Сигунов Петр. Чернушка

   Павел признался, что поймал летягу просто чудом, что такая удача случается очень редко. Животное это крайне осторожное, пугливое. Днем отсыпается в темных норах-дуплах или в гнездах-пристройках, которые якобы нагло отбирает у обыкновенных белок. А в сумерках выходит из укрытий, чтобы полакомиться ягодами, грибами, почками, листьями, корой, лишайниками, сережками, чтобы половить ночных бабочек, жуков, мух. Потому и глаза у нее такие странные - навыкате и большие.
   Мы положили домик летяги возле плетенки. Чернушка возбужденно бегала вокруг, нашла вход и забралась вовнутрь. Долго шебаршила там, затем высунула лапку, заткнула мохом пролаз.
   Ночью она вдруг пискливо загукала и стала метаться по палатке, прыгать средь марлевых пологов. Наделала такого переполоху, что все проснулись, не понимая, что случилось.
   Зажгли свечки. Белочка вихрем кружилась на брезентовом полу, царапала коготками спину, бока, голову, как будто вновь собиралась умирать от недостатка витаминов.
   Вскоре и мы заерзали и зачесались.
   - О, матушка сибирская! - запричитал Повеликин. - И откуда такая непонятная, лютая напасть приключилась? И колет, и сверлит, наподобие комаров. И кровожадно вгрызается челюстями, как голодный паук. И обжигает тело похлеще весенней майской крапивы... А что это или кто? Какая неведомая тварь злобствует под нижним бельем? Чувствую, производит двигательные процедуры, а поймать вредного диверсанта не могу. И догадаться бессилен, отчего так мучаюсь, ибо никогда еще в жизни не испытывал таких невыносимых мучений. О, матушка сибирская, помоги! Уж не вонзились ли мне под кожу энцефалитные клещи, о которых я наслышался великую массу роковых историй?..
   Кое-как мы дождались рассвета. Я внимательно осмотрел гайно белок-летяг: оно буквально кишело длинными темно-коричневыми насекомыми, похожими на блох со сплюснутыми боками. Эти крупные, тощие паразиты прыгали по всей палатке! С чувством омерзения я вышвырнул злополучный "подарок" в костер.
   - Виктор Иванович, требуется немедленно баня. Надо срочными темпами избавиться от вредноопасных мучителей, - прыская от смеха, проговорил Павел. Он явно подражал Николаю Панкратовичу.
   - Эй, Павел! Не ожидал я, что ты способен на пустые, злорадные насмешки, - обиделся старик. - Ну ответь, подковыристый элемент, какая же в дикой тайге натуральная баня?
   - Не переживайте, дядя Коля! Мы вам сейчас в палатке такую турецкую баню сообразим, от которой косточки станут мягкие и гибкие, как у балерины, - пообещал Павел. - Только надо сперва Чернушку избавить от блох. Вишь, как чешется, бедняжка, того гляди, в кровь обдерется. Есть ли у кого-нибудь дуст?
   Мы молчали.
   - У тебя же есть, я сам видел, - обратился Сашка к Курдюкову.
   - Ах да, простите, совсем забыл, - улыбнувшись, Анатолий Юрьевич порылся в своем пузатом рюкзаке и вскоре с подчеркнутой вежливостью вручил Павлу большую коробку дуста.
   - Забыл?.. Ишь какой забывчивый! Ты вот, когда Чернушка умирала, и про витамины сказал, что они кончились, а сам пригоршнями до сих пор глотаешь их, - возмутился Сашка.
   Курдюков промолчал.
   Неожиданный объявленный "банный день" всем пришелся по душе. Что там правду скрывать, мы очень устали от монотонных маршрутов по таежной глухомани. "Война с блохами" превратилась в радостное событие.
   И погода была теплая, солнечная, со свежим ветерком, который гнал комаров с территории лагеря и прижимал их к земле. Даже мрачный Рыжов заметно повеселел. Он растянул между деревьями толстую веревку, вывернул наизнанку меховой спальный мешок, вытряс хорошенько и повесил сушить. Мы последовали его примеру.
   А Павел принялся осторожно расчесывать Чернушку частым гребешком, чтобы изгнать блох. Белочка ворковала от удовольствия. Но когда он стал связывать ей лапки, чтобы не царапалась, и пеленать бинтом мордашку, чтобы не кусалась, она заверещала так истошно, так пронзительно, что даже Найда загавкала с перепугу. Павел выкупал малютку в теплой мыльной воде, куда подсыпал немного дуста, насухо вытер ее мягким полотенцем и закрыл в плетеном домике, который предварительно заполнил чистыми тряпками. Чернушка сперва суматошно билась головой о прутья, намереваясь вырваться наружу, но вскоре успокоилась.
   После бани Павел напихал в плетенку белочки чистого сухого мха. Чернушка принялась благоустраивать свой домик. Сперва она долго возилась и вертелась в кошелке, уминая лунку боками. Затем аккуратно, стебелек к стебельку, обвила изнутри спаленку длинными бархатистыми моховинками. Павел сказал, что бахтинские телеутки строят по нескольку гнезд именно из-за блох. Когда чересчур начнут одолевать эти прилипчивые паразиты, они якобы переносят своих детишек в новое гайно.
   Забавные новости
   Чернушке нравилось прыгать по "крышам" туго натянутых пологов. Она взвивалась, как на пружинистой сетке. Но часто коготки ее просовывались в кисею, и тогда проказница, извиваясь, обрушивала полог, прикрепленный к палатке булавками. Запеленавшись в марлю, Чернушка принималась отчаянно верещать, звать на помощь. Мы освобождали шалунью из плена, приводили все в порядок. Но беспечная непослушница вскоре опять начинала прыгать с полога на полог.
   Белочка по-своему приветствовала всех, вернувшихся из маршрутов. Как только человек забирался в палатку, она прыгала ему на плечи, а то и на голову, нежно ворковала - просила угощения: орехов или ягод.
   Особенно восторгался проказами нашей воспитанницы Сашка. Ему все было интересно: и как она ест, и как умывается, и как бегает. Он даже подглядел, как она спит. В прохладную погоду Чернушка сворачивалась калачиком, сунув мордочку между лапками в живот и обмотавшись хвостом. Она походила тогда на темный шелковистый шарик, обрамленный блестящим смоляным ободком. Сашка часами готов был забавляться с нею - так же, как девчонки и мальчишки со своими любимыми щенками или котятами.
   Вскоре Чернушка всех удивила еще одной привычкой: она стала кружиться штопором. Хвост распушит, голову задерет, ушки пригнет к макушке, глядишь - завертелась по гладкому столбу быстрой спиралью.
   Увидев это, Павел авторитетно заявил, что теперь Чернушке не страшны кровожадные хищные птицы.
   Однажды он сам был свидетелем, как на дерево, где сидела белка, спикировал с растопыренными когтями ястреб-тетеревятник. Дерево было голое, обгоревшее. Некуда было спрятаться бедной жертве - внизу ни кустика, ни травинки, а густые, ветвистые ели росли далеко. Казалось, зверьку, застигнутому врасплох, грозила неминуемая гибель. Но белка не растерялась. Как только на нее ринулся хищник, она отскочила на противоположную сторону ствола. Лобовая атака не удалась - ястреб грудью ударился о дерево. И долго не мог прийти в себя, застыв неподвижно на сломанной макушке дерева. Передохнув, он с яростью бросился на добычу, пытаясь прижать ее к земле. Однако белка завертелась так проворно, что птица в конце концов перестала гоняться за ней. Нахохлившись и распустив перья, тетеревятник снова уселся на вершину одинокого дерева, к стволу которого комочком прилипла белка. Хищник терпеливо дожидался, когда зверек спустится на голую плешину, где легко можно было бы его настигнуть. Ждал, но не дождался - Павел отогнал прочь выстрелом разбойника...
   Неразлучная игрушка и злая бестия
   С каждым днем наша белочка заметно взрослела: заострились черные коготки, окрепли оранжевые зубки. Пила она теперь из большого стеклянного пузыря. Набегается, напрыгается, бывало, и... шмыг ко мне в рукав. Там, под ватником, висела ее неразлучная игрушка - толстая деревянная пуговица. Я спокойно занимаюсь своими делами: привожу в нужный порядок полевой журнал, вычерчиваю планы. Геологу-полевику всегда хватает работы, особенно чертежной. Сижу я на улице под прохладным ветерком, знаю: белочка никуда не убежит, не расстанется с любимой игрушкой. Часами, бывало, крутит, теребит она пуговицу, хрустит деревяшкой - "резцы" свои заправляет. И никакими приманками не выудишь ее оттуда. Будет возиться, пока не нагрызется вдоволь - до крови в деснах. А коли попытаешься оторвать ее от "вкусной" пуговицы, то услышишь ворчливое уканье: "уу-ууу-у..." Оно начиналось низкими, а заканчивалось высокими, визгливыми нотами. Это значит - Чернушка очень сердится. Не прислушаешься к ее гневному предупреждению - поточит зубы и о... палец.
   Вскоре мы услышали от нее новый голос - голос страха.
   Воспользовавшись случаем, когда в палатке никого не было, Найда подкралась к корзинке, куда Павел запер слишком расшалившуюся игрунью, и сбила крышку. Не знаю, каким образом удалось Чернушке спастись.
   Мы прибежали ей на помощь, услышав ожесточенный лай и суматошную возню.
   Белочка висела на столбе. Шерсть у нее взъерошилась, как на щетке. Она хлестала хвостом по пологу и цокала.
   Найда свирепо грызла зубами столб.
   Сначала цоканье было звонким и частым, затем к нему примешались свистящие звуки, вся эта трель завершалась глухим "ц", которое переходило в еле слышимое "ш". Хвост вгибался и с затиханием звуков медленно опускался.
   Кончив одну тираду, белочка опять вскидывала хвост, хлестала им по палатке и ударяла лапками. На Найду сыпались новые трели, то похожие на стремительное "цири-цири-цири!", то на дробное "цирь-ри-ри! Цирь-ри-ри!", то на отрывистое "цык... цык... цык..."
   Лайка бесилась от злости. А Чернушка... Как она перепугалась! Даже под ватником, где висел огрызок ее любимой пуговицы, долго не могла прийти в себя, и я чувствовал, как она в гневе топала крохотными лапками по моей груди и била хвостом.
   Полосатые гости
   Если бы Чернушка выросла в родной семье, заботливая мамаша познакомила бы ее со всеми тайнами лесной жизни: и как спасаться от врагов, и как добывать корм в любую погоду, и как вить удобные гнезда. Она "научила" бы ее многому, что знают лишь одни белки. Но, к сожалению, Чернушка слишком рано лишилась материнской заботы. У нее неожиданно появилось шесть больших "пап"-воспитателей, которые ласково называли ее "дочкой", играли с ней, баловали ее. Вот почему наша "ученица" очень растерялась, когда к ней явились таежные гости.
   Однажды сидел я под пологом со своими дневниками и журналами, вдруг вижу: из-под брезента вылез зверек ростом с Чернушку. Был он весь желтенький, охристый, вдоль спины тянулись пять темных продольных полос. Я, конечно, сразу узнал, что это был бурундучок, подобный тому, которого Сашка поймал накомарником, только посветлее. Около стенки полога стояла миска, наполненная рисом. Зверек смело забрался в посудину и стал хрустеть зернами. Похрустел, похрустел - понравилось. Набил рот рисом даже щеки раздулись от жадности, словно мехи кузнечные.
   - Ах ты, воришка! - погрозил я пальцем. Услышав голос, бурундук шмыгнул под брезент. Но вскоре появился снова. А за ним - еще один, второй, третий... Шесть зверьков выскочили друг за другом, и все такие крохотные, куда меньше Чернушки! - Батюшки мои, да это же бурундучиха со своими ребятками-бурундучатами! - удивился я.
   Смотрю, а сам даже шевельнуться боюсь, чтобы не распугать. Впервые мне довелось увидеть такую милую семейку.
   А зверятки затеяли вокруг миски возню. Особенно проказничал бурундучок с беленьким пятнышком на лбу. Все малыши усердно поглощали рис, а он, озорник, непослушный, бурундучиху за хвост дергал. Мамаша сердито заквохтала да как тяпнет шалуна зубами. Бедняжка взвизгнул знать, больно укусила.
   В это время из плетеного теремка вылезла заспанная Чернушка. Увидев такое множество шумливых полосатиков, белочка замерла от неожиданности. Даже умыться забыла. Смотрела, смотрела на них, вскинула метелкой ершистый хвост и... юрк в свой домик. Залезла поглубже в мох, даже дырку не заткнула - вот как перепугалась! Бурундучиха надрывно свистнула - изо рта во все стороны брызгами полетел рис. Веселая семейка мигом скрылась под брезентовым покрывалом.
   Тайна фотографии
   Перебираясь в новый лагерь, мы попали под ливень, промокли, как говорят, до последней нитки.
   Утро выдалось тихим, светлым, радостным, как будто вчера вовсе не было ливня. Ночной ветер сбил с ветвей деревьев тяжелые капли, и теперь листья и хвоинки лишь лоснились на солнце первозданной чистотой.
   Мы запоздали с подъемом, потому что легли поздно - долго сушили у костра промокшую одежду и вещи. Чернушка уже давно возмущенно била головой в крышку плетенки. Она даже охрипла от крика и пищала приглушенно, как мышонок. Каждое утро мы пускали ее на прогулку, а сегодня с нами случилась заминка - проспали. Белочка не могла допустить, чтобы ее постелька промокла и потому сама себя освободила из темницы прогрызла в прутьях дыру для выхода. Спасибо, Павел своевременно заметил беглянку и скорей привязал Найду к березе.
   - Не смей зубы скалить, дуреха! - произнес Павел. - Ишь как рассвирепела, будто росомаху увидела! Да когда же ты поймешь, наконец, нельзя на Чернушку гавкать! Нельзя! Ведь это - наша белка! Запомни наша, а не дикарка!
   Павел всегда говорил Найде серьезным тоном, как человеку. Он был убежден, что она все понимала.
   Белочка с радостью принялась скакать вокруг палатки. Она часто поднималась на задние лапки, смотрела по сторонам, возбужденно морщила мордашку. Новое незнакомое место волновало ее. Увидев густую куртинку высоких малиновых цветов кипрея, белочка шмыгнула в заросли. Выбежала на опушку леса, ан глядь - никого нет - ни людей, ни собаки, ни палатки. Малышка испуганно заукала.
   - Чернушка! Чернушка! - позвал я.
   Услышав голос, белочка стремглав кинулась ко мне. Однако на пути ей попался какой-то интересный предмет. Зверюшка остановилась, шевеля губешками, раздувая ноздри. Ну и чудеса! Да это же большой широкошляпный подосиновик! Игрунья вскочила на гладкую округлую шляпку великана и принялась жадно отламывать резцами тугой закраешек, зажимая его в кулачки и аппетитно шамкая. До чего же хорошо и вкусно!
   Пользуясь неожиданно представившимся редким случаем, навожу на нее объектив фотоаппарата. Найда, по-видимому, решила, что я целюсь. Сделала пружинистую стойку. Резко щелкнул затвор. Собака с грозным свирепым лаем бросилась к Чернушке, но ремень, которым она была привязана к березе, остановил ее.
   А белочка продолжала спокойно сидеть на рослом подосиновике, задрав к ушам жиденький хвост. Сидела и жевала темнеющую мякоть гриба. И вдруг тревожно засуетилась. К ней по мохнатой стружчатой ножке подосиновика карабкалось неведомое чудовище - крупный сизый жук с крючкастыми челюстями-клешнями. Конечно, он взбирался на красноголовик по своим жучиным делам. Но глупенькая малышка не знала этого, да и блестящее на солнце страшилище увидела впервые. Она в замешательстве: и неведомого "зверя" испугалась, и спрыгнуть на землю не могла решиться - уж больно высоко. Чернушка смотрела на меня испуганными глазенками: "Скорее помоги!" Я посадил трусишку на плечо, она, тихо воркуя, сразу же забралась под пиджак. Там безопасней.
   Вот и вся история моей необыкновенной фотографии.
   Полыхание лета
   Дни мелькали своей извечно торопливой поступью, словно кадры кинофильма, удлинняя геологам бороды, укорачивая полевой сезон. И, покорная неодолимой силе времени, преображалась до неузнаваемости, менялась бахтинская тайга. Прибрежные ольховые кусты превратились в буйные заросли. Покалеченные, исцарапанные половодьем красноствольные тальники - в густую хлобыстучую непролазь. Слюдисто поблескивали широкие листья неспокойных осин-потрясучек. Янтарились светлые верховники-мутовки синеватых пихт. Среди чистой, веселой белизны берез плели затейливую кружевную кайму круглые как шары темно-сизые можжевельники. На розовых широких рукавах матерых кедров, средь стеклисто-зеленых усов ярко поблескивали смолистыми наплывами фиолетовые шишки, похожие на толстых крупночешуйчатых коротышей-хариусов. Из угрюмых еловых чапыжников тянуло рыжиками, белыми грибами, плавленной живицей.
   Давным-давно померкли золотые лютики, погасли дивные солнечные цветки - махровые жарки-купальницы. С приречных желто-крапчатых деревьев черемухи свисали, словно растрепанные цыганские бороды, аспидно-черные грозди терпких ягод. Рубиновыми огоньками бисерилась среди мшистой изумрудности пунцовая брусника. Натужно гнулись под тяжестью пурпурчатых кувшинчиков вееристые кусты шиповника. Кудрявым туманом стыла на сквозистых полянах-прогалинах матовая голубика.
   На сухих пригорках уже не краснели раскидистые колонии диких пионов - марьиных кореньев. Уже не разливался на зорях от ясных пушистых лиственниц утомительный аромат зеленой хвойной свежести. Суходольные таежные елани и кромки высоких приречных опушек покрылись новыми цветами - огнистым кипреем и белоснежными зонтиками-парашютиками раскидистых купырей.
   Палатка наша, прижатая к крутому изгибу обрывистой террасы, окаймлена пышным разнотравьем. Туго натянутая, стройная, ровная, она стоит среди высоких душистых медоносов, точно светло-зеленый улей.
   Как только начал распускаться кипрей, Николай Панкратович усаживался на пенек у костра-дымокура, чтоб не допекали кровососы. Блаженно потягивая самокрутку, он, словно зачарованный, смотрел на пестрое таежное разнотравье. И улыбался, и вздыхал, думая, вероятно, о чем-то радостном.
   Однажды, когда кипрей заполыхал еще ярче, старик не выдержал. Надев чистый широкополый накомарник, он забрался в тростниковую глушь малинового кипрея - иван-чая.
   Он ласково поглаживал метельчатые султанчики, заботливо расправлял острые, загнутые стружками концы длинных матовых темно-зеленых листьев, срывал, рассыпал на ладони шелковистые лепестки.
   Вокруг мельтешились бабочки: голубые, белые, краснокрапчатые. Иногда проносились большие синие-пресиние махаоны с острыми коричневыми шпилями на задних опушинах широких мерцающих крыльев. Заунывно гудели басовитыми трубами черно-бархатистые шмели с серебристыми, оранжевыми и золотыми полосами. Трепеща прозрачными перепончатыми крылышками, неподвижно, как вертолетики, зависали над коробочками пыльников какие-то нарядные мушки в пестрых тельняшках. Певуче звенели осы-сладкоежки. Копошились в лепестках красноглазые жучки. Сноровисто, проворно мелькали и вдруг неожиданно садились на белопенные зонтики купырей лазоревые стрекозы.
   Николай Панкратович задумчиво расхаживал среди зарослей кипрея, которые были так высоки, что порой щекотали ему лицо. Степенный, молчаливый, с густой седой бородой и усами, он напоминал древнего пасечника-ведуна. Накомарник, похожий на сетку пчеловода, особенно усиливал это сходство.
   Сломив под корень несколько цветущих стеблей иван-чая, старик стал молча, внимательно рассматривать это растение. Стебель был длинный с темно-коричневым древесным основанием и пышной бахромчатой макушкой. С маковки-макушки свисали овально вытянутые ворсистые бубенчики-бутылочки, зеленовато-серые с одного бока и фиолетовые с другого. Кончик стебля увенчан ромашковой звездочкой с толстыми мягкими лучами. Узкие вытянутые листья со светлыми желтоватыми прожилками посредине и серповидно изогнутыми, вдавленными ложбинками обрамляли лаковый стволик живописной спиралью. Чем выше, тем они становились короче, и потому кипрей походил на пеструю пирамиду. Хорошо было видно, что он распускался постепенно по мере того как рос. Бубенчики-бутылочки лопались на четыре части, загибались темно-лиловыми стружками со светло-зеленым исподом. Между ними выклевывались и ширились по одному лилово-розовому лепестку с волнисто надрезанным краем в центре. Из корзиночки-нектарника вытягивался желтый торчок с четырьмя матово-белыми восковыми пружинками-рожками. Вокруг него на тонких шелковистых ниточках покачивались золотисто-коричневые туфельки с пыльцой. Отполыхав, нижние цветки завязывались в кинжалистые стручки-коробочки, наполненные малютками-семенами с ярко-серебряными пушистыми парашютиками из волосков, а верхние бубенчики выпускали округлые розово-красные крылышки бабочек.
   - Сальдо - бульдо! - восторженно воскликнул старик. - До закатной пенсии дожил, а вот сроду не обращал внимания, что эта прозаическая трава, именуемая иван-чаем, обладает такой красотой. Что там говорить, чудеса, да и только! Доподлинная новогодняя елка! А какая медоносная! Вон, посмотрите, на венчике, наподобие росы-медвяницы, сочится нектарный сок!
   Он протянул мне душистый малиновый султанчик.
   - Эх, сальдо-бульдо! - продолжал Николай Панкратович. - Вот вернусь из этой геологической командировки, куплю дачу с садом, клумбу разобью с голландскими тюльпанами, а остальную землю обязательно засею кипреем. Пчел заведу и буду бесплатно угощать всех уличных ребятишек целебно-пользительным сотовым медом. Эх, дожить бы, сальдо-бульдо!
   Старик размечтался. А над палатками, как на пасеке, висел крепкий, хмельной аромат кипрейного меда, да воздух неумолчно дрожал от звонкого гудения таежных "пчел", то бишь комаров.
   Шалунья
   Теперь Чернушка знала одно - играть. Разбежится по брезентовому полу, кажется, не остановится, но не успеешь и глазом моргнуть, как уже мчится назад. И снует, мелькает, неугомонная, словно ткацкий челнок. Или начнет кувыркаться, ловя зубами кончик своего хвоста. Или принималась прыгать козленком. А то вдруг подскакивала вверх, перевертывалась, точно акробатка. Движения у нее резкие, порывистые, но изящные, непринужденные. Очень любила она играть с веревочками и всякими тесемками-завязками: теребила, дергала их зубами, раскачивала "ручонками". Когда уж больно расшалится, цыкнешь на нее грозно, она вздыбит трубой хвост, взъерошится - и скорей в угол. Смотришь, воровато выглядывает из-под каких-нибудь вещей.
   Особенно ей нравилось кружиться спиралями по гладкому опорному столбу, гоняясь за моей рукой, будто котенок за шариком. Уж как она извивалась, пытаясь поймать лапами ускользающие пальцы! Вот наконец поймала, урчит, воркует, а глазенки так и сверкают от восторга.
   Белочка всех полевиков удивляла тем, что мгновенно отзывалась на свою кличку. Слух у нее был чуткий, конечно, только тогда, когда бегала. Спала же она по-прежнему очень крепко. Я обычно подходил к закрытой палатке и тихонько звал: "Чернушка! Чернушка!" Она подскакивала к "двери" и скребла коготками. Я звал громче: "Чернушка! На-ка! На-ка!" Она царапала брезент еще сильней, барабанила лапками, визгливо укала значит, сердилась. Откидываю борта палатки, белочка радостно прыгала на меня, мурлыкала, просила кедровых орехов.
   Очень любил заниматься с белочкой и Николай Панкратович. Он насыпал в просторный боковой карман своей "робы" кедровых орехов, пускал туда Чернушку, а сам усаживался возле палатки на ствол вывороченной лиственницы. И старик смотрел на малиновые кисти цветущего кипрея, на огромные парашютные зонты белоснежных дудников. Чернушка выскакивала из-за пазухи, усаживалась ему на плечо и грызла орешки. Николай Панкратович ласково поглаживал белочку, теребил ей кисточки, трогал пышный хвост. Он знал: беспокойная, игривая зверюшка не убежит в тайгу, в дремучие заросли пестрого разнотравья. Она не покинет "ореховую кладовку". Нащелкавшись вдоволь, будет перепрятывать, совать орешки, куда вздумается: за шиворот, в рукава и даже... под густущую длинную бороду старика. Николай Панкратович только морщился от удовольствия, ворчливо обзывал Чернушку "плутовкой" и "расхитительницей".
   Потом с белочкой на плече Повеликин степенно прогуливался вдоль кромки кипрейных полянок. Он ласково поглаживал метельчатые султанчики иван-чая, заботливо расправлял острые загнутые стружками концы длинных, как ланцеты, темно-зеленых листьев, срывал, рассыпая на ладони, шелковистые малиновые лепестки.
   В дождливую скуку
   Дождь и дождь. Тайга раскисла, растворилась в мутных водянистых брызгах. Крылья палатки, не выдержав тяжести, провисли и сморщились; в маленькой четырехместной палатке стало тесней. Чуть заденешь головой за мокрую "крышу", через брезент, как сквозь решето, посыплются крупные холодные капли, затем побегут ручейки - и уж ничем не остановишь эту течь.
   Комары пропали, поэтому мы убрали марлевые пологи. Лежали на хвойных ветках, прижавшись друг к другу, чтобы теплей было, и скорчившись, чтоб не прикасаться к стенкам палатки. Храпим во всю ивановскую, наслаждаясь желанным отдыхом. Корявые болотистые маршруты и хлопотливые перекочевки всем уже до чертиков надоели.
   На второй день мы занялись камералкой: заворачивали в бумагу образцы горных пород, взятых из речных валунов, и гальку, более подробно заполняли каталоги металлометрических проб, приводили в порядок походные дневники. А я, кроме того, составлял сводную геологическую карту, то есть, лежа на животе, разрисовывал цветными карандашами топографическую карту. Столом мне служил ровный лист толстой авиационной фанеры. Я обратил внимание, что Павел пристально наблюдал за мной.
   - Ишь ты, напестрили, будто весенний луг нарисовали.
   Я терпеливо принялся разъяснять Павлу, что коричневым цветом закрашены места, где залегают девонские породы, в которых могут быть пласты фосфоритов и гипса, что фосфориты необходимы для производства сельскохозяйственных удобрений, а гипс - для химической и строительной промышленности. А вот синим цветом закрашены выходы габбро-долеритов. Я показал Павлу кусок этой темно-серой кристаллической породы.
   - А габбро-долериты для чего нужны?
   - Слыхал про Норильск?
   - Еще бы! Даже бывал там. Большой город!
   - Так вот, именно в Норильске в габбро-долеритах залегают руды, из которых добывают медь, никель, кобальт, платину и еще множество редких металлов.