Страница:
Как бы то ни было, Луиджи не повторил: «Не злобься на Фрэнки!»
Теперь он допускает, что маленькая лифтерша была в свое время права.
Красиво живет Луиджи в своем Чикаго! Перед его глазами проходит вся страна, он видит самых интересных людей, со всех концов Америки: кто бы ни останавливался в отеле «Стивене», — а публика там отборная, — любой хоть раз завернет вечером после театра отведать спагетти у Луиджи.
Теперь, расплатившись наконец с долгами, в которые залез и которые так его беспокоили, он, несомненно, богат. Но Чарли не завидует другу. Он и сам вышел в люди, хотя остановился несколькими ступеньками ниже; у него собственное дело, и никто им не командует.
Луиджи, так сказать, одинок. Жену он по глупой случайности потерял в катастрофе лет пятнадцать тому назад дочери его взбрело заняться кино, и пишет она отцу из Голливуда, только когда ей нужны деньги.
— Позвони Бобу, Джулия, справься, что с ним. Он меня беспокоит — весь день не дал о себе знать.
Когда жена вернулась, Чарли спросил:
— Что он сказал?
— Послал тебя к черту. В шесть утра, за восемь миль от города, у него отказала машина; в ней он и спал.
— Предупредила, что я болен?
— Боб ответил, что так тебе и надо, а сам он встанет с постели лишь на твои похороны.
— Никто не появлялся?
— Заезжал Кеннет.
— Со мной поговорить не хотел?
— По-моему, нет. Сказал, что все у них взбудоражены из-за этих проклятых пистолетов. Опасаются, что в округе начнутся налеты. Патрули удвоены.
— Мальчишки в бильярдной торчат?
— Я не посмотрела.
— Он появился?
— Сидел в баре, когда я звонила Кэнкеннену.
— Наверняка узнал об отъезде Елицы и взбесился.
Эх, как мне надо потолковать о нем с Бобом! Завтра же съезжу к Кэнкеннену.
— Завтра ты будешь лежать.
— Завтра я встану.
— И перезаразишь мне детей?
Чарли не хватало бара, не хватало разговоров, в любое время дня доносивших до него эхо городских событий. Ему казалось, что теперь, когда он прикован к постели, этим воспользуются, чтобы начать всяческие безобразия.
— Вечером поставлю тебе горчичники.
— Врач их не прописывал.
— Курить он тебе тоже не прописывал, а ты куришь.
— Знаешь, Джулия, что я, кажется, уразумел?
— Интересно — что же?
— Понимаешь, в чем его сила? Он постигает мысли других раньше, чем люди сами до них дойдут. Вернее, угадывает разные маленькие гадости, в которых стесняешься себе признаться. Он напоминает мне Элинор: стоит ей потянуть носом воздух, и она уже знает, какая у человека болезнь.
— Или выдумывает ее.
— Он, вероятно, тоже изучил все пороки и чувствует их в окружающих.
— Попробуй-ка заснуть!
— Понимаешь, я говорю не о настоящих, больших пороках, а о мелких пакостных наклонностях, просто привычках…
— Конечно, конечно.
— Если где-нибудь дурно пахнет, он сразу чует.
— Очень приятное занятие!
— Не смейся, Джулия. Это объясняет, почему людям всегда при нем не по себе.
— Тебе тоже?
— Это объясняет и другое — его влияние на мальчишек, которым хочется, чтобы их боялись.
Джулия закутала мужа в одеяло по самую шею, прикрыла краем рот, унесла пустой графин из-под лимонада, дала детям, вернувшимся из школы, по комиксу и усадила их за кухонный стол.
— Только не шумите. Отец спит.
Все было так просто, пока по их кварталу, выбрасывая левую ногу вбок, глотая пилюли и тщательно закрывая за собой двери, словно в них вот-вот ввалится сам дьявол, не зашнырял этот человек.
Нет, лучше выкинуть его из головы — добром это не кончится. Стакан пива? Пожалуйста. Вот это — наша забота. С вас двадцать пять центов. Здравствуйте. До свидания.
Он наделает глупостей, если не уймется. Кэнкеннен его не удержит — не тот Боб человек. Напротив! Он богат, настолько богат, что, по слухам, такого состояния даже в Бостоне ни у кого нет. Ему можно жить на свой лад, не как другие, потешаться над политиками и бесить светских старух: они все с ним в каком-нибудь родстве, все — его тетки или кузины.
— Алло?.. Нет, это Джулия… Да, его жена. Он лежит с простудой. Кто это говорит?
Имя она не расслышала. Вызывали, видимо, издалека.
Потом трубку повесили.
— Кто это?
— Не знаю. Наверно, ошиблись номером.
— Но ты же ответила, что я лежу. Я сам слышал.
— Верно, ляпнула наобум. Тут разговор и прервался.
Может быть, позвонят снова?
— Вызвали из города?
— Не знаю. Слышно было плохо.
— Может быть, Луиджи?
— Не думаю, что Луиджи станет тебе звонить каждый день по междугородному из-за дела, которое его не касается.
Звонок не давал Чарли покоя. Бармен насторожился.
Часы шли, но вызов не повторялся. Дети пообедали, потом их отправили спать, и они поочередно прокричали из коридора:
— Спокойной ночи, папа!
— Спокойной ночи, Софи… Спокойной ночи, Джон…
Спокойной ночи, Марта…
Почему не звонят? Почему повесили трубку, услышав голос Джулии?
— Он внизу?
— С четверть часа.
— Что делает?
— Спорит с шерифом.
— Кеннет вернулся?
— Только что вошел. Уверяет, что все спокойно. Ни сегодня, ни в ближайшие дни ничего не случится, а пистолеты наверняка украли ребята, приехавшие из Кале.
— Не правда, и Брукс это знает.
— Почему не правда?
— Потому что люди из Кале не нашли бы вентиляционное отверстие и не догадались бы, что в лавке есть стремянка, с помощью которой можно вылезти обратно.
— Пожалуй. Я повторяю что слышала.
— А он что?
— Я не могла все время прислушиваться. По-моему, сказал то же, что ты, потом заговорил об аллейке.
— Они оба все еще в баре?
— Видимо, да, если только не ушли после того, как я поднялась к тебе.
— Кто платит?
— Угощает Уорд.
— Спустись, послушай и возвращайся. Попробуй все запомнить.
Вернулась Джулия минут через пятнадцать, но почти ничего не разузнала.
— Кеннет ушел, не успела я появиться. Я слышала, как он поддакнул: «Похоже, неглупая мысль. Мы всегда думаем о ком попало, только не о тех, кто самые отчаянные. — И уже взявшись за ручку двери, добавил:
— В любом случае это дело местной полиции. Конечно, увижу начальника — поговорю. Но мои полномочия начинаются за чертой города».
— А он?
— Что — он? Сидит себе на своем табурете, а в зале кроме него одна Аврора: только что вошла и нарочно устроилась у другого конца стойки.
— Слышишь? Вроде бы телефон?
— Нет.
— Спустись побыстрее, иначе он возьмет и сам ответит. Такой и на это способен.
— Вернусь — поставлю тебе горчичники, Чарли. Предупреждаю заранее: приготовься.
Она даже не пожаловалась, что за день ей пришлось раз двадцать подниматься на второй этаж.
Глава 9
Теперь он допускает, что маленькая лифтерша была в свое время права.
Красиво живет Луиджи в своем Чикаго! Перед его глазами проходит вся страна, он видит самых интересных людей, со всех концов Америки: кто бы ни останавливался в отеле «Стивене», — а публика там отборная, — любой хоть раз завернет вечером после театра отведать спагетти у Луиджи.
Теперь, расплатившись наконец с долгами, в которые залез и которые так его беспокоили, он, несомненно, богат. Но Чарли не завидует другу. Он и сам вышел в люди, хотя остановился несколькими ступеньками ниже; у него собственное дело, и никто им не командует.
Луиджи, так сказать, одинок. Жену он по глупой случайности потерял в катастрофе лет пятнадцать тому назад дочери его взбрело заняться кино, и пишет она отцу из Голливуда, только когда ей нужны деньги.
— Позвони Бобу, Джулия, справься, что с ним. Он меня беспокоит — весь день не дал о себе знать.
Когда жена вернулась, Чарли спросил:
— Что он сказал?
— Послал тебя к черту. В шесть утра, за восемь миль от города, у него отказала машина; в ней он и спал.
— Предупредила, что я болен?
— Боб ответил, что так тебе и надо, а сам он встанет с постели лишь на твои похороны.
— Никто не появлялся?
— Заезжал Кеннет.
— Со мной поговорить не хотел?
— По-моему, нет. Сказал, что все у них взбудоражены из-за этих проклятых пистолетов. Опасаются, что в округе начнутся налеты. Патрули удвоены.
— Мальчишки в бильярдной торчат?
— Я не посмотрела.
— Он появился?
— Сидел в баре, когда я звонила Кэнкеннену.
— Наверняка узнал об отъезде Елицы и взбесился.
Эх, как мне надо потолковать о нем с Бобом! Завтра же съезжу к Кэнкеннену.
— Завтра ты будешь лежать.
— Завтра я встану.
— И перезаразишь мне детей?
Чарли не хватало бара, не хватало разговоров, в любое время дня доносивших до него эхо городских событий. Ему казалось, что теперь, когда он прикован к постели, этим воспользуются, чтобы начать всяческие безобразия.
— Вечером поставлю тебе горчичники.
— Врач их не прописывал.
— Курить он тебе тоже не прописывал, а ты куришь.
— Знаешь, Джулия, что я, кажется, уразумел?
— Интересно — что же?
— Понимаешь, в чем его сила? Он постигает мысли других раньше, чем люди сами до них дойдут. Вернее, угадывает разные маленькие гадости, в которых стесняешься себе признаться. Он напоминает мне Элинор: стоит ей потянуть носом воздух, и она уже знает, какая у человека болезнь.
— Или выдумывает ее.
— Он, вероятно, тоже изучил все пороки и чувствует их в окружающих.
— Попробуй-ка заснуть!
— Понимаешь, я говорю не о настоящих, больших пороках, а о мелких пакостных наклонностях, просто привычках…
— Конечно, конечно.
— Если где-нибудь дурно пахнет, он сразу чует.
— Очень приятное занятие!
— Не смейся, Джулия. Это объясняет, почему людям всегда при нем не по себе.
— Тебе тоже?
— Это объясняет и другое — его влияние на мальчишек, которым хочется, чтобы их боялись.
Джулия закутала мужа в одеяло по самую шею, прикрыла краем рот, унесла пустой графин из-под лимонада, дала детям, вернувшимся из школы, по комиксу и усадила их за кухонный стол.
— Только не шумите. Отец спит.
Все было так просто, пока по их кварталу, выбрасывая левую ногу вбок, глотая пилюли и тщательно закрывая за собой двери, словно в них вот-вот ввалится сам дьявол, не зашнырял этот человек.
Нет, лучше выкинуть его из головы — добром это не кончится. Стакан пива? Пожалуйста. Вот это — наша забота. С вас двадцать пять центов. Здравствуйте. До свидания.
Он наделает глупостей, если не уймется. Кэнкеннен его не удержит — не тот Боб человек. Напротив! Он богат, настолько богат, что, по слухам, такого состояния даже в Бостоне ни у кого нет. Ему можно жить на свой лад, не как другие, потешаться над политиками и бесить светских старух: они все с ним в каком-нибудь родстве, все — его тетки или кузины.
— Алло?.. Нет, это Джулия… Да, его жена. Он лежит с простудой. Кто это говорит?
Имя она не расслышала. Вызывали, видимо, издалека.
Потом трубку повесили.
— Кто это?
— Не знаю. Наверно, ошиблись номером.
— Но ты же ответила, что я лежу. Я сам слышал.
— Верно, ляпнула наобум. Тут разговор и прервался.
Может быть, позвонят снова?
— Вызвали из города?
— Не знаю. Слышно было плохо.
— Может быть, Луиджи?
— Не думаю, что Луиджи станет тебе звонить каждый день по междугородному из-за дела, которое его не касается.
Звонок не давал Чарли покоя. Бармен насторожился.
Часы шли, но вызов не повторялся. Дети пообедали, потом их отправили спать, и они поочередно прокричали из коридора:
— Спокойной ночи, папа!
— Спокойной ночи, Софи… Спокойной ночи, Джон…
Спокойной ночи, Марта…
Почему не звонят? Почему повесили трубку, услышав голос Джулии?
— Он внизу?
— С четверть часа.
— Что делает?
— Спорит с шерифом.
— Кеннет вернулся?
— Только что вошел. Уверяет, что все спокойно. Ни сегодня, ни в ближайшие дни ничего не случится, а пистолеты наверняка украли ребята, приехавшие из Кале.
— Не правда, и Брукс это знает.
— Почему не правда?
— Потому что люди из Кале не нашли бы вентиляционное отверстие и не догадались бы, что в лавке есть стремянка, с помощью которой можно вылезти обратно.
— Пожалуй. Я повторяю что слышала.
— А он что?
— Я не могла все время прислушиваться. По-моему, сказал то же, что ты, потом заговорил об аллейке.
— Они оба все еще в баре?
— Видимо, да, если только не ушли после того, как я поднялась к тебе.
— Кто платит?
— Угощает Уорд.
— Спустись, послушай и возвращайся. Попробуй все запомнить.
Вернулась Джулия минут через пятнадцать, но почти ничего не разузнала.
— Кеннет ушел, не успела я появиться. Я слышала, как он поддакнул: «Похоже, неглупая мысль. Мы всегда думаем о ком попало, только не о тех, кто самые отчаянные. — И уже взявшись за ручку двери, добавил:
— В любом случае это дело местной полиции. Конечно, увижу начальника — поговорю. Но мои полномочия начинаются за чертой города».
— А он?
— Что — он? Сидит себе на своем табурете, а в зале кроме него одна Аврора: только что вошла и нарочно устроилась у другого конца стойки.
— Слышишь? Вроде бы телефон?
— Нет.
— Спустись побыстрее, иначе он возьмет и сам ответит. Такой и на это способен.
— Вернусь — поставлю тебе горчичники, Чарли. Предупреждаю заранее: приготовься.
Она даже не пожаловалась, что за день ей пришлось раз двадцать подниматься на второй этаж.
Глава 9
Чарли пролежал целых трое суток, и все это время только Джулия связывала его с внешним миром. На второй день ему стало так худо, что он перестал думать о происходящем вокруг. Лицо у него побагровело, волосы на лбу слиплись, дышал он с хрипом, и когда часа в четыре дня Джулия вторично вызвала врача, тот сделал больному укол пенициллина.
Но даже в таком состоянии бармен не мог отделаться от мыслей о Джастине Уорде и в своих кошмарах отчаянно боролся с ним, хотя, очнувшись и все еще задыхаясь, с трудом вспоминал, что же ему снилось. Вечером он вновь попробовал выспросить Джулию, кто был днем в баре и о чем шел разговор. Но она вкатила мужу солидную дозу прописанного врачом снотворного, и он мирно проспал до утра.
Проснулся Чарли, весь обросший полудюймовой черно-седой щетиной и чувствуя сильную слабость. В девять утра врач вторично ввел ему пенициллин и объявил, что этого, вероятно, хватит; а когда бармен осведомился, что слышно в городе, доктор, естественно, заговорил о своем:
— Эпидемия не то что не убывает — усиливается. Сегодня утром у меня шестьдесят визитов. А тут еще дождь — значит, станет хуже.
Крыши за окном опять почернели, по стеклам катились светлые капли, и в водосточных трубах, не смолкая, журчала вода.
— Предупреждаю, Джулия: не будешь подниматься сюда почаще и все мне рассказывать — оденусь и сам спущусь.
— Что ты хочешь узнать?
— Он появляется?
— Приходит в обычные часы — не реже, не чаще.
Каждый раз интересуется, как ты. Когда утром от тебя выходил врач — подошел к нему с расспросами.
— В городе ничего не произошло?
— Ты имеешь в виду то, чего опасались после кражи пистолетов? Нет. Я видела Кеннета. Он сказал, полиция продолжает патрулировать. Кстати, нынче утром я кое-что узнала, только вот забыла — от кого. Погоди-ка… Он еще заезжал насчет скачек и мотор не выключил.
— Рейнсли.
— Кажется, уже второй вечер подряд, часов в шесть, жена Майка с детьми навещает мужа. Придет на пустырь позади тюрьмы, смотрит на Юго за решеткой и лопочет с ним по-своему.
Чарли знал этот пустырь. Окруженный глухими задними стенами домов, он служил автомобильной стоянкой и по вечерам был безлюден. Окна тюрьмы располагались высоко над землей, но при включенном освещении можно было разглядеть, что происходит в камерах. Жены и друзья арестованных приходили туда и переговаривались с ними издалека.
Чарли удивляло, как додумалась до этого жена Майка, не знавшая города и не бывавшая в нем. Он представлял себе эту картину: холодным вечером, подгоняемая инстинктом и таща с собой малышей, она пересекает район кожевенного завода и минует добрый кусок Главной улицы под рождественские гимны, доносящиеся из всех магазинов, витрины которых, разумеется, кажутся ей сказочно богатыми.
Юго едва различает своих домочадцев на темном пустыре, разговор наверняка то и дело прерывается: сказать им нечего, и они довольствуются тем, что сосредоточенно смотрят друг на друга.
— Что в бильярдной?
— Вчера, часа в три дня, туда зашел полицейский и выставил двух старшеклассников, которым полагалось быть в школе.
— Кэнкеннен не звонил?
— Зашел вчера перед самым закрытием. Огорчился, что тебя не застал. Уверяет, что теперь, когда ты нарушил его затворничество, он никак не соберется с духом снова залечь.
— Выпил много?
— С полдюжины больших рюмок коньяку. Потом завелся с Уордом.
— Из-за чего?
— Из-за сквозняков. Привычка Уорда постоянно ходить и закрывать дверь действует ему на нервы. Он напустился на Джастина, и оба давай перекидываться фразами, которые я не всегда понимала. Остальные смеялись. Верх У орд, по-моему, не взял, но не сдался и свое досидел. Кстати, Мейбл уехала. Похоже, решила в конце концов провести праздники у матери в Вермонте.
Необходимость узнавать такие вещи из вторых рук портила Чарли настроение, и он слегка злился на Джулию, почему она так нелюбопытна и, главное, не придает значения деталям.
— Ты не разузнала, кто звонил позавчера? Больше меня не вызывали?
— У меня был разговор с Кале: твой приятель недоумевает, почему ты не сообщаешь о ставках. Я ответила, что ты слег, а я в скачках ничего не смыслю. Думаю, кстати, что звонил тогда именно он.
— Почему ты так думаешь?
— Он сказал, что пытался связаться с тобой.
Это было только предположение, но Чарли все равно расстроился. Ему не терпелось вернуться в бар, но он сознавал, что должен полежать самое меньшее еще сутки.
Около одиннадцати он поднялся в надежде побриться, но ощутил такую слабость, что подчинился жене и снова лег.
Чарли не забыл о подарке для Джулии и решил, что купит ей золотой браслет. Напрасно она убавляла громкость радио — он все равно слышал передававшиеся с утра до вечера рождественские песнопения. На Среднем Западе свирепствует снежная буря, сообщал диктор. Как и каждый год в это время, на дорогах пробки из сотен машин. Два трансконтинентальных экспресса застряли на полустанках.
О пистолете Чарли узнал под вечер: новость принес Саундерс, в свою очередь вытянувший ее из знакомого полицейского. Утром начальник полиции получил по почте картонную коробку с напечатанным на машинке адресом; в ней лежал один из украденных у Гольдмана пистолетов вместе с пачкой патронов.
Немедленно были наведены справки в почтовом отделении, и выяснилось, что бандероль опустили в ящик у почтамта накануне, после восьми вечера.
Коробка была из обычного картона и, несомненно, служила упаковкой для игрушки от Вулворта. Адрес был написан правильно, и служащего, замещавшего Маршалла Чалмерса во время отпуска, поразила одна деталь.
— Марки наклеены в точном соответствии с тарифом. Никто из наших бандероль не упаковывал и не принимал. Значит, отправитель либо торговец, либо человек, часто совершающий подобные операции: он взвесил ее на специальных весах и знает почтовые тарифы.
— Что говорит Саундерс?
— Хотел подняться к тебе, но ты спал. Я обещала пустить его сюда вечером, если тебе станет лучше. Общее мнение такое, что кто-то из родителей нашел у сынка в ящике пистолет и решил вернуть по принадлежности, не компрометируя мальчишку.
Чарли непроизвольно подумал о Честере Норделе.
Потом поразмыслил и решил: нет. Честер так не поступит — слишком щепетилен. Скорее, сам стащит своего парня к начальнику полиции и поможет вытянуть из него имена остальных членов шайки.
Сколько отцов в городе с тревогой следят, наверно, сейчас за сыновьями!
— В бильярдной есть еще публика?
— Немного. Не знаю, может, я ошибаюсь, но недавно мне показалось, что, говоря с Уордом, старик Скроггинс размахивает руками и они спорят.
— Он в баре?
— Только что пришел. Простужен, как и ты. Пошли ему. Господи, хорошее воспаление легких, чтобы мы его подольше не видели!
— Кашляет?
— Не слышала, но сморкается омерзительно! Выбьет нос и смотрит в платок — сколько там. Меня всякий раз чуть не рвет. Кто-то, кажется приказчик из скобяной лавки, ну, такой худой, маленький, посоветовал ему поберечь свои микробы и прятать их в карман.
— А он что?
— Ничего. Отмалчивается. Что ни скажи, ему все равно.
Прихода Саундерса Чарли ждал как праздника, но штукатур не появлялся: из-за проливного дождя бар был почти пуст. Непогода длилась всю ночь, аллейка превратилась в форменный поток, и утром в доме, несмотря на центральное отопление, царила ледяная сырость. Одевать детей пришлось на кухне, у плиты, и Джулия не пустила младшую в школу.
В половине девятого, измеряя себе температуру, Чарли услышал, как дверь бара распахнулась, затем почти сразу же захлопнулась, и сообразил, что приходил почтальон. Он собрался было крикнуть жене, чтобы та принесла почту, но Джулия уже поднималась по ступенькам.
Почему она дважды остановилась на лестнице, словно колеблясь или что-то читая? Бармен сразу заметил, что вид у нее озабоченный. Положив на одеяло пачку рекламных проспектов и счетов, она молча протянула ему конверт авиапочты с чикагским штемпелем и красной надписью: «Заказное».
— Расписалась?
— Да, за тебя.
Джулия ждала, не задавая вопросов. Супруги затруднились бы ответить, почему они так взволнованны. Оба сразу узнали руку Луиджи, но разве тот не предупредил» по телефону, что скоро напишет? Быть может, их встревожила красная пометка «Заказное»? Такие письма они получали нечасто.
— Распечатаешь?
— Да.
Джулия редко видела мужа таким бледным и суровым, как в те минуты, когда он читал письмо. Лицо его заросло многодневной щетиной и резко выделялось на груде подушек; сдерживая дыхание, он полусидел в постели и всем своим видом внушал невольную робость.
— Расскажу после. Ничего особенного. Помоги мне одеться.
— Еще чего! Будешь лежать и сегодня, и завтра, если нужно. Ты даже не представляешь, какой у тебя вид.
Но Чарли уже встал и взглянул на жену так, что она не осмелилась возражать.
— Значит, не скажешь, что он пишет?
— Нет, Джулия. Потом.
— Насчет Джастина?
— Это очень запутанная история. Спускайся вниз! Он вот-вот появится.
Когда она уже спускалась, муж позвал ее обратно.
— Вот что, Джулия. Очень важно, чтобы ты вела себя с ним совершенно непринужденно. Поняла? Не вздумай цепляться к нему. Потерпи еще несколько часов.
— Почему несколько часов?
— Потому что я собираюсь занять свое место в баре.
Мне следовало бы сказать — несколько минут.
— Врешь. У тебя совсем другое на уме.
— Нет.
— Поклянись хотя бы, что тебе не грозит опасность.
— Клянусь.
Она поверила, Чарли побрился, хотя, нервничая, порезал щеку, потом, прислушиваясь к каждому звуку, принял ванну, оделся, сжег над унитазом письмо Луиджи вместе с конвертом, и вода смыла пепел.
По лестнице итальянец спустился, слегка пошатываясь: ему хотелось прилечь, ноги плохо слушались, и у входа в бар он на секунду остановился, словно перед тем, как взять разбег.
— Свари мне кофе, ладно?
Чарли не сразу взглянул туда, где, как он знал, сидит Джастин. Наклонился, взял тряпку и протер стойку, хотя Джулия уже проделала это до него.
— Пошли на поправку, Чарли?
Повернуть голову и посмотреть Уорду в глаза оказалось еще трудней, чем предполагал бармен. И вот что любопытно: лицо у Джастина опухло, нос покраснел, глаза блестели. Грипп у него только начинался, тогда как у бледного, осунувшегося Чарли уже проходил.
— А вы почему не в постели? — вопросом на вопрос ответил итальянец.
— Я не собираюсь ложиться.
Что переменится, если он сляжет? Разве эти ребята побоятся проникнуть в дом Элинор? Ну, потеряют несколько часов, пока наводят справки, но потом будет то же самое, только шуму, грязи и мерзости больше.
— Надеюсь, вам известно, что кто-то вернул начальнику полиции украденный пистолет?
Чарли затруднился бы сказать, почему он с озабоченным видом завел этот разговор; тем не менее немногие фразы, которыми он обменялся с Уордом, имели, видимо, для него глубокий смысл, капитальную важность.
— Слышал.
— У людей есть сыновья, — медленно продолжал Чарли. — У меня тоже, но мне беспокоиться рано: мой еще мал. Бывают моменты, когда отцы дрожат за детей.
У вас никогда не было сына, Уорд?
На этот раз он лишь чудом не брякнул: «Фрэнки».
— Я считаю, что не стоит плодить детей.
— Да? Так считаете?
У Чарли перехватило горло. Плотная завеса дождя отделяла его от бильярдной напротив, по окнам которой струилась вода.
В одиннадцать от муниципалитета отходит автобус на Кале, и остановится он там у пограничного шлагбаума. А под телефоном у Чарли приколот кусочек картона с номером для вызова трех городских такси.
Но даже в таком состоянии бармен не мог отделаться от мыслей о Джастине Уорде и в своих кошмарах отчаянно боролся с ним, хотя, очнувшись и все еще задыхаясь, с трудом вспоминал, что же ему снилось. Вечером он вновь попробовал выспросить Джулию, кто был днем в баре и о чем шел разговор. Но она вкатила мужу солидную дозу прописанного врачом снотворного, и он мирно проспал до утра.
Проснулся Чарли, весь обросший полудюймовой черно-седой щетиной и чувствуя сильную слабость. В девять утра врач вторично ввел ему пенициллин и объявил, что этого, вероятно, хватит; а когда бармен осведомился, что слышно в городе, доктор, естественно, заговорил о своем:
— Эпидемия не то что не убывает — усиливается. Сегодня утром у меня шестьдесят визитов. А тут еще дождь — значит, станет хуже.
Крыши за окном опять почернели, по стеклам катились светлые капли, и в водосточных трубах, не смолкая, журчала вода.
— Предупреждаю, Джулия: не будешь подниматься сюда почаще и все мне рассказывать — оденусь и сам спущусь.
— Что ты хочешь узнать?
— Он появляется?
— Приходит в обычные часы — не реже, не чаще.
Каждый раз интересуется, как ты. Когда утром от тебя выходил врач — подошел к нему с расспросами.
— В городе ничего не произошло?
— Ты имеешь в виду то, чего опасались после кражи пистолетов? Нет. Я видела Кеннета. Он сказал, полиция продолжает патрулировать. Кстати, нынче утром я кое-что узнала, только вот забыла — от кого. Погоди-ка… Он еще заезжал насчет скачек и мотор не выключил.
— Рейнсли.
— Кажется, уже второй вечер подряд, часов в шесть, жена Майка с детьми навещает мужа. Придет на пустырь позади тюрьмы, смотрит на Юго за решеткой и лопочет с ним по-своему.
Чарли знал этот пустырь. Окруженный глухими задними стенами домов, он служил автомобильной стоянкой и по вечерам был безлюден. Окна тюрьмы располагались высоко над землей, но при включенном освещении можно было разглядеть, что происходит в камерах. Жены и друзья арестованных приходили туда и переговаривались с ними издалека.
Чарли удивляло, как додумалась до этого жена Майка, не знавшая города и не бывавшая в нем. Он представлял себе эту картину: холодным вечером, подгоняемая инстинктом и таща с собой малышей, она пересекает район кожевенного завода и минует добрый кусок Главной улицы под рождественские гимны, доносящиеся из всех магазинов, витрины которых, разумеется, кажутся ей сказочно богатыми.
Юго едва различает своих домочадцев на темном пустыре, разговор наверняка то и дело прерывается: сказать им нечего, и они довольствуются тем, что сосредоточенно смотрят друг на друга.
— Что в бильярдной?
— Вчера, часа в три дня, туда зашел полицейский и выставил двух старшеклассников, которым полагалось быть в школе.
— Кэнкеннен не звонил?
— Зашел вчера перед самым закрытием. Огорчился, что тебя не застал. Уверяет, что теперь, когда ты нарушил его затворничество, он никак не соберется с духом снова залечь.
— Выпил много?
— С полдюжины больших рюмок коньяку. Потом завелся с Уордом.
— Из-за чего?
— Из-за сквозняков. Привычка Уорда постоянно ходить и закрывать дверь действует ему на нервы. Он напустился на Джастина, и оба давай перекидываться фразами, которые я не всегда понимала. Остальные смеялись. Верх У орд, по-моему, не взял, но не сдался и свое досидел. Кстати, Мейбл уехала. Похоже, решила в конце концов провести праздники у матери в Вермонте.
Необходимость узнавать такие вещи из вторых рук портила Чарли настроение, и он слегка злился на Джулию, почему она так нелюбопытна и, главное, не придает значения деталям.
— Ты не разузнала, кто звонил позавчера? Больше меня не вызывали?
— У меня был разговор с Кале: твой приятель недоумевает, почему ты не сообщаешь о ставках. Я ответила, что ты слег, а я в скачках ничего не смыслю. Думаю, кстати, что звонил тогда именно он.
— Почему ты так думаешь?
— Он сказал, что пытался связаться с тобой.
Это было только предположение, но Чарли все равно расстроился. Ему не терпелось вернуться в бар, но он сознавал, что должен полежать самое меньшее еще сутки.
Около одиннадцати он поднялся в надежде побриться, но ощутил такую слабость, что подчинился жене и снова лег.
Чарли не забыл о подарке для Джулии и решил, что купит ей золотой браслет. Напрасно она убавляла громкость радио — он все равно слышал передававшиеся с утра до вечера рождественские песнопения. На Среднем Западе свирепствует снежная буря, сообщал диктор. Как и каждый год в это время, на дорогах пробки из сотен машин. Два трансконтинентальных экспресса застряли на полустанках.
О пистолете Чарли узнал под вечер: новость принес Саундерс, в свою очередь вытянувший ее из знакомого полицейского. Утром начальник полиции получил по почте картонную коробку с напечатанным на машинке адресом; в ней лежал один из украденных у Гольдмана пистолетов вместе с пачкой патронов.
Немедленно были наведены справки в почтовом отделении, и выяснилось, что бандероль опустили в ящик у почтамта накануне, после восьми вечера.
Коробка была из обычного картона и, несомненно, служила упаковкой для игрушки от Вулворта. Адрес был написан правильно, и служащего, замещавшего Маршалла Чалмерса во время отпуска, поразила одна деталь.
— Марки наклеены в точном соответствии с тарифом. Никто из наших бандероль не упаковывал и не принимал. Значит, отправитель либо торговец, либо человек, часто совершающий подобные операции: он взвесил ее на специальных весах и знает почтовые тарифы.
— Что говорит Саундерс?
— Хотел подняться к тебе, но ты спал. Я обещала пустить его сюда вечером, если тебе станет лучше. Общее мнение такое, что кто-то из родителей нашел у сынка в ящике пистолет и решил вернуть по принадлежности, не компрометируя мальчишку.
Чарли непроизвольно подумал о Честере Норделе.
Потом поразмыслил и решил: нет. Честер так не поступит — слишком щепетилен. Скорее, сам стащит своего парня к начальнику полиции и поможет вытянуть из него имена остальных членов шайки.
Сколько отцов в городе с тревогой следят, наверно, сейчас за сыновьями!
— В бильярдной есть еще публика?
— Немного. Не знаю, может, я ошибаюсь, но недавно мне показалось, что, говоря с Уордом, старик Скроггинс размахивает руками и они спорят.
— Он в баре?
— Только что пришел. Простужен, как и ты. Пошли ему. Господи, хорошее воспаление легких, чтобы мы его подольше не видели!
— Кашляет?
— Не слышала, но сморкается омерзительно! Выбьет нос и смотрит в платок — сколько там. Меня всякий раз чуть не рвет. Кто-то, кажется приказчик из скобяной лавки, ну, такой худой, маленький, посоветовал ему поберечь свои микробы и прятать их в карман.
— А он что?
— Ничего. Отмалчивается. Что ни скажи, ему все равно.
Прихода Саундерса Чарли ждал как праздника, но штукатур не появлялся: из-за проливного дождя бар был почти пуст. Непогода длилась всю ночь, аллейка превратилась в форменный поток, и утром в доме, несмотря на центральное отопление, царила ледяная сырость. Одевать детей пришлось на кухне, у плиты, и Джулия не пустила младшую в школу.
В половине девятого, измеряя себе температуру, Чарли услышал, как дверь бара распахнулась, затем почти сразу же захлопнулась, и сообразил, что приходил почтальон. Он собрался было крикнуть жене, чтобы та принесла почту, но Джулия уже поднималась по ступенькам.
Почему она дважды остановилась на лестнице, словно колеблясь или что-то читая? Бармен сразу заметил, что вид у нее озабоченный. Положив на одеяло пачку рекламных проспектов и счетов, она молча протянула ему конверт авиапочты с чикагским штемпелем и красной надписью: «Заказное».
— Расписалась?
— Да, за тебя.
Джулия ждала, не задавая вопросов. Супруги затруднились бы ответить, почему они так взволнованны. Оба сразу узнали руку Луиджи, но разве тот не предупредил» по телефону, что скоро напишет? Быть может, их встревожила красная пометка «Заказное»? Такие письма они получали нечасто.
— Распечатаешь?
— Да.
Джулия редко видела мужа таким бледным и суровым, как в те минуты, когда он читал письмо. Лицо его заросло многодневной щетиной и резко выделялось на груде подушек; сдерживая дыхание, он полусидел в постели и всем своим видом внушал невольную робость.
«Чарли…»Уже по обращению бармен понял, что дело серьезно: обычно Луиджи начинал с дружеского словца или шутки.
Хотел сперва тебе позвонить, но решил, что это было бы неосторожно. Письмо тоже пишу тебе скрепя сердце и твердо рассчитываю, что ты его сожжешь, как только прочитаешь.— Что он пишет?
Вешая на стене своего бара карточку известного тебе человека, я сделал это смеха ради, а получилась целая история, и притом страшная.
Надеюсь, мое письмо придет вовремя. Не знаю, что предпримут эти люди, но, насколько могу судить, самолетом они не полетят: тогда на остаток пути им придется брать машину напрокат.
Это произошло часа два с небольшим назад; сейчас три, но письмо я отправлю не раньше, чем буду уверен, что их уже нет в городе.
Если, как я предвижу, они поедут машиной, хотя автомобиля их я не видел, — его, вероятно, оставили на стоянке, — у тебя после получения письма окажется в запасе несколько часов, а то и целый день.
Начну с того, что ты был прав: Фрэнк — опасная гадина. Он еще хуже, чем ты думаешь, но решать тебе, и давить на тебя я не собираюсь.
Прочти письмо внимательно и не обижайся на меня раньше времени. Сам убедишься, что я вынужден был заговорить. Иначе было нельзя. Надеюсь, что войдешь в мое положение и простишь меня.
Попробую все объяснить, хотя это нелегко: есть вещи, которые я не могу называть, точными словами — подавно. Рассчитываю на твою сообразительность. Тебе нужно лишь перенестись в знакомую обстановку еще не забытых тобой лет.
Около часа дня я крутился у себя в баре — присматривал за работой. Вдруг мне подмигивает один из барменов. Он разговаривает с двумя типами, интересующимися известной тебе фотографией.
— Вы хозяин? — осведомляется один с ледяной вежливостью, сразу давшей мне понять, с кем я имею дело. — Это ваш друг?
Они смотрят мне в глаза с таким видом, словно рады бы загнать меня в угол, но я все еще думаю, что это нечто вроде истории с Гэсом. Извини, кстати, что я тогда разбудил тебя: клиент был тепленький и требовал, чтобы я соединил его с тобой.
— Ну, я так не сказал бы, — отвечаю я. — Думаю даже, что он порядочное дерьмо.
— Как зовут — знаете?
— В прежнее время, когда мы вместе работали в «Стивенсе», его звали Фрэнк Ли, но, как мне стало известно, он сменил имя.
— На какое?
— В последний раз, когда мне о нем говорили, его звали Уорд, Джастин Уорд.
— Когда это было?
— Сравнительно недавно.
Они уже вытащили фото из рамки и заметили на оборотной стороне штамп чикагского фотографа, который проявил и увеличил для меня присланный тобой негатив.
— Судя по снимку, он в городе?
— Нет. Думаю, что, напротив, далеко отсюда.
— Слушайте, Луиджи, мы против вас ничего не имеем. Мы не здешние, но друзья рекомендовали нам вашу лавочку и в один голос уверяют, что вы — стоящий человек.
— Чем вас угостить, джентльмены?
— Не будем спешить. Сперва надо убедиться, что мы поняли друг друга. К делу ведь можно подойти и по-иному, так что насчет выпивки решим после. В объяснениях вы, надеюсь, не нуждаетесь? Отлично. Так вот, мы хотим знать, где этот тип.
— Ясно.
— Где же он?
— Предположим, я этого не знаю. Но имею возможность быстро узнать.
— Тогда не волыньте.
— Предположим также, что для этого придется впутать сюда третье лицо, моего друга и отличного парня, которого я очень люблю, и что я не соглашусь, пока мне поподробней не растолкуют, в чем дело.
Они переглянулись. Тот, кто повыше, — от более детальных описаний воздержусь, — неохотно кивнул. Тут они снова переглянулись, предложили мне прогуляться по улице, и я последовал за ними. Мы раз тридцать самое меньшее прошлись вдоль всего квартала, словно ожидая, пока кто-то появится или у меня в баре освободится столик.
— Вы, конечно, слышали об Эдвине Эбботе?
Ты, полагаю, успеваешь просматривать газеты? Это случилось в Лас-Вегасе[19] месяца два назад, может, чуть раньше. Некого Антонетти, известного игрока, пришили на выходе из казино, даже не попытавшись обчистить его карманы, где было полно денег. Пошли слухи, что он пал жертвой распри двух могущественных кланов — догадываешься каких? Уточнять не стоит. Полиция, разумеется, ничего не нашла, ограничилась тем, что сцапала человек двенадцать мелкой шпаны, а затем поочередно отпустила всех за отсутствием улик.
Тогда ФБР объявило награду в пять тысяч долларов тому, кто выдаст убийцу Антонетти.
А еще через пять дней взяли Эдвина Эббота, на которого никто и подумать не мог: он был крупная шишка по текстильной части в Нью-Джерси и Калифорнии и накоротке с целой кучей политических воротил. Полиция, не тратя времени на поиски, нагрянула прямехонько туда, где были спрятаны улики.
Это колоссальное дело, отзвуки которого будут давать себя знать еще несколько лет.
Так вот, парень, заложивший Эббота и получивший от ФБР пять тысяч, — не кто иной, как его секретарь, незаметный, никому не внушавший опасений человечек по фамилии Кеннеди.
Кеннеди — это Джастин Уорд, он же Фрэнки.
Теперь понимаешь, почему он так внезапно возник в вашем глухом городишке, выбрав его по карте как можно дальше от Невады и прочих мест, где работал, и постаравшись не наследить во, время переезда.
Понятно также, почему твой шериф, решив проявить усердие, получил от ФБР письмо, рекомендующее оставить Уорда в покое.
Это все, старина Чарли. Не сердись на меня. Люди, говорившие со мной, не из тех, с кем шутят. Им любой ценой нужен был адрес, а я же не мог утверждать, что фотография сама собой пришпилилась к стене моего бара.
Я пытался выиграть время, чтобы позвонить тебе, но они не отпускали меня ни на шаг и начали проявлять нетерпение.
Я рассказал им все. А так как они по-прежнему отказывались зайти и выпить со мной, дал им твое последнее, только что пришедшее письмо, и они убедились, что им не пудрят мозги.
Может быть, я и поступил бы по-другому, если бы Фрэнки этого стоил, но, признаюсь честно: случившееся не слишком меня огорчает.
Мы позавтракали вместе. Один из них зашел в кабину и долго звонил — сперва в Лас-Вегас, потом в Нью-Йорк.
Полчаса назад они убрались.
Они не сказали, что собираются делать. Сами поедут или кого-нибудь пошлют — тоже не знаю. Несомненно одно: скоро в твоих краях что-то произойдет.
Не даю тебе никаких советов. Если мое письмо поспеет вовремя, у тебя еще останется выбор. От вас до границы — рукой подать, но, сказать по правде, я буду удивлен, если его рано или поздно не накроют и в Канаде. На мой взгляд, по этой птичке давно кошка плачет.
Как только будут новости, пиши. Не забудь немедленно сжечь это письмо. Не рассказывай о нем никому, даже Джулии. Поцелуй ее за меня.
Твой Луиджи».
— Расскажу после. Ничего особенного. Помоги мне одеться.
— Еще чего! Будешь лежать и сегодня, и завтра, если нужно. Ты даже не представляешь, какой у тебя вид.
Но Чарли уже встал и взглянул на жену так, что она не осмелилась возражать.
— Значит, не скажешь, что он пишет?
— Нет, Джулия. Потом.
— Насчет Джастина?
— Это очень запутанная история. Спускайся вниз! Он вот-вот появится.
Когда она уже спускалась, муж позвал ее обратно.
— Вот что, Джулия. Очень важно, чтобы ты вела себя с ним совершенно непринужденно. Поняла? Не вздумай цепляться к нему. Потерпи еще несколько часов.
— Почему несколько часов?
— Потому что я собираюсь занять свое место в баре.
Мне следовало бы сказать — несколько минут.
— Врешь. У тебя совсем другое на уме.
— Нет.
— Поклянись хотя бы, что тебе не грозит опасность.
— Клянусь.
Она поверила, Чарли побрился, хотя, нервничая, порезал щеку, потом, прислушиваясь к каждому звуку, принял ванну, оделся, сжег над унитазом письмо Луиджи вместе с конвертом, и вода смыла пепел.
По лестнице итальянец спустился, слегка пошатываясь: ему хотелось прилечь, ноги плохо слушались, и у входа в бар он на секунду остановился, словно перед тем, как взять разбег.
— Свари мне кофе, ладно?
Чарли не сразу взглянул туда, где, как он знал, сидит Джастин. Наклонился, взял тряпку и протер стойку, хотя Джулия уже проделала это до него.
— Пошли на поправку, Чарли?
Повернуть голову и посмотреть Уорду в глаза оказалось еще трудней, чем предполагал бармен. И вот что любопытно: лицо у Джастина опухло, нос покраснел, глаза блестели. Грипп у него только начинался, тогда как у бледного, осунувшегося Чарли уже проходил.
— А вы почему не в постели? — вопросом на вопрос ответил итальянец.
— Я не собираюсь ложиться.
Что переменится, если он сляжет? Разве эти ребята побоятся проникнуть в дом Элинор? Ну, потеряют несколько часов, пока наводят справки, но потом будет то же самое, только шуму, грязи и мерзости больше.
— Надеюсь, вам известно, что кто-то вернул начальнику полиции украденный пистолет?
Чарли затруднился бы сказать, почему он с озабоченным видом завел этот разговор; тем не менее немногие фразы, которыми он обменялся с Уордом, имели, видимо, для него глубокий смысл, капитальную важность.
— Слышал.
— У людей есть сыновья, — медленно продолжал Чарли. — У меня тоже, но мне беспокоиться рано: мой еще мал. Бывают моменты, когда отцы дрожат за детей.
У вас никогда не было сына, Уорд?
На этот раз он лишь чудом не брякнул: «Фрэнки».
— Я считаю, что не стоит плодить детей.
— Да? Так считаете?
У Чарли перехватило горло. Плотная завеса дождя отделяла его от бильярдной напротив, по окнам которой струилась вода.
В одиннадцать от муниципалитета отходит автобус на Кале, и остановится он там у пограничного шлагбаума. А под телефоном у Чарли приколот кусочек картона с номером для вызова трех городских такси.