Я сидел в вагоне, когда зазвонил сотовый. Секунду я опасался: вдруг окажется деловой партнер из отеля «Фэрфакс»? Но этого не могло быть – он не знал номера моего мобильного. Зато его знал другой человек.
– Привет, – сказала Лусинда.
Голос звучал иначе, нежели утром. К ней вернулись эмоции. Но не те, к которым я привык. Страх. Сначала полная бесстрастность, а теперь страх. И все на протяжении одного дня.
– Он позвонил мне домой, – сообщил я.
– Добро пожаловать в гребаный клуб.
– Что?
– Сюда он тоже звонил, – прошептала она, словно не хотела, чтобы ее услышали. Наверное, муж был дома.
Я очень надеялся, что мне домой звонил не насильник, а какой-нибудь добрый самаритянин: нашел мой распотрошенный бумажник в вестибюле гостиницы и решил передать владельцу.
Теперь надежда рухнула.
– Ты с ним говорила?
– Да.
– Что он хочет? – Вот вопрос на миллион долларов: прежде чем действовать, надо знать, чего от тебя хотят.
– Я не поняла.
– Но он что-то сказал?
– Спросил, как я его нашла.
– Как ты его нашла? Не понимаю…
– Получила ли я удовольствие. Вот что он хотел знать. Он желал подтверждения. Разве не об этом спрашивают мужчины после того, как… – Лусинда не закончила фразы. Даже притворная бравада имеет свои пределы.
– Прости, Лусинда.
Снова извинения. У меня было такое чувство, что мне придется просить у нее прощение каждый день всю оставшуюся жизнь. А потом просить прощение на том свете. И все равно будет недостаточно. Но были и другие люди, перед которыми я обязан был извиниться.
– Мне кажется, он хотел узнать… – начала она.
А я вдруг понял, что говорю чересчур громко. На меня начали обращать внимание немногочисленные пассажиры: женщина со множеством пакетов из «Блумингдейла»[16] на сиденье напротив и устроившиеся через проход две девчушки с колечками в носах, держащиеся за руки.
– Что? Что он хотел узнать? – нетерпеливо переспросил я.
– Предприняли мы что-нибудь или нет. Не заявили ли в полицию.
Мы не пойдем в полицию. Я обещал.
Такие обещания в угаре страха дают большинство жертв насилия. Но господин Васкес наверняка поверил мне. «И кто это тут? Гадом буду, точно не ты», – сказал он Лусинде. «Парень, Чарлз, на тебя нисколько не похож», – мне.
Васкес искал, кого ограбить сегодня утром. И нашел идеальные жертвы. Потому что мы вынуждены будем скрывать ограбление.
– Что делать?
Лусинда задала мне тот же вопрос, что и я ей в гостиничном номере. Похоже, и ей показалось: в нашем случае любые меры недостаточны.
– Не знаю.
– Чарлз…
– Да?
– А что, если он…
– Что?
– Не важно.
– Если он что, Лусинда?
В сущности, я не хотел знать, что она намеревалась мне сказать. Не желал это услышать. Только не теперь. Не сейчас.
– Проехали. Так что же нам делать, Чарлз?
– Может, то, что отвергли раньше, – обратиться в полицию?
– Я ничего не собираюсь рассказывать мужу. – Она проговорила это с чувством – властно, пресекая все дальнейшие споры. – Я сумела вынести – вынесешь и ты.
Она словно упрекала: меня изнасиловали. Шесть раз подряд. А ты сидел и ничего не делал. Значит, раз молчу я, можешь молчать и ты. Должен.
– Хорошо, – согласился я. – Если он опять позвонит, я с ним поговорю и выясню, что ему нужно.
Я снова оказался в лоне семьи, довольный, благодарный, – живое воплощение блаженства.
Но вздрагивал каждый раз, когда звонил телефон, словно меня снова били в живот.
Приятельница Дианы. Звонок с предложением выбрать ипотечного брокера. Моя секретарша, желающая узнать, как я себя чувствую.
Каждый звонок мог оказаться предпоследним.
И все меня спрашивали, как я разбил нос. Особенно усердствовала Анна, она удивлялась: неужели можно быть таким неуклюжим? Господи, вылезать из такси и угодить прямо в яму!
Я отвечал, что мне неприятно об этом вспоминать, а сам думал: «Многократное повторение старой лжи не является ли новой ложью?» Особенно неприятно было врать в то время, как дочь прикладывала к носу влажное полотенце, а жена демонстрировала безграничную любовь.
Я сел перед телевизором и попытался сосредоточиться на игре любимого баскетбольного клуба. Но не мог – мысли постоянно разбегались. Я вспомнил, что в «Индиана пейсерз» есть игрок, похожий на… Темный, но не негр, а латиноамериканец. Его фамилия Лопес. Стоит в задней линии. Конечно, он повыше ростом, но здорово смахивает…
– Какой счет? – спросила Анна. Она в девять лет перестала смотреть со мной баскетбольные матчи, но теперь проявляла внимание к искалеченному отцу.
– Мы продуваем. – Самый верный ответ, пусть даже я не знаю истинного счета.
В этот момент в углу экрана появились цифры: ньюйоркцы проигрывали четыре очка.
– Восемьдесят шесть на восемьдесят два, – прочитала Анна.
– Разрыв небольшой, – отозвался я. – Хороший результат.
– Папа?
– Да?
– Ты когда-нибудь играл в баскетбол?
– Конечно.
– В команде?
– Нет.
– А как?
– С друзьями, в парке.
С Гарри Миллером, Брайаном Тимински, Билли Сейденом. Мы вместе росли, и они были моими закадычными дружками, но постепенно все исчезли с горизонта. Много лет назад. Я встретил как-то Билли Сейдена в супермаркете, но не подошел и не поздоровался.
Я обнял Анну, хотел ей сказать насчет любви и жизни. Как эти вещи уходят, если их не держать, и как надо ревностно оберегать то, что тебе важно. Но не смог подобрать нужных слов.
Потому что зазвонил телефон.
Анна подняла трубку после второго звонка.
– Тебя.
– Кто?
– Какой-то латинос.
Сошедший с рельсов. 13
Сошедший с рельсов. 14
Сошедший с рельсов. 15
– Привет, – сказала Лусинда.
Голос звучал иначе, нежели утром. К ней вернулись эмоции. Но не те, к которым я привык. Страх. Сначала полная бесстрастность, а теперь страх. И все на протяжении одного дня.
– Он позвонил мне домой, – сообщил я.
– Добро пожаловать в гребаный клуб.
– Что?
– Сюда он тоже звонил, – прошептала она, словно не хотела, чтобы ее услышали. Наверное, муж был дома.
Я очень надеялся, что мне домой звонил не насильник, а какой-нибудь добрый самаритянин: нашел мой распотрошенный бумажник в вестибюле гостиницы и решил передать владельцу.
Теперь надежда рухнула.
– Ты с ним говорила?
– Да.
– Что он хочет? – Вот вопрос на миллион долларов: прежде чем действовать, надо знать, чего от тебя хотят.
– Я не поняла.
– Но он что-то сказал?
– Спросил, как я его нашла.
– Как ты его нашла? Не понимаю…
– Получила ли я удовольствие. Вот что он хотел знать. Он желал подтверждения. Разве не об этом спрашивают мужчины после того, как… – Лусинда не закончила фразы. Даже притворная бравада имеет свои пределы.
– Прости, Лусинда.
Снова извинения. У меня было такое чувство, что мне придется просить у нее прощение каждый день всю оставшуюся жизнь. А потом просить прощение на том свете. И все равно будет недостаточно. Но были и другие люди, перед которыми я обязан был извиниться.
– Мне кажется, он хотел узнать… – начала она.
А я вдруг понял, что говорю чересчур громко. На меня начали обращать внимание немногочисленные пассажиры: женщина со множеством пакетов из «Блумингдейла»[16] на сиденье напротив и устроившиеся через проход две девчушки с колечками в носах, держащиеся за руки.
– Что? Что он хотел узнать? – нетерпеливо переспросил я.
– Предприняли мы что-нибудь или нет. Не заявили ли в полицию.
Мы не пойдем в полицию. Я обещал.
Такие обещания в угаре страха дают большинство жертв насилия. Но господин Васкес наверняка поверил мне. «И кто это тут? Гадом буду, точно не ты», – сказал он Лусинде. «Парень, Чарлз, на тебя нисколько не похож», – мне.
Васкес искал, кого ограбить сегодня утром. И нашел идеальные жертвы. Потому что мы вынуждены будем скрывать ограбление.
– Что делать?
Лусинда задала мне тот же вопрос, что и я ей в гостиничном номере. Похоже, и ей показалось: в нашем случае любые меры недостаточны.
– Не знаю.
– Чарлз…
– Да?
– А что, если он…
– Что?
– Не важно.
– Если он что, Лусинда?
В сущности, я не хотел знать, что она намеревалась мне сказать. Не желал это услышать. Только не теперь. Не сейчас.
– Проехали. Так что же нам делать, Чарлз?
– Может, то, что отвергли раньше, – обратиться в полицию?
– Я ничего не собираюсь рассказывать мужу. – Она проговорила это с чувством – властно, пресекая все дальнейшие споры. – Я сумела вынести – вынесешь и ты.
Она словно упрекала: меня изнасиловали. Шесть раз подряд. А ты сидел и ничего не делал. Значит, раз молчу я, можешь молчать и ты. Должен.
– Хорошо, – согласился я. – Если он опять позвонит, я с ним поговорю и выясню, что ему нужно.
* * *
Диана принялась ухаживать за мной, едва я переступил порог дома. И Анна тоже. Наверное, дочь обрадовалась, что, кроме нее, в семье кто-то еще нуждается в медицинской помощи. Принесла компресс, положила на мой распухший нос и поглаживала по руке, пока я полумертвый лежал на кровати.Я снова оказался в лоне семьи, довольный, благодарный, – живое воплощение блаженства.
Но вздрагивал каждый раз, когда звонил телефон, словно меня снова били в живот.
Приятельница Дианы. Звонок с предложением выбрать ипотечного брокера. Моя секретарша, желающая узнать, как я себя чувствую.
Каждый звонок мог оказаться предпоследним.
И все меня спрашивали, как я разбил нос. Особенно усердствовала Анна, она удивлялась: неужели можно быть таким неуклюжим? Господи, вылезать из такси и угодить прямо в яму!
Я отвечал, что мне неприятно об этом вспоминать, а сам думал: «Многократное повторение старой лжи не является ли новой ложью?» Особенно неприятно было врать в то время, как дочь прикладывала к носу влажное полотенце, а жена демонстрировала безграничную любовь.
Я сел перед телевизором и попытался сосредоточиться на игре любимого баскетбольного клуба. Но не мог – мысли постоянно разбегались. Я вспомнил, что в «Индиана пейсерз» есть игрок, похожий на… Темный, но не негр, а латиноамериканец. Его фамилия Лопес. Стоит в задней линии. Конечно, он повыше ростом, но здорово смахивает…
– Какой счет? – спросила Анна. Она в девять лет перестала смотреть со мной баскетбольные матчи, но теперь проявляла внимание к искалеченному отцу.
– Мы продуваем. – Самый верный ответ, пусть даже я не знаю истинного счета.
В этот момент в углу экрана появились цифры: ньюйоркцы проигрывали четыре очка.
– Восемьдесят шесть на восемьдесят два, – прочитала Анна.
– Разрыв небольшой, – отозвался я. – Хороший результат.
– Папа?
– Да?
– Ты когда-нибудь играл в баскетбол?
– Конечно.
– В команде?
– Нет.
– А как?
– С друзьями, в парке.
С Гарри Миллером, Брайаном Тимински, Билли Сейденом. Мы вместе росли, и они были моими закадычными дружками, но постепенно все исчезли с горизонта. Много лет назад. Я встретил как-то Билли Сейдена в супермаркете, но не подошел и не поздоровался.
Я обнял Анну, хотел ей сказать насчет любви и жизни. Как эти вещи уходят, если их не держать, и как надо ревностно оберегать то, что тебе важно. Но не смог подобрать нужных слов.
Потому что зазвонил телефон.
Анна подняла трубку после второго звонка.
– Тебя.
– Кто?
– Какой-то латинос.
Сошедший с рельсов. 13
– Привет, Чарлз.
Этот голос совершенно не вязался с домашней обстановкой. Он принадлежал пропахшему кровью гостиничному номеру. Он звучал дико в моем безопасном пристанище. Или я ошибаюсь и родные стены больше не гарантируют безопасности?
– Привет.
– Ты как, Чарлз?
– Что тебе надо?
– Ты в порядке, Чарлз?
– В полном. Что ты хочешь?
– Ты уверен, что ты в порядке?
– Уверен.
– Не дуришь? Не побежишь к копам?
Лусинда была права: он хотел выяснить, не обращались ли мы в полицию.
– Знаю-знаю, ты обещал и все такое. Но мы с тобой еще не так хорошо знакомы. Понимаешь, что я имею в виду?
– Я не обращался в полицию, – ответил я.
Приходилось говорить тихо. Я выставил Анну за дверь, но кто знает, в какой момент дочь захочет вернуться! И не следует забывать о Диане – она могла поднять трубку параллельного телефона, заинтересовавшись, с кем я говорю.
– Это хорошо, Чарлз.
– Что ты хочешь? – спросил я.
– Чего я хочу?
– Послушай…
– Я хочу, чтобы ты со мной не дурил. Расскажешь копам, придется рассказать и своей благоверной. Объяснить, как ты натягивал эту Лусинду. Ты этого хочешь, Чарлз?
Он выложил все напрямик. Растолковал самую суть дела, если я чего-то еще не понял.
– Я не собираюсь в полицию, – повторил я.
– Это хорошо, Чарлз. Но вот что еще: мне нужно немного взаймы.
Вот оно. Именно об этом Лусинда собиралась спросить меня по телефону. «А что, если он…» – и осеклась. Если бы она завершила фразу, то сказала бы: «А что, если он потребует денег?»
– Знаешь, мне очень неприятно клянчить, – продолжал Васкес, – но я немного поиздержался.
– Не знаю, за кого ты меня принимаешь…
– Мне нужно совсем немного, Чарлз, я прошу небольшую ссуду. Скажем, десять штук.
– У меня нет десяти штук.
– У тебя нет десяти штук?..
– Нет.
Я решил, что разговор закончен, но не тут-то было.
– Черт… Это проблема.
– Я не держу наличность просто так.
– Настоящая проблема, Чарлз. Видишь ли, мне в самом деле нужна эта сумма.
– У меня ее нет…
– В таком случае тебе лучше ее достать.
Он не сказал, что будет, если я не дам ему денег.
– Все деньги в деле. Я не могу взять и…
– Ты меня не слушаешь, Чарлз. Я говорю, а ты не слушаешь. Мне нужно десять штук. Понял? Это условие. Ты же, черт возьми, большой начальник, Чарлз. Это написано на твоей визитке. Шишка. Старший режиссер. Можно сказать, сеньор, – произнес он на испанский манер. – Да еще ответственный вице-президент. Впечатляет. И ты мне вправляешь мозги, что у тебя нет десяти штук? Кого ты пытаешься дурить?
«Никого», – подумал я.
– Чарлз?
– Да.
– Мне плевать, куда ты пристроил наличность. Я хочу десять штук. Ты меня понял?
– Да.
– А если понял, скажи, что дашь мне десять штук.
– Хочешь куриного бульона? – крикнула с кухни Диана.
– Я достану, – поспешил прошептать я в трубку.
– Что ты достанешь?
– Десять тысяч.
– Прекрасно. Спасибо. Неловко просить, но знаешь, как бывает в жизни…
– Где?
– Я тебе перезвоню. Договорились, Чарлз?
– Только звони на работу.
– Ну уж нет. Мне понравилось звонить сюда. Я позвоню тебе домой. Ты меня понял, Чарлз?
Щелк. Отбой.
И хотя он отнял у нас деньги – помнишь, как он сказал: «Видишь? Вот твои деньги! Они уже у меня!» – это еще не все наши средства.
Он будет вымогать до тех пор, пока мы не обратимся в полицию.
Ньюйоркцы проиграли.
Диана спросила, чем я расстроен, и я объяснил, что недоволен поражением любимой команды – очень серьезным для нее поражением.
– Бедный ребенок, – проговорила она.
То же сказала Лусинда в поезде, когда похлопала меня по руке и прошептала на ухо что-то насчет моей сексуальности. Бедный ребенок.
Наверное, я и был таким до того, как стал клоуном.
Васкес требовал десять тысяч долларов.
У меня не было десяти тысяч наличными. Деньги не хранились под матрасом и не нарастали на банковском счете. Мое достояние составляло примерно сто пятьдесят тысяч в ценных бумагах, которые лежали дома в шкафу на мансарде. Акции, которые компания благодаря доброте Элиота регулярно выделяла мне каждый год.
Мы с Дианой дали название этому капиталу – его предназначение не оставляло никаких сомнений. Не развлекательный фонд, не пенсионный фонд и даже не фонд на черный день. Фонд Анны. Вот как мы его назвали. Фонд Анны – что бы и когда бы ни произошло в будущем. Нечто вроде преграды на пути возможного несчастья.
Например, операции.
Или десяти операций. Или других вещей, о которых я не хотел думать.
Фонд Анны – в нем каждая бумажка для нее.
Но что я мог поделать, как не заплатить?
Я лежал в кровати с Дианой. Жена уже задремала, хотя было довольно рано – начало десятого. Двадцать шесть третьеклассников отнимали у нее много сил. А еще мое приключение – чего ей это будет стоить? А если ей станет известно… если она обнаружит… если я не выдержу и признаюсь – нет, не нарушу данное Лусинде слово, не заявлю в полицию, а расскажу только Диане.
Тогда не придется отдавать Васкесу деньги. Если только…
Если только он не пригрозит другим: «Твоя жена в курсе – отлично. Но муж-то Лусинды не знает. Муж твоей телки…» А Лусинда поклялась, что он ни за что не узнает, как она отправилась в гостиницу с первым встречным и как получила секса гораздо больше, чем рассчитывала.
«Я сумела вынести – вынесешь и ты», – сказала она. Я не мог ее обмануть. После того, как позволил ее изнасиловать. После того, как сидел и смотрел на то, что с ней выделывает подонок. Мы были теперь повязаны крепко-накрепко.
Кроме того, я мог сколько угодно воображать, как возьму да и признаюсь Диане. Но на самом деле не представлял, что сумею открыть рот. Ведь придется живописать подробности. А это будет не легче, чем докладывать о своих похождениях дочери.
Чтобы добраться до акций, пришлось вынимать разные папки. В шкафу за долгие годы скопилось много бумаг: школьные аттестаты, дипломы колледжей, свидетельства о рождении. Линии наших жизней. Шайнов. Вехи, достижения. Пара крохотных отпечатков ступней Анны Элизабет Шайн. Диплом из ее детского сада. И еще глубже в века – главный документ: «Чарлз Шайн и Диана Уильямс». Обещание вечной любви – обещание, которое я нарушил в нью-йоркской гостинице.
Было что-то нереальное в моих действиях: вынимать из шкафа ценные бумаги, чтобы расплатиться с насильником! Но на такие случаи не существовало ни инструкций, ни самоучителей.
Возвращаясь обратно, я прошел мимо комнаты Анны. Дочь спала, купаясь в лунных лучах. Или это горел ночник? Она стала оставлять свет на ночь сразу после того, как заболела, – внезапно испугалась умереть одна в темноте. Боялась, что проснется с гипогликемическим приступом и без горящей лампы не сумеет отыскать диабетические таблетки. Или не проснется вообще.
«Сон снимает с нее налет ожесточенности и печали», – подумал я.
Прошел на цыпочках в комнату и склонился над кроватью. Дыхание дочери коснулось моего лица, словно крылышки бабочки (я вспомнил, как однажды зажал крылья «монарха» между большим и указательным пальцами и показал четырехлетней Анне, а потом мы осторожно посадили насекомое в чистую банку из-под джема). Я хотел тихонько поцеловать Анну в щеку. Но она пошевелилась, негромко простонала и повернулась на другой бок. И я не стал ее целовать.
Я спустился вниз и положил акции в портфель.
Этот голос совершенно не вязался с домашней обстановкой. Он принадлежал пропахшему кровью гостиничному номеру. Он звучал дико в моем безопасном пристанище. Или я ошибаюсь и родные стены больше не гарантируют безопасности?
– Привет.
– Ты как, Чарлз?
– Что тебе надо?
– Ты в порядке, Чарлз?
– В полном. Что ты хочешь?
– Ты уверен, что ты в порядке?
– Уверен.
– Не дуришь? Не побежишь к копам?
Лусинда была права: он хотел выяснить, не обращались ли мы в полицию.
– Знаю-знаю, ты обещал и все такое. Но мы с тобой еще не так хорошо знакомы. Понимаешь, что я имею в виду?
– Я не обращался в полицию, – ответил я.
Приходилось говорить тихо. Я выставил Анну за дверь, но кто знает, в какой момент дочь захочет вернуться! И не следует забывать о Диане – она могла поднять трубку параллельного телефона, заинтересовавшись, с кем я говорю.
– Это хорошо, Чарлз.
– Что ты хочешь? – спросил я.
– Чего я хочу?
– Послушай…
– Я хочу, чтобы ты со мной не дурил. Расскажешь копам, придется рассказать и своей благоверной. Объяснить, как ты натягивал эту Лусинду. Ты этого хочешь, Чарлз?
Он выложил все напрямик. Растолковал самую суть дела, если я чего-то еще не понял.
– Я не собираюсь в полицию, – повторил я.
– Это хорошо, Чарлз. Но вот что еще: мне нужно немного взаймы.
Вот оно. Именно об этом Лусинда собиралась спросить меня по телефону. «А что, если он…» – и осеклась. Если бы она завершила фразу, то сказала бы: «А что, если он потребует денег?»
– Знаешь, мне очень неприятно клянчить, – продолжал Васкес, – но я немного поиздержался.
– Не знаю, за кого ты меня принимаешь…
– Мне нужно совсем немного, Чарлз, я прошу небольшую ссуду. Скажем, десять штук.
– У меня нет десяти штук.
– У тебя нет десяти штук?..
– Нет.
Я решил, что разговор закончен, но не тут-то было.
– Черт… Это проблема.
– Я не держу наличность просто так.
– Настоящая проблема, Чарлз. Видишь ли, мне в самом деле нужна эта сумма.
– У меня ее нет…
– В таком случае тебе лучше ее достать.
Он не сказал, что будет, если я не дам ему денег.
– Все деньги в деле. Я не могу взять и…
– Ты меня не слушаешь, Чарлз. Я говорю, а ты не слушаешь. Мне нужно десять штук. Понял? Это условие. Ты же, черт возьми, большой начальник, Чарлз. Это написано на твоей визитке. Шишка. Старший режиссер. Можно сказать, сеньор, – произнес он на испанский манер. – Да еще ответственный вице-президент. Впечатляет. И ты мне вправляешь мозги, что у тебя нет десяти штук? Кого ты пытаешься дурить?
«Никого», – подумал я.
– Чарлз?
– Да.
– Мне плевать, куда ты пристроил наличность. Я хочу десять штук. Ты меня понял?
– Да.
– А если понял, скажи, что дашь мне десять штук.
– Хочешь куриного бульона? – крикнула с кухни Диана.
– Я достану, – поспешил прошептать я в трубку.
– Что ты достанешь?
– Десять тысяч.
– Прекрасно. Спасибо. Неловко просить, но знаешь, как бывает в жизни…
– Где?
– Я тебе перезвоню. Договорились, Чарлз?
– Только звони на работу.
– Ну уж нет. Мне понравилось звонить сюда. Я позвоню тебе домой. Ты меня понял, Чарлз?
Щелк. Отбой.
* * *
Лусинда хотела знать: «Что, если он потребует денег?»И хотя он отнял у нас деньги – помнишь, как он сказал: «Видишь? Вот твои деньги! Они уже у меня!» – это еще не все наши средства.
Он будет вымогать до тех пор, пока мы не обратимся в полицию.
Ньюйоркцы проиграли.
Диана спросила, чем я расстроен, и я объяснил, что недоволен поражением любимой команды – очень серьезным для нее поражением.
– Бедный ребенок, – проговорила она.
То же сказала Лусинда в поезде, когда похлопала меня по руке и прошептала на ухо что-то насчет моей сексуальности. Бедный ребенок.
Наверное, я и был таким до того, как стал клоуном.
Васкес требовал десять тысяч долларов.
У меня не было десяти тысяч наличными. Деньги не хранились под матрасом и не нарастали на банковском счете. Мое достояние составляло примерно сто пятьдесят тысяч в ценных бумагах, которые лежали дома в шкафу на мансарде. Акции, которые компания благодаря доброте Элиота регулярно выделяла мне каждый год.
Мы с Дианой дали название этому капиталу – его предназначение не оставляло никаких сомнений. Не развлекательный фонд, не пенсионный фонд и даже не фонд на черный день. Фонд Анны. Вот как мы его назвали. Фонд Анны – что бы и когда бы ни произошло в будущем. Нечто вроде преграды на пути возможного несчастья.
Например, операции.
Или десяти операций. Или других вещей, о которых я не хотел думать.
Фонд Анны – в нем каждая бумажка для нее.
Но что я мог поделать, как не заплатить?
Я лежал в кровати с Дианой. Жена уже задремала, хотя было довольно рано – начало десятого. Двадцать шесть третьеклассников отнимали у нее много сил. А еще мое приключение – чего ей это будет стоить? А если ей станет известно… если она обнаружит… если я не выдержу и признаюсь – нет, не нарушу данное Лусинде слово, не заявлю в полицию, а расскажу только Диане.
Тогда не придется отдавать Васкесу деньги. Если только…
Если только он не пригрозит другим: «Твоя жена в курсе – отлично. Но муж-то Лусинды не знает. Муж твоей телки…» А Лусинда поклялась, что он ни за что не узнает, как она отправилась в гостиницу с первым встречным и как получила секса гораздо больше, чем рассчитывала.
«Я сумела вынести – вынесешь и ты», – сказала она. Я не мог ее обмануть. После того, как позволил ее изнасиловать. После того, как сидел и смотрел на то, что с ней выделывает подонок. Мы были теперь повязаны крепко-накрепко.
Кроме того, я мог сколько угодно воображать, как возьму да и признаюсь Диане. Но на самом деле не представлял, что сумею открыть рот. Ведь придется живописать подробности. А это будет не легче, чем докладывать о своих похождениях дочери.
* * *
Диана крепко уснула. Я поднялся в мансарду и открыл шкаф. В ящике под буквой «А» лежал фонд Анны.Чтобы добраться до акций, пришлось вынимать разные папки. В шкафу за долгие годы скопилось много бумаг: школьные аттестаты, дипломы колледжей, свидетельства о рождении. Линии наших жизней. Шайнов. Вехи, достижения. Пара крохотных отпечатков ступней Анны Элизабет Шайн. Диплом из ее детского сада. И еще глубже в века – главный документ: «Чарлз Шайн и Диана Уильямс». Обещание вечной любви – обещание, которое я нарушил в нью-йоркской гостинице.
Было что-то нереальное в моих действиях: вынимать из шкафа ценные бумаги, чтобы расплатиться с насильником! Но на такие случаи не существовало ни инструкций, ни самоучителей.
Возвращаясь обратно, я прошел мимо комнаты Анны. Дочь спала, купаясь в лунных лучах. Или это горел ночник? Она стала оставлять свет на ночь сразу после того, как заболела, – внезапно испугалась умереть одна в темноте. Боялась, что проснется с гипогликемическим приступом и без горящей лампы не сумеет отыскать диабетические таблетки. Или не проснется вообще.
«Сон снимает с нее налет ожесточенности и печали», – подумал я.
Прошел на цыпочках в комнату и склонился над кроватью. Дыхание дочери коснулось моего лица, словно крылышки бабочки (я вспомнил, как однажды зажал крылья «монарха» между большим и указательным пальцами и показал четырехлетней Анне, а потом мы осторожно посадили насекомое в чистую банку из-под джема). Я хотел тихонько поцеловать Анну в щеку. Но она пошевелилась, негромко простонала и повернулась на другой бок. И я не стал ее целовать.
Я спустился вниз и положил акции в портфель.
Сошедший с рельсов. 14
Я встретился с Лусиндой у фонтана на пересечении Пятьдесят первой и Шестой улиц.
Я позвонил ей и рассказал, что хочет от меня Васкес. Она, помолчав, предложила встретиться в этом месте.
Отсидев минут десять на бортике фонтана, я увидел, как она переходит Пятьдесят первую улицу.
Я нагнулся, чтобы встать, и тут заметил рядом с Лусиндой мужчину. Она шла по направлению ко мне. Я на мгновение замер, не зная, то ли сказать «привет», то ли промолчать. В итоге я снова опустился на бортик – решил не высовываться. А Лусинда прошла мимо, не взглянув в мою сторону.
Мужчина в синем костюме и хорошо начищенных ботинках имел весьма респектабельный вид. Лет пятидесяти, волосы только начали редеть, губы поджаты. Лусинда выглядела почти как всегда. Я бы сказал, великолепно. Если бы не круги под глазами. Не такие, как у меня, вроде черных полумесяцев, но тем не менее заметные, будто она, несмотря на две таблетки валиума и стакан вина, полночи провертелась на постели без сна.
Лусинда что-то говорила мужчине, но я ее не слышал: слова терялись в городском шуме – сигналах машин, звонках велосипедов, громкой музыке и урчании моторов автобусов.
Они свернули в боковую улочку. Меня окружала обычная нью-йоркская толпа – озирались любопытные туристы, курильщики с откровенной безнадежностью выпускали изо рта дым, и очередной странный уличный тип что-то тихо бормотал.
Я глазел на украшенный к Рождеству киноконцертный зал «Рэдио-Сити». «Зрелищное рождественское шоу». Вот и святое пригодилось для балагана. Санта-Клаус звонил в двери и кричал: «Всем счастливого Рождества!» А у фонтана было холодно и сыро.
Я ждал пять минут, десять.
Наконец появилась Лусинда. Она выскочила из-за угла и направилась прямиком ко мне. Все-таки заметила.
– Спасибо.
– За что? – удивился я.
– За то, что не поздоровался. Это был мой муж.
Это был ее муж! Игрок в гольф. Человек, который не должен ничего знать.
– О!
– Неожиданно нагрянул на работу с цветами. И настоял на том, чтобы взять такси и довезти меня до центра. Извини.
– Все в порядке. Ты как?
– Прекрасно. Лучше не бывает. – Тон подразумевал, что я задал идиотский вопрос, вроде тех, которыми тележурналисты донимают уцелевших в ужасных катастрофах и потерявших близких людей. – Он больше не звонил?
– С тех пор, как потребовал десять тысяч долларов, нет.
– И что дальше? Ты намерен дать ему деньги?
– Да.
Она потупилась:
– Спасибо.
– Не за что. Не о чем и говорить.
Я и в самом деле не хотел об этом говорить. Потому стоило произнести слово, и то, что пока мерещилось, приобретало конкретные очертания.
– У меня с собой тысяча долларов, – сказала Лусинда. – Небольшая сумма, но о ней не знает муж. Возьми. – Она полезла в сумочку.
– Все в порядке. Забудь, – отказался я.
– Бери, – велела Лусинда, словно хотела расплатиться за свои сладости и содовую, а я по старомодности возражал.
– Обойдусь.
Лусинда сунула деньги мне в руку, я еще поломался, сдался и положил десять сотенных бумажек в карман.
– Как ты думаешь, он на этом успокоится? – поинтересовалась она.
Это был существенный вопрос. Я пожал плечами:
– Не знаю, Лусинда.
Она кивнула и вздохнула:
– А если не остановится? Если будет снова требовать деньги? Что тогда?
– Тоже не знаю, – ответил я и подумал: «Тогда нам конец, Лусинда».
– Чарлз, как это могло случиться? – Она спросила так тихо, что я с трудом разобрал. – Как? Иногда мне кажется, что я это все увидела во сне. Невероятно… Чтобы не с кем-нибудь, а с нами… С нами!
Ее глаза увлажнились, и она коснулась их платком, а я вспомнил: глаза Лусинды в то утро в поезде я заметил сразу после того, как полюбовался бедром. Увидел в них нежность и сказал себе: «Да, это именно то, что мне теперь нужно».
– Наверное, так и надо, – ответил я. – Вспоминать о том, что случилось, как о дурном сне.
– Но это был не сон. Как глупо!
– Да. Очень глупо.
– Это его убьет.
Теперь она говорила о муже. Снова о муже. Если он узнает.
– Он убьет меня.
– Не бойся, не узнает.
Мы влипли вместе, мы были заодно, и я ее подбадривал. Мы могли обманывать супругов, но не друг друга.
– Что ты сказал жене? Насчет носа.
– Упал.
– Ну да, конечно. – Она произнесла это таким тоном, словно сама придумала версию.
– Слушай, вот что я хочу тебе сказать… – начал я и замолчал.
А что я хотел ей сказать? Наверное, что опозорился, именно опозорился, но впредь постараюсь ее не подвести.
– Да?
– Я должен был его остановить.
– Да.
– Я пытался, но не сумел.
– У него был пистолет.
Да, у него был пистолет. Иногда он целился в меня, иногда нет. Когда насиловал Лусинду, не целился. Оружие лежало на полу футах в трех от меня – вот в чем проблема.
– Забудь, – сказала она, но я прекрасно понял: на уме у нее было совсем другое. Она считала, что я должен был что-то предпринять, спасти ее.
Я вспомнил, как защитил ее в баре и как она после этого благодарно меня поцеловала. Но одно дело нагловатый хам, совершенно иное – вооруженный насильник.
– Думаю, пора закругляться, Чарлз, – сказала Лусинда. – До свидания.
– Что?
– Доволен работой?
Мы приступили к съемкам ролика про аспирин. В «Астории». Студия «Силверкап».
– Да. Все в порядке.
– Ничего не скажешь, Коринт – старый профи.
Меня так и подмывало ответить, что он просто старый. Роберт Коринт был назначен директором рекламы аспирина. Лысеющий коротышка с глупым хвостиком волос под загорелой плешью. Коринт будто кричал: «Пусть я подвержен действию времени, но я все еще крутой, крутой. Учтите!» Мы делали двадцать второй дубль.
– Кто занимается музыкой? – спросил я.
– Музыкой?
– Ну да. Кто пишет саунд-трек?
– Музыкальная студия «Ти энд ди».
– Никогда о такой не слышал.
– Очень хорошая.
– Допустим.
– Они делали все фонограммы для моих работ.
– Отлично.
– Они тебе понравятся. Хотя бы тем, что всегда назначают приемлемую цену.
Я уже собирался спросить, почему он постоянно надо мной подсмеивается. Но в это время подошла Мэри Уидгер и шепнула мне в ухо:
– Чарлз, можно перекинуться с вами словечком?
– Разумеется.
– Мистер Дабен считает, что бутылочку с аспирином нужно поместить выше.
Мистер Дабен являлся заказчиком. Его первыми словами, обращенными ко мне, были: «Значит, это вы моя новая жертва! Уж попью я вашей кровушки». «Ради Бога, – ответил я. – У меня нулевая группа». «Годится», – рассмеялся он.
– Что значит выше? – не понял я.
– Выше в кадре, – уточнила Мэри.
– В таком случае, Дэвид, не могли бы вы попросить Роберта поднять бутылочку чуть выше?
– Непременно, – отозвался он. – Я на то и существую.
Ближе к середине дня, где-то между сорок восьмым и сорок девятым дублем, меня зажал в углу Том Муни:
– Привет, приятель.
У него не было никаких оснований считаться моим приятелем. Том Муни представлял Объединение производителей рекламы. Его modus operandi[17] заключался в том, чтобы занудством вытягивать у потенциального клиента заказ на рекламу. И надо сказать, он вполне в этом преуспевал.
– Ты как, Том? – спросил я.
– Я-то хорошо. Вопрос в том, как ты. – Он окинул взглядом мое лицо.
– Упал, – в сотый раз объяснил я.
– Я не про то – я про работу.
Том прекрасно знал, как у меня дела. Например, он был в курсе, что недавно я занимался очень престижным, денежным проектом, а теперь вожусь вот с аспирином. Знал, потому что мир рекламщиков тесен и новости распространяются со скоростью молнии. Тем более плохие новости.
– Замечательно, – соврал я.
Том спросил, получил ли я его рождественскую открытку.
– Нет.
– А я посылал.
– Не пришла.
– Неужели?
– Уверяю тебя.
– В таком случае прими мои поздравления сейчас. Подарок за мной.
– Никаких подарков, Том.
– Не глупи, дурачок. У дядюшки Тома всегда найдется подарок для соратника.
– Кепка с эмблемой объединения? Спасибо, я уже получал.
– При чем здесь кепка? – возмутился Том. – Я разве что-нибудь говорил о кепке?
– Майкой меня тоже осчастливил.
– Слушай, ты наш клиент или нет?
– Клиент.
– Тогда считай меня Санта-Клаусом.
– Ты не похож на Санта-Клауса, – хмыкнул я.
Прилизанные, лоснящиеся волосы, энергичная жестикуляция – он скорее напоминал напичканного амфетамином Пэта Райли, чем рождественского святого.
– Откуда ты знаешь? Ты что, видел Санта-Клауса?
Когда Анна была маленькой, лет пяти с половиной, она спросила меня, как Санта-Клаус попал в «Тойз-эр-ас»[18], если он живет на Северном полюсе. Я по небрежности забыл снять с игрушечного пони ярлык магазина.
– Рад познакомиться, Санта.
– И что же малышка Чарли хочет на Рождество?
Я бы перечислил, но ему на хватит дня выслушать.
– Ничего. У меня все есть.
– Ты снимаешь ролик со мной? Так?
– Так.
– Работаешь с Френкелом? Так?
– Так.
– Спроси у него, что он получил на Рождество.
Что он имел в виду?
– Все, что мне надо на Рождество, Том, – это хорошая должность.
– Тогда почему бы не попользоваться нами?
Я не рассмеялся, и он добавил:
– Шучу.
Я позвонил ей и рассказал, что хочет от меня Васкес. Она, помолчав, предложила встретиться в этом месте.
Отсидев минут десять на бортике фонтана, я увидел, как она переходит Пятьдесят первую улицу.
Я нагнулся, чтобы встать, и тут заметил рядом с Лусиндой мужчину. Она шла по направлению ко мне. Я на мгновение замер, не зная, то ли сказать «привет», то ли промолчать. В итоге я снова опустился на бортик – решил не высовываться. А Лусинда прошла мимо, не взглянув в мою сторону.
Мужчина в синем костюме и хорошо начищенных ботинках имел весьма респектабельный вид. Лет пятидесяти, волосы только начали редеть, губы поджаты. Лусинда выглядела почти как всегда. Я бы сказал, великолепно. Если бы не круги под глазами. Не такие, как у меня, вроде черных полумесяцев, но тем не менее заметные, будто она, несмотря на две таблетки валиума и стакан вина, полночи провертелась на постели без сна.
Лусинда что-то говорила мужчине, но я ее не слышал: слова терялись в городском шуме – сигналах машин, звонках велосипедов, громкой музыке и урчании моторов автобусов.
Они свернули в боковую улочку. Меня окружала обычная нью-йоркская толпа – озирались любопытные туристы, курильщики с откровенной безнадежностью выпускали изо рта дым, и очередной странный уличный тип что-то тихо бормотал.
Я глазел на украшенный к Рождеству киноконцертный зал «Рэдио-Сити». «Зрелищное рождественское шоу». Вот и святое пригодилось для балагана. Санта-Клаус звонил в двери и кричал: «Всем счастливого Рождества!» А у фонтана было холодно и сыро.
Я ждал пять минут, десять.
Наконец появилась Лусинда. Она выскочила из-за угла и направилась прямиком ко мне. Все-таки заметила.
– Спасибо.
– За что? – удивился я.
– За то, что не поздоровался. Это был мой муж.
Это был ее муж! Игрок в гольф. Человек, который не должен ничего знать.
– О!
– Неожиданно нагрянул на работу с цветами. И настоял на том, чтобы взять такси и довезти меня до центра. Извини.
– Все в порядке. Ты как?
– Прекрасно. Лучше не бывает. – Тон подразумевал, что я задал идиотский вопрос, вроде тех, которыми тележурналисты донимают уцелевших в ужасных катастрофах и потерявших близких людей. – Он больше не звонил?
– С тех пор, как потребовал десять тысяч долларов, нет.
– И что дальше? Ты намерен дать ему деньги?
– Да.
Она потупилась:
– Спасибо.
– Не за что. Не о чем и говорить.
Я и в самом деле не хотел об этом говорить. Потому стоило произнести слово, и то, что пока мерещилось, приобретало конкретные очертания.
– У меня с собой тысяча долларов, – сказала Лусинда. – Небольшая сумма, но о ней не знает муж. Возьми. – Она полезла в сумочку.
– Все в порядке. Забудь, – отказался я.
– Бери, – велела Лусинда, словно хотела расплатиться за свои сладости и содовую, а я по старомодности возражал.
– Обойдусь.
Лусинда сунула деньги мне в руку, я еще поломался, сдался и положил десять сотенных бумажек в карман.
– Как ты думаешь, он на этом успокоится? – поинтересовалась она.
Это был существенный вопрос. Я пожал плечами:
– Не знаю, Лусинда.
Она кивнула и вздохнула:
– А если не остановится? Если будет снова требовать деньги? Что тогда?
– Тоже не знаю, – ответил я и подумал: «Тогда нам конец, Лусинда».
– Чарлз, как это могло случиться? – Она спросила так тихо, что я с трудом разобрал. – Как? Иногда мне кажется, что я это все увидела во сне. Невероятно… Чтобы не с кем-нибудь, а с нами… С нами!
Ее глаза увлажнились, и она коснулась их платком, а я вспомнил: глаза Лусинды в то утро в поезде я заметил сразу после того, как полюбовался бедром. Увидел в них нежность и сказал себе: «Да, это именно то, что мне теперь нужно».
– Наверное, так и надо, – ответил я. – Вспоминать о том, что случилось, как о дурном сне.
– Но это был не сон. Как глупо!
– Да. Очень глупо.
– Это его убьет.
Теперь она говорила о муже. Снова о муже. Если он узнает.
– Он убьет меня.
– Не бойся, не узнает.
Мы влипли вместе, мы были заодно, и я ее подбадривал. Мы могли обманывать супругов, но не друг друга.
– Что ты сказал жене? Насчет носа.
– Упал.
– Ну да, конечно. – Она произнесла это таким тоном, словно сама придумала версию.
– Слушай, вот что я хочу тебе сказать… – начал я и замолчал.
А что я хотел ей сказать? Наверное, что опозорился, именно опозорился, но впредь постараюсь ее не подвести.
– Да?
– Я должен был его остановить.
– Да.
– Я пытался, но не сумел.
– У него был пистолет.
Да, у него был пистолет. Иногда он целился в меня, иногда нет. Когда насиловал Лусинду, не целился. Оружие лежало на полу футах в трех от меня – вот в чем проблема.
– Забудь, – сказала она, но я прекрасно понял: на уме у нее было совсем другое. Она считала, что я должен был что-то предпринять, спасти ее.
Я вспомнил, как защитил ее в баре и как она после этого благодарно меня поцеловала. Но одно дело нагловатый хам, совершенно иное – вооруженный насильник.
– Думаю, пора закругляться, Чарлз, – сказала Лусинда. – До свидания.
* * *
– Пока доволен? – спросил Дэвид Френкел.– Что?
– Доволен работой?
Мы приступили к съемкам ролика про аспирин. В «Астории». Студия «Силверкап».
– Да. Все в порядке.
– Ничего не скажешь, Коринт – старый профи.
Меня так и подмывало ответить, что он просто старый. Роберт Коринт был назначен директором рекламы аспирина. Лысеющий коротышка с глупым хвостиком волос под загорелой плешью. Коринт будто кричал: «Пусть я подвержен действию времени, но я все еще крутой, крутой. Учтите!» Мы делали двадцать второй дубль.
– Кто занимается музыкой? – спросил я.
– Музыкой?
– Ну да. Кто пишет саунд-трек?
– Музыкальная студия «Ти энд ди».
– Никогда о такой не слышал.
– Очень хорошая.
– Допустим.
– Они делали все фонограммы для моих работ.
– Отлично.
– Они тебе понравятся. Хотя бы тем, что всегда назначают приемлемую цену.
Я уже собирался спросить, почему он постоянно надо мной подсмеивается. Но в это время подошла Мэри Уидгер и шепнула мне в ухо:
– Чарлз, можно перекинуться с вами словечком?
– Разумеется.
– Мистер Дабен считает, что бутылочку с аспирином нужно поместить выше.
Мистер Дабен являлся заказчиком. Его первыми словами, обращенными ко мне, были: «Значит, это вы моя новая жертва! Уж попью я вашей кровушки». «Ради Бога, – ответил я. – У меня нулевая группа». «Годится», – рассмеялся он.
– Что значит выше? – не понял я.
– Выше в кадре, – уточнила Мэри.
– В таком случае, Дэвид, не могли бы вы попросить Роберта поднять бутылочку чуть выше?
– Непременно, – отозвался он. – Я на то и существую.
Ближе к середине дня, где-то между сорок восьмым и сорок девятым дублем, меня зажал в углу Том Муни:
– Привет, приятель.
У него не было никаких оснований считаться моим приятелем. Том Муни представлял Объединение производителей рекламы. Его modus operandi[17] заключался в том, чтобы занудством вытягивать у потенциального клиента заказ на рекламу. И надо сказать, он вполне в этом преуспевал.
– Ты как, Том? – спросил я.
– Я-то хорошо. Вопрос в том, как ты. – Он окинул взглядом мое лицо.
– Упал, – в сотый раз объяснил я.
– Я не про то – я про работу.
Том прекрасно знал, как у меня дела. Например, он был в курсе, что недавно я занимался очень престижным, денежным проектом, а теперь вожусь вот с аспирином. Знал, потому что мир рекламщиков тесен и новости распространяются со скоростью молнии. Тем более плохие новости.
– Замечательно, – соврал я.
Том спросил, получил ли я его рождественскую открытку.
– Нет.
– А я посылал.
– Не пришла.
– Неужели?
– Уверяю тебя.
– В таком случае прими мои поздравления сейчас. Подарок за мной.
– Никаких подарков, Том.
– Не глупи, дурачок. У дядюшки Тома всегда найдется подарок для соратника.
– Кепка с эмблемой объединения? Спасибо, я уже получал.
– При чем здесь кепка? – возмутился Том. – Я разве что-нибудь говорил о кепке?
– Майкой меня тоже осчастливил.
– Слушай, ты наш клиент или нет?
– Клиент.
– Тогда считай меня Санта-Клаусом.
– Ты не похож на Санта-Клауса, – хмыкнул я.
Прилизанные, лоснящиеся волосы, энергичная жестикуляция – он скорее напоминал напичканного амфетамином Пэта Райли, чем рождественского святого.
– Откуда ты знаешь? Ты что, видел Санта-Клауса?
Когда Анна была маленькой, лет пяти с половиной, она спросила меня, как Санта-Клаус попал в «Тойз-эр-ас»[18], если он живет на Северном полюсе. Я по небрежности забыл снять с игрушечного пони ярлык магазина.
– Рад познакомиться, Санта.
– И что же малышка Чарли хочет на Рождество?
Я бы перечислил, но ему на хватит дня выслушать.
– Ничего. У меня все есть.
– Ты снимаешь ролик со мной? Так?
– Так.
– Работаешь с Френкелом? Так?
– Так.
– Спроси у него, что он получил на Рождество.
Что он имел в виду?
– Все, что мне надо на Рождество, Том, – это хорошая должность.
– Тогда почему бы не попользоваться нами?
Я не рассмеялся, и он добавил:
– Шучу.
* * *
В тот вечер мне домой позвонил Васкес и назначил встречу в «Алфабет-Сити» на углу Восьмой улицы и авеню Си.
Сошедший с рельсов. 15
Этот район называют «Алфабет-Сити», потому что он расположен между авеню Эй и Ди в Южном Манхэттене. Некогда здесь орудовали испанские банды, а потом сюда хлынул артистический люд, и место стало одновременно опасным и модным. Винные погребки соседствуют с художественными галереями; мексиканские лепешки предлагают рядом с поделками народного промысла.
В последний раз я был в «Алфабет-Сити» лет в двадцать. Тогда мы всемером в поисках развлечений набились в одно такси, долго катались, пока не высадились на Манхэттене. Не припомню, чем кончился тот вечер.
Сегодня я явился сюда не ради развлечений.
Я пришел к Васкесу.
Трубку подняла Диана.
– Как поживаете, миссис Шайн? – спросил он.
Подзывая меня, жена выглядела слегка озадаченной.
– Деловой разговор, – объяснил я жене.
Васкес спросил, набрал ли я денег.
– Да.
Еще он спросил, по-прежнему ли я пай-мальчик (перевод: не обращался ли я в полицию).
– Не обращался.
Тогда он назначил мне встречу в «Алфабет-Сити».
Когда Диана вышла из комнаты, я сказал ему:
– Десять тысяч, и все, ни цента больше.
Васкес ответил:
– Конечно. Мы же договорились, братан.
Внезапно на меня налетел черный:
– Какого хрена? Ты что не видишь, куда прешь?
Я, естественно, никуда не пер, а просто стоял, но счел за благо извиниться.
В последний раз я был в «Алфабет-Сити» лет в двадцать. Тогда мы всемером в поисках развлечений набились в одно такси, долго катались, пока не высадились на Манхэттене. Не припомню, чем кончился тот вечер.
Сегодня я явился сюда не ради развлечений.
Я пришел к Васкесу.
Трубку подняла Диана.
– Как поживаете, миссис Шайн? – спросил он.
Подзывая меня, жена выглядела слегка озадаченной.
– Деловой разговор, – объяснил я жене.
Васкес спросил, набрал ли я денег.
– Да.
Еще он спросил, по-прежнему ли я пай-мальчик (перевод: не обращался ли я в полицию).
– Не обращался.
Тогда он назначил мне встречу в «Алфабет-Сити».
Когда Диана вышла из комнаты, я сказал ему:
– Десять тысяч, и все, ни цента больше.
Васкес ответил:
– Конечно. Мы же договорились, братан.
* * *
Угол авеню Си и Восьмой улицы в одиннадцать утра представлял типичную картину: пять латиноамериканских детей мучаются дурью, забравшись на тент пикапа, а неподалеку уличный художник переминается с ноги на ногу около объявления с предложением сделать татуировку хной. И никакого Васкеса.Внезапно на меня налетел черный:
– Какого хрена? Ты что не видишь, куда прешь?
Я, естественно, никуда не пер, а просто стоял, но счел за благо извиниться.