Сименон Жорж. Мегрэ в меблированных комнатах

   Мой долг — искать истину, и мне хочется найти ее, я желал бы, чтобы вы это поняли, причиняя как можно меньше зла.
   Она по-прежнему молчала. Пристально глядела на него и, казалось, размышляла. Мегрэ подождал немного, потом взялся за шляпу. Из нее больше ничего не выжмешь, в этом он был убежден. Но быть может, она позвонит ему?
   Мегрэ поклонился без улыбки:
   — Прошу вас извинить меня. Сейчас я пошлю к вам мадам Келлер.
   Он закрыл за собой дверь и глубоко вздохнул, когда очутился на площадке лестницы.
   Консьержка ждала в коридоре и, кажется, удивилась его серьезному виду. Видимо, он не отдавал себе отчета, какое у него выражение лица.
   — Ей плохо?
   — Вам лучше сейчас к ней подняться. Если что-нибудь случится, сообщите мне, я буду у мадемуазель Клеман.
   Несколько минут спустя он говорил с Торрансом.
   — Люка на месте?
   — Уехал на Итальянскую площадь, там началось что-то вроде поножовщины.
   — Попроси, пожалуйста, срочно начать наблюдение за телефоном мадам Бурсико на улице Ломон. А потом пошли мне кого-нибудь из инспекторов.
   — Здесь Ваше.
   — Хорошо. Я буду в маленьком ресторане напротив.
   Вешая трубку, он заметил, что мадемуазель Клеман смотрит на него в глазок. Выражение ее лица показалось ему необычным. Она смотрела на него если не с ужасом, то, во всяком случае, с некоторой опаской.
   А может, это потому, что сам он внезапно изменился. Следствие сошло с мертвой точки, он кончил топтаться на месте и разнюхивать по углам.
   Он встретил мадемуазель Клеман в дверях гостиной.
   — Вы уходите?
   — Иду обедать.
   — Что мне делать, если вам позвонят?
   — Позовите меня, я буду у овернца.
   Она не решилась спросить, как обычно, есть ли что-нибудь новое. Быть может, она слышала разговор по телефону? Во всяком случае, понимала, что сейчас не время изображать взбалмошную девочку.
   — Это ты, Торранс?
   На этот раз он звонил из бистро.
   — Она еще никому не звонила, шеф.
   — Пусть все-таки наблюдают. Сколько сейчас людей в твоем распоряжении?
   — Сегодня ночью можно использовать трех или четырех человек.
   Мегрэ произнес по складам фамилию Бурсико, потом Бинэ.
   — Запиши. Ей сорок восемь лет, она родилась в Гавре. Ее отец служил во флоте. У нее есть братья и сестры. Это для сыскной бригады в Гавре. Пусть поищут в архивах мэрии и всюду, где только смогут.
   — А в Париже?
   — Пусть тоже обойдут мэрии. Она жила в районе Руль. Хорошо, если бы ты посмотрел дела полиции нравов двадцатилетней или даже двадцатипятилетней давности.
   На другом конце провода толстый Торранс лихорадочно записывал его слова.
   — Все?
   — Нет. Поднимись на чердак и посмотри в архивах, нет ли чего на фамилию Бинэ. И еще: завтра утром пусть кто-нибудь сходит в бельевой магазин на бульваре Сен-Мишель, недалеко от улицы Месье-де-Прэнс. Хозяева, возможно, переменились, но авось их удастся разыскать.
   На все это может потребоваться или несколько часов, или несколько недель, как повезет.
   Словом, постарайся разузнать все о некоей Франсуазе Бинэ, которая лет пятнадцать тому назад жила на улице Месье-де-Прэнс, дом сорок восемь.
   — Вы будете на улице Ломон?
   — Да. Ваше я оставлю у себя. Он работает в ночь?
   — Он заступил час назад.
   — Как Жанвье?
   — Дня через два-три его перевезут домой. Он настаивает, и жена тоже, хотя врач собирался подержать его еще немного.
   Когда он вернулся в бистро, инспектор Ваше уже был там и ожидал его, сидя за столиком.
   — Ты обедал?
   — Да. У вас есть новости?
   — Нет. Дождь все еще идет?
   Ваше показал на свой мокрый плащ, который он повесил на вешалку.
   — Очень жаль, старина, но мне придется попросить тебя провести ночь на улице. Впрочем, если ты не будешь отходить от окна в гостиной, то обойдется и так.
   Нужно наблюдать только за одним домом.
   Ел он без аппетита. Вспомнил, что не позвонил врачу, как пригрозил мадам Бурсико. Он даже не узнал его фамилии.
   После обеда Мегрэ направился к мадам Келлер. Она посмотрела на него с упреком:
   — Что вы ей наговорили? Лежит на кровати как мертвая, даже не обратила на меня внимания. Она плакала.
   По щекам у бедняжки лились крупные слезы.
   — Она с вами не разговаривала?
   — Только покачала головой, когда я спросила, не нужно ли ей чего-нибудь. Я закрыла окно и потушила лампу.
   — У нее в комнате есть лекарства? — с тревогой спросил Мегрэ.
   — Есть всякие: в склянках, пилюли, порошки. Врачи уже все перепробовали. Вы думаете, она может?..
   Консьержка испугалась. Он сохранял хладнокровие.
   — Вряд ли это в ее характере, — сказал он, — но вам, пожалуй, лучше побыть возле нее, пока я не пришлю сюда сиделку.
   — Она не захочет.
   — Скажите, что это я вам приказал.
   — Она рассердится на меня…
   Мегрэ пожал плечами, перешел через улицу, увидел Ваше возле дома мадемуазель Клеман и послал его за сиделкой, услугами которой уголовная полиция часто пользовалась.
   В десять часов вечера на улице Ломон все было спокойно. Слышался только тихий шум дождя. В окне напротив горел свет. Штора была поднята. Из своего окна Мегрэ мог видеть сиделку, которая читала роман, сидя в кресле. Мадам Бурсико, казалось, спала.
   Мадемуазель Клеман ушла в свою комнату. Мадемуазель Изабелла сидела дома. Ребенок Лотаров не плакал. Фашен тихо занимался. Сафты вполголоса разговаривали.
   В первом этаже Ваше отдернул занавеску в гостиной так, чтобы видеть все происходящее на улице, и устроился в темноте, поставив возле себя кружку кофе и закуривая одну сигарету за другой.
   Мегрэ не ложился: ожидал телефонного звонка своей жены. Когда телефон зазвонил, он спустился в холл в домашних туфлях.
   — Нет, нет. Я очень хорошо себя чувствую, — уверял он.
   — Надеюсь, ты не собираешься вечно жить в этом доме? Послушай. Ортанз гораздо лучше, и я, возможно, приеду послезавтра, а может быть, и завтра вечером… Ты, кажется, не очень-то обрадовался…
   Он ответил, думая о другом:
   — Да нет, что ты!
   Потом, прежде чем пойти спать, пошел перекинуться несколькими словами с Ваше. Он слышал, как мадемуазель Клеман ходила по своей комнате, потом матрац заскрипел под ее тяжестью.
   Мегрэ долго не мог уснуть. Все думал об освещенном окне на другой стороне улицы. Он вспомнил также этого идиота Паулюса и даже обозлился, как будто возлагая на него ответственность за все, что произошло и что могло еще произойти.

Глава 7

   где Мегрэ вспоминает о единственном цыпленке, которого он в своей жизни зарезал, и где мадемуазель Клеман очень взволнована тем, что увидела преступника
 
   Когда он проснулся в первый раз, незадолго до часу ночи, в доме напротив светились два окна.
   Согласно его инструкциям сиделка не опустила штору, и кружевные занавески были раздвинуты, так что он мог видеть белое пятно постели и неподвижное лицо Франсуазы Бурсико.
   Она лежала на спине с закрытыми глазами. Когда он смотрел на нее сверху, ее нос казался и тоньше и длиннее.
   Сиделка по-прежнему читала книгу. Возле нее на столике, придвинутом к креслу, стояла чашка кофе.
   В ту ночь Мегрэ чуть было не почувствовал угрызения совести. Он видел неясные сны, они ему не запомнились, но оставили неприятное впечатление.
   Не зажигая света, он спустился в гостиную, где в темноте горел только красноватый кружок сигареты Ваше.
   — Это вы, шеф?
   — Ну, как ты тут?
   — Ничего. Толстая мадемуазель сейчас вставала, чтобы приготовить мне кофе. Она была в одной рубашке.
   Если бы я не исполнял служебных обязанностей, я бы охотно сказал ей пару слов.
   — Ты ничего не видел на улице?
   — Только одного пьяницу, который прошел, шатаясь, полчаса назад. Следуя вашим инструкциям, я вышел, догнал его и спросил у него документы. Этого бродягу я знаю, он шел спать на площадь Мобер. Прослушивание телефона ничего не дало. Правда, мадам Бурсико могла позвонить и до прихода сиделки.
   — Продолжайте наблюдение! — вздохнул Мегрэ.
   Он знал, куда мадемуазель Клеман ставила пиво, — за дверь погреба. Поколебавшись, сходил за бутылкой и отнес ее к себе в комнату.
   В районе Терн многие бистро еще были открыты, и люди из уголовной полиции расспрашивали хозяев о некоей Франсуазе Бинэ.
   Можно ли было надеяться, что это даст какие-нибудь результаты? К счастью, существует гораздо больше парижан, чем казалось бы, которым Париж совершенно неизвестен; они живут в своем районе как в деревне. Есть даже такие, мир которых состоит всего из нескольких улиц, и они по двадцать лет и больше посещают все те же пивные и тот же маленький бар.
   Мегрэ был убежден, что Франсуаза Бинэ не спит, что она не будет спать всю ночь и что мозг ее лихорадочно работает.
   Догадалась ли она, что ее телефонные разговоры будут подслушивать? Возможно. Она, вероятно, думала обо всем терпеливо, не забывая ни одной мелочи, как человек, который уже целые годы не знает ничего, кроме одиночества и своей постели.
   Однако же Мегрэ мог поручиться: она что-то сделает, ей придется что-то сделать.
   Он погрузился в тяжелый сон, еще раз проснулся перед восходом солнца и увидел, что сиделка, облокотившись о подоконник, курит сигарету.
   Он не стал спускаться, лег опять и, когда вновь открыл глаза, увидел серое небо; с крыш капало, но дождя уже не было.
   Ночь прошла без происшествий, и комиссар пошел освободить Ваше.
   — Иди домой и ложись спать, следующей ночью, возможно, опять придется дежурить. Заскочи на Набережную и скажи Торрансу, чтобы послал мне кого-нибудь.
   Если есть что новое, пусть придет и расскажет.
   Единственный раз в жизни, когда Мегрэ было двенадцать лет, мать попросила его зарезать цыпленка. Он до сих пор помнил, как это было. Птица била одним крылом, и он никак не мог удержать ее голову на чурбане, служившем для пилки дров.
   Первый удар был такой неудачный, что только ранил птицу. Тогда он закрыл глаза и взмахнул топором второй и третий раз.
   Он не мог есть этого цыпленка и никогда в жизни больше не резал цыплят.
   У мадам Бурсико была тоже худая и длинная шея.
   И хотя она лежала в постели неподвижно, ему казалось, что он хватает ее, а она отбивается.
   Однако же он ошибся, думая, что мадам Бурсико может покончить самоубийством. Если бы она хотела умереть, то сделала бы это сразу после его ухода, до появления сиделки.
   Он позвонил в комнату больной.
   — Ночь прошла спокойно, — сказала сиделка. — Спала она немного, может быть два-три часа с перерывами, но лежала тихо.
   — Ничего не сказала?
   — Она со мной не разговаривает. Даже не попросила воды.
   — Вы можете быть свободны.
   Немного позже Мегрэ видел, как она уходила в плаще поверх белого халата, с зонтиком. Потом мадам Келлер, вытаскивая мусорные баки на край тротуара, сердито посмотрела на окна Мегрэ.
   Он был уверен, что, когда сиделка уйдет, мадам Бурсико встанет, задернет занавески и, может быть, опустит штору.
   Он недооценивал силу ее характера. Мадам Бурсико оставила все как было, что означало вызов или презрение. Вскоре консьержка принесла ей завтрак.
   Он видел, как шевелились губы обеих женщин и как консьержка несколько раз повернулась в его сторону.
   Неужели мадам Бурсико осмелится дать ей какое-то поручение?
   Немного позже на такси приехал Люка и поднялся к комиссару.
   — Торранс пошел спать. Похоже, что он поймал грипп. Просил передать вам кое-какие новости.
   — Нашли кого-нибудь, кто ее знал?
   — Да, в «Диаболо», паршивом ночном кабачке на улице Этуаль. Одна старая пьянчужка — Тереза — болтается там почти каждую ночь. Вы, наверное, встречали ее в районе Терн. Она всегда одета по моде двадцатипятилетней давности, в слишком коротких и слишком узких платьях, считая, что они ее молодят. Она часто заканчивает ночь в полицейском участке.
   — Ну и что она говорит?
   — Когда малыш Лапуэнт ее обнаружил, она была совсем пьяная, и ему немного удалось из нее вытянуть.
   Я попросил полицию этого района привести ее ко мне на Набережную, когда проспится.
   — Она знала Франсуазу Бинэ?
   — Говорит, что знала. Это была хорошенькая девчонка, сказала она, кругленькая, как куропатка, и все время смеялась, показывая такие зубки, каких не найти во всем мире. Она жила с Дедэ, но недолго, потому что Дедэ заставлял ее ходить на панель.
   — А кто этот Дедэ?
   — Говорят, один тип, который держит теперь бар в Нанте.
   — Больше она никого не называла?
   — Только по именам и по прозвищам. Она все повторяла: «Красивая девчонка… Хотелось бы мне знать, что с ней сталось…»
   — Послушай, Люка. Сейчас консьержка, наверное, пойдет на рынок. Держись поближе к ней. Иди следом.
   Возможно, она отнесет письмо на почту, или пошлет телеграмму, или встретится с кем-нибудь. Я не очень на это рассчитываю, но, если так будет, нам было бы важно иметь это послание.
   — Понял, шеф.
   Мегрэ спустился по лестнице и на всякий случай позвонил в сыскную бригаду в Нанте. Мадемуазель Клеман, которая как раз одевалась, отдернула занавеску «глазка», чтобы посмотреть, кто пользуется аппаратом.
   — Говорит Мегрэ из уголовной полиции. Кто у телефона?
   — Гроллен. Приятно слышать ваш голос, шеф.
   — Ты не мог бы сходить в бар, который держит некий Дедэ? Ты его знаешь?
   — Да, это в порту.
   — Расспросишь его относительно некоей Франсуазы Бинэ, которую он знал двадцать лет тому назад или еще раньше.
   — Вы думаете, он ее помнит? По-моему, он знал не одну в своей жизни.
   — Все-таки сходи. Попытайся узнать, к кому девица попала после него. Вытяни все, что сможешь. И позвони мне сюда, не на Набережную.
   Он дал номер телефона мадемуазель Клеман.
   — Дождь льет как из ведра, — вздохнул Гроллен. — Ну ничего, у меня есть зонт. Дедэ, конечно, будет в постели. Он небось испугается, когда его разбудит полиция.
   Мадемуазель Клеман вышла из гостиной со свеженапудренным лицом и с еще влажными мелкими завитками волос вокруг ушей и на шее.
   — Хотите кофе?
   — Да, для меня и для Люка, если это вас не затруднит.
   Жильцы теперь здоровались с ним, как будто он постоянно жил в этом доме, и всегда при этом у них было вопросительное выражение глаз.
   — Внимательно посмотри на ее окно, Люка. Заметь положение занавесок. Если сейчас или в любое время дня ты заметишь какое-либо изменение, обязательно скажи мне.
   — Вы думаете, она подаст сигнал?
   — Держу пари, что сигнал существует.
   — Вы уверены, что кто-то приходил к ней в отсутствие мужа?
   — Убежден. Это единственное объяснение. Впрочем, возможно, что он звонил ей по телефону прежде, чем завернуть на эту улицу.
   — Значит, им не нужно было никакого сигнала.
   — Предположим, что в последний момент вернулась консьержка или пришел врач.
   — Понимаю.
   — Им необходимо было условиться о каком-нибудь сигнале на случай опасности. Это могло быть положение занавесок или что-нибудь другое. Я за последние дни столько уже смотрел на это окно, что, пожалуй, и не замечу разницы. Когда ты был здесь в последний раз?
   — Позавчера.
   Люка, подняв лицо к окну напротив, вдруг нахмурился.
   — Тебя что-нибудь поразило?
   — Еще не уверен. Надо посмотреть сверху.
   Они поднялись в комнату Мегрэ, где прежде жил Паулюс.
   Люка сразу же направился к окну:
   — Когда я был здесь в первый раз, три дня назад, помню, что окно напротив было открыто.
   — Совершенно верно. Продолжай.
   — Может, я ошибаюсь, но мне кажется, что на окне не было этого медного горшка.
   Посреди подоконника теперь в самом деле стоял медный горшок с каким-то зеленым растением.
   Мегрэ вспомнил, что еще вчера он видел этот горшок в углу комнаты, на маленьком столике.
   — Оставайся здесь. Наблюдай за улицей.
   Он перешел на другую сторону и заглянул к мадам Келлер, которая приняла его с подчеркнутой холодностью. Она собиралась на рынок. Почтальон уже заходил; в ящике виднелось письмо, но не на имя мадам Бурсико.
   — г Скажите, мадам Келлер, когда вы были у мадам Бурсико сегодня утром, она просила вас что-нибудь переставить?
   — Нет.
   — Простите, что я настаиваю. Это очень важно. Вы убираете у нее в комнате. Если я не ошибаюсь, растение в медном горшке обычно стоит в левом углу, возле двери в столовую.
   — Это его место.
   — Вас никогда не просили поставить его на окно?
   Мадам Келлер пристально взглянула на него, и Мегрэ понял, что она что-то вспомнила. Но ей не хотелось говорить это, потому что теперь она считала его жестоким человеком, который мучит ее подопечную.
   — Она просила вас об этом, не так ли? Когда?
   — Давно.
   — А зачем?
   — Не знаю. Это не мое дело.
   Он сделал вид, что не замечает ее очевидного нежелания разговаривать, и продолжал:
   — Несколько месяцев тому назад?
   — По меньшей мере полгода.
   Он понял, что приближается к цели, и почувствовал легкий трепет в груди. Боялся лишь, что стоявшая перед ним женщина снова замкнется, поэтому заискивающе улыбнулся ей:
   — Полгода назад была осень. Окно, конечно, было открыто.
   — Не помню.
   — Вы наверняка уже убрали у нее, спустились к себе и готовились, как сегодня, пойти на рынок…
   Она следила за ним с вниманием: чувствовалось, что по мере того, как он говорит, подробности всплывают у нее в памяти. Ее поразило то, что он угадывает все так точно.
   — Я поднялась еще раз, да…
   — Вы поднялись еще раз, хотя больше не должны были подниматься…
   — Я забыла спросить у нее, что она хочет на завтрак… И нужно ли зайти в аптеку. Она попросила меня поставить медный горшок на окно.
   — И не сказала почему?
   — Потому что это полезно для растения. Было солнечно.
   — А что произошло в следующие дни?
   Побежденная, она с восхищением взглянула на комиссара:
   — Удивительно, как это вы догадались. На следующий день опять было солнце, и я хотела снова поставить горшок на подоконник.
   — А она приказала вам не делать этого?
   — Да.
   — Благодарю вас, мадам Келлер.
   Он чуть было не спросил, не дала ли больная какого-нибудь поручения, но предпочел подождать, пока это проверит Люка.
   — Вы опять собираетесь трепать ей нервы?
   Не отвечая, Мегрэ поднялся по лестнице и постучался к больной. Его не пригласили войти. Он нажал на ручку, толкнул дверь и встретил устремленный на него взгляд Франсуазы Бурсико. Со вздохом, выражавшим покорность судьбе, она снова уронила голову на подушку.
   — Простите, что я снова беспокою вас.
   Она не произнесла ни слова, губы ее были сжаты, вся жизнь сконцентрировалась в глазах.
   — Я хотел узнать, не мешало ли вам спать присутствие сиделки.
   Все то же молчание.
   — И я подумал, что, может быть, сегодня вы захотите мне что-нибудь сказать?
   Она не шевелилась. Мегрэ походил по комнате, как бы невзначай остановился около зеленого растения и стал поглаживать его листья.
   Потом, подобно тем людям, у которых, когда они приходят в гости, возникает мания все поправлять, Мегрэ взял в руки медный горшок и отнес его на столик.
   — Ведь это его место, не правда ли? Консьержка, наверное, ошиблась.
   Он нарочно не смотрел на нее. Постоял немного, обернулся. Увидел, что она побледнела еще больше и глаза ее забегали в панике.
   — Вам неприятно, что я снял горшок с окна?
   Поколебавшись несколько секунд, Мегрэ взялся рукой за спинку обитого бархатом стула, уселся на него верхом лицом к постели и приготовился зажечь трубку.
   — Вы ждали его сегодня утром?
   Никогда, вероятно, он не чувствовал на себе взгляда, полного такой ненависти, ненависти не пылкой, а приглушенной, смешанной с презрением и, может быть, с горькой покорностью судьбе.
   — Он все еще в Париже, правда?
   Он давал ей возможность подумать и в то же время прислушивался к звукам, доносившимся с лестницы.
   — Если бы его не было в Париже, вы бы не волновались и не поставили бы горшок на окно. Ведь вы сами переставили его. Это сделала не консьержка. И не сиделка.
   Она протянула костлявую руку к стакану с водой, стоявшему на ночном столике, и с усилием, заметным по напряжению ее шеи, выпила глоток.
   — Сейчас, вот в эту минуту, нантская полиция занимается тем, что допрашивает человека, которого вы хорошо знали, — некоего Дедэ; Дедэ сообщит нам еще некоторые имена, а эти люди, в свою очередь, укажут на других.
   Нервы у него были натянуты.
   — Возможно, он и не придет. Наверное, ждал вашего телефонного звонка вчера или сегодня ночью, а вы не могли ему позвонить.
   Пауза.
   — Странно, почему он не нанял комнату или квартиру здесь же, в этом доме? Ведь тогда все было бы гораздо проще!
   Ему показалось, что на ее сжатых губах появилась слабая улыбка.
   Он вспомнил слова старой пьянчужки: «Красивая девчонка, кругленькая, как куропатка…»
   — Вы знаете, Франсуаза, что произойдет?
   Она нахмурилась, услышав, что он называет ее по имени.
   — Он придет, потому что встревожен еще больше, чем вы. Он побоится, что мы вас арестуем, и захочет во что бы то ни стало предотвратить это.
   Наконец он добился от нее первой реакции. Тело больной выпрямилось, и она с яростью крикнула:
   — Я не хочу!
   — Вот видите, он существует, я не ошибся.
   — У вас нет никакой жалости!
   — А он пожалел моего инспектора? Он думал только о своей личной безопасности.
   — Это неправда.
   — Допустим, что он думал только о вас…
   Она сама еще не понимала, что в нескольких коротких фразах сказала ему больше, чем он надеялся от нее добиться.
   — Да! Допустим, что он стрелял из-за вас, чтобы ваш муж, вернувшись из Бордо, не…
   — Замолчите, ради Бога! Разве вы не понимаете, что все это отвратительно?!
   Она потеряла хладнокровие. Не в силах больше лежать неподвижно в постели, она встала в рубашке, так что открылись ее ноги, ее худые икры. Она стояла на коврике и гневно смотрела на него.
   — Арестуйте меня, раз вы столько уже узнали. Это я стреляла. Это я ранила вашего инспектора. Посадите меня в тюрьму, и пусть все это кончится…
   Она хотела подойти к шкафу, наверное, для того, чтобы взять там платье и одеться, но забыла о своей немощности и неловко упала у ног Мегрэ, оказавшись на полу на четвереньках и напрасно стараясь подняться.
   В его памяти еще ярче встала сцена с цыпленком.
   Ему пришлось поднять ее, в то время как она отбивалась и, намеренно или нет, наносила ему удары, хватала за галстук.
   — Спокойно, Франсуаза. Вы только повредите себе, вы прекрасно знаете, что я вас не арестую, что вы не стреляли, что вам трудно было бы это сделать.
   — Говорю вам, я…
   Это продолжалось не меньше минуты, и Мегрэ думал о том, видят ли их в окне мадемуазель Изабелла или месье Криделька. Наконец ему удалось поднять ее и положить на кровать. Он держал за руки мадам Бурсико до тех пор, пока не почувствовал, что мышцы ее расслабились.
   — Вы будете благоразумны?
   Она отрицательно покачала головой, но, когда он отпустил ее руки, больше не пошевелилась, только покрыла простыней свое тело, наполовину обнажившееся во время борьбы.
   Мегрэ выпрямился, поправляя волосы.
   Вдруг она крикнула, словно рассерженный ребенок:
   — Ничего я вам не скажу! — и, спрятав лицо в подушку, проговорила что-то сквозь зубы, чего он не расслышал. — Я вам ничего не скажу, и вы его никогда не найдете, — крикнула она, не поднимая головы, — вы скотина! Я вас ненавижу. Если опять случится несчастье, это будет по вашей вине. О, как я вас ненавижу…
   Он не смог удержаться от улыбки и стоя смотрел на нее беззлобно и жалостливо.
   Так как Мегрэ не шевелился, она немного повернула голову и украдкой посмотрела на него.
   — Чего вы ждете? Чтобы я вам все рассказала?
   Я вам не скажу ничего. Можете делать что хотите, я не скажу ничего. И… по какому праву вы здесь, у меня в комнате?
   Она еще раз переменила тактику. Теперь это была уже не женщина лет пятидесяти. Это была девчонка, которая знает, что набедокурила, но не хочет в этом сознаться и яростно отпирается.
   — Ну и что ж, что вы из полиции, вы все равно не имеете права входить к людям без мандата. Есть у вас мандат? Покажите его! А если у вас нет, то сейчас же убирайтесь. Слышите? Я приказываю вам уйти…
   Он чуть не расхохотался, напряжение его пропало.
   Наступила разрядка.
   — Вы говорите глупости, Франсуаза…
   — Запрещаю вам называть меня так… если вы сейчас же не уйдете, я закричу, всполошу соседей, расскажу им, что вам доставляет удовольствие мучить больную женщину…
   — Я еще вернусь, — добродушно сказал Мегрэ, направляясь к двери.
   — Не стоит. Вы ничего из меня не вытянете. Уходите! Я ненавижу вас… Я….
   Мегрэ вышел на площадку, закрыв за собой дверь.
   Он невольно улыбался, слыша, как она разговаривает сама с собой.
   Когда он вышел на улицу и поднял голову, то обнаружил, что медный горшок снова стоит на окне.
   Похоже было, что на этот раз она поставила его туда, чтобы досадить комиссару.
 
 
   Мегрэ сидел у овернца и пил первую за этот день рюмку белого вина, когда увидел возвращавшуюся с рынка консьержку, Люка следовал за ней.
   — Ну как? — окликнул его Мегрэ.
   Люка заметил, что начальник повеселел.
   — Она призналась? — спросил он.
   — Нет. А что у тебя?
   — Консьержка сначала пошла на улицу Муфтар и часто останавливалась возле тележек. Я подходил ближе, чтобы все слышать, но она просто покупала овощи и фрукты. Потом зашла в мясную лавку.
   — Никто к ней не подходил?
   — Я не заметил ничего подозрительного. Правда, она видела, что я за ней слежу.