они ставились, вместо крестов, на могилках умерших не окрещённых ребятишек. После похорон все приглашались на обед - помянуть умершего, за столом подавали медные монеты, взрослым разные вещи в память по покойному, обязательно брали и ложки, которыми кто кушал. Поп с причтом за особым столом, особое им было подаяние с угощением. Водки ни когда не было, как это водится сейчас. Оградки на могилах ставили очень не многие. На всё село было лишь шесть оградок из штакетника. Так же и каких - либо насаждений деревьев или цветов не производили. Только на двух могилах красовались выросшие случайно две очень красивые берёзы.
Кладбищ в селе было два. Одно из них большее на горе против школы, пологим скатом в сторону речки Тележихи, где и сейчас, а другое было на чистом небольшом склоне Первого ключа. На большом, похоронены мой дедушка, отец, семь братьев, восемь сестёр, сын и дочь. Там же покоятся дедушка и бабушка, сестрёнки и братишки моей второй жены. На втором были захоронены дедушка, и бабушка по матери, и многие другие родственники. Оба кладбища были обнесены изгородью в столбах или прочных кольях. На каждом были ворота, которые открывались только когда вносили покойника. За исправностью оград строго следили сельские начальники: десятские, сотские во главе со старостой. Кроме домашней птицы, никакие животные на территорию кладбища не попадали. Эти места для живых были священны, к ним относились с суеверным уважением, действительно чувствовалась "любовь к отеческим гробам". На могилках росла пышная трава, много полевых цветов и ягод. Но ягоды не брали, и домой не приносили. Не помню ни одного случая, чтобы кто - нибудь из озорства ломал кресты или изгородь.* Исстари по православному обряду были установлены специальные дни для поминовения умерших. Первый вторник после пасхи считался родительским днём. В каждом доме к этому готовились. Хозяйки варили и красили яйца, пекли пирожки и ватрушки, распаривали в воде и на меду небольшое количество зёрен пшеницы или риса - всё это утром несли к службе в церковь, часть раздавали там, а часть на могилах, куда шли после окончания церковной службы весь народ во главе со священником. Кроме всеобщего поминального вторника были установлены церковью родительские субботы. В эти дни так же проводились церковные службы и напоминалось верующим о их обязанности по отношению к умершим. Так же по домам варилось и пеклось и всё приготовленное уносилось в церковь и раздавалось со словами: "Помяните родителей" и принимающий, осенив себя крестом, брал и отвечал: "Дай им господи царство небесное". В каждой семье были заведены поминальники - не большого формата книжечки в десять листиков, которые продавались в церкви. В эти поминальные списки и вносили всех умерших взрослых и малых. В родительские дни их несли в церковь, там собирали сборщики из прихожан, уносили, вместе с подаянием в алтарь, клали в левом углу на стол. Чтобы прочитать многие сотни поминальников, выделяли трёх - четырёх школьников. Неоднократно приходилось и мне переворачивать души умерших. Да, всё это было. Сейчас уж нет той любви не только к умершим родителям, но и к живым. Изгороди с кладбищ растащены, по могилам гуляет скот. Да и само кладбище при Советской власти распахали и посеняли кукурузу. Что мало было земли?
Многое я недосказал и невысказал, многое упущено или забыто. Каждый двор жил по - своему. В каждой семье были своё горе и трудности, своё веселье и радости. Далее в своих воспоминаниях я не буду умышленно что - то прибавлять, чего не было, не буду скрывать, что было. Если где - либо, в чем - то была допущена ошибка, которая принесла не пользу, а вред, об этом замалчивать нельзя. Следующие поколения должны знать о прошлой жизни, не допускать в устройстве общества ошибок. За последние пятьдесят лет лицо деревни совершенно изменилось. И надо сказать, что с точки зрения экономической, изменения далеко не в лучшую сторону. Если районные центры растут, то посеместно уже исчезают деревни и посёлки. Количество населения с каждым годом становится меньше. Ведь в Тележихе до революции было около четырёхсот хозяйств, а на 1 января 1970 года осталось только сто семьдесят девять дворов. Было только мужского пола детей и юношей от 12 до 25 лет - 209 человек, мужчин от 25 до 50 лет - 314 человек, стариков от 50до ста и выше - 110 человек. Значит всего 633 мужика, не считая мальчиков до 12 лет и людей женского пола. На 1 января 1970 года всего населения осталось пятьсот девяносто восемь человек. Коров в селе 123 штуки, лошадей три, овец 425, свиней 131 - это в личном пользовании. Не так много и совхозного скота. Против старого времени всего не более десяти - пятнадцати процентов. Гибель деревень это беда, которую мы ещё до конца не осознаём. Очевидно, что в наших законах или в управлении что - то не доработано, а быть может "переработано". Было одиннадцать мельниц, а сейчас ни одной, и печёный хлеб возят на тракторе из Солонешного за двадцать километров ежедневно. Ликвидированы вокруг Тележихи посёлки, разломаны и сожжены все пятьдесят заимок. Всё это рушить не было необходимости. Кто виноват???
-------------------------------------------------------------------------------------------------
-- При Советской власти эти могилки распахали и засеяли кукурузой, а сейчас здесь чистое поле. Что земли было мало?
ЧАСТЬ 2
. Почти из каждого дома отец, сын или брат на войне. Все семьи со своими фронтовиками ведут переписку. Грамотные остались в селе только ученики. Отбоя от солдаток не было, по воскресеньям даже прятаться от них приходилось. Иные дни, не выходя из-за стола, доводилось написать не менее десяти писем. Обычно они начинались так: "Здравствуй, дорогой мой супруг Михей Арефьевич, это пишет тебе твоя супруга Акулина Корниловна, посылает тебе низкий поклон от бела лица до сырой земли. Еще низкий поклон от дочери Аксиньи, еще низкий поклон от дочери Секлетиньи, еще от сына Мирона, да от сына Ионы, да еще низкий поклон от твоей драгоценной мамаши Милодоры Феофановны, она шлет родительское благословение. Посылают тебе по низкому поклону кум Лазарь с кумой Федосьей.
Еще сообщаем тебе, что мы живы и здоровы, того и тебе желаем. У нас отелились две коровы, принесли телочку и бычка, а Серуха пропорола себе бок. Новости в селе у нас такие Парушка с Агашкой насильничали деда Ипата, он ходил к старосте, их вызывали на сборню и поплевали в глаза, а им хоть что, ржут как кобылы. В лавке под молоко я взяла двадцать аршин ситца на рубашонки ребятишкам. Ты пишешь, что тебя произвели в ехретуры - это, наверное, большой чин, твоя родительница Милодора Феофановна наказывает не гонять сильно енералов. Еще пишешь, что скоро будет замиренье с ерманцем, дай Бог, чтоб скорее, мы сильно об тебе соскучились.А в конце, как выражалась Акулина Корниловна, должны быть согревающие душу нежности, и письмо обычно, заканчивалось так: "Незабудочка - цветочек, незабудочка -- трава, не забудь меня Михей - не забуду я тебя".
Подле грамотея, вокруг стола сидят, позевая, взрослые со своими чадами. Написанное письмо, разумеется, читается вслух, всеми признаётся, что написано шибко складно. На самодельном конверте, склеенном клейстером, грамотей пишет адрес, и письмо Акулина Корниловна кладёт на божницу за икону богородицы - троеручицы, со знакомой стихотворной прибауткой: "Лети письмо, извивайся, никому в руки не давайся - дайся тому, кто мил сердцу моему". - Ну, а теперь, - говорит хозяйка, - давайте напишем письмо брату Игнату. И снова перечисляются все по имени, и от каждого низкий поклон, описываются новости о Парушке с Агашкой, и что Михею присвоен какой-то большой чин, наверно, больше енеральского. Коротко сообщается о житье - бытье их семей.
-А ты уж, Акулина про Маланью-то не пиши, шипит старуха Милодора,
- придёт Игнаха, так пусть сам и разбирается.
- А с чего это я буду писать, - говорит Корниловна, - да ведь у Истратовой Лепестиньи хвост замаран.
Грамотей не понимает разговора хозяек, он в таких делах не искушен, думает ежли у тётки Лепестиньи есть хвост, надо спросить у мамы. Письма закончены, так же склеены конверты с написанными адресами, Акулина кладёт туда же, но без прибаутки, завтра она отнесёт их на сборню для отправки адресатам. Время далеко за полночь, в каждом дворе лай собак, на разных голосах горланят петухи. Где-то под стройный перебор однорядной гармоники слышны девичьи частушки.
-Может здесь заночуешь? - спрашивает хозяйка.
- Нет, тётка Акулина, пойду домой, надо рано с батей ехать за сеном.
- Ну ладно, иди, вот тебе за работу, - и вложит в руку медный пятак или гривенный.
А на завтра или через какое-то время идёт этот грамотей к другим солдаткам и опять пишет низкие поклоны. Все эти тётки Акулины, Секлетеи, Перепетуи, и многие десятки других были неграмотные. И вот каждый вечер, а в воскресенье и день, сельские подростки грамотеи нарасхват разбирались солдатками, как самый ходовой товар. Нередко между ними бывали даже ссоры, приходилось устанавливать очередь, когда и к какой идти писать письмо.
У некоторых семей приходили домой в отпуск их поильцы-кормильцы. Стали появляться и раненые фронтовики. Как осы, жужжали, им в уши разные тетушки-кумушки о нехорошем поведении их жен. Многие встретили у себя дома чужой приплод. Немало было ссор и драк на этой почве. Натерпевшиеся холода и голода, израненные солдаты были очень злы. Своих неверных жен буквально истязали. Манарев Михаил, не последний в селе гуляка, свою супругу Елену, раздетую догола, водил по селу, избивал перед каждыми воротами и заставлял петь. Подобные случаи не единичны. Самый смешной и страшный случай был на праздник троицы. Загуляли солдатки, разумеется, пригласили своих кавалеров из молодёжи и некоторых пришедших с фронта раненых. Бойкая, пышнотелая красавица Дашка под звонкие переборы гармошки пела разухабистые частушки. Пьяная лезла к каждому целоваться. В доме и во дворе, где гуляла кампания, шум и гам стоял за полночь. В разгар гульбы пришёл с фронта её муж Серёга. Тут же Дарье последовала взбучка, на крик собрались соседи, муж Дашку в дом не пустил, увела её к себе подруга, а на завтра она куда-то из села ушла.
К концу войны чаще стали приходить солдаты, больше стало пьянок, ссор и драк. Доставалось и правым и виноватым. Бывали и такие случаи. Тимошина Агрипина женщина очень скромная, хозяйка добрая, но на лицо была сродне козе. Ни один чужой мужик к ней близко не подходил. Пришёл с фронта её Петряй. От нелёгкой окопной жизни он стал ещё меньше ростом. Стрижен под горшок, по - кержацки. Тощий, не понятно в чем душа держится. Оглядел он своё хозяйство чалую старую кобылу, однорогую корову, да с тремя хохлатками коротконогого петуха. В крытую корьём, в двенадцать квадратных метров, избу на встречу солдата собралось много гостей родственников и соседей, каждый приносил бутылку или две самогона и на закуску солёных огурчиков с капустой. За печкой у хозяйки стоял лагун с пивом. Моментально был накрыт стол. Теснота. Гости сидели за столом и на лавках поодаль от стола, некоторые даже стояли. Чокнулись по первой - поздравили солдата с возвращением. За первой последовала и вторая и третья. Развязались языки, все говорят - слушать некому. Один Петряй прислушивается к разговорам, не скажут ли что плохое про его жену. Нет, наоборот, ставят её в пример. Кто-то спьяна пробурчал - да кто на неё посмотрит. Ох, как вскипел Петряй, рванул себя за грудь гимнастёрки, но крепкая, солдатская роба не поддалась. Петряй сорвал с головы жены платок и заорал:
- Тебя мужики - то не любят, другие солдатки и суразов - то наносили, а у тебя и кобыла - то не жерёбая, да и ты без брюха, снесла одну Алку. Тебя и я не люблю.Одних били за измену, а Агриппине досталось за верность. Шло время, нагульный приплод с каждым месяцем возрастал. И вот эти, военных лет нагульные "телятки", в наше время уже дедушки и бабушки, нянчат своих внучат.
Шли дни, месяцы, годы. Одни больные и искалеченные приходили с фронта, другие уходили. Слезы и горечь были и при встречах, и при проводинах. В каждом доме переживали радость и горе по-своему. И таких солдатских семей было в нашем селе более двухсот. Что взамен погибших дала Родина их семьям? К примеру, Тоболов Иван Степанович в 1916 году был убит "За веру, царя и отечество", как тогда балабонили во всех церквях и присутственных местах. Его брат Финадей в возрасте 17 лет уже при Советской власти в 1921 году, будучи комсомольцем, был послан на ликвидацию Волчихинского восстания, где был и убит - погиб тоже за Родину, только не старую, а новую. Стариков же Тоболовых, иссохших от горя и слез по сыновьям, за какую-то мельничонку безжалостно и несправедливо репрессировали и сослали на север. И это не единственный пример в нашем селе.
Год 1917, четвертый год войны, принес, особенно для старух, "страшные вести" о свержении батюшки-царя. Много в селе было разговоров, много сожалений и воздыханий не только поседевших столетних бабушек, и дедушек. Например, Ефремовна истерически со слезами кричала:
- Да не верьте вы, бабоньки, что будто бы батюшку царя свергли со святого престола. Такие слухи разносит сам сатана. Царь нам богом дан, богом и будет взят.
А Артамоновна, собирая у себя разного возраста женщин, кликушествовала всхлипывая:
- Огневовался на нас Христос за грехи наши. Отказался от нас и батюшка-государь, ушёл он пешком с сударыней и со своими детушками в град господен - Ирусалим. Идите в храм и молите попа служить молебен. Точит нас зелье да блуд. Посыпятся с неба стрелы каменные, полетят на нас змеи огненные, испепелят наши тела грешные.
. Были и другие, которые также с причитанием скулили, проклиная сатану, столкнувшего с престола божьего помазанника. Были в деревнях старики, которые пророчили людям беды и несчастья. С копной седых волос, дед Александр Свиридов издали походил на филина. Всё его имущество состояло из хаты, ножной швейной машины и жены Поли, которая на тридцать лет была его моложе. Был у него ещё кот, которого он звал Мукуль. Дед считал себя персоной духовной. Он также пророчествовал:
- За тяжкие грехи господь нас наказует. Не от всего сердца мы молимся богу, не все постуем, не открываем своей души на исповедях, не даём лепту храму божьему. Скудеет вера. Мутит наши умы нечистый. Настаёт конец света, ждите второго пришествия. Вот-вот спустится с небеси сам Иисус Христос судить живых и мёртвых. Будете гореть в огне, и кипеть в смоле. Уготован вам ад кромешный.
В то время в Тележихе все женщины и дети были верующими, и если не все, то многие мужики, особенно старики. А тут еще и поп в своих проповедях тоже стращал карой за тяжкие грехи. И кара эта пришла на долгие годы, многим поколениям.
* * *
Жил в селе Мартын Павлович Еманов. Весьма интересный был тип, с разносторонними познаниями. Откуда появился этот "приблудный сын", - никто не знал, да и не спрашивал. Раньше в каждом селе проживало не мало пришлого люда, ни кто у них документы не проверял и не требовал, сошлют варнака за какие-то уголовные дела, и гуляй себе из села в село по всей матушке Сибири. Приехал он к нам задолго до революции. Было ему тогда более сорока лет, роста не большого, кряжистый, очень подвижный, про таких в народе говорят "на боку дыру вертит", глаза цыганские, резучие. Ко всякой теме разговора у него шутка да прибаутка. Хоть неделю слушай, всё будет рассказывать, а где правда или ложь - проверить трудно. Сначала приютила его у себя на фатеру вдовушка Вера, потом они слюбились, но уж приплода от них не было. У Веры была кличка "заденка", так вот по Вериной кличке и Мартына все стали звать, только более прямлинейно, по - крестьянски. Сначала он злился, со взрослыми ругался, а за ребятишками с палкой гонялся, потом свыкся. Любил он точить "балясы", знал вкусы слушателей, в его рассказах, где надо, сквозил и едкий юмор и серьёзные деловые житейские примеры. Обширны были его познания в географии России и Сибири. Часами рассказывал о себе, о людях, о событиях и явлениях во многих губерниях. На войну он взят не был, но в пятнадцатом или шестнадцатом году куда-то из села уезжал, и не было его несколько месяцев.В одно из воскресений, после обедни на горке, возле артельной лавки, собралась большая толпа. Были там и мужики, и женщины, и ребятишки. Тема разговора одна: что теперь будет, как жить без царя-батюшки? Шум, галдеж, но можно было хорошо расслышать, как громким, отчетливым голосом, словно читая по бумажке, говорил с третьей ступеньки крыльца, фронтовик Федот Горелов:
- Товарищи! Разве кормил нас царь? Разве помогал работать нам на полях и в хозяйствах? Вон у Лобанова Фоки да у Рехтина Зеновея шестнадцать детей у двух, а рабочих рук - по одному в хозяйстве, как прокормить столько ртов. Помог им чем-нибудь царь? Ведь мы работаем на царя! Создаем ему богатство. Он самый крупный помещик в России! Кто затеял с немцем эту кровавую войну? Царь. Кто послал на эту бойню из села две сотни мужиков, таких вот, как я? Царь! Кто нас искалечил? Он же. Кто оставил без отца - больше ста ребятишек? Царь. Вон стоит, плачет Тоболиха. Кто убил ее двух сыновей - Ивана и Федора? Царь!".
Раненый фронтовик Иван Борисов, заглушая разноголосый гул, надтреснутым голосом громко выкрикнул:
- Товарищи! Вы, наверное, все слышали о большевиках. Они за народ, они против войны, вот нам такое правительство и нужно. Надо голосовать за большевиков! Главного виновника войны - царя свергли и правильно сделали! Но править страной остались его министры, а они все помещики, заводчики да генералы в золотых погонах. Легче нам от них не станет.
Перебивая один другого, выступали и не фронтовики. Мартын Палыч, переходя из одного конца в другой среди толпы, слушал всех внимательно, в разговоры не вступал. Но черезмерное соболезнование по темноте своей многих женщин о матушке- государыне злило его, и он решил выложить здесь перед миром всё, что наболело у него на душе. Рассказать кто он, что знает, почему здесь. Он протолкнулся на самую верхнюю ступеньку и, будто куда - то торопясь, сдёрнул с головы картуз, поднял его в руке и крикнул в толпу:
- Теперича я буду говорить, слухайте. Народ медленно угомонился, кто-то крикнул
-А ну, Палыч, режь правду-матку!
- Так вот миряны, православные христиане, уж такая меня сейчас сердитка взяла, аж вот здесь закололо. Слухал я этих копалух - горбатух, кои днем бодливы, а ночью боязливы. Они шибко печалятся о матушке сударыне. Она что им, родня какая, или вместе маленькими в куклы играли да куделю пряли, али подружкой была, да замуж за царя уплыла, а их не взяла. Да знают ли наши бабы, кто такая была эта матушка - государыня. Она ведь вовсе не наша, не русская, а иностранка. Если захочет на двор, то не знает, как и сказать по нашински. Лепечет по немски или по хранцузски. Захочет выпить и загуторит " их вль тринкен шнапс" - тут ей прислужницы, тоже енистранки, волокут на золотом подносе заморскую шнапу, вина значит. Каких она кровей - не поймёшь. Мать её англичанка, бабка голанка, а прабабка испанка. Да молва идёт, будто она сураска. - Тут визгливо закричала богомолка, которой побаивались в селе, говорили, что она урочит ребятишек, после её острых шуток они, якобы умирают. - Эй, ты что плетёшь Мартын Сракин? Окрестиь, раб божий, да ведь у неё, у матушки, и имечко - то русское Лександра Фёдоровна. Палыч отпарировал - Шиш тебе в пуп Егоровна, нчевошеньки ты не кумекаешь, темнота, сидишь в своей берлоге возле омута и паришь на печке свою толстую хавронью. Я ещё не то скажу. Она вовсе не Лександра а Алиса, это понимать надо. А величаний у немчуры нет. А при дворе, при её особе мужики со срамными фамилиями - Пудельман, Пузоштеин, Пуполен - всё графы бароны да князья. Только один доктор русский - Боткин.
Обработал её, вашу сударыню, мой кум, он в наставниках духовных у ей. К нему я и ездил в гости, много чудес рассказал мне про жизнь царску, да погостить пришлось не долго. Упоминание о куме многих заинтересовало. Фронтовики в армии и разных госпиталях достаточно наслышались о каком - то пройдохе, которого называют Гришкой Распутиным, верить не хотелось, но как знать, загадочный человек этот Мартын.
- Палыч, расскажи нам о своей гостиной поездке к куму - то. Но Павловича не надо было заставлять или просить, он и сам давно хотел рассказать односельчанам о своей горькой судьбе, какими ниточками он был связан с человеком, которого зовёт кумом, но для таких разговоров до этого раза не было ни места, ни времени.
- Раззагнетили меня эти заступницы сердобольные со своей государыней. Дуют одна другой в уши. Крестись темнота, клади поклоны, мочи слезами запоны, молитесь самому савоху, чтоб послал ей смерть поскорее да бросил её чёрную душу в котёл с кипящей смолой. Ить в войне она столько же грешна, сколько её муж царь Миколка. Это понимать надо! Она царём - то вертела, как хотела. Типерича снюхалась с моим кумом - то, и стали они каждую неделю менять министров до генералов. Заготовят приказ, да на подпись, а царь и подмахнёт. Даже главного князя Михаила заставили сбросить с поста. Ить послушался их царь - то, взял под себя командование всеми силами, а дядю Михаила спровадил на Кавказ. А какой из царя главный, он не генерал, а только полковник и то не всамоделишный, он и строя - то не знает. Видит, что его сударыня крутит - вертит и всё по указке богом посланного наставника, перечить ей боится. Дела идут всё хуже да туже. Теперича до кума дошёл, слухайте! Сам я тоболяк - это значит из города Тобольска. У родителей нас было ровно столько, сколько гвоздей в двух подковах. Я старшой. Отец ишачил грузчиком, подрабатывал с малолетства и я. Потом ушёл работать молотобойцем, стал помахивать пудовой кувалдой. Крепость во мне росла, силёнкой наливался. Бывало коня ковать в станок ставлю, схвачу за бабку - ни какая сила из руки не вырвет, мог переломить в живом месте. С приятелем Агафошкой мы любили заглядывать и покоштоваться в одну чайну в глухом переулке, он и назывался - то Разбойным. Ну, как водится, в таких злачных местах было не мало и шлюх - одни покормиться, другие на чужое напиться, третьи опохмелиться, словом, малина. А мы были молодые, в самом прыску. Было это на троицу, пошли мы с Агафохой на Разбойный. Там как сельдей в бочке, от варева пар, от курева дым, пьяным пьяно, в сенках на полочках еле светят лампёшки, крутятся вокруг столов бабёнки, кое - где ссоры. Нашли мы в дальнем углу два места, стол заняли. Агафошка приволок ешё две табуретки. Смотрим, возле двери так смирненько стоят две девки, головёнки в кудряшках и зыркают на нас своими гляделками. Мы между собой смигнулись и пальчиком их поманили. Присели они легонешко на краешки табуреток. Спрашиваем, что им заказать, отвечают, что вам, то нам. Налил я всем сивухи, только бы ко рту поднести, как вдруг дверь с треском во всю ширь распахнулась и вваливаются три дюжих молодца. Впереди высокий детина, с шапкой взлохмаченных черных волос, рожа, как сажей намазана, сплошная щетина как мох на болоте, глаза чёрные, симпатичный чертяка. Одет по - купечески в плисовые шаровары, красная рубаха, подпоясан гарусным поясом с кистями, в яловых сапогах. Кто - то из них крикнул: