Страница:
Как-то под вечер в Починки пожаловал и сам Скороходов. Прежде всего он попросил Джека показать зубы и, когда увидел, что они в целости, повеселел. Обошел плантацию, подивился пшенице. Потом осмотрел колодец, похлопал рукой по насосу и сказал:
— Моя водица.
Как бы между прочим спросил, сколько табаку рассчитывает Джек снять. Джек ответил, что около восьмисот кило. Скороходов наморщился, а потом ахнул:
— О-о! Что же кило-то стоит?
— Рублей семь, — ответил Джек. — Ведь табак будет высшего качества.
Скороходов задумался. Потом вдруг закричал:
— Что ж, это выходит, что ты с лишком пять тысяч за лето заработал?
— Да ведь нас трое работало, — сказал Джек.
— Бабы не считаются, бабы не считаются! — закричал Скороходов и попросил поставить самоварчик.
Пока пили чай, Скороходов все похваливал Джека. Видно было, что у него есть какая-то затаенная мысль, но он высказать ее не решается: Так ничего и не сказал. Поблагодарил за чай, надел картуз и уехал.
Не успел Джек проводить Скороходова, как на плантацию явились Кацауровы.
Джек уже успел подружиться с ними и часто по вечерам ходил в Кацауровку. Там разговаривал по-английски с адмиралом и рассказывал Татьяне, как американцы выводят цыплят в инкубаторах и как доят коров электричеством. Татьяна любила сельское хозяйство и всем этим интересовалась, может быть, потому, что ни о чем, кроме кур и коров, не знала. Но Джек видел, что дела в Кацауровке идут из рук вон плохо. Работают только двое — Татьяна и Дуня, жена младшего брата. Адмирал был стар, а братья только и делали, что играли в теннис. Во время покоса вдруг вспомнили о шахматах, взяли с собой доску в поле и целый день играли под кустами. А Татьяна и Дуня ворошили и убирали сено. Все это Джеку очень не нравилось, но Татьяна никогда не жаловалась ему, наоборот, говорила, что все идет хорошо.
Посмотреть табак явилось все семейство Кацауровых. Даже адмирал, опираясь на палочку, кое-как доплелся. Татьяна пришла в веревочных туфлях и без чулок. Сказала, что ноги у нее еще болят и поэтому она башмаков не надела. Братья при этом притворно закашляли.
После осмотра плантации Джек предложил Кацауровым выпить молока. Но оказалось, что Пелагея и Катька убежали из дому. Джек сам полез в погреб и достал две кринки. Гости выпили обе кринки жадно, как будто никогда не пили. Татьяна объяснила это тем, что молоко очень вкусное.
После молока долго сидели в саду под яблонями. Адмирал рассказывал, как он осматривал табачные плантации в Гаване и Маниле, все внимательно слушали. В это время у Капраловых в саду собрались крестьяне посмотреть, как Джек водит компанию с помещиками. Ребята даже запели тихо какую-то обидную песню, но Джек подошел к забору и попросил перестать.
Пение прекратилось, а Сережка Маршев сказал:
— Яш, ты слышал, Мишка Громов из Москвы приехал на один день. Просил тебя зайти. Обязательно поговорить с тобой хочет.
Джек что-то буркнул в ответ и пошел к своим гостям.
Взошла луна, желтая и сплюснутая, как зерно кукурузы «конский зуб». Адмирал замурлыкал свою песню и начал собираться домой. За ним поднялись остальные. Джек решил их проводить.
По пути Джек пошел с Татьяной вперед и стал говорить ей о том, что надо братьев прибрать к рукам и заставить работать. Но Татьяна, смеясь, отвечала, что они и так целый день заняты: играют в теннис. Джек понимал, что она шутит из гордости: не хочет, чтобы он говорил о ее тяжелом положении.
Посмеялась Татьяна и над советом Джека — завести хоть пяток коров.
— Эх вы, американец! — сказала она и остановилась. — Мы и с двумя коровами не знаем, как управиться, а вы пяток хотите…
Джеку было странно это слышать: шесть работников не могут с двумя коровами управиться! Но он понимал, что все дело здесь зависит опять от тех же братьев, которые готовы жить впроголодь, только бы поменьше работать.
Джек проводил Кацауровых далеко, почти до самой березовой рощи. Домой возвращался уже поздней ночью, когда луна забралась высоко и выпала сильная роса. Он шел и думал, как бы помочь Татьяне в хозяйстве, чтобы она могла хоть башмаки себе купить. Он так задумался, что не заметил, как недалеко от деревни с травы поднялись какие-то две фигуры. Только у огорода он услышал, что сзади бегут, и остановился, чтобы приготовиться к драке. Но оказалось, что это ребята. Они и не думали нападать на него, а хотели поговорить о деле.
Начал Маршев:
— Что же, Яш, пойдешь ты к Громову? Ведь он завтра чуть свет уезжает.
— А где он? — спросил Джек.
— Тут, у изгороди, сидит, тебя дожидается.
Джек обрадовался Мишке и быстро пошел вперед. От изгороди навстречу ему поднялась длинная фигура.
— Здравствуй, Яша, — сказал Мишка невесело. — Жаль, не удастся нам подробно поговорить. Только на денек я в Починки заехал, на практику спешу. Но что нужно, скажу. Говорили мне ребята, что ты от них морду воротишь и не хочешь в коммуну идти. Как же это ты, братец, такого маху даешь?
— Некогда, Миша… — заговорил было Джек.
— Подожди, подожди, дай я скажу. Ведь паршиво, братец, поступаешь. Видел я твой табак — слов нету, хорош! — научился ты добру в Америке. Только для себя одного ты это добро бережешь. Ты посмотри кругом-то сначала. Ведь мучается деревня, форменно мучается. Бедность страшная, со свиньями дети спят, мылом только по праздникам моются. Да что я говорю! Знаешь ты, что Сережка Маршев двух своих сестер нищенствовать в город послал? А ведь по двенадцати лет девчонкам. Ты думаешь, коммуна только пустяки, шутка? Нет, брат, не шутка. Хочет деревня на ноги стать, жажда огромная, да уменья нет. Неужели не поможешь?
— Я тебе, Миша, все объясню, — ответил Джек дружески. — Я свой расчет на табаке строю. Весь огород потом полил. Думаю заработать. Сам посуди, какой мне смысл с ребятами соединяться? Так вот Робинзоном и живу.
— Теперь у нас робинзонов не жалуют, — хитро сказал Мишка. — Индивидуальным налогом облагают.
— Ничего с меня не возьмут, — произнес Джек, подумавши. — Прежде чем дело начинать, я все в городе подробно узнал. Участок у меня маленький, а культура новая. По закону обложению не подлежу.
Тут вышел вперед Николка Чурасов, который до этого молчал. Он снял с плеча свое одноствольное ружье, поднял его к луне и закричал:
— Охота вам, ребята, с кулаком разговаривать. Дело ясное, он со своим табаком на ту сторону баррикады перебрался. Вот перед всеми говорю: гореть будешь, Яшка, я тебе ведра не дам. Придешь ко мне за помощью голодный, я в тебя солью выпалю. Идем, ребята, а то я от раздражения сейчас стрелять начну.
— Подожди, Миша, — сказал Джек Громов — Пусть они уходят, а ты подожди. Давай о Москве поговорим. Как твое ученье?
— Не о чем нам, Яша, разговаривать, — сказал Громов сокрушенно. — Не думал я, что такой ты человек. Ну, как знаешь…
И ребята ушли. А Джек прислонился к изгороди и долго глядел им вслед. Он понимал, что это последний разговор о коммуне и что с этого часа ребята ему действительно враги. Но это его не огорчало.
Он стоял у изгороди и думал о своем. Думал долго, может быть час. Потом вдруг встрепенулся и свистнул.
Ему показалось, что он нашел верный способ избавить Татьяну Кацаурову от тяжелой жизни.
Сигары «Вирджиния»
Сливы поспели в Калифорнии
— Моя водица.
Как бы между прочим спросил, сколько табаку рассчитывает Джек снять. Джек ответил, что около восьмисот кило. Скороходов наморщился, а потом ахнул:
— О-о! Что же кило-то стоит?
— Рублей семь, — ответил Джек. — Ведь табак будет высшего качества.
Скороходов задумался. Потом вдруг закричал:
— Что ж, это выходит, что ты с лишком пять тысяч за лето заработал?
— Да ведь нас трое работало, — сказал Джек.
— Бабы не считаются, бабы не считаются! — закричал Скороходов и попросил поставить самоварчик.
Пока пили чай, Скороходов все похваливал Джека. Видно было, что у него есть какая-то затаенная мысль, но он высказать ее не решается: Так ничего и не сказал. Поблагодарил за чай, надел картуз и уехал.
Не успел Джек проводить Скороходова, как на плантацию явились Кацауровы.
Джек уже успел подружиться с ними и часто по вечерам ходил в Кацауровку. Там разговаривал по-английски с адмиралом и рассказывал Татьяне, как американцы выводят цыплят в инкубаторах и как доят коров электричеством. Татьяна любила сельское хозяйство и всем этим интересовалась, может быть, потому, что ни о чем, кроме кур и коров, не знала. Но Джек видел, что дела в Кацауровке идут из рук вон плохо. Работают только двое — Татьяна и Дуня, жена младшего брата. Адмирал был стар, а братья только и делали, что играли в теннис. Во время покоса вдруг вспомнили о шахматах, взяли с собой доску в поле и целый день играли под кустами. А Татьяна и Дуня ворошили и убирали сено. Все это Джеку очень не нравилось, но Татьяна никогда не жаловалась ему, наоборот, говорила, что все идет хорошо.
Посмотреть табак явилось все семейство Кацауровых. Даже адмирал, опираясь на палочку, кое-как доплелся. Татьяна пришла в веревочных туфлях и без чулок. Сказала, что ноги у нее еще болят и поэтому она башмаков не надела. Братья при этом притворно закашляли.
После осмотра плантации Джек предложил Кацауровым выпить молока. Но оказалось, что Пелагея и Катька убежали из дому. Джек сам полез в погреб и достал две кринки. Гости выпили обе кринки жадно, как будто никогда не пили. Татьяна объяснила это тем, что молоко очень вкусное.
После молока долго сидели в саду под яблонями. Адмирал рассказывал, как он осматривал табачные плантации в Гаване и Маниле, все внимательно слушали. В это время у Капраловых в саду собрались крестьяне посмотреть, как Джек водит компанию с помещиками. Ребята даже запели тихо какую-то обидную песню, но Джек подошел к забору и попросил перестать.
Пение прекратилось, а Сережка Маршев сказал:
— Яш, ты слышал, Мишка Громов из Москвы приехал на один день. Просил тебя зайти. Обязательно поговорить с тобой хочет.
Джек что-то буркнул в ответ и пошел к своим гостям.
Взошла луна, желтая и сплюснутая, как зерно кукурузы «конский зуб». Адмирал замурлыкал свою песню и начал собираться домой. За ним поднялись остальные. Джек решил их проводить.
По пути Джек пошел с Татьяной вперед и стал говорить ей о том, что надо братьев прибрать к рукам и заставить работать. Но Татьяна, смеясь, отвечала, что они и так целый день заняты: играют в теннис. Джек понимал, что она шутит из гордости: не хочет, чтобы он говорил о ее тяжелом положении.
Посмеялась Татьяна и над советом Джека — завести хоть пяток коров.
— Эх вы, американец! — сказала она и остановилась. — Мы и с двумя коровами не знаем, как управиться, а вы пяток хотите…
Джеку было странно это слышать: шесть работников не могут с двумя коровами управиться! Но он понимал, что все дело здесь зависит опять от тех же братьев, которые готовы жить впроголодь, только бы поменьше работать.
Джек проводил Кацауровых далеко, почти до самой березовой рощи. Домой возвращался уже поздней ночью, когда луна забралась высоко и выпала сильная роса. Он шел и думал, как бы помочь Татьяне в хозяйстве, чтобы она могла хоть башмаки себе купить. Он так задумался, что не заметил, как недалеко от деревни с травы поднялись какие-то две фигуры. Только у огорода он услышал, что сзади бегут, и остановился, чтобы приготовиться к драке. Но оказалось, что это ребята. Они и не думали нападать на него, а хотели поговорить о деле.
Начал Маршев:
— Что же, Яш, пойдешь ты к Громову? Ведь он завтра чуть свет уезжает.
— А где он? — спросил Джек.
— Тут, у изгороди, сидит, тебя дожидается.
Джек обрадовался Мишке и быстро пошел вперед. От изгороди навстречу ему поднялась длинная фигура.
— Здравствуй, Яша, — сказал Мишка невесело. — Жаль, не удастся нам подробно поговорить. Только на денек я в Починки заехал, на практику спешу. Но что нужно, скажу. Говорили мне ребята, что ты от них морду воротишь и не хочешь в коммуну идти. Как же это ты, братец, такого маху даешь?
— Некогда, Миша… — заговорил было Джек.
— Подожди, подожди, дай я скажу. Ведь паршиво, братец, поступаешь. Видел я твой табак — слов нету, хорош! — научился ты добру в Америке. Только для себя одного ты это добро бережешь. Ты посмотри кругом-то сначала. Ведь мучается деревня, форменно мучается. Бедность страшная, со свиньями дети спят, мылом только по праздникам моются. Да что я говорю! Знаешь ты, что Сережка Маршев двух своих сестер нищенствовать в город послал? А ведь по двенадцати лет девчонкам. Ты думаешь, коммуна только пустяки, шутка? Нет, брат, не шутка. Хочет деревня на ноги стать, жажда огромная, да уменья нет. Неужели не поможешь?
— Я тебе, Миша, все объясню, — ответил Джек дружески. — Я свой расчет на табаке строю. Весь огород потом полил. Думаю заработать. Сам посуди, какой мне смысл с ребятами соединяться? Так вот Робинзоном и живу.
— Теперь у нас робинзонов не жалуют, — хитро сказал Мишка. — Индивидуальным налогом облагают.
— Ничего с меня не возьмут, — произнес Джек, подумавши. — Прежде чем дело начинать, я все в городе подробно узнал. Участок у меня маленький, а культура новая. По закону обложению не подлежу.
Тут вышел вперед Николка Чурасов, который до этого молчал. Он снял с плеча свое одноствольное ружье, поднял его к луне и закричал:
— Охота вам, ребята, с кулаком разговаривать. Дело ясное, он со своим табаком на ту сторону баррикады перебрался. Вот перед всеми говорю: гореть будешь, Яшка, я тебе ведра не дам. Придешь ко мне за помощью голодный, я в тебя солью выпалю. Идем, ребята, а то я от раздражения сейчас стрелять начну.
— Подожди, Миша, — сказал Джек Громов — Пусть они уходят, а ты подожди. Давай о Москве поговорим. Как твое ученье?
— Не о чем нам, Яша, разговаривать, — сказал Громов сокрушенно. — Не думал я, что такой ты человек. Ну, как знаешь…
И ребята ушли. А Джек прислонился к изгороди и долго глядел им вслед. Он понимал, что это последний разговор о коммуне и что с этого часа ребята ему действительно враги. Но это его не огорчало.
Он стоял у изгороди и думал о своем. Думал долго, может быть час. Потом вдруг встрепенулся и свистнул.
Ему показалось, что он нашел верный способ избавить Татьяну Кацаурову от тяжелой жизни.
Сигары «Вирджиния»
Пшеница Джека уродилась на славу, сам-двадцать пять. О таких урожаях в деревне никогда не слыхали, и никто не хотел верить Пелагее, когда она шепотом рассказывала, что Яшка с огорода три мешка ссыпал в амбар на семена.
Но в эту осень пшеница нисколько не интересовала Джека. Все его расчеты и ожидания строились на табаке. В течение августа он срезал три урожая листьев, в чем ему помогали Катька и мать. В сарае, под самой крышей, он устроил сушильню, нанизал листья на ниточки и подвесил к жердям. В соломе наделал дырок, и ветер день и ночь обдувал листья. Они слегка двигались и были похожи на пойманных рыб.
Чтобы поскорее подготовить табак к употреблению, Джек снял у Сундучковых баню. Баню эту он топил пять дней и сжег два воза дров. На полу в парильне он пачками положил свой табак, и табак в горячем воздухе начал бродить. Вода испарялась из листьев, и они понемногу принимали желтовато-коричневый, табачный цвет. Пять дней Джек почти не выходил из бани и даже ночевал там. По ночам он несколько раз вставал, засовывал руку в листья и пробовал, не слишком ли они согрелись. Он перекладывал пачки табаку, чтобы брожение протекало равномерно, встряхивал листья, дул на них и вообще действовал, как фокусник. Деревенские ребятишки целый день простаивали у окошка, следя за всеми его движениями. На шестой день Джек залил печь водой и открыл дверь бани. Он решил, что брожение окончено.
Весь табак был перенесен в избу, и здесь еще несколько дней провозились над разглаживанием листьев и перевязкой их в новые пачки. Наконец Джек с помощью ладоней свернул первую сигару и закурил. Красивый синеватый дымок взвился над «Вирджинией», и в избе вкусно запахло.
— Ол райт! — сказал Джек.
И улыбнулся широко, как давно не улыбался.
Еще два дня он употребил на то, чтобы наделать побольше сигар. Он спрыснул листья водой, сделались они мягкими, как стираная материя. Потом он показал Катьке, как надо заготавливать начинку, и велел ей готовить начинки без счета. Пелагея ножом резала пополам большие, хорошие листья, и Джек быстро заворачивал в них начинку. Кончик подклеивал клейстером. Получались длинные темные сигары. Они подсыхали на печке на газетах.
Когда тысяча штук была готова, пальцы Джека сделались темными, как еловые шишки. Джек пересчитал сигары и сказал Катьке:
— Ступай по деревне. Скажи, что я сигары даю пробовать бесплатно.
Катька фыркнула:
— Да нешто кто пойдет их пробовать?
— Делай, что я тебе говорю.
Катька побежала по деревне, стучала в окна и кричала:
— Кто хочет, идите к нашей избе! Яшка задарма сигары пробовать дает!
Крестьяне начали собираться к избе Восьмеркиных дружно. Все давно интересовались, какого вкуса американская махорка. Приходили даже те, которые никогда не курили. Только один Николка Чурасов не пришел, хоть и курил. Джек давал всем по «Вирджинии» и объяснял, как надо обкусывать кончик.
Сразу закурило человек пятьдесят. Над толпой поднялся дым, тонкий и пахучий. Затягивались спеша, глотали слюну, снова затягивались. Сплевывать никто не решался. Старики кашляли. Курили до конца, пока огонь не подошел к самым пальцам. Докуривши, стали просить еще по штучке — говорили, что не распробовали.
Но Джек заявил, что больше давать бесплатно сигар не будет. Предложил покупать по пятачку за штуку. Сигары понравились всем без исключения, но цена показалась мужикам высокой, прямо невозможной. Не купил никто, и крестьяне, посмеиваясь, разошлись по домам. А Джек забрал сотню сигар и пошел в Чижи.
Там повторилась та же история. Бесплатно крестьяне курили охотно, от покупки же воздерживались. Один только Скороходов купил для почина три штуки, но заплатил за них гривенник.
— Хороши сигарки, что и говорить, — сказал он Джеку таинственно. — Но ты своего товара здешнему народу не продашь. Больно темен народ. Тебе с сигарами в город ехать надо. Да и там, пожалуй, не продашь: дорого просишь.
Предсказание Скороходова произвело на Джека удручающее впечатление.
Засевая «вирджинию», он исходил из расчета, что всегда сумеет распродать весь табак среди окрестных крестьян. Ведь все кругом курили махорку самого низкого качества. Он как-то упустил из виду, что махоркой крестьяне довольны, а лишние деньги есть не у всякого.
С сигарами Джек пришел к Кацауровым. Здесь ему повезло больше.
Адмирал захотел купить тысячу сигар, но в кредит. За наличные же приобрел десяток. Джек насчет кредита промолчал: он прекрасно знал, что адмирал никогда не отдаст ему пятидесяти рублей.
Братья сигар не купили, но курили охотно. Даже Татьяна и та взяла сигару. Раньше она никогда не курила, но теперь захотела узнать, ради чего Джек бился все лето. Сигара ей понравилась своей ароматичностью, но она тоже высказала опасение, что этот тонкий товар здесь не пойдет.
Джек теперь и сам так думал. Покупщиков не находилось, хотя слух о его сигарах распространился далеко. К его избе подъезжали мужики из самых дальних деревень и просили покурить. При этом божились, что еще не пробовали его сигар и, может быть, купят десяток. Джек давал им по «Вирджинии», но они, закурив, быстро отъезжали от избы и больше не возвращались.
Когда Джек проходил по Починкам или Чижам, за ним следом бежали ребята и кричали:
— Яков Петрович, дай сигарку!
А Пелагея потихоньку брала сигары с печки и относила их знакомым. Катька же сама начала тайком курить; мать ее поймала один раз с сигарой в зубах на задворках и отколотила.
Да, безусловно, сигары «Вирджиния» имели огромный успех, но дохода Джек не получил никакого!
Наконец он пришел к убеждению, что надо ехать в город. Он взял с собой листового табаку и двести штук отборных сигар. Но и в городе ему не повезло. Джек ходил из кооператива в кооператив и везде угощал сигарами. Курили все, но купить его табак за пять тысяч рублей никто не соглашался. Говорили, что с накладными расходами сигары будут слишком дороги. Только в одном магазине заведующий взял полсотни сигар на комиссию и посоветовал Джеку ехать в Москву. Но тут же предупредил, что в СССР много своих сортов табака, «вирджиния» никому не известна, и вряд ли в Москве заинтересуются такой маленькой партией.
Смешно было ехать в Москву без уверенности, что дело там устроится! Джек вернулся в деревню совсем разбитый и, не говоря никому ни слова, заперся в амбаре со своим табаком. Теперь он уже ясно видел, что, разводя «вирджинию», сделал непоправимую, крупную ошибку. Рухнули все его расчеты и надежды.
Ведь у него был уже составлен целый план дальнейшей деятельности. Этой осенью он хотел выделить материнский надел в особый участок, потребовать землю и себе и таким образом получить кусок земли около двадцати акров. Зимой построить на участке новый дом в четыре комнаты, купить хорошую лошадь и корову. Ранней весной выписать Чарли и пустить под табак десять акров земли.
Он уже и лошадь себе присмотрел за триста рублей и план дома начертил, не каменного, конечно, а деревянного, но удобного и красивого. А вместо этого придется опять жить в прежней, грязной избе, в бедности, слушать попреки матери, что он ее разорил. И действительно, есть зимой ведь им нечего…
Эти горестные мысли Джека были прерваны стуком тележки, которая въехала во двор. По голосам Джек догадался, что приехал Скороходов с кем-то еще и ищет его по двору. Джек вышел из амбара и увидел, что Скороходов мрачно ходит по двору с клещами в руках, а в тележке сидит сын его Петр.
Скороходов, не здороваясь с Джеком, сказал строго:
— Вот приехали, Яков, за долгом, срок-то ведь прошел. Деньгами отдашь или зубы тянуть?
— Подождите недельку, Пал Палыч, — сказал Джек растерянно и тихо.
— Не, не могу. Налог платить надо. А то хозяйство опишут. Так как же? Отдашь или нет?
Джек промолчал. Скороходов заорал на весь двор:
— Открывай рот! Петр, держи его за руки.
Джек не успел отскочить, как Петр Скороходов схватил его сзади. Близко от лица Джека появились большие клещи, но он рта не открыл.
— Ты что же, мошенничать? — закричал Скороходов и брызнул в Джека слюной. — Имущество от долгов скрываешь?..
— Дело в следующем, — сказал Петр негромко, — вы ему стукните по губам, папаша, он зубки и покажет.
Джек понял, что если он не откроет рта, то кредит для него будет закрыт навсегда, а зубов он все-таки лишится. Волей-неволей приходилось уступать заработанные в Америке зубы. Конечно, он теперь никогда уже не вставит новых… Глаза Джека наполнились слезами от обиды и горя, и он медленно открыл рот.
Губы его уже чувствовали прикосновение огромных холодных клещей. Скороходов уцепился за зубы, но не тянул, а чего-то ждал. Потом вдруг руки его опустились, и он сказал мягко:
— Эх, жалко мне тебя, Яшка. Вот разве что табаком долг взять.
Бросил клещи на землю и начал ходить по двору.
Джек облегченно вздохнул и предложил за долг тридцать кило. Но Скороходов замахал руками.
— Не, не, подожди. Ты сколько за весь-то просишь?
— Пять тысяч.
— А без шуток? Покажи-ка табак.
Пошли в амбар, и Скороходов долго перебирал пахучие листья.
— Да, — сказал он наконец задумчиво. — Ежели его раскрошить да стаканчиками продавать, как махорку, дело-то, пожалуй, и выйдет. Ну, вот, хочешь за все пятьсот рублей, и вексель назад отдам?
Джек промолчал. Хоть он и находился в стесненных обстоятельствах, предложенная цена показалась ему настоящим издевательством. Ведь самая скверная махорка стоила дороже.
— Ну, говори крайнюю цену! — закричал Скороходов.
— Четыре тысячи.
— Держи его за руки, Петр, — сказал Скороходов деловито. — Выдернем зубки и поедем. А то на разговоры время терять жалко.
Но Джека теперь уже трудно было запугать. Он понял, что Скороходов не отступится от табака и пугает его клещами, чтобы сбавить цену. Он решил сопротивляться, если Петр его опять схватит.
Скороходов поднял клещи к его лицу. Но Джек отбежал в сторону и закричал:
— Подожди ты со своими клещами. Давай по-деловому говорить. Ну, три тысячи пятьсот согласен?
Торговались долго, почти до вечера. Скороходов еще несколько раз лез с клещами, несколько раз садился в тележку. Наконец сговорились на тысяче рублях. Кроме того, Скороходов возвращал вексель. Джек оставлял у себя сорок кило табаку. Пятьсот рублей Скороходов платил сейчас, а на остальные должен был выдать вексель сроком платежа на новый год.
Ударили по рукам. Петр куда-то сбегал за водкой, и Скороходов налил всем по стаканчику. Сам выпил четыре. Пил и все горевал, что прогадал с табаком.
Когда стемнело, Джек заложил лошадь. Табак погрузили в телегу и в тележку и повезли в Чижи. Скороходов шагал рядом с подводами, все боялся, что табак разворуют.
Джек вернулся домой поздно, но в избе еще не спали. Пелагея и Катька сидели на лавке и молча ждали Яшку. Огня не зажигали: жалели керосин.
Джек вошел в избу злой и зажег лампу.
— Яша, — сказала мать дрожащим голосом, — сколько же он, ирод, тебе за табак заплатил?
Джек сел на лавку и тяжело вздохнул.
— Да что, мать, прижал он меня. Надо бы нам было мерина в засуху продать… Эх!
— Сколько же, Яша, он заплатил?
— Тысячу рублей.
— Сто червяков?
— Да, пятьсот долларов.
— Яшенька!.. — Пелагея перекрестилась. — Покажи деньги.
Джек положил на стол толстую пачку грязных кредиток.
— Вот… Не все еще получил…
— Яшенька! — закричала мать неистово. — Светик мой ясный! Ведь это же выходит — мы можем теперь и телку выкупить. Катька, кланяйся брату в ноги. Теперь замуж тебя отдадим по-человечески.
И Пелагея вместе с Катькой повалились перед Джеком на пол.
— Не реви, мать, — сказал Джек с досадой, — не реви! — и, махнув рукой, вышел из избы.
Тысяча рублей, конечно, его нисколько не устраивала.
Но в эту осень пшеница нисколько не интересовала Джека. Все его расчеты и ожидания строились на табаке. В течение августа он срезал три урожая листьев, в чем ему помогали Катька и мать. В сарае, под самой крышей, он устроил сушильню, нанизал листья на ниточки и подвесил к жердям. В соломе наделал дырок, и ветер день и ночь обдувал листья. Они слегка двигались и были похожи на пойманных рыб.
Чтобы поскорее подготовить табак к употреблению, Джек снял у Сундучковых баню. Баню эту он топил пять дней и сжег два воза дров. На полу в парильне он пачками положил свой табак, и табак в горячем воздухе начал бродить. Вода испарялась из листьев, и они понемногу принимали желтовато-коричневый, табачный цвет. Пять дней Джек почти не выходил из бани и даже ночевал там. По ночам он несколько раз вставал, засовывал руку в листья и пробовал, не слишком ли они согрелись. Он перекладывал пачки табаку, чтобы брожение протекало равномерно, встряхивал листья, дул на них и вообще действовал, как фокусник. Деревенские ребятишки целый день простаивали у окошка, следя за всеми его движениями. На шестой день Джек залил печь водой и открыл дверь бани. Он решил, что брожение окончено.
Весь табак был перенесен в избу, и здесь еще несколько дней провозились над разглаживанием листьев и перевязкой их в новые пачки. Наконец Джек с помощью ладоней свернул первую сигару и закурил. Красивый синеватый дымок взвился над «Вирджинией», и в избе вкусно запахло.
— Ол райт! — сказал Джек.
И улыбнулся широко, как давно не улыбался.
Еще два дня он употребил на то, чтобы наделать побольше сигар. Он спрыснул листья водой, сделались они мягкими, как стираная материя. Потом он показал Катьке, как надо заготавливать начинку, и велел ей готовить начинки без счета. Пелагея ножом резала пополам большие, хорошие листья, и Джек быстро заворачивал в них начинку. Кончик подклеивал клейстером. Получались длинные темные сигары. Они подсыхали на печке на газетах.
Когда тысяча штук была готова, пальцы Джека сделались темными, как еловые шишки. Джек пересчитал сигары и сказал Катьке:
— Ступай по деревне. Скажи, что я сигары даю пробовать бесплатно.
Катька фыркнула:
— Да нешто кто пойдет их пробовать?
— Делай, что я тебе говорю.
Катька побежала по деревне, стучала в окна и кричала:
— Кто хочет, идите к нашей избе! Яшка задарма сигары пробовать дает!
Крестьяне начали собираться к избе Восьмеркиных дружно. Все давно интересовались, какого вкуса американская махорка. Приходили даже те, которые никогда не курили. Только один Николка Чурасов не пришел, хоть и курил. Джек давал всем по «Вирджинии» и объяснял, как надо обкусывать кончик.
Сразу закурило человек пятьдесят. Над толпой поднялся дым, тонкий и пахучий. Затягивались спеша, глотали слюну, снова затягивались. Сплевывать никто не решался. Старики кашляли. Курили до конца, пока огонь не подошел к самым пальцам. Докуривши, стали просить еще по штучке — говорили, что не распробовали.
Но Джек заявил, что больше давать бесплатно сигар не будет. Предложил покупать по пятачку за штуку. Сигары понравились всем без исключения, но цена показалась мужикам высокой, прямо невозможной. Не купил никто, и крестьяне, посмеиваясь, разошлись по домам. А Джек забрал сотню сигар и пошел в Чижи.
Там повторилась та же история. Бесплатно крестьяне курили охотно, от покупки же воздерживались. Один только Скороходов купил для почина три штуки, но заплатил за них гривенник.
— Хороши сигарки, что и говорить, — сказал он Джеку таинственно. — Но ты своего товара здешнему народу не продашь. Больно темен народ. Тебе с сигарами в город ехать надо. Да и там, пожалуй, не продашь: дорого просишь.
Предсказание Скороходова произвело на Джека удручающее впечатление.
Засевая «вирджинию», он исходил из расчета, что всегда сумеет распродать весь табак среди окрестных крестьян. Ведь все кругом курили махорку самого низкого качества. Он как-то упустил из виду, что махоркой крестьяне довольны, а лишние деньги есть не у всякого.
С сигарами Джек пришел к Кацауровым. Здесь ему повезло больше.
Адмирал захотел купить тысячу сигар, но в кредит. За наличные же приобрел десяток. Джек насчет кредита промолчал: он прекрасно знал, что адмирал никогда не отдаст ему пятидесяти рублей.
Братья сигар не купили, но курили охотно. Даже Татьяна и та взяла сигару. Раньше она никогда не курила, но теперь захотела узнать, ради чего Джек бился все лето. Сигара ей понравилась своей ароматичностью, но она тоже высказала опасение, что этот тонкий товар здесь не пойдет.
Джек теперь и сам так думал. Покупщиков не находилось, хотя слух о его сигарах распространился далеко. К его избе подъезжали мужики из самых дальних деревень и просили покурить. При этом божились, что еще не пробовали его сигар и, может быть, купят десяток. Джек давал им по «Вирджинии», но они, закурив, быстро отъезжали от избы и больше не возвращались.
Когда Джек проходил по Починкам или Чижам, за ним следом бежали ребята и кричали:
— Яков Петрович, дай сигарку!
А Пелагея потихоньку брала сигары с печки и относила их знакомым. Катька же сама начала тайком курить; мать ее поймала один раз с сигарой в зубах на задворках и отколотила.
Да, безусловно, сигары «Вирджиния» имели огромный успех, но дохода Джек не получил никакого!
Наконец он пришел к убеждению, что надо ехать в город. Он взял с собой листового табаку и двести штук отборных сигар. Но и в городе ему не повезло. Джек ходил из кооператива в кооператив и везде угощал сигарами. Курили все, но купить его табак за пять тысяч рублей никто не соглашался. Говорили, что с накладными расходами сигары будут слишком дороги. Только в одном магазине заведующий взял полсотни сигар на комиссию и посоветовал Джеку ехать в Москву. Но тут же предупредил, что в СССР много своих сортов табака, «вирджиния» никому не известна, и вряд ли в Москве заинтересуются такой маленькой партией.
Смешно было ехать в Москву без уверенности, что дело там устроится! Джек вернулся в деревню совсем разбитый и, не говоря никому ни слова, заперся в амбаре со своим табаком. Теперь он уже ясно видел, что, разводя «вирджинию», сделал непоправимую, крупную ошибку. Рухнули все его расчеты и надежды.
Ведь у него был уже составлен целый план дальнейшей деятельности. Этой осенью он хотел выделить материнский надел в особый участок, потребовать землю и себе и таким образом получить кусок земли около двадцати акров. Зимой построить на участке новый дом в четыре комнаты, купить хорошую лошадь и корову. Ранней весной выписать Чарли и пустить под табак десять акров земли.
Он уже и лошадь себе присмотрел за триста рублей и план дома начертил, не каменного, конечно, а деревянного, но удобного и красивого. А вместо этого придется опять жить в прежней, грязной избе, в бедности, слушать попреки матери, что он ее разорил. И действительно, есть зимой ведь им нечего…
Эти горестные мысли Джека были прерваны стуком тележки, которая въехала во двор. По голосам Джек догадался, что приехал Скороходов с кем-то еще и ищет его по двору. Джек вышел из амбара и увидел, что Скороходов мрачно ходит по двору с клещами в руках, а в тележке сидит сын его Петр.
Скороходов, не здороваясь с Джеком, сказал строго:
— Вот приехали, Яков, за долгом, срок-то ведь прошел. Деньгами отдашь или зубы тянуть?
— Подождите недельку, Пал Палыч, — сказал Джек растерянно и тихо.
— Не, не могу. Налог платить надо. А то хозяйство опишут. Так как же? Отдашь или нет?
Джек промолчал. Скороходов заорал на весь двор:
— Открывай рот! Петр, держи его за руки.
Джек не успел отскочить, как Петр Скороходов схватил его сзади. Близко от лица Джека появились большие клещи, но он рта не открыл.
— Ты что же, мошенничать? — закричал Скороходов и брызнул в Джека слюной. — Имущество от долгов скрываешь?..
— Дело в следующем, — сказал Петр негромко, — вы ему стукните по губам, папаша, он зубки и покажет.
Джек понял, что если он не откроет рта, то кредит для него будет закрыт навсегда, а зубов он все-таки лишится. Волей-неволей приходилось уступать заработанные в Америке зубы. Конечно, он теперь никогда уже не вставит новых… Глаза Джека наполнились слезами от обиды и горя, и он медленно открыл рот.
Губы его уже чувствовали прикосновение огромных холодных клещей. Скороходов уцепился за зубы, но не тянул, а чего-то ждал. Потом вдруг руки его опустились, и он сказал мягко:
— Эх, жалко мне тебя, Яшка. Вот разве что табаком долг взять.
Бросил клещи на землю и начал ходить по двору.
Джек облегченно вздохнул и предложил за долг тридцать кило. Но Скороходов замахал руками.
— Не, не, подожди. Ты сколько за весь-то просишь?
— Пять тысяч.
— А без шуток? Покажи-ка табак.
Пошли в амбар, и Скороходов долго перебирал пахучие листья.
— Да, — сказал он наконец задумчиво. — Ежели его раскрошить да стаканчиками продавать, как махорку, дело-то, пожалуй, и выйдет. Ну, вот, хочешь за все пятьсот рублей, и вексель назад отдам?
Джек промолчал. Хоть он и находился в стесненных обстоятельствах, предложенная цена показалась ему настоящим издевательством. Ведь самая скверная махорка стоила дороже.
— Ну, говори крайнюю цену! — закричал Скороходов.
— Четыре тысячи.
— Держи его за руки, Петр, — сказал Скороходов деловито. — Выдернем зубки и поедем. А то на разговоры время терять жалко.
Но Джека теперь уже трудно было запугать. Он понял, что Скороходов не отступится от табака и пугает его клещами, чтобы сбавить цену. Он решил сопротивляться, если Петр его опять схватит.
Скороходов поднял клещи к его лицу. Но Джек отбежал в сторону и закричал:
— Подожди ты со своими клещами. Давай по-деловому говорить. Ну, три тысячи пятьсот согласен?
Торговались долго, почти до вечера. Скороходов еще несколько раз лез с клещами, несколько раз садился в тележку. Наконец сговорились на тысяче рублях. Кроме того, Скороходов возвращал вексель. Джек оставлял у себя сорок кило табаку. Пятьсот рублей Скороходов платил сейчас, а на остальные должен был выдать вексель сроком платежа на новый год.
Ударили по рукам. Петр куда-то сбегал за водкой, и Скороходов налил всем по стаканчику. Сам выпил четыре. Пил и все горевал, что прогадал с табаком.
Когда стемнело, Джек заложил лошадь. Табак погрузили в телегу и в тележку и повезли в Чижи. Скороходов шагал рядом с подводами, все боялся, что табак разворуют.
Джек вернулся домой поздно, но в избе еще не спали. Пелагея и Катька сидели на лавке и молча ждали Яшку. Огня не зажигали: жалели керосин.
Джек вошел в избу злой и зажег лампу.
— Яша, — сказала мать дрожащим голосом, — сколько же он, ирод, тебе за табак заплатил?
Джек сел на лавку и тяжело вздохнул.
— Да что, мать, прижал он меня. Надо бы нам было мерина в засуху продать… Эх!
— Сколько же, Яша, он заплатил?
— Тысячу рублей.
— Сто червяков?
— Да, пятьсот долларов.
— Яшенька!.. — Пелагея перекрестилась. — Покажи деньги.
Джек положил на стол толстую пачку грязных кредиток.
— Вот… Не все еще получил…
— Яшенька! — закричала мать неистово. — Светик мой ясный! Ведь это же выходит — мы можем теперь и телку выкупить. Катька, кланяйся брату в ноги. Теперь замуж тебя отдадим по-человечески.
И Пелагея вместе с Катькой повалились перед Джеком на пол.
— Не реви, мать, — сказал Джек с досадой, — не реви! — и, махнув рукой, вышел из избы.
Тысяча рублей, конечно, его нисколько не устраивала.
Сливы поспели в Калифорнии
Пелагея несколько дней не могла успокоиться от радости. Она считала продажу табака за тысячу рублей чудом из чудес и величайшим счастьем. Это счастье, как она думала, сошло к ней за ее страдания. Теперь она только и говорила о том, что на следующий год надо засадить табаком весь их надел, построить дом под железом, выдать Катьку за богатого жениха, а Яшку женить на младшей дочери Скороходова.
Но Джек не разделял восторгов матери. Он совсем растерялся теперь, когда его операция с табаком чуть было не прогорела. Ведь он едва-едва спас свои зубы от клещей Скороходова и действительно мог пустить семью по миру. Теперь он не знал даже, как дальше строить хозяйство, на что рассчитывать. Во всяком случае, сеять «вирджинию» он больше не собирался. Жизнь утратила для него половину своего интереса, он опять перестал свистеть. Пятьсот рублей, которые были у него в кармане, казались ему мелочью. Стоило ли из-за таких денег проливать пот все лето? Он мечтал о тысячах, а получил какие-то несчастные сотни. И этими сотнями прежде всего надо было заткнуть домашние дыры.
Начал с того, что почти сто рублей пришлось истратить на покупку хлеба. Этот хлеб, полученный, как казалось Пелагее, без всякого труда, удивил старуху не меньше денег. Когда его ссыпали в амбар, она все время ахала и дивилась, что вот не сеяли хлеба в этом году, а сделали такой большой запас. Чтоб спокойнее было, Пелагея заперла амбар на новый замок и несколько раз в ночь выходила посмотреть, не крадет ли кто хлеб. Ей казалось, что так легко полученная пшеница может легко и уплыть.
Пелагея считала чудесами и все остальное, что происходило у них на дворе. Джек купил на ярмарке в Чижах за сто двадцать рублей хорошую серую корову и подарил ее матери взамен проданной когда-то телки.
Опять Пелагея глазам своим не верила несколько дней и по ночам выходила в хлев, чтобы потрогать корову. Она назвала ее Красавицей, приписывала ей небывалые достоинства и благодарила бога, что телку в свое время продали. Молока в доме теперь было так много, что не хватало посуды. Пришлось пустить в ход даже ведро для воды. От счастья лицо Пелагеи все время светилось. Она во всем угождала Джеку, который теперь для нее и для Катьки стал умнейшим из людей.
Но чудеса на корове не кончились. Джек отправился в город и вернулся со станции на чужой подводе с целым ворохом покупок. Себе он купил новые башмаки, костюм и непромокаемое пальто; кроме того, железную кровать и одеяло. Матери и Катьке купил по новому платью, башмаки, чулки и перчатки. Отдельно матери — коричневый зонтик.
Все эти подарки Пелагея носила показывать по деревне, за исключением, впрочем, перчаток и зонтика, которые она спрятала в сундук. Катька же выходила теперь на улицу только в перчатках. Со стыдом она вспоминала о том времени, когда шила себе мешок, чтоб идти побираться. У нее была другая мысль теперь: до зимы овладеть коричневым зонтиком.
Джек вернулся из города заметно повеселевший. Очевидно, он уже начал забывать о своей неудаче, и какие-то новые мысли появились у него в голове. В ближайшее же воскресенье он оделся во все новое, отобрал в корзину самых крупных яблок и отправился в Кацауровку. Шел он туда не спеша: ему надо было обдумать, как получше присвататься к Татьяне. В пути он составил длинную речь, с которой решил обратиться к адмиралу и братьям за обедом.
В Кацауровке Джек угостил мужчин сигарами, а Татьяне передал яблоки. Татьяна удивилась, что они такие крупные, и Джек важно объяснил, каким образом можно этого добиться. Затем он долго и подробно рассказывал адмиралу и братьям, как Скороходов обманул его с табаком. Адмирал высказал сожаление, но Джек гордо сказал, что все это — мелочи и в ближайшие годы он сумеет вернуть деньги. Говорил он все это необыкновенно торжественным тоном, и братья сейчас же догадались, что Джек готовит какой-то сюрприз.
Действительно, за обедом, после того как суп был съеден, Джек встал и начал говорить свою речь:
— Сливы сейчас поспели в Калифорнии, и полевые работы закончены. Рабочие в Америке отливают на север, а фермеры подсчитывают барыши…
Таково было начало, а дальше Джек заговорил о том, что хозяйство в Кацауровке ведется плохо и что здесь нужен знающий человек, чтобы поправить дело. Вкратце он наметил и мероприятия, которые должны быть проведены в ближайшее же время. В заключение он просил адмирала оказать ему честь и отдать за него замуж Татьяну.
Братья кусали губы во время речи Джека, а в конце Валентин даже выскочил в соседнюю комнату. Татьяна страшно покраснела, но не сказала ни слова. Один только адмирал сохранил спокойствие и серьезность и по окончании речи любовно посмотрел на Татьяну. Затем, немного подумав, ответил, что благодарит Джека за честь, но согласиться на брак не может, так как дочь его еще слишком молода и не привыкла жить в деревенских условиях.
Джек начал возражать адмиралу. Прежде всего он заявил, что и не собирается везти Татьяну в Починки, наоборот, сам хочет переехать сюда. Он может вложить в Кацауровку несколько сот рублей и выпишет из Америки своего приятеля-американца, вместе с которым наладит хозяйство. Хороший доход он гарантирует.
— Но я вам сказал, что дочь моя еще молода! — закричал адмирал раздраженно и нахмурил свои пушистые брови.
Джек ответил, что готов подождать с браком, но в хозяйство войдет сейчас.
— А раз можете подождать, то отложим этот неприятный разговор, — заявил адмирал сердито. Но сейчас же улыбнулся и более мягко прибавил: — Не понимаю, зачем вам жениться? Вы лучше послушайте, я вам расскажу, как сватаются туземцы на Полинезийских островах. Там без свиньи дело не обходится…
И начал рассказывать.
За все это время Татьяна не произнесла ни одного слова, но и из комнаты не ушла. Джек понял, что приводить новые доводы в защиту брака неудобно, и стал слушать адмирала. После обеда братья хохотали в соседней комнате, и до Джека донеслось слово «мужик».
Джек никак не мог понять, что смешного они нашли в его предложении. Ведь он хотел вывести Кацауровых из тяжелого положения. Кроме того, младший брат, Анатолий, был женат на крестьянке, и ничего плохого от этого не случилось. Но кому он мог сказать все это? Теперь, после отказа адмирала, он чувствовал себя лишним в Кацауровке, и как только старик пошел подремать, он простился и ушел. Когда он прощался с Кацауровыми, Татьяна исчезла из комнаты и не провожала его, как обычно. Это совсем доконало Джека.
Но Джек не разделял восторгов матери. Он совсем растерялся теперь, когда его операция с табаком чуть было не прогорела. Ведь он едва-едва спас свои зубы от клещей Скороходова и действительно мог пустить семью по миру. Теперь он не знал даже, как дальше строить хозяйство, на что рассчитывать. Во всяком случае, сеять «вирджинию» он больше не собирался. Жизнь утратила для него половину своего интереса, он опять перестал свистеть. Пятьсот рублей, которые были у него в кармане, казались ему мелочью. Стоило ли из-за таких денег проливать пот все лето? Он мечтал о тысячах, а получил какие-то несчастные сотни. И этими сотнями прежде всего надо было заткнуть домашние дыры.
Начал с того, что почти сто рублей пришлось истратить на покупку хлеба. Этот хлеб, полученный, как казалось Пелагее, без всякого труда, удивил старуху не меньше денег. Когда его ссыпали в амбар, она все время ахала и дивилась, что вот не сеяли хлеба в этом году, а сделали такой большой запас. Чтоб спокойнее было, Пелагея заперла амбар на новый замок и несколько раз в ночь выходила посмотреть, не крадет ли кто хлеб. Ей казалось, что так легко полученная пшеница может легко и уплыть.
Пелагея считала чудесами и все остальное, что происходило у них на дворе. Джек купил на ярмарке в Чижах за сто двадцать рублей хорошую серую корову и подарил ее матери взамен проданной когда-то телки.
Опять Пелагея глазам своим не верила несколько дней и по ночам выходила в хлев, чтобы потрогать корову. Она назвала ее Красавицей, приписывала ей небывалые достоинства и благодарила бога, что телку в свое время продали. Молока в доме теперь было так много, что не хватало посуды. Пришлось пустить в ход даже ведро для воды. От счастья лицо Пелагеи все время светилось. Она во всем угождала Джеку, который теперь для нее и для Катьки стал умнейшим из людей.
Но чудеса на корове не кончились. Джек отправился в город и вернулся со станции на чужой подводе с целым ворохом покупок. Себе он купил новые башмаки, костюм и непромокаемое пальто; кроме того, железную кровать и одеяло. Матери и Катьке купил по новому платью, башмаки, чулки и перчатки. Отдельно матери — коричневый зонтик.
Все эти подарки Пелагея носила показывать по деревне, за исключением, впрочем, перчаток и зонтика, которые она спрятала в сундук. Катька же выходила теперь на улицу только в перчатках. Со стыдом она вспоминала о том времени, когда шила себе мешок, чтоб идти побираться. У нее была другая мысль теперь: до зимы овладеть коричневым зонтиком.
Джек вернулся из города заметно повеселевший. Очевидно, он уже начал забывать о своей неудаче, и какие-то новые мысли появились у него в голове. В ближайшее же воскресенье он оделся во все новое, отобрал в корзину самых крупных яблок и отправился в Кацауровку. Шел он туда не спеша: ему надо было обдумать, как получше присвататься к Татьяне. В пути он составил длинную речь, с которой решил обратиться к адмиралу и братьям за обедом.
В Кацауровке Джек угостил мужчин сигарами, а Татьяне передал яблоки. Татьяна удивилась, что они такие крупные, и Джек важно объяснил, каким образом можно этого добиться. Затем он долго и подробно рассказывал адмиралу и братьям, как Скороходов обманул его с табаком. Адмирал высказал сожаление, но Джек гордо сказал, что все это — мелочи и в ближайшие годы он сумеет вернуть деньги. Говорил он все это необыкновенно торжественным тоном, и братья сейчас же догадались, что Джек готовит какой-то сюрприз.
Действительно, за обедом, после того как суп был съеден, Джек встал и начал говорить свою речь:
— Сливы сейчас поспели в Калифорнии, и полевые работы закончены. Рабочие в Америке отливают на север, а фермеры подсчитывают барыши…
Таково было начало, а дальше Джек заговорил о том, что хозяйство в Кацауровке ведется плохо и что здесь нужен знающий человек, чтобы поправить дело. Вкратце он наметил и мероприятия, которые должны быть проведены в ближайшее же время. В заключение он просил адмирала оказать ему честь и отдать за него замуж Татьяну.
Братья кусали губы во время речи Джека, а в конце Валентин даже выскочил в соседнюю комнату. Татьяна страшно покраснела, но не сказала ни слова. Один только адмирал сохранил спокойствие и серьезность и по окончании речи любовно посмотрел на Татьяну. Затем, немного подумав, ответил, что благодарит Джека за честь, но согласиться на брак не может, так как дочь его еще слишком молода и не привыкла жить в деревенских условиях.
Джек начал возражать адмиралу. Прежде всего он заявил, что и не собирается везти Татьяну в Починки, наоборот, сам хочет переехать сюда. Он может вложить в Кацауровку несколько сот рублей и выпишет из Америки своего приятеля-американца, вместе с которым наладит хозяйство. Хороший доход он гарантирует.
— Но я вам сказал, что дочь моя еще молода! — закричал адмирал раздраженно и нахмурил свои пушистые брови.
Джек ответил, что готов подождать с браком, но в хозяйство войдет сейчас.
— А раз можете подождать, то отложим этот неприятный разговор, — заявил адмирал сердито. Но сейчас же улыбнулся и более мягко прибавил: — Не понимаю, зачем вам жениться? Вы лучше послушайте, я вам расскажу, как сватаются туземцы на Полинезийских островах. Там без свиньи дело не обходится…
И начал рассказывать.
За все это время Татьяна не произнесла ни одного слова, но и из комнаты не ушла. Джек понял, что приводить новые доводы в защиту брака неудобно, и стал слушать адмирала. После обеда братья хохотали в соседней комнате, и до Джека донеслось слово «мужик».
Джек никак не мог понять, что смешного они нашли в его предложении. Ведь он хотел вывести Кацауровых из тяжелого положения. Кроме того, младший брат, Анатолий, был женат на крестьянке, и ничего плохого от этого не случилось. Но кому он мог сказать все это? Теперь, после отказа адмирала, он чувствовал себя лишним в Кацауровке, и как только старик пошел подремать, он простился и ушел. Когда он прощался с Кацауровыми, Татьяна исчезла из комнаты и не провожала его, как обычно. Это совсем доконало Джека.