Страница:
печальное открытие лишило Игоря Петровича не только остатка сил, но и
дара речи. Он сознавал, что молчать самоубийственно, надо немедленно
противопоставить нечто убедительное намекам, да что там намекам -
обвинениям Стукова. Но не мог вымолвить ни слова в свою защиту.
И тут Стуков неожиданно бросил ему спасательный круг:
- Может быть, Круглова перепутала чего-нибудь? Так вот, Игорь
Петрович, чтоб у нас с вами тоже не возникло путаницы, вы, пожалуйста,
припомните тот вечер, скажем, часиков с шести и до отхода ко сну.
Восстановите, с кем общались, что делали, когда и как вернулись домой.
Напишите все собственноручно. Думаю, вам это не составит труда. Погоду
и ту помните отлично, а прочие подробности, конечно, у нас в памяти.
Ночь та для всех памятна. А потому мы для точности спросим об этом
совместно с вами Круглову и еще кое-кого... И тогда все станет ясно.
Мы оба изрядно устали. Ступайте отдохните, подумайте, а утром,
пожалуйста, ко мне. Утро вечера мудренее. Продолжим на свежую голову.
Пока Василий Николаевич Стуков, все более досадуя на Постникова,
безуспешно пытался разбудить в нем совесть и искренность, в соседней
комнате Денис Щербаков встретился с очевидцами событий той ночи.
Первым был Владимир Семенович Поляков - водитель машины, которая
10 января 1978 года повезла по домам рабочих вечерней смены ДОЗа.
Теперь Поляков был на пенсии, крепко прихварывал. Вошел, с трудом
справляясь с одышкой, однако отмахнулся от предложенного Денисом стула
и сказал колюче:
- Я о ваших правилах, товарищ следователь, кое-что начитался и по
телевизору насмотрелся. Знаю, что вопросы задаете только вы, но
позвольте и мне задать вам вопрос, поскольку, извиняюсь, гражданская и
человеческая совесть прямо-таки скребут мне душу. Повстречал на днях
Степана Касаткина, козырем, понимаешь ты, ходит. И права ему на
блюдечке поднесли. Так вот, интересуюсь я, товарищ следователь, да и
многие затылки чешут: как же получается, где же здесь
справедливость!.. - И не без ехидства прищурился на Дениса. - Так что
предупреждаю, куда бы вы следствие ни поворачивали, я от своих прежних
слов не отступлюсь ни на шаг. Я ведь не как некоторые, у которых в
городе Степан, а на селе Селифан. Да еще к тому же собственные
домыслы. Я рабочий человек, хотя и пенсионер, и про знак ветерена на
своей груди тоже помню. Был я первым свидетелем по этому делу и
останусь им. Я не с крыльца ДОЗа шоссейку просматривал. Я самым первым
увидел лежавшего на дороге Селянина, и на моих глазах Касаткин его
давнул, а после этого из головы Юрия хлынула кровь... Так какой же
здесь к лешему несчастный случай?..
Денис, удивляясь легковерности иных обывателей и живучести
предрассудков в таких населенных пунктах, как Таежногорск, учтиво
сказал:
- Все правильно, Владимир Семенович. Селянин лежал на дороге, и
Касаткин задел его колесом своей автомашины, и кровь после этого
хлынула из головы Юрия... Так вот, чтобы следствие не уклонилось
никуда в сторону, расскажите все как было тогда, все по порядку. В ту
ночь вы оказались как бы впередсмотрящим...
Поляков не без раздражения тем, как ловко и вежливо отвел
следователь его вопросы, утвердился на стуле, перевел дух и заговорил:
- Был я, значит, в ту ночь в гараже дежурным. Автобуса у нас нет,
людей развозим на грузовой с будкой в кузове. В одиннадцать пересменок
на заводе, подал я во двор свою карету. Сели в нее люди, и двинулся я
к Катиному логу. Там я высаживал Агафью Мохову... Ехать было тяжело,
видимости никакой. Тянул я всего километров на сорок. Проехал минуты
две - это чуть больше километра от ворот завода, и тут показалось мне,
что на дороге что-то чернеет вроде. Я подумал: уж не березу ли ветром
своротило? Притормозил, направил фары. Нет, береза на месте, а рядом с
ней поперек дороги чернеет не то человек, не то зверь. Остановился я,
значит, выскочил из кабины, стучусь к своим пассажирам в будку:
ребята, мол, лежит кто-то на дороге. Ну, повыпрыгивали, присмотрелись:
человек лежит, прильнул к гравию, как к подушке. Кинулись мы к нему -
и тут сзади бортовой ГАЗ с кузовом под тентом. На такой скорости
шарахнул что нас всех только ветром обдало, а он - колесом по
лежачему. Того беднягу аж вдоль дороги развернуло. Кровь растеклась по
шоссе... Добежали мы до него, ахнули - Селянин Юрий. Пульса нет...
Поляков с усилием выровнял дыхание, долго молчал, видно, снова
был мысленно на той дороге.
- Потом я уже узнал, что это Степан Касаткин так его... Только
если по правде, то у Касаткина хотя и большая вина, что пьяный гнал
километров восемьдесят, а есть хоть маленькое да оправдание. Из-за
моей машины не мог он видеть лежавшего Селянина, обогнул он меня
правильно, а затормозить уже не поспел, я ведь до Селянина не доехал
метров десять...
- Выходит, Владимир Семенович, шоферские права Касаткину, правда,
не на блюдечке, но вернули не совсем зря, - с усмешкой заметил Денис,
- коли, по вашим же словам, не мог он видеть лежавшего Селянина.
- Нет! Виноват Степан, и крепко. Нас всех он не мог не видеть.
Гнал с такой скоростью, что половина моих пассажиров могла на шоссейке
остаться.
- Владимир Семенович, то, что могло случиться, но не случилось,
закон в вину не ставит. Значит, "скорую" и милицию вызывали сами
рабочие?
- Всех опередил Федор Иннокентьевич Чумаков. В ту ночь он
какими-то судьбами оказался на заводе. Он и вызвал. Только зачем?
Могильщик требовался - и больше никто.
- А когда вы повезли людей по домам, видели вы Чумакова во дворе
или в цехе?
- Нет, не заметил.
- Не обратили внимания, в кабинете директора вашего завода были в
тот момент освещены окна?
- Вроде бы нет. Стояла темень.
- Когда же в тот вечер вы впервые повстречали Чумакова?
- А когда он прибежал на место происшествия... Хоть и здоровый
мужчина, а не хуже наших баб, только что в голос не причитал. Больше
всех суетился над Юрием. Даже искусственное дыхание делать начинал.
Хотя всем ясно было - это без толку. А потом, когда лейтенант Сомов и
доктор Шилов прибыли, он все им твердил про то, как Юрий Селянин
сильно пьяным был в вечернем кафе и на ногах не стоял... А еще очень
злился на Степана Касаткина. Меня в погоню за ним послал и кричал, что
таких мерзавцев, как Касаткин, без суда расстреливать надо на месте.
Мне капитан Стуков пенял потом, что не должен был я с места
происшествия уезжать, поскольку лейтенант Сомов фиксировал следы
случившегося.
- Владимир Семенович, дело прошлое, скажите откровенно, лейтенант
Сомов был в нетрезвом состоянии?
- Да, припахивало вроде бы от него. Позже я узнал, что сына он
женил как раз. Так что вызвали его со свадьбы.
- Вы подписывали протокол осмотра места происшествия?
- Вроде подписывал чего-то.
- Как по-вашему, все в нем точно указал лейтенант Сомов?
- А чего там указывать-то? Береза эта и сейчас на месте. Я уж
говорил вам, Селянин лежал возле нее. А следы? На гравии, да еще в
метель, какие там следы.
Денис внимательно слушал Полякова, но в памяти неожиданно очень
отчетливо прозвучал, казалось, позабытый уже голос сержанта Родченко -
водителя газика в райотделе:
"Чему тут меняться, да еще сильно? Пожалуй, против того только та
перемена и есть, что в заплоте ДОЗа, вон там, за кюветом, дыру
заделали. А тогда торчала, человек в нее свободно пролезть мог, даже и
с плахой".
Еще не полностью осознав важность этой неброской, на первый
взгляд, подробности, Денис спросил:
- Значит, никаких особых примет и следов? И заводской забор был в
полном порядке, и снежный наст нигде не нарушен?
Поляков сначала удивленно, потом как бы ошарашенно посмотрел на
следователя и даже ладонью себя по колену прихлопнул:
- А ведь правильно, язви тебя! Напротив той березы в заводском
заборе дыра торчала, ее вскорости после всего заделали. А что до
наста? Так был он порушен, и крепко. Бросилось мне в глаза и мужикам
тоже, что в кювете, опять же аккурат напротив березы, яма чернела,
ровно в ней медведь кувыркался. Или застрял человек. Я еще подумал,
что Юрий Селянин по пьянке в кювет свалился, выбрался и на дороге
отлеживался.
"Дыра в заборе. Чернела яма в сугробе... Черные дыры в космосе -
загадки науки", - вроде бы без связи с рассказом Полякова подумал
Денис, но спросил деловито:
- А еще каких-либо следов в кювете не было?
- Да вроде бы ничего не видел. Хотя, я вам говорил уже, пуржило,
могло и замести.
- Одежда Селянина была в снегу?
- Да нет. Видно, недолго он лежал, запорошить не успело.
Поляков замолчал, с хитренькой усмешкой посмотрел на Дениса,
напомнил подчеркнуто вежливо:
- А от моего вопроса вы уклонились, товарищ следователь. Я о том,
что кровь из головы покойного хлынула на виду у всех после того, как
Касаткин колесом его развернул на дороге. Как же это понимать? Причина
и следствие...
- Мертвым был Юрий Селянин к моменту толчка его машиной
Касаткина. Мертвым на дороге лежал! - с грустью ответил Денис. - Вот
так оно было, Владимир Семенович. Эксперты отметили, что кровь после
удара Селянина чем-то по голове скопилась в его шапке, а когда его
машина Касаткина резко развернула, она хлынула на дорогу. Вот вам,
Владимир Семенович, и очевидность, и причина, и следствие... Логика
говорит: после того - не значит вследствие того. А верующие люди
раньше утверждали: если что-то кажется тебе - перекрестись. Ну, а мы,
безбожники, исповедуем: показалось, даже увидел, подумай, и крепко
подумай, что к чему...
Афанасий Григорьевич Охапкин сидел перед столом Дениса, далеко
выставив перед собой негнущуюся ногу. Был он седоголов, но в движениях
не по-стариковски проворен. А вот на вопросы отвечал раздумчиво, не то
нехотя, не то скрыть пытался что-то.
- И давно вы в ночных сторожах?
Даже и на это Охапкин ответил не сразу, прикинул сроки в уме:
- А с той поры, как объявилась в наших местах ПМК и открылся ДОЗ.
- Вздохнул и признался более словоохотливо: - Надоело числиться за
собесом с самой войны. Да и не шибко денежно оно. А тут какой-никакой
приработок, да и на людях.
- Начальство часто по ночам будит?
- Начальство ночами крепче нашего спит, - назидательно сказал
Охапкин. - А мы, сторожа то есть, на посту согласно инструкции. Спать
нам не положено. Хотя, по правде сказать, на моем объекте - никаких
происшествий.
- Как же никаких происшествий? - стал заходить со стороны Денис.
- Два года назад почти напротив вашей сторожки погиб при загадочных
обстоятельствах Юрий Селянин.
Охапкин посидел молча, будто даже это известное всему району
происшествие ему требовалось припомнить:
- Да, погиб. Царство ему небесное... Это вы, значит, про ту ночь,
когда меня Федор Иннокентьевич навестил. - И настолько сильным, может
быть, даже болезненным было в душе Охапкина это воспоминание, что он,
не дожидаясь вопросов следователя, заговорил пространно: - Обошел я в
ту ночь оба вверенных мне склада, вернулся к себе в сторожку...
- Не скажете, в котором часу вернулись? - прервал Денис.
- Часов нет при мне, но зашел я к себе, должно быть, за полчаса,
как шум поднялся на дороге. Значит, в пол-одиннадцатого примерно.
Только взялся я за дратву - валенки подлатать старухе, вдруг грохот в
дверь, будто миной шарахнуло по землянке, как нас в сорок третьем году
подо Ржевом. Я опешил малость, замешкался, доковылял до дверей,
открыл, а там сам Федор Иннокентьевич, будто дед Мороз, только на
бровях нет снега. Вообще-то, он уважительный мужик, всем работягам и
руку подаст, и по имени-отчеству величает... А тут, видно, чем-то
сильно был раздосадован. Даже, извиняюсь, матом меня, инвалида...
Спишь, говорит, старый хрен. Я, говорит, все кулаки оббил о дверь,
пока тебя добудился. Говорит, я обошел все твои объекты, в сугробах
досыта накупался, размести дорожки ленишься. Я подумал: когда это он
успел объекты обойти, когда я сам только что в сторожку со складов
явился. Так-то, говорит, ты охраняешь вверенную тебе ценную
социалистическую собственность. И еще напустился на меня: "Почему дыра
не заделана в заплоте, через нее не только тесину, а медведь пилораму
уволочь может". Вроде бы позабыл, что это вовсе не мое дело. Я,
понятно, объясняю ему, что уже совершил положенный мне обход и вовсе
не спал. Федор Иннокентьевич в конце концов отмяк душой, человек-то он
отходчивый, выпил ковш воды. Расстались мы с ним по-хорошему, я с него
еще снег голичком немножко обмахнул...
Она прикрыла за собой дверь бухгалтерии, приветливо взглянула на
ожидавшего ее в коридоре Дениса Щербакова и сказала как старому
знакомому:
- Я знала, что вы придете. Слух по поселку: снова подняли дело
Юрия Селянина. А я - Татьяна Матвеева, в прошлом - Солдатова. Вас
интересует только Солдатова...
Последняя любовь Юрия Селянина не взяла бы приза на конкурсе
красоты. И ростом невеличка, и станом полновата, и черты лица вовсе не
классические. Круглое лицо с ямочками на румяных щеках. Но во взгляде
светло-серых глаз - такая доброта, спокойствие и основательность,
которых нельзя не увидать и которые, скорее всего, привлекли к ней
смятенную душу Юрия Селянина...
- Я сразу догадалась, что вы из этих... как их... органов.
- Правоохранительных, - подсказал Денис и представился.
- Ясно. После гибели Юрия, - лицо ее потемнело, - меня и Колю уже
расспрашивали про тот вечер. - И забеспокоилась: - Здесь, в коридоре,
все время ходят и хлопают дверьми. Не получится у нас с вами
разговора. Если бы вы были комиссар Мэгре или сыщик Пуаро и вообще
жили бы где-нибудь в Париже или в Риме, пошли бы мы с вами в
какой-нибудь погребок и заказали бы там по чашечке кофе, а то и по
рюмочке как его... кальвадоса, и там бы вы услышали от меня все, что
вас интересует... Но в Таежногорске кафе только вечернее, днем -
обыкновенная столовая, где подают отварную мойву прошлогоднего завоза.
Там не поговоришь. На улице еще холодно. Поэтому вот что, Денис
Евгеньевич, двинем-ка к нам домой...
Денис поблагодарил и, обескураженный Таниным позерством, - нет ли
в нем стремления спрятать тревогу? - покорно дал ей взять себя под
руку и подравнял свой размашистый шаг к ее семенящей походке.
Николай Матвеев оказался русоволосым парнем огромного роста, с
задубелым от ветра лицом. Спортивная куртка, казалось, расползется по
швам на его саженных плечах.
Перехватив недоумевающий взгляд мужа, Таня сказала
предупредительно:
- Знакомься, Коля. Это товарищ Щербаков, капитан милиции. Ты же
слышал: опять интересуются, как погиб Юра Селянин, и Денис Евгеньевич
желает поговорить все о том же, о последнем ужине с Юрием...
Таня, Юрий и Николай повстречались три года назад в том самом
вечернем кафе, где год спустя провели свой последний вечер.
Юрий и Николай сидели за столиком, разомлелые от духоты, выпивки,
обильной еды, оглушенные лязгом музыкального автомата. И оба
одновременно разглядывали в толчее танцующих темноволосую невысокую
девушку. Танцевала она радостно, самозабвенно. Всплескивали над
быстрыми плечами струйки темных волос, взлетали над головой руки,
жарко блестели в улыбке глаза и зубы...
- Вот это девчонка! - ахнул Юрий.
- Сильна! - поддакнул Николай.
- Не знаешь кто такая?
- Вроде бы Василия Ивановича Солдатова дочка. Но раньше не
встречал ее здесь.
Юрий, потом Николай пригласили девушку на танец, а там подсели к
столику, за которым она сидела со своими подружками. Юрий завязал
разговор с ней, как со старой знакомой, Николай застенчиво помалкивал.
Вскоре парни узнали, что она действительно Таня Солдатова, заканчивает
в областном центре финансово-экономический техникум, приехала сюда на
преддипломную практику и уже получила распределение в Таежногорскую
ПМК.
- Так что, мальчики, возвращаюсь в родные места, - сказала она с
удивительной своею улыбкой. - И заживем мы все вместе...
- Вместе-то чего хорошего? - простодушно возразил Николай. -
Вдвоем жить надо. Когда вдвоем - семья.
- Вон ты куда загадываешь, не рано ли? - засмеялась Таня. - Я
пока не собираюсь замуж. Даже и за тебя... богатырь-красавец...
- А уж за меня, маломерка, и подавно, - ввернул Юрий.
- А может, маломерки мне больше нравятся. Я ведь и сама
невеличка. Может, влюблюсь в тебя с первого взгляда...
Николай заметно помрачнел. А Юрий сказал непонятно:
- Ненадежная моя любовь, Таня. Нынче - князь, завтра - грязь.
- Ой, да ты, оказывается, мрачнющий, - разочарованно заметила
Таня. - Ладно, мальчики, давайте пока просто танцевать...
Когда парни у ворот Василия Солдатова простились с Таней, Юрий
подождал, пока за ней захлопнулась дверь в сени, ухватил Николая за
локоть и сказал твердо:
- Вот что, Коля-Николай, я вижу, ты на Татьяну тоже положил глаз.
Все понятно. Так вот что, Николай, чтобы нам не изломать из-за нее
нашу дружбу и не стать врагами по-страшному, давай договоримся:
никаких свиданий наедине, тем более - объяснений, всегда и всюду
только втроем. И пусть она, как говорят в ООН, сделает свободный
выбор...
- Да вроде бы так. Вроде бы правильно. Все, как в ООН. Кому
судьба, тому и фарт.
- Фарт что, фарт всегда в наших руках. Тьфу! Тьфу!.. - вроде бы
покрасовался Юрий перед приятелем. - А вот судьба? Судьба, Коля, дело
туманное...
За год никто из них не нарушил уговор. Если Николай работал в
вечерней смене, Юрий не показывался у Тани. Если Юрия отправляли в
командировку, Николай всячески уклонялся от встречи с девушкой.
В тот непогожий январский вечер они завернули в вечернее кафе
тоже втроем.
Сели за столик, обогрелись. Николай внимательно оглядел Юрия,
встревоженно заметил:
- Ты сегодня какой-то вроде бы не такой. Лицо горит, глаза
блещут... Вроде бы лихорадка у тебя...
- И правда, Юра, - согласилась с Николаем Таня. - Какой-то ты
встопорщенный, что ли.
- А, ерунда, - беспечно отмахнулся Юрий. - Ветром нажгло, вот и
горят щеки.
Заказывал Юрий ужин с напугавшей Таню жадностью:
- Куда так много? Будто купец в старину...
Юрий накрыл своей ладонью лежавшую на столе ладонь Тани,
искательно заглянул ей в глаза и сказал робко:
- Догадливая, Танюша. - И признался вроде бы шутливо, но с
несвойственной ему отчаянностью: - А вообще-то, к месту про купцов.
Сегодня мне охота напиться именно по-купецки. Так, чтобы по мордасам
лупить кое-кого, зеркала, посуду...
- Ничего себе. Скромное желание, - напряженно засмеялась Таня. -
Может быть, мы уйдем, Коля? Пусть он один дерется и ломает все
вдребезги.
- Вроде уговор же у нас, - возразил Николай, - чтобы всюду
втроем.
Едва официантка подала заказанное Юрием, он, не притрагиваясь к
еде, с жадностью опорожнил фужер водки. Посидел, словно бы закаменев,
наполнил фужеры шампанским и сказал глухо:
- Коля ты мой, Николай! Давно я порывался сказать тебе, как в той
частушке: сиди дома, не гуляй. Да все не поворачивался язык. Уговор
наш, дружбу нашу с тобой ломать не хотел. Ты знаешь, Коля, слово свое
я держал твердо. Ни разу Танюшу за руку не взял за твоей спиной,
ласкового слова не шепнул ей. - Он заслонил ладонью глаза от света и
сказал еще глуше: - Один я знаю, чего это стоило мне... Ведь люблю я
Таню больше жизни, больше матери своей люблю...
- Ты, парень, что-то вовсе с тормозов соскочил, - испуганно и
осуждающе сказал Николай. - Видно, сегодня водка тебе не впрок Уговор
же у нас...
Юрий смотрел прямо перед собой и, казалось, не видел покрасневшей
до слез Тани, но все же уловил мгновение, когда она попыталась встать.
Мягко, но властно накрыл своей ладонью ее ладонь на столе и сказал,
словно они были наедине:
- Не уходи, Таня. Прошу тебя. Трезвый я. И к тебе со всей моей
душой. Хочешь, при всех на колени перед тобой встану... Только ты
одна, Таня, спасти меня можешь. Уйдешь, значит, все - гибель мне, без
тебя нет для меня ни жизни, ни солнца, ни стариков моих, никого. И сил
моих никаких нет, не выгрести мне без тебя к берегу... Люблю я тебя и
при нем, при Николае, прошу тебя, Таня, стать моей женой. А откажешь,
с любовью этой уйду в могилу!.. - И, точно лишь сейчас вспомнив о
Николае, всем телом крутанулся к нему и заговорил умоляюще: - Ты,
Коля, зла не держи на меня. Знаю, что только ты мой истинный друг,
прочие так... собутыльники на дармовщинку... Ты пойми меня правильно,
друг единственный, найдешь ты еще свою судьбу и любовь, а мне без Тани
не жить... - И, низко склонившись над столом, приник губами к
дрогнувшей руке Тани.
Таня растерянно оглянулась на соседний столик, где перестали
звенеть рюмками и ножами, прислушиваясь к словам Юрия, сглотнула слезы
и спросила гневно:
- Ты что, артист? Новую роль репетируешь? Чувствуется богатый
опыт и навык! Только я не Лидия Ивановна Круглова, перед которой все
поселковые кавалеры ползают на коленях и ручки ее целуют! И не пугай.
И могила тебя минует, и прочие страсти... И у нужного берега ты
вынырнешь... А что до твоей необыкновенной любви ко мне, то спасибо,
конечно. Только вот беда, нечем мне тебе ответить. Нет у меня любви к
тебе. Нет! - Она словно задохнулась на этой фразе, договорила грустно:
- Ты уж прости меня за это. Но сам понимаешь, разве кто волен в любви.
А если уж честно... Я люблю Николая и пойду замуж только за него, если
он, конечно, возьмет меня...
- Да что ты, Танечка... Да я! - Губы Николая дрогнули,
покривились, казалось, он заплачет.
Юрий медленно и тяжело, точно она была перешиблена, снял свою
руку с руки Тани и сказал:
- Куда ни кинь - кругом клин. Может, ты и права, Танюша. Может,
ясновидица ты! Какой я против Николая жених! У него бульдозер в руках.
И сегодня, и завтра, и до скончания дней. А я нынче - князь, завтра -
грязь. Кончилась моя карьера. - Он снова заслонил лицо ладонью, не то
от света, не то от любопытных взглядов, и сказал с неожиданной
лихостью: - А! Все, как говорит один мой недобрый знакомый, гримасы
бытия... Я с вами, друзья мои, последний нонешний денечек... Нынче -
здесь, завтра там. Да так далеко, что и в лупу это место не
рассмотришь на карте. А поскольку на свадьбе мне у вас не быть, вот
тебе, Таня, мой свадебный подарок! - Он быстрым движением извлек из
кармана коробочку, раскрыл ее и надел Тане на палец золотое
кольцо-веточку с тремя крохотными лепестками и с
тычинками-бриллиантиками посередине. Сказал с горькой усмешкой: -
Вознесся я в мечтах, думал, станет обручальным это колечко, а теперь
вот примите, как говорят дипломаты, уверения в моем совершенном к вам
почтении... - Лицо его потемнело, голос стал сдавленным: - Между
прочим, на кольце, под лепестками, буковки Т. С. Думал - Татьяне
Селяниной, а сейчас просто Татьяне Солдатовой.
Таня взглянула на свой палец, этикетку на кольце и сказала мягко,
но решительно:
- Ты прав, Юра. Коля мой - обычный бульдозерист, я - рядовой
бухгалтер. И такие дорогие подарки нам отдаривать нечем.
- Правильно, Танюша, - с облегчением сказал Николай. - Не к лицу
нам такие подарки.
- Стало быть, и в этом прокол. Что же, на нет и суда нет. - Юрий
сам снял с пальца Тани кольцо, осмотрелся, обрадованно крикнул
попавшейся на глаза официантке: - Эй, Тася, ты, кажется, Сергеева. Так
что все буковки сойдутся. Иди-ка сюда, озолочу тебя... На память от
бывшего Юрки Селянина. Может, ты хоть когда вспомнишь, что был такой в
поселке.
Тут Юрия властно крутанула за плечо чья-то сильная рука. Перед
ним стоял и пепелил его взглядом суженных яростью черных глаз Федор
Иннокентьевич Чумаков.
- Ты что тут выступаешь, молокосос! Устроил, понимаешь,
спектакль! То в дон Кихота играешь и Дульсинею Тобосскую, то
бижутерией разбрасываешься! Напились, понимаете, до потери сознания и
ориентировки. Не можете водку, пейте кефир. Безответственность! Только
позорите честь нашего славного рабочего коллектива. А ты, Тася, -
начальственно кивнул он поспешившей на зов Юрия официантке, - ступай и
продолжай работать. И не слушай этого суслика. Устроили, понимаешь,
представление!
Юрий скинул со своего плеча руку Чумакова, сказал с дерзкой
усмешкой:
- А, ясновельможный товарищ Чумаков! Собственной персоной.
Ужинаете, значит, с народом. Трогательно, аж слеза прошибает... А вот
чужие разговоры подслушивать - нехорошо!.. Нехорошо, Федор
Иннокентьевич, как вы любите говорить, аморально! И не бижутерия это,
а мои деньги и мой каприз. И никакой я не член рабочего коллектива.
Это вон Николай рабочий человек. А я - порученец, как говорит мой
отец, Селянин Павел Антонович, при вашей особе.
Большие выпуклые глаза Чумакова вовсе сузились, артистически
поставленный голос стал шипящим:
- Правильно, ты, Селянин, не рабочий и не порученец. Ты - просто
шпана и алкоголик! И ты еще пожалеешь о своем дебоше...
Юрий словно бы от удара отпрянул назад и проговорил сдавленно:
- Спасибо, Чумаков, спасибо за все! Уж коли подслушивал сейчас,
послушай и мой последний сказ. Сегодня я полдуши друзьям распахнул, а
завтра... - Он понизил голос почти до шепота. - Завтра могу и всю
душу...
- Распахивай! Если кто ее рассматривать станет, - усмехнулся
Чумаков. - Чужая душа, как говорится, потемки...
- Федор Иннокентьевич, - напомнила о себе снова подошедшая
официантка. - Давеча вы заказывали навынос бутылку шампанского. Так
будете брать?
- Непременно, - с готовностью сказал Чумаков. - А этим пропойцам
больше ни грамма!..
- Слушаюсь, Федор Иннокентьевич, - заверила официантка.
Держа за горлышко бутылку, точно противотанковую гранату, Чумаков
медленно и грузно двинулся к выходу...
Юрий осмотрел зал, но, не уловив ни одного сочувственного
взгляда, вернулся к своему столику и грустно сказал:
дара речи. Он сознавал, что молчать самоубийственно, надо немедленно
противопоставить нечто убедительное намекам, да что там намекам -
обвинениям Стукова. Но не мог вымолвить ни слова в свою защиту.
И тут Стуков неожиданно бросил ему спасательный круг:
- Может быть, Круглова перепутала чего-нибудь? Так вот, Игорь
Петрович, чтоб у нас с вами тоже не возникло путаницы, вы, пожалуйста,
припомните тот вечер, скажем, часиков с шести и до отхода ко сну.
Восстановите, с кем общались, что делали, когда и как вернулись домой.
Напишите все собственноручно. Думаю, вам это не составит труда. Погоду
и ту помните отлично, а прочие подробности, конечно, у нас в памяти.
Ночь та для всех памятна. А потому мы для точности спросим об этом
совместно с вами Круглову и еще кое-кого... И тогда все станет ясно.
Мы оба изрядно устали. Ступайте отдохните, подумайте, а утром,
пожалуйста, ко мне. Утро вечера мудренее. Продолжим на свежую голову.
Пока Василий Николаевич Стуков, все более досадуя на Постникова,
безуспешно пытался разбудить в нем совесть и искренность, в соседней
комнате Денис Щербаков встретился с очевидцами событий той ночи.
Первым был Владимир Семенович Поляков - водитель машины, которая
10 января 1978 года повезла по домам рабочих вечерней смены ДОЗа.
Теперь Поляков был на пенсии, крепко прихварывал. Вошел, с трудом
справляясь с одышкой, однако отмахнулся от предложенного Денисом стула
и сказал колюче:
- Я о ваших правилах, товарищ следователь, кое-что начитался и по
телевизору насмотрелся. Знаю, что вопросы задаете только вы, но
позвольте и мне задать вам вопрос, поскольку, извиняюсь, гражданская и
человеческая совесть прямо-таки скребут мне душу. Повстречал на днях
Степана Касаткина, козырем, понимаешь ты, ходит. И права ему на
блюдечке поднесли. Так вот, интересуюсь я, товарищ следователь, да и
многие затылки чешут: как же получается, где же здесь
справедливость!.. - И не без ехидства прищурился на Дениса. - Так что
предупреждаю, куда бы вы следствие ни поворачивали, я от своих прежних
слов не отступлюсь ни на шаг. Я ведь не как некоторые, у которых в
городе Степан, а на селе Селифан. Да еще к тому же собственные
домыслы. Я рабочий человек, хотя и пенсионер, и про знак ветерена на
своей груди тоже помню. Был я первым свидетелем по этому делу и
останусь им. Я не с крыльца ДОЗа шоссейку просматривал. Я самым первым
увидел лежавшего на дороге Селянина, и на моих глазах Касаткин его
давнул, а после этого из головы Юрия хлынула кровь... Так какой же
здесь к лешему несчастный случай?..
Денис, удивляясь легковерности иных обывателей и живучести
предрассудков в таких населенных пунктах, как Таежногорск, учтиво
сказал:
- Все правильно, Владимир Семенович. Селянин лежал на дороге, и
Касаткин задел его колесом своей автомашины, и кровь после этого
хлынула из головы Юрия... Так вот, чтобы следствие не уклонилось
никуда в сторону, расскажите все как было тогда, все по порядку. В ту
ночь вы оказались как бы впередсмотрящим...
Поляков не без раздражения тем, как ловко и вежливо отвел
следователь его вопросы, утвердился на стуле, перевел дух и заговорил:
- Был я, значит, в ту ночь в гараже дежурным. Автобуса у нас нет,
людей развозим на грузовой с будкой в кузове. В одиннадцать пересменок
на заводе, подал я во двор свою карету. Сели в нее люди, и двинулся я
к Катиному логу. Там я высаживал Агафью Мохову... Ехать было тяжело,
видимости никакой. Тянул я всего километров на сорок. Проехал минуты
две - это чуть больше километра от ворот завода, и тут показалось мне,
что на дороге что-то чернеет вроде. Я подумал: уж не березу ли ветром
своротило? Притормозил, направил фары. Нет, береза на месте, а рядом с
ней поперек дороги чернеет не то человек, не то зверь. Остановился я,
значит, выскочил из кабины, стучусь к своим пассажирам в будку:
ребята, мол, лежит кто-то на дороге. Ну, повыпрыгивали, присмотрелись:
человек лежит, прильнул к гравию, как к подушке. Кинулись мы к нему -
и тут сзади бортовой ГАЗ с кузовом под тентом. На такой скорости
шарахнул что нас всех только ветром обдало, а он - колесом по
лежачему. Того беднягу аж вдоль дороги развернуло. Кровь растеклась по
шоссе... Добежали мы до него, ахнули - Селянин Юрий. Пульса нет...
Поляков с усилием выровнял дыхание, долго молчал, видно, снова
был мысленно на той дороге.
- Потом я уже узнал, что это Степан Касаткин так его... Только
если по правде, то у Касаткина хотя и большая вина, что пьяный гнал
километров восемьдесят, а есть хоть маленькое да оправдание. Из-за
моей машины не мог он видеть лежавшего Селянина, обогнул он меня
правильно, а затормозить уже не поспел, я ведь до Селянина не доехал
метров десять...
- Выходит, Владимир Семенович, шоферские права Касаткину, правда,
не на блюдечке, но вернули не совсем зря, - с усмешкой заметил Денис,
- коли, по вашим же словам, не мог он видеть лежавшего Селянина.
- Нет! Виноват Степан, и крепко. Нас всех он не мог не видеть.
Гнал с такой скоростью, что половина моих пассажиров могла на шоссейке
остаться.
- Владимир Семенович, то, что могло случиться, но не случилось,
закон в вину не ставит. Значит, "скорую" и милицию вызывали сами
рабочие?
- Всех опередил Федор Иннокентьевич Чумаков. В ту ночь он
какими-то судьбами оказался на заводе. Он и вызвал. Только зачем?
Могильщик требовался - и больше никто.
- А когда вы повезли людей по домам, видели вы Чумакова во дворе
или в цехе?
- Нет, не заметил.
- Не обратили внимания, в кабинете директора вашего завода были в
тот момент освещены окна?
- Вроде бы нет. Стояла темень.
- Когда же в тот вечер вы впервые повстречали Чумакова?
- А когда он прибежал на место происшествия... Хоть и здоровый
мужчина, а не хуже наших баб, только что в голос не причитал. Больше
всех суетился над Юрием. Даже искусственное дыхание делать начинал.
Хотя всем ясно было - это без толку. А потом, когда лейтенант Сомов и
доктор Шилов прибыли, он все им твердил про то, как Юрий Селянин
сильно пьяным был в вечернем кафе и на ногах не стоял... А еще очень
злился на Степана Касаткина. Меня в погоню за ним послал и кричал, что
таких мерзавцев, как Касаткин, без суда расстреливать надо на месте.
Мне капитан Стуков пенял потом, что не должен был я с места
происшествия уезжать, поскольку лейтенант Сомов фиксировал следы
случившегося.
- Владимир Семенович, дело прошлое, скажите откровенно, лейтенант
Сомов был в нетрезвом состоянии?
- Да, припахивало вроде бы от него. Позже я узнал, что сына он
женил как раз. Так что вызвали его со свадьбы.
- Вы подписывали протокол осмотра места происшествия?
- Вроде подписывал чего-то.
- Как по-вашему, все в нем точно указал лейтенант Сомов?
- А чего там указывать-то? Береза эта и сейчас на месте. Я уж
говорил вам, Селянин лежал возле нее. А следы? На гравии, да еще в
метель, какие там следы.
Денис внимательно слушал Полякова, но в памяти неожиданно очень
отчетливо прозвучал, казалось, позабытый уже голос сержанта Родченко -
водителя газика в райотделе:
"Чему тут меняться, да еще сильно? Пожалуй, против того только та
перемена и есть, что в заплоте ДОЗа, вон там, за кюветом, дыру
заделали. А тогда торчала, человек в нее свободно пролезть мог, даже и
с плахой".
Еще не полностью осознав важность этой неброской, на первый
взгляд, подробности, Денис спросил:
- Значит, никаких особых примет и следов? И заводской забор был в
полном порядке, и снежный наст нигде не нарушен?
Поляков сначала удивленно, потом как бы ошарашенно посмотрел на
следователя и даже ладонью себя по колену прихлопнул:
- А ведь правильно, язви тебя! Напротив той березы в заводском
заборе дыра торчала, ее вскорости после всего заделали. А что до
наста? Так был он порушен, и крепко. Бросилось мне в глаза и мужикам
тоже, что в кювете, опять же аккурат напротив березы, яма чернела,
ровно в ней медведь кувыркался. Или застрял человек. Я еще подумал,
что Юрий Селянин по пьянке в кювет свалился, выбрался и на дороге
отлеживался.
"Дыра в заборе. Чернела яма в сугробе... Черные дыры в космосе -
загадки науки", - вроде бы без связи с рассказом Полякова подумал
Денис, но спросил деловито:
- А еще каких-либо следов в кювете не было?
- Да вроде бы ничего не видел. Хотя, я вам говорил уже, пуржило,
могло и замести.
- Одежда Селянина была в снегу?
- Да нет. Видно, недолго он лежал, запорошить не успело.
Поляков замолчал, с хитренькой усмешкой посмотрел на Дениса,
напомнил подчеркнуто вежливо:
- А от моего вопроса вы уклонились, товарищ следователь. Я о том,
что кровь из головы покойного хлынула на виду у всех после того, как
Касаткин колесом его развернул на дороге. Как же это понимать? Причина
и следствие...
- Мертвым был Юрий Селянин к моменту толчка его машиной
Касаткина. Мертвым на дороге лежал! - с грустью ответил Денис. - Вот
так оно было, Владимир Семенович. Эксперты отметили, что кровь после
удара Селянина чем-то по голове скопилась в его шапке, а когда его
машина Касаткина резко развернула, она хлынула на дорогу. Вот вам,
Владимир Семенович, и очевидность, и причина, и следствие... Логика
говорит: после того - не значит вследствие того. А верующие люди
раньше утверждали: если что-то кажется тебе - перекрестись. Ну, а мы,
безбожники, исповедуем: показалось, даже увидел, подумай, и крепко
подумай, что к чему...
Афанасий Григорьевич Охапкин сидел перед столом Дениса, далеко
выставив перед собой негнущуюся ногу. Был он седоголов, но в движениях
не по-стариковски проворен. А вот на вопросы отвечал раздумчиво, не то
нехотя, не то скрыть пытался что-то.
- И давно вы в ночных сторожах?
Даже и на это Охапкин ответил не сразу, прикинул сроки в уме:
- А с той поры, как объявилась в наших местах ПМК и открылся ДОЗ.
- Вздохнул и признался более словоохотливо: - Надоело числиться за
собесом с самой войны. Да и не шибко денежно оно. А тут какой-никакой
приработок, да и на людях.
- Начальство часто по ночам будит?
- Начальство ночами крепче нашего спит, - назидательно сказал
Охапкин. - А мы, сторожа то есть, на посту согласно инструкции. Спать
нам не положено. Хотя, по правде сказать, на моем объекте - никаких
происшествий.
- Как же никаких происшествий? - стал заходить со стороны Денис.
- Два года назад почти напротив вашей сторожки погиб при загадочных
обстоятельствах Юрий Селянин.
Охапкин посидел молча, будто даже это известное всему району
происшествие ему требовалось припомнить:
- Да, погиб. Царство ему небесное... Это вы, значит, про ту ночь,
когда меня Федор Иннокентьевич навестил. - И настолько сильным, может
быть, даже болезненным было в душе Охапкина это воспоминание, что он,
не дожидаясь вопросов следователя, заговорил пространно: - Обошел я в
ту ночь оба вверенных мне склада, вернулся к себе в сторожку...
- Не скажете, в котором часу вернулись? - прервал Денис.
- Часов нет при мне, но зашел я к себе, должно быть, за полчаса,
как шум поднялся на дороге. Значит, в пол-одиннадцатого примерно.
Только взялся я за дратву - валенки подлатать старухе, вдруг грохот в
дверь, будто миной шарахнуло по землянке, как нас в сорок третьем году
подо Ржевом. Я опешил малость, замешкался, доковылял до дверей,
открыл, а там сам Федор Иннокентьевич, будто дед Мороз, только на
бровях нет снега. Вообще-то, он уважительный мужик, всем работягам и
руку подаст, и по имени-отчеству величает... А тут, видно, чем-то
сильно был раздосадован. Даже, извиняюсь, матом меня, инвалида...
Спишь, говорит, старый хрен. Я, говорит, все кулаки оббил о дверь,
пока тебя добудился. Говорит, я обошел все твои объекты, в сугробах
досыта накупался, размести дорожки ленишься. Я подумал: когда это он
успел объекты обойти, когда я сам только что в сторожку со складов
явился. Так-то, говорит, ты охраняешь вверенную тебе ценную
социалистическую собственность. И еще напустился на меня: "Почему дыра
не заделана в заплоте, через нее не только тесину, а медведь пилораму
уволочь может". Вроде бы позабыл, что это вовсе не мое дело. Я,
понятно, объясняю ему, что уже совершил положенный мне обход и вовсе
не спал. Федор Иннокентьевич в конце концов отмяк душой, человек-то он
отходчивый, выпил ковш воды. Расстались мы с ним по-хорошему, я с него
еще снег голичком немножко обмахнул...
Она прикрыла за собой дверь бухгалтерии, приветливо взглянула на
ожидавшего ее в коридоре Дениса Щербакова и сказала как старому
знакомому:
- Я знала, что вы придете. Слух по поселку: снова подняли дело
Юрия Селянина. А я - Татьяна Матвеева, в прошлом - Солдатова. Вас
интересует только Солдатова...
Последняя любовь Юрия Селянина не взяла бы приза на конкурсе
красоты. И ростом невеличка, и станом полновата, и черты лица вовсе не
классические. Круглое лицо с ямочками на румяных щеках. Но во взгляде
светло-серых глаз - такая доброта, спокойствие и основательность,
которых нельзя не увидать и которые, скорее всего, привлекли к ней
смятенную душу Юрия Селянина...
- Я сразу догадалась, что вы из этих... как их... органов.
- Правоохранительных, - подсказал Денис и представился.
- Ясно. После гибели Юрия, - лицо ее потемнело, - меня и Колю уже
расспрашивали про тот вечер. - И забеспокоилась: - Здесь, в коридоре,
все время ходят и хлопают дверьми. Не получится у нас с вами
разговора. Если бы вы были комиссар Мэгре или сыщик Пуаро и вообще
жили бы где-нибудь в Париже или в Риме, пошли бы мы с вами в
какой-нибудь погребок и заказали бы там по чашечке кофе, а то и по
рюмочке как его... кальвадоса, и там бы вы услышали от меня все, что
вас интересует... Но в Таежногорске кафе только вечернее, днем -
обыкновенная столовая, где подают отварную мойву прошлогоднего завоза.
Там не поговоришь. На улице еще холодно. Поэтому вот что, Денис
Евгеньевич, двинем-ка к нам домой...
Денис поблагодарил и, обескураженный Таниным позерством, - нет ли
в нем стремления спрятать тревогу? - покорно дал ей взять себя под
руку и подравнял свой размашистый шаг к ее семенящей походке.
Николай Матвеев оказался русоволосым парнем огромного роста, с
задубелым от ветра лицом. Спортивная куртка, казалось, расползется по
швам на его саженных плечах.
Перехватив недоумевающий взгляд мужа, Таня сказала
предупредительно:
- Знакомься, Коля. Это товарищ Щербаков, капитан милиции. Ты же
слышал: опять интересуются, как погиб Юра Селянин, и Денис Евгеньевич
желает поговорить все о том же, о последнем ужине с Юрием...
Таня, Юрий и Николай повстречались три года назад в том самом
вечернем кафе, где год спустя провели свой последний вечер.
Юрий и Николай сидели за столиком, разомлелые от духоты, выпивки,
обильной еды, оглушенные лязгом музыкального автомата. И оба
одновременно разглядывали в толчее танцующих темноволосую невысокую
девушку. Танцевала она радостно, самозабвенно. Всплескивали над
быстрыми плечами струйки темных волос, взлетали над головой руки,
жарко блестели в улыбке глаза и зубы...
- Вот это девчонка! - ахнул Юрий.
- Сильна! - поддакнул Николай.
- Не знаешь кто такая?
- Вроде бы Василия Ивановича Солдатова дочка. Но раньше не
встречал ее здесь.
Юрий, потом Николай пригласили девушку на танец, а там подсели к
столику, за которым она сидела со своими подружками. Юрий завязал
разговор с ней, как со старой знакомой, Николай застенчиво помалкивал.
Вскоре парни узнали, что она действительно Таня Солдатова, заканчивает
в областном центре финансово-экономический техникум, приехала сюда на
преддипломную практику и уже получила распределение в Таежногорскую
ПМК.
- Так что, мальчики, возвращаюсь в родные места, - сказала она с
удивительной своею улыбкой. - И заживем мы все вместе...
- Вместе-то чего хорошего? - простодушно возразил Николай. -
Вдвоем жить надо. Когда вдвоем - семья.
- Вон ты куда загадываешь, не рано ли? - засмеялась Таня. - Я
пока не собираюсь замуж. Даже и за тебя... богатырь-красавец...
- А уж за меня, маломерка, и подавно, - ввернул Юрий.
- А может, маломерки мне больше нравятся. Я ведь и сама
невеличка. Может, влюблюсь в тебя с первого взгляда...
Николай заметно помрачнел. А Юрий сказал непонятно:
- Ненадежная моя любовь, Таня. Нынче - князь, завтра - грязь.
- Ой, да ты, оказывается, мрачнющий, - разочарованно заметила
Таня. - Ладно, мальчики, давайте пока просто танцевать...
Когда парни у ворот Василия Солдатова простились с Таней, Юрий
подождал, пока за ней захлопнулась дверь в сени, ухватил Николая за
локоть и сказал твердо:
- Вот что, Коля-Николай, я вижу, ты на Татьяну тоже положил глаз.
Все понятно. Так вот что, Николай, чтобы нам не изломать из-за нее
нашу дружбу и не стать врагами по-страшному, давай договоримся:
никаких свиданий наедине, тем более - объяснений, всегда и всюду
только втроем. И пусть она, как говорят в ООН, сделает свободный
выбор...
- Да вроде бы так. Вроде бы правильно. Все, как в ООН. Кому
судьба, тому и фарт.
- Фарт что, фарт всегда в наших руках. Тьфу! Тьфу!.. - вроде бы
покрасовался Юрий перед приятелем. - А вот судьба? Судьба, Коля, дело
туманное...
За год никто из них не нарушил уговор. Если Николай работал в
вечерней смене, Юрий не показывался у Тани. Если Юрия отправляли в
командировку, Николай всячески уклонялся от встречи с девушкой.
В тот непогожий январский вечер они завернули в вечернее кафе
тоже втроем.
Сели за столик, обогрелись. Николай внимательно оглядел Юрия,
встревоженно заметил:
- Ты сегодня какой-то вроде бы не такой. Лицо горит, глаза
блещут... Вроде бы лихорадка у тебя...
- И правда, Юра, - согласилась с Николаем Таня. - Какой-то ты
встопорщенный, что ли.
- А, ерунда, - беспечно отмахнулся Юрий. - Ветром нажгло, вот и
горят щеки.
Заказывал Юрий ужин с напугавшей Таню жадностью:
- Куда так много? Будто купец в старину...
Юрий накрыл своей ладонью лежавшую на столе ладонь Тани,
искательно заглянул ей в глаза и сказал робко:
- Догадливая, Танюша. - И признался вроде бы шутливо, но с
несвойственной ему отчаянностью: - А вообще-то, к месту про купцов.
Сегодня мне охота напиться именно по-купецки. Так, чтобы по мордасам
лупить кое-кого, зеркала, посуду...
- Ничего себе. Скромное желание, - напряженно засмеялась Таня. -
Может быть, мы уйдем, Коля? Пусть он один дерется и ломает все
вдребезги.
- Вроде уговор же у нас, - возразил Николай, - чтобы всюду
втроем.
Едва официантка подала заказанное Юрием, он, не притрагиваясь к
еде, с жадностью опорожнил фужер водки. Посидел, словно бы закаменев,
наполнил фужеры шампанским и сказал глухо:
- Коля ты мой, Николай! Давно я порывался сказать тебе, как в той
частушке: сиди дома, не гуляй. Да все не поворачивался язык. Уговор
наш, дружбу нашу с тобой ломать не хотел. Ты знаешь, Коля, слово свое
я держал твердо. Ни разу Танюшу за руку не взял за твоей спиной,
ласкового слова не шепнул ей. - Он заслонил ладонью глаза от света и
сказал еще глуше: - Один я знаю, чего это стоило мне... Ведь люблю я
Таню больше жизни, больше матери своей люблю...
- Ты, парень, что-то вовсе с тормозов соскочил, - испуганно и
осуждающе сказал Николай. - Видно, сегодня водка тебе не впрок Уговор
же у нас...
Юрий смотрел прямо перед собой и, казалось, не видел покрасневшей
до слез Тани, но все же уловил мгновение, когда она попыталась встать.
Мягко, но властно накрыл своей ладонью ее ладонь на столе и сказал,
словно они были наедине:
- Не уходи, Таня. Прошу тебя. Трезвый я. И к тебе со всей моей
душой. Хочешь, при всех на колени перед тобой встану... Только ты
одна, Таня, спасти меня можешь. Уйдешь, значит, все - гибель мне, без
тебя нет для меня ни жизни, ни солнца, ни стариков моих, никого. И сил
моих никаких нет, не выгрести мне без тебя к берегу... Люблю я тебя и
при нем, при Николае, прошу тебя, Таня, стать моей женой. А откажешь,
с любовью этой уйду в могилу!.. - И, точно лишь сейчас вспомнив о
Николае, всем телом крутанулся к нему и заговорил умоляюще: - Ты,
Коля, зла не держи на меня. Знаю, что только ты мой истинный друг,
прочие так... собутыльники на дармовщинку... Ты пойми меня правильно,
друг единственный, найдешь ты еще свою судьбу и любовь, а мне без Тани
не жить... - И, низко склонившись над столом, приник губами к
дрогнувшей руке Тани.
Таня растерянно оглянулась на соседний столик, где перестали
звенеть рюмками и ножами, прислушиваясь к словам Юрия, сглотнула слезы
и спросила гневно:
- Ты что, артист? Новую роль репетируешь? Чувствуется богатый
опыт и навык! Только я не Лидия Ивановна Круглова, перед которой все
поселковые кавалеры ползают на коленях и ручки ее целуют! И не пугай.
И могила тебя минует, и прочие страсти... И у нужного берега ты
вынырнешь... А что до твоей необыкновенной любви ко мне, то спасибо,
конечно. Только вот беда, нечем мне тебе ответить. Нет у меня любви к
тебе. Нет! - Она словно задохнулась на этой фразе, договорила грустно:
- Ты уж прости меня за это. Но сам понимаешь, разве кто волен в любви.
А если уж честно... Я люблю Николая и пойду замуж только за него, если
он, конечно, возьмет меня...
- Да что ты, Танечка... Да я! - Губы Николая дрогнули,
покривились, казалось, он заплачет.
Юрий медленно и тяжело, точно она была перешиблена, снял свою
руку с руки Тани и сказал:
- Куда ни кинь - кругом клин. Может, ты и права, Танюша. Может,
ясновидица ты! Какой я против Николая жених! У него бульдозер в руках.
И сегодня, и завтра, и до скончания дней. А я нынче - князь, завтра -
грязь. Кончилась моя карьера. - Он снова заслонил лицо ладонью, не то
от света, не то от любопытных взглядов, и сказал с неожиданной
лихостью: - А! Все, как говорит один мой недобрый знакомый, гримасы
бытия... Я с вами, друзья мои, последний нонешний денечек... Нынче -
здесь, завтра там. Да так далеко, что и в лупу это место не
рассмотришь на карте. А поскольку на свадьбе мне у вас не быть, вот
тебе, Таня, мой свадебный подарок! - Он быстрым движением извлек из
кармана коробочку, раскрыл ее и надел Тане на палец золотое
кольцо-веточку с тремя крохотными лепестками и с
тычинками-бриллиантиками посередине. Сказал с горькой усмешкой: -
Вознесся я в мечтах, думал, станет обручальным это колечко, а теперь
вот примите, как говорят дипломаты, уверения в моем совершенном к вам
почтении... - Лицо его потемнело, голос стал сдавленным: - Между
прочим, на кольце, под лепестками, буковки Т. С. Думал - Татьяне
Селяниной, а сейчас просто Татьяне Солдатовой.
Таня взглянула на свой палец, этикетку на кольце и сказала мягко,
но решительно:
- Ты прав, Юра. Коля мой - обычный бульдозерист, я - рядовой
бухгалтер. И такие дорогие подарки нам отдаривать нечем.
- Правильно, Танюша, - с облегчением сказал Николай. - Не к лицу
нам такие подарки.
- Стало быть, и в этом прокол. Что же, на нет и суда нет. - Юрий
сам снял с пальца Тани кольцо, осмотрелся, обрадованно крикнул
попавшейся на глаза официантке: - Эй, Тася, ты, кажется, Сергеева. Так
что все буковки сойдутся. Иди-ка сюда, озолочу тебя... На память от
бывшего Юрки Селянина. Может, ты хоть когда вспомнишь, что был такой в
поселке.
Тут Юрия властно крутанула за плечо чья-то сильная рука. Перед
ним стоял и пепелил его взглядом суженных яростью черных глаз Федор
Иннокентьевич Чумаков.
- Ты что тут выступаешь, молокосос! Устроил, понимаешь,
спектакль! То в дон Кихота играешь и Дульсинею Тобосскую, то
бижутерией разбрасываешься! Напились, понимаете, до потери сознания и
ориентировки. Не можете водку, пейте кефир. Безответственность! Только
позорите честь нашего славного рабочего коллектива. А ты, Тася, -
начальственно кивнул он поспешившей на зов Юрия официантке, - ступай и
продолжай работать. И не слушай этого суслика. Устроили, понимаешь,
представление!
Юрий скинул со своего плеча руку Чумакова, сказал с дерзкой
усмешкой:
- А, ясновельможный товарищ Чумаков! Собственной персоной.
Ужинаете, значит, с народом. Трогательно, аж слеза прошибает... А вот
чужие разговоры подслушивать - нехорошо!.. Нехорошо, Федор
Иннокентьевич, как вы любите говорить, аморально! И не бижутерия это,
а мои деньги и мой каприз. И никакой я не член рабочего коллектива.
Это вон Николай рабочий человек. А я - порученец, как говорит мой
отец, Селянин Павел Антонович, при вашей особе.
Большие выпуклые глаза Чумакова вовсе сузились, артистически
поставленный голос стал шипящим:
- Правильно, ты, Селянин, не рабочий и не порученец. Ты - просто
шпана и алкоголик! И ты еще пожалеешь о своем дебоше...
Юрий словно бы от удара отпрянул назад и проговорил сдавленно:
- Спасибо, Чумаков, спасибо за все! Уж коли подслушивал сейчас,
послушай и мой последний сказ. Сегодня я полдуши друзьям распахнул, а
завтра... - Он понизил голос почти до шепота. - Завтра могу и всю
душу...
- Распахивай! Если кто ее рассматривать станет, - усмехнулся
Чумаков. - Чужая душа, как говорится, потемки...
- Федор Иннокентьевич, - напомнила о себе снова подошедшая
официантка. - Давеча вы заказывали навынос бутылку шампанского. Так
будете брать?
- Непременно, - с готовностью сказал Чумаков. - А этим пропойцам
больше ни грамма!..
- Слушаюсь, Федор Иннокентьевич, - заверила официантка.
Держа за горлышко бутылку, точно противотанковую гранату, Чумаков
медленно и грузно двинулся к выходу...
Юрий осмотрел зал, но, не уловив ни одного сочувственного
взгляда, вернулся к своему столику и грустно сказал: