Страница:
С веранды в окно иногда просовывалась голова: интересно все-таки, как спят белые люди?
И все время слышались осторожные шаги, приглушенный смех, неясное бормотание. По соседней улице проехала телега, процокали подковы. Затем все стихло, только напоследок стрекотали цикады, которых засуха скоро прогонит из города.
В девять утра, даже не заходя в отель, Дюпюш позвонил у дверей французского посольства. Он вручил метису свою визитную карточку, после чего его ввели в приемную, заваленную французскими книгами и газетами.
Накануне Дюпюш ничего не пил, поэтому в горле у него пересохло.
— Господин посланник примет вас через несколько минут. Присядьте, пожалуйста.
Но Дюпюш не сел. Ему не терпелось поговорить с посланником.
III
IV
И все время слышались осторожные шаги, приглушенный смех, неясное бормотание. По соседней улице проехала телега, процокали подковы. Затем все стихло, только напоследок стрекотали цикады, которых засуха скоро прогонит из города.
В девять утра, даже не заходя в отель, Дюпюш позвонил у дверей французского посольства. Он вручил метису свою визитную карточку, после чего его ввели в приемную, заваленную французскими книгами и газетами.
Накануне Дюпюш ничего не пил, поэтому в горле у него пересохло.
— Господин посланник примет вас через несколько минут. Присядьте, пожалуйста.
Но Дюпюш не сел. Ему не терпелось поговорить с посланником.
III
На пароходе приехали пятьдесят учителей из Чили.
Они направлялись в Бостон на педагогический конгресс и в течение двух суток были гостями Панамы. Правительство предоставило им гостиницу «Соборная», где был устроен большой банкет. Это помешало Жермене воспользоваться первым свободным вечером.
Но теперь чилийцы уехали. В этот день в павильоне на площади играла музыка. Бледные шары освещали площадь, и деревья в свете их казались театральными декорациями. Толпа гуляющих огибала павильон двумя потоками: женщины — отдельно, мужчины — отдельно, здесь часто происходили встречи, раздавались шутки и остроты.
Воздух был почти прохладный, мягкий и влажный.
Дюпюш поджидал Жермену, издали следя за подъездом отеля. Завидев ее стройную фигуру, Дюпюш почувствовал волнение, совсем как в Амьене, когда женихом ждал Жермену под уличным фонарем.
Жермена на ходу натянула перчатки. Жестом, хорошо знакомым Дюпюшу, взяла его под руку.
— Ты не устала? Не очень мучилась от жары?
— Нет. В отеле прохладнее, чем на улице.
Они обошли площадь вместе со всеми, затем вырвались из людского потока в первую попавшуюся улицу.
Дюпюш наклонился и осторожно поцеловал Жеремену в щеку.
— Я соскучился по тебе, — сказал он смущенно.
В тот вечер он был очень нежен. Словно желая сделать жене приятный сюрприз, добавил:
— Сегодня не пил ни капли.
Она внимательно посмотрела на него и удовлетворенно сказала:
— Очень хорошо.
И тут же начала задавать вопросы:
— Работу не нашел?.. А что посланник?..
— Он славный человек. И принял меня приветливо.
О да! Этот славный человек отчаянно потел и пыхтел, глядя на посетителей большими скорбными глазами.
— К сожалению, ничем не могу помочь, дорогой мой. Кредитов у меня нет. При всем желании я не в силах репатриировать вас. Я сам уже семь лет не был во Франции, все мои ресурсы поглощают официальные приемы.
Посланник потел еще больше, чем Дюпюш. В маленькой комнатке за кабинетом всегда сушилось несколько рубашек. Посланник менял из одну за другой.
Дюпюши медленно шли по улице, как когда-то в Амьене.
— Он выдал мне постоянный пропуск в Интернациональный клуб.
Особой горечи в его голосе не слышалось: Дюпюш дал себе слово быть сегодня очень внимательным, очень спокойным..
— А как твои дела, Жермена?
— Я вполне освоилась с работой. Она не такая уж трудная. Но госпожа Коломбани все равно сидит возле меня почти весь день.
— Кормят тебя хорошо?
— Как клиентов. Я ем в зале ресторана.
— Они ничего не говорили обо мне?
Она отрицательно покачала головой, но он не поверил. За три дня он раз пять заходил на минутку, чтобы поздороваться с Жерменой. И всегда Че-Че и г-н Филипп избегали его. Да, они подавали ему руку, но сразу исчезали. Дюпюшу казалось, что здороваются они с ним неохотно.
Пара вышла с темной улицы на освещенную. Жозеф остановился перед освещенным баром и сказал жене:
— Вот здесь я завтракаю, прямо у стойки. Цены тут невысокие.
Вдруг он спросил:
— Ты не писала отцу?
— Написала. Вчера.
— Что?
Он с тревогой смотрел на Жермену, стараясь не выдать своего волнения.
— Что денег мы еще не получили и потому задерживаемся в Панаме.
— А насчет того, что ты работаешь?
Он почувствовал, что она смутилась, и поспешно добавил:
— Почему бы и не написать, раз ты действительно работаешь?
Но сердце у него сжалось. Он знал, что тесть с наслаждением покажет это письмо старой г-же Дюпюш.
— Тебе недолго придется работать, Жермена. Через семь-восемь дней я подыщу себе что-нибудь.
— Ты уже искал?
— Я ищу все время.
Они миновали вокзал, прошли по переходу через пути.
Картина изменилась, начинался негритянский квартал.
Лавочки здесь были меньше и грязнее, толпа более шумная и развязная. Мужчины откровенно рассматривали Жермену, оборачивались и хихикали.
— Я спрашивала госпожу Коломбани, нельзя ли мне жить с тобой, — прошептала Жермена. — Она сказала, что белая не может жить в негритянском квартале.
Дюпюш молчал, хотя и был взволнован. Жермена говорила ласково, она хотела утешить его, и он легонько сжал кончики ее пальцев.
— Вон на том углу кафе Фернана Монти. Мы пойдем по этой улице, потом свернем налево, а там и мой дом.
Ты увидишь портного Бонавантюра.
— Ты часто бываешь у Монти?
— Как можно реже. Но когда я пытаюсь что-то предпринять без их помощи, они вроде как обижаются…
Они шли посредине улицы. Вдоль тротуаров и на порогах сидели какие-то темные фигуры. Где-то играл аккордеон.
Возле дома, где поселился Дюпюш, на углу переулка шириной не более метра, Жермена вдруг остановилась.
— Посмотри! Что это? — шепнула она.
Две тени — одна маленькая, девичья, другая мужская — осторожно перелезали через подоконник.
— Это моя соседка, — пояснил Дюпюш. — Когда она возвращается с мужчиной и боится разбудить мать, она через окно пролезает в заднюю комнату портновской мастерской, и никто ничего не слышит.
Жермена забеспокоилась. Но она разволновалась еще больше, когда пришлось в темноте пересекать мастерскую портного. Там слышался громкий храп. Дюпюш вел жену за руку, а другой рукой пытался нащупать лестничные перила. Наверху он зажег свечу.
— Внизу кто-то есть?
— Это Бонавантюр. Он всегда спит в углу мастерской.
Жермена говорила шепотом.
— А на веранде тоже спят?
— Конечно. Там спят соседи — отец и мать этой девчурки, которую мы видели с мужчиной. Ей всего пятнадцать. Садись, Жермена…
В комнате кроме кровати стояло соломенное кресло.
Жермена не знала, где пристроиться. Дюпюш через силу улыбнулся.
— Сама видишь, не дворец, но жить можно.
Он подумал, что сейчас опять останется один, на глазах у него выступили слезы. Когда ему было лет шесть, он молился на ночь, стоя на коленях в кроватке.
К заученным словам молитвы он прибавлял свои:
Дюпюш смотрел на Жермену, собиравшуюся уходить.
Он робко приблизился к ней и хотел ее поцеловать.
— Осторожнее! — сказала она, указывая на веранду, где кто-то шевелился.
Дюпюш спустил на окно занавеску и попытался увлечь жену к железной кровати.
— Нет, Жозеф! Не здесь. Оставь меня.
— Но нас никто не видит…
— Зато все слышно. Умоляю тебя…
Дюпюш отодвинулся и равнодушно согласился:
— Ты права.
Он будет спокоен до конца, это решено. Он не упрекнул Жермену за письмо к отцу. Не упрекнет он ее и за холодность. А она сидела, не зная что сказать, и хотела одного — как можно скорее уйти.
— Пойдем?
— Да. На улице так хорошо.
Опять заскрипели ступени лестницы, заскрипел дощатый пол мастерской. На мгновение негр перестал храпеть. Выйдя, Жермена невольно посмотрела на окно, в котором исчезла девочка со своим спутником.
— Знаешь, Эжен предложил мне место, — вдруг сказал Дюпюш. Он вспомнил об этом, как только заметил, что жена не взяла его под руку.
— Какой Эжен?
— Эжен Монти — тот высокий, с седыми волосами.
— А где?
— Сейчас увидишь.
— Нет, ты скажи!
— Ни за что. Так ты лучше себе представишь.
Она шагала, четко постукивая высокими каблучками.
Ей было не по себе в этом квартале. Дюпюш же, напротив, гулял с удовольствием, и в этом заключалась его месть. Он посматривал на Жермену краешком глаза.
Во всех домах окна и двери были распахнуты настежь. За ними спали или лежали с открытыми глазами люди, каждой порой жадно впитывая ночную свежесть: мужчины и женщины в ожидании завтрашнего дня, ребятишки, сгрудившиеся в кучу на полу.
— Место хорошее? — спросила Жермена.
— Увидишь.
— Но ты согласился?
— Еще нет.
С досады и отчаяния он решил завтра же принять предложение — ведь Жермена не нашла нужных слов, не захотела приласкать его.
— А почему ты сразу не сказал мне об этом?
— Подожди. Осторожней: трамвай…
Им оставалось пройти по переходу через железную дорогу, чтобы оказаться в испанской части города, где сверкали рекламы обоих кабаре. Их нагнал извозчик. Он придержал лошадь, но Дюпюш жестом отказался от его услуг.
Начиналась ночная жизнь. В баре «У Келли» играл аргентинский оркестр. В зале, залитом голубым светом, танцевало несколько пар, такси подвозили новых посетителей — пассажиров парохода, только что пришедшего из Сан-Франциско.
Мужчины были без пиджаков, перебросив их через руку, как Дюпюш в первый день в Панаме. Один, несмотря на ночное время, так и остался в тропическом шлеме.
Они отплывали рано утром. Они уезжали все, все!
Ежедневно через канал проходило около двадцати пароходов. Сотни пассажиров шли прогуляться по твердой земле и смотрели по сторонам со спокойным любопытством.
Один Дюпюш должен торчать здесь!
— Ты не сказал мне, что это за место.
— А ты остановись на минутку. На углу виднелся фанерный барак, ярко освещенный двумя ацетиленовыми лампами. У дощатого прилавка стояли четыре табурета. Метис в белой поварской куртке жарил сосиски и подавал их клиентам на ломте хлеба.
— Ну? — спросила Жермена.
— Вот это место мне и предлагает Эжен, разумеется, пока нет ничего лучше. Говорят, с чаевыми можно заработать два доллара за ночь.
Он говорил с трудом, словно ему сдавили горло. Но Жермена этого не заметила. Она спокойно продолжала идти. Не удивилась, не возмутилась. До самого отеля Дюпюш не посмел заговорить с ней.
Концерт на площади кончился. На скамьях сидели несколько парочек.
— Спокойной ночи, — прошептал Дюпюш.
— Хочешь зайти на минутку?
— Да нет, не стоит.
Дюпюш не хотел встречаться ни с Че-Че, ни с г-ном Филиппом Он собирался попросить у Жермены денег, но не думал, что в последний момент у него не хватит смелости. Неужели она не догадывалась, что у него ничего не осталось Она лишь сказала:
— Обещай, что не будешь пить.
— Черт возьми — Почему ты так мне отвечаешь?
— Так просто… До свидания, маленькая. Не бойся, мы выкарабкаемся!..
— Разумеется.
Жермена наскоро поцеловала его и перебежала площадь. Перед подъездом отеля она остановилась и помахала мужу рукой. Через окно он видел, как она разговаривает в холле с г-жой Коломбани и Че-Че.
Затем они присели и выпили на ночь.
Он толкнул дверь бара Фернана и направился к столу, за которым сидели оба брата Монти, Кристиан и еще какой-то мужчина, которого Дюпюш не знал.
— Садитесь к нам, — сказал Эжен, пожимая Дюпюшу руку. — Вы еще не знакомы с Жефом?
Эжен был самым вежливым в этой компании. К Дюпюшу он обращался с оттенком почтительности.
— Жеф, это господин Дюпюш. Он инженер, ехал в Гуаякиль руководить работами в рудниках АОКЭ. Здесь у него ни знакомых, ни денег. Мы ищем для него работу.
Бар был плохо освещен. Как и во всем негритянском квартале, в нем царил тусклый полумрак. Двое клиенгов пили, облокотившись о длинную стойку, за которой поблескивало множество бутылок, привезенных сюда со всех концов света.
— Очень приятно, — протягивая лапу, пробурчал Жеф.
Он был чудовищен. Два метра ростом, необъятно широк в плечах, наголо обритый череп, двухдневная щетина на щеках. Типичный беглый каторжник. А может быть, он хотел им казаться? Голову Жеф держал низко, исподлобья следя за собеседником. У него был тягучий голос с сильным фламандским акцентом. Вдобавок он все время гримасничал.
— Жеф — владелец «Французской гостиницы» в городе Колон, — пояснил Эжен. — Он старожил, прибыл сюда почти одновременно с Че-Че.
— Вы бывали и в Кристобале, и в Колоне? — осведомилось чудовище.
— Мы с женой провели несколько часов в Кристобале, в Вашингтон-отеле, когда приехали сюда.
— Понятное дело.
Кристиан Коломбани, как всегда безупречно выбритый и надушенный, покуривал сигару. В глубине бара находилось несколько лож, в которых можно было уединиться, задернув занавес. Некоторые из них, очевидно, были заняты — оттуда доносился шепот.
— Чем занимаетесь сейчас? — спросил Жеф, сделав официанту знак наполнить стаканы.
— Сам не знаю. Наш посланник дал мне постоянный пропуск в Интернациональный клуб. Быть может, встречу там людей, которые мне помогут.
Жеф пил мятную настойку с водой, остальные — пиво. Никто не удивился тому, что человек из Колона допрашивает новичка, словно следователь.
— Ничего вы не найдете в этом клубе. Дохлое дело.
Это был последний раз, когда Жеф сказал Дюпюшу «вы». Потом он говорил ему «ты», как, впрочем, и всем остальным.
— Приехал бы ты раньше, когда на канале была работа, я и слова бы не сказал. Теперь другое дело. По одну сторону живут американцы… Они живут у себя в зоне, у них свои клубы и магазины. По другую сторону — панамцы, они дерутся из-за того, кого посадить президентом или министром.
Жеф не сводил глаз с Дюпюша, и тот почувствовал беспокойство. Оба Монти вежливо молчали. Видимо, они и сегодня играли в карты, как каждый вечер. Стол был покрыт красной скатертью с рекламой нового аперитива.
— Что будешь пить, Дюпюш?
— Пиво.
— Где твоя жена?
— Отец взял ее к нам кассиршей, — вмешался Кристиан. — Она живет у нас в отеле.
В разговор вступил Эжен Монти.
— Я пока нашел ему место. Крочи берет его продавцом сосисок.
Жеф заворчал совсем по-медвежьи. Он облокотился о стол, который казался слишком маленьким для него.
— Нет, так не пойдет.
Он закурил сигарету и выдохнул облако дыма.
— Хочешь, я дам тебе совет, малыш? Убирайся отсюда! С женой или без жены, но убирайся.
Жеф повернулся к Кристиану:
— Твой отец рассказывал мне о нем. У нас с ним одно мнение: Дюпюш ничего здесь не добьется, и в один прекрасный день дело закончится скандалом…
— Я вас не понимаю, — пробормотал Дюпюш.
— Плевать! Зато я себя понимаю. Эжен и Фернан тоже меня понимают. Правильно, ребята?
Никто не ответил.
— Поверь, парень, постарайся смотаться, и поскорее.
Есть у тебя на родине кто-нибудь, кто мог бы прислать тебе тысячи три-четыре?
Дюпюш собрал все силы.
— Я и сам выберусь отсюда.
— Рассказывай!
— И потом, посланник пообещал мне…
— Оставь этого толстого соню в покое. Вся его энергия уходит на то, чтобы менять рубашки.
— Возле Дарьена есть рудники, я мог бы поехать туда…
— Гм!
— Что вы сказали?
— Ничего. Допивай. Умеешь играть в белот?
— Нет.
— Тогда смотри, как мы будем играть, и помалкивай.
Почему Дюпюш не ушел? Он сел рядом с ними и стал следить за игрой.
Несмотря на все, что наговорил ему Жеф, он не рассердился на него. Время от времени, не отрываясь от игры, казалось даже, Жеф хочет ободрить Дюпюша.
Раздвинулась красная занавеска, закрывавшая одну из лож, и через зал прошла негритянская пара. На мужчине был темный костюм и соломенное канотье. На женщине, уже немолодой и очень толстой, ярко-розовое платье. Они ушли, и никто не обратил на них внимания.
Только Фернан повернулся к бармену-негру:
— Уплатили?
— Уплатили.
— Козырь, козырь и марьяж червей.
Трамваи уже не ходили. На улице было тихо, и когда игроки замолкали, слышалось тиканье стенных часов.
Жеф выиграл партию и повернулся к Дюпюшу.
— Ну? Подрезал я тебе крылышки?
Дюпюш не ответил.
— А ты не обижайся. Я сказал это потому, что хочу тебе добра. Мы нагляделись на таких, как ты, так что научились разбираться…
Если бы Эжен Монти мог, он заставил бы Жефа замолчать. Он посматривал на Дюпюша, пытаясь подбодрить его.
— Лучше быть откровенным, верно?.. Так вот, больше двух лет ты не протянешь.
Ни Кристиан, ни Монти не удивились. Фернан встал и отошел, его позвали из ложи. Вернувшись, он прошептал:
— Опять этот старый англичанин.
— С негритянкой?
— С двумя. Им удалось выставить его на шампанское.
Действительно, бармен опустил бутылку шампанского в ведерко со льдом.
— Кстати, Маленький Луи уезжает на будущей неделе.
— С женой?
— Конечно. Пробудут во Франции полгода. Ей необходимо. Кризис кризисом, а она ведь все равно делала свои десять долларов в день.
Дюпюш поднялся и стал разыскивать шляпу.
— Я, пожалуй, провожу вас немного, — поколебавшись, предложил Эжен.
Он все понимал! Не успели они выйти за дверь, как он сказал:
— Не обращайте внимания. Жеф хороший парень, но грубоват.
— Он бывший каторжник, не так ли?
— Точно не знаю. Когда-то у него были неприятности. Но он живет в Панаме уже тридцать лет. Если бы видели, какая у него гостиница в Колоне! Там собираются те семь или восемь французов, которые живут в городе и у которых, как и жена Маленького Луи, жены в особом квартале, понимаете?
Эжен взял Дюпюша под руку.
— Сами знаете, мы коммерсанты, мы должны больше общаться, всюду бывать. Жеф иногда наезжает в Панаму на два-три дня. Я понимаю, он произвел на вас ужасное впечатление.
— Почему он сказал, что я не протяну здесь больше двух лет?
— Он вечно преувеличивает. Привычка.
— Он говорит, что и Че-Че так считает.
— Че-Че не любит приезжих. Но вообще-то он славный, нашел же место для вашей жены. А вы подумайте о моем предложении насчет сосисок. Здесь это не считается унизительном, напротив… Однако мне пора прощаться; они не начнут партию без меня.
И Эжен удалился, несколько смущенный.
Дюпюш отрицательно покачал головой и отодвинул их в сторону. Он был в дурном настроении. Где взять денег, чтобы послать их в конце месяца матери, как обещано? Она дала ему возможность продолжать учение, несмотря на смерть отца. Получив наконец диплом, он долго не мог устроиться во Франции. А когда стал женихом Жермены, мать плакала и твердила:
— Ты хочешь оставить на старости лет меня совсем одну.
Но разве он виноват в этом? Он еще не начинал жить. Он только подготовлял свое будущее, ничего не знал, кроме книг, и у него даже нет денег на то, чтобы развлекаться вместе с другими.
Что имел в виду Жеф, когда сказал, что дает ему сроку всего два года? Самое большее — два! А может быть, и один. Он сказал еще, что Че-Че с ним согласен.
Значит, Че-Че не верит в него. Да и братья Монти, если разобраться, тоже.
Дюпюш начинал понимать. Это люди другого круга, он стесняет их своим присутствием. Они делают вид, что хотят помочь ему, хотя на самом деле стараются спровадить его как можно скорее.
А этот Кристиан, который ничего не делает, только катает девушек в своей машине? Неужели Кристиан лучше него? Во Франции Дюпюш даже разговаривать с ним не стал бы!
Однако, когда он рассказал о них посланнику, тот неуверенно промямлил:
— Все они отличные ребята, в особенности братья Монти. Эжен женился на местной девушке. Его здесь все очень любят, он владелец двух десятков домов…
Дома! Это такие же деревянные лачуги в негритянским квартале, как та, где живет Дюпюш.
— А Фернан — инвалид войны…
Дюпюш толкнул дверь мастерской, чуть не споткнулся о спавшего на полу портного и осторожно взобрался по лестнице.
На веранде вповалку спало соседнее семейство — отец, мать и дочка, та, что накануне вечером влезала с мужчиной в окно.
Труднее всего Дюпюшу было расположить своих новых знакомых по социальной шкале. Говорили, например, что у Че-Че больше двадцати миллионов, что посол охотится в его владениях. Однако он был когда-то официантом в Вашингтон-отеле и начинал в Панаме одновременно с Жефом.
Что делали бы во Франции братья Монти? По всей вероятности, были бы завсегдатаями подозрительных баров где-нибудь на Монмартре или у заставы Сен-Мартен. А Жеф?.. Очевидно, этот был убийцей. Недаром же его отправили на каторгу.
Но здесь они смотрели на него, Дюпюша, с пренебрежительной жалостью и говорили ему: «Вот тебе добрый совет: сматывайся отсюда!»
Говорили без всякой злобы, просто желая оказать ему услугу. Жермена и та считает, что продавать горячие сосиски — самое подходящее для него занятие!
В доме пахло неграми. В квартале пахло неграми и пряностями. Разило ими и одеяло, которым Дюпюш укрывался, чтобы заснуть.
Закрыв глаза, он. Бог весть почему, увидел соседскую девчонку, перелезавшую через подоконник, и подумал о том, что происходило в темной комнатке за мастерской портного. Эти мысли взволновали его. Девчонка спала рядом, на веранде, прямо на циновке. Дюпюш не шевельнулся, он только подумал, что, если он захоче.
Пожалуй, больше всего удивляла Дюпюша Жермена.
Она ничуть не изменилась. Носила те же платья, держалась с обычной спокойной уверенностью, писала письма отцу и старалась как можно лучше справляться с работой, которую поручала ей г-жа Коломбани.
А кто такая эта г-жа Коломбани? Она походила на старую кухарку, но, быть может, тоже начинала в одном из кварталов, о которых говорил Жеф?
Дюпюш накануне с такой радостью сообщил Жермене, что целый день не пил! Но она и в этом не увидела ничего особенного. Ей ведь не приходилось бродить по улицам, читая вывески. Она не знала, что такое, собравшись с духом, войти в магазин или в английское либо американское учреждение и униженно просить работы.
Говоря по совести, Дюпюш никуда еще не обращался. Он не осмеливался. В Интернациональный клуб — роскошные гостиные, сад, плавательные бассейны, столы для бриджа и баккара — и то заглянул всего на пять минут.
Он даже не рискнул выпить там рюмку: не знал, какие цены в баре, и к тому же чувствовал, что за ним наблюдают.
«Молю, Господи, сделай так, чтобы я нашел работу!»
Теперь он уже не твердил: «Пресвятая Дева, святой Иосиф…» — и подавно: «ты, прекрасный маленький Иисус…»
Он не ходил в церковь уже пять лет. Поэтому только шептал: «Сделай так, Господи, чтобы я нашел работу!»
Только бы найти ее! Тогда он докажет всем, что он ничуть не хуже их, даже лучше. Докажет Жермене, что он настоящий мужчина! Тогда можно будет написать тестю, что, несмотря на постигший их удар, положение восстановлено. И в конце каждого месяца регулярно посылать матери обещанные деньги.
Потом он придет к Че-Че как солидный клиент, потребует лучший номер, и г-н Филипп перестанет избегать его. И сам Че-Че, коротконогий, большеголовый, важный Че-Че, наживший свои миллионы относительно честным путем, будет ему кланяться.
Один только Эжен Монти понял его, вернее, начинал понимать. Он не настаивал, предлагая ему жарить сосиски. Но смешнее всего будет, если выяснится, что произошло недоразумение. Дюпюш написал письмо Гренье и отправил его авиапочтой. А Гренье не из тех, кто сдается, он сумеет снова встать на ноги, защитить себя и Дюпюша.
Время от времени чье-то тело грузно поворачивалось на дощатой веранде. У старой негритянки была форменная мания: она стонала во сне.
Наконец Дюпюш задремал. Ему снилось, что он перелезает через подоконник, а девчонка через голову стаскивает платье. Сон был в руку: проснувшись, Дюпюш увидел ее на веранде. Она сидела на табуретке, высоко подоткнув юбку, и мыла в тазу ноги. Заметив Дюпюша, она весело помахала ему рукой.
Они направлялись в Бостон на педагогический конгресс и в течение двух суток были гостями Панамы. Правительство предоставило им гостиницу «Соборная», где был устроен большой банкет. Это помешало Жермене воспользоваться первым свободным вечером.
Но теперь чилийцы уехали. В этот день в павильоне на площади играла музыка. Бледные шары освещали площадь, и деревья в свете их казались театральными декорациями. Толпа гуляющих огибала павильон двумя потоками: женщины — отдельно, мужчины — отдельно, здесь часто происходили встречи, раздавались шутки и остроты.
Воздух был почти прохладный, мягкий и влажный.
Дюпюш поджидал Жермену, издали следя за подъездом отеля. Завидев ее стройную фигуру, Дюпюш почувствовал волнение, совсем как в Амьене, когда женихом ждал Жермену под уличным фонарем.
Жермена на ходу натянула перчатки. Жестом, хорошо знакомым Дюпюшу, взяла его под руку.
— Ты не устала? Не очень мучилась от жары?
— Нет. В отеле прохладнее, чем на улице.
Они обошли площадь вместе со всеми, затем вырвались из людского потока в первую попавшуюся улицу.
Дюпюш наклонился и осторожно поцеловал Жеремену в щеку.
— Я соскучился по тебе, — сказал он смущенно.
В тот вечер он был очень нежен. Словно желая сделать жене приятный сюрприз, добавил:
— Сегодня не пил ни капли.
Она внимательно посмотрела на него и удовлетворенно сказала:
— Очень хорошо.
И тут же начала задавать вопросы:
— Работу не нашел?.. А что посланник?..
— Он славный человек. И принял меня приветливо.
О да! Этот славный человек отчаянно потел и пыхтел, глядя на посетителей большими скорбными глазами.
— К сожалению, ничем не могу помочь, дорогой мой. Кредитов у меня нет. При всем желании я не в силах репатриировать вас. Я сам уже семь лет не был во Франции, все мои ресурсы поглощают официальные приемы.
Посланник потел еще больше, чем Дюпюш. В маленькой комнатке за кабинетом всегда сушилось несколько рубашек. Посланник менял из одну за другой.
Дюпюши медленно шли по улице, как когда-то в Амьене.
— Он выдал мне постоянный пропуск в Интернациональный клуб.
Особой горечи в его голосе не слышалось: Дюпюш дал себе слово быть сегодня очень внимательным, очень спокойным..
— А как твои дела, Жермена?
— Я вполне освоилась с работой. Она не такая уж трудная. Но госпожа Коломбани все равно сидит возле меня почти весь день.
— Кормят тебя хорошо?
— Как клиентов. Я ем в зале ресторана.
— Они ничего не говорили обо мне?
Она отрицательно покачала головой, но он не поверил. За три дня он раз пять заходил на минутку, чтобы поздороваться с Жерменой. И всегда Че-Че и г-н Филипп избегали его. Да, они подавали ему руку, но сразу исчезали. Дюпюшу казалось, что здороваются они с ним неохотно.
Пара вышла с темной улицы на освещенную. Жозеф остановился перед освещенным баром и сказал жене:
— Вот здесь я завтракаю, прямо у стойки. Цены тут невысокие.
Вдруг он спросил:
— Ты не писала отцу?
— Написала. Вчера.
— Что?
Он с тревогой смотрел на Жермену, стараясь не выдать своего волнения.
— Что денег мы еще не получили и потому задерживаемся в Панаме.
— А насчет того, что ты работаешь?
Он почувствовал, что она смутилась, и поспешно добавил:
— Почему бы и не написать, раз ты действительно работаешь?
Но сердце у него сжалось. Он знал, что тесть с наслаждением покажет это письмо старой г-же Дюпюш.
— Тебе недолго придется работать, Жермена. Через семь-восемь дней я подыщу себе что-нибудь.
— Ты уже искал?
— Я ищу все время.
Они миновали вокзал, прошли по переходу через пути.
Картина изменилась, начинался негритянский квартал.
Лавочки здесь были меньше и грязнее, толпа более шумная и развязная. Мужчины откровенно рассматривали Жермену, оборачивались и хихикали.
— Я спрашивала госпожу Коломбани, нельзя ли мне жить с тобой, — прошептала Жермена. — Она сказала, что белая не может жить в негритянском квартале.
Дюпюш молчал, хотя и был взволнован. Жермена говорила ласково, она хотела утешить его, и он легонько сжал кончики ее пальцев.
— Вон на том углу кафе Фернана Монти. Мы пойдем по этой улице, потом свернем налево, а там и мой дом.
Ты увидишь портного Бонавантюра.
— Ты часто бываешь у Монти?
— Как можно реже. Но когда я пытаюсь что-то предпринять без их помощи, они вроде как обижаются…
Они шли посредине улицы. Вдоль тротуаров и на порогах сидели какие-то темные фигуры. Где-то играл аккордеон.
Возле дома, где поселился Дюпюш, на углу переулка шириной не более метра, Жермена вдруг остановилась.
— Посмотри! Что это? — шепнула она.
Две тени — одна маленькая, девичья, другая мужская — осторожно перелезали через подоконник.
— Это моя соседка, — пояснил Дюпюш. — Когда она возвращается с мужчиной и боится разбудить мать, она через окно пролезает в заднюю комнату портновской мастерской, и никто ничего не слышит.
Жермена забеспокоилась. Но она разволновалась еще больше, когда пришлось в темноте пересекать мастерскую портного. Там слышался громкий храп. Дюпюш вел жену за руку, а другой рукой пытался нащупать лестничные перила. Наверху он зажег свечу.
— Внизу кто-то есть?
— Это Бонавантюр. Он всегда спит в углу мастерской.
Жермена говорила шепотом.
— А на веранде тоже спят?
— Конечно. Там спят соседи — отец и мать этой девчурки, которую мы видели с мужчиной. Ей всего пятнадцать. Садись, Жермена…
В комнате кроме кровати стояло соломенное кресло.
Жермена не знала, где пристроиться. Дюпюш через силу улыбнулся.
— Сама видишь, не дворец, но жить можно.
Он подумал, что сейчас опять останется один, на глазах у него выступили слезы. Когда ему было лет шесть, он молился на ночь, стоя на коленях в кроватке.
К заученным словам молитвы он прибавлял свои:
Он не мог примириться с мыслью, что однажды мать повезут в гробу, на катафалке. Он рыдал, когда думал об этом, один в своей кроватке, охваченный невыносимым ужасом.
Пресвятая Дева, святой Иосиф
и Ты, прекрасный маленький Иисус,
пусть у мамы не болит спина,
а у папы всегда будет работа
и все мы умрем в один день.
Дюпюш смотрел на Жермену, собиравшуюся уходить.
Он робко приблизился к ней и хотел ее поцеловать.
— Осторожнее! — сказала она, указывая на веранду, где кто-то шевелился.
Дюпюш спустил на окно занавеску и попытался увлечь жену к железной кровати.
— Нет, Жозеф! Не здесь. Оставь меня.
— Но нас никто не видит…
— Зато все слышно. Умоляю тебя…
Дюпюш отодвинулся и равнодушно согласился:
— Ты права.
Он будет спокоен до конца, это решено. Он не упрекнул Жермену за письмо к отцу. Не упрекнет он ее и за холодность. А она сидела, не зная что сказать, и хотела одного — как можно скорее уйти.
— Пойдем?
— Да. На улице так хорошо.
Опять заскрипели ступени лестницы, заскрипел дощатый пол мастерской. На мгновение негр перестал храпеть. Выйдя, Жермена невольно посмотрела на окно, в котором исчезла девочка со своим спутником.
— Знаешь, Эжен предложил мне место, — вдруг сказал Дюпюш. Он вспомнил об этом, как только заметил, что жена не взяла его под руку.
— Какой Эжен?
— Эжен Монти — тот высокий, с седыми волосами.
— А где?
— Сейчас увидишь.
— Нет, ты скажи!
— Ни за что. Так ты лучше себе представишь.
Она шагала, четко постукивая высокими каблучками.
Ей было не по себе в этом квартале. Дюпюш же, напротив, гулял с удовольствием, и в этом заключалась его месть. Он посматривал на Жермену краешком глаза.
Во всех домах окна и двери были распахнуты настежь. За ними спали или лежали с открытыми глазами люди, каждой порой жадно впитывая ночную свежесть: мужчины и женщины в ожидании завтрашнего дня, ребятишки, сгрудившиеся в кучу на полу.
— Место хорошее? — спросила Жермена.
— Увидишь.
— Но ты согласился?
— Еще нет.
С досады и отчаяния он решил завтра же принять предложение — ведь Жермена не нашла нужных слов, не захотела приласкать его.
— А почему ты сразу не сказал мне об этом?
— Подожди. Осторожней: трамвай…
Им оставалось пройти по переходу через железную дорогу, чтобы оказаться в испанской части города, где сверкали рекламы обоих кабаре. Их нагнал извозчик. Он придержал лошадь, но Дюпюш жестом отказался от его услуг.
Начиналась ночная жизнь. В баре «У Келли» играл аргентинский оркестр. В зале, залитом голубым светом, танцевало несколько пар, такси подвозили новых посетителей — пассажиров парохода, только что пришедшего из Сан-Франциско.
Мужчины были без пиджаков, перебросив их через руку, как Дюпюш в первый день в Панаме. Один, несмотря на ночное время, так и остался в тропическом шлеме.
Они отплывали рано утром. Они уезжали все, все!
Ежедневно через канал проходило около двадцати пароходов. Сотни пассажиров шли прогуляться по твердой земле и смотрели по сторонам со спокойным любопытством.
Один Дюпюш должен торчать здесь!
— Ты не сказал мне, что это за место.
— А ты остановись на минутку. На углу виднелся фанерный барак, ярко освещенный двумя ацетиленовыми лампами. У дощатого прилавка стояли четыре табурета. Метис в белой поварской куртке жарил сосиски и подавал их клиентам на ломте хлеба.
— Ну? — спросила Жермена.
— Вот это место мне и предлагает Эжен, разумеется, пока нет ничего лучше. Говорят, с чаевыми можно заработать два доллара за ночь.
Он говорил с трудом, словно ему сдавили горло. Но Жермена этого не заметила. Она спокойно продолжала идти. Не удивилась, не возмутилась. До самого отеля Дюпюш не посмел заговорить с ней.
Концерт на площади кончился. На скамьях сидели несколько парочек.
— Спокойной ночи, — прошептал Дюпюш.
— Хочешь зайти на минутку?
— Да нет, не стоит.
Дюпюш не хотел встречаться ни с Че-Че, ни с г-ном Филиппом Он собирался попросить у Жермены денег, но не думал, что в последний момент у него не хватит смелости. Неужели она не догадывалась, что у него ничего не осталось Она лишь сказала:
— Обещай, что не будешь пить.
— Черт возьми — Почему ты так мне отвечаешь?
— Так просто… До свидания, маленькая. Не бойся, мы выкарабкаемся!..
— Разумеется.
Жермена наскоро поцеловала его и перебежала площадь. Перед подъездом отеля она остановилась и помахала мужу рукой. Через окно он видел, как она разговаривает в холле с г-жой Коломбани и Че-Че.
Затем они присели и выпили на ночь.
Он толкнул дверь бара Фернана и направился к столу, за которым сидели оба брата Монти, Кристиан и еще какой-то мужчина, которого Дюпюш не знал.
— Садитесь к нам, — сказал Эжен, пожимая Дюпюшу руку. — Вы еще не знакомы с Жефом?
Эжен был самым вежливым в этой компании. К Дюпюшу он обращался с оттенком почтительности.
— Жеф, это господин Дюпюш. Он инженер, ехал в Гуаякиль руководить работами в рудниках АОКЭ. Здесь у него ни знакомых, ни денег. Мы ищем для него работу.
Бар был плохо освещен. Как и во всем негритянском квартале, в нем царил тусклый полумрак. Двое клиенгов пили, облокотившись о длинную стойку, за которой поблескивало множество бутылок, привезенных сюда со всех концов света.
— Очень приятно, — протягивая лапу, пробурчал Жеф.
Он был чудовищен. Два метра ростом, необъятно широк в плечах, наголо обритый череп, двухдневная щетина на щеках. Типичный беглый каторжник. А может быть, он хотел им казаться? Голову Жеф держал низко, исподлобья следя за собеседником. У него был тягучий голос с сильным фламандским акцентом. Вдобавок он все время гримасничал.
— Жеф — владелец «Французской гостиницы» в городе Колон, — пояснил Эжен. — Он старожил, прибыл сюда почти одновременно с Че-Че.
— Вы бывали и в Кристобале, и в Колоне? — осведомилось чудовище.
— Мы с женой провели несколько часов в Кристобале, в Вашингтон-отеле, когда приехали сюда.
— Понятное дело.
Кристиан Коломбани, как всегда безупречно выбритый и надушенный, покуривал сигару. В глубине бара находилось несколько лож, в которых можно было уединиться, задернув занавес. Некоторые из них, очевидно, были заняты — оттуда доносился шепот.
— Чем занимаетесь сейчас? — спросил Жеф, сделав официанту знак наполнить стаканы.
— Сам не знаю. Наш посланник дал мне постоянный пропуск в Интернациональный клуб. Быть может, встречу там людей, которые мне помогут.
Жеф пил мятную настойку с водой, остальные — пиво. Никто не удивился тому, что человек из Колона допрашивает новичка, словно следователь.
— Ничего вы не найдете в этом клубе. Дохлое дело.
Это был последний раз, когда Жеф сказал Дюпюшу «вы». Потом он говорил ему «ты», как, впрочем, и всем остальным.
— Приехал бы ты раньше, когда на канале была работа, я и слова бы не сказал. Теперь другое дело. По одну сторону живут американцы… Они живут у себя в зоне, у них свои клубы и магазины. По другую сторону — панамцы, они дерутся из-за того, кого посадить президентом или министром.
Жеф не сводил глаз с Дюпюша, и тот почувствовал беспокойство. Оба Монти вежливо молчали. Видимо, они и сегодня играли в карты, как каждый вечер. Стол был покрыт красной скатертью с рекламой нового аперитива.
— Что будешь пить, Дюпюш?
— Пиво.
— Где твоя жена?
— Отец взял ее к нам кассиршей, — вмешался Кристиан. — Она живет у нас в отеле.
В разговор вступил Эжен Монти.
— Я пока нашел ему место. Крочи берет его продавцом сосисок.
Жеф заворчал совсем по-медвежьи. Он облокотился о стол, который казался слишком маленьким для него.
— Нет, так не пойдет.
Он закурил сигарету и выдохнул облако дыма.
— Хочешь, я дам тебе совет, малыш? Убирайся отсюда! С женой или без жены, но убирайся.
Жеф повернулся к Кристиану:
— Твой отец рассказывал мне о нем. У нас с ним одно мнение: Дюпюш ничего здесь не добьется, и в один прекрасный день дело закончится скандалом…
— Я вас не понимаю, — пробормотал Дюпюш.
— Плевать! Зато я себя понимаю. Эжен и Фернан тоже меня понимают. Правильно, ребята?
Никто не ответил.
— Поверь, парень, постарайся смотаться, и поскорее.
Есть у тебя на родине кто-нибудь, кто мог бы прислать тебе тысячи три-четыре?
Дюпюш собрал все силы.
— Я и сам выберусь отсюда.
— Рассказывай!
— И потом, посланник пообещал мне…
— Оставь этого толстого соню в покое. Вся его энергия уходит на то, чтобы менять рубашки.
— Возле Дарьена есть рудники, я мог бы поехать туда…
— Гм!
— Что вы сказали?
— Ничего. Допивай. Умеешь играть в белот?
— Нет.
— Тогда смотри, как мы будем играть, и помалкивай.
Почему Дюпюш не ушел? Он сел рядом с ними и стал следить за игрой.
Несмотря на все, что наговорил ему Жеф, он не рассердился на него. Время от времени, не отрываясь от игры, казалось даже, Жеф хочет ободрить Дюпюша.
Раздвинулась красная занавеска, закрывавшая одну из лож, и через зал прошла негритянская пара. На мужчине был темный костюм и соломенное канотье. На женщине, уже немолодой и очень толстой, ярко-розовое платье. Они ушли, и никто не обратил на них внимания.
Только Фернан повернулся к бармену-негру:
— Уплатили?
— Уплатили.
— Козырь, козырь и марьяж червей.
Трамваи уже не ходили. На улице было тихо, и когда игроки замолкали, слышалось тиканье стенных часов.
Жеф выиграл партию и повернулся к Дюпюшу.
— Ну? Подрезал я тебе крылышки?
Дюпюш не ответил.
— А ты не обижайся. Я сказал это потому, что хочу тебе добра. Мы нагляделись на таких, как ты, так что научились разбираться…
Если бы Эжен Монти мог, он заставил бы Жефа замолчать. Он посматривал на Дюпюша, пытаясь подбодрить его.
— Лучше быть откровенным, верно?.. Так вот, больше двух лет ты не протянешь.
Ни Кристиан, ни Монти не удивились. Фернан встал и отошел, его позвали из ложи. Вернувшись, он прошептал:
— Опять этот старый англичанин.
— С негритянкой?
— С двумя. Им удалось выставить его на шампанское.
Действительно, бармен опустил бутылку шампанского в ведерко со льдом.
— Кстати, Маленький Луи уезжает на будущей неделе.
— С женой?
— Конечно. Пробудут во Франции полгода. Ей необходимо. Кризис кризисом, а она ведь все равно делала свои десять долларов в день.
Дюпюш поднялся и стал разыскивать шляпу.
— Я, пожалуй, провожу вас немного, — поколебавшись, предложил Эжен.
Он все понимал! Не успели они выйти за дверь, как он сказал:
— Не обращайте внимания. Жеф хороший парень, но грубоват.
— Он бывший каторжник, не так ли?
— Точно не знаю. Когда-то у него были неприятности. Но он живет в Панаме уже тридцать лет. Если бы видели, какая у него гостиница в Колоне! Там собираются те семь или восемь французов, которые живут в городе и у которых, как и жена Маленького Луи, жены в особом квартале, понимаете?
Эжен взял Дюпюша под руку.
— Сами знаете, мы коммерсанты, мы должны больше общаться, всюду бывать. Жеф иногда наезжает в Панаму на два-три дня. Я понимаю, он произвел на вас ужасное впечатление.
— Почему он сказал, что я не протяну здесь больше двух лет?
— Он вечно преувеличивает. Привычка.
— Он говорит, что и Че-Че так считает.
— Че-Че не любит приезжих. Но вообще-то он славный, нашел же место для вашей жены. А вы подумайте о моем предложении насчет сосисок. Здесь это не считается унизительном, напротив… Однако мне пора прощаться; они не начнут партию без меня.
И Эжен удалился, несколько смущенный.
Мать ждет письма, а он все еще не собрался с духом написать ей. Дюпюш попытался сообразить, который теперь час во Франции, но запутался и бросил. Две негритяночки лет четырнадцати загородили дорогу и обратились к нему по-английски.
Святая Дева, святой Иосиф
и ты, прекрасный маленький Иисус…
Дюпюш отрицательно покачал головой и отодвинул их в сторону. Он был в дурном настроении. Где взять денег, чтобы послать их в конце месяца матери, как обещано? Она дала ему возможность продолжать учение, несмотря на смерть отца. Получив наконец диплом, он долго не мог устроиться во Франции. А когда стал женихом Жермены, мать плакала и твердила:
— Ты хочешь оставить на старости лет меня совсем одну.
Но разве он виноват в этом? Он еще не начинал жить. Он только подготовлял свое будущее, ничего не знал, кроме книг, и у него даже нет денег на то, чтобы развлекаться вместе с другими.
Что имел в виду Жеф, когда сказал, что дает ему сроку всего два года? Самое большее — два! А может быть, и один. Он сказал еще, что Че-Че с ним согласен.
Значит, Че-Че не верит в него. Да и братья Монти, если разобраться, тоже.
Дюпюш начинал понимать. Это люди другого круга, он стесняет их своим присутствием. Они делают вид, что хотят помочь ему, хотя на самом деле стараются спровадить его как можно скорее.
А этот Кристиан, который ничего не делает, только катает девушек в своей машине? Неужели Кристиан лучше него? Во Франции Дюпюш даже разговаривать с ним не стал бы!
Однако, когда он рассказал о них посланнику, тот неуверенно промямлил:
— Все они отличные ребята, в особенности братья Монти. Эжен женился на местной девушке. Его здесь все очень любят, он владелец двух десятков домов…
Дома! Это такие же деревянные лачуги в негритянским квартале, как та, где живет Дюпюш.
— А Фернан — инвалид войны…
Дюпюш толкнул дверь мастерской, чуть не споткнулся о спавшего на полу портного и осторожно взобрался по лестнице.
На веранде вповалку спало соседнее семейство — отец, мать и дочка, та, что накануне вечером влезала с мужчиной в окно.
Труднее всего Дюпюшу было расположить своих новых знакомых по социальной шкале. Говорили, например, что у Че-Че больше двадцати миллионов, что посол охотится в его владениях. Однако он был когда-то официантом в Вашингтон-отеле и начинал в Панаме одновременно с Жефом.
Что делали бы во Франции братья Монти? По всей вероятности, были бы завсегдатаями подозрительных баров где-нибудь на Монмартре или у заставы Сен-Мартен. А Жеф?.. Очевидно, этот был убийцей. Недаром же его отправили на каторгу.
Но здесь они смотрели на него, Дюпюша, с пренебрежительной жалостью и говорили ему: «Вот тебе добрый совет: сматывайся отсюда!»
Говорили без всякой злобы, просто желая оказать ему услугу. Жермена и та считает, что продавать горячие сосиски — самое подходящее для него занятие!
В доме пахло неграми. В квартале пахло неграми и пряностями. Разило ими и одеяло, которым Дюпюш укрывался, чтобы заснуть.
Закрыв глаза, он. Бог весть почему, увидел соседскую девчонку, перелезавшую через подоконник, и подумал о том, что происходило в темной комнатке за мастерской портного. Эти мысли взволновали его. Девчонка спала рядом, на веранде, прямо на циновке. Дюпюш не шевельнулся, он только подумал, что, если он захоче.
Пожалуй, больше всего удивляла Дюпюша Жермена.
Она ничуть не изменилась. Носила те же платья, держалась с обычной спокойной уверенностью, писала письма отцу и старалась как можно лучше справляться с работой, которую поручала ей г-жа Коломбани.
А кто такая эта г-жа Коломбани? Она походила на старую кухарку, но, быть может, тоже начинала в одном из кварталов, о которых говорил Жеф?
Дюпюш накануне с такой радостью сообщил Жермене, что целый день не пил! Но она и в этом не увидела ничего особенного. Ей ведь не приходилось бродить по улицам, читая вывески. Она не знала, что такое, собравшись с духом, войти в магазин или в английское либо американское учреждение и униженно просить работы.
Говоря по совести, Дюпюш никуда еще не обращался. Он не осмеливался. В Интернациональный клуб — роскошные гостиные, сад, плавательные бассейны, столы для бриджа и баккара — и то заглянул всего на пять минут.
Он даже не рискнул выпить там рюмку: не знал, какие цены в баре, и к тому же чувствовал, что за ним наблюдают.
«Молю, Господи, сделай так, чтобы я нашел работу!»
Теперь он уже не твердил: «Пресвятая Дева, святой Иосиф…» — и подавно: «ты, прекрасный маленький Иисус…»
Он не ходил в церковь уже пять лет. Поэтому только шептал: «Сделай так, Господи, чтобы я нашел работу!»
Только бы найти ее! Тогда он докажет всем, что он ничуть не хуже их, даже лучше. Докажет Жермене, что он настоящий мужчина! Тогда можно будет написать тестю, что, несмотря на постигший их удар, положение восстановлено. И в конце каждого месяца регулярно посылать матери обещанные деньги.
Потом он придет к Че-Че как солидный клиент, потребует лучший номер, и г-н Филипп перестанет избегать его. И сам Че-Че, коротконогий, большеголовый, важный Че-Че, наживший свои миллионы относительно честным путем, будет ему кланяться.
Один только Эжен Монти понял его, вернее, начинал понимать. Он не настаивал, предлагая ему жарить сосиски. Но смешнее всего будет, если выяснится, что произошло недоразумение. Дюпюш написал письмо Гренье и отправил его авиапочтой. А Гренье не из тех, кто сдается, он сумеет снова встать на ноги, защитить себя и Дюпюша.
Время от времени чье-то тело грузно поворачивалось на дощатой веранде. У старой негритянки была форменная мания: она стонала во сне.
Наконец Дюпюш задремал. Ему снилось, что он перелезает через подоконник, а девчонка через голову стаскивает платье. Сон был в руку: проснувшись, Дюпюш увидел ее на веранде. Она сидела на табуретке, высоко подоткнув юбку, и мыла в тазу ноги. Заметив Дюпюша, она весело помахала ему рукой.
IV
Он смотрел на нее одним глазом, другой был закрыт подушкой. Она засмеялась: очень смешно, когда на тебя смотрят одним глазом. Ее стройная фигурка была залита солнцем, и Дюпюш не сдержал улыбки. В негритянском квартале наступал деловой час — час рынка. Торговля шла в основном на главной улице, где ходил трамвай, но кипела и на близлежащих. Там стоял шум, с которым контрастировала тишина опустевшего дома.
Девчонка зачерпывала воду пригоршней и смотрела, как струйка стекает по намыленным ногам, потом поворачивалась к Дюпюшу, хохотала, встряхивала курчавой головкой.
Дюпюш тоже повернулся, чтобы лучше видеть, и тогда, сполоснув ноги, между пальцами которых кожа была более светлой, девчонка неожиданно присела, высоко задрала платье, развела колени и намылила себе низ живота.
Почему Дюпюш заговорил? В голосе его слышалась нерешительность.
— Тебя как зовут?
— Вероника.
Имя звучало как песня. Весело гримасничая, Вероника продолжала мыться.
— А тебя как?
Девчонка зачерпывала воду пригоршней и смотрела, как струйка стекает по намыленным ногам, потом поворачивалась к Дюпюшу, хохотала, встряхивала курчавой головкой.
Дюпюш тоже повернулся, чтобы лучше видеть, и тогда, сполоснув ноги, между пальцами которых кожа была более светлой, девчонка неожиданно присела, высоко задрала платье, развела колени и намылила себе низ живота.
Почему Дюпюш заговорил? В голосе его слышалась нерешительность.
— Тебя как зовут?
— Вероника.
Имя звучало как песня. Весело гримасничая, Вероника продолжала мыться.
— А тебя как?