Силверберг Роберт. Бездна

   Судовладелец по-прежнему оставался непробиваем. Он разразился громоподобным гоготом.
   — Вот сукин сын! Нет, это даже мне в голову не приходило. Послушайте, а ведь неплохо иметь священника на борту! Если у кого-нибудь и есть блат там, на небесах, то, без всяких сомнений, только у него. Правда, причина, по которой он оказался вместе с нами, банальна: мне просто, нравится его общество. Я нахожу отца Квиллана потрясающе интересным человеком.
   «Ну, конечно, — подумал Вальбен, — бессмысленно требовать последовательности от Нида. Ладно, будь что будет».

 
   Ночью Лоулеру приснился его другой сон о Земле, тот, который причинял боль, от которого ему всегда хотелось избавиться. Давно уже не случалось, чтобы оба сновидения приходили к нему подряд, друг за другом. Он так надеялся, что сон прошлой ночи теперь избавил его на какое-то время от кошмаров последующего. Но, увы! Нет… Нет… «От второго сновидения невозможно избавиться — Земля будет вечно преследовать меня», — обливаясь холодным потом, думал Вальбен.
   Она появлялась над Сорве, как сказочно прекрасный сияющий зеленовато-голубой шар, медленно вращающийся и демонстрирующий зеркальную гладь своих океанов и свои великолепные рыжевато-коричневые континенты. Планета выглядела безмерно красивой, словно блистающая драгоценность над головой.
   Лоулер видел горы, эти хребты материков, подобные неровным серым зубам, и снег на их вершинах, белый и удивительно чистый. Он стоит на верху деревянной дамбы своего маленького острова, а потом отрывается от опоры и начинает подниматься в небо. Вальбен летит, летит до тех пор, пока Гидрос не остается где-то далеко позади, а он уже находится в открытом космосе и парит над зеленовато-голубым шаром Земли, взирая на нее сверху, словно Бог. Лоулер видит города: здание за зданием, не с заостренным верхом, как у вааргов, а с широким и плоским. Дома стоят рядами и занимают огромные пространства, между ними пролегают широкие улицы. По этим магистралям движутся люди, тысячи людей, многие тысячи. Они либо быстро идут, либо едут в маленьких повозках, похожих на лодки, только предназначенные для путешествий по суше. Над ними, в небе, — крылатые существа, которых называют смешным словом «птицы», похожие на скиммеров и других морских обитателей Гидроса, которые — Лоулер знал об этом — способны выпрыгивать из воды и пролетать по воздуху небольшое расстояние. Но птицы парили над головой постоянно, их полет восхищал. Они кружили и кружили вокруг планеты в бесконечном неутомимом движении. Среди крылатых существ были и машины, способные летать. Они построены из металла, блестящего и яркого; их корпуса, вытянутые и длинные, имеют маленькие крылья. Лоулер видит, как они поднимаются с земли и несутся с немыслимой скоростью на громадные расстояния, перенося землян с острова на остров, из города в город, с континента на континент. Общение людей столь активно и многообразно, что душу Вальбена охватывает смятение, и захватывает дух от сменяющих друг друга картин.
   Он плывет сквозь темноту над сияющим зеленовато-голубым шаром, наблюдая, ожидая и зная, что должно произойти. Каждый раз Лоулер надеется на лучшее.
   Но все повторяется… То же, что и раньше, то, что он переживал уже так много раз, то, от чего пот проступал в каждой клеточке его тела и мышцы сжимались от ужаса и тоски… И всякий раз это повторялось внезапно, без предупреждения, просто начиналось снова… Неожиданно вздувалось горячее желтое солнце, становясь все ярче и ярче, делалось бесформенным и страшным, неровные языки пламени начинали лизать атмосферу планеты.
   Огонь охватывает холмы и долины, леса, здания. Моря вскипают. Воздух темнеет от облаков черного пепла. Лоулер видит обгоревшие поля. Почерневшая земля трескается от жара. Мрачные обнаженные горы высятся над выжженными равнинами.
   Смерть, смерть, смерть, смерть повсюду…
   Ему всегда хотелось проснуться до наступления этого мгновенного кошмара, но никогда не получалось. Лоулер обычно пробуждался, только увидев все это: кипящие моря, зеленые леса, превращенные в пепел, долины, покрытые гигантскими трещинами, напоминающими язвы…

 
   Первым пациентом Вальбена на следующее утро оказался Сидеро Волькин, один из рабочих на верфи Делагарда. Ему вонзился в икру зуб огненного червя, когда он стоял в воде и обрезал наросты морского пальца с киля одного из кораблей. Примерно треть нуждающихся в помощи Лоулера составляли те, кто получили различные травмы и раны во время работы в мелких и спокойных водах залива. Как ни странно, но сюда частенько наведывались существа с явно агрессивными способностями. Им «нравилось» жалить, кусать, резать, пронзать, проникать внутрь — словом, всячески терзать людей.
   — Этот сукин сын подплыл прямо ко мне со стороны судна, встал на дыбы и заглянул мне в глаза, — рассказывал раненый. — Я размахнулся и ударил его по голове топориком, но эта тварь вонзила в меня свой хвост. Сукин сын! Мне пришлось разрубить бестию пополам, да какой от этого толк? Все равно ведь успела ужалить…
   Рана оказалась узкой, глубокой и уже инфицированной. Огненные черви, длинные извивающиеся существа, выглядели словно прочные и гибкие трубки с противными маленькими ротовыми отверстиями на одном конце и острым жалом — на другом. Не имело никакого принципиального значения, какой частью тела они атаковали вас — головой или хвостом: и то и другое буквально было нафаршировано микроорганизмами, жившими в симбиозе с червями. Эти маленькие твари, попав на мягкие ткани человеческого тела, тут же вызывали воспаления и различные осложнения.
   Нога Волькина распухла и покраснела, заметные признаки заражения уже начали проявляться на кожном покрове, расходясь от места проникновения микроорганизмов, подобно шрамам, нанесенным в ходе совершения какого-то зловещего обряда.
   — Будет очень больно, — предупредил Лоулер рабочего, опуская длинную бамбуковую иглу в сосуд с сильнейшим антисептиком.
   — Мне ли не знать, док?!
   Вальбен ввел инструмент в рану, пытаясь влить в нее как можно больше дезинфицирующего вещества. Сидеро не двигался, только изредка шепотом бормотал проклятия, пока доктор копался своей иглой в его теле, вызывая, вне всякого сомнения, жуткую боль.
   — Вот, возьмите немного болеутоляющего, — произнес Лоулер, разгибаясь и протягивая раненому пакетик с белым порошком. — Пару дней вы будете чувствовать себя омерзительно плохо, а потом воспаление начнет проходить. Сегодня возможен жар… Поэтому попросите, чтобы вас отпустили с работы.
   — Не могу. Делагард меня ни за что не отпустит. Мы должны подготовить корабли к отплытию, а еще чертовски много работы.
   — Попросите, чтобы вас отпустили, — настойчиво повторил Вальбен. — Если ваш хозяин будет артачиться, скажите ему, пусть высказывает свои претензии мне и огненному червю. В любом случае, через полчаса вам станет настолько дурно, что вы не сможете выполнять даже самую простую работу. Ну а теперь можете идти.
   Волькин на мгновение остановился у двери ваарга.
   — Док, я вам очень благодарен.
   — Идите, идите. И не опирайтесь на больную ногу, иначе упадете.
   На улице поджидал еще один пациент. Причем тоже из числа людей Делагарда. Нейяна Гольгхоз, невозмутимая и спокойная приземистая сорокалетняя женщина с волосами необычного оранжевого цвета, широким плоским лицом, усеянным мелкими рыжеватыми веснушками, шагнула ко входу в ваарг и уступила дорогу выходившему Сидеро. Она родилась на острове Каггерам, а на Сорве переехала пять или шесть лет тому назад. Нейяна выполняла какие-то технические работы на кораблях флота Делагарда, постоянно путешествуя с одного места на другое. Около полугода назад у нее на спине, между лопаток, образовалась злокачественная опухоль, которую Лоулер удалил химическим путем, введя под основание образования иглы со специальным растворителем, разрушающим нарост и позволяющим затем удалить его остатки. Ничего приятного в этой процедуре не было ни для самой больной, ни для ее врача. Вальбен предписал ей ежемесячно приходить к нему для осмотра на предмет появления рецидивов опухоли.
   Нейяна сняла рабочую куртку и повернулась к нему спиной. Лоулер пальцами тщательно обследовал шрам. Он еще не затянулся окончательно, Гольгхоз никак не реагировала на прикосновения врача. Подобно большинству островитян, она отличалась завидной выдержкой и терпением. Жизнь на Гидросе протекала обычно и просто, не отличаясь особо радостными минутами. Порой существование для людей, поселившихся на этой планете, становилось особенно тяжелым из-за различных изменений в погоде и местоположении острова. Их выбор приходилось ограничивать буквально во всем: от одежды до капли пресной воды; в занятиях, профессиях, партнерах по браку, самому месту жительства. И если у вас не возникало желания попытать счастья на каком-то другом острове, характер всей вашей жизни в основном определялся к тому времени, когда вы достигали совершеннолетия. В дальнейшем почти ничего не менялось. Но даже если вы отправлялись в новое место, то скоро обнаруживали, что и там ваш жизненный простор ограничен все теми же факторами. Такое положение вещей вырабатывало в людях определенный стоицизм.
   — Кажется, все в порядке, — сказал ей Лоулер. — Нейяна, надеюсь, вы помните о моем совете — не бывать под прямыми солнечными лучами?
   — Да, черт возьми!
   — А мазью пользуетесь?
   — Конечно же, черт побери!
   — Ну, в таком случае опухоль не должна причинять вам никакого беспокойства…
   — Вы чертовски хороший врач, — пробормотала Нейяна, стесняясь собственной откровенности. — Я знала одного человека с другого острова, и у него тоже был рак, проевший кожу насквозь… Так он умер… Вы же нас охраняете, спасаете от беды, вы — наги защитник.
   — Делаю все, что в моих силах, — смущенно ответил Лоулер. Он всегда чувствовал некоторую неловкость, когда пациенты благодарили его. Большей частью Вальбен считал себя чем-то вроде мясника, действующего первобытными методами, в то время как на других планетах — он слышал это от побывавших в других мирах — в распоряжении врача имелись просто волшебные по своему совершенству и эффективности методы лечения. Они использовали звуковые волны, электричество, радиацию и многие другие нововведения, суть которых Лоулер даже не понимал. Те доктора располагали лекарствами, способными вылечить человека за пять минут. Ему же приходилось пользоваться самодельными мазями и бальзамами, приготовленными из морских водорослей, и импровизированными инструментами из древесины и кусков железа и никеля. Но, по крайней мере, Вальбен сказал Нейяне чистую правду: он сделал все, что мог.
   — Док, если я чем-то могу помочь вам, то не стесняйтесь, говорите.
   — Большое спасибо.
   Гольгхоз покинула ваарг, за ней сразу же появился новый пациент — Нико Тальхейм. Нико так же, как и Лоулер, родился на Сорве. Подобно Вальбену, он происходил из семьи Основателей и являлся ее отпрыском в пятом поколении. Его родословная восходила к тем давним временам, к эпохе исправительной колонии. Тальхейм был одним из руководителей человеческой общины острова. Выглядел Нико несколько грубовато: краснолицый, короткая и толстая шея, мощные плечи. Они с Лоулером дружили с самого детства и сохранили приятельские отношения до сих пор. Семеро жителей острова составляли славное семейство Тальхеймов: отец Нико, его жена, сестра, трое детей. Кстати, редко какая супружеская пара на Гидросе могла похвастаться таким количеством наследников. Сестра Нико вступила в женское сообщество, обосновавшееся на дальнем краю Сорве несколько месяцев тому назад. Теперь все знали ее под именем сестра Бода. Самого Тальхейма поступок ближайшей родственницы отнюдь не радовал.
   — Абсцесс все еще беспокоит тебя? — поинтересовался Вальбен. Нико уже давно страдал от инфекции в левой подмышке. Лоулер полагал, что его товарища ужалила какая-то дрянь в заливе, но сам пострадавший это отрицал. Опухоль непрерывно гноилась. Вальбен уже трижды вскрывал ее и пытался прочистить, но всякий раз процесс возобновлялся. Пару недель назад он попросил ткача Гарри Трэвина изготовить из морского пластика небольшую дренажную трубку и вшил ее Нико под кожу, чтобы через нее от инфицированного места происходил отток гноя.
   Лоулер снял повязку, обрезая швы, удерживавшие трубку, и принялся осматривать прогрессирующий абсцесс. Кожа вокруг него покраснела и была горячей даже на ощупь.
   — Жжет, сволочь! — скрипнул зубами Тальхейм.
   — Да и выглядит отвратительно. Ты смазываешь опухоль той мазью, что я дал тебе прошлый раз?
   — Конечно.
   Что-то в его голосе заставило Лоулера усомниться в правдивости его слов.
   — Нико, естественно, ты можешь поступать как тебе заблагорассудится, — предупредил друга Вальбен, — но помни, если инфекция распространится по всей руке, придется ее ампутировать. Считаешь, что сможешь работать одной?
   — Вэл, это всего лишь левая рука.
   — Ну, ты и шутник.
   — Нет, я не шучу, — пробурчал Тальхейм, когда Лоулер вновь коснулся опухоли. — Возможно, день или два я не смазывал… Ладно, извини, Вэл. Мне очень жаль.
   — Ты пожалеешь еще больше через какое-то время.
   Холодно и беспощадно Вальбен занялся очисткой места абсцесса, словно обтесывая кусок деревяшки. Но Нико не произнес ни слова и не сделал ни одного нетерпеливого движения, пока его подвергали болезненной операции.
   Когда же Лоулер стал вновь прикреплять дренажную трубку, Тальхейм внезапно сказал:
   — Мы ведь так давно знаем друг друга, не так ли?
   — Да, почти сорок лет.
   — И ни у кого из нас ни разу в жизни не появилось желания переселиться на какой-нибудь другой остров, верно?
   — Да мне и в голову не приходило, — задумчиво произнес Лоулер. — Кроме того, я здесь единственный врач.
   — Да. А мне попросту нравилось здесь.
   — Мне тоже, — согласился Вальбен и подозрительно посмотрел на друга. — Не понимаю, к чему весь этот разговор?
   — Знаешь, Вэл, — признался Тальхейм, — я ведь все время думаю о нашем вынужденном отъезде. От этой мысли становится так мерзко на душе…
   — Мне самому не очень-то нравится все происходящее, Нико.
   — Да, да… но ты, кажется, смирился с этим?
   — А разве у меня есть возможность выбирать?
   — Вэл, послушай… Возможно, и есть.
   Лоулер посмотрел на него, ожидая продолжения.
   — Я слушал тебя на общем собрании… Когда ты сказал о безнадежности любых попыток борьбы с джилли… мне не удалось убедить себя и согласиться с тобой, но когда все обдумал, то понял — ты прав. И все же я продолжал задавать себе вопрос: «А нет ли какого-либо способа сделать так, чтобы хоть кто-то из нас смог остаться?»
   — Что?!
   — Я хочу сказать… Предположим, десять-двенадцать человек спрячутся на дальнем краю острова… Ну, там, где живут сейчас сестры… Ты, я, моя семья, Катцины, Хайны — это уже целая дюжина. Да и прекрасная компания при этом: никаких трений, все — друзья. Мы затаимся, не будем попадаться на глаза джилли, станем ловить рыбу на противоположной стороне Сорве и попытаемся жить прежней жизнью.
   Идея оказалась настолько безумной, что застала Лоулера врасплох. На какое-то время безумие овладело и им — Вальбен воспринял сказанное товарищем как нечто разумеющееся. Выходит, есть возможность остаться на родном острове? Не бросать эти знакомые и дорогие сердцу тропинки, этот милый и безмерно любимый залив? Конечно! Ведь джилли никогда не забредают на тот край Сорве. Они даже и не заметят, если горстка островитян осталась, когда…
   Нет!
   Осознание абсурдности этого плана обрушилось на Лоулера, словно океанский вал. Двеллерам вовсе не нужно появляться на дальнем краю острова, чтобы знать, что там происходит. Каким-то образом они всегда знают о всех событиях в любой точке Сорве. Джилли отыщут их за пять минут и сбросят с задней стены дамбы в море — на этом все и закончится. Кроме того, даже если горстке людей удастся скрыться от всевидящего ока аборигенов, как они смеют надеяться вести тот же образ жизни, что и раньше? Ведь большей части сообщества уже не будет на острове. Нет! Невозможно и абсурдно!
   — Ну, что ты скажешь? — с нетерпением поинтересовался Тальхейм.
   Выждав еще несколько секунд, Лоулер ответил:
   — Нико, прости меня… Но я считаю придуманное тобой не меньшим идиотизмом, чем предложение Нимбера, высказанное тем же вечером, о том, чтобы похитить одного из их идолов и утаивать его до тех пор, пока джилли не пойдут на уступки.
   — Ты так думаешь?
   — Да.
   Тальхейм замолчал, рассматривая опухоль у себя под мышкой, пока Вальбен делал перевязку.
   — Ты всегда отличался практическим взглядом на вещи, — наконец заговорил Нико. — Всегда немного холодный, но практичный, очень практичный… Таким ты был всегда. Я полагаю, тебе страшно рисковать?
   — По крайней мере, не тогда, когда в мою пользу один шанс из миллиона.
   — Ты считаешь, что все так плохо?
   — Да не выйдет из твоей затеи ничего хорошего, Нико! Это безнадежно. Ты должен признать это! Никому еще не удавалось обвести джилли вокруг пальца. Даже сама мысль об этом смертельно опасна. Более того, самоубийственна.
   — Может быть, и так, — нехотя согласился Тальхейм.
   — Не «может быть», а совершенно точно.
   — Пойми, Вэл, идея показалась мне такой привлекательной…
   — Мы не справились бы.
   — Да, да… Конечно, не справились бы. — Нико сокрушенно покачал головой. — Я ведь на самом деле хочу остаться здесь, Вэл, и не желаю покидать Сорве. Все бы за это отдал!
   — Я тоже, — заметил Лоулер, — но мы уедем. Не можем не уехать.

 
   Сандира Тейн пришла к Вальбену, когда у нее закончились запасы транквилизатора. Она своим энергичным живым присутствием заполнила маленькую приемную ваарга подобно громкому звуку трубы.
   Но ее вновь мучил кашель.
   Лоулер прекрасно знал причину возобновления приступов. Дело заключалось совсем не в заражении легочной ткани каким-то злосчастным грибком. Просто Тейн выглядела напряженной и подавленной. Блеск, который так оживлял сегодня ее взгляд, был порождением страха, а не внутренней энергии.
   Вальбен налил в бутылочку новую порцию розовых капель, которой ей должно хватить до самого дня отъезда. После этого, если кашель не пройдет, он сможет и в дороге делиться с ней своими запасами.
   — Одна из этих безумных сестер недавно приходила в наш поселок, знаете? Она говорила всем, что составила общий гороскоп, из которого явствует — никто из нас не переживет плавания к новому острову. Ни один… Так сказала она. Некоторые погибнут в океане, остальные доплывут до самого края света и закончат свой путь на небесах.
   — Я полагаю, это сестра Фекла? Она считает себя ясновидящей.
   — А на самом деле?
   — Когда-то давно, в те дни еще не существовало их монашеского ордена, она разговаривала с мужчинами. Так вот, Фекла предсказала мне, что я дотяну до глубокой старости, прожив счастливую, полную приключениями жизнь, а теперь она заверяет всех — выходит, и меня тоже — в обратном. Один из этих двух гороскопов лжет, не так ли? А теперь откройте рот. Позвольте мне взглянуть на ваше горло.
   — Возможно, сестра Фекла хотела сказать, что вы будете одним из тех, кто приплывет прямо на небеса.
   — Она — слишком ненадежный источник информации, — спокойно заметил Лоулер. — Кроме того, у нее серьезные проблемы с психикой. Откройте рот.
   Осматривая ее горло, он сразу же обнаружил небольшое раздражение, но не очень серьезное. Такое изменение в тканях организма, конечно, могло вызвать любой вид психосоматического кашля.
   — Если бы Делагард знал, как туда плыть — ну, на небеса, — он бы давно уже отправился, не задумываясь, — сказал Вальбен, опуская инструменты в антисептик. — Нид организовал бы паромную службу туда и обратно и давно бы переправил всех наших монашек… Что же касается вашего горла, то с ним прежняя история. Напряжение, раздражение — нервный кашель. Просто попытайтесь немного расслабиться и держаться подальше от полусумасшедших сестер, которые пыжатся изо всех сил, стараясь предсказать ваше будущее.
   Сандира широко улыбнулась.
   — О, эти несчастные и глупые женщины! Мне так их жаль.
   И хотя прием закончился, казалось, она не торопится уходить.
   Сандира подошла к полке, на которой Лоулер хранил свою коллекцию земных реликвий, и какое-то мгновение рассматривала их.
   — Вы обещали мне рассказать об этих вещах.
   Вальбен приблизился к ней.
   — Вот эта металлическая статуэтка — самая древняя… Это — скульптурка божества, почитавшегося в стране, называвшейся Египтом, которая существовала многие тысячи лет тому назад. Сие государство располагалось на берегу реки и являлось древнейшим в истории Земли. С него началась цивилизация… Это — то ли бог Солнца, то ли Смерти. Или и то и другое одновременно. Впрочем, точно я и сам не знаю.
   — И то и другое? Но как бог Солнца может быть одновременно богом Смерти? Солнце — источник жизни, оно яркое и теплое. А смерть — нечто темное и мрачное. Это… — Она замолчала. — Но ведь земное солнце принесло смерть, не так ли? Ты хочешь сказать, что об этом было известно в месте, называвшемся Египтом, за тысячи лет до того, как произошла трагедия?
   — Сомневаюсь… Но солнце умирает каждую ночь и возрождается каждое утро. Возможно, так и возникла эта ассоциация.
   «А может быть, все обстояло иначе? Он ведь только высказал свое предположение», — подумала Сандира и взяла маленькую бронзовую фигурку, поставила ее на ладонь, словно пытаясь взвесить.
   — Четыре тысячи лет… Я даже не могу представить себе столь огромный период времени.
   Лоулер улыбнулся.
   — Иногда я тоже держу эту статуэтку, как вы, и пытаюсь заставить бога Солнца или Смерти (кто бы он там ни был) перенести меня в то место, где ему верили… Сухой песок, горячее солнце, голубая река с деревьями по берегам… Города с тысячами жителей… Огромные храмы и дворцы… Но так тяжело удерживать все это в воображении. Единственное, что я по-настоящему могу представить себе, — океан и маленький остров среди его бескрайних просторов.
   Сандира поставила статуэтку на полку и указала на черепок.
   — А этот осколок твердого раскрашенного материала? Вы говорите, он из Греции?
   — Да, из Эллады. Остатки глиняной посуды… Посмотрите, вот деталь рисунка… Видите? Фигурка воина и копье, которое он, вероятно, держит в руке.
   — Какая красивая форма! Наверное, это смотрелось как великолепнейшее произведение искусства. Увы! Нам не дано знать… А когда существовала Греция? После Египта?
   — Да, гораздо позже. Но, тем не менее, тоже в глубокой древности. Там жили поэты и философы, великие художники и скульпторы, ученые… Гомер был родом из Греции.
   — Гомер?
   — Он написал «Одиссею» и «Илиаду».
   — Мне очень жаль, но я не…
   — Замечательные поэмы, правда, очень длинные. В одной из них рассказывается о войне, в другой — о путешествии по морю. Отец познакомил меня с некоторыми отрывками… С теми, что запомнил от своего деда Гарри, отец которого родился на Земле… Каких-нибудь семнадцать поколений назад наша прародина еще существовала. Иногда мы забываем об этом. Забываем, что вообще существовала такая планета, носившая гордое имя Земля. Вы видите во-он тот круглый коричневый медальон? Это карта Терры, ее континенты и моря.
   Лоулеру часто приходило в голову, что, по-видимому, данная вещица и есть самое ценное сокровище в его коллекции. Оно не было древним и красивым, но на нем сохранился портрет Земли. Вальбен не знал, кто изготовил эту карту и в какой стране.
   Плоский твердый диск, побольше монетки из Соединенных Штатов Америки, но достаточно маленький, чтобы умещаться у него на ладони. Вдоль обода медальона начертаны буквы, которых никто не знал, а в центре — два пересекающихся круга, символизирующих полушария. Два континента расположены в одной окружности, два — в другой, пятый материк изображен в самом низу на обоих полушариях. Бесконечность морских просторов нарушают огромные острова, разбросанные повсюду. Возможно, некоторые из них тоже могут быть континентами (Лоулер не совсем понимал, где пролегает грань между островами и материками).
   Он указал на кружок слева.
   — Предположительно, Египет находился здесь, в середине вот этого места. А Греция — где-то в этой точке… Так… А на другой стороне Земли, скорее всего, располагались Соединенные Штаты Америки. Помните ту монетку? Там ею пользовались…
   — Для чего?
   — Как деньги, — ответил Лоулер. — Монеты служили в качестве денег.
   — А эта заржавевшая штука?
   — Оружие. Она называется винтовкой. В нее вкладывались такие маленькие штучки, называвшиеся пулями.
   Сандира содрогнулась.
   — У вас всего шесть предметов с Земли, и один из них — разновидность оружия. Да, именно такими и были наши пра-пра-прапредки: постоянно воевали друг с другом.
   — Некоторые из них действительно таковы, особенно — в древности. Я полагаю, позже многое изменилось. — Лоулер указал на необработанный кусок камня, свою последнюю реликвию. — Это частичка какой-то стены, стены между государствами, построенной из-за ожесточенного антагонизма между ними. Непонятно? Например, если бы у нас выстроили стену, отделив людей от джилли. Со временем наступил мир, «железный» щит уничтожили — и все очень радовались этому, а куски сохранили, чтобы помнить о когда-то существовавшей преграде между людьми одной расы. — Лоулер пожал плечами. — Они ведь были обычными представителями человеческого общества, совершенно обычными… Некоторые из них имели добрый и хороший характер, другие — нет. Не думаю, что те люди сильно отличались от нас.