Страница:
И Харченко смилостивился, объяснил:
– Ты мне билет давала, так вот – Мушков наш погиб, оказывается. И похоронен. Только я думаю, жив он.
Харченко не боялся раскрыть тайну, он придерживался методики, которая предполагает прямое психологическое воздействие на вероятного преступника – давить информацией. Дескать, я все знаю, и тебе от меня не уйти!
Он внимательно смотрел в глаза Гоши.
Глаза оставались безмятежны.
– Ты что ж думаешь, – спросила Татьяна, – он и есть этот Мушков?
– Предполагаю.
– Имя-отчество как?
– Дмитрий Георгиевич.
– А он Гоша.
– Кто сказал, что Гоша? Он сам сказал? Значит так, гражданин, – официально обратился лейтенант к Гоше, – брать я вас пока не буду. Мы кого попало не берем. Да и не хочу, чтобы надо мной смеялись, если ты вдруг почему-то все-таки не Мушков. Но учти – ты у меня под контролем. Любой твой шаг может тебя выдать! Понял? У меня в районе три нераскрытых ограбления и два убийства. Если будешь себя вести неправильно, я их сразу раскрою!
И Харченко, исполнив долг, встал, не попросив даже чая.
– А кто он был, этот Мушков? – спросила Татьяна.
– Бандит-рецидивист, – ответил Харченко.
– Круто! – восторженно завопил Толик, зная по кино и телевизору, что бандит-рецидивист – профессия приключенческая, опасная, денежная, следовательно хорошая.
– Заткнись! – одернул его Костя, понимавший в жизни побольше брата.
А разговор этот слышала, копаясь в своем саду, Эмма Петровна Обходимова. Она совершенно случайно оказалась около забора в это время и даже кое-что видела сквозь щель, которая, опять-таки случайно, оказалась прямо перед ее глазами.
34
Часть 2
1
2
3
4
5
6
7
8
– Ты мне билет давала, так вот – Мушков наш погиб, оказывается. И похоронен. Только я думаю, жив он.
Харченко не боялся раскрыть тайну, он придерживался методики, которая предполагает прямое психологическое воздействие на вероятного преступника – давить информацией. Дескать, я все знаю, и тебе от меня не уйти!
Он внимательно смотрел в глаза Гоши.
Глаза оставались безмятежны.
– Ты что ж думаешь, – спросила Татьяна, – он и есть этот Мушков?
– Предполагаю.
– Имя-отчество как?
– Дмитрий Георгиевич.
– А он Гоша.
– Кто сказал, что Гоша? Он сам сказал? Значит так, гражданин, – официально обратился лейтенант к Гоше, – брать я вас пока не буду. Мы кого попало не берем. Да и не хочу, чтобы надо мной смеялись, если ты вдруг почему-то все-таки не Мушков. Но учти – ты у меня под контролем. Любой твой шаг может тебя выдать! Понял? У меня в районе три нераскрытых ограбления и два убийства. Если будешь себя вести неправильно, я их сразу раскрою!
И Харченко, исполнив долг, встал, не попросив даже чая.
– А кто он был, этот Мушков? – спросила Татьяна.
– Бандит-рецидивист, – ответил Харченко.
– Круто! – восторженно завопил Толик, зная по кино и телевизору, что бандит-рецидивист – профессия приключенческая, опасная, денежная, следовательно хорошая.
– Заткнись! – одернул его Костя, понимавший в жизни побольше брата.
А разговор этот слышала, копаясь в своем саду, Эмма Петровна Обходимова. Она совершенно случайно оказалась около забора в это время и даже кое-что видела сквозь щель, которая, опять-таки случайно, оказалась прямо перед ее глазами.
34
Утром Гоша внес на кухню два ведра с водой, чтобы согреть их на плите для стирки: водопровода в доме не было, пользовались колонкой на улице. Попросил зажечь газ Толика. Сам он чурался огня, особенно открытого, не подходил близко. Татьяна считала: следствие пожара, в котором Гоша побывал.
Толик зажег газ.
В это время вошла Татьяна. Гоша, собиравшийся уже поставить ведра на горелки, в свете дня источавшие почти невидимое и не казавшееся опасным пламя, распрямился, чтобы поздороваться с нею. А Толик, смастерив бумажный самолет, пустил его, и тот спланировал на одну из горелок и вспыхнул. Татьяна охнула и смахнула самолет сковородником, и неосторожно: на футболку Гоши. Край футболки сразу же занялся огнем, но Гоша, вместо того, чтобы потушить, смотрел с ужасом и ничего не делал. Только отступал к стене, словно желая уйти от пламени – но как ты уйдешь от огня, который на тебе самом?
Татьяна схватила большое полотенце, накинула на Гошу, захлопала руками, потушила пламя.
А лицо Гоши покрылось потом, стало серым. Он сполз по стене и закрыл глаза.
– Не надо! – закричал испуганный Толик.
Татьяна, вглядываясь в лицо Гоши, стала трясти его за плечи:
– Ты что? Что с тобой, Гоша? Гоша!
Зачерпнула кружкой воды из ведра, плеснула Гоше в лицо.
Гоша открыл глаза. Лицо его медленно розовело.
– Господи, Гоша, как ты меня напугал!
– Кто Гоша? – спросил Гоша. – А ты кто?
– Вот тебе раз! Опять, что ли, память потерял? – удивилась Татьяна.
Толик зажег газ.
В это время вошла Татьяна. Гоша, собиравшийся уже поставить ведра на горелки, в свете дня источавшие почти невидимое и не казавшееся опасным пламя, распрямился, чтобы поздороваться с нею. А Толик, смастерив бумажный самолет, пустил его, и тот спланировал на одну из горелок и вспыхнул. Татьяна охнула и смахнула самолет сковородником, и неосторожно: на футболку Гоши. Край футболки сразу же занялся огнем, но Гоша, вместо того, чтобы потушить, смотрел с ужасом и ничего не делал. Только отступал к стене, словно желая уйти от пламени – но как ты уйдешь от огня, который на тебе самом?
Татьяна схватила большое полотенце, накинула на Гошу, захлопала руками, потушила пламя.
А лицо Гоши покрылось потом, стало серым. Он сполз по стене и закрыл глаза.
– Не надо! – закричал испуганный Толик.
Татьяна, вглядываясь в лицо Гоши, стала трясти его за плечи:
– Ты что? Что с тобой, Гоша? Гоша!
Зачерпнула кружкой воды из ведра, плеснула Гоше в лицо.
Гоша открыл глаза. Лицо его медленно розовело.
– Господи, Гоша, как ты меня напугал!
– Кто Гоша? – спросил Гоша. – А ты кто?
– Вот тебе раз! Опять, что ли, память потерял? – удивилась Татьяна.
Часть 2
1
Да, Гоша опять потерял память.
Татьяна указывала ему на Толика, на Костю, который, поздно проснувшись, умывался у рукомойника:
– Их ты помнишь? Как на машине с ними катался?
– Нет.
– А машину-то помнишь вообще? Как ее ремонтировал?
– Нет.
– А как в теплице работал?
– Нет.
– Плохо дело, – вздохнула Татьяна. – А как попал сюда – помнишь?
– Не помню! Женщина, в чем дело вообще? Где я?
Толик спросил:
– Мам, чего это с ним? Был нормальный, а теперь…
– Нечего тебе тут, иди гуляй! – вместо ответа прогнала его Татьяна. – И ты тоже! – услала и Костю.
И объяснила Гоше:
– Ты ночью пришел. Совсем ничего не помнил. Вид был такой, будто с пожара. Потом начал понемногу приходить в себя. А только что огня испугался, в обморок упал. И опять ничего не помнишь.
– То есть я тут жил, что ли?
– Жил.
– А до этого?
– Не знаю.
– Нет, но как это? Я же помню, что… – Гоша посмотрел в зеркало. – Помню, что мужчина, лет сорок мне примерно. И… И все… Нет, стой, стой! – волновался он. – Как же это? Страна какая? Россия, помню! Город? Я точно в городе жил… Не помню… Год? Помню! – обрадовался он (правда, схитрил, посмотрел на календарь, висевший на стене). – А зовут меня как?
– Гоша, – сказала Татьяна.
– Почему?
– Я по-разному называла, ты отозвался на Гошу.
– Да нет, вряд ли.
– Надо же тебя как-то звать. Не Тузик же.
– Виктор, Леонид, Евгений, Роберт, Антон, – перебирал Гоша. – Не помню. Ладно, пусть пока Гоша, – согласился он без удовольствия. – А профессия у меня какая?
И он долго еще задавал вопросы себе и Татьяне, не находя и не получая ответов. И сказал:
– Так. Одно из двух: или мне надо в милицию, чтобы разыскали, кто я, или к врачу.
– Милиция тут уже была.
– И что?
– У тебя билет на самолет нашли с фамилией. Мушков.
– Мушков? Не помню. И что?
– Будто бы этот Мушков помер, а был бандит-рецидивист.
– Тогда в милицию не надо! – тут же решил Гоша. – А то окажешься, действительно, в каком-нибудь уголовном розыске.
– Ты, значит, помнишь, что такое уголовный розыск? – спросила Татьяна, все больше грустнея.
– Да все я помню, кроме себя!
Татьяна указывала ему на Толика, на Костю, который, поздно проснувшись, умывался у рукомойника:
– Их ты помнишь? Как на машине с ними катался?
– Нет.
– А машину-то помнишь вообще? Как ее ремонтировал?
– Нет.
– А как в теплице работал?
– Нет.
– Плохо дело, – вздохнула Татьяна. – А как попал сюда – помнишь?
– Не помню! Женщина, в чем дело вообще? Где я?
Толик спросил:
– Мам, чего это с ним? Был нормальный, а теперь…
– Нечего тебе тут, иди гуляй! – вместо ответа прогнала его Татьяна. – И ты тоже! – услала и Костю.
И объяснила Гоше:
– Ты ночью пришел. Совсем ничего не помнил. Вид был такой, будто с пожара. Потом начал понемногу приходить в себя. А только что огня испугался, в обморок упал. И опять ничего не помнишь.
– То есть я тут жил, что ли?
– Жил.
– А до этого?
– Не знаю.
– Нет, но как это? Я же помню, что… – Гоша посмотрел в зеркало. – Помню, что мужчина, лет сорок мне примерно. И… И все… Нет, стой, стой! – волновался он. – Как же это? Страна какая? Россия, помню! Город? Я точно в городе жил… Не помню… Год? Помню! – обрадовался он (правда, схитрил, посмотрел на календарь, висевший на стене). – А зовут меня как?
– Гоша, – сказала Татьяна.
– Почему?
– Я по-разному называла, ты отозвался на Гошу.
– Да нет, вряд ли.
– Надо же тебя как-то звать. Не Тузик же.
– Виктор, Леонид, Евгений, Роберт, Антон, – перебирал Гоша. – Не помню. Ладно, пусть пока Гоша, – согласился он без удовольствия. – А профессия у меня какая?
И он долго еще задавал вопросы себе и Татьяне, не находя и не получая ответов. И сказал:
– Так. Одно из двух: или мне надо в милицию, чтобы разыскали, кто я, или к врачу.
– Милиция тут уже была.
– И что?
– У тебя билет на самолет нашли с фамилией. Мушков.
– Мушков? Не помню. И что?
– Будто бы этот Мушков помер, а был бандит-рецидивист.
– Тогда в милицию не надо! – тут же решил Гоша. – А то окажешься, действительно, в каком-нибудь уголовном розыске.
– Ты, значит, помнишь, что такое уголовный розыск? – спросила Татьяна, все больше грустнея.
– Да все я помню, кроме себя!
2
Это было именно так: Татьяна вела его по городу в центральную поликлинику, и Гоша все понимал. Про людей, про машины, про магазины, про то, какие в обществе отношения. Увидел плакат с портретом президента – узнал президента. Увидел афишу возле кинотеатра с фигурой актрисы Анжелины Джоли – узнал Анжелину Джоли, причем одобрительно посмотрел на ее формы, следовательно, и в этом разбирался. Увидел рекламный щит с огромной пачкой сигарет и подписью «Минздравсоцразвития предупреждает…» – остановился.
– Что? – спросила Татьяна.
– Вспомнил! Думаю – чего же я хочу? Курить хочу! Очень!
– Ну, хочешь так хочешь…
Татьяна подошла к ларьку, осмотрела пачки в витрине и цены.
– «Приму», пожалуйста.
– Извини, я такие не курю, – сказал Гоша. – И назвал другие сигареты, иностранные; уточнять не буду во избежание рекламы, а если при этом не побоялся назвать «Приму», то причина простая: курение несомненно вредно, но я всегда рад возможности поддержать отечественного производителя.
Поддержала его и Татьяна, сказав Гоше:
– Обойдешься, дорогие слишком!
И купила хоть и не «Приму», сигареты с фильтром, а все ж намного дешевле тех, на какие указал Гоша, и, охотно сообщаю, отечественные.
– И пива бы бутылочку, – попросил Гоша вполне деликатно, понимая, что пока его судьба в руках этой женщины.
– Ага, конечно! К врачу идешь, забыл?
И они пошли дальше.
Татьяна посматривала на Гошу и удивлялась. Вроде и тот же – а другой. Если прежний Гоша был похож на ребенка, то этот… нет, не на мужчину пока еще в полном объеме, скорее на подростка. Движения какие-то угловатые, порывистые, поведение неровное – то говорит вежливо, спокойно, то начинает голос повышать ни с того ни с сего… Неустойчивый какой-то. Непредсказуемый. Поэтому она не меньше Гоши желала услышать, что скажет врач.
– Кстати, а какой врач тебе нужен? – спросила Татьяна.
– Ясно, что не терапевт. Невропатолог, наверно.
– Скорей психиатр.
– Я что, псих? Ты чего?! – закричал обиженно Гоша.
– Ты не псих. Но болезнь явно психическая.
– Да уж…
И Гоша вдруг захохотал, показывая пальцем на старика, который мчался к автобусу, подошедшему к остановке, но потерял тапок и метался: и тапка, хоть и драного, жаль, и автобус может уйти.
– Погоди! – кричал старик водителю, нелепо ковыляя то к тапку, то к автобусу.
– Чего ржешь? – спросила Татьяна. – Помог бы.
– С какой стати? – удивился Гоша. – Не будет в тапках по улице бегать!
И в словах его была несокрушимая (опять же подростковая какая-то) логика – которой, впрочем, наделено у нас и взрослое население.
– Что? – спросила Татьяна.
– Вспомнил! Думаю – чего же я хочу? Курить хочу! Очень!
– Ну, хочешь так хочешь…
Татьяна подошла к ларьку, осмотрела пачки в витрине и цены.
– «Приму», пожалуйста.
– Извини, я такие не курю, – сказал Гоша. – И назвал другие сигареты, иностранные; уточнять не буду во избежание рекламы, а если при этом не побоялся назвать «Приму», то причина простая: курение несомненно вредно, но я всегда рад возможности поддержать отечественного производителя.
Поддержала его и Татьяна, сказав Гоше:
– Обойдешься, дорогие слишком!
И купила хоть и не «Приму», сигареты с фильтром, а все ж намного дешевле тех, на какие указал Гоша, и, охотно сообщаю, отечественные.
– И пива бы бутылочку, – попросил Гоша вполне деликатно, понимая, что пока его судьба в руках этой женщины.
– Ага, конечно! К врачу идешь, забыл?
И они пошли дальше.
Татьяна посматривала на Гошу и удивлялась. Вроде и тот же – а другой. Если прежний Гоша был похож на ребенка, то этот… нет, не на мужчину пока еще в полном объеме, скорее на подростка. Движения какие-то угловатые, порывистые, поведение неровное – то говорит вежливо, спокойно, то начинает голос повышать ни с того ни с сего… Неустойчивый какой-то. Непредсказуемый. Поэтому она не меньше Гоши желала услышать, что скажет врач.
– Кстати, а какой врач тебе нужен? – спросила Татьяна.
– Ясно, что не терапевт. Невропатолог, наверно.
– Скорей психиатр.
– Я что, псих? Ты чего?! – закричал обиженно Гоша.
– Ты не псих. Но болезнь явно психическая.
– Да уж…
И Гоша вдруг захохотал, показывая пальцем на старика, который мчался к автобусу, подошедшему к остановке, но потерял тапок и метался: и тапка, хоть и драного, жаль, и автобус может уйти.
– Погоди! – кричал старик водителю, нелепо ковыляя то к тапку, то к автобусу.
– Чего ржешь? – спросила Татьяна. – Помог бы.
– С какой стати? – удивился Гоша. – Не будет в тапках по улице бегать!
И в словах его была несокрушимая (опять же подростковая какая-то) логика – которой, впрочем, наделено у нас и взрослое население.
3
Психиатр Всеволод Кобеницын оказался свободен. Летом у него вообще было мало работы: во-первых, сезонные обострения душевных недомоганий приходятся чаще на весну и осень, во-вторых, нет призывников, которых тоже весной и осенью приволакивают родители в надежде обнаружить у своих чад с помощью Кобеницына какие-либо отклонения и тем самым избавить от службы в армии. Пытались давать и взятки, но Кобеницын был неподкупен. Он вообще работал здесь временно, трудился над кандидатской диссертацией и мечтал устроиться в большую, серьезную клинику. Одно плохо: мало практического материала, мало интересных случаев. Поэтому пациент с ретроградной амнезией его заинтересовал сразу.
Выяснив, каковы симптомы, он начал объяснять Гоше и Татьяне:
– Поскольку налицо фактор шока, в данном случае – огня, можно надеяться на то, что это сработает еще раз.
– Огнем меня, что ли, напугать? – спросил Гоша.
– Не исключено.
– А если я не вспомню, а последнюю память потеряю?
– Возможно и это. До сих пор никто не знает, почему выключается и почему включается память. Но есть методики постепенного восстановления. Например: задавать вопросы. Задавать и задавать вопросы. И пробовать сделать то или это. Ориентироваться не на знание, потому что его нет, а на интуицию, на ощущения, на смутные образы. То есть – что нравится, что не нравится, что привлекает, что отталкивает, куда тянет, а что, наоборот, вызывает отвращение. Так постепенно может проясниться социальный статус, уровень интеллекта и так далее. Например, как вы думаете, есть у вас семья или нет?
Гоша задумался. Татьяна ждала ответа с не меньшим, чем психиатр, интересом.
– Нет, как-то не чувствую, – ответил Гоша.
– Вы человек физического труда? По ощущениям?
– Землю пахать не рвусь, – ответил Гоша.
– А в теплице работал, между прочим, – напомнила Татьяна.
– В бессознательном состоянии, – сказал Гоша.
– Уверенного ответа нет? – спросил Кобеницын. – Тогда надо пробовать.
– То есть физический труд? – уточнил Гоша без энтузиазма.
– В том числе. Все пробовать.
Выяснив, каковы симптомы, он начал объяснять Гоше и Татьяне:
– Поскольку налицо фактор шока, в данном случае – огня, можно надеяться на то, что это сработает еще раз.
– Огнем меня, что ли, напугать? – спросил Гоша.
– Не исключено.
– А если я не вспомню, а последнюю память потеряю?
– Возможно и это. До сих пор никто не знает, почему выключается и почему включается память. Но есть методики постепенного восстановления. Например: задавать вопросы. Задавать и задавать вопросы. И пробовать сделать то или это. Ориентироваться не на знание, потому что его нет, а на интуицию, на ощущения, на смутные образы. То есть – что нравится, что не нравится, что привлекает, что отталкивает, куда тянет, а что, наоборот, вызывает отвращение. Так постепенно может проясниться социальный статус, уровень интеллекта и так далее. Например, как вы думаете, есть у вас семья или нет?
Гоша задумался. Татьяна ждала ответа с не меньшим, чем психиатр, интересом.
– Нет, как-то не чувствую, – ответил Гоша.
– Вы человек физического труда? По ощущениям?
– Землю пахать не рвусь, – ответил Гоша.
– А в теплице работал, между прочим, – напомнила Татьяна.
– В бессознательном состоянии, – сказал Гоша.
– Уверенного ответа нет? – спросил Кобеницын. – Тогда надо пробовать.
– То есть физический труд? – уточнил Гоша без энтузиазма.
– В том числе. Все пробовать.
4
Гоша и Татьяна вышли из поликлиники в равной мере неудовлетворенные: Татьяна поняла, что прежнего Гошу, к которому она привыкла, уже не вернуть, а Гоша остался в неведении относительно себя.
Тут они столкнулись с Лидией – она заходила в поликлинику по каким-то своим мелким недомоганиям. Лидия чувствовала себя неловко перед Татьяной и заранее приготовила объяснение:
– Здравствуйте! – сказала она. – Таня, ты представляешь: увидела твоего с газом и подумала, что он в газе понимает, позвала к себе горелку посмотреть, я тебе рассказывала, помнишь, у меня там утекает, а он, оказывается, не соображает ничего. Вы бы сказали бы! – мягко укорила она Гошу.
– Я вас не знаю, девушка! – сказал ей Гоша с раздражением. Но тут же спохватился и добавил с неожиданной игривостью: – Но можем познакомиться!
– Ну, так тоже не надо! – оскорбилась Лидия. – Не знает он! Я вам ничего такого не сделала!
– А хотела? – улыбнулась Татьяна, которая ничуть не была в претензии на подругу: знала ее неисправимый характер. Да и не из-за кого в претензии быть.
– Ничего я не хотела! Сроду, Тань, ты обо мне что-то думаешь!
– Да ладно, не думаю я ничего!
Они разошлись вполне мирно.
– Кто это? – спросил Гоша.
– Подруга.
– Похоже, я ее знал?
– Знал.
– Предупредила бы, а то неудобно получилось. Женщина вообще-то симпатичная.
– Догони, – равнодушно предложила Татьяна.
– Делать мне больше нечего! Нет, в принципе можно. Но не сейчас.
Гоша насупленно шел по улице и бормотал:
– Статус, интеллектуальный уровень… То, что не дурак, это я чувствую. А статус… Не бедный я, надо думать.
– Почему это? – спросила Татьяна.
– А на машины смотрю, – показал Гоша, – и понимаю: дорогие и хорошие мне нравятся, а дешевые и плохие – нет.
– Дорогие и хорошие мне тоже нравятся, это еще ничего не значит.
– Тоже верно… А я совсем без денег был?
– Совсем.
Татьяна ответила легко и просто – была готова к этому вопросу. Если бы Гоша был прежним, она сказала бы: да, были деньги и есть, но давай-ка подождем их тратить, пока ты не вернешься в память. Теперешний же Гоша казался ей слишком ненадежным. Отдашь ему деньги – как бы беды не вышло.
Опасения ее, кстати, тут же подтвердились: по дороге встретился зал игровых автоматов со скучающим охранником у двери, и Гоша, остановившись, сказал:
– Тянет.
– Куда?
– Туда.
– Еще чего, последние деньги проигрывать!
– Доктор сказал: все надо проверять. А то не вспомню. Если тянет – почему тянет? Может, просто так, а может, не просто.
– Без проверки обойдемся, – сказала Татьяна. – Тянет – перетерпишь!
– И пива нельзя?
– Нельзя!
Тут они столкнулись с Лидией – она заходила в поликлинику по каким-то своим мелким недомоганиям. Лидия чувствовала себя неловко перед Татьяной и заранее приготовила объяснение:
– Здравствуйте! – сказала она. – Таня, ты представляешь: увидела твоего с газом и подумала, что он в газе понимает, позвала к себе горелку посмотреть, я тебе рассказывала, помнишь, у меня там утекает, а он, оказывается, не соображает ничего. Вы бы сказали бы! – мягко укорила она Гошу.
– Я вас не знаю, девушка! – сказал ей Гоша с раздражением. Но тут же спохватился и добавил с неожиданной игривостью: – Но можем познакомиться!
– Ну, так тоже не надо! – оскорбилась Лидия. – Не знает он! Я вам ничего такого не сделала!
– А хотела? – улыбнулась Татьяна, которая ничуть не была в претензии на подругу: знала ее неисправимый характер. Да и не из-за кого в претензии быть.
– Ничего я не хотела! Сроду, Тань, ты обо мне что-то думаешь!
– Да ладно, не думаю я ничего!
Они разошлись вполне мирно.
– Кто это? – спросил Гоша.
– Подруга.
– Похоже, я ее знал?
– Знал.
– Предупредила бы, а то неудобно получилось. Женщина вообще-то симпатичная.
– Догони, – равнодушно предложила Татьяна.
– Делать мне больше нечего! Нет, в принципе можно. Но не сейчас.
Гоша насупленно шел по улице и бормотал:
– Статус, интеллектуальный уровень… То, что не дурак, это я чувствую. А статус… Не бедный я, надо думать.
– Почему это? – спросила Татьяна.
– А на машины смотрю, – показал Гоша, – и понимаю: дорогие и хорошие мне нравятся, а дешевые и плохие – нет.
– Дорогие и хорошие мне тоже нравятся, это еще ничего не значит.
– Тоже верно… А я совсем без денег был?
– Совсем.
Татьяна ответила легко и просто – была готова к этому вопросу. Если бы Гоша был прежним, она сказала бы: да, были деньги и есть, но давай-ка подождем их тратить, пока ты не вернешься в память. Теперешний же Гоша казался ей слишком ненадежным. Отдашь ему деньги – как бы беды не вышло.
Опасения ее, кстати, тут же подтвердились: по дороге встретился зал игровых автоматов со скучающим охранником у двери, и Гоша, остановившись, сказал:
– Тянет.
– Куда?
– Туда.
– Еще чего, последние деньги проигрывать!
– Доктор сказал: все надо проверять. А то не вспомню. Если тянет – почему тянет? Может, просто так, а может, не просто.
– Без проверки обойдемся, – сказала Татьяна. – Тянет – перетерпишь!
– И пива нельзя?
– Нельзя!
5
Татьяна попробовала пристроить его к прежней работе в теплице. Но Гоша забыл все, чему научился, к цветам не проявил никакого интереса, на просьбу же Татьяны перенести ящики с рассадой, сказал:
– Доктор велел ориентироваться на то, что чувствуешь. Что привлекает, а что вызывает отвращение. Ящики таскать, сразу скажу, у меня вызывает отвращение полное.
– Да? А что привлекает? Жрать задаром? Я тебя все это время кормила, между прочим!
– А я не просил!… Слушай, не кричи, – сбавил Гоша. – Такая интересная женщина, а такая какая-то не мягкая. Ты пойми, я же хочу узнать, кто я. Но надо быть осторожным. Ты говоришь – ящики. А я, может, музыкант? Пианист или скрипач. Покалечу пальцы – и нет профессии! Понимаешь?
– Музыкант? Ладно.
Татьяна сходила в дом за гитарой, на которой в молодости немного играл Валерий, а потом и она сама потренькивала на досуге.
– На! Пробуй!
Гоша зажал пятерней лады, щипнул струны.
– Нет. Если и играю – не мой инструмент.
– Вижу я, какой у тебя инструмент!
– Какой? – хихикнул Гоша, бог весть что предположив.
– Язык!
– Татьяна, я понимаю твои эмоции, конечно, – обиделся Гоша. – Но если ты так, то я ведь могу и уйти!
– А тебя кто держит? Ты мне нужен, думаешь? Сокровище! Черт тебя знает, кто ты такой – работа у тебя отвращение вызывает, а покурить и пива выпить – с удовольствием! Наводит на мысли!
– Какие это мысли? А работу мы только физическую пробовали. Может, я… – Гоша помешкал, перебирая, – физик-атомщик, например? Или бизнес-менеджер! Или математик? Или вообще учитель в школе!
– Это вряд ли, – усомнилась Татьяна.
Но решили проверить: пошли в дом, и Гоша полистал учебники Толика и Кости.
– Понимаешь что-нибудь? – наблюдала Татьяна.
– А что тут не понять? Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов, – наизусть сказал Гоша.
– Это и я помню. А посложней что-нибудь? Только без подглядки.
– Ну… Битву при Калке помню. Правда, не помню, кто с кем и кто победил. Бородинское сражение – уже лучше, наши победили, хоть и отошли. Помню еще – хордовые.
– Это что?
– Что-то из биологии. Черви, что ли. Нет, много помню, – обнадежился Гоша. – Так дело пойдет!
Однако учебники отложил, умственной информацией явно не увлекся.
Ходил по двору, глядя вокруг, словно ждал; что-то ему намекнет и подскажет. Но мир этот был ему чужд и молчал.
– Доктор велел ориентироваться на то, что чувствуешь. Что привлекает, а что вызывает отвращение. Ящики таскать, сразу скажу, у меня вызывает отвращение полное.
– Да? А что привлекает? Жрать задаром? Я тебя все это время кормила, между прочим!
– А я не просил!… Слушай, не кричи, – сбавил Гоша. – Такая интересная женщина, а такая какая-то не мягкая. Ты пойми, я же хочу узнать, кто я. Но надо быть осторожным. Ты говоришь – ящики. А я, может, музыкант? Пианист или скрипач. Покалечу пальцы – и нет профессии! Понимаешь?
– Музыкант? Ладно.
Татьяна сходила в дом за гитарой, на которой в молодости немного играл Валерий, а потом и она сама потренькивала на досуге.
– На! Пробуй!
Гоша зажал пятерней лады, щипнул струны.
– Нет. Если и играю – не мой инструмент.
– Вижу я, какой у тебя инструмент!
– Какой? – хихикнул Гоша, бог весть что предположив.
– Язык!
– Татьяна, я понимаю твои эмоции, конечно, – обиделся Гоша. – Но если ты так, то я ведь могу и уйти!
– А тебя кто держит? Ты мне нужен, думаешь? Сокровище! Черт тебя знает, кто ты такой – работа у тебя отвращение вызывает, а покурить и пива выпить – с удовольствием! Наводит на мысли!
– Какие это мысли? А работу мы только физическую пробовали. Может, я… – Гоша помешкал, перебирая, – физик-атомщик, например? Или бизнес-менеджер! Или математик? Или вообще учитель в школе!
– Это вряд ли, – усомнилась Татьяна.
Но решили проверить: пошли в дом, и Гоша полистал учебники Толика и Кости.
– Понимаешь что-нибудь? – наблюдала Татьяна.
– А что тут не понять? Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов, – наизусть сказал Гоша.
– Это и я помню. А посложней что-нибудь? Только без подглядки.
– Ну… Битву при Калке помню. Правда, не помню, кто с кем и кто победил. Бородинское сражение – уже лучше, наши победили, хоть и отошли. Помню еще – хордовые.
– Это что?
– Что-то из биологии. Черви, что ли. Нет, много помню, – обнадежился Гоша. – Так дело пойдет!
Однако учебники отложил, умственной информацией явно не увлекся.
Ходил по двору, глядя вокруг, словно ждал; что-то ему намекнет и подскажет. Но мир этот был ему чужд и молчал.
6
А Эмма Петровна, возвращаясь из магазина, проходя мимо Одутловатова и Кумилкина, бесцельно сидевших на лавке возле кривой калитки своего двора, поздоровалась и сказала как бы между прочим:
– Татьяна с сожителем недоразумения выясняют.
– Это какие? – спросил Кумилкин.
– Он говорит: не помню ничего. А она говорит: вспомни, может, ты, говорит, академик был. А до этого к ним милиционер приезжал, говорит: нет, он был, говорит, бандит. Вот мне бандита только в соседях не хватало!
Она проследовала дальше, а Кумилкин хлопнул себя по коленкам:
– Что я тебе говорил, Олег Трофимович! А? Нюх у меня на это дело! Я тебе говорю: взял кассу – и залег! И делает вид, что ничего не помнит. Сидел я с одним таким, ему говорят: ты Петров и ты убийца, а он уперся: я не Петров, а Васечкин и людей сроду не убивал, а, наоборот, люблю! И ничего доказать не могли!
– Отпустили!
– Нет, конечно.
– А может, он действительно память потерял? Это бывает.
– В любом случае есть у меня одна мысль, – задумчиво сказал Юрий.
И к вечеру он явился ко двору Татьяны с этой одной мыслью. Не заходя, подозвал бесцельно слоняющегося Гошу.
– Привет!
– Привет, – подошел Гоша. – Я тебя тоже знал?
– Совсем память переклинило? – сочувственно спросил Кумилкин.
– Совсем…
– Хочешь, помогу?
– А как?
– Загляни ко мне в гости. Конечно, лучше бы с бутылкой.
– Где я тебе ее возьму?
– Что, Татьяна ограничивает?
– Более чем.
– Несправедливо, – покачал головой Юрий. – Если ты заводишь себе мужика, то поступай с ним по-человечески! Или уж не заводи, правильно?
– Да я уйду, наверно. Только – куда?
– Не пропадешь. Раньше у тебя вид был, извини, совсем придурковатый, а сейчас на человека похож, сразу видно. Ты, может, серьезными делами занимался?
– Я тоже так чувствую. Но не помню.
– Совсем ничего?
– Так… В общих чертах.
– Да… – с философской интонацией сказал Кумилкин. – Какая ни была поганая жизнь, а забыть ее как-то жалко… Будто ее и не было, получается. Будто и не жил!
– То-то и оно.
Оба помолчали. Гоша думал о чем-то смутном, а Кумилкин вспоминал свою поганую, как он сам выразился, жизнь.
Ему не повезло, по молодости он влип в историю: в привокзальной пивной возникла драка, одному проломили бутылкой голову. Прибывшая милиция никого не застала, кроме лежавшего на полу потерпевшего и пьяного до бесчувствия Юрия. Его и взяли, его и судили, ему и впаяли срок. Правда, молодая жена Юрия, самоотверженная женщина, решила так дела не оставлять – наняла адвоката, добилась нового расследования. В ходе его отыскались свидетели, да и сам потерпевший, между прочим, остался жив и хоть смутно, но помнил, что бил его кто-то маленький, лысый и усатый, а Кумилкин роста был приличного, волосы имел густые, а усов при этом никогда не носил. Шло дело к тому, что будет пересуд и Юрия отпустят. Но не успели: ему уже впаяли в тюрьме новый срок.
Почему и за что? Объяснение простое: тюремное начальство, изучив сопроводительные документы, сразу поняло, что Кумилкин не виноват. А оно знало: человек, сидящий безвинно, обиженный, склонен к беспорядкам и вообще социально опасен. Поэтому, чтобы заключенный отбывал срок послушно, с осознанием его заслуженности, начальство быстро оформило Кумилкину добавочный год за злостное и умышленное нарушение режима, заключавшееся в укрытии под подушкой заточки. Дал Юрию заточку один кореш, выходивший на волю, дал на память, не знал же Кумилкин, что сразу же после исчезновения кореша в бараке будет шмон по шконкам. Зато винить некого: не надо было брать в подарок холодное оружие!
И все же у Юрия было ощущение, что сидел он зря. Тем более жена, хоть и сделала все для его спасения, не дождалась, вышла за другого. Тогда-то он и захотел взять кассу и залечь на дно.
Касса нашлась на территории кирпичного завода – навели добрые люди. Она плохо охранялась, и туда можно было проникнуть через подвал. Юрий выгреб всю наличность, которой, увы, хватило лишь на дюжину бутылок водки, и залег на дно, то есть у одной знакомой чмары, а под утро его замели, легко отыскав с помощью служебной собаки.
Но зато он шел в тюрьму уже уважаемым человеком, не по бытовухе, не мужиком.
Освободившись, год жил тихо, выжидал и высматривал. И высмотрел солидную и верную кассу – в помещении местного отделения одной партии, которую щедро финансировали из Москвы. Денег там всегда уйма! – уверял Юрия хмельной юный функционер с чубчиком, которого Кумилкин пас и обхаживал два месяца. Юрий хорошо подготовился, аккуратно взломал дверь, вскрыл сейф и ничего, кроме пустоты, не увидел. Недоумевающий, он вернулся домой, где его через пару часов и взяли. В сизо Кумилкин прочел ехидно подсунутую ему следователем местную газету со статьей и фотографией функционера с чубчиком; тот горестно рассказывал, что партия потеряла несколько миллионов рублей…
И понял Кумилкин, что мечта его несбыточна, поэтому и стал после освобождения вести относительно честный образ жизни и строить планы о семейной гостинице…
Тряхнув головой и освободившись от раздумий, Юрий предложил:
– Взял бы взаймы у Татьяны?
– Не даст.
– А ты попробуй.
– Татьяна с сожителем недоразумения выясняют.
– Это какие? – спросил Кумилкин.
– Он говорит: не помню ничего. А она говорит: вспомни, может, ты, говорит, академик был. А до этого к ним милиционер приезжал, говорит: нет, он был, говорит, бандит. Вот мне бандита только в соседях не хватало!
Она проследовала дальше, а Кумилкин хлопнул себя по коленкам:
– Что я тебе говорил, Олег Трофимович! А? Нюх у меня на это дело! Я тебе говорю: взял кассу – и залег! И делает вид, что ничего не помнит. Сидел я с одним таким, ему говорят: ты Петров и ты убийца, а он уперся: я не Петров, а Васечкин и людей сроду не убивал, а, наоборот, люблю! И ничего доказать не могли!
– Отпустили!
– Нет, конечно.
– А может, он действительно память потерял? Это бывает.
– В любом случае есть у меня одна мысль, – задумчиво сказал Юрий.
И к вечеру он явился ко двору Татьяны с этой одной мыслью. Не заходя, подозвал бесцельно слоняющегося Гошу.
– Привет!
– Привет, – подошел Гоша. – Я тебя тоже знал?
– Совсем память переклинило? – сочувственно спросил Кумилкин.
– Совсем…
– Хочешь, помогу?
– А как?
– Загляни ко мне в гости. Конечно, лучше бы с бутылкой.
– Где я тебе ее возьму?
– Что, Татьяна ограничивает?
– Более чем.
– Несправедливо, – покачал головой Юрий. – Если ты заводишь себе мужика, то поступай с ним по-человечески! Или уж не заводи, правильно?
– Да я уйду, наверно. Только – куда?
– Не пропадешь. Раньше у тебя вид был, извини, совсем придурковатый, а сейчас на человека похож, сразу видно. Ты, может, серьезными делами занимался?
– Я тоже так чувствую. Но не помню.
– Совсем ничего?
– Так… В общих чертах.
– Да… – с философской интонацией сказал Кумилкин. – Какая ни была поганая жизнь, а забыть ее как-то жалко… Будто ее и не было, получается. Будто и не жил!
– То-то и оно.
Оба помолчали. Гоша думал о чем-то смутном, а Кумилкин вспоминал свою поганую, как он сам выразился, жизнь.
Ему не повезло, по молодости он влип в историю: в привокзальной пивной возникла драка, одному проломили бутылкой голову. Прибывшая милиция никого не застала, кроме лежавшего на полу потерпевшего и пьяного до бесчувствия Юрия. Его и взяли, его и судили, ему и впаяли срок. Правда, молодая жена Юрия, самоотверженная женщина, решила так дела не оставлять – наняла адвоката, добилась нового расследования. В ходе его отыскались свидетели, да и сам потерпевший, между прочим, остался жив и хоть смутно, но помнил, что бил его кто-то маленький, лысый и усатый, а Кумилкин роста был приличного, волосы имел густые, а усов при этом никогда не носил. Шло дело к тому, что будет пересуд и Юрия отпустят. Но не успели: ему уже впаяли в тюрьме новый срок.
Почему и за что? Объяснение простое: тюремное начальство, изучив сопроводительные документы, сразу поняло, что Кумилкин не виноват. А оно знало: человек, сидящий безвинно, обиженный, склонен к беспорядкам и вообще социально опасен. Поэтому, чтобы заключенный отбывал срок послушно, с осознанием его заслуженности, начальство быстро оформило Кумилкину добавочный год за злостное и умышленное нарушение режима, заключавшееся в укрытии под подушкой заточки. Дал Юрию заточку один кореш, выходивший на волю, дал на память, не знал же Кумилкин, что сразу же после исчезновения кореша в бараке будет шмон по шконкам. Зато винить некого: не надо было брать в подарок холодное оружие!
И все же у Юрия было ощущение, что сидел он зря. Тем более жена, хоть и сделала все для его спасения, не дождалась, вышла за другого. Тогда-то он и захотел взять кассу и залечь на дно.
Касса нашлась на территории кирпичного завода – навели добрые люди. Она плохо охранялась, и туда можно было проникнуть через подвал. Юрий выгреб всю наличность, которой, увы, хватило лишь на дюжину бутылок водки, и залег на дно, то есть у одной знакомой чмары, а под утро его замели, легко отыскав с помощью служебной собаки.
Но зато он шел в тюрьму уже уважаемым человеком, не по бытовухе, не мужиком.
Освободившись, год жил тихо, выжидал и высматривал. И высмотрел солидную и верную кассу – в помещении местного отделения одной партии, которую щедро финансировали из Москвы. Денег там всегда уйма! – уверял Юрия хмельной юный функционер с чубчиком, которого Кумилкин пас и обхаживал два месяца. Юрий хорошо подготовился, аккуратно взломал дверь, вскрыл сейф и ничего, кроме пустоты, не увидел. Недоумевающий, он вернулся домой, где его через пару часов и взяли. В сизо Кумилкин прочел ехидно подсунутую ему следователем местную газету со статьей и фотографией функционера с чубчиком; тот горестно рассказывал, что партия потеряла несколько миллионов рублей…
И понял Кумилкин, что мечта его несбыточна, поэтому и стал после освобождения вести относительно честный образ жизни и строить планы о семейной гостинице…
Тряхнув головой и освободившись от раздумий, Юрий предложил:
– Взял бы взаймы у Татьяны?
– Не даст.
– А ты попробуй.
7
Гоша попробовал, и, удивительное дело, Татьяна дала. Но, вручая деньги, предупредила:
– Учти, ровно столько даю, сколько взяла. И мы теперь в расчете. Понял?
Гоша не понял, но кивнул.
В доме Одутловатова и Кумилкина вечером был пир: водка, пиво, колбаса, огурцы маринованные, килька пряного посола.
Кумилкин, пока гость не опьянел, начал его прощупывать.
– Зона понимаешь, что такое? Помнишь?
Гоша покачал головой:
– Смутно…
– А это что? – показал Кумилкин колоду карт.
– Стирки, – выскочило у Гоши.
– Верно! – обрадовался Кумилкин. – Я сразу почуял, ты наш человек! Так может, сметнем в буру или в секу?
– В буру втроем надо как минимум.
– Я не буду, – отказался Олег Трофимович. – Я ваших воровских игр не знаю.
– Ну, тогда в секу, – предложил Кумилкин, кинув для пробы по три карты за себя и партнера и открыв их. – Надо же, как ты меня сразу сделал! Ну – всерьез?
– По масти считаем или по цене?
– Сечешь! По масти!
– С джокером или шахой?
– Джокера нету, пусть шаха будет. Трефовая.
– Идет. На кон сколько?
– Полтинник для начала. Только у меня нет, – огорчился Юрий. – На интерес разве?
– На интерес в секу беспонтово метать.
– Ну, дай взаймы на ставку.
– А если я сразу выиграю?
– Буду должен – или я падла!
– Ладно.
И они начали играть.
Одутловатов с интересом смотрел, ничего не понимая.
Гоша неведомым образом вспомнил все тонкости игры, он играл умело, но азартно, а Кумилкин хитро, расчетливо.
Игроки вошли в раж, то и дело восклицали:
– Проход! Пас! Свара! Вскрываюсь! Втемную!
Смотрит Одутловатов на Гошу: цигарка в углу рта дымится, глаз прищурен, голова набок, ну – урка уркой!
Да и Кумилкин нахваливает:
– Жох ты, Гоша, я смотрю! В больших ходил!
– Да уж не шестерил, не ссучился! – важно отвечает Гоша голосом бывалого сидельца.
И играет уверенно, четко. Как выиграет кон – Кумилкин бурно горюет, матерится, рвет на себе волосы. Как проиграет, Кумилкин быстро это замнет, сдает по новой. И полное ощущение, что Гоша почти все время в выигрыше.
Но почему-то оказалось, что он довольно быстро проиграл всю свою наличность и начал играть в долг.
От огорчения он выпивал все чаще, но так, чтобы язык и руки шевелились, а голова соображала.
Под утро обнаружилось, что он проиграл Кумилкину, если считать в долларовом эквиваленте (ибо для простоты к концу начали ставить именно доллары, хоть их и не было), тысячу тридцать четыре с копейками. С центами, то есть.
Мелочь Кумилкин великодушно простил, а тысячу потребовал отдать завтра же.
– И попробуй только сказать, что ничего не помнишь!
– Учти, ровно столько даю, сколько взяла. И мы теперь в расчете. Понял?
Гоша не понял, но кивнул.
В доме Одутловатова и Кумилкина вечером был пир: водка, пиво, колбаса, огурцы маринованные, килька пряного посола.
Кумилкин, пока гость не опьянел, начал его прощупывать.
– Зона понимаешь, что такое? Помнишь?
Гоша покачал головой:
– Смутно…
– А это что? – показал Кумилкин колоду карт.
– Стирки, – выскочило у Гоши.
– Верно! – обрадовался Кумилкин. – Я сразу почуял, ты наш человек! Так может, сметнем в буру или в секу?
– В буру втроем надо как минимум.
– Я не буду, – отказался Олег Трофимович. – Я ваших воровских игр не знаю.
– Ну, тогда в секу, – предложил Кумилкин, кинув для пробы по три карты за себя и партнера и открыв их. – Надо же, как ты меня сразу сделал! Ну – всерьез?
– По масти считаем или по цене?
– Сечешь! По масти!
– С джокером или шахой?
– Джокера нету, пусть шаха будет. Трефовая.
– Идет. На кон сколько?
– Полтинник для начала. Только у меня нет, – огорчился Юрий. – На интерес разве?
– На интерес в секу беспонтово метать.
– Ну, дай взаймы на ставку.
– А если я сразу выиграю?
– Буду должен – или я падла!
– Ладно.
И они начали играть.
Одутловатов с интересом смотрел, ничего не понимая.
Гоша неведомым образом вспомнил все тонкости игры, он играл умело, но азартно, а Кумилкин хитро, расчетливо.
Игроки вошли в раж, то и дело восклицали:
– Проход! Пас! Свара! Вскрываюсь! Втемную!
Смотрит Одутловатов на Гошу: цигарка в углу рта дымится, глаз прищурен, голова набок, ну – урка уркой!
Да и Кумилкин нахваливает:
– Жох ты, Гоша, я смотрю! В больших ходил!
– Да уж не шестерил, не ссучился! – важно отвечает Гоша голосом бывалого сидельца.
И играет уверенно, четко. Как выиграет кон – Кумилкин бурно горюет, матерится, рвет на себе волосы. Как проиграет, Кумилкин быстро это замнет, сдает по новой. И полное ощущение, что Гоша почти все время в выигрыше.
Но почему-то оказалось, что он довольно быстро проиграл всю свою наличность и начал играть в долг.
От огорчения он выпивал все чаще, но так, чтобы язык и руки шевелились, а голова соображала.
Под утро обнаружилось, что он проиграл Кумилкину, если считать в долларовом эквиваленте (ибо для простоты к концу начали ставить именно доллары, хоть их и не было), тысячу тридцать четыре с копейками. С центами, то есть.
Мелочь Кумилкин великодушно простил, а тысячу потребовал отдать завтра же.
– И попробуй только сказать, что ничего не помнишь!
8
Татьяна ждала Гошу и нервничала: ей на работу идти в магазин, а его все нет.
И вот явился: пьяный и наглый.
– Привет. Извини, я немного… Бывает. Ты слушай. Дело есть. Долг чести – тысяча. Кумилкину проиграл.
– Не дам!
– Верну, радость моя! – сфамильярничал Гоша.
– Отстань от мамки! – послышался грозный голос.
Гоша удивленно повернулся.
Костя стоял в двери комнаты, расставив ноги. Из-за него выглядывал заспанный Толик.
– Ты чего, штырь? – удивился Гоша. – Ты иди обратно спать, пока я добрый! А то дам щелчка – и будет во лбу дырка.
Гоша поднял руку, чтобы дать Косте щелчка. Не для того, конечно, чтобы сделать дырку, а так, шутливо.
Но Костя шутки не понял. Дернул за руку, сам изогнулся, скакнул под Гошу, и вот Гоша лежит на полу, а Костя стоит над ним.
– Ты чего сделал, малолетний? – растерянно спросил Гоша, с трудом поднимаясь на пьяные ноги.
– Прием применил.
– Какой прием?
– Ты сам научил.
– Не он, а Гоша, – поправил Толик.
– Это тоже Гоша, – сказал Костя.
– Это другой, – не согласился Толик.
– Ладно, спите дальше! – прикрикнула на них Татьяна.
И, подумав, сказала:
– Хорошо, тысячу я тебе дам. Я тебе и остальные дам… – она запнулась. – Нет, не так.
Она села к столу вырвала листок из тетради и написала: «Я Татьяна Викторовна Лаврина обязуюсь вернуть „Гоше“ (поставила почему-то кавычки), когда он вернется в память, то, что у него было, а до этого храню на сохранении». Подумала и добавила: «Как в банке». Поставила число и подпись. И подала Гоше:
– На, спрячь. И уходи.
Гоша прочел, ничего не понял.
– А что было-то?
– Неважно.
– Но тысячу дашь?
Татьяна достала тысячу рублей:
– Подавись! И проваливай.
– Ты не поняла. Тысячу долларов я проиграл! Святое дело, долг! Порежут!
Татьяна опять подумала. Приказала:
И вот явился: пьяный и наглый.
– Привет. Извини, я немного… Бывает. Ты слушай. Дело есть. Долг чести – тысяча. Кумилкину проиграл.
– Не дам!
– Верну, радость моя! – сфамильярничал Гоша.
– Отстань от мамки! – послышался грозный голос.
Гоша удивленно повернулся.
Костя стоял в двери комнаты, расставив ноги. Из-за него выглядывал заспанный Толик.
– Ты чего, штырь? – удивился Гоша. – Ты иди обратно спать, пока я добрый! А то дам щелчка – и будет во лбу дырка.
Гоша поднял руку, чтобы дать Косте щелчка. Не для того, конечно, чтобы сделать дырку, а так, шутливо.
Но Костя шутки не понял. Дернул за руку, сам изогнулся, скакнул под Гошу, и вот Гоша лежит на полу, а Костя стоит над ним.
– Ты чего сделал, малолетний? – растерянно спросил Гоша, с трудом поднимаясь на пьяные ноги.
– Прием применил.
– Какой прием?
– Ты сам научил.
– Не он, а Гоша, – поправил Толик.
– Это тоже Гоша, – сказал Костя.
– Это другой, – не согласился Толик.
– Ладно, спите дальше! – прикрикнула на них Татьяна.
И, подумав, сказала:
– Хорошо, тысячу я тебе дам. Я тебе и остальные дам… – она запнулась. – Нет, не так.
Она села к столу вырвала листок из тетради и написала: «Я Татьяна Викторовна Лаврина обязуюсь вернуть „Гоше“ (поставила почему-то кавычки), когда он вернется в память, то, что у него было, а до этого храню на сохранении». Подумала и добавила: «Как в банке». Поставила число и подпись. И подала Гоше:
– На, спрячь. И уходи.
Гоша прочел, ничего не понял.
– А что было-то?
– Неважно.
– Но тысячу дашь?
Татьяна достала тысячу рублей:
– Подавись! И проваливай.
– Ты не поняла. Тысячу долларов я проиграл! Святое дело, долг! Порежут!
Татьяна опять подумала. Приказала: