Страница:
Спрашивается, почему бы просто не купить? Очень, очень дорого, как и всякие сведения по ИИ. Ожидаемое всеми бессмертие — дорогая вещь. Потенциальное, но достижимое бессмертие как конечный плод нашей работы вообще бесценно. А ИИ — это автоген для сейфа, это шаг к вечности, это первая ступень ракеты. Естественно, ни один дурак не будет продавать открытия этого профиля по цене очередной игрушки. Приходится красть, изобретательно и разнообразно делать чужое своим, хоть это и становится все сложнее.
Не одни мы такие умные: «фальшборт» применяют почти все, и многие уже научились с этим бороться. Кого-нибудь из новоявленных «гениев» начинают усиленно приглашать на семинары и симпозиумы, иногда так зазывают все бюро. Бесконечно прятать людей в шарашках невозможно, не то время, рано или поздно кто-то из «фальшбортников» оказывается на виду. Там его по всем канонам детективного жанра пытаются раскрутить, вызвать на откровенность, уличить в плагиате. Хотя молчать как рыба в прямых интересах «изобретателя», за всеми не уследишь — что-то время от времени всплывает. Слава и лесть губительно действуют на молодые умы. Так мы чуть не потеряли «лабораторию» Ежилецкого. Пока скандалы удается душить в зародыше, но сейчас все больше вырабатывается привычка применять «фальшборты» против программистов-одиночек и изобретателей-энтузиастов. Эти по крайней мере не могут даже затеять длинного и дорогого судебного процесса, если только не успеют продать свои находки другому центру.
Второй метод, значительно более старый и почтенный: переманивание на свою сторону отдельных «светлых голов». Увы, тоже показал себя малоэффективным. Это все равно что воровать шестеренки из хронометра или колеса у велосипеда. Даже если украсть корпус часов, но забыть об их содержимом, время он показывать не будет, а на одном колесе, пусть и с педалями, далеко не уедешь. На свою сторону надо переманивать целые команды, по возможности с оборудованием. Так переманили группу сингапурцев, соблазнив их поместьями в десятки гектаров. Что самое смешное — в этих поместьях они почти и не бывают, сидят за работой.
Дело это до крайности хлопотное, сложное, дорогое, может не дать немедленных результатов. Как дрожжи могут не поднять плохое тесто, так даже целая команда иногда оказывается выведенной из русла технического процесса и превращается в дорогостоящее украшение: как наши же эмигранты, к тому времени натурализовавшиеся англичане, выкупленные обратно за чудовищные деньги, побарахтавшись без особого успеха два года, вернулись на Туманный Альбион. Не нищими, но большую часть миллионов у них отобрали. Да и вообще иностранные специалисты это почти всегда пятое колесо в телеге — устойчивость есть, скорости нет. Так было и с наемными офицерами в армии при Петре, и с заезжими авиаконструкторами при нэпе.
Другое дело, когда идет гонка «ноздря в ноздрю», когда к украденной информации другая команда все равно придет, через неделю или через месяц. Тогда доказать, что открытие «чье-то», нереально даже теоретически, в ход идет все содержимое арсеналов, забывают об этике и морали и очень мало смотрят на закон. Но такие ситуации не то чтобы редки, а очень быстротечны. Недели, иногда дни, еще реже месяцы — и одна из групп либо отстает, либо информация обнародуется, и появляется ее владелец. Тогда ее надо либо покупать, либо использовать нелегально, а после того, как за подобные авантюры Южная Корея поплатилась информационными санкциями и десятой частью своего годового дохода, всякое государство и любые легальные организации с такими вещами чрезвычайно осторожны.
В итоге единственный способ нелегальную информацию использовать массово и при этом не наживать проблем, это иметь собственные мощные институты, которые как жернова переработают любую попавшую к ним идею до полной неузнаваемости.
Опять-таки содержать такие учреждения не так просто. Если жить на одном ворованном, это вылезет наружу меньше чем через год: когда одни и те же люди осваивают украденные знания и «двигают» вперед отрасль, это неизбежно. Законы Паркинсона неумолимы: кто-то чуть-чуть поленится, кто-то недосмотрит, кто-то заболеет. Дело может дойти до того, что будут забывать стирать клейма с процессоров и вымарывать авторские коды из программ. Сколько после этого по судам ни говори, что находка твоя, тебе уже не поверят. Страна-напарница Южной Кореи, та самая, что увлекается идеями чучхе, тому подтверждение: ну изобрел Чо Со Пин, твердый коммунист, новую компоновку процессоров, ну украл сеульский «Квантиниум» эту радость, дальше-то что? Подавать в суд оказалось бесполезно — все равно проиграешь. Слишком много воровать — плохо для репутации: тебя не признают автором твоей же идеи.
Если головной институт выдает на-гора исключительно свои разработки, а экспроприированное переваривает подчиненная ему структура, также неизбежно отставание от прогресса и выпадение из общего потока. Начальство только-только разбирается с одной моделью, едва успевает освоиться с новой скоростью вычислений, как ребята из подчиненного отдела уже склепали что-то более скоростное, более функциональное. Выходит, свои разработки надо на свалку? Премия мимо носа и выговор в личное дело. Да кто на это согласится? Дураков нет. И хорошо, если работу подчиненных на второстепенном участке в дело пустят или в угол задвинут, а могут и в музей поставить, слишком прыткий отдел вообще разогнать. Прецедентов навалом. Так года три назад рухнул Минский институт, а еще за год до этого — Пражский, их начальство изображало слишком большую честность, пыталось доказать чуть ли не национальную самобытность в конструкции машин. Итог: вульгарное банкротство, и это при мощнейшей поддержке государства! Тамошним властям пришлось разгонять учреждения, выжигать под корень всю документацию, дезинфицировать помещения и начинать все по-новой. Грустно.
Поэтому параллельно работают три, а то и четыре независимые структуры (смотря по средствам). И только одна из них перерабатывает то, что удастся извлечь у конкурентов, попутно пытаясь срастить получившиеся конструкции с результатами работы других.
Самым пикантным во всей этой конструкции есть то, что почти все институты, академии, университеты, колледжи, лаборатории мира, которые работают над переводом сознания человека в машину, считаются заключившими Братиславский пакт о ненападении и внешне придерживаются правил дипломатической благопристойности. Есть и организация ОРКСО ОРКСО — Организация по Рассмотрению Коллективного Судопроизводства Объединенная (каждый институт дает собственные расшифровки аббревиатуры, но ее первое значение уже никого не интересует, все привыкли).], вроде МАГАТЭ, которая должна решать споры, улаживать затруднения, оформлять свидетельства в судах, дела с санкциями разбирать. Но слишком велика ставка: это все равно что во времена холодной войны учредить организацию, ведающую распределением патентов на изготовление водородной бомбы, — будет много энтузиазма, но мало пользы. Поэтому организации хватают друг у друга информацию, как голодные птенцы корм в гнезде орла. И до смертоубийства не доходит только потому, что орлица-мамочка, эта самая ОРКСО, самых горластых и клювастых от слабых оттаскивает. Помогает мало — те все равно из гнезда выпадают.
Такая незатейливая работа по перевариванию экспроприированного знания и есть наше основное занятие. Тысячи абсолютно легальных, сотни полулегальных и десятки явно незаконных сообщений перелицовываются в чреве института до полной неузнаваемости. В основном мы пробиваемся рационализацией, мелкими усовершенствованиями и доработками, но можем и чисто свои разработки гнать — иногда, если уж очень прижмут, это приходится делать. На-гора выдаются конструкции компьютеров все более мощных и совершенных, но еще не могущих приютить человеческий разум.
Компьютеры, к сожалению, еще полбеды. В успешном исходе мероприятия с этой точки зрения ни у кого вопросов нет: мощность исправно повышается, быстродействие постоянно нарастает, надежность неизменно увеличивается. Все прекрасно, перспективы здесь могут быть только самые радужные. На программное обеспечение тоже нельзя пожаловаться — математики не могут собой налюбоваться, каждую минуту создается что-то новое, и посторонние уже сколько лет не могут ничего там понять, а только от удивления рты расстегивают. Тысячи программ готовы описать поведение человека в целом и каждого его нейрона в частности.
Нейробиология и психология — дело другое. Если информацию удается извлечь из мозга, с ее использованием проблем не возникает, но вот само извлечение — проблема из проблем. Вариантов программ и конструкций может быть сколько угодно, но разум, душа у каждого человека уникальны, неудачи при переносе быть не должно.
А мы до сих пор до конца не разобрались с человеческим мышлением. С мартышками уже получается, а вот по шимпанзе дело темное — что-то не выходит. Физическое бессмертие вещь хорошая, но никому не хочется превращаться в сложную компьютерную игрушку. Надо оставаться личностью, а не стать марионеткой.
Совсем хорошо знать, что процесс перенесения не будет уникальным, а еще лучше, если он будет обратимым. Если случится что с машиной — неплохо было бы стать человеком обратно. То есть мозги в процессе сканирования желательно не поджаривать коротковолновым излучением и не разрезать на кусочки. Все это требует тонкой, адовой работы, любая проблема тянет за собой сотни открытий. Одно умение снять эмоциональную картинку с нервной системы и не покалечить ее при этом потянуло на два десятка премий самой разнообразной величины. К полному снятию информации тоже идут, но так медленно, что их хочется подталкивать уколами ножа в спину. Отдел «душеведения» у нас сравнительно маленький, позаимствовать удается не так много, основные работы по внешним данным ведут институты в Москве, хотя у них хватает собственных выдумок, хороших проектов и запатентованных изобретений.
Таков причинный каркас нашего заведения, те желания и требования, что движут нами. Внешне институт тоже весьма интересное зрелище. Мы непрерывно строимся: постоянно пробиваются дополнительные тоннели, углубляются подвалы, пристраиваются корпуса. Но также неумолимо, как идет стройка, большой ремонт обходит уже построенное стороной. Когда поставят строительных роботов, защищенных от шпионажа, как уже поставили уборщиков, все будет отремонтировано, а пока на центральных корпусах, несмотря на весь наведенный глянец, лежит тень легкого увядания.
Институтское хозяйство довольно обширно. Поселок, в котором живет дирекция и основные специалисты, — самый отдаленный из его объектов. Полторы сотни двух-, иногда трехэтажных домиков утопают в садах и довольно комфортно умещаются внутри периметра ограды. Там же имеется магазинчик, какое-то подобие клуба, маленькая школа и универсальный храм. И клуб, и храм — выдумки психологов. Место отдыха у нас шикарное, с росписью и мозаиками, отличной мебелью и первосортным набором выпивки. Основной зал полуподвальный — там обычно пристойно отмечают маленькие компании по своим частным поводам и почти все верхнее звено по случаю больших общих успехов. На втором этаже — кабинеты поменьше, для всенощных гулянок тех же маленьких компаний. Универсальный храм — штучка еще позабористей. У нас сложные, тяжелые отношения с церковью. Трудно быть верующим человеком, если ты пытаешься создать душу в переплетении схем, лишить бога монополии на определение твоей загробной судьбы и вообще лезешь в новые творцы мироздания. Смирения при этом как-то убавляется, и вообще почтения к традициям у нас очень мало. Но совсем без религии не получается — у многих по домам целые иконостасы и золотообрезные Библии. У других — такие же Кораны, Веды и прочие сочинения. Никто этому не мешает, не поощряет. Чтобы никакая отдельная компания служителей культа не приобрела влияния большего, чем остальные, чтоб, не дай бог, не начала совать, куда не просят, пахнущие ладаном персты, храм сделали наподобие переходящего знамени — каждая конфессия по своим праздникам там шаманила, потом звучал сигнал очистить помещение, и храм освящался товарищами в других костюмах. Как ни странно, этого оказалось достаточно — традиционные церкви не слишком любят виртуальность, потому крестный ход или религиозный диспут по ту сторону дисплея невозможны, а от сект безопасники всегда могут избавиться.
В остальном у нас обычный закрытый поселок умеренной комфортности. А что далековато — так ближе к институту выкупать такую площадь земли не могли позволить себе даже мы.
Зато наскребли денег на выкуп нескольких девятнадцатиэтажек — в одной из них я когда-то обретался, — стоят они в трех шагах от основных корпусов, и сейчас там живут почти все остальные работники заведения. Замкнутый квадрат зданий зеленовато-белого цвета, километр в поперечнике, с похожим набором учреждений внутри. Школа только побольше, кабак и церковь присутствуют в нескольких вариантах, горсть магазинчиков, лавочек и даже маленький стадион. Эдакий микрорайончик, вроде бы и не окруженный колючей проволокой, а только хилым на вид заборчиком, но попасть туда — не слишком простая задача. Пропускного режима, как в поселке, нет, вот только гостей приводить к себе не рекомендуется. Если же все-таки приглашают (совсем изолировать почти три тысячи человек посреди города невозможно), на глаза им никто лезть не будет, но без лишнего привлечения внимания их прощупают и просветят лучше всякого рентгена. Плюс к этому, как влажная уборка на заводах, непрерывно идет поиск шпионских сюрпризов, патрулирование нашими маленькими ползучими и летающими роботами. В итоге получилось что-то вроде пограничной территории — мы там все охраняем, но маленькие секреты иногда воруют.
Сами корпуса тоже занятны. Десяток не слишком высоких, остроконечных башен в точеном высокотехнологичном стиле кольцом окружают три сероватых, еще советских здания первой застройки, как молодые и гордые часовые несут вахту около престарелых, не слишком опасных, но известных заключенных. Впечатление усиливается прозрачными галереями и причудливыми флигелями, которые будто цепкие сильные руки опоясывают институт и не дают пройти к центральным корпусам. Стекло, пластик, металл, бетон. Строгая и со вкусом выполненная постройка в темных тонах. Вокруг — небольшой полусквер-полупарк в хвойных зарослях, имитирующий то ли северную тайгу, то ли крымские леса, с настоящими маренами, привезенными сюда черт знает на какие деньги, и кипарисами, которые приходится закорачивать в пленку каждую осень. Подъездная дорожка через него в одном месте, что иногда доставляет неудобства, хотя наверняка найдутся и подземные переходы, и перелазы, и вертолетная площадка на крыше никуда не денется.
Есть у нас еще периферия — сколько-то объектов, точек, заимок и ухоронок. Горстка подшефных производств и мастерских, в основном заготовки под. «фальшборты», которые любят показывать проверяющим. Есть даже база отдыха у Черного моря и, по слухам, охотничьи домики в тайге. Проверяющие наверняка не обходят стороной и эти места.
По самой известной байке, устроили очередному ревизору охоту на кабанов. А вместо загонщиков поставили киноидных роботов с гудками. Только аккумуляторы подзарядить им забыли. И вот когда хромированные псины уже почти выгнали несколько семей парнокопытных на номера, когда щетинистые спины уже проглядывали сквозь заросли — звук лая куда-то делся. Кабаны хоть и звери, соображать могут и на ружья идут только от страха. Естественно, они повернулись к охотникам окороками и рассеялись в подлеске, помахивая хвостиками. Так ревизор от злобы взял ружьишко наперевес, не поленился пройтись и лично расстрелял всех киноидных роботов, половину патронташа извел. После чего велел все мясные запасы, что в кладовке лесничества найдутся, жарить на их простреленных корпусах. Долго потом хвастался, что дичи по весу на той охоте он добыл больше всех, и гроздь объективов с их голов над своим камином повесил. Что тут правда — неизвестно.
Но в основном непрофильное хозяйство принадлежит безопасникам, а они на свою территорию мало кого пускают. К тому же раз мы имеем отношение к государству, чем Дальше от головной конторы, тем неопределенней имущественные права. Сегодня мы этим объектом владеем, а завтpa, из-за нашей нерентабельности, его другому институту отдадут. Бывает, пограничное состояние месяцами тянется, и кто тем домом отдыха или мастерской распоряжается, сам черт не ведает. Другая популярная история, более достоверная, поскольку я отдаленно принимал в ней участие, гласит, что особо не повезло маленькому цеху в Сергиевом Посаде. Его передали в такое двойное подчинение одновременно нам и Колледжу Специализированной Автоматики. Одновременно пришли большие задания на исполнение одного и того же товара, каких-то пластиковых корпусов. Ужасная глупость были эти корпуса мониторов, кажется, кто-то в Малайзии не успел их запатентовать, и «фальшборты» перехватывали разработку. По этой причине характеристики у них были как у двух банкнот — различались почитай только номера.
Каждая сторона исправно поставляла материал, давала деньги и присылала транспорт за готовым продуктом, попутно запрещая работать на заказ конкурента. Директор цеха, не будь дураком, стриг двойные комиссионные, изображая подчинение и тем, и другим. Только перевел коллектив на двухсменный график. Непонятно, на что он надеялся, наверное, на взятки, но вывели его на чистую воду спустя неделю. Обиделись, на этой почве слегка помирились между собой, договорились. А потом, как раз после окончания исполнения заказа, был совместный аккуратный рейд двух заинтересованных сторон на этот мини-заводик. Для того чтобы не вводить друг друга во искушение, мы и Колледж растащили основные фонды по другим точкам, ни одного станка не пропустили, всю проводку из стен повыковыривали. На месте остался только фундамент, каркас цеха и уволенный коллектив. Директор ко времени окончания раскулачивания своего предприятия парился в местах не столь отдаленных. Так что периферия — дело темное и запутанное.
Вот так и работаем. Каждое утро через проходные пропускают тысячи людей — ночная смена, девная смена. Их всех обрабатывают на предмет соблюдения секретности, они исполняют свои обязанности и возвращаются домой. Это почти термитник, непрерывно растущий по периметру и почти не обновляемый в центре, жужжащее и пульсирующее сердце. Это масса человеческого труда, старания и надежды, воплощенная в казенном учреждении.
Глава 3
Пора к шефу. Личный разговор с начальством почти никогда не бывает приятен. Или от тебя что-то требуют, или ты чего-нибудь просишь. В такой ситуации начальство всегда найдет способ показать свое служебное превосходство. По отвлеченным вопросам оно с подчиненными не контактирует.
Когда ты пешком идешь по коридорам, галереям, переходам — неизбежно думаешь о быстротечности жизни, ведь так недавно все начиналось, мы шли вперед с таким энтузиазмом и в каком болоте отсиживаемся сейчас, потеряли темп. Как нас захлестывает рутина. Но так же неизбежно мысли выезжают на очередную встречу. Умение отчитаться за каждый бит в своем хозяйстве — вещь полезная, и коленки не дрожат, когда к этому нет повода. Наверное, все-таки будет очередная выдумка начальства, директор нас очередной раз чем-то загрузит.
Кто такой технический директор, Главный? Кутайцев Аристарх Осипович. Мастодонт. Грузноватый, высокий, сутулый и длиннорукий человек с ежиком седых волос. Один из основателей нашего маленького заведения. Живое доказательство того, что даже патриарх на седьмом десятке лет может жонглировать тысячами имен и вести интриги в старовизантийском стиле. В стране, а может, и в Европе он один из самых верных кандидатов на иное состояние духа в случае успеха нашего предприятия.
Его нельзя назвать ни слишком жестким, ни слишком прямолинейным, ни слишком хитрым. Он просто делает все, чтобы знать ситуацию на два шага вперед, а если кто-то ухитряется повторить этот трюк, он уже знает будущее на три шага. В принципе ему тяжелее, чем всем нам: приходится держать оборону не только снизу, но и сверху — от излишне нервных политиков и чересчур жадных чиновников. А бюрократия плоха тем, что иногда в упор не видит самых лучших достижений, играть с ней надо немного по другим правилам.
Он пережил на своем месте две радикальные кадровые перетасовки, когда трясло всю отрасль добычи бессмертия — в 18-м и 22-м. Первый раз всплыло какое-то воровство, крупное и широко организованное. Такое всплывало регулярно и в других местах, но тогда политикам потребовалось продемонстрировать свою власть. Самое для многих обидное, это была даже не предвыборная кампания, а какая-то ссора между силовыми министерствами, когда каждое из них старалось доказать, что из-под носа соперника смогли украсть больше. Тогда полетел наш министр Авдеев, который и начал Гонку в России, десятки людей вышибли в отставку, сотням пришлось уходить самим. Аристарх остался, удачно прикинувшись бессребреником, фанатиком науки, начисто забывшим о собственных финансах. Где-то он был прав, семьи у него нет, о вилле в тропиках тоже слухов не ходит, но только кто занимается таким делом без финансового жирового запаса?
В 22-м были первые серьезные конфликты с гуманистической партией. Эти ребята долго и безуспешно раскачивали общественное мнение, но в те месяцы у них получилось — только прошли увольнения брокеров, были серьезные проблемы с дворниками и художниками. Выборы тогда опять случились совсем некстати: эти крикуны в хорошо пошитых костюмах запричитали о вытеснении человека со своих рабочих мест, заохали и заголосили, что хорошо бы понизить темпы прогресса и вообще прикрутить у компьютеров мощность. Под эти разговоры провели пару законов, замахнулись на финансирование и безналоговое существование наших компаний. Потом, конечно, всплыли уши забугорных конкурентов, которые хотели иметь больше экологически чистых потребителей для сбыта своих товаров, но тогда что-то сделать было очень трудно. Самая поганая ситуация: когда противникам удается превратить людей в послушную толпу — на такую не действуют твои рациональные аргументы, и она не понимает рассуждений. Главный опять извернулся — умудрился заклинить часть шестеренок бюрократического механизма, и нашего института это дело практически не коснулось. Наверное, дал взятку, сотворил маленькую интригу. Не менее искусно прикинулся замаскированным зеленым, сочувствующим гуманистам, на каком-то митинге даже каялся, топтал последнюю модель процессора и прилюдно бил себя в грудь. Потом пропагандистский туман гуманистов слегка рассеялся, умные люди качнули маятник общественного настроения в другую сторону, прошли выборы, и все успокоились.
В остальном — обычный начальствующий субъект, с которым при хорошей работе вполне можно ужиться.
Прохожу в центральные корпуса, здесь всегда ставят лучшую технику, но плохо ремонтируют стены в коридорах. Местопребывание начальства — дело другое. Оно мало чем отличается от бункера: метрах в десяти книзу от уровня земли выстроены роскошные трехуровневые апартаменты. Не знаю, можно ли в них пережить ядерную войну, но террористам и шпионам добраться сюда будет чрезвычайно трудно.
Контрольный пост в кабинете директора оформлен в виде сказочного металлического дерева, оплетающего ветвями лутку. Ветви почти не шевелятся, но по тревоге могут спеленать входящего или качественно перегородить выход.
— А... Круглый, проходи, садись. — Среди редких недостатков Главного числится привычка именовать всех кличками, реже именами и не подавать руки абсолютно никому.
Кабинет у него, подлеца, шикарный! Без особой толкотни здесь разместятся полсотни человек. Пол залит полупрозрачным черным пластиком, так что кажется, будто идешь по черному туману. По стенам — аквариумы в рост человека. Их тогда оторвали, или обменяли, или купили по бартеру у космонавтов — идеально сбалансированная экология. Рыбки жрут водоросли, исправно размножаются и умирают. Водоросли растут ровно в том количестве, что им позволяют рыбки и освещение. Породы рыбок — самые разнообразные, есть даже разъевшийся почти до невероятных размеров карась. Все прекрасно и замечательно, вот только в одном аквариуме год назад что-то нарушилось, и сейчас там лунный ландшафт. Аристарх велел все оставить как есть: держать перед глазами напоминание о бренности мира и близости неудачи полезно для любого начальства.
Потолок — звездное небо, которое вертится раза в три быстрее, чем настоящее. Вдобавок звезды не соблюдают стройного порядка созвездий, а собираются посплетничать то в одном, то в другом углу. Бывает, что выстраиваются в шуточную фразу, один раз даже образовался анекдот. Но нам особо некогда разглядывать этот аттракцион.
Не одни мы такие умные: «фальшборт» применяют почти все, и многие уже научились с этим бороться. Кого-нибудь из новоявленных «гениев» начинают усиленно приглашать на семинары и симпозиумы, иногда так зазывают все бюро. Бесконечно прятать людей в шарашках невозможно, не то время, рано или поздно кто-то из «фальшбортников» оказывается на виду. Там его по всем канонам детективного жанра пытаются раскрутить, вызвать на откровенность, уличить в плагиате. Хотя молчать как рыба в прямых интересах «изобретателя», за всеми не уследишь — что-то время от времени всплывает. Слава и лесть губительно действуют на молодые умы. Так мы чуть не потеряли «лабораторию» Ежилецкого. Пока скандалы удается душить в зародыше, но сейчас все больше вырабатывается привычка применять «фальшборты» против программистов-одиночек и изобретателей-энтузиастов. Эти по крайней мере не могут даже затеять длинного и дорогого судебного процесса, если только не успеют продать свои находки другому центру.
Второй метод, значительно более старый и почтенный: переманивание на свою сторону отдельных «светлых голов». Увы, тоже показал себя малоэффективным. Это все равно что воровать шестеренки из хронометра или колеса у велосипеда. Даже если украсть корпус часов, но забыть об их содержимом, время он показывать не будет, а на одном колесе, пусть и с педалями, далеко не уедешь. На свою сторону надо переманивать целые команды, по возможности с оборудованием. Так переманили группу сингапурцев, соблазнив их поместьями в десятки гектаров. Что самое смешное — в этих поместьях они почти и не бывают, сидят за работой.
Дело это до крайности хлопотное, сложное, дорогое, может не дать немедленных результатов. Как дрожжи могут не поднять плохое тесто, так даже целая команда иногда оказывается выведенной из русла технического процесса и превращается в дорогостоящее украшение: как наши же эмигранты, к тому времени натурализовавшиеся англичане, выкупленные обратно за чудовищные деньги, побарахтавшись без особого успеха два года, вернулись на Туманный Альбион. Не нищими, но большую часть миллионов у них отобрали. Да и вообще иностранные специалисты это почти всегда пятое колесо в телеге — устойчивость есть, скорости нет. Так было и с наемными офицерами в армии при Петре, и с заезжими авиаконструкторами при нэпе.
Другое дело, когда идет гонка «ноздря в ноздрю», когда к украденной информации другая команда все равно придет, через неделю или через месяц. Тогда доказать, что открытие «чье-то», нереально даже теоретически, в ход идет все содержимое арсеналов, забывают об этике и морали и очень мало смотрят на закон. Но такие ситуации не то чтобы редки, а очень быстротечны. Недели, иногда дни, еще реже месяцы — и одна из групп либо отстает, либо информация обнародуется, и появляется ее владелец. Тогда ее надо либо покупать, либо использовать нелегально, а после того, как за подобные авантюры Южная Корея поплатилась информационными санкциями и десятой частью своего годового дохода, всякое государство и любые легальные организации с такими вещами чрезвычайно осторожны.
В итоге единственный способ нелегальную информацию использовать массово и при этом не наживать проблем, это иметь собственные мощные институты, которые как жернова переработают любую попавшую к ним идею до полной неузнаваемости.
Опять-таки содержать такие учреждения не так просто. Если жить на одном ворованном, это вылезет наружу меньше чем через год: когда одни и те же люди осваивают украденные знания и «двигают» вперед отрасль, это неизбежно. Законы Паркинсона неумолимы: кто-то чуть-чуть поленится, кто-то недосмотрит, кто-то заболеет. Дело может дойти до того, что будут забывать стирать клейма с процессоров и вымарывать авторские коды из программ. Сколько после этого по судам ни говори, что находка твоя, тебе уже не поверят. Страна-напарница Южной Кореи, та самая, что увлекается идеями чучхе, тому подтверждение: ну изобрел Чо Со Пин, твердый коммунист, новую компоновку процессоров, ну украл сеульский «Квантиниум» эту радость, дальше-то что? Подавать в суд оказалось бесполезно — все равно проиграешь. Слишком много воровать — плохо для репутации: тебя не признают автором твоей же идеи.
Если головной институт выдает на-гора исключительно свои разработки, а экспроприированное переваривает подчиненная ему структура, также неизбежно отставание от прогресса и выпадение из общего потока. Начальство только-только разбирается с одной моделью, едва успевает освоиться с новой скоростью вычислений, как ребята из подчиненного отдела уже склепали что-то более скоростное, более функциональное. Выходит, свои разработки надо на свалку? Премия мимо носа и выговор в личное дело. Да кто на это согласится? Дураков нет. И хорошо, если работу подчиненных на второстепенном участке в дело пустят или в угол задвинут, а могут и в музей поставить, слишком прыткий отдел вообще разогнать. Прецедентов навалом. Так года три назад рухнул Минский институт, а еще за год до этого — Пражский, их начальство изображало слишком большую честность, пыталось доказать чуть ли не национальную самобытность в конструкции машин. Итог: вульгарное банкротство, и это при мощнейшей поддержке государства! Тамошним властям пришлось разгонять учреждения, выжигать под корень всю документацию, дезинфицировать помещения и начинать все по-новой. Грустно.
Поэтому параллельно работают три, а то и четыре независимые структуры (смотря по средствам). И только одна из них перерабатывает то, что удастся извлечь у конкурентов, попутно пытаясь срастить получившиеся конструкции с результатами работы других.
Самым пикантным во всей этой конструкции есть то, что почти все институты, академии, университеты, колледжи, лаборатории мира, которые работают над переводом сознания человека в машину, считаются заключившими Братиславский пакт о ненападении и внешне придерживаются правил дипломатической благопристойности. Есть и организация ОРКСО ОРКСО — Организация по Рассмотрению Коллективного Судопроизводства Объединенная (каждый институт дает собственные расшифровки аббревиатуры, но ее первое значение уже никого не интересует, все привыкли).], вроде МАГАТЭ, которая должна решать споры, улаживать затруднения, оформлять свидетельства в судах, дела с санкциями разбирать. Но слишком велика ставка: это все равно что во времена холодной войны учредить организацию, ведающую распределением патентов на изготовление водородной бомбы, — будет много энтузиазма, но мало пользы. Поэтому организации хватают друг у друга информацию, как голодные птенцы корм в гнезде орла. И до смертоубийства не доходит только потому, что орлица-мамочка, эта самая ОРКСО, самых горластых и клювастых от слабых оттаскивает. Помогает мало — те все равно из гнезда выпадают.
Такая незатейливая работа по перевариванию экспроприированного знания и есть наше основное занятие. Тысячи абсолютно легальных, сотни полулегальных и десятки явно незаконных сообщений перелицовываются в чреве института до полной неузнаваемости. В основном мы пробиваемся рационализацией, мелкими усовершенствованиями и доработками, но можем и чисто свои разработки гнать — иногда, если уж очень прижмут, это приходится делать. На-гора выдаются конструкции компьютеров все более мощных и совершенных, но еще не могущих приютить человеческий разум.
Компьютеры, к сожалению, еще полбеды. В успешном исходе мероприятия с этой точки зрения ни у кого вопросов нет: мощность исправно повышается, быстродействие постоянно нарастает, надежность неизменно увеличивается. Все прекрасно, перспективы здесь могут быть только самые радужные. На программное обеспечение тоже нельзя пожаловаться — математики не могут собой налюбоваться, каждую минуту создается что-то новое, и посторонние уже сколько лет не могут ничего там понять, а только от удивления рты расстегивают. Тысячи программ готовы описать поведение человека в целом и каждого его нейрона в частности.
Нейробиология и психология — дело другое. Если информацию удается извлечь из мозга, с ее использованием проблем не возникает, но вот само извлечение — проблема из проблем. Вариантов программ и конструкций может быть сколько угодно, но разум, душа у каждого человека уникальны, неудачи при переносе быть не должно.
А мы до сих пор до конца не разобрались с человеческим мышлением. С мартышками уже получается, а вот по шимпанзе дело темное — что-то не выходит. Физическое бессмертие вещь хорошая, но никому не хочется превращаться в сложную компьютерную игрушку. Надо оставаться личностью, а не стать марионеткой.
Совсем хорошо знать, что процесс перенесения не будет уникальным, а еще лучше, если он будет обратимым. Если случится что с машиной — неплохо было бы стать человеком обратно. То есть мозги в процессе сканирования желательно не поджаривать коротковолновым излучением и не разрезать на кусочки. Все это требует тонкой, адовой работы, любая проблема тянет за собой сотни открытий. Одно умение снять эмоциональную картинку с нервной системы и не покалечить ее при этом потянуло на два десятка премий самой разнообразной величины. К полному снятию информации тоже идут, но так медленно, что их хочется подталкивать уколами ножа в спину. Отдел «душеведения» у нас сравнительно маленький, позаимствовать удается не так много, основные работы по внешним данным ведут институты в Москве, хотя у них хватает собственных выдумок, хороших проектов и запатентованных изобретений.
Таков причинный каркас нашего заведения, те желания и требования, что движут нами. Внешне институт тоже весьма интересное зрелище. Мы непрерывно строимся: постоянно пробиваются дополнительные тоннели, углубляются подвалы, пристраиваются корпуса. Но также неумолимо, как идет стройка, большой ремонт обходит уже построенное стороной. Когда поставят строительных роботов, защищенных от шпионажа, как уже поставили уборщиков, все будет отремонтировано, а пока на центральных корпусах, несмотря на весь наведенный глянец, лежит тень легкого увядания.
Институтское хозяйство довольно обширно. Поселок, в котором живет дирекция и основные специалисты, — самый отдаленный из его объектов. Полторы сотни двух-, иногда трехэтажных домиков утопают в садах и довольно комфортно умещаются внутри периметра ограды. Там же имеется магазинчик, какое-то подобие клуба, маленькая школа и универсальный храм. И клуб, и храм — выдумки психологов. Место отдыха у нас шикарное, с росписью и мозаиками, отличной мебелью и первосортным набором выпивки. Основной зал полуподвальный — там обычно пристойно отмечают маленькие компании по своим частным поводам и почти все верхнее звено по случаю больших общих успехов. На втором этаже — кабинеты поменьше, для всенощных гулянок тех же маленьких компаний. Универсальный храм — штучка еще позабористей. У нас сложные, тяжелые отношения с церковью. Трудно быть верующим человеком, если ты пытаешься создать душу в переплетении схем, лишить бога монополии на определение твоей загробной судьбы и вообще лезешь в новые творцы мироздания. Смирения при этом как-то убавляется, и вообще почтения к традициям у нас очень мало. Но совсем без религии не получается — у многих по домам целые иконостасы и золотообрезные Библии. У других — такие же Кораны, Веды и прочие сочинения. Никто этому не мешает, не поощряет. Чтобы никакая отдельная компания служителей культа не приобрела влияния большего, чем остальные, чтоб, не дай бог, не начала совать, куда не просят, пахнущие ладаном персты, храм сделали наподобие переходящего знамени — каждая конфессия по своим праздникам там шаманила, потом звучал сигнал очистить помещение, и храм освящался товарищами в других костюмах. Как ни странно, этого оказалось достаточно — традиционные церкви не слишком любят виртуальность, потому крестный ход или религиозный диспут по ту сторону дисплея невозможны, а от сект безопасники всегда могут избавиться.
В остальном у нас обычный закрытый поселок умеренной комфортности. А что далековато — так ближе к институту выкупать такую площадь земли не могли позволить себе даже мы.
Зато наскребли денег на выкуп нескольких девятнадцатиэтажек — в одной из них я когда-то обретался, — стоят они в трех шагах от основных корпусов, и сейчас там живут почти все остальные работники заведения. Замкнутый квадрат зданий зеленовато-белого цвета, километр в поперечнике, с похожим набором учреждений внутри. Школа только побольше, кабак и церковь присутствуют в нескольких вариантах, горсть магазинчиков, лавочек и даже маленький стадион. Эдакий микрорайончик, вроде бы и не окруженный колючей проволокой, а только хилым на вид заборчиком, но попасть туда — не слишком простая задача. Пропускного режима, как в поселке, нет, вот только гостей приводить к себе не рекомендуется. Если же все-таки приглашают (совсем изолировать почти три тысячи человек посреди города невозможно), на глаза им никто лезть не будет, но без лишнего привлечения внимания их прощупают и просветят лучше всякого рентгена. Плюс к этому, как влажная уборка на заводах, непрерывно идет поиск шпионских сюрпризов, патрулирование нашими маленькими ползучими и летающими роботами. В итоге получилось что-то вроде пограничной территории — мы там все охраняем, но маленькие секреты иногда воруют.
Сами корпуса тоже занятны. Десяток не слишком высоких, остроконечных башен в точеном высокотехнологичном стиле кольцом окружают три сероватых, еще советских здания первой застройки, как молодые и гордые часовые несут вахту около престарелых, не слишком опасных, но известных заключенных. Впечатление усиливается прозрачными галереями и причудливыми флигелями, которые будто цепкие сильные руки опоясывают институт и не дают пройти к центральным корпусам. Стекло, пластик, металл, бетон. Строгая и со вкусом выполненная постройка в темных тонах. Вокруг — небольшой полусквер-полупарк в хвойных зарослях, имитирующий то ли северную тайгу, то ли крымские леса, с настоящими маренами, привезенными сюда черт знает на какие деньги, и кипарисами, которые приходится закорачивать в пленку каждую осень. Подъездная дорожка через него в одном месте, что иногда доставляет неудобства, хотя наверняка найдутся и подземные переходы, и перелазы, и вертолетная площадка на крыше никуда не денется.
Есть у нас еще периферия — сколько-то объектов, точек, заимок и ухоронок. Горстка подшефных производств и мастерских, в основном заготовки под. «фальшборты», которые любят показывать проверяющим. Есть даже база отдыха у Черного моря и, по слухам, охотничьи домики в тайге. Проверяющие наверняка не обходят стороной и эти места.
По самой известной байке, устроили очередному ревизору охоту на кабанов. А вместо загонщиков поставили киноидных роботов с гудками. Только аккумуляторы подзарядить им забыли. И вот когда хромированные псины уже почти выгнали несколько семей парнокопытных на номера, когда щетинистые спины уже проглядывали сквозь заросли — звук лая куда-то делся. Кабаны хоть и звери, соображать могут и на ружья идут только от страха. Естественно, они повернулись к охотникам окороками и рассеялись в подлеске, помахивая хвостиками. Так ревизор от злобы взял ружьишко наперевес, не поленился пройтись и лично расстрелял всех киноидных роботов, половину патронташа извел. После чего велел все мясные запасы, что в кладовке лесничества найдутся, жарить на их простреленных корпусах. Долго потом хвастался, что дичи по весу на той охоте он добыл больше всех, и гроздь объективов с их голов над своим камином повесил. Что тут правда — неизвестно.
Но в основном непрофильное хозяйство принадлежит безопасникам, а они на свою территорию мало кого пускают. К тому же раз мы имеем отношение к государству, чем Дальше от головной конторы, тем неопределенней имущественные права. Сегодня мы этим объектом владеем, а завтpa, из-за нашей нерентабельности, его другому институту отдадут. Бывает, пограничное состояние месяцами тянется, и кто тем домом отдыха или мастерской распоряжается, сам черт не ведает. Другая популярная история, более достоверная, поскольку я отдаленно принимал в ней участие, гласит, что особо не повезло маленькому цеху в Сергиевом Посаде. Его передали в такое двойное подчинение одновременно нам и Колледжу Специализированной Автоматики. Одновременно пришли большие задания на исполнение одного и того же товара, каких-то пластиковых корпусов. Ужасная глупость были эти корпуса мониторов, кажется, кто-то в Малайзии не успел их запатентовать, и «фальшборты» перехватывали разработку. По этой причине характеристики у них были как у двух банкнот — различались почитай только номера.
Каждая сторона исправно поставляла материал, давала деньги и присылала транспорт за готовым продуктом, попутно запрещая работать на заказ конкурента. Директор цеха, не будь дураком, стриг двойные комиссионные, изображая подчинение и тем, и другим. Только перевел коллектив на двухсменный график. Непонятно, на что он надеялся, наверное, на взятки, но вывели его на чистую воду спустя неделю. Обиделись, на этой почве слегка помирились между собой, договорились. А потом, как раз после окончания исполнения заказа, был совместный аккуратный рейд двух заинтересованных сторон на этот мини-заводик. Для того чтобы не вводить друг друга во искушение, мы и Колледж растащили основные фонды по другим точкам, ни одного станка не пропустили, всю проводку из стен повыковыривали. На месте остался только фундамент, каркас цеха и уволенный коллектив. Директор ко времени окончания раскулачивания своего предприятия парился в местах не столь отдаленных. Так что периферия — дело темное и запутанное.
Вот так и работаем. Каждое утро через проходные пропускают тысячи людей — ночная смена, девная смена. Их всех обрабатывают на предмет соблюдения секретности, они исполняют свои обязанности и возвращаются домой. Это почти термитник, непрерывно растущий по периметру и почти не обновляемый в центре, жужжащее и пульсирующее сердце. Это масса человеческого труда, старания и надежды, воплощенная в казенном учреждении.
Глава 3
Гадость, о приближении которой нам столь долго говорили...
25 мая 2024 года
Сколько ни называй головастика рыбой, он все равно станет лягушкой.
Японская пословица
Пора к шефу. Личный разговор с начальством почти никогда не бывает приятен. Или от тебя что-то требуют, или ты чего-нибудь просишь. В такой ситуации начальство всегда найдет способ показать свое служебное превосходство. По отвлеченным вопросам оно с подчиненными не контактирует.
Когда ты пешком идешь по коридорам, галереям, переходам — неизбежно думаешь о быстротечности жизни, ведь так недавно все начиналось, мы шли вперед с таким энтузиазмом и в каком болоте отсиживаемся сейчас, потеряли темп. Как нас захлестывает рутина. Но так же неизбежно мысли выезжают на очередную встречу. Умение отчитаться за каждый бит в своем хозяйстве — вещь полезная, и коленки не дрожат, когда к этому нет повода. Наверное, все-таки будет очередная выдумка начальства, директор нас очередной раз чем-то загрузит.
Кто такой технический директор, Главный? Кутайцев Аристарх Осипович. Мастодонт. Грузноватый, высокий, сутулый и длиннорукий человек с ежиком седых волос. Один из основателей нашего маленького заведения. Живое доказательство того, что даже патриарх на седьмом десятке лет может жонглировать тысячами имен и вести интриги в старовизантийском стиле. В стране, а может, и в Европе он один из самых верных кандидатов на иное состояние духа в случае успеха нашего предприятия.
Его нельзя назвать ни слишком жестким, ни слишком прямолинейным, ни слишком хитрым. Он просто делает все, чтобы знать ситуацию на два шага вперед, а если кто-то ухитряется повторить этот трюк, он уже знает будущее на три шага. В принципе ему тяжелее, чем всем нам: приходится держать оборону не только снизу, но и сверху — от излишне нервных политиков и чересчур жадных чиновников. А бюрократия плоха тем, что иногда в упор не видит самых лучших достижений, играть с ней надо немного по другим правилам.
Он пережил на своем месте две радикальные кадровые перетасовки, когда трясло всю отрасль добычи бессмертия — в 18-м и 22-м. Первый раз всплыло какое-то воровство, крупное и широко организованное. Такое всплывало регулярно и в других местах, но тогда политикам потребовалось продемонстрировать свою власть. Самое для многих обидное, это была даже не предвыборная кампания, а какая-то ссора между силовыми министерствами, когда каждое из них старалось доказать, что из-под носа соперника смогли украсть больше. Тогда полетел наш министр Авдеев, который и начал Гонку в России, десятки людей вышибли в отставку, сотням пришлось уходить самим. Аристарх остался, удачно прикинувшись бессребреником, фанатиком науки, начисто забывшим о собственных финансах. Где-то он был прав, семьи у него нет, о вилле в тропиках тоже слухов не ходит, но только кто занимается таким делом без финансового жирового запаса?
В 22-м были первые серьезные конфликты с гуманистической партией. Эти ребята долго и безуспешно раскачивали общественное мнение, но в те месяцы у них получилось — только прошли увольнения брокеров, были серьезные проблемы с дворниками и художниками. Выборы тогда опять случились совсем некстати: эти крикуны в хорошо пошитых костюмах запричитали о вытеснении человека со своих рабочих мест, заохали и заголосили, что хорошо бы понизить темпы прогресса и вообще прикрутить у компьютеров мощность. Под эти разговоры провели пару законов, замахнулись на финансирование и безналоговое существование наших компаний. Потом, конечно, всплыли уши забугорных конкурентов, которые хотели иметь больше экологически чистых потребителей для сбыта своих товаров, но тогда что-то сделать было очень трудно. Самая поганая ситуация: когда противникам удается превратить людей в послушную толпу — на такую не действуют твои рациональные аргументы, и она не понимает рассуждений. Главный опять извернулся — умудрился заклинить часть шестеренок бюрократического механизма, и нашего института это дело практически не коснулось. Наверное, дал взятку, сотворил маленькую интригу. Не менее искусно прикинулся замаскированным зеленым, сочувствующим гуманистам, на каком-то митинге даже каялся, топтал последнюю модель процессора и прилюдно бил себя в грудь. Потом пропагандистский туман гуманистов слегка рассеялся, умные люди качнули маятник общественного настроения в другую сторону, прошли выборы, и все успокоились.
В остальном — обычный начальствующий субъект, с которым при хорошей работе вполне можно ужиться.
Прохожу в центральные корпуса, здесь всегда ставят лучшую технику, но плохо ремонтируют стены в коридорах. Местопребывание начальства — дело другое. Оно мало чем отличается от бункера: метрах в десяти книзу от уровня земли выстроены роскошные трехуровневые апартаменты. Не знаю, можно ли в них пережить ядерную войну, но террористам и шпионам добраться сюда будет чрезвычайно трудно.
Контрольный пост в кабинете директора оформлен в виде сказочного металлического дерева, оплетающего ветвями лутку. Ветви почти не шевелятся, но по тревоге могут спеленать входящего или качественно перегородить выход.
— А... Круглый, проходи, садись. — Среди редких недостатков Главного числится привычка именовать всех кличками, реже именами и не подавать руки абсолютно никому.
Кабинет у него, подлеца, шикарный! Без особой толкотни здесь разместятся полсотни человек. Пол залит полупрозрачным черным пластиком, так что кажется, будто идешь по черному туману. По стенам — аквариумы в рост человека. Их тогда оторвали, или обменяли, или купили по бартеру у космонавтов — идеально сбалансированная экология. Рыбки жрут водоросли, исправно размножаются и умирают. Водоросли растут ровно в том количестве, что им позволяют рыбки и освещение. Породы рыбок — самые разнообразные, есть даже разъевшийся почти до невероятных размеров карась. Все прекрасно и замечательно, вот только в одном аквариуме год назад что-то нарушилось, и сейчас там лунный ландшафт. Аристарх велел все оставить как есть: держать перед глазами напоминание о бренности мира и близости неудачи полезно для любого начальства.
Потолок — звездное небо, которое вертится раза в три быстрее, чем настоящее. Вдобавок звезды не соблюдают стройного порядка созвездий, а собираются посплетничать то в одном, то в другом углу. Бывает, что выстраиваются в шуточную фразу, один раз даже образовался анекдот. Но нам особо некогда разглядывать этот аттракцион.