Страница:
— Что вы делали дальше.
— Вернулась в Ниццу.
— Минутку! Вы ни с кем не виделись в Эпоийоне?
— Что вы имеете в виду?
— Например, с сыном?
Ненавидящий взгляд в сторону комиссара.
— Этот господин, как я вижу, — самый настоящий шпик. Действительно, я встретила сына…
— Встретили?
— Я зашла к нему домой.
— Он узнал вас через столько лет? Она пожала плечами.
— Какая разница! Я сказала ему, что Форлакруа ему не отец.
— Вы в этом уверены?
— Какая тут может быть уверенность? Я сказала сыну, что хочу развестись, a муж отказывает мне в этом, что он жестокий человек, что совесть у него нечиста, и если бы ему, Альберу, удалось склонить его к разводу…
— Словом, вы перетянули сына на свою сторону. Вы предложили ему денег?
— Он не захотел брать. — Он обещал вам помощь?
Утвердительный кивок.
— Вы рассказали ему о том давнем убийстве?
— Нет. Просто сказала, что, если захочу, Форлакруа надолго угодит в тюрьму.
— После этого вы ему писали?
— Да, чтобы узнать, добился ли он…
— Вы слышали когда-нибудь о докторе Жанене?
— Никогда.
Следователь вопросительно оглянулся на Мегрэ, и комиссар пробормотал.
— Если госпожа Форлакруа устала, мы можем, пожалуй, отпустить ее позавтракать? Да и господин Ван Ушен, кажется, скучает в машине.
— Вы меня задерживаете?
— Пока нет, — объявил следователь. — Прошу вас только оставаться в распоряжении органов правосудия. Вас не затруднит, скажем, дать мне свой адрес в Ларош-сюр-Йон.
— Извольте! Гостиница «Два оленя» — она, по-моему, лучшая.
Все встали. Выходя, Г-жа Форлакруа улыбнулась следователю и адвокату и, по-видимому, едва удержалась, чтобы не показать язык или не состроить гримасу Мегрэ, который удовлетворенно раскуривал трубку.
Глава 8
Глава 9
— Вернулась в Ниццу.
— Минутку! Вы ни с кем не виделись в Эпоийоне?
— Что вы имеете в виду?
— Например, с сыном?
Ненавидящий взгляд в сторону комиссара.
— Этот господин, как я вижу, — самый настоящий шпик. Действительно, я встретила сына…
— Встретили?
— Я зашла к нему домой.
— Он узнал вас через столько лет? Она пожала плечами.
— Какая разница! Я сказала ему, что Форлакруа ему не отец.
— Вы в этом уверены?
— Какая тут может быть уверенность? Я сказала сыну, что хочу развестись, a муж отказывает мне в этом, что он жестокий человек, что совесть у него нечиста, и если бы ему, Альберу, удалось склонить его к разводу…
— Словом, вы перетянули сына на свою сторону. Вы предложили ему денег?
— Он не захотел брать. — Он обещал вам помощь?
Утвердительный кивок.
— Вы рассказали ему о том давнем убийстве?
— Нет. Просто сказала, что, если захочу, Форлакруа надолго угодит в тюрьму.
— После этого вы ему писали?
— Да, чтобы узнать, добился ли он…
— Вы слышали когда-нибудь о докторе Жанене?
— Никогда.
Следователь вопросительно оглянулся на Мегрэ, и комиссар пробормотал.
— Если госпожа Форлакруа устала, мы можем, пожалуй, отпустить ее позавтракать? Да и господин Ван Ушен, кажется, скучает в машине.
— Вы меня задерживаете?
— Пока нет, — объявил следователь. — Прошу вас только оставаться в распоряжении органов правосудия. Вас не затруднит, скажем, дать мне свой адрес в Ларош-сюр-Йон.
— Извольте! Гостиница «Два оленя» — она, по-моему, лучшая.
Все встали. Выходя, Г-жа Форлакруа улыбнулась следователю и адвокату и, по-видимому, едва удержалась, чтобы не показать язык или не состроить гримасу Мегрэ, который удовлетворенно раскуривал трубку.
Глава 8
Едоки картофеля
— Туз, король и дама козырей.
— Это ничего не значит, папаша. Пятьдесят!
— Покажи-ка! Сейчас мы их убьем, твои пятьдесят…
Который теперь час? Рекламные часы на стене остановились. Лампы уже включены. Тепло. Рюмки наполнялись уже несколько раз, и к запаху трубочного табака примешивается коньячный аромат.
— Тем хуже! Хожу с козырей! — объявил Мегрэ, открывая карту.
— Вы в невыгодном положении, комиссар. Даже с девяткой на руках вам…
Играли уже четвертую или пятую партию в тысячу. Мегрэ курил, слегка откинувшись на спинку стула. Его партнером был хозяин, а против них играло двое рыбаков, в том числе старик Барито, ловец угрей. Инспектор Межа, оседлав стул, следил за игрой.
— Я-то знал, что у вас девятка.
— Скажи-ка, Межа, ты помнишь, как зовут судебно-медицинского эксперта?
— У меня в блокноте записано.
— Позвони ему. Спроси, может ли он определить, за сколько примерно времени до смерти человек ел в последний раз. И что это была за еда. Понимаешь?
— У кого там было пятьдесят? И тридцать шесть?..
Хозяин считал. Казалось, Мегрэ купается в незатейливом, теплом блаженстве; если бы его сейчас неожиданно спросили, о чем он думает, он и сам бы удивился.
Давнее воспоминание! Дело Бонно — в те времена Мегрэ был тощ, носил длинные остроконечные усы и бородку, крахмальные пристежные воротнички высотой в добрых десять сантиметров и цилиндр.
— Видишь ли, старина Мегрэ, — говорил ему в те времена шеф, комиссар Ксавье Гишар, ставший позже директором уголовной полиции, — вся эта болтовня о чутье (в газетах именно тогда заговорили о безошибочном чутье Гишара) годится только для развлечения читателей. Когда ведешь расследование, самое важное — иметь про запас какой-нибудь строго установленный факт, а лучше два или три, вполне надежных, на которые потом можно будет опереться. А дальше остается только продвигаться вперед, потихоньку, словно тачку везешь. В этом и состоит наше ремесло, а это их так называемое чутье на самом деле просто-напросто везение.
Как ни странно, именно это воспоминание и заставило его согласиться сыграть в карты, к великому изумлению Межа.
Вслед за автомобилем Валентины Форлакруа и голландца укатили машины следователя и адвоката. На какое-то время Мегрэ оказался посреди улицы один и почувствовал легкую растерянность. Форлакруа в тюрьме. Дочь Лиз в клинике. Перед отъездом следователь опечатал дом. Уезжал он довольный, словно увозя с собой законную добычу. Отныне все в его руках! Сидя у себя в кабинете Дворца правосудия в Ларош-сюр-Йон, он будет вести допросы, очные ставки…
— Ну-ну, — буркнул Мегрэ и вошел в зал гостиницы. Почему на душе у него тяжело? Разве так бывает не всегда? И не смешно ли с его стороны терзаться чувством, — Смахивающим на ревность?
— Чем займемся, шеф?
— Где список, который я продиктовал?
— Дидина с мужем… Марсель Эро… Тереза… Альбер Форлакруа…
— С кого начнем?
Он начал с игры в карты.
— Скажите, у вас тут всегда так дрейфят?
— Только когда ходят с козырей. А в Париже?
— Смотря по обстоятельствам… Восьмерка…
В какой-то момент, пока партнер подсчитывал очки, Мегрэ вытащил из кармана карандаш и блокнот — это он-то, который почти никогда ничего не записывал, — и вывел с сильным нажимом так, что даже грифель сломался:
«Доктор Жанен приехал в Эгюийон во вторник между четвертью и половиной пятого.»
Ксавье Гишар сказал бы, что это первый бесспорный факт. Ну, а потом? Мегрэ чуть не добавил, что вечером этот Жанен был убит в доме судьи. Но этот факт уже не столь бесспорен. Через три дня после смерти судебно-медицинский эксперт сумел установить время ее с точностью лишь до нескольких часов. И нет никаких доказательств…
В среду утром труп Женана лежит на полу в кладовке для фруктов в доме судьи.
Из уважения хозяин не бросил традиционное: «Дураку, который спрашивает». Время от времени Мегрэ поглядывал на две короткие фразы — все, что было в деле достоверного. Межа под лестницей разговаривал по телефону; как обычно при этом голос его срывался на визгливый фальцет.
— Ну, что?
— Врач перечитал свое заключение. Судя по содержимому желудка, пострадавший поел нормально. Довольно значительные следы алкоголя…
Межа не понял причины внезапного удовлетворения Мегрэ, который так откинулся со стулом назад, что потерял бы равновесие, не ухватись он за стол.
— Скажите, на милость, — бросил он, посмотрев к себе в карты, — парень, оказывается, даже поел!
Ничего особенного в этом, вроде, и не было. И все же… Жанен не ел ни в гостинице «Порт», ни в закусочной напротив, ни в Эгюийоне.
— Терц.
— Какой?
— Королевский. Кстати, у младшего Форлакруа есть грузовик?
— Есть, но он уже две недели в ремонте. Никто не сообщал, что подбрасывал куда-нибудь Жанена на машине. Значит, раз он поел…
— Межа, беги к мяснику… Скажите, хозяин, мясник у вас один?
— Да, но он забивает скот только раз в неделю.
— Спроси, не приходили ли к нему в тот вторник, между четырьмя и семью, за хорошим кусочком.
— Кто?
— Неважно.
Межа натянул пальто и со вздохом ушел. Дверь открылась и снова затворилась, по ногам потянуло холодом. Тереза, сидя у печки, вязала. Дверь опять распахнулась: Межа делал комиссару какие-то знаки.
— Чего тебе?
— Можно вас на одно словечко, шеф?
— Сейчас… Козыри! Старшие трефы! И этого туза бубен вы не убьете! Вам крышка, господа! — воскликнул комиссар и обратился к Межа:
— В чем дело?
— Там Дидина. Хочет, чтобы вы пошли с ней. Кажется, что-то очень срочное.
Перед уходом Мегрэ раскурил трубку. Ночь была непроглядная. Сильно подмораживало. Свет горел лишь в нескольких окнах да в витрине бакалейщика, залепленной прозрачными рекламами. Маленькая фигурка Дидины вроде как прилепилась к силуэту комиссара.
— Пойдемте со мной. Но не рядом — идите следом, иначе подумают, что я вас веду.
В одной руке она держала полупустой мешок, в другой — серп, словно собиралась накосить кроликам травы. Они пошли; у дома Альбера Форлакруа из тени выдвинулась фигура: дежуривший там жандарм отдал комиссару честь. Время от времени Дидина оборачивалась, чтобы убедиться, что Мегрэ идет следом, но вдруг исчезла, словно проглоченная черной пустотой между двумя домами. Мегрэ углубился в проход. Ледяные пальцы дотронулись до его руки.
— Осторожно! Тут проволока.
Днем это место показалось бы самым обычным. В темноте, ведомый странной маленькой ведьмой с мешком и серпом, Мегрэ несколько потерял ориентацию. Он наступил на устричные раковины, в нос ему ударил острый запах отбросов.
— Перешагните, здесь решетка.
Мерзлая капуста. Он находился на огороде, позади дома. Рядом, за ветхими заборами, были такие же огороды. Поблизости зашевелилось что-то живое: кролики в крольчатнике.
— Я ходила за травой для кроликов, — сообщила Дидина, не останавливаясь.
В сущности, деревня представляла собой скопление домов вдоль улицы, за ними находились огороды, дальше — канава, в которой во время прилива поднималась вода, еще дальше — бесконечные болота.
— Не шумите… Не разговаривайте… Ступайте осторожно.
Через несколько секунд, все еще держа Мегрэ за руку, она повела его вдоль выбеленной стены. У слабо освещенного окошка он увидел силуэт и узнал таможенника; тот приложил к губам палец.
Трудно сказать, что ожидал увидеть комиссар. Во всяком случае, не зрелище, мгновение спустя открывшееся у него перед глазами: тихое и мирное, оно походило на лубочные картинки, которые в деревне висят на стенах веками. Жюстен Юло отодвинулся и освободил ему место у окошка. Оно оказалось низковатым для комиссара, и ему пришлось нагнуться. От конюшенного фонаря, стоявшего за стеклом на бочке, лился желтоватый свет. Мегрэ уже сообразил, что они находятся за домом Альбера Форлакруа, у сарая, стоящего в глубине двора и предназначенного, как повсюду в деревнях, для хранения пустых бочек, котелков, ржавого инструмента, мешков, ящиков, бутылок.
В очаге, на котором готовили пищу животным, горело несколько поленьев. Перед ним сидели двое мужчин: один на ящике, другой на перевернутой корзине. Они были в высоких с отворотами до колеи резиновых сапогах, при виде которых Мегрэ всегда вспоминались три мушкетера. Оба были молодые, крупные, сильные. Два странно одетых гиганта. Обычные костюмы сборщиков мидий при этом освещении наводили на мысль о персонажах, сошедших с музейного полотна. Один из мужчин вытащил из кармана сигарету и протянул товарищу. Тот выхватил из огня головню. Они беседовали. Губы их двигались, но слышно, увы, ничего не было. Тот, что вытащил из кармана Сигарету, потом другую, себе, был Альбер Форлакруа. Другой, сидящий напротив камина, — Марсель Эро; узнать его было трудно, так как лицо скрывала уже довольно длинная белокурая борода.
Дидина, задев своим тощим телом Мегрэ, выдохнула:
— Час назад, когда я первый раз заглянула сюда, они были уже здесь. Как раз начинало смеркаться. Младший Форлакруа один раз выходил за картошкой.
Насчет картошки Мегрэ не понял, это показалось ему нелепостью.
— Я не хотела заходить в кафе. Тихонько постучала в окно, но вы играли в карты и не обратили внимания.
Вот забавная мышь! Значит, она посеменила домой и отправила мужа сторожить. Интересно, случайно ли она заглянула к Альберу Форлакруа, когда пошла за травой для кроликов? Если нет, то что привело ее именно сюда? Нет, здесь было что-то не так. Муж Дидины ждал, отойдя на несколько метров.
— Я сомневалась, что он вернется, — добавила она.
— И увидится с Альбером Форлакруа.
— Тсс!
Мегрэ не умел разговаривать тихо; значит, ему следовало помолчать.
— Вы арестуете обоих? — прошептала Дидина.
Комиссар не ответил. Он стоял не шевелясь. Позади них, в небе над Китовой косой мерно вспыхивал маяк; с болот доносилось иногда мычание коровы. Игра в гостинице «Порт», наверное, продолжается; Тереза явно обеспокоена отсутствием Мегрэ. Что же касается этих двоих… Только сейчас комиссар обратил внимание, насколько они внешне похожи друг на друга. Одинаковый образ жизни, брызги соленой воды, морской воздух наделили их красной кожей и выцветшими волосами. Оба кряжисты, как люди, которые постоянно борются с силами природы. Они курили. Неторопливо беседовали. Глаза их были устремлены на огонь; чем-то железным Марсель пошевелил золу, и лицо его выразило простодушную радость. Он сказал несколько слов Альберу; тот встал и, нагнувшись, вышел в низкую дверь. Через несколько мгновений он вернулся с двумя стаканами толстого стекла и наполнил их из бочки, стоявшей в углу. Белое вино! Оно казалось таким вкусным, что Мегрэ ужасно захотелось тоже пропустить стаканчик. А картошка… Оказывается, у них была и картошка.
На комиссара нахлынули детские воспоминания — гравюры из книг Фенимора Купера и Жюля Верна. То, что он сейчас видел, происходило во Франции, в самом сердце французской деревушки. И в то же время все это происходило очень далеко. Двое мужчин могли быть трапперами или людьми, потерпевшими кораблекрушение и попавшими на необитаемый остров. Их рабочая одежда не относилась ни к какой эпохе. Впечатление довершала буйная, густая борода Марселя. Своей железякой он вытащил из золы несколько горячих закопченных картофелин и толстыми пальцами стал очищать запекшуюся шкурку. Под ней показалась желтая дымящаяся мякоть, в которую он впился крепкими зубами. Его товарищ встал. Головой он почти доставал до потолка. Вынув из кармана нож, он отрезал две сосиски из связки, висевшей у Марселя над головой.
— Что они делают? — шепнула Дидина.
Комиссар не ответил. Он дорого дал бы, чтобы разделить эту импровизированную трапезу, поесть запеченной в золе картошки и чуть уже закоптившихся от времени сосисок, запивая их вином, которое казалось таким освежающим! Самым интригующим было спокойствие, непринужденность этих молодцов, не подозревавших, что за их жестами и движениями губ кто-то наблюдает. О чем они могли говорить? Они были уверены в себе, уверены друг в друге. Присев на корточки, они ели на манер крестьян и матросов — каждый пользовался вытащенным из кармана ножом. Говорили они флегматично — время от времени произносили короткую фразу и вновь замолкали.
— Вы их не арестуете?
Мегрэ вздрогнул: что-то прикоснулось к его ноге. Это была охотничья собачка, почти щенок, принадлежавшая кому-то из соседей и теперь ластившаяся к комиссару.
— Жюстен! — позвала Дидина и указала мужу на собаку, которая в любую минуту могла затявкать. Он взял ее за холку и скрылся.
По ту сторону окошка веселья не было. Ни тревоги, ни веселья. Там царило невозмутимое спокойствие. Альбер поднялся, чтобы взять еще сосисок, и на секунду Мегрэ показалось, что Форлакруа его заметил. Ничего подобного. Наконец они утерли губы и закурили. Эро зевнул. Сколько уже времени, скрываясь от жандармов, он не мог спокойно выспаться? Он прислонился головой к стене и стал ковырять в зубах кончиком ножа. Младший Форлакруа опять куда-то ушел. На этот раз он отсутствовал гораздо дольше, и Мегрэ уже начал волноваться. Наконец Альбер распахнул ногой дверь и появился, неся на голове сложенный вдвое тюфяк, а в руках одеяла и подушки. Марсель принялся ему помогать, выказав при этом неожиданную опрятность. Прежде чем бросить тюфяк на землю, он взял из угла метлу и подмел утоптанный пол.
Таможенник, утащивший собаку, вернулся и вновь встал неподалеку, не выказывая никаких признаков нетерпения.
— Вы их не арестуете? — дрожа прошептала вновь Дидина.
Эро снял клеенчатую куртку и, сев на землю, стал разуваться. Он снял носки и неожиданно заботливо начал растирать опухшие ноги. Альбер что-то спросил. Может, предложил горячей воды помыть ноги? Мегрэ готов был поклясться, что да. Марсель еще раз потянулся и наконец улегся на тюфяке со вздохом, который, казалось, был слышен снаружи. Альбер Форлакруа взял фонарь, осмотрелся и, взглянув на окошко, нахмурился. Забыл о его существовании? Нет, успокоился, вспомнив, что за ним только болото. Шутливо потрепал приятеля по шевелюре и вышел, затворив за собою дверь, огромный и грузный.
— С этой стороны можно выйти из дому? — спросил Мегрэ, отведя Дидину в сторону.
Она молча указала на низкую стену, огораживавшую двор Форлакруа. Тогда комиссар оставил таможенника на страже, снова прошел по обломкам раковин, мусору и битым бутылкам и, расставшись с Дидиной на улице, отправился в жандармерию.
Поставив жандарма на место таможенника Юло, комиссар снова выбрался на улицу. Дидина с полупустым мешком и серпом была все еще там. Ему показалось, что она глядит на него с насмешкой.
— Ну, что скажете? Похоже, без старой Дидины… Сколько жандармов занималось его поисками? Жандармы! — она презрительно рассмеялась. — А вот ко мне не заходят, хоть я могла бы…
— Возвращайтесь домой, — посоветовал Мегрэ. — Сегодня вечером или завтра…
— Или когда рак свистнет! — трезво оценив ситуацию, добавила она. — Пошли, Жюстен. Могу поспорить, они еще найдут способ избавить его от тюрьмы.
Жандарм, дежуривший у дома Альбера Форлакруа, вышел из своего темного уголка на середину улицы.
— Он ушел? — спросил Мегрэ.
— Видите силуэт за третьим отсюда фонарем? Это он. Входит в кафе.
Несколько минут спустя Мегрэ тоже вошел туда. Игра продолжалась. Межа, как и следовало ожидать, обсуждал ее ход.
— Говорю вам, что как только вы объявили… А, вот и комиссар! Так вот, раз я играю на червях, а…
Альбер Форлакруа сидел в одиночестве за длинным десятиместным столом и следил издали за игрой. Тереза поставила рядом с ним бутылку белого, но пить он не спешил.
— Черт! — проворчал Мегрэ, вспомнив нацеженное из бочки вино, картошку, сосиски.
— Сядете на свое место, шеф?
— Не сейчас. Продолжай.
Пальто комиссар не снял. Он выжидал, посматривая на молодого человека, вытянувшего перед собой длинные ноги. Чувствовал ли Мегрэ себя в форме? Хватит ли у него смелости? Начав, нужно будет идти до конца, чего бы это ни стоило. Часы на стене все еще опаздывали. Он взглянул на свои. Семь. Тереза накрывала на стол. Может, сперва поесть? Или…
— Дай-ка мне глоточек белого, Тереза, — попросил он. Вряд ли вино то же, что пили те двое. Альбер Форлакруа задумчиво следил за комиссаром.
— Послушай, Межа!
— Да, шеф… Извините… Я забыл объявить терц.
— Вот это да!.. Так что же мясник?
— Он заходил, и я у него спросил. Не помнит. Если бы в такое время у него заказали хороший кусок, он запомнил бы.
Все шло по кругу. Мегрэ еще выжидал. Он спустился в кухню и поочередно приподнял крышки кастрюль.
— Что приготовили нам на обед, хозяюшка?
— Телячью печенку. Надеюсь, вы ее любите? Я не догадалась спросить.
И тут пришло решение. Телячью печень он ненавидел во всех ее видах.
— Послушай, Межа. Когда закончишь, сходишь в мэрию. Огонь там горит?
— Только что горел.
Мегрэ остановился перед Альбером Форлакруа.
— Давайте немного поговорим, не возражаете? Не здесь — у меня в кабинете. Вы обедали? Молодой человек молча встал.
— Тогда пошли, — сказал Мегрэ, и они скрылись в ночи.
— Это ничего не значит, папаша. Пятьдесят!
— Покажи-ка! Сейчас мы их убьем, твои пятьдесят…
Который теперь час? Рекламные часы на стене остановились. Лампы уже включены. Тепло. Рюмки наполнялись уже несколько раз, и к запаху трубочного табака примешивается коньячный аромат.
— Тем хуже! Хожу с козырей! — объявил Мегрэ, открывая карту.
— Вы в невыгодном положении, комиссар. Даже с девяткой на руках вам…
Играли уже четвертую или пятую партию в тысячу. Мегрэ курил, слегка откинувшись на спинку стула. Его партнером был хозяин, а против них играло двое рыбаков, в том числе старик Барито, ловец угрей. Инспектор Межа, оседлав стул, следил за игрой.
— Я-то знал, что у вас девятка.
— Скажи-ка, Межа, ты помнишь, как зовут судебно-медицинского эксперта?
— У меня в блокноте записано.
— Позвони ему. Спроси, может ли он определить, за сколько примерно времени до смерти человек ел в последний раз. И что это была за еда. Понимаешь?
— У кого там было пятьдесят? И тридцать шесть?..
Хозяин считал. Казалось, Мегрэ купается в незатейливом, теплом блаженстве; если бы его сейчас неожиданно спросили, о чем он думает, он и сам бы удивился.
Давнее воспоминание! Дело Бонно — в те времена Мегрэ был тощ, носил длинные остроконечные усы и бородку, крахмальные пристежные воротнички высотой в добрых десять сантиметров и цилиндр.
— Видишь ли, старина Мегрэ, — говорил ему в те времена шеф, комиссар Ксавье Гишар, ставший позже директором уголовной полиции, — вся эта болтовня о чутье (в газетах именно тогда заговорили о безошибочном чутье Гишара) годится только для развлечения читателей. Когда ведешь расследование, самое важное — иметь про запас какой-нибудь строго установленный факт, а лучше два или три, вполне надежных, на которые потом можно будет опереться. А дальше остается только продвигаться вперед, потихоньку, словно тачку везешь. В этом и состоит наше ремесло, а это их так называемое чутье на самом деле просто-напросто везение.
Как ни странно, именно это воспоминание и заставило его согласиться сыграть в карты, к великому изумлению Межа.
Вслед за автомобилем Валентины Форлакруа и голландца укатили машины следователя и адвоката. На какое-то время Мегрэ оказался посреди улицы один и почувствовал легкую растерянность. Форлакруа в тюрьме. Дочь Лиз в клинике. Перед отъездом следователь опечатал дом. Уезжал он довольный, словно увозя с собой законную добычу. Отныне все в его руках! Сидя у себя в кабинете Дворца правосудия в Ларош-сюр-Йон, он будет вести допросы, очные ставки…
— Ну-ну, — буркнул Мегрэ и вошел в зал гостиницы. Почему на душе у него тяжело? Разве так бывает не всегда? И не смешно ли с его стороны терзаться чувством, — Смахивающим на ревность?
— Чем займемся, шеф?
— Где список, который я продиктовал?
— Дидина с мужем… Марсель Эро… Тереза… Альбер Форлакруа…
— С кого начнем?
Он начал с игры в карты.
— Скажите, у вас тут всегда так дрейфят?
— Только когда ходят с козырей. А в Париже?
— Смотря по обстоятельствам… Восьмерка…
В какой-то момент, пока партнер подсчитывал очки, Мегрэ вытащил из кармана карандаш и блокнот — это он-то, который почти никогда ничего не записывал, — и вывел с сильным нажимом так, что даже грифель сломался:
«Доктор Жанен приехал в Эгюийон во вторник между четвертью и половиной пятого.»
Ксавье Гишар сказал бы, что это первый бесспорный факт. Ну, а потом? Мегрэ чуть не добавил, что вечером этот Жанен был убит в доме судьи. Но этот факт уже не столь бесспорен. Через три дня после смерти судебно-медицинский эксперт сумел установить время ее с точностью лишь до нескольких часов. И нет никаких доказательств…
В среду утром труп Женана лежит на полу в кладовке для фруктов в доме судьи.
Из уважения хозяин не бросил традиционное: «Дураку, который спрашивает». Время от времени Мегрэ поглядывал на две короткие фразы — все, что было в деле достоверного. Межа под лестницей разговаривал по телефону; как обычно при этом голос его срывался на визгливый фальцет.
— Ну, что?
— Врач перечитал свое заключение. Судя по содержимому желудка, пострадавший поел нормально. Довольно значительные следы алкоголя…
Межа не понял причины внезапного удовлетворения Мегрэ, который так откинулся со стулом назад, что потерял бы равновесие, не ухватись он за стол.
— Скажите, на милость, — бросил он, посмотрев к себе в карты, — парень, оказывается, даже поел!
Ничего особенного в этом, вроде, и не было. И все же… Жанен не ел ни в гостинице «Порт», ни в закусочной напротив, ни в Эгюийоне.
— Терц.
— Какой?
— Королевский. Кстати, у младшего Форлакруа есть грузовик?
— Есть, но он уже две недели в ремонте. Никто не сообщал, что подбрасывал куда-нибудь Жанена на машине. Значит, раз он поел…
— Межа, беги к мяснику… Скажите, хозяин, мясник у вас один?
— Да, но он забивает скот только раз в неделю.
— Спроси, не приходили ли к нему в тот вторник, между четырьмя и семью, за хорошим кусочком.
— Кто?
— Неважно.
Межа натянул пальто и со вздохом ушел. Дверь открылась и снова затворилась, по ногам потянуло холодом. Тереза, сидя у печки, вязала. Дверь опять распахнулась: Межа делал комиссару какие-то знаки.
— Чего тебе?
— Можно вас на одно словечко, шеф?
— Сейчас… Козыри! Старшие трефы! И этого туза бубен вы не убьете! Вам крышка, господа! — воскликнул комиссар и обратился к Межа:
— В чем дело?
— Там Дидина. Хочет, чтобы вы пошли с ней. Кажется, что-то очень срочное.
Перед уходом Мегрэ раскурил трубку. Ночь была непроглядная. Сильно подмораживало. Свет горел лишь в нескольких окнах да в витрине бакалейщика, залепленной прозрачными рекламами. Маленькая фигурка Дидины вроде как прилепилась к силуэту комиссара.
— Пойдемте со мной. Но не рядом — идите следом, иначе подумают, что я вас веду.
В одной руке она держала полупустой мешок, в другой — серп, словно собиралась накосить кроликам травы. Они пошли; у дома Альбера Форлакруа из тени выдвинулась фигура: дежуривший там жандарм отдал комиссару честь. Время от времени Дидина оборачивалась, чтобы убедиться, что Мегрэ идет следом, но вдруг исчезла, словно проглоченная черной пустотой между двумя домами. Мегрэ углубился в проход. Ледяные пальцы дотронулись до его руки.
— Осторожно! Тут проволока.
Днем это место показалось бы самым обычным. В темноте, ведомый странной маленькой ведьмой с мешком и серпом, Мегрэ несколько потерял ориентацию. Он наступил на устричные раковины, в нос ему ударил острый запах отбросов.
— Перешагните, здесь решетка.
Мерзлая капуста. Он находился на огороде, позади дома. Рядом, за ветхими заборами, были такие же огороды. Поблизости зашевелилось что-то живое: кролики в крольчатнике.
— Я ходила за травой для кроликов, — сообщила Дидина, не останавливаясь.
В сущности, деревня представляла собой скопление домов вдоль улицы, за ними находились огороды, дальше — канава, в которой во время прилива поднималась вода, еще дальше — бесконечные болота.
— Не шумите… Не разговаривайте… Ступайте осторожно.
Через несколько секунд, все еще держа Мегрэ за руку, она повела его вдоль выбеленной стены. У слабо освещенного окошка он увидел силуэт и узнал таможенника; тот приложил к губам палец.
Трудно сказать, что ожидал увидеть комиссар. Во всяком случае, не зрелище, мгновение спустя открывшееся у него перед глазами: тихое и мирное, оно походило на лубочные картинки, которые в деревне висят на стенах веками. Жюстен Юло отодвинулся и освободил ему место у окошка. Оно оказалось низковатым для комиссара, и ему пришлось нагнуться. От конюшенного фонаря, стоявшего за стеклом на бочке, лился желтоватый свет. Мегрэ уже сообразил, что они находятся за домом Альбера Форлакруа, у сарая, стоящего в глубине двора и предназначенного, как повсюду в деревнях, для хранения пустых бочек, котелков, ржавого инструмента, мешков, ящиков, бутылок.
В очаге, на котором готовили пищу животным, горело несколько поленьев. Перед ним сидели двое мужчин: один на ящике, другой на перевернутой корзине. Они были в высоких с отворотами до колеи резиновых сапогах, при виде которых Мегрэ всегда вспоминались три мушкетера. Оба были молодые, крупные, сильные. Два странно одетых гиганта. Обычные костюмы сборщиков мидий при этом освещении наводили на мысль о персонажах, сошедших с музейного полотна. Один из мужчин вытащил из кармана сигарету и протянул товарищу. Тот выхватил из огня головню. Они беседовали. Губы их двигались, но слышно, увы, ничего не было. Тот, что вытащил из кармана Сигарету, потом другую, себе, был Альбер Форлакруа. Другой, сидящий напротив камина, — Марсель Эро; узнать его было трудно, так как лицо скрывала уже довольно длинная белокурая борода.
Дидина, задев своим тощим телом Мегрэ, выдохнула:
— Час назад, когда я первый раз заглянула сюда, они были уже здесь. Как раз начинало смеркаться. Младший Форлакруа один раз выходил за картошкой.
Насчет картошки Мегрэ не понял, это показалось ему нелепостью.
— Я не хотела заходить в кафе. Тихонько постучала в окно, но вы играли в карты и не обратили внимания.
Вот забавная мышь! Значит, она посеменила домой и отправила мужа сторожить. Интересно, случайно ли она заглянула к Альберу Форлакруа, когда пошла за травой для кроликов? Если нет, то что привело ее именно сюда? Нет, здесь было что-то не так. Муж Дидины ждал, отойдя на несколько метров.
— Я сомневалась, что он вернется, — добавила она.
— И увидится с Альбером Форлакруа.
— Тсс!
Мегрэ не умел разговаривать тихо; значит, ему следовало помолчать.
— Вы арестуете обоих? — прошептала Дидина.
Комиссар не ответил. Он стоял не шевелясь. Позади них, в небе над Китовой косой мерно вспыхивал маяк; с болот доносилось иногда мычание коровы. Игра в гостинице «Порт», наверное, продолжается; Тереза явно обеспокоена отсутствием Мегрэ. Что же касается этих двоих… Только сейчас комиссар обратил внимание, насколько они внешне похожи друг на друга. Одинаковый образ жизни, брызги соленой воды, морской воздух наделили их красной кожей и выцветшими волосами. Оба кряжисты, как люди, которые постоянно борются с силами природы. Они курили. Неторопливо беседовали. Глаза их были устремлены на огонь; чем-то железным Марсель пошевелил золу, и лицо его выразило простодушную радость. Он сказал несколько слов Альберу; тот встал и, нагнувшись, вышел в низкую дверь. Через несколько мгновений он вернулся с двумя стаканами толстого стекла и наполнил их из бочки, стоявшей в углу. Белое вино! Оно казалось таким вкусным, что Мегрэ ужасно захотелось тоже пропустить стаканчик. А картошка… Оказывается, у них была и картошка.
На комиссара нахлынули детские воспоминания — гравюры из книг Фенимора Купера и Жюля Верна. То, что он сейчас видел, происходило во Франции, в самом сердце французской деревушки. И в то же время все это происходило очень далеко. Двое мужчин могли быть трапперами или людьми, потерпевшими кораблекрушение и попавшими на необитаемый остров. Их рабочая одежда не относилась ни к какой эпохе. Впечатление довершала буйная, густая борода Марселя. Своей железякой он вытащил из золы несколько горячих закопченных картофелин и толстыми пальцами стал очищать запекшуюся шкурку. Под ней показалась желтая дымящаяся мякоть, в которую он впился крепкими зубами. Его товарищ встал. Головой он почти доставал до потолка. Вынув из кармана нож, он отрезал две сосиски из связки, висевшей у Марселя над головой.
— Что они делают? — шепнула Дидина.
Комиссар не ответил. Он дорого дал бы, чтобы разделить эту импровизированную трапезу, поесть запеченной в золе картошки и чуть уже закоптившихся от времени сосисок, запивая их вином, которое казалось таким освежающим! Самым интригующим было спокойствие, непринужденность этих молодцов, не подозревавших, что за их жестами и движениями губ кто-то наблюдает. О чем они могли говорить? Они были уверены в себе, уверены друг в друге. Присев на корточки, они ели на манер крестьян и матросов — каждый пользовался вытащенным из кармана ножом. Говорили они флегматично — время от времени произносили короткую фразу и вновь замолкали.
— Вы их не арестуете?
Мегрэ вздрогнул: что-то прикоснулось к его ноге. Это была охотничья собачка, почти щенок, принадлежавшая кому-то из соседей и теперь ластившаяся к комиссару.
— Жюстен! — позвала Дидина и указала мужу на собаку, которая в любую минуту могла затявкать. Он взял ее за холку и скрылся.
По ту сторону окошка веселья не было. Ни тревоги, ни веселья. Там царило невозмутимое спокойствие. Альбер поднялся, чтобы взять еще сосисок, и на секунду Мегрэ показалось, что Форлакруа его заметил. Ничего подобного. Наконец они утерли губы и закурили. Эро зевнул. Сколько уже времени, скрываясь от жандармов, он не мог спокойно выспаться? Он прислонился головой к стене и стал ковырять в зубах кончиком ножа. Младший Форлакруа опять куда-то ушел. На этот раз он отсутствовал гораздо дольше, и Мегрэ уже начал волноваться. Наконец Альбер распахнул ногой дверь и появился, неся на голове сложенный вдвое тюфяк, а в руках одеяла и подушки. Марсель принялся ему помогать, выказав при этом неожиданную опрятность. Прежде чем бросить тюфяк на землю, он взял из угла метлу и подмел утоптанный пол.
Таможенник, утащивший собаку, вернулся и вновь встал неподалеку, не выказывая никаких признаков нетерпения.
— Вы их не арестуете? — дрожа прошептала вновь Дидина.
Эро снял клеенчатую куртку и, сев на землю, стал разуваться. Он снял носки и неожиданно заботливо начал растирать опухшие ноги. Альбер что-то спросил. Может, предложил горячей воды помыть ноги? Мегрэ готов был поклясться, что да. Марсель еще раз потянулся и наконец улегся на тюфяке со вздохом, который, казалось, был слышен снаружи. Альбер Форлакруа взял фонарь, осмотрелся и, взглянув на окошко, нахмурился. Забыл о его существовании? Нет, успокоился, вспомнив, что за ним только болото. Шутливо потрепал приятеля по шевелюре и вышел, затворив за собою дверь, огромный и грузный.
— С этой стороны можно выйти из дому? — спросил Мегрэ, отведя Дидину в сторону.
Она молча указала на низкую стену, огораживавшую двор Форлакруа. Тогда комиссар оставил таможенника на страже, снова прошел по обломкам раковин, мусору и битым бутылкам и, расставшись с Дидиной на улице, отправился в жандармерию.
Поставив жандарма на место таможенника Юло, комиссар снова выбрался на улицу. Дидина с полупустым мешком и серпом была все еще там. Ему показалось, что она глядит на него с насмешкой.
— Ну, что скажете? Похоже, без старой Дидины… Сколько жандармов занималось его поисками? Жандармы! — она презрительно рассмеялась. — А вот ко мне не заходят, хоть я могла бы…
— Возвращайтесь домой, — посоветовал Мегрэ. — Сегодня вечером или завтра…
— Или когда рак свистнет! — трезво оценив ситуацию, добавила она. — Пошли, Жюстен. Могу поспорить, они еще найдут способ избавить его от тюрьмы.
Жандарм, дежуривший у дома Альбера Форлакруа, вышел из своего темного уголка на середину улицы.
— Он ушел? — спросил Мегрэ.
— Видите силуэт за третьим отсюда фонарем? Это он. Входит в кафе.
Несколько минут спустя Мегрэ тоже вошел туда. Игра продолжалась. Межа, как и следовало ожидать, обсуждал ее ход.
— Говорю вам, что как только вы объявили… А, вот и комиссар! Так вот, раз я играю на червях, а…
Альбер Форлакруа сидел в одиночестве за длинным десятиместным столом и следил издали за игрой. Тереза поставила рядом с ним бутылку белого, но пить он не спешил.
— Черт! — проворчал Мегрэ, вспомнив нацеженное из бочки вино, картошку, сосиски.
— Сядете на свое место, шеф?
— Не сейчас. Продолжай.
Пальто комиссар не снял. Он выжидал, посматривая на молодого человека, вытянувшего перед собой длинные ноги. Чувствовал ли Мегрэ себя в форме? Хватит ли у него смелости? Начав, нужно будет идти до конца, чего бы это ни стоило. Часы на стене все еще опаздывали. Он взглянул на свои. Семь. Тереза накрывала на стол. Может, сперва поесть? Или…
— Дай-ка мне глоточек белого, Тереза, — попросил он. Вряд ли вино то же, что пили те двое. Альбер Форлакруа задумчиво следил за комиссаром.
— Послушай, Межа!
— Да, шеф… Извините… Я забыл объявить терц.
— Вот это да!.. Так что же мясник?
— Он заходил, и я у него спросил. Не помнит. Если бы в такое время у него заказали хороший кусок, он запомнил бы.
Все шло по кругу. Мегрэ еще выжидал. Он спустился в кухню и поочередно приподнял крышки кастрюль.
— Что приготовили нам на обед, хозяюшка?
— Телячью печенку. Надеюсь, вы ее любите? Я не догадалась спросить.
И тут пришло решение. Телячью печень он ненавидел во всех ее видах.
— Послушай, Межа. Когда закончишь, сходишь в мэрию. Огонь там горит?
— Только что горел.
Мегрэ остановился перед Альбером Форлакруа.
— Давайте немного поговорим, не возражаете? Не здесь — у меня в кабинете. Вы обедали? Молодой человек молча встал.
— Тогда пошли, — сказал Мегрэ, и они скрылись в ночи.
Глава 9
«Карусель»
Любой с набережной дез Орфевр — Люкас или Жанвье — сразу понял бы, что нужно Мегрэ. Даже взглянув на него со спины. Может быть, она ссутуливалась? Опускались плечи?
Во всяком случае, стоило инспекторам увидеть спину шефа в длинном коридоре Дворца правосудия, когда он, ни слова не говоря, приводил к себе в кабинет человека, они понимающе переглядывались.
— Ara! Ясное дело — свидетель.
И никто не удивлялся, что через несколько часов появлялся официант из пивной «Дофин» с бутербродами и пивом.
Здесь же провожать взглядом Мегрэ и его попутчика, когда они шли по темной улице, было некому.
— Подождите, пожалуйста, минутку. Комиссар зашел в полную странных запахов бакалею, купил серого табаку и спички.
— Да, и пачку папирос. Лучше даже две.
В банке на витрине были слипшиеся конфеты, которые в детстве он очень любил, но сейчас купить не решился. По пути Альбер Форлакруа молчал, явно стараясь держаться непринужденно.
Ограда мэрии, двор, потом кабинет: тепло, в темноте светится раскаленная печка.
— Заходите, Форлакруа. Располагайтесь.
Мегрэ зажег свет, снял пальто и шляпу, подбросил в печку угля и несколько раз обошел вокруг комнаты; по его лицу пробегали отблески беспокойства. Он ходил взад и вперед, посматривал то туда, то сюда, переставлял с места на место вещи, курил, что-то ворчал себе под нос, словно ожидал чего-то, а оно не появлялось. Для него этим «чем-то» было чувствовать себя: в своей шкуре, как он любил выражаться, чтобы избежать слова «вдохновение».
— Садитесь. Можете курить.
Он подождал, когда Форлакруа, по деревенской привычке, достанет папиросу прямо из распечатанной пачки, лежавшей у него в кармане куртки, дал ему прикурить, потом, прежде чем усесться самому, вспомнил об окошке в сарае, через которое он совсем недавно наблюдал за двумя мужчинами. Взглянул на окно своего кабинета, решил закрыть ставни, но не смог распахнуть окно и ограничился тем, что спустил пыльные шторы.
— Ну вот! — вздохнул он и с явным удовлетворением уселся. — Что скажете, Форлакруа?
«Карусель», как говорили на набережной дез Орфевр, началась. Альбер держался настороженно. Откинувшись слегка назад, поскольку ноги у него были слишком длинны для стула, на котором он сидел, молодой человек смотрел на комиссара и даже не пытался скрыть злость.
— Это вы вызвали мою мать? — после минутного молчания спросил он.
Значит, он видел, как она вылезала из машины или садилась в нее. Видел он и голландца Хораса Ван Ушена.
— Допросить вашу мать было необходимо, — ответил Мегрэ. — Она сейчас в Ларош-сюр-Йон, где пробудет несколько дней. Может быть, вы сумеете ее повидать?
Уставившись на парня, комиссар подумал: «Насколько ты, мой мальчик, ненавидишь отца или того, кто им считается, настолько же безрассудно ты обожаешь мать». И без всякого перехода осведомился:
— Во время последней встречи она призналась, что Форлакруа вам не отец, не так ли?
— Я это уже знал, — буркнул Альбер, глядя на свои сапоги.
— И могу поспорить: уже давно. Сколько же вам было лет, когда вы сделали это открытие? Вам, наверно, было тяжело?
— Напротив!
— Вы ненавидели судью Форлакруа, еще не зная об этом?
— Я его не любил.
А парень осторожен! Взвешивает каждое слово, как крестьянин на ярмарке, и каковы бы ни были его чувства, не горячится, — наверное, знает, что легко входит в раж.
— Так сколько же вам было лет?
— Около шестнадцати. Я тогда учился в люсонском лицее. Меня на несколько дней забрали оттуда. Отец, то есть Форлакруа, пригласил из Парижа знаменитого врача. Сначала я подумал, что для сестры, но оказалось, что и для меня тоже.
— Ваша сестра уже была… необычной?
— Не совсем такая, как все.
— А вы?
Альбер вздрогнул и посмотрел комиссару в глаза.
— Никто никогда не говорил мне, что я ненормальный. В лицее я учился отлично. Врач осматривал меня несколько часов, делал всякие анализы. Судья стоял позади, беспокоился, возбужденно говорил о чем-то мне непонятном. Что-то упоминал о группах крови — группе А, группе Б. Потом в течение нескольких дней с нетерпением ждал результатов анализов, и когда пришел ответ на бланке парижской лаборатории, судья посмотрел на меня холодно, с ледяной улыбкой, словно скинул наконец с плеч большую тяжесть. — Альбер говорил медленно, взвешивая каждое слово. — В лицее я расспросил старших ребят. Узнал, что у ребенка та же группа крови, что у одного из родителей, и что в некоторых странах это доказательство принимается судом при установлении отцовства. Значит, моя кровь имела другую группу, чем кровь судьи, — заявил он почти с триумфом. — Я хотел сбежать, но у меня не было денег. Меня подмывало уехать к матери, однако адреса ее я не знал, а судья, как только речь заходила о ней, замолкал. Я пошел служить в армию. Когда вернулся, решил жить, как живут здесь все.
— К тому же, ваш темперамент толкал вас к большим физическим нагрузкам, верно? Но скажите, почему вы остались в деревне, где жил судья?
— Из-за сестры. Я снял дом и стал сборщиком мидий. Разыскал судью и попросил отдать мне сестру.
— А он, конечно, отказал!
— Почему вы говорите «конечно»?
Во взгляде Альбера опять сверкнула злоба.
— Потому что судья, похоже, обожает дочь.
— Или ненавидит, — выдавил Альбер сквозь зубы.
— Вы так считаете?
— Меня-то он ненавидит во всяком случае, — ответил парень и вдруг встал. — Какое все это имеет отношение к вашему делу? Вы хотели, чтобы я разговорился, да?
Он пошарил рукой в кармане, но папиросы не нащупал; Мегрэ протянул ему пачку, купленную специально на этот случай.
— Сядьте, Форлакруа.
— Правда, что судья сознался?
— В чем?
— Вы прекрасно знаете, о чем я говорю.
— Он сознался в старом преступлении. Когда-то в Версале он застал вашу мать с мужчиной и убил его.
— Ого!
— Скажите, Форлакруа…
Молчание. Тяжелый взгляд Мегрэ.
— Вы дружны с Марселем Эро?
Снова молчание. Мэр по привычке поставил на столе у Мегрэ бутылку с вином, и комиссар наполнил стакан.
— И что из этого?
— Ничего. Во всяком случае, ничего особенного. Вы примерно одних лет. Он тоже сборщик мидий. Вы, наверное, встречали его в море, на танцах, еще где-нибудь. Я говорю о времени, когда он еще не лазил к вашей сестре в окно.
Во всяком случае, стоило инспекторам увидеть спину шефа в длинном коридоре Дворца правосудия, когда он, ни слова не говоря, приводил к себе в кабинет человека, они понимающе переглядывались.
— Ara! Ясное дело — свидетель.
И никто не удивлялся, что через несколько часов появлялся официант из пивной «Дофин» с бутербродами и пивом.
Здесь же провожать взглядом Мегрэ и его попутчика, когда они шли по темной улице, было некому.
— Подождите, пожалуйста, минутку. Комиссар зашел в полную странных запахов бакалею, купил серого табаку и спички.
— Да, и пачку папирос. Лучше даже две.
В банке на витрине были слипшиеся конфеты, которые в детстве он очень любил, но сейчас купить не решился. По пути Альбер Форлакруа молчал, явно стараясь держаться непринужденно.
Ограда мэрии, двор, потом кабинет: тепло, в темноте светится раскаленная печка.
— Заходите, Форлакруа. Располагайтесь.
Мегрэ зажег свет, снял пальто и шляпу, подбросил в печку угля и несколько раз обошел вокруг комнаты; по его лицу пробегали отблески беспокойства. Он ходил взад и вперед, посматривал то туда, то сюда, переставлял с места на место вещи, курил, что-то ворчал себе под нос, словно ожидал чего-то, а оно не появлялось. Для него этим «чем-то» было чувствовать себя: в своей шкуре, как он любил выражаться, чтобы избежать слова «вдохновение».
— Садитесь. Можете курить.
Он подождал, когда Форлакруа, по деревенской привычке, достанет папиросу прямо из распечатанной пачки, лежавшей у него в кармане куртки, дал ему прикурить, потом, прежде чем усесться самому, вспомнил об окошке в сарае, через которое он совсем недавно наблюдал за двумя мужчинами. Взглянул на окно своего кабинета, решил закрыть ставни, но не смог распахнуть окно и ограничился тем, что спустил пыльные шторы.
— Ну вот! — вздохнул он и с явным удовлетворением уселся. — Что скажете, Форлакруа?
«Карусель», как говорили на набережной дез Орфевр, началась. Альбер держался настороженно. Откинувшись слегка назад, поскольку ноги у него были слишком длинны для стула, на котором он сидел, молодой человек смотрел на комиссара и даже не пытался скрыть злость.
— Это вы вызвали мою мать? — после минутного молчания спросил он.
Значит, он видел, как она вылезала из машины или садилась в нее. Видел он и голландца Хораса Ван Ушена.
— Допросить вашу мать было необходимо, — ответил Мегрэ. — Она сейчас в Ларош-сюр-Йон, где пробудет несколько дней. Может быть, вы сумеете ее повидать?
Уставившись на парня, комиссар подумал: «Насколько ты, мой мальчик, ненавидишь отца или того, кто им считается, настолько же безрассудно ты обожаешь мать». И без всякого перехода осведомился:
— Во время последней встречи она призналась, что Форлакруа вам не отец, не так ли?
— Я это уже знал, — буркнул Альбер, глядя на свои сапоги.
— И могу поспорить: уже давно. Сколько же вам было лет, когда вы сделали это открытие? Вам, наверно, было тяжело?
— Напротив!
— Вы ненавидели судью Форлакруа, еще не зная об этом?
— Я его не любил.
А парень осторожен! Взвешивает каждое слово, как крестьянин на ярмарке, и каковы бы ни были его чувства, не горячится, — наверное, знает, что легко входит в раж.
— Так сколько же вам было лет?
— Около шестнадцати. Я тогда учился в люсонском лицее. Меня на несколько дней забрали оттуда. Отец, то есть Форлакруа, пригласил из Парижа знаменитого врача. Сначала я подумал, что для сестры, но оказалось, что и для меня тоже.
— Ваша сестра уже была… необычной?
— Не совсем такая, как все.
— А вы?
Альбер вздрогнул и посмотрел комиссару в глаза.
— Никто никогда не говорил мне, что я ненормальный. В лицее я учился отлично. Врач осматривал меня несколько часов, делал всякие анализы. Судья стоял позади, беспокоился, возбужденно говорил о чем-то мне непонятном. Что-то упоминал о группах крови — группе А, группе Б. Потом в течение нескольких дней с нетерпением ждал результатов анализов, и когда пришел ответ на бланке парижской лаборатории, судья посмотрел на меня холодно, с ледяной улыбкой, словно скинул наконец с плеч большую тяжесть. — Альбер говорил медленно, взвешивая каждое слово. — В лицее я расспросил старших ребят. Узнал, что у ребенка та же группа крови, что у одного из родителей, и что в некоторых странах это доказательство принимается судом при установлении отцовства. Значит, моя кровь имела другую группу, чем кровь судьи, — заявил он почти с триумфом. — Я хотел сбежать, но у меня не было денег. Меня подмывало уехать к матери, однако адреса ее я не знал, а судья, как только речь заходила о ней, замолкал. Я пошел служить в армию. Когда вернулся, решил жить, как живут здесь все.
— К тому же, ваш темперамент толкал вас к большим физическим нагрузкам, верно? Но скажите, почему вы остались в деревне, где жил судья?
— Из-за сестры. Я снял дом и стал сборщиком мидий. Разыскал судью и попросил отдать мне сестру.
— А он, конечно, отказал!
— Почему вы говорите «конечно»?
Во взгляде Альбера опять сверкнула злоба.
— Потому что судья, похоже, обожает дочь.
— Или ненавидит, — выдавил Альбер сквозь зубы.
— Вы так считаете?
— Меня-то он ненавидит во всяком случае, — ответил парень и вдруг встал. — Какое все это имеет отношение к вашему делу? Вы хотели, чтобы я разговорился, да?
Он пошарил рукой в кармане, но папиросы не нащупал; Мегрэ протянул ему пачку, купленную специально на этот случай.
— Сядьте, Форлакруа.
— Правда, что судья сознался?
— В чем?
— Вы прекрасно знаете, о чем я говорю.
— Он сознался в старом преступлении. Когда-то в Версале он застал вашу мать с мужчиной и убил его.
— Ого!
— Скажите, Форлакруа…
Молчание. Тяжелый взгляд Мегрэ.
— Вы дружны с Марселем Эро?
Снова молчание. Мэр по привычке поставил на столе у Мегрэ бутылку с вином, и комиссар наполнил стакан.
— И что из этого?
— Ничего. Во всяком случае, ничего особенного. Вы примерно одних лет. Он тоже сборщик мидий. Вы, наверное, встречали его в море, на танцах, еще где-нибудь. Я говорю о времени, когда он еще не лазил к вашей сестре в окно.