Страница:
Не слушая его, она вышла на балкон и уселась в кресло.
— Жермена, поди сюда…
Она не шелохнулась.
— Жермена, прошу тебя…
— Отстань.
Дюпюш разбушевался. Он выкрикивал бессвязные слова: она его не понимает, он одинок и несчастен, Жермена ему не помощница, и лучше бы сидела у своего коммутатора, а не выходила замуж.
В ярости он ударил кулаком о стену, ушиб руку и заплакал.
Видимо, опьянение еще не прошло. Очнулся он в кровати, Жермена лежала рядом, но не спала. Приподнявшись на локте, она внимательно смотрела на него.
Как она догадалась, что он хочет пить?
— Пей, — протянула она ему стакан воды.
Но ему показалось, что лицо ее не выражает нежности.
— Ты больше меня не любишь?
— Пей… Поговорим об этом завтра.
Он заснул опять, но и во сне все время помнил, что утром предстоит неприятное объяснение.
«Она меня больше не любит! Она меня не понимает!»
Ему приснилось, будто из-за аккредитива его посадят в тюрьму. Почему-то тюрьма помещалась в соборе и охраняли ее часовые в такой же форме, какая была на солдатах в павильоне.
Было уже совсем светло, когда в дверь постучали.
Вошел бой с подносом в руках.
— Распишитесь, пожалуйста.
На подносе лежала телеграмма. Дюпюш прочел ее.
Это была его телеграмма, которую он дал Гренье. Он осмотрел бланк со всех сторон и разыскал краткую пометку: «Выбыл, не оставив адреса».
Когда бой вышел, Жермена скинула простыню, укрывавшую ее с головой.
— Ты получил свои двадцать тысяч?
Он коротко ответил:
— Нет.
Они молча смотрели на балкон, на ослепительный солнечный свет, льющийся на тростниковое кресло.
Трамваи с грохотом огибали площадь, останавливались возле собора, шли дальше. Уже было жарко.
II
— Жермена, поди сюда…
Она не шелохнулась.
— Жермена, прошу тебя…
— Отстань.
Дюпюш разбушевался. Он выкрикивал бессвязные слова: она его не понимает, он одинок и несчастен, Жермена ему не помощница, и лучше бы сидела у своего коммутатора, а не выходила замуж.
В ярости он ударил кулаком о стену, ушиб руку и заплакал.
Видимо, опьянение еще не прошло. Очнулся он в кровати, Жермена лежала рядом, но не спала. Приподнявшись на локте, она внимательно смотрела на него.
Как она догадалась, что он хочет пить?
— Пей, — протянула она ему стакан воды.
Но ему показалось, что лицо ее не выражает нежности.
— Ты больше меня не любишь?
— Пей… Поговорим об этом завтра.
Он заснул опять, но и во сне все время помнил, что утром предстоит неприятное объяснение.
«Она меня больше не любит! Она меня не понимает!»
Ему приснилось, будто из-за аккредитива его посадят в тюрьму. Почему-то тюрьма помещалась в соборе и охраняли ее часовые в такой же форме, какая была на солдатах в павильоне.
Было уже совсем светло, когда в дверь постучали.
Вошел бой с подносом в руках.
— Распишитесь, пожалуйста.
На подносе лежала телеграмма. Дюпюш прочел ее.
Это была его телеграмма, которую он дал Гренье. Он осмотрел бланк со всех сторон и разыскал краткую пометку: «Выбыл, не оставив адреса».
Когда бой вышел, Жермена скинула простыню, укрывавшую ее с головой.
— Ты получил свои двадцать тысяч?
Он коротко ответил:
— Нет.
Они молча смотрели на балкон, на ослепительный солнечный свет, льющийся на тростниковое кресло.
Трамваи с грохотом огибали площадь, останавливались возле собора, шли дальше. Уже было жарко.
II
Если бы Дюпюшу сказали, что все это происходит во сне, он ответил бы:
— Разумеется! А как же иначе?
Но это происходило не во сне. Дюпюш стоял на тротуаре рядом с машиной братьев Монти — Эжена и Фернана. Он еще не знал точно, кто из них Эжен-высокий, с седеющими волосами, или маленький, с рукой, парализованной после ранения на войне.
Солнце садилось, и деревянные дома на одной стороне улицы казались кроваво-красными, на другой — пепельно-серыми.
— Сначала кровать. Раз-два взяли!
Братья Монти не обращали на него внимания. Они снимали с крыши машины, на которой приехали, стол и кровать.
— Эй ты, пойди сюда! — крикнул один из братьев негру, наблюдавшему за разгрузкой. — Возьми этот стол и снеси его на второй этаж.
Дюпюш уже успел выпить. Он не был пьян, но мысли его утратили четкость. Он увидел над дверью надпись:
«Эмиль Бонавантюр. Верхняя одежда».
Дюпюш пересек мастерскую. Здесь пахло шерстью и краской, в углу стоял манекен. Высокий негр в черном, с очками в стальной оправе на носу, посмотрел на Дюпюша и не сказал ни слова.
Дюпюш стал подниматься по лестнице.
— Сюда! — крикнул сверху один их Монти. Дюпюш вошел в комнату, оклеенную обоями в розовый цветочек.
— Вот вы и у себя. До завтра!
Братья пожали ему руку и ушли. В комнате не было стульев, и Дюпюшу пришлось сесть на железную кровать.
Когда Дюпюш проснулся в гостинице «Соборная», в его памяти всплыло имя: г-н Филипп. Но кто был этот г-н Филипп — спокойный и холодный пожилой господин, который так хорошо знает Южную Америку и накануне принимал Дюпюша в отеле? Теперь он знал о нем гораздо больше, ему рассказали всю жизнь г-на Филиппа. Тот долгие время был управляющим пароходной линией «Френч-Лайн», а потом разорился, потеряв не один миллион на неудачных спекуляциях.
Тогда его подобрал Че-Че и дал ему место управляющего в своем отеле. И странно: решительно все звали богатого собственника просто Че-Че[3], а его управляющего — господин Филипп.
За эти дни Дюпюш слышал еще о многих, но сведения эти были беспорядочны, и он охотно разобрался бы в них.
Однако сейчас он чувствовал себя усталым и решил отдохнуть. Выйдя на веранду, которая шла вдоль фасада, Дюпюш нос к носу столкнулся со старой негритянкой, чистившей картофель.
А как же иначе? На втором этаже было три комнаты, и веранда принадлежала обитателям всех трех комнат, как двор дома принадлежит всем жильцам. Дюпюш и сам не мог бы рассказать о событиях, которые привели его сюда, в негритянский квартал.
Впрочем, его желания никто и не спрашивал. Его сгрузили здесь так же, как сгрузили кровать и стол. Он даже не знал, как ему вернуться в город. Хотя нет: где-то невдалеке звенел трамвай, значит, нужно идти в ту сторону.
Улицы здесь были немощеные, повсюду виднелись ямы в полметра глубиной. Жили здесь только цветные, и жили они, очевидно, на улице, то есть сидели на тротуарах, на порогах домов, на стульях, стоявших у стен.
О чем думал теперь Дюпюш? Ах да, Че-Че. В то первое утро, проснувшись, Дюпюш заявил Жермене:
— Надо предупредить хозяина отеля.
Он спустился на первый этаж и обратился к старой даме, сидевшей за кассой:
— Я бы хотел поговорить с хозяином, сударыня.
— Подождите минутку в холле. Муж сейчас придет.
Вскоре он увидел хозяина. Это был невысокий человек лет шестидесяти пяти, коренастый и коротконогий, с массивной головой, крупными чертами лица и кустистыми бровями.
— Вы хотели поговорить со мной?
Дюпюш сразу понял, что перед ним корсиканец.
Хозяин внимательно осмотрел Дюпюша с головы до ног и указал на дверь кафе.
— Там нам будет удобнее… Это вы приехали вчера с молодой дамой?
— Я приехал с женой.
— Какая разница.
Бармен был уже на своем посту. Подбежал маленький чистильщик, но хозяин бросил:
— Не надо. Иди играть.
— Так вот, сударь, я главный инженер АЭКО…
— Которое обанкротилось, — уточнил корсиканец.
— Откуда вы знаете?
— У меня друзья в Гуаякиле.
— Но я этого не знал. Я ехал туда работать. В Панаме мне должны были оплатить аккредитив на двадцать тысяч франков…
— Да.
— Что — да?
— Ничего, продолжайте. Включи вентиляторы, Боб!
Корсиканец почти не обращал внимания на Дюпюша. Он подозвал боя и отдал ему какие-то распоряжения.
— Продолжайте.
— Я счел своим долгом предупредить вас, что денег у меня нет и что…
— Монти не заходили? — спросил корсиканец у бармена.
— Мсье Эжен у парикмахера.
— Ладно. Посидите здесь, господин… господин…
— Дюпюш.
— Подождите, пожалуйста, немного. Выпейте чего-нибудь.
И Дюпюш, сам не зная зачем, опять выпил перно.
Это произошло два дня назад, и с тех пор Дюпюш узнал многое. Так, ему стало известно, что Франсуа Коломбани, в просторечии Че-Че, прибыл в Южную Америку без гроша. Теперь ему принадлежал отель. Кроме того, через Гастона, своего старшего сына, он вел в Кристобале, на другом конце канала, оптовую торговлю вином, Коломбани интересовали также автомобили, духи и даже лов жемчуга.
Дюпюш увидел, как по улице пошла Жермена. Он выскочил и догнал ее.
— Погуляй еще немножко, Жермена. Меня просили подождать.
И пока длилось совещание, Дюпюш видел, как Жермена покорно бродит по площади, присаживаясь иногда на скамейку.
Это было настоящее совещание. Прибыли братья Монти, один из них, судя по запаху, прямо из парикмахерской; вернулся Че-Че и сел к столу вместе с молчаливым г-ном Филиппом.
— Так вот, — начал Че-Че. — Этот господин в затруднении: у него нет денег. Он инженер и наш соотечественник.
Остальные разглядывали Дюпюша, словно прикидывая, на что он годится.
— А вы не хотите вернуться во Францию? — спросил высокий Монти, наверное Эжен.
— У нас с женой нет денег на проезд.
— А если написать родным?
Над головой гудел вентилятор. Бармен, обтирал бутылки, мыл стаканы. На улице под палящим солнцем ждал клиентов негритенок-чистильщик.
— У меня только мать, но как раз я и должен ей помогать.
— А у вашей жены?
— Отец ее занимает приличное место на почте, но я не могу просить у него такую сумму. Вы же понимаете…
Г-н Филипп смотрел в сторону. Че-Че старательно чистил ногти перочинным ножичком.
— Я хотел бы найти место здесь. Если в стране есть рудники…
— Рудники есть, но они принадлежат англичанам.
— Может, ты займешься им? — спросил Че-Че Эжена Монти.
— Ладно, посмотрю, что можно сделать.
Они отошли в угол и долго шептались. Тем временем Дюпюш подробно объяснял Монти — тому, у которого была парализована рука, — как нелегко ему приходится.
Дюпюш и Жермена позавтракали в просторном кафе.
Они не посмели заказать вина, так как деньги кончились.
— Что они сказали тебе? — спросила Жермена.
— В три часа Монти заедет за мной на машине.
— Зачем?
— Не знаю.
Он и в самом деле не знал. Эти люди не говорили лишнего, а Дюпюш не осмелился спрашивать. Кроме того, он не знал, ни кто они, ни чем занимаются. Жермена скорчила оскорбительную гримаску, словно желая сказать, что на его месте она давно бы вышла из положения.
— И ты их ни о чем не спросил?
Но отец сказал бы то же самое: «На вашем месте я потребовал бы от Гренье…»
Дюпюшу очень хотелось бы посмотреть, как он разговаривает со своим начальством!
— Нет, я ни о чем не спросил. Хватит и того, что я доставил им столько хлопот.
Монти приехал вовремя, Дюпюш сел в его машину.
— Сначала мы заедем к одному приятелю, который может нам пригодиться.
Через пять минут они были в огромном универмаге.
Почти все продавщицы здоровались с Монти. Оба поднялись на второй этаж и вошли в кабинет, где сидел молодой сирийский еврей. Он пожал им руки и вежливо предложил сесть.
— Как поживаешь? — спросил он Монти.
— Неплохо. Позволь тебе представить господина Дюпюша, французского инженера. У него неприятности.
Он здесь с женой, а денег у него не осталось ни гроша.
Молодой еврей пригладил густые волосы. На Дюпюша он и не взглянул.
— С Джоном говорил?
— Нет еще. Я думал, ты сможешь…
— Сам видишь, что делается. На прошлой неделе мне пришлось уволить несколько человек.
— А его жену ты не мог бы пристроить? Во Франции она была телефонисткой.
Нет, у него не было места для телефонистки. Оставалось только отправляться на поиски Джона.
— Поедешь на охоту в воскресенье?
— А ты?.. Кристиан приглашал нас ловить меч-рыбу на его моторке.
Дюпюш слушал их разговор и все отчаяннее цеплялся за Монти.
Машина стояла у входа в магазин, через несколько минут Монти затормозил около гаража.
— Джон на месте?
— Он в баре напротив.
Это был итальянский бар, длинный и узкий, как коридор. Здесь подавали пармскую ветчину, салями и кондитерскую выпечку. Высокий светловолосый молодой человек пожал руку Монти, а за компанию и Дюпюшу.
— Послушай, у тебя не найдется работенки для моего товарища? Он инженер, приехал из Франции…
Джон был американец.
— Ты же сам знаешь, старина: работы нет… За последний месяц я не продал ни одной машины.
— А у твоих друзей на канале?
— Туда иностранцев не берут.
Опершись о балюстраду, Дюпюш нахмурился и бормотал:
— Пэт… Пэт… Кто это?
Имя вертелось у него в голове, но он не мог вспомнить, где его слышал, Они выпили с Джоном виски.
— Теперь поедем к моему брату, — объявил Эжен Монти Машина свернула в негритянский квартал и остановилась на углу, перед невзрачным кафе. Фернан Монти сидел за столиком и играл с Кристианом Коломбани в белот.
Кристиан был сыном Че-Че и его третьей жены, той самой старушки, что сидела за кассой. Ему исполнилось двадцать пять лет и, по слухам, предстояло унаследовать состояние старика. Он спросил у Дюпюша:
— Играете в белот?
— Нет, не приходилось. Немного играю в бридж.
Братья Монти пошептались в уголке и засели за белот вместе с Кристианом. Дюпюш следил за игрой.
— Придется съездить еще куда-нибудь, — вздохнул наконец Эжен.
На улице Монти небрежно показал на квартал деревянных домов.
— Это мои. Пока на канале шли работы, каждый дом приносил несколько тысяч франков в год. Но сейчас работы закончены, и неграм нечем платить.
Машина спустилась под гору и остановилась перед просторной пивной с бассейном, в котором под струями фонтана плавали маленькие крокодилы.
Наконец Дюпюш вспомнил, кто такая Пэт. Эжен Монти попросил позвать директора и пояснил Дюпюшу:
— Сейчас он придет. Это муж Пэт Патерсон, знаменитой американской летчицы. Она пересекла Атлантический океан через несколько лет после Чарлза Линдберга[4].
Подошел долговязый и мрачный человек.
— Как дела, Патерсон?
— Прескверно. Выручка за эту неделю на тридцать тысяч меньше, чем в это же время в прошлом году.
— Нет ли какой-нибудь работенки для моего товарища? Он инженер, приехал из Франции.
Везде приходилось выпивать стаканчик чего-нибудь: пива, виски, перно. Что еще видел Дюпюш за этот день?
Они колесили по узким улицам какого-то квартала. На пороге каждого дома сидела женщина — белая или черная.
— Барильо Рохо, то есть красный квартал, — сказал Монти, сидевший за рулем. — Понятно?
Когда они возвратились в отель, Че-Че был в холле.
Жермена пила чай со старой дамой, обе оживленно болтали.
— Мне нужно вам кое-что сказать, — рассеянно, словно думая о другом, бросил Дюпюшу корсиканец.
За время разговора Коломбани раза четыре уходил — то к телефону, то проводить или встретить клиентов.
— Мы потолковали с вашей женой. Она очень приятная женщина. Я предложил ей полдня заменять госпожу Коломбани за кассой, она согласилась.
Дюпюш тупо заморгал. Он бросил взгляд на Жермену, но она не обращала на него никакого внимания.
Она получит комнату, полный пансион и тридцать долларов в месяц.
Дюпюшу показалось, что старик подмигнул Монти.
— Но я никогда не нанимаю мужа и жену. Я знаю по опыту, к чему это приводит. Вам придется найти себе комнату в другом месте, а со временем вы подыщете и работу.
Здесь Че-Че отвел жену Дюпюша в сторону. Когда он вернулся, Монти заявил:
— Предлагаю вам комнату в одном из своих домов.
Бесплатно. Поставим там для вас кровать и стол. И работу подберем рано или поздно.
Жермена даже не плакала. Ложась спать, она только сказала:
— Ты опять пил.
— Уверяю тебя…
— Оставь! Конечно, ты не пьян мертвецки, как вчера, но ты пил. До чего ты дойдешь, когда меня не будет рядом?
— Клянусь тебе, Жермена…
Он слишком устал, чтобы спорить, чувствовал себя измотанным до предела. Утром, когда Жермена одевалась, он с огромным трудом открыл глаза.
Неужели у нее не нашлось для него ласкового слова?
Конечно нет. Ведь это она ухитрилась раздобыть место и теперь спасала положение, хотя это не стоило ей большого труда: понравилась старухе, вот и все.
«Ты опять пил».
Она ничего не поняла. Может быть, думала, что он примется благодарить ее?
Дюпюш брился в опустевшей комнате и порезался.
На вешалке висел розовый халатик, в котором она была в их брачную ночь. Он вспомнил, что в ту ночь у Жермены было замкнутое, немного пренебрежительное лицо. Казалось, она думает только об одном — как соблюсти свое достоинство.
Разве он мог возражать против того, что она согласилась на это место? Жалованье, хорошая комната, питание бесплатно…
Дюпюш спустился в холл очень поздно и увидел, что Жермена сидит за кассой рядом с г-жой Коломбани.
Старуха предупредила:
— Сейчас заедет Эжен и заберет вас и ваши вещи.
Разумеется, от него ускользнуло множество подробностей, ему никак не удавалось соединить в одно целое обрывки воспоминаний. Он отлично помнил, например, что играл в карты с каким-то бритоголовым типом. Но где это было? И когда?..
Почему г-н Филипп больше не заговаривает с ним?
Бродя по холлу, Дюпюш несколько раз встречал его, пожимал ему руку, но он немедленно исчезал, приняв озабоченный вид.
Все вокруг было зыбко и неопределенно. Лишь отель прочно стоял на своем месте. Он занимал целый квартал. В отеле были внутренний дворик, галерея на каждом этаже, кафе и просторная столовая, в уголке которой стоял столик четы Коломбани.
Дюпюш еще не ориентировался в городе: он лишь несколько раз проехал по нему в машине Эжена Монти.
Он видел слишком много новых людей, и все они отнеслись к нему со вниманием, но внимание это было каким-то странным. Ничто в их жизни не изменилось.
Его возили то туда, то сюда. Встречались с приятелями.
Болтали о чем угодно — о воскресных бегах, о прогоревшем кинотеатре, о жене какого-то англичанина, которая покончила с собой. А потом тихо говорили:
— Кстати, у тебя не найдется какой-нибудь работы для нашего друга Дюпюша? Он инженер, приехал из Франции…
— Ты был у Чавеса Франко?
— Еще нет…
Эжен Монти был непохож на человека, который работает. Дюпюш знал, что Эжен женат на местной девушке, видел их вместе в окнах квартиры на четвертом этаже прекрасного современного здания.
Оба Монти неважно говорили по-французски, в их речи часто проскальзывали жаргонные словечки. К Дюпюшу они обращались с известной почтительностью.
— Ваша жена очень мила… Че-Че прямо втюрился в нее, а это случается редко. Раньше он и слышать не хотел, чтобы за кассой сидел кто-нибудь, кроме его жены.
Ну а он, Дюпюш, что будет с ним? Его попросту погрузили в машину, к крыше которой были привязаны стол ножками кверху и железная кровать, потом туда же поставили кувшин и ведро.
Его привезли сюда, провели через мастерскую портного Бонавантюра и оставили в этой комнате с розовыми обоями. Соседка, старая негритянка, вернулась на кухню стряпать обед. Ее место на веранде заняли двое негров; подперев голову рукой, они глядели на улицу, где играла детвора.
У себя в Амьене Дюпюш никогда не стал бы разговаривать с такими людьми, как эти Монти или даже Че-Че.
— Не смей играть с уличными мальчишками! — говорила мать, когда он был еще маленьким.
— Он женился на дочери трактирщика, — презрительно бросил отец, когда один их знакомый обвенчался с Мартой, отец которой держал бистро за углом.
Даже в школу Дюпюша заставляли ходить в перчатках. Мать его ни за что на свете не пошла бы на рынок за сто метров от дома, не надев шляпку с вуалеткой, — в те времена вуалетки еще носили.
В этом мире не пили спиртного. В шкафу, правда, стоял графин с вином, но вынимали его оттуда два-три раза в год, когда из Парижа приезжал дядюшка Гийом, торговавший зонтами в лавке возле кладбища Пер-Лашез.
Кем были бы эти Монти во Франции? Что касается Че-Че, то он сам говорил, что начинал в Америке официантом в кафе Вашингтон-отеля.
Спускались сумерки, и пурпурный свет, озарявший дома напротив, стал гаснуть. Комнаты в этом доме, в сущности, не были комнатами. Жили здесь на верандах, а в комнатах часто не было даже дверей. Жизнь протекала у всех на виду.
Вот старый негр перевязывает больную ногу, женщина стирает в ведре белье, по полу ползают голые ребятишки.
Где-то слева вокзал — оттуда доносятся паровозные гудки. Справа слышатся звонки и грохот трамваев.
У Дюпюша всегда глаза были на мокром месте, они краснели даже от легкого сквозняка. Он часто плакал из-за пустяков. И теперь ему захотелось плакать, склонившись над этой немощеной улицей, где он был единственным белым.
«Завтра не буду пить! — дал он себе слово. — Оденусь поприличнее и пойду к французскому посланнику. Он мне что-нибудь подскажет…».
Дюпюш чувствовал себя покинутым. Монти, Че-Че и прочие оставили его, и, поскольку их не было рядом, он их презирал.
«Посланник поймет меня. Представит людям нашего круга…»
На веранде уселась гибкая и худенькая негритяночка лет пятнадцати, в зеленом платье, под которым, по-видимому, ничего не было. Она листала иллюстрированный журнал.
В воздухе стоял какой-то запах. Портной вытащил на улицу кресло-качалку и уселся в нем. Все прохожие здоровались с ним.
— Мне дали маленькую, очень чистую комнатку наверху. Госпожа Коломбани очень мила со мной.
Он не осмелился предложить ей телеграфировать отцу. Однако ему было известно, что у тестя не меньше десяти тысяч франков сбережений, которых им вполне хватило бы, чтобы вернуться во Францию. Но он знал, что тесть не любит его. Отец Жермены предпочел бы зятя-чиновника.
— По крайней мере пенсия… — то и дело повторял он.
Но во Франции не было места для молодого инженера. Дюпюш убедился в этом на собственном опыте.
Подписав контракт с Гренье, он расхвастался:
— Мы проживем в Эквадоре пять лет. Если будем откладывать по сорок тысяч в год, вернемся с капиталом и…
Дюпюш отошел в угол, где стояло ведро, его вырвало. Желудок отказывался переваривать пряную, наперченную пищу. Глазами, полными слез, он смотрел на железную кровать без простыней, покрытую грубым бумажным одеялом. Он злился на Жермену, сам не зная за что. Впрочем, нет, он знал. Когда они были женихом и невестой и Дюпюш учился в Париже, Жермена восхищалась его умом и образованностью.
Но ступив на борт корабля, она запела по-другому:
— Не делай этого… Поздоровайся с капитаном… Тебе не следовало бы…
Она решила, что сама будет обменивать деньги, и заявила:
— Тебя непременно обсчитают.
А теперь, после того как он напился, она стала смотреть на него свысока.
— Не вздумай приходить ко мне пьяным.
Ну и пусть! Ему захотелось выпить. В карманах еще звенела какая-то мелочь. Дюпюш спустился, пересек мастерскую портного и пошел на шум трамваев по направлению к главной улице негритянского квартала, который местные жители почему-то именовали Калифорнией.
Кафе Монти оказалось гораздо ближе от его дома, чем он думал. Лампы были зажжены, и оба брата Монти играли с неграми в карты.
Дюпюш перешел на другую сторону, свернул за угол и очутился на главной улице. Народу здесь было не меньше, чем, скажем, на парижской Фобур-Сен-Мартен.
Разница заключалась в том, что тут были одни негры и мулаты. Дюпюш бормотал:
— Так и скажу посланнику…
Че-Че был совладельцем нескольких золотых приисков. Месторождения были небогатые, их разрабатывали только тогда, когда цены на золото поднимались. Но почему-то эти люди не хотели видеть в нем горного инженера и возили его то в универмаг, то в гараж, то в пивную.
Дюпюш вдруг решил зайти в кино. Звонок напомнил ему детство, первые кинематографы во Франции. В зале, битком набитом чернокожими, было душно и скверно пахло. Показывали старый фильм на испанском языке.
— Первые дни лучше не приходи ко мне, — сказала ему Жермена, — а то Коломбани подумают, что ты станешь торчать у них постоянно.
Ничего не скажешь, практичная женщина Она уже устроилась, у нее даже есть комната, комфортабельная, почти роскошная, в приличном отеле.
От этого он злился еще больше. Он предпочел бы видеть ее растерянной, хотел бы, чтобы она не так быстро поладила со старой г-жой Коломбани.
Дюпюш вышел из кино и задумался: пойти выпить или не стоит? И куда? Ему попадались лишь бары, где торчали сплошь негры, входить туда один он не решался.
Это напомнило ему дни военной службы, когда он был еще новобранцем. Его зачислили в кавалерию, вероятно, по ошибке: он в жизни никогда не имел дела с лошадьми. Он чувствовал себя несчастным в грубых сапогах и дрожал при мысли, что предстоит вести лошадей к поилке или чистить. Пришлось подружиться с соседом по койке, который был раньше батраком на ферме. Парень даже по-французски говорил не правильно, зато помогал Дюпюшу советами.
Через два месяца Дюпюша назначили ротным писарем, теперь он мог нарушать форму одежды и не ходил в наряды. Больше того, он выдавал увольнительные!
Да, он пойдет к посланнику. Обязательно сходит и объяснит, что…
А пока что Дюпюш никак не мог попасть на свою улицу. Он бродил по темным переулкам, негры семьями сидели на тротуарах, подходить к ним Дюпюш не отваживался.
По-видимому, Че-Че просто презирает его, иначе он и ему предложил бы комнату: ведь в отеле их восемьдесят четыре. Дюпюш непременно расплатился бы с ним потом.
Так нет! С ним обращались свысока, таскали его по городу, представляли каким-то людям.
«Нет ли у вас чего-нибудь для него? Это инженер из Франции, который…» Вдруг в нескольких шагах от себя Дюпюш увидел портного в кресле-качалке. Огни в доме были уже погашены. Дюпюш прошел через мастерскую, поднялся к себе и ощупью поискал на стене выключатель. Но электричества в этом квартале не было, а Монти не дал ему лампы.
Оставалось одно — завалиться спать. Однако заснуть ему не удалось: негры сидели на веранде до поздней ночи и, наслаждаясь ночной прохладой, рассказывали длинные истории на каком-то непонятном языке.
«Завтра пойду к посланнику и скажу ему…»
Дюпюш не был пьян, но соображал с трудом. Все тело ломило, болела голова. Ах, если бы кто-нибудь ущипнул его и он проснулся в своей прежней комнате, в прежней постели! Или в каюте первого класса, с Жерменой в ночной рубашке. Он спросил бы:
— Где мы?
— Ты говорил во сне.
— Ах, вот оно что!
Но этого не случилось. Он не спал, нет. Он лежал в ночной тишине негритянского квартала, в Калифорнии, на ржавой железной кровати, которую Эжен Монти — тот, что повыше, — раздобыл неизвестно где.
— Разумеется! А как же иначе?
Но это происходило не во сне. Дюпюш стоял на тротуаре рядом с машиной братьев Монти — Эжена и Фернана. Он еще не знал точно, кто из них Эжен-высокий, с седеющими волосами, или маленький, с рукой, парализованной после ранения на войне.
Солнце садилось, и деревянные дома на одной стороне улицы казались кроваво-красными, на другой — пепельно-серыми.
— Сначала кровать. Раз-два взяли!
Братья Монти не обращали на него внимания. Они снимали с крыши машины, на которой приехали, стол и кровать.
— Эй ты, пойди сюда! — крикнул один из братьев негру, наблюдавшему за разгрузкой. — Возьми этот стол и снеси его на второй этаж.
Дюпюш уже успел выпить. Он не был пьян, но мысли его утратили четкость. Он увидел над дверью надпись:
«Эмиль Бонавантюр. Верхняя одежда».
Дюпюш пересек мастерскую. Здесь пахло шерстью и краской, в углу стоял манекен. Высокий негр в черном, с очками в стальной оправе на носу, посмотрел на Дюпюша и не сказал ни слова.
Дюпюш стал подниматься по лестнице.
— Сюда! — крикнул сверху один их Монти. Дюпюш вошел в комнату, оклеенную обоями в розовый цветочек.
— Вот вы и у себя. До завтра!
Братья пожали ему руку и ушли. В комнате не было стульев, и Дюпюшу пришлось сесть на железную кровать.
Когда Дюпюш проснулся в гостинице «Соборная», в его памяти всплыло имя: г-н Филипп. Но кто был этот г-н Филипп — спокойный и холодный пожилой господин, который так хорошо знает Южную Америку и накануне принимал Дюпюша в отеле? Теперь он знал о нем гораздо больше, ему рассказали всю жизнь г-на Филиппа. Тот долгие время был управляющим пароходной линией «Френч-Лайн», а потом разорился, потеряв не один миллион на неудачных спекуляциях.
Тогда его подобрал Че-Че и дал ему место управляющего в своем отеле. И странно: решительно все звали богатого собственника просто Че-Че[3], а его управляющего — господин Филипп.
За эти дни Дюпюш слышал еще о многих, но сведения эти были беспорядочны, и он охотно разобрался бы в них.
Однако сейчас он чувствовал себя усталым и решил отдохнуть. Выйдя на веранду, которая шла вдоль фасада, Дюпюш нос к носу столкнулся со старой негритянкой, чистившей картофель.
А как же иначе? На втором этаже было три комнаты, и веранда принадлежала обитателям всех трех комнат, как двор дома принадлежит всем жильцам. Дюпюш и сам не мог бы рассказать о событиях, которые привели его сюда, в негритянский квартал.
Впрочем, его желания никто и не спрашивал. Его сгрузили здесь так же, как сгрузили кровать и стол. Он даже не знал, как ему вернуться в город. Хотя нет: где-то невдалеке звенел трамвай, значит, нужно идти в ту сторону.
Улицы здесь были немощеные, повсюду виднелись ямы в полметра глубиной. Жили здесь только цветные, и жили они, очевидно, на улице, то есть сидели на тротуарах, на порогах домов, на стульях, стоявших у стен.
О чем думал теперь Дюпюш? Ах да, Че-Че. В то первое утро, проснувшись, Дюпюш заявил Жермене:
— Надо предупредить хозяина отеля.
Он спустился на первый этаж и обратился к старой даме, сидевшей за кассой:
— Я бы хотел поговорить с хозяином, сударыня.
— Подождите минутку в холле. Муж сейчас придет.
Вскоре он увидел хозяина. Это был невысокий человек лет шестидесяти пяти, коренастый и коротконогий, с массивной головой, крупными чертами лица и кустистыми бровями.
— Вы хотели поговорить со мной?
Дюпюш сразу понял, что перед ним корсиканец.
Хозяин внимательно осмотрел Дюпюша с головы до ног и указал на дверь кафе.
— Там нам будет удобнее… Это вы приехали вчера с молодой дамой?
— Я приехал с женой.
— Какая разница.
Бармен был уже на своем посту. Подбежал маленький чистильщик, но хозяин бросил:
— Не надо. Иди играть.
— Так вот, сударь, я главный инженер АЭКО…
— Которое обанкротилось, — уточнил корсиканец.
— Откуда вы знаете?
— У меня друзья в Гуаякиле.
— Но я этого не знал. Я ехал туда работать. В Панаме мне должны были оплатить аккредитив на двадцать тысяч франков…
— Да.
— Что — да?
— Ничего, продолжайте. Включи вентиляторы, Боб!
Корсиканец почти не обращал внимания на Дюпюша. Он подозвал боя и отдал ему какие-то распоряжения.
— Продолжайте.
— Я счел своим долгом предупредить вас, что денег у меня нет и что…
— Монти не заходили? — спросил корсиканец у бармена.
— Мсье Эжен у парикмахера.
— Ладно. Посидите здесь, господин… господин…
— Дюпюш.
— Подождите, пожалуйста, немного. Выпейте чего-нибудь.
И Дюпюш, сам не зная зачем, опять выпил перно.
Это произошло два дня назад, и с тех пор Дюпюш узнал многое. Так, ему стало известно, что Франсуа Коломбани, в просторечии Че-Че, прибыл в Южную Америку без гроша. Теперь ему принадлежал отель. Кроме того, через Гастона, своего старшего сына, он вел в Кристобале, на другом конце канала, оптовую торговлю вином, Коломбани интересовали также автомобили, духи и даже лов жемчуга.
Дюпюш увидел, как по улице пошла Жермена. Он выскочил и догнал ее.
— Погуляй еще немножко, Жермена. Меня просили подождать.
И пока длилось совещание, Дюпюш видел, как Жермена покорно бродит по площади, присаживаясь иногда на скамейку.
Это было настоящее совещание. Прибыли братья Монти, один из них, судя по запаху, прямо из парикмахерской; вернулся Че-Че и сел к столу вместе с молчаливым г-ном Филиппом.
— Так вот, — начал Че-Че. — Этот господин в затруднении: у него нет денег. Он инженер и наш соотечественник.
Остальные разглядывали Дюпюша, словно прикидывая, на что он годится.
— А вы не хотите вернуться во Францию? — спросил высокий Монти, наверное Эжен.
— У нас с женой нет денег на проезд.
— А если написать родным?
Над головой гудел вентилятор. Бармен, обтирал бутылки, мыл стаканы. На улице под палящим солнцем ждал клиентов негритенок-чистильщик.
— У меня только мать, но как раз я и должен ей помогать.
— А у вашей жены?
— Отец ее занимает приличное место на почте, но я не могу просить у него такую сумму. Вы же понимаете…
Г-н Филипп смотрел в сторону. Че-Че старательно чистил ногти перочинным ножичком.
— Я хотел бы найти место здесь. Если в стране есть рудники…
— Рудники есть, но они принадлежат англичанам.
— Может, ты займешься им? — спросил Че-Че Эжена Монти.
— Ладно, посмотрю, что можно сделать.
Они отошли в угол и долго шептались. Тем временем Дюпюш подробно объяснял Монти — тому, у которого была парализована рука, — как нелегко ему приходится.
Дюпюш и Жермена позавтракали в просторном кафе.
Они не посмели заказать вина, так как деньги кончились.
— Что они сказали тебе? — спросила Жермена.
— В три часа Монти заедет за мной на машине.
— Зачем?
— Не знаю.
Он и в самом деле не знал. Эти люди не говорили лишнего, а Дюпюш не осмелился спрашивать. Кроме того, он не знал, ни кто они, ни чем занимаются. Жермена скорчила оскорбительную гримаску, словно желая сказать, что на его месте она давно бы вышла из положения.
— И ты их ни о чем не спросил?
Но отец сказал бы то же самое: «На вашем месте я потребовал бы от Гренье…»
Дюпюшу очень хотелось бы посмотреть, как он разговаривает со своим начальством!
— Нет, я ни о чем не спросил. Хватит и того, что я доставил им столько хлопот.
Монти приехал вовремя, Дюпюш сел в его машину.
— Сначала мы заедем к одному приятелю, который может нам пригодиться.
Через пять минут они были в огромном универмаге.
Почти все продавщицы здоровались с Монти. Оба поднялись на второй этаж и вошли в кабинет, где сидел молодой сирийский еврей. Он пожал им руки и вежливо предложил сесть.
— Как поживаешь? — спросил он Монти.
— Неплохо. Позволь тебе представить господина Дюпюша, французского инженера. У него неприятности.
Он здесь с женой, а денег у него не осталось ни гроша.
Молодой еврей пригладил густые волосы. На Дюпюша он и не взглянул.
— С Джоном говорил?
— Нет еще. Я думал, ты сможешь…
— Сам видишь, что делается. На прошлой неделе мне пришлось уволить несколько человек.
— А его жену ты не мог бы пристроить? Во Франции она была телефонисткой.
Нет, у него не было места для телефонистки. Оставалось только отправляться на поиски Джона.
— Поедешь на охоту в воскресенье?
— А ты?.. Кристиан приглашал нас ловить меч-рыбу на его моторке.
Дюпюш слушал их разговор и все отчаяннее цеплялся за Монти.
Машина стояла у входа в магазин, через несколько минут Монти затормозил около гаража.
— Джон на месте?
— Он в баре напротив.
Это был итальянский бар, длинный и узкий, как коридор. Здесь подавали пармскую ветчину, салями и кондитерскую выпечку. Высокий светловолосый молодой человек пожал руку Монти, а за компанию и Дюпюшу.
— Послушай, у тебя не найдется работенки для моего товарища? Он инженер, приехал из Франции…
Джон был американец.
— Ты же сам знаешь, старина: работы нет… За последний месяц я не продал ни одной машины.
— А у твоих друзей на канале?
— Туда иностранцев не берут.
Опершись о балюстраду, Дюпюш нахмурился и бормотал:
— Пэт… Пэт… Кто это?
Имя вертелось у него в голове, но он не мог вспомнить, где его слышал, Они выпили с Джоном виски.
— Теперь поедем к моему брату, — объявил Эжен Монти Машина свернула в негритянский квартал и остановилась на углу, перед невзрачным кафе. Фернан Монти сидел за столиком и играл с Кристианом Коломбани в белот.
Кристиан был сыном Че-Че и его третьей жены, той самой старушки, что сидела за кассой. Ему исполнилось двадцать пять лет и, по слухам, предстояло унаследовать состояние старика. Он спросил у Дюпюша:
— Играете в белот?
— Нет, не приходилось. Немного играю в бридж.
Братья Монти пошептались в уголке и засели за белот вместе с Кристианом. Дюпюш следил за игрой.
— Придется съездить еще куда-нибудь, — вздохнул наконец Эжен.
На улице Монти небрежно показал на квартал деревянных домов.
— Это мои. Пока на канале шли работы, каждый дом приносил несколько тысяч франков в год. Но сейчас работы закончены, и неграм нечем платить.
Машина спустилась под гору и остановилась перед просторной пивной с бассейном, в котором под струями фонтана плавали маленькие крокодилы.
Наконец Дюпюш вспомнил, кто такая Пэт. Эжен Монти попросил позвать директора и пояснил Дюпюшу:
— Сейчас он придет. Это муж Пэт Патерсон, знаменитой американской летчицы. Она пересекла Атлантический океан через несколько лет после Чарлза Линдберга[4].
Подошел долговязый и мрачный человек.
— Как дела, Патерсон?
— Прескверно. Выручка за эту неделю на тридцать тысяч меньше, чем в это же время в прошлом году.
— Нет ли какой-нибудь работенки для моего товарища? Он инженер, приехал из Франции.
Везде приходилось выпивать стаканчик чего-нибудь: пива, виски, перно. Что еще видел Дюпюш за этот день?
Они колесили по узким улицам какого-то квартала. На пороге каждого дома сидела женщина — белая или черная.
— Барильо Рохо, то есть красный квартал, — сказал Монти, сидевший за рулем. — Понятно?
Когда они возвратились в отель, Че-Че был в холле.
Жермена пила чай со старой дамой, обе оживленно болтали.
— Мне нужно вам кое-что сказать, — рассеянно, словно думая о другом, бросил Дюпюшу корсиканец.
За время разговора Коломбани раза четыре уходил — то к телефону, то проводить или встретить клиентов.
— Мы потолковали с вашей женой. Она очень приятная женщина. Я предложил ей полдня заменять госпожу Коломбани за кассой, она согласилась.
Дюпюш тупо заморгал. Он бросил взгляд на Жермену, но она не обращала на него никакого внимания.
Она получит комнату, полный пансион и тридцать долларов в месяц.
Дюпюшу показалось, что старик подмигнул Монти.
— Но я никогда не нанимаю мужа и жену. Я знаю по опыту, к чему это приводит. Вам придется найти себе комнату в другом месте, а со временем вы подыщете и работу.
Здесь Че-Че отвел жену Дюпюша в сторону. Когда он вернулся, Монти заявил:
— Предлагаю вам комнату в одном из своих домов.
Бесплатно. Поставим там для вас кровать и стол. И работу подберем рано или поздно.
Жермена даже не плакала. Ложась спать, она только сказала:
— Ты опять пил.
— Уверяю тебя…
— Оставь! Конечно, ты не пьян мертвецки, как вчера, но ты пил. До чего ты дойдешь, когда меня не будет рядом?
— Клянусь тебе, Жермена…
Он слишком устал, чтобы спорить, чувствовал себя измотанным до предела. Утром, когда Жермена одевалась, он с огромным трудом открыл глаза.
Неужели у нее не нашлось для него ласкового слова?
Конечно нет. Ведь это она ухитрилась раздобыть место и теперь спасала положение, хотя это не стоило ей большого труда: понравилась старухе, вот и все.
«Ты опять пил».
Она ничего не поняла. Может быть, думала, что он примется благодарить ее?
Дюпюш брился в опустевшей комнате и порезался.
На вешалке висел розовый халатик, в котором она была в их брачную ночь. Он вспомнил, что в ту ночь у Жермены было замкнутое, немного пренебрежительное лицо. Казалось, она думает только об одном — как соблюсти свое достоинство.
Разве он мог возражать против того, что она согласилась на это место? Жалованье, хорошая комната, питание бесплатно…
Дюпюш спустился в холл очень поздно и увидел, что Жермена сидит за кассой рядом с г-жой Коломбани.
Старуха предупредила:
— Сейчас заедет Эжен и заберет вас и ваши вещи.
Разумеется, от него ускользнуло множество подробностей, ему никак не удавалось соединить в одно целое обрывки воспоминаний. Он отлично помнил, например, что играл в карты с каким-то бритоголовым типом. Но где это было? И когда?..
Почему г-н Филипп больше не заговаривает с ним?
Бродя по холлу, Дюпюш несколько раз встречал его, пожимал ему руку, но он немедленно исчезал, приняв озабоченный вид.
Все вокруг было зыбко и неопределенно. Лишь отель прочно стоял на своем месте. Он занимал целый квартал. В отеле были внутренний дворик, галерея на каждом этаже, кафе и просторная столовая, в уголке которой стоял столик четы Коломбани.
Дюпюш еще не ориентировался в городе: он лишь несколько раз проехал по нему в машине Эжена Монти.
Он видел слишком много новых людей, и все они отнеслись к нему со вниманием, но внимание это было каким-то странным. Ничто в их жизни не изменилось.
Его возили то туда, то сюда. Встречались с приятелями.
Болтали о чем угодно — о воскресных бегах, о прогоревшем кинотеатре, о жене какого-то англичанина, которая покончила с собой. А потом тихо говорили:
— Кстати, у тебя не найдется какой-нибудь работы для нашего друга Дюпюша? Он инженер, приехал из Франции…
— Ты был у Чавеса Франко?
— Еще нет…
Эжен Монти был непохож на человека, который работает. Дюпюш знал, что Эжен женат на местной девушке, видел их вместе в окнах квартиры на четвертом этаже прекрасного современного здания.
Оба Монти неважно говорили по-французски, в их речи часто проскальзывали жаргонные словечки. К Дюпюшу они обращались с известной почтительностью.
— Ваша жена очень мила… Че-Че прямо втюрился в нее, а это случается редко. Раньше он и слышать не хотел, чтобы за кассой сидел кто-нибудь, кроме его жены.
Ну а он, Дюпюш, что будет с ним? Его попросту погрузили в машину, к крыше которой были привязаны стол ножками кверху и железная кровать, потом туда же поставили кувшин и ведро.
Его привезли сюда, провели через мастерскую портного Бонавантюра и оставили в этой комнате с розовыми обоями. Соседка, старая негритянка, вернулась на кухню стряпать обед. Ее место на веранде заняли двое негров; подперев голову рукой, они глядели на улицу, где играла детвора.
У себя в Амьене Дюпюш никогда не стал бы разговаривать с такими людьми, как эти Монти или даже Че-Че.
— Не смей играть с уличными мальчишками! — говорила мать, когда он был еще маленьким.
— Он женился на дочери трактирщика, — презрительно бросил отец, когда один их знакомый обвенчался с Мартой, отец которой держал бистро за углом.
Даже в школу Дюпюша заставляли ходить в перчатках. Мать его ни за что на свете не пошла бы на рынок за сто метров от дома, не надев шляпку с вуалеткой, — в те времена вуалетки еще носили.
В этом мире не пили спиртного. В шкафу, правда, стоял графин с вином, но вынимали его оттуда два-три раза в год, когда из Парижа приезжал дядюшка Гийом, торговавший зонтами в лавке возле кладбища Пер-Лашез.
Кем были бы эти Монти во Франции? Что касается Че-Че, то он сам говорил, что начинал в Америке официантом в кафе Вашингтон-отеля.
Спускались сумерки, и пурпурный свет, озарявший дома напротив, стал гаснуть. Комнаты в этом доме, в сущности, не были комнатами. Жили здесь на верандах, а в комнатах часто не было даже дверей. Жизнь протекала у всех на виду.
Вот старый негр перевязывает больную ногу, женщина стирает в ведре белье, по полу ползают голые ребятишки.
Где-то слева вокзал — оттуда доносятся паровозные гудки. Справа слышатся звонки и грохот трамваев.
У Дюпюша всегда глаза были на мокром месте, они краснели даже от легкого сквозняка. Он часто плакал из-за пустяков. И теперь ему захотелось плакать, склонившись над этой немощеной улицей, где он был единственным белым.
«Завтра не буду пить! — дал он себе слово. — Оденусь поприличнее и пойду к французскому посланнику. Он мне что-нибудь подскажет…».
Дюпюш чувствовал себя покинутым. Монти, Че-Че и прочие оставили его, и, поскольку их не было рядом, он их презирал.
«Посланник поймет меня. Представит людям нашего круга…»
На веранде уселась гибкая и худенькая негритяночка лет пятнадцати, в зеленом платье, под которым, по-видимому, ничего не было. Она листала иллюстрированный журнал.
В воздухе стоял какой-то запах. Портной вытащил на улицу кресло-качалку и уселся в нем. Все прохожие здоровались с ним.
— Мне дали маленькую, очень чистую комнатку наверху. Госпожа Коломбани очень мила со мной.
Он не осмелился предложить ей телеграфировать отцу. Однако ему было известно, что у тестя не меньше десяти тысяч франков сбережений, которых им вполне хватило бы, чтобы вернуться во Францию. Но он знал, что тесть не любит его. Отец Жермены предпочел бы зятя-чиновника.
— По крайней мере пенсия… — то и дело повторял он.
Но во Франции не было места для молодого инженера. Дюпюш убедился в этом на собственном опыте.
Подписав контракт с Гренье, он расхвастался:
— Мы проживем в Эквадоре пять лет. Если будем откладывать по сорок тысяч в год, вернемся с капиталом и…
Дюпюш отошел в угол, где стояло ведро, его вырвало. Желудок отказывался переваривать пряную, наперченную пищу. Глазами, полными слез, он смотрел на железную кровать без простыней, покрытую грубым бумажным одеялом. Он злился на Жермену, сам не зная за что. Впрочем, нет, он знал. Когда они были женихом и невестой и Дюпюш учился в Париже, Жермена восхищалась его умом и образованностью.
Но ступив на борт корабля, она запела по-другому:
— Не делай этого… Поздоровайся с капитаном… Тебе не следовало бы…
Она решила, что сама будет обменивать деньги, и заявила:
— Тебя непременно обсчитают.
А теперь, после того как он напился, она стала смотреть на него свысока.
— Не вздумай приходить ко мне пьяным.
Ну и пусть! Ему захотелось выпить. В карманах еще звенела какая-то мелочь. Дюпюш спустился, пересек мастерскую портного и пошел на шум трамваев по направлению к главной улице негритянского квартала, который местные жители почему-то именовали Калифорнией.
Кафе Монти оказалось гораздо ближе от его дома, чем он думал. Лампы были зажжены, и оба брата Монти играли с неграми в карты.
Дюпюш перешел на другую сторону, свернул за угол и очутился на главной улице. Народу здесь было не меньше, чем, скажем, на парижской Фобур-Сен-Мартен.
Разница заключалась в том, что тут были одни негры и мулаты. Дюпюш бормотал:
— Так и скажу посланнику…
Че-Че был совладельцем нескольких золотых приисков. Месторождения были небогатые, их разрабатывали только тогда, когда цены на золото поднимались. Но почему-то эти люди не хотели видеть в нем горного инженера и возили его то в универмаг, то в гараж, то в пивную.
Дюпюш вдруг решил зайти в кино. Звонок напомнил ему детство, первые кинематографы во Франции. В зале, битком набитом чернокожими, было душно и скверно пахло. Показывали старый фильм на испанском языке.
— Первые дни лучше не приходи ко мне, — сказала ему Жермена, — а то Коломбани подумают, что ты станешь торчать у них постоянно.
Ничего не скажешь, практичная женщина Она уже устроилась, у нее даже есть комната, комфортабельная, почти роскошная, в приличном отеле.
От этого он злился еще больше. Он предпочел бы видеть ее растерянной, хотел бы, чтобы она не так быстро поладила со старой г-жой Коломбани.
Дюпюш вышел из кино и задумался: пойти выпить или не стоит? И куда? Ему попадались лишь бары, где торчали сплошь негры, входить туда один он не решался.
Это напомнило ему дни военной службы, когда он был еще новобранцем. Его зачислили в кавалерию, вероятно, по ошибке: он в жизни никогда не имел дела с лошадьми. Он чувствовал себя несчастным в грубых сапогах и дрожал при мысли, что предстоит вести лошадей к поилке или чистить. Пришлось подружиться с соседом по койке, который был раньше батраком на ферме. Парень даже по-французски говорил не правильно, зато помогал Дюпюшу советами.
Через два месяца Дюпюша назначили ротным писарем, теперь он мог нарушать форму одежды и не ходил в наряды. Больше того, он выдавал увольнительные!
Да, он пойдет к посланнику. Обязательно сходит и объяснит, что…
А пока что Дюпюш никак не мог попасть на свою улицу. Он бродил по темным переулкам, негры семьями сидели на тротуарах, подходить к ним Дюпюш не отваживался.
По-видимому, Че-Че просто презирает его, иначе он и ему предложил бы комнату: ведь в отеле их восемьдесят четыре. Дюпюш непременно расплатился бы с ним потом.
Так нет! С ним обращались свысока, таскали его по городу, представляли каким-то людям.
«Нет ли у вас чего-нибудь для него? Это инженер из Франции, который…» Вдруг в нескольких шагах от себя Дюпюш увидел портного в кресле-качалке. Огни в доме были уже погашены. Дюпюш прошел через мастерскую, поднялся к себе и ощупью поискал на стене выключатель. Но электричества в этом квартале не было, а Монти не дал ему лампы.
Оставалось одно — завалиться спать. Однако заснуть ему не удалось: негры сидели на веранде до поздней ночи и, наслаждаясь ночной прохладой, рассказывали длинные истории на каком-то непонятном языке.
«Завтра пойду к посланнику и скажу ему…»
Дюпюш не был пьян, но соображал с трудом. Все тело ломило, болела голова. Ах, если бы кто-нибудь ущипнул его и он проснулся в своей прежней комнате, в прежней постели! Или в каюте первого класса, с Жерменой в ночной рубашке. Он спросил бы:
— Где мы?
— Ты говорил во сне.
— Ах, вот оно что!
Но этого не случилось. Он не спал, нет. Он лежал в ночной тишине негритянского квартала, в Калифорнии, на ржавой железной кровати, которую Эжен Монти — тот, что повыше, — раздобыл неизвестно где.