Страница:
– Ну и чего вы на сей раз испугались? – сухо осведомился врач. Он чрезвычайно ценил свой сон и поминутно поглядывал на часы, откровенно демонстрируя нетерпение.
– Я… Я…– Язык не подчинялся Рудольфу. – Я был в нем…– И затрясся.
– Думаю, укол успокаивающего ему просто необходим, – с оттенком торжества произнес доктор. – Нельзя всю жизнь играться в бирюльки, ловить снежных людей и в конце концов не свихнуться. – И эффектным жестом вонзил шприц в руку больного. Зиновьев почти сразу обмяк, задышал ровнее.
– И вы, конечно, вкололи ему слоновью дозу, – констатировал Трентон.
– Именно так, – с вызовом ответил доктор. – А теперь я пойду и попытаюсь уснуть. Чего и вам рекомендую, господа.
40
Корреспондент журнала “ГЕО” сообщает из Берлина: “Директор Берлинского зоопарка доктор Мозель наконец-то провел неоднократно откладывавшуюся пресс-конференцию. Выглядел он неважно: ввалившиеся глаза, почерневшее от бессонных ночей лицо.
Вступительная речь профессора была довольно сумбурной, но ее главная мысль сводилась к следующему: в животном мире Земли происходит глобальная катастрофа. Она в равной мере затронула и дикую природу, и заповедники, и зоопарки, и скотофермы, и наших домашних любимцев. Животные словно взбесились – вернее, это происходит с ними попеременно или даже некими волнами (переносясь от вида к виду). Хищники вдруг начинают ластиться к людям и даже пытаются есть траву, травоядные, напротив, начинают охотиться и с большим вредом для здоровья пробуют питаться мясом. Были отмечены и случаи их нападения на людей. Высокоразвитые звери ни с того ни с сего утрачивают сложные инстинкты и зачатки разума, скатываясь по эволюционной лестнице на несколько ступенек. Менее развитые, наоборот, вдруг существенно умнеют, даже не всегда обладая необходимой для этого биологической базой. Ну а некоторые высшие обезьяны и собаки (быть может, мы просто не знаем всех случаев) порой выказывают поистине человеческие способности. Причины подобного развития событий по-прежнему остаются неясными, и биологи всего мира пока что впустую ломают головы, проводя тысячи наблюдений и экспериментов.
Затем доктор Мозель категорически отказался отвечать на вопросы журналистов, а их было запасено великое множество, и лишь под яростным натиском прессы все же соизволил (после множества оговорок) высказать собственную “совершенно сырую и наверняка крайне спорную” гипотезу. Она, к сожалению, объясняет не причину происходящих процессов, а лишь их механизм.
Если считать количество разума у животных Земли константой, то в совершающемся ныне его “размазывании” одновременно сосуществуют две равносильные, но противоположные по знаку тенденции: утери и обретения разумности. Сумма же всегда остается величиной постоянной.
Не исключено, аналогичную ситуацию можно ожидать и в мире людей. Не дай бог, конечно”.
41
ХАБАД (4)
В принципе он мог сейчас говорить о чем угодно. Строенная мощь стояла за спиной и вбивала в мозги зрителей вовсе не эти его слова. Но все же Хабад решил не рисковать: обращение к народу должно выглядеть вполне обычным, чтобы враги ничего не заподозрили, к тому же и в самых привычных речах, как он считал, содержится некая сила, если звучат они из уст Вождя.
Значит, для янки и ооновских политиканов все будет выглядеть обычным пропагандистским трюком африканского диктатора, пытающегося спасти лицо перед своими подданными… А если они сами посмотрят запись? – Генерал не смог сдержать нервного смеха. Ширази с тревогой поглядел на него.
Телекамеры были установлены в кабинете Хабада. Он не хотел, чтоб Машину видел кто-нибудь посторонний. “Профессор” и верховный шаман стояли рядом с ней за ширмой, к которой прикреплена рельефная карта ТАР. Хабад прекрасно слышал шумное дыхание шамана. Наверное, телевизионщики, слыша такие звуки, думают, что там прячется целый взвод охраны…
Ширази дал десятисекундную готовность, пошел обратный отсчет.
– Камера! – воскликнул он, и его лицо исчезло за экраном монитора.
– Сограждане! Сыновья и дочери Африканской Революции! – голос генерала, казалось, непритворно дрожал. Он прекрасно умел вживаться в роль. – Я обращаюсь к вам в тяжелый для Революции час. Агрессор, прикрывающийся голубым стягом ООН, используя фактор внезапности и огромное преимущество в боевой технике, предательски обрушился на нашу дорогую свободу. Но Революция не побеждена! Мы выстояли, отбросили ненавистных захватчиков за Бому и Ишашу. Революция продолжается!..
Время шло. Триединый заряд, сконцентрированный в его голосе, мимике, излучении мозга, фиксировался на пленке, наматывался в бобины, заряжая, готовя к бою бесшумные, невесомые, невидимые глазу и потому беспроигрышные снаряды, мины, бомбы и ракеты.
Это ощущение придавало Хабаду сил, и слова текли легко и свободно, рождались в гортани словно бы сами собой… Ведь он уже несколько лет не использовал заготовки штатных составителей текстов, да и сам заранее особо не готовился – всегда без бумажки, всегда экспромтом, а это чрезвычайно импонирует людям. Лучше пару раз споткнуться, чем тыкаться носом в текст или таращить глаза, следя за бегущей строкой…
– …Так называемые ценности цивилизации – ложь! Когда души сгнивают на корню, техническая мощь не может принести ничего, кроме вреда, и вселяет лишь беспочвенные надежды на процветание…
“Профессор” Шибак, тайно вывезенный с Украины агентами службы безопасности АР, после первых часов панического ужаса, охватившего его в самолете, и после безобразной сцены, которую он закатил при встрече с Хабадом, довольно быстро пришел в себя. А узнав о полагающемся ему гонораре, и вовсе воспрянул духом – во всяком случае, больше не жаловался на насилие и только изредка вздыхал, очевидно, намекая на необходимость компенсации моральных издержек. Главное, Шибак совершенно четко уяснил, чего именно от него ждут, и сумел настроиться на работу.
До начала сеанса генерал попросил Шибака показать свое мастерство на одном из младших поваров (одиноком парне, которого уж точно никто не хватится). “Профессор” сначала возмутился подобным недоверием к его всемирно признанным способностям, но потом снял пиджак, засучил рукава и показал, что это такое – гениальный психотерапевт-самородок из Мяснинска.
Под воздействием пассов повар мгновенно впал в транс и, не сходя с места, стал раскачиваться из стороны в сторону.
– Что я должен ему внушить?
– Безоговорочное подчинение лично мне. Любой мой приказ…
– Ясно-ясно! – не дав договорить, замахал руками “профессор”. – Одну минуту…
Дело было сделано. Повар открыл глаза и осведомился:
– Вы уже начали? У меня там суп на плите…– С виду он был вполне нормален.
– Пойдем на кухню, – неожиданно участливым голосом сказал Хабад. – Я сам скажу шеф-повару, что ты отлучился по моему приказу.
И, оставив Шибака в кабинете, они вышли через черный ход. Хабад вел повара вовсе не на кухню, но тот ничуть не удивился. Он покорно шел следом за генералом. Вскоре они свернули в боковой коридор и очутились в маленькой квадратной комнатке без окон, со стенами и полом, покрытыми красной кафельной плиткой. Хабад остановился, неторопливо достал из кармана опасную бритву с чудеснрй перламутровой ручкой и протянул парню.
– Держи!
Повар взял, крепко сжал в руке. Он смотрел при этом только на генерала, и Хабад видел в его зрачках лишь свое собственное отражение.
– А теперь перережь себе горло! – И отступил на шаг. С трехсекундным колебанием (Хабад попытался засечь время задержки по хронометру) повар поднес бритву к горлу и неуверенно провел лезвием. Оно было великолепно заточено, и кровь брызнула. Парень дернулся, вскрикнул.
– Сильнее! – рявкнул Хабад. – Режь сильнее!
…Все было кончено. К сожалению, на строгий полевой мундир Хабада попало несколько капелек крови. Он вышел в коридор, плотно закрыл за собой дверь, а потом нажал неприметную кнопку, заделанную в косяк. В комнате чуть слышно заскрипел механизм, задвигающий пол в стену. Тело тяжело плюхнулось в воду, пролетев вниз несколько метров. Потом зашумели струи, смывая кровь со стен. Генералу было очень жалко своей любимой бритвы, но в этой жертве тоже заключался смысл: ничего истинно ценного не обретешь, ничего при этом не потеряв…
Переодевшись, он вернулся к “профессору”, спокойно ожидавшему его в кабинете.
– А где же этот повар? – без особого интереса осведомился Шибак. – Наверное, надо его расколдовать…
– Успеется, – спокойно глядя “профессору” в глаза, ответил Хабад. – Его смена кончилась, и он уже ушел домой.
Больше Шибак о поваре не вспоминал.
– В целом я удовлетворен, однако реакция немного запаздывает и нет уверенности в действиях. Поэтому вам придется работать в составе трио. Уж не обессудьте, профессор. На сумме гонорара это никак не отразится…
– Но это же просто дикарь, – возопил Шибак, узнав, с кем именно ему придется работать.
– У каждого свои методы. Вы оба должны подкрепить своим даром мои слова, чтобы народ как один человек поднялся на восстановление разрушенного войной, чтобы в мое искреннее желание возродить величие Родины поверили лучшие умы страны и принялись обучать население грамоте, умению полезно трудиться… Словом, уши народа должны быть открытыми для моих слов.
– Уметь слушаться вас…
– При желании можно сформулировать и так. У каждой стадии развития общества свои задачи. На нашей, родоплеменной, иным способом бесконечную грызню за угодья и водопои не прекратишь, нормальной жизни не построишь: нужен лидер, который поведет за собой всех…
– …Христианский бог – обман, утешение для слабых, кандалы для сильных, смерть для всякой надежды на свободу. Демократические идеалы – подлый обман, последняя стадия, предел обмана… Все покупается и все подкупаются – и это называется воплощением воли народа?! Если только их народ – это стадо баранов, которое можно приманить пучком соломы… Свободы, подлинной свободы духа – там, на Севере – никогда не было и нет. Здоровые человеческие отношения – семейные, родовые, племенные – извращены и безнадежно втоптаны в землю. Тело человеческое служит одному лишь разврату, оно продается подобно хлебу или автомобилям. Не осталось абсолютно ничего святого, а враждующие между собой христианские церкви неустанно поливают друг друга грязью, любыми средствами зарабатывают деньги на свою сытую жизнь и беспрерывно лгут, благословляя царящий распад, крах государства, нравственности и самого человека. И честным людям, если они еще остались на Севере, уже не к кому обратиться за защитой. Ведь они не знают Мамбуту, и Мамбуту не знает их…
Верховный шаман красно-черного духа Мамбуту Пага-лусу Третий тоже был тайно вывезен сюда – из священного городища Арваку. Его взяли сразу после Великой Пляски.
Поначалу Пагалусу был помещен в одной из задних комнат личных апартаментов Хабада. Когда генерал наконец соизволил появиться там, он сразу же почувствовал тяжелый дух, исходящий от верховного шамана, несмотря на все усилия мощного кондиционера. Это был толстый старик в длинной, некогда белой юбке, с голым лоснящимся торсом и почти женской грудью. На голове его криво сидел посеревший от времени венец из страусиных перьев, которому явно пошла уже не первая сотня лет. На голых ногах с раздутыми ревматическими суставами были чудовищных размеров адидасовские кроссовки без шнурков. Понятное дело, во время традиционного обряда в честь Мамбуту жрец выступал босиком.
Казалось, Пагулусу дремал, развалившись в мягком кожаном кресле. Перед ним на журнальном столике стояли дочиста вылизанные тарелки с грудой идеально обглоданных куриных косточек. Это все, что осталось от принесенной шаману с дворцовой кухни двойной порции обеда. Шаман вдруг приоткрыл левый глаз, бросил пронзительный взгляд на генерала и снова закрыл его.
– Добрый вечер, великий Пагалусу. Благодарю твоих могучих предков за рождение столь всесильного слуги Мамбуту, – церемонно произнес Хабад, чуть наклонив голозу. Оставалось надеяться, что он ничего не перепутал.
– Привет и тебе, соратник, – проворчал старик, открывая оба глаза. – Перестань кривляться. Я слушаю тебя…
– Извини, достойнейший, что вынужден был столь неожиданно и бесцеремонно пригласить тебя во дворец. Но тревога за судьбу страны заставила меня пойти на подобное святотатство…– В голосе Хабада не было ни грана раскаяния.
– Посмейся, посмейся над стариком…– благодушно проворчал шаман. – Мамбуту потом пощекочет твои ребра раскаленным жезлом. Он тоже имеет чувство юмора… Да не тяни ты время – скажи, что надо. Быть может, я и смогу тебе помочь. Я бы хотел поскорей вернуться… кхе… в мое гнездышко, соратник. – И этак мерзенько захихикал.
Верховному шаману было все равно, каких духов насылать, на кого наводить порчу, лишь бы всуе не тревожили дух великого Мамбуту. Самое трудное оказалось убедить старика, что его собственных усилий может не хватить и он должен действовать вместе с каким-то гнусным белым шаманом и его дурацкой “железякой”. И не просто рядом, не просто одновременно, а именно в унисон, как бы сливаясь воедино.
– …И пускай бы гнили, заживо разлагались – какое нам до них дело?! Но ведь люди Севера изгадили всю планету, они несут нам свои болезни, свои пороки, заражают скверной подрастающее поколение… Они не хотят умирать одни, когда рядом живут и развиваются здоровые народы, здоровые культуры, им хочется всех утянуть за собой в могилу…
Приблизился ключевой момент. Хабад собрался с духом и, выдержав полуминутную паузу, сказал:
– Недалек тот час, когда я скажу вам: “Хабад КОМАНДА”. И с этого момента вы будете безоговорочно подчиняться мне, ибо поведу я вас на победный, последний бой за свободу. Ждите моего приказа, верьте – придет день освобождения!
Все!.. Камера остановилась. Генерал вытер выступившие на лбу капельки пота.
Все население ТАР отныне будет делиться не на белых и черных, арабов и негров, чиновников и обывателей, военных и гражданских, а на смотревших и не смотревших его.
До того как телевизионщики собрали манатки и убрались восвояси, Хабад еще раз тщательно проинструктировал Ширази, что делать, как и где хранить эту пленку. Например, проявлять и озвучивать ее он потребовал в своей личной фотолаборатории. Отпустил генерал телевизионного комиссара лишь со взводом из состава внешней охраны.
Оставшись один, Хабад прошел за ширмочку. Шибак, стоя на коленях, внимательно рассматривал машину, помигивающую огоньками индикаторов и ровно светящуюся Красными точками сенсоров. Верховный шаман разлегся на Хабадовой кушетке и делал вид, что задремал.
– Прекрасно поработали! Спасибо! – жизнерадостно воскликнул Лидер Революции. – Теперь небольшой торжественный ужин и, получив обещанное вознаграждение, вы отправитесь по домам. Самолеты будут готовы через час…
За длинным столом, уставленным всевозможными кушаньями, уселись лишь они трое: Шибак и Пагалусу – на противоположных концах, а Хабад – точно посередине, как всегда имея за спиной дверь (путь отступления на чрезвычайный случай).
Генерал, впрочем, как и “профессор”, старался не видеть и не слышать чудовищно чавкающего верховного шамана. Переговаривался с Шибаком о всякой чепухе. Обслуживали себя сами – в комнате це было ни слуг, ни охранников. чХабад не любил лишних свидетелей.
Он уже несколько лет ежедневно принимал маленькие дозы этого яда, надежно приучив свой организм. Гости же примерно через полчаса должны незаметно задремать, и этот радостный сон окажется для них последним.
Завидный конец, – думал генерал, накладывая себе салат из ростков бамбука в ананасном желе. – Боюсь, мой будет другим…
42
Заявление директора Бернского отделения Интерпола:
“Сегодня в девять часов утра в номере отеля “Санкт-Галлен” обнаружен труп известного американского биофизика Эдварда Гоули, зарегистрировавшегося под именем Джона Уолда. Как известно, двенадцать дней назад он внезапно исчез из своей лаборатории в Принстоне вместе с несколькими экспериментальными приборами. Учитывая, что покойный не привозил в отель каких-либо громоздких предметов, невозможно с уверенностью сказать, похищена ли экспериментальная аппаратура убийцей или она находится в каком-нибудь тайнике, устроенном Гоули.
Поданным судебно-медицинской экспертизы, смерть биофизика наступила в результате остановки сердца. На теле обнаружены следы многочисленных мелких повреждений, сделанных острыми предметами, а также ожоги от сигарет. У трупа вырвано четыре ногтя на руках. Все это свидетельствует об особо зверском характере убийства. В номере обнаружены принадлежащие Эдварду Гоули документы и около десяти тысяч долларов мелкими банкнотами. Таким образом, версия ограбления представляется маловероятной.
Швейцарская полиция ведет активный поиск преступников. Не исключена возможность участия в операции представителей ФБР, о чем уже ведутся переговоры”.
Корреспондент газеты “Република” сообщает из Джубы: “Вчера ночью в районе реки Тондж потерпел крушение четырехместный частный самолет неустановленной принадлежности, летевший на север. Прибывший на место пять часов спустя полицейский наряд из Bay обнаружил среди обломков изуродованное тело пилота. При нем не найдено никаких документов (включая полетный журнал), равно как денег, ценностей или оружия. Также отсутствуют следы каких-либо перевозимых грузов.
Известно, что несколькими часами ранее над территорией Судана уже пролетал некий частный самолет, направляющийся по международному коридору в южном направлении.
Причины катастрофы вряд ли будут выяснены, так как министерство внутренних дел Республики Белого Нила, сославшись на нехватку средств, отказалось направить к месту крушения экспертов. К тому же, до настоящего момента ни одно государство не выразило заинтересованности в проведении подобной операции”.
Глава восьмая
– Я… Я…– Язык не подчинялся Рудольфу. – Я был в нем…– И затрясся.
– Думаю, укол успокаивающего ему просто необходим, – с оттенком торжества произнес доктор. – Нельзя всю жизнь играться в бирюльки, ловить снежных людей и в конце концов не свихнуться. – И эффектным жестом вонзил шприц в руку больного. Зиновьев почти сразу обмяк, задышал ровнее.
– И вы, конечно, вкололи ему слоновью дозу, – констатировал Трентон.
– Именно так, – с вызовом ответил доктор. – А теперь я пойду и попытаюсь уснуть. Чего и вам рекомендую, господа.
40
Корреспондент журнала “ГЕО” сообщает из Берлина: “Директор Берлинского зоопарка доктор Мозель наконец-то провел неоднократно откладывавшуюся пресс-конференцию. Выглядел он неважно: ввалившиеся глаза, почерневшее от бессонных ночей лицо.
Вступительная речь профессора была довольно сумбурной, но ее главная мысль сводилась к следующему: в животном мире Земли происходит глобальная катастрофа. Она в равной мере затронула и дикую природу, и заповедники, и зоопарки, и скотофермы, и наших домашних любимцев. Животные словно взбесились – вернее, это происходит с ними попеременно или даже некими волнами (переносясь от вида к виду). Хищники вдруг начинают ластиться к людям и даже пытаются есть траву, травоядные, напротив, начинают охотиться и с большим вредом для здоровья пробуют питаться мясом. Были отмечены и случаи их нападения на людей. Высокоразвитые звери ни с того ни с сего утрачивают сложные инстинкты и зачатки разума, скатываясь по эволюционной лестнице на несколько ступенек. Менее развитые, наоборот, вдруг существенно умнеют, даже не всегда обладая необходимой для этого биологической базой. Ну а некоторые высшие обезьяны и собаки (быть может, мы просто не знаем всех случаев) порой выказывают поистине человеческие способности. Причины подобного развития событий по-прежнему остаются неясными, и биологи всего мира пока что впустую ломают головы, проводя тысячи наблюдений и экспериментов.
Затем доктор Мозель категорически отказался отвечать на вопросы журналистов, а их было запасено великое множество, и лишь под яростным натиском прессы все же соизволил (после множества оговорок) высказать собственную “совершенно сырую и наверняка крайне спорную” гипотезу. Она, к сожалению, объясняет не причину происходящих процессов, а лишь их механизм.
Если считать количество разума у животных Земли константой, то в совершающемся ныне его “размазывании” одновременно сосуществуют две равносильные, но противоположные по знаку тенденции: утери и обретения разумности. Сумма же всегда остается величиной постоянной.
Не исключено, аналогичную ситуацию можно ожидать и в мире людей. Не дай бог, конечно”.
41
ХАБАД (4)
В принципе он мог сейчас говорить о чем угодно. Строенная мощь стояла за спиной и вбивала в мозги зрителей вовсе не эти его слова. Но все же Хабад решил не рисковать: обращение к народу должно выглядеть вполне обычным, чтобы враги ничего не заподозрили, к тому же и в самых привычных речах, как он считал, содержится некая сила, если звучат они из уст Вождя.
Значит, для янки и ооновских политиканов все будет выглядеть обычным пропагандистским трюком африканского диктатора, пытающегося спасти лицо перед своими подданными… А если они сами посмотрят запись? – Генерал не смог сдержать нервного смеха. Ширази с тревогой поглядел на него.
Телекамеры были установлены в кабинете Хабада. Он не хотел, чтоб Машину видел кто-нибудь посторонний. “Профессор” и верховный шаман стояли рядом с ней за ширмой, к которой прикреплена рельефная карта ТАР. Хабад прекрасно слышал шумное дыхание шамана. Наверное, телевизионщики, слыша такие звуки, думают, что там прячется целый взвод охраны…
Ширази дал десятисекундную готовность, пошел обратный отсчет.
– Камера! – воскликнул он, и его лицо исчезло за экраном монитора.
– Сограждане! Сыновья и дочери Африканской Революции! – голос генерала, казалось, непритворно дрожал. Он прекрасно умел вживаться в роль. – Я обращаюсь к вам в тяжелый для Революции час. Агрессор, прикрывающийся голубым стягом ООН, используя фактор внезапности и огромное преимущество в боевой технике, предательски обрушился на нашу дорогую свободу. Но Революция не побеждена! Мы выстояли, отбросили ненавистных захватчиков за Бому и Ишашу. Революция продолжается!..
Время шло. Триединый заряд, сконцентрированный в его голосе, мимике, излучении мозга, фиксировался на пленке, наматывался в бобины, заряжая, готовя к бою бесшумные, невесомые, невидимые глазу и потому беспроигрышные снаряды, мины, бомбы и ракеты.
Это ощущение придавало Хабаду сил, и слова текли легко и свободно, рождались в гортани словно бы сами собой… Ведь он уже несколько лет не использовал заготовки штатных составителей текстов, да и сам заранее особо не готовился – всегда без бумажки, всегда экспромтом, а это чрезвычайно импонирует людям. Лучше пару раз споткнуться, чем тыкаться носом в текст или таращить глаза, следя за бегущей строкой…
– …Так называемые ценности цивилизации – ложь! Когда души сгнивают на корню, техническая мощь не может принести ничего, кроме вреда, и вселяет лишь беспочвенные надежды на процветание…
“Профессор” Шибак, тайно вывезенный с Украины агентами службы безопасности АР, после первых часов панического ужаса, охватившего его в самолете, и после безобразной сцены, которую он закатил при встрече с Хабадом, довольно быстро пришел в себя. А узнав о полагающемся ему гонораре, и вовсе воспрянул духом – во всяком случае, больше не жаловался на насилие и только изредка вздыхал, очевидно, намекая на необходимость компенсации моральных издержек. Главное, Шибак совершенно четко уяснил, чего именно от него ждут, и сумел настроиться на работу.
До начала сеанса генерал попросил Шибака показать свое мастерство на одном из младших поваров (одиноком парне, которого уж точно никто не хватится). “Профессор” сначала возмутился подобным недоверием к его всемирно признанным способностям, но потом снял пиджак, засучил рукава и показал, что это такое – гениальный психотерапевт-самородок из Мяснинска.
Под воздействием пассов повар мгновенно впал в транс и, не сходя с места, стал раскачиваться из стороны в сторону.
– Что я должен ему внушить?
– Безоговорочное подчинение лично мне. Любой мой приказ…
– Ясно-ясно! – не дав договорить, замахал руками “профессор”. – Одну минуту…
Дело было сделано. Повар открыл глаза и осведомился:
– Вы уже начали? У меня там суп на плите…– С виду он был вполне нормален.
– Пойдем на кухню, – неожиданно участливым голосом сказал Хабад. – Я сам скажу шеф-повару, что ты отлучился по моему приказу.
И, оставив Шибака в кабинете, они вышли через черный ход. Хабад вел повара вовсе не на кухню, но тот ничуть не удивился. Он покорно шел следом за генералом. Вскоре они свернули в боковой коридор и очутились в маленькой квадратной комнатке без окон, со стенами и полом, покрытыми красной кафельной плиткой. Хабад остановился, неторопливо достал из кармана опасную бритву с чудеснрй перламутровой ручкой и протянул парню.
– Держи!
Повар взял, крепко сжал в руке. Он смотрел при этом только на генерала, и Хабад видел в его зрачках лишь свое собственное отражение.
– А теперь перережь себе горло! – И отступил на шаг. С трехсекундным колебанием (Хабад попытался засечь время задержки по хронометру) повар поднес бритву к горлу и неуверенно провел лезвием. Оно было великолепно заточено, и кровь брызнула. Парень дернулся, вскрикнул.
– Сильнее! – рявкнул Хабад. – Режь сильнее!
…Все было кончено. К сожалению, на строгий полевой мундир Хабада попало несколько капелек крови. Он вышел в коридор, плотно закрыл за собой дверь, а потом нажал неприметную кнопку, заделанную в косяк. В комнате чуть слышно заскрипел механизм, задвигающий пол в стену. Тело тяжело плюхнулось в воду, пролетев вниз несколько метров. Потом зашумели струи, смывая кровь со стен. Генералу было очень жалко своей любимой бритвы, но в этой жертве тоже заключался смысл: ничего истинно ценного не обретешь, ничего при этом не потеряв…
Переодевшись, он вернулся к “профессору”, спокойно ожидавшему его в кабинете.
– А где же этот повар? – без особого интереса осведомился Шибак. – Наверное, надо его расколдовать…
– Успеется, – спокойно глядя “профессору” в глаза, ответил Хабад. – Его смена кончилась, и он уже ушел домой.
Больше Шибак о поваре не вспоминал.
– В целом я удовлетворен, однако реакция немного запаздывает и нет уверенности в действиях. Поэтому вам придется работать в составе трио. Уж не обессудьте, профессор. На сумме гонорара это никак не отразится…
– Но это же просто дикарь, – возопил Шибак, узнав, с кем именно ему придется работать.
– У каждого свои методы. Вы оба должны подкрепить своим даром мои слова, чтобы народ как один человек поднялся на восстановление разрушенного войной, чтобы в мое искреннее желание возродить величие Родины поверили лучшие умы страны и принялись обучать население грамоте, умению полезно трудиться… Словом, уши народа должны быть открытыми для моих слов.
– Уметь слушаться вас…
– При желании можно сформулировать и так. У каждой стадии развития общества свои задачи. На нашей, родоплеменной, иным способом бесконечную грызню за угодья и водопои не прекратишь, нормальной жизни не построишь: нужен лидер, который поведет за собой всех…
– …Христианский бог – обман, утешение для слабых, кандалы для сильных, смерть для всякой надежды на свободу. Демократические идеалы – подлый обман, последняя стадия, предел обмана… Все покупается и все подкупаются – и это называется воплощением воли народа?! Если только их народ – это стадо баранов, которое можно приманить пучком соломы… Свободы, подлинной свободы духа – там, на Севере – никогда не было и нет. Здоровые человеческие отношения – семейные, родовые, племенные – извращены и безнадежно втоптаны в землю. Тело человеческое служит одному лишь разврату, оно продается подобно хлебу или автомобилям. Не осталось абсолютно ничего святого, а враждующие между собой христианские церкви неустанно поливают друг друга грязью, любыми средствами зарабатывают деньги на свою сытую жизнь и беспрерывно лгут, благословляя царящий распад, крах государства, нравственности и самого человека. И честным людям, если они еще остались на Севере, уже не к кому обратиться за защитой. Ведь они не знают Мамбуту, и Мамбуту не знает их…
Верховный шаман красно-черного духа Мамбуту Пага-лусу Третий тоже был тайно вывезен сюда – из священного городища Арваку. Его взяли сразу после Великой Пляски.
Поначалу Пагалусу был помещен в одной из задних комнат личных апартаментов Хабада. Когда генерал наконец соизволил появиться там, он сразу же почувствовал тяжелый дух, исходящий от верховного шамана, несмотря на все усилия мощного кондиционера. Это был толстый старик в длинной, некогда белой юбке, с голым лоснящимся торсом и почти женской грудью. На голове его криво сидел посеревший от времени венец из страусиных перьев, которому явно пошла уже не первая сотня лет. На голых ногах с раздутыми ревматическими суставами были чудовищных размеров адидасовские кроссовки без шнурков. Понятное дело, во время традиционного обряда в честь Мамбуту жрец выступал босиком.
Казалось, Пагулусу дремал, развалившись в мягком кожаном кресле. Перед ним на журнальном столике стояли дочиста вылизанные тарелки с грудой идеально обглоданных куриных косточек. Это все, что осталось от принесенной шаману с дворцовой кухни двойной порции обеда. Шаман вдруг приоткрыл левый глаз, бросил пронзительный взгляд на генерала и снова закрыл его.
– Добрый вечер, великий Пагалусу. Благодарю твоих могучих предков за рождение столь всесильного слуги Мамбуту, – церемонно произнес Хабад, чуть наклонив голозу. Оставалось надеяться, что он ничего не перепутал.
– Привет и тебе, соратник, – проворчал старик, открывая оба глаза. – Перестань кривляться. Я слушаю тебя…
– Извини, достойнейший, что вынужден был столь неожиданно и бесцеремонно пригласить тебя во дворец. Но тревога за судьбу страны заставила меня пойти на подобное святотатство…– В голосе Хабада не было ни грана раскаяния.
– Посмейся, посмейся над стариком…– благодушно проворчал шаман. – Мамбуту потом пощекочет твои ребра раскаленным жезлом. Он тоже имеет чувство юмора… Да не тяни ты время – скажи, что надо. Быть может, я и смогу тебе помочь. Я бы хотел поскорей вернуться… кхе… в мое гнездышко, соратник. – И этак мерзенько захихикал.
Верховному шаману было все равно, каких духов насылать, на кого наводить порчу, лишь бы всуе не тревожили дух великого Мамбуту. Самое трудное оказалось убедить старика, что его собственных усилий может не хватить и он должен действовать вместе с каким-то гнусным белым шаманом и его дурацкой “железякой”. И не просто рядом, не просто одновременно, а именно в унисон, как бы сливаясь воедино.
– …И пускай бы гнили, заживо разлагались – какое нам до них дело?! Но ведь люди Севера изгадили всю планету, они несут нам свои болезни, свои пороки, заражают скверной подрастающее поколение… Они не хотят умирать одни, когда рядом живут и развиваются здоровые народы, здоровые культуры, им хочется всех утянуть за собой в могилу…
Приблизился ключевой момент. Хабад собрался с духом и, выдержав полуминутную паузу, сказал:
– Недалек тот час, когда я скажу вам: “Хабад КОМАНДА”. И с этого момента вы будете безоговорочно подчиняться мне, ибо поведу я вас на победный, последний бой за свободу. Ждите моего приказа, верьте – придет день освобождения!
Все!.. Камера остановилась. Генерал вытер выступившие на лбу капельки пота.
Все население ТАР отныне будет делиться не на белых и черных, арабов и негров, чиновников и обывателей, военных и гражданских, а на смотревших и не смотревших его.
До того как телевизионщики собрали манатки и убрались восвояси, Хабад еще раз тщательно проинструктировал Ширази, что делать, как и где хранить эту пленку. Например, проявлять и озвучивать ее он потребовал в своей личной фотолаборатории. Отпустил генерал телевизионного комиссара лишь со взводом из состава внешней охраны.
Оставшись один, Хабад прошел за ширмочку. Шибак, стоя на коленях, внимательно рассматривал машину, помигивающую огоньками индикаторов и ровно светящуюся Красными точками сенсоров. Верховный шаман разлегся на Хабадовой кушетке и делал вид, что задремал.
– Прекрасно поработали! Спасибо! – жизнерадостно воскликнул Лидер Революции. – Теперь небольшой торжественный ужин и, получив обещанное вознаграждение, вы отправитесь по домам. Самолеты будут готовы через час…
За длинным столом, уставленным всевозможными кушаньями, уселись лишь они трое: Шибак и Пагалусу – на противоположных концах, а Хабад – точно посередине, как всегда имея за спиной дверь (путь отступления на чрезвычайный случай).
Генерал, впрочем, как и “профессор”, старался не видеть и не слышать чудовищно чавкающего верховного шамана. Переговаривался с Шибаком о всякой чепухе. Обслуживали себя сами – в комнате це было ни слуг, ни охранников. чХабад не любил лишних свидетелей.
Он уже несколько лет ежедневно принимал маленькие дозы этого яда, надежно приучив свой организм. Гости же примерно через полчаса должны незаметно задремать, и этот радостный сон окажется для них последним.
Завидный конец, – думал генерал, накладывая себе салат из ростков бамбука в ананасном желе. – Боюсь, мой будет другим…
42
Заявление директора Бернского отделения Интерпола:
“Сегодня в девять часов утра в номере отеля “Санкт-Галлен” обнаружен труп известного американского биофизика Эдварда Гоули, зарегистрировавшегося под именем Джона Уолда. Как известно, двенадцать дней назад он внезапно исчез из своей лаборатории в Принстоне вместе с несколькими экспериментальными приборами. Учитывая, что покойный не привозил в отель каких-либо громоздких предметов, невозможно с уверенностью сказать, похищена ли экспериментальная аппаратура убийцей или она находится в каком-нибудь тайнике, устроенном Гоули.
Поданным судебно-медицинской экспертизы, смерть биофизика наступила в результате остановки сердца. На теле обнаружены следы многочисленных мелких повреждений, сделанных острыми предметами, а также ожоги от сигарет. У трупа вырвано четыре ногтя на руках. Все это свидетельствует об особо зверском характере убийства. В номере обнаружены принадлежащие Эдварду Гоули документы и около десяти тысяч долларов мелкими банкнотами. Таким образом, версия ограбления представляется маловероятной.
Швейцарская полиция ведет активный поиск преступников. Не исключена возможность участия в операции представителей ФБР, о чем уже ведутся переговоры”.
Корреспондент газеты “Република” сообщает из Джубы: “Вчера ночью в районе реки Тондж потерпел крушение четырехместный частный самолет неустановленной принадлежности, летевший на север. Прибывший на место пять часов спустя полицейский наряд из Bay обнаружил среди обломков изуродованное тело пилота. При нем не найдено никаких документов (включая полетный журнал), равно как денег, ценностей или оружия. Также отсутствуют следы каких-либо перевозимых грузов.
Известно, что несколькими часами ранее над территорией Судана уже пролетал некий частный самолет, направляющийся по международному коридору в южном направлении.
Причины катастрофы вряд ли будут выяснены, так как министерство внутренних дел Республики Белого Нила, сославшись на нехватку средств, отказалось направить к месту крушения экспертов. К тому же, до настоящего момента ни одно государство не выразило заинтересованности в проведении подобной операции”.
Глава восьмая
4 ОКТЯБРЯ
43
ФОН РЕГ (4)
Из-за ночных событий Петер поднялся не в шесть, как планировал, а лишь в полвосьмого. Его боевой дух был ослаблен.
Совершив налет на кухню и стащив оттуда полбуханки хлеба и ломоть бекона, фон Peг поспешил убраться со станции, пока личный состав не проснулся после вчерашнего застолья. Он надел маскировочный комбинезон, захватил с собой нож, пистолет, бинокль, фотокамеру, флягу с водой и фляжку с джином. На всякий случай оставил в изголовье раскладушки записку: “Ушел на охоту по северному склону. Надеюсь прийти до темна. Peг”.
– Доброе утро, мистер Peг, – приветливо поздоровался скучавший в дежурке охранник. Остальные, очевидно, почивали.
– Доброе утро, – ответил Петер, подумав: “Даже автомата нет – лишь идиотский браунинг. На дорогу совсем не смотрит, стоит в дверях, зевает – много же он накараулит…”
После инцидента с джипом заезжих боевиков местная полиция порыскала пару дней по близлежащим дорогам, опросила хозяев гостиниц, кемпингов, мотелей и постоялых дворов и удовлетворенно констатировала: чужаков больше нет и опасаться нечего. В ответ на настойчивые просьбы Слонопотама обеспечить безопасность СИАЯ-6 лишь проформы ради был установлен пост, состоящий из одного-единственного полицейского с карабином, который благополучно дремал днем под разноцветным зонтом, а ночью – в дежурке. Через три дня и эта чисто символическая охрана была снята.
…Петер в последний раз бросил взгляд на серые бетонные стены станции, на красную, крытую черепицей крышу главного здания, строгий черный купол обсерватории и быстро пошагал по дороге, взбирающейся в гору. Сейчас зеленый склон казался не слишком крутым и высоким, но уже через час все переменится – каждая следующая сотня шагов будет даваться все с большим трудом.
Фон Peг сделал очередной шаг, и дорога вдруг куда-то пропала… Он сидел на стуле и смотрел, как носок чьей-то ноги настойчиво ковыряет блестящий паркет. Хозяина ноги было не видать. “Неужели это моя нога? – вяло подумал Петер. – Что-то не припомню у себя такого ботинка…” Ботинок действительно был весьма странен: здоровенный, с квадратным носом, окованным латунью, сам коричнево-красный, приятно пахнущий обувным кремом и хорошей кожей. Но при этом, самое удивительное, вид его был знаком фон Регу.
Петер непонятным образом очутился в чужом доме. И этот дом он видел не впервые. Правда, кухня (а это была она) – не самое запоминающееся место, гости не часто допускаются туда. Кухня была просторная, чистая, даже красивая. Большущая шестиконфорочная плита работала на сжиженном газе; между окон высились объемистые холодильники и морозильники – их было по два; стены красного кирпича украшали оленьи рога, звериные головы, африканские маски, развешенные между всевозможными ящиками, расписными разделочными досками и наборами угрожающего вида ножей и разнокалиберных поварешек, дуршлагов и черпачков.
Фон Peг отдал ноге, а значит, и этому несуразному ботинку приказ остановиться, и движение прекратилось. “Все-таки мой…” – констатировал Петер и попытался встать. Покачнулся, потерял равновесие, поспешно сделал шаг второй ногой, о которой почему-то совсем забыл, и – вот чудо! – умудрился-таки не упасть. Только теперь он обратил внимание на свои не менее “замечательные” штаны. Это были мягкие фланелевые брюки, которые так любил носить дома доктор Прост, правда, у него они содержались в идеальном порядке. У этих же штанцов в промежности обнаружилось свежезастиранное пятно, еще слегка отдававшее мочой. Бывший хозяин тела, которым нынче заведовал Петер, кажется, страдал энурезом или его кто-то перепугал до смерти. Тут раздались шаги, и на кухню вошел китаец Ли. Фон Peг окончательно убедился, что попал именно в дом Иакова. Это был тот самый повар-кудесник из Ланчжоу, а красно-коричневые ботинки и бежевые брюки – соответственно – принадлежали доктору Просту.
Сейчас повар наверняка поинтересуется, какой обед надо готовить, – подумал Петер. – И что я ему скажу?.. Он попытался вспомнить какой-нибудь самый простой из съеденных в этом доме обедов. Но разговор о еде так и не зашел, как, впрочем, не прозвучало и традиционное обращение “хозяин”. Китаец бросил презрительный взгляд на застрявшего посреди кухни фон Рега-Проста и приказал тихим голосом человека, который абсолютно уверен, что ему не могут не подчиниться:
– Убирайся на улицу. Из-за тебя здесь воняет конюшней.
Ли расправил плечи, перестал приниженно горбиться и оттого стал чуть выше ростом. Изменилось выражение его глаз, мимика, манера держаться и, конечно же, голос. Да, это был теперь совсем другой человек. Ну а одет повар оказался в лучший костюм доктора, правда, сидящий на нем мешковато.
Петер молча повиновался, побрел прочь. Однако это оказалось не таким уж простым делом. Теперь фон Peг смог узнать, что ощущает по-настоящему старый человек, особенно если он еще не привык к своей немощи. Ноги шаркали, их было так трудно оторвать от пола. Мучила одышка, ныла спина, поясница почти не гнулась. Гипертония, ревматизм, остеохондроз…
Когда Петер-Иаков дотащился до дверей черного хода, в доме раздался медоточивый голос Ингрид:
– Иди ко мне, милый… Я уже заждалась тебя, – она звала в спальню китайца.
– Сейчас, дорогая, – ответил Ли. Только теперь фон Peг сообразил, что повар никогда раньше не говорил на столь чистом немецком.
Но, не дождавшись прихода китайца, она сама появилась на пороге кухни. Розовый пеньюар на миг просветило выглянувшее из-за тучи солнце, и все прелести Ингрид отчетливо проступили сквозь ставший прозрачным тончайший шелк. Она была сейчас на редкость красива: засверкавшие в солнечных лучах пряди чуть рыжеватых роскошных волос, не тронутое загаром, а потому кажущееся белоснежным лицо, сияющие зеленоватые глаза, большой, чувственный, но отнюдь не уродливый в своей величине рот…
Петер почувствовал желание, хотя его тело было в отвратительной форме. Потому что это было обоюдное желание: и старого тела, и его нового хозяина. И что-то в нем переменилось…
“Вот сучка! – в ярости подумал фон Рег-Прост, хлопнул дверью и кряхтя опустился на ступени заднего крыльца. Он ощущал, что в нем начинают пробуждаться силы, но пока их было еще слишком мало. – Я сплю? – спросил себя. – Или галлюцинирую?” – Ответа не было.
Содержание этого странного сна было бы достаточно традиционным и вполне логичным, учитывая чувства, испытываемые Петером к жене друга, если бы в каждого из участников драмы не вселился другой…
А кто же вселился в мое тело?! – Фон Рега окатило холодом. – И где сам Иаков? Быть может, в китайце?..” – Но Петер тут же отмел эту мысль: в любом облике Прост повел бы себя по-другому.
Уж больно четки все детали, ярки цвета, остры запахи, реальны физические ощущения – от ходьбы, например, или вот от боли в пояснице, которая, тьфу-тьфу, у самого-то еще не давала о себе знать. Он даже и представить себе до сих пор не мог, как именно ощущается радикулит или остеохондроз… Нет, столь натуралистических снов фон Peг никогда в жизни не видал.
“Может быть, все-таки наведенная галлюцинация? Психотропный излучатель способен и не на такое… Но почему именно я и кому есть до меня дело в такой глуши? Если б я владел какой-нибудь тайной и ее нужно было из меня выудить… Даже если 6 они по ошибке считали, что я обладаю ею, то действовали бы совсем иначе. Ведь сейчас разворачивается чисто психологическая, этакая семейно-любовная драма, а вовсе не допрос с пристрастием. Где же тут здравый смысл?!
ФОН РЕГ (4)
Из-за ночных событий Петер поднялся не в шесть, как планировал, а лишь в полвосьмого. Его боевой дух был ослаблен.
Совершив налет на кухню и стащив оттуда полбуханки хлеба и ломоть бекона, фон Peг поспешил убраться со станции, пока личный состав не проснулся после вчерашнего застолья. Он надел маскировочный комбинезон, захватил с собой нож, пистолет, бинокль, фотокамеру, флягу с водой и фляжку с джином. На всякий случай оставил в изголовье раскладушки записку: “Ушел на охоту по северному склону. Надеюсь прийти до темна. Peг”.
– Доброе утро, мистер Peг, – приветливо поздоровался скучавший в дежурке охранник. Остальные, очевидно, почивали.
– Доброе утро, – ответил Петер, подумав: “Даже автомата нет – лишь идиотский браунинг. На дорогу совсем не смотрит, стоит в дверях, зевает – много же он накараулит…”
После инцидента с джипом заезжих боевиков местная полиция порыскала пару дней по близлежащим дорогам, опросила хозяев гостиниц, кемпингов, мотелей и постоялых дворов и удовлетворенно констатировала: чужаков больше нет и опасаться нечего. В ответ на настойчивые просьбы Слонопотама обеспечить безопасность СИАЯ-6 лишь проформы ради был установлен пост, состоящий из одного-единственного полицейского с карабином, который благополучно дремал днем под разноцветным зонтом, а ночью – в дежурке. Через три дня и эта чисто символическая охрана была снята.
…Петер в последний раз бросил взгляд на серые бетонные стены станции, на красную, крытую черепицей крышу главного здания, строгий черный купол обсерватории и быстро пошагал по дороге, взбирающейся в гору. Сейчас зеленый склон казался не слишком крутым и высоким, но уже через час все переменится – каждая следующая сотня шагов будет даваться все с большим трудом.
Фон Peг сделал очередной шаг, и дорога вдруг куда-то пропала… Он сидел на стуле и смотрел, как носок чьей-то ноги настойчиво ковыряет блестящий паркет. Хозяина ноги было не видать. “Неужели это моя нога? – вяло подумал Петер. – Что-то не припомню у себя такого ботинка…” Ботинок действительно был весьма странен: здоровенный, с квадратным носом, окованным латунью, сам коричнево-красный, приятно пахнущий обувным кремом и хорошей кожей. Но при этом, самое удивительное, вид его был знаком фон Регу.
Петер непонятным образом очутился в чужом доме. И этот дом он видел не впервые. Правда, кухня (а это была она) – не самое запоминающееся место, гости не часто допускаются туда. Кухня была просторная, чистая, даже красивая. Большущая шестиконфорочная плита работала на сжиженном газе; между окон высились объемистые холодильники и морозильники – их было по два; стены красного кирпича украшали оленьи рога, звериные головы, африканские маски, развешенные между всевозможными ящиками, расписными разделочными досками и наборами угрожающего вида ножей и разнокалиберных поварешек, дуршлагов и черпачков.
Фон Peг отдал ноге, а значит, и этому несуразному ботинку приказ остановиться, и движение прекратилось. “Все-таки мой…” – констатировал Петер и попытался встать. Покачнулся, потерял равновесие, поспешно сделал шаг второй ногой, о которой почему-то совсем забыл, и – вот чудо! – умудрился-таки не упасть. Только теперь он обратил внимание на свои не менее “замечательные” штаны. Это были мягкие фланелевые брюки, которые так любил носить дома доктор Прост, правда, у него они содержались в идеальном порядке. У этих же штанцов в промежности обнаружилось свежезастиранное пятно, еще слегка отдававшее мочой. Бывший хозяин тела, которым нынче заведовал Петер, кажется, страдал энурезом или его кто-то перепугал до смерти. Тут раздались шаги, и на кухню вошел китаец Ли. Фон Peг окончательно убедился, что попал именно в дом Иакова. Это был тот самый повар-кудесник из Ланчжоу, а красно-коричневые ботинки и бежевые брюки – соответственно – принадлежали доктору Просту.
Сейчас повар наверняка поинтересуется, какой обед надо готовить, – подумал Петер. – И что я ему скажу?.. Он попытался вспомнить какой-нибудь самый простой из съеденных в этом доме обедов. Но разговор о еде так и не зашел, как, впрочем, не прозвучало и традиционное обращение “хозяин”. Китаец бросил презрительный взгляд на застрявшего посреди кухни фон Рега-Проста и приказал тихим голосом человека, который абсолютно уверен, что ему не могут не подчиниться:
– Убирайся на улицу. Из-за тебя здесь воняет конюшней.
Ли расправил плечи, перестал приниженно горбиться и оттого стал чуть выше ростом. Изменилось выражение его глаз, мимика, манера держаться и, конечно же, голос. Да, это был теперь совсем другой человек. Ну а одет повар оказался в лучший костюм доктора, правда, сидящий на нем мешковато.
Петер молча повиновался, побрел прочь. Однако это оказалось не таким уж простым делом. Теперь фон Peг смог узнать, что ощущает по-настоящему старый человек, особенно если он еще не привык к своей немощи. Ноги шаркали, их было так трудно оторвать от пола. Мучила одышка, ныла спина, поясница почти не гнулась. Гипертония, ревматизм, остеохондроз…
Когда Петер-Иаков дотащился до дверей черного хода, в доме раздался медоточивый голос Ингрид:
– Иди ко мне, милый… Я уже заждалась тебя, – она звала в спальню китайца.
– Сейчас, дорогая, – ответил Ли. Только теперь фон Peг сообразил, что повар никогда раньше не говорил на столь чистом немецком.
Но, не дождавшись прихода китайца, она сама появилась на пороге кухни. Розовый пеньюар на миг просветило выглянувшее из-за тучи солнце, и все прелести Ингрид отчетливо проступили сквозь ставший прозрачным тончайший шелк. Она была сейчас на редкость красива: засверкавшие в солнечных лучах пряди чуть рыжеватых роскошных волос, не тронутое загаром, а потому кажущееся белоснежным лицо, сияющие зеленоватые глаза, большой, чувственный, но отнюдь не уродливый в своей величине рот…
Петер почувствовал желание, хотя его тело было в отвратительной форме. Потому что это было обоюдное желание: и старого тела, и его нового хозяина. И что-то в нем переменилось…
“Вот сучка! – в ярости подумал фон Рег-Прост, хлопнул дверью и кряхтя опустился на ступени заднего крыльца. Он ощущал, что в нем начинают пробуждаться силы, но пока их было еще слишком мало. – Я сплю? – спросил себя. – Или галлюцинирую?” – Ответа не было.
Содержание этого странного сна было бы достаточно традиционным и вполне логичным, учитывая чувства, испытываемые Петером к жене друга, если бы в каждого из участников драмы не вселился другой…
А кто же вселился в мое тело?! – Фон Рега окатило холодом. – И где сам Иаков? Быть может, в китайце?..” – Но Петер тут же отмел эту мысль: в любом облике Прост повел бы себя по-другому.
Уж больно четки все детали, ярки цвета, остры запахи, реальны физические ощущения – от ходьбы, например, или вот от боли в пояснице, которая, тьфу-тьфу, у самого-то еще не давала о себе знать. Он даже и представить себе до сих пор не мог, как именно ощущается радикулит или остеохондроз… Нет, столь натуралистических снов фон Peг никогда в жизни не видал.
“Может быть, все-таки наведенная галлюцинация? Психотропный излучатель способен и не на такое… Но почему именно я и кому есть до меня дело в такой глуши? Если б я владел какой-нибудь тайной и ее нужно было из меня выудить… Даже если 6 они по ошибке считали, что я обладаю ею, то действовали бы совсем иначе. Ведь сейчас разворачивается чисто психологическая, этакая семейно-любовная драма, а вовсе не допрос с пристрастием. Где же тут здравый смысл?!