-- И все? -- тяжело переведя дыхание, уко-рительно спросила рассказчика Юля.
Она почти успокоилась и теперь сидела и смотрела в упор на молодого человека так, будто на что-то про себя решалась.
-- Это все, Юля, -- твердо обозначил молодой человек то, что он больше ничего не знает.
-- Ладно, -- сказала девушка немного оживляясь, -- пусть так. Но тогда как же вы,
Миша, объясните вчерашнее!?
-- Вы имеете ввиду Юсман и Веру? -- осторожно осведомился молодой человек.
-- Да, -- отчеканила девушка, -- откуда появились они?!
-- Но все очень просто! Стечение обстоятельств! -- вежливо парировал Миша.
-- И каковы же они, эти обстоятельства?
-- Дело в том, что когда увезли вашего отца в больницу, то я попытался тут же дозвониться до вас, Юленька, чтобы все рассказать, но... ваш телефон молчал, видимо вас не было дома.
-- В котором часу вы звонили? -- уточнила девушка.
-- Где-то, по-моему, около трех, в четвертом -- точнее сказать не могу.
-- В это время я была в университете, -- внезапно опечалившись, подтвердила Юля, ее оживленность спадала на глазах.
-- Ну вот, видите, -- обрадовался Миша, -- и тогда я позвонил Виктории Леонидовне.
-- Кто это? -- все так же печально и даже теперь безразлично спросила девушка.
-- Юсман, которая вчера...
-- Да, я вспомнила. Но почему именно ей?
-- Так получилось: первый номер телефона в моей записной книжке, попавшийся мне на глаза в той суматохе, принадлежал Виктории Леонидовне. Я искал такого человека, который бы неплохо знал и меня и Василия Федоровича.
-- А вы откуда знаете Юсман, "неплохо", если не секрет?
-- Да так... -- замялся молодой человек.
-- Извините меня за глупый вопрос, Миша.
-- Ничего страшного, Юленька, -- опустивши глаза, подытожил умолчание ответа молодой человек. -- Юсман, -- продолжил он, -- она, по счастливой случайности, оказалась психологом, да еще имеющим, как я узнал от нее по телефону, когда дозвонился ей, хорошую знакомую-психиатра, практикующего в одном из психиатричес-ких заведений. Она попросила меня перезвонить ей через полчаса. Я перезвонил и тут -- неожиданность! Та самая, знакомая Виктории Леонидовны, Юсман дозвонилась ей, оказалась... В общем, игра судьбы да и только -- Василий Федорович явился ее пациентом.
-- И эту знакомую зовут Вера?
-- Да, Юленька. Она, как Вы помните, вчера приходила, и она обещала сегодня позвонить.
-- Но почему вы решили, Миша позвонить кому-нибудь, почему? Здравый смысл подсказывает мне, что в такой ситуации, прежде всего, вы все-таки должны были разыскать меня.
-- Да, но вас не оказалось!
-- Ну, и что!? Поехали бы в университет или непосредственно ко мне домой, дождались бы!
-- Это сейчас легко говорить об этом, Юля, но вчера я испугался, что Василия Федоровича..., что Василий Федорович... Я боялся за него и не хотел медлить, больше я не знаю, что мне вам такое сказать, чтобы вы поняли, почему я так поступил, -- сказал молодой человек и замолчал, виновато опустивши голову, будто ожидая приговора.
-- Складная сказка, -- проговорила отрешенно девушка.
-- Зачем же вы так, Юленька? -- словно попросил о пощаде Миша, -- это все правда.
-- Не обижайтесь, Миша. Я не имела ввиду не верить вам. Просто... -Юля всхлипнула, -- я не желаю верить в это! -- вскричала она и тут же успокоилась и взяла себя в руки.
-- Вы сегодня сходите со мной к папе? -- жа-лобно спросила молодого человека девушка.
-- Да. Я провожу вас туда и обратно, если хотите, но...
-- Что... "но"?
-- Но я с ним встречаться не буду, -- определился Миша.
-- Почему? Вы чего-то боитесь?
-- Да, я боюсь.
-- Но чего? Если то, что вы рассказали так и есть, то о каком страхе может идти речь?
-- Я боюсь не за себя, а за вашего отца: мое появление не исключено, но все-таки может вызвать у него новый рецидив болезни. Думаю, что не стоит рисковать.
-- Об этом я не подумала. Вы правы, Миша. Извините меня, пожалуйста.
-- Ничего страшного. Вас можно понять, Юленька.
Раздался телефонный звонок.
-- Можно я? -- спросил молодой человек у девушки разрешения на то, чтобы самому снять трубку.
-- Конечно, -- согласилась Юля, и остановивши свой порыв к телефону, вся насторожилась.
Миша снял трубку.
-- Алло, -- спокойно сказал он.-- Здравствуйте, -- потом он... помолчал немного, выслушивая кого-то, и на секундочку прикрывши ладонью трубку, шепнул в сторону девушки: -- это Вера. -- Юля не спеша и стараясь не производить шума, аккуратно присела в кресло и снова целиком насторожилась. -- Да, я знаю об этом, -- продолжал говорить по телефону Миша, -- извините, Вера, одну минуточку... Я хотел спросить, Юленька очень волнуется, можно ли ей сегодня посетить отца хотя бы не надолго?.. -- девушка крепко сцепила свои руки. -- Понимаю, -- озадаченно проговорил молодой человек, отвечая Вере, выслушавши ее ответ. -- Но... Как же тогда быть?... ... Что ж... Постараюсь... Но... -- Миша мельком взглянул на Юлю. -- Сделаю все от меня зависящее... До свидания, Вера, -- печально произнес последнюю фразу по телефону молодой человек и положил трубку на аппарат.
...
Некоторое время Миша прохаживался по го-стиной, потом... медленно и мягко присел в свое кресло.
-- Что же вы молчите? -- не выдержала на-растающей тяжести паузы девушка.
-- К отцу вам сегодня... нельзя, -- подытожил свое молчание молодой человек.
-- Я пойду. В какой он больнице? -- встрепенулась девушка и решительно поднялась из кресла.
-- К нему вас не пустят сегодня и я полагаю... во многие ближайшие дни тоже, -- остановил порыв девушки Миша и она... чуть-чуть еще постояв у кресла, стала заметно обмякать и слабеть на глазах, словно надувная игрушка, из которой выдернули пробку. В конце концов, девушка подкошенно рухнула в кресло. -- Что вы?! Что с вами!? Юленька!! -- торопливо спрашивал Миша девушку. В один прыжок он успел подскочить к ее креслу и уловить падающую в него Юлю.
Нежно он похлопывал ее по щекам и не сильно встряхнул за плечи.
Юля пришла в себя.
-- Голова закружилась, я почти не спала, -
сухо проговорила она.
-- Слава Богу... Может, вам лучше прилечь? -- предложил молодой человек..
-- Может и так, Миша.
С минуту они оба молчали.
-- Почему к нему нельзя? -- спросила Юля.
-- Он тяжело болен сейчас. Вера сказала, должен пройти кризис.
-- А когда он пройдет? -- задавая вопрос, девушка оперлась на плечи молодому человеку. Миша сидел на корточках у ее ног.
-- Нам остается ждать, -- сказал он.
-- И надеяться, -- добавила его ответ девушка, -- как это обычно говорят в таких случаях, -- пытаясь защититься улыбкой неудачно искривившей ее приветливые губы, сказала она.
-- Не надо так, Юленька. Все будет хорошо. Все должно быть хорошо, обязательно. Я помогу вам, чем только смогу.
-- А знаете, -- грустно и задумчиво обратилась девушка к Мише, -- я сейчас, только что, подумала... Можете вы остаться жить здесь, пока не вернется папа.
Они смотрели глаза в глаза, словно угадывая намерения друг друга.
-- Вам покажется смешно или удивительно, Юленька, но я... только что подумал об этом же, -- сказал Миша.
Находка
Сразу же после завтрака Миша ушел, как он объяснился, "на тренировку и по делам", и Юля оставалась дома одна. Сегодня у девушки был выходной.
Вначале, ей вспомнилось -- она забыла спросить у Миши, что он делал в папином кабинете и... с кем и о чем потом говорил по телефону, когда она стояла в прихожей и справлялась со своими переживаниями? Девушка откровенно посетовала на собственную неуклюжесть общения и забывчивость.
Потом Юля, проходя мимо двери в кабинет отца, остановилась возле нее и долго, переполняемая печальными чувствами одиночества, не решалась на действие, прислушивалась. В кабинете оставалась неподкупная для сомнений -отчетливая тишина.
Продолжительно убеждая и объединяя себя в своем устремлении, Юля, все-таки покорила отношение к двери у себя в душе, что позволило девушке открыть эту дверь и наконец осторожно войти в кабинет.
Первое, что бросилось в глаза девушке, пер-вое, на чем остановился ее изучающий расположение вещей и предметов в папиной комнате, взгляд, это не задвинутый до конца один из ящиков стола.
Юля медленно приблизилась к столу: ящик едва заметно прищемил какую-то книгу и потому оставался не полностью закрытым.
Девушка быстро наклонилась к столу, но замерла на мгновение..., медленно и боязливо потянула она рукой подозрительный ящик на себя, выдвинула его.
Она взяла в руки эту книгу, небрежно вмес-тившуюся в ящик при чьей-то спешке или неаккуратности, и разлистнула ее в самом начале: "Дневник" -завороженно понял девушка, -- "Папин дневник!"
Юля попятилась назад, перелистывая эту, довольно увесистую книгу и машинально присела на папин диван.
"Но разве это возможно читать?!" -- подумала она и захлопнула дневник, -- "А если... прочитав... я смогу помочь папе?" -- тут же появилась новая мысль и стала сражаться с первой.
Несколько минут девушка сидела на диване практически неподвижно, озадаченно. Она присутствовала в состоянии ребенка, когда родителей дома нет, а он разыскал заветное варенье, которое запрещено есть без ведома, но очень хочется, и в ребенке идет борьба воспитания и страсти.
В Юле победила страсть.
Она разлистнула дневник и начала прис-тально читать записи отца с самого начала:
Мой дневник в приличной степени ретро-спективен, в нем я больше излагаю и раздумываю всегда гораздо позже, чем те или иные события происходили в так называемой общепринятой реальности.
Данные несоответствия временных плоскостей и помогают мне озадачивать мой разум, вести эти записи.
Еще в ранней молодости я задумывался над тем, Что есть правильнее, нет..., сказать будет гораздо точнее -- задумывался над тем: Что есть Ближе мне самому относительно общества. По тому что социальная, общепринятая правильность обязательно предусматривает канон, что-то несдвигаемо-незыблимое, которое всегда является относительным кого-то или чего-то, удобным кому-то или чему-то, необходимым как степень существования, в данном случае существования тех, кто является хозяином правильности, их существования. Но такое не всегда совпадало с моими видениями Мира.
Я же задумывался над тем: что есть ближе именно мне, а значит, правильнее именно для меня, а не для всех.
Что есть ближе именно мне: совокупление чувств с разумом или разума с чувствами?
Ответ на этот вопрос играл для меня существенную роль в жизни, ибо и самой жизни-то моей как таковой могло бы не состояться, в духовном понимании этого, если бы я не решил тогда поставленную перед собой задачу.
И я рассуждал приблизительно так: если предположить, что чувства совокупляются с моим разумом, то родится дитя-эгоист, ограниченное пределами собственных владений с болезненными притязаниями на еще не присвоенное.
Жить человеком, раздирающим свои слипшиеся глаза, прозревающим слепцом?
Но если предположить, что разум совокупляется с чувствами, тогда появляется на свет зрячее дитя, но откровенно, осознанно прищурвающееся чуть-чуть или же сильно, и тогда любой может признать его за своего.
Мне было ясно, что я выбираю разум, опло-дотворяющий чувства.
Но возникла проблема!
Где мне было взять разум, когда я, в те, юнценосные годы своей жизни, жил в основном среди множества "однояйцовых" подростков, да и сам -- обладал только лишь острыми или туповатыми лезвиями чувств и не больше.
Все-таки, всплески чувств формировали мой разум!
И однажды, мною, раз и навсегда, было ре-шено: я понял, что окружающие меня тогда люди переводили свои чувства, формировали в разум открыто, естественным для их понимания порядком, то есть, они излагали разум только в известных, освоенных пределах своих чувств, которые лишь и являлись аккумулятором появления разума, его поведения и порядка -- логической развертки. Они не запоминали, не накапливали опыт, потому что выбалтывали его, эмоционировали.
Для меня стало не секрет, что опыт остается и помнится лишь тогда, когда он подкреплен не выброшенной энергией чувств во вне себя и любое действо, которое не подкреплено не проявленной энергией чувств, способно повториться опять в большей или меньшей степени, а значит проявить повторение, даже повторения ошибок!
Я же для себя начал усваивать иной порядок вещей.
Да, так же как и у окружающих меня людей мой разум продолжали формировать чувства, но я не делал этого открыто, я стал учиться пере-плавлять свои чувства в разум скрытый, как его я условно именовал про себя, и мои чувства все больше превращались из угнетателей и поработителей в своеобразных доставщиков, прислугу, приносителей разума не проявленного, разума скрытого, о котором я умел стойко молчать.
Позже пришло время, когда я сам оживлял те или иные чувства, вызывал их с помощью скры-того разума, если находил пробел опыта, логики в последнем.
Чувства, подчиняясь разуму, лишь только в пределах его, найденного мною пробела, проявляли себя и доставляли радость нового, осознанного осознания, и там, где отсутствовал опыт, где когда-то зависал замеченный мною пробел, туман в разуме -- становилось ясно и все понятно и это место моего разума уже не требовало более прояснения, оно не тревожило, не досаждало, не повторялось.
Я становился обладателем пространства, которым обладал пробел в моем скрытом разуме, пространства, в котором помещался пробел и я заполнял его прибывшим опытом, и пробел пе-реставал существовать навсегда.
Вероятность повтора одной и той же ошибки более не угрожала мне.
Я теперь не ожидал своих ошибок, а я намеренно совершал их сам и потому-то они более не повторялись.
Состояла ли трудность в выявлении пробелов?
Нет!
Это было совершенно легко.
Дело в том, что мой скрытый разум походил на своеобразный остров, который разрастался среди бесконечного, окружающего этот остров, единого пробела, и я, как бы отсушивал, присваивал, отвоевывал с помощью моих воинов-чувств пространство, которым владел пробел, и остров моего скрытого разума увеличивался в размерах.
Как определял я, какое очередное пространство отвоевать у пробела, а какое нет?
Эта механика была тоже не сложной. Ведь я только всасывал чувства те, которые считал не-обходимыми -- остальные просто не возникали.
Пробел для меня значил ни что иное как сплошное сражение чувств. Лишь те чувства, к которым я как-то выражал свои отношения и всасывались в меня, и только они становились моим скрытым разумом.
По каким критериям я измерял свои отношения или не отношения к чувствам?
И это оказывалось просто: если то, что встре-чалось, как-то приближалось ко мне, напраши-валось, не имело ничего общего с моими намерениями -- я отворачивался от этого и обяза-тельно забывал, не реагировал; но, если встреча-лось то, что было мне необходимо в развитии тела и души моих, и оно гармонировало с моими намерениями, не восхищало, не страшило, не мучило мечтами об обладаниях -- я брал это, принимал этот поток воинов-чувств и обратно уже не выпускал, не выказывал, не выдавал пе-ребежчиков и пробел отступал, а остров моего скрытого разума становился больше.
Итак, когда я обрел основу своей жизни, ме-ханизм ее формирования, только тогда я и стал задумываться над ее целью существования...
Вот так-то, уважаемый Василий Федорович Аршиинкин-Мертвяк, ты и написал свое заве-щание всем последующим страницам этого днев-ника, объявил, так сказать, Введение на рассмот-рение и изложение некоторых мест в логических просторах своего собственного скрытого разума".
Прочитав своеобразное Предисловие к днев-нику, Юля бережно закрыла эту рукописную книжку и отнесла ее в свою спальню и спрятала у себя под подушкой. Потом еще, до прихода Ми-ши, она несколько раз возвращалась к дневнику и перечитывала это же место. Ей очень хотелось понять этот ключ, чтобы открыть отцовский дневник правильно, а не взломать.
Тайные разговоры
1.
-- Добрый день, дорогая. Я очень соскучился по тебе. Как там наши дела, как чувствует себя временно подопечный сегодня?
-- Очень мило с твоей стороны, мой волчонок, предоставить мне заниматься шмотками этого старого дурака, а молодой-то каков! Просто дикий зверь. Фу, какая гадость все это!
-- Ну, дорогая моя, надо потерпеть, не так ж долго.
-- Сколько? Так можно рехнуться!
-- Сроки -- секрет, моя козочка, ты же знаешь об этом. Ну, иди же, поцелуй своего волчонка!
-- Да ты же раздавишь меня! О-о! Такие объ-ятия... Не-ет, тебе противопоказано быть молодым, волчонок.
-- А тебе, козочка?
-- Вот еще! Я видела эти шмотки.
-- Ну, и как они тебе -- к лицу?
-- Поклонников у меня будет хоть отбавляй, волчонок.
-- Раздену догола любого из них! Имей это ввиду.
-- Ты жесток, дорогой мой.
-- Я просто деловой человек.
2.
-- Очнулась, любезная? -- оскалился он, изо-бражая улыбку.
-- Что со мной произошло, ничего не понимаю? -- озадачивалась она, поднимаясь на ноги.
-- Ты немного заснула, любезная, приустала наверно.
-- Какая-то усталость во всем теле, вы что-то со мною делали?
-- Какая ты догадливая, а ты как думала!?
-- Я же и так выполняю, что вы говорите.
-- Все, как надо делать ты будешь в любом случае, любезная.
-- Что будет с первым объектом? -- спросила она.
-- Ты становишься любопытной, любезная,-- насмешливо ответил он.
-- Я отрабатываю свою участь и надеюсь на положительный результат, -сказала она.
-- Правильно делаешь, что отрабатываешь, а надежда... иногда штука обманчивая.
-- Что вы хотите этим сказать?
-- Ничего. У первого в шмотках зашита ампула, в назначенное время она ликвидирует объект.
-- Это жестоко с вашей стороны.
-- Мы все не ангелы. Ты лучше спросила бы: что будет со вторым объектом?
-- Но, по-моему, со вторым объектом уже и так все ясно. Все, что должно было быть с ним уже произошло, -- боязливо удивилась она.
-- Ошибаешься, любезная. Второму объекту придется уступить место.
-- Для кого? Ничего не понимаю.
-- Для меня.
-- Для вас?
-- А что? Разве я буду плохо смотреться?
-- Это безумие! Вы совершенно бесчеловечен!
-- Пусть так. Но есть и третий объект.
-- Третий? И кто же... это?
-- Она... В свое время, она тоже уступит свое место для той мадам, которая теперь досматривает, отслеживает последние деньки первого объекта.
-- Но вам-то до нее какое дело!
-- Ты гадко не догадливая идиотка! Она -- моя жена, -- злобно и торопливо проговорил он.
-- Почему вы открыли мне все свои карты?
-- Я никогда и никому их не открываю, любезная.
-- Но мне же сказали.
-- Тебе?! Ха-ах! Да говорить тебе, все равно что говорить вслух с самим собою или стенке. Ты -- пустое место, ноль, понимаешь это?
-- Но-о...
-- Пошла вон! Я устал... Подожди. Имей ввиду, что первый объект, весьма задолго до то-го как с ним это произойдет... тоже, когда пришел в себя, не знал, что с ним произошло.
-- Вы хотите сказать...
-- Ты правильно меня поняла, любезная. В твои шмотки тоже зашита ампула.
-- Как же это я сразу не догадалась, отчего ты так разговорился, сволочь!
-- Пошла прочь, и знай, что твоя ампула, в отличии от ампулы первого объекта, управляема мною лично, дистанционно. В любой момент, я остановлю тебя.
-- Удобно.
-- А ты как думала, стерва... извиняюсь, лю-безная. Ну, все! Иди прочь...
-- Я, конечно, пойду, но ты, подлец, все равно ответишь, я верю в это.
-- Как интересно, пришла с надеждой, а уходит с верой. Надежда -пассивность. Вера -- это уже действие. Хорошо. Я учту это, любезная.
3.
-- Как она? -- спросил он.
-- Ей очень трудно, -- ответил другой.
-- Ничего. Сегодня же вы должны проявить активность. Во всяком случае, начало неплохое. Похвально.
-- Мне трудно. Раньше казалось будет легко, а сейчас... Никак не могу свыкнуться с мыслью, что она-то ничего не видит, а мне все кажется...
-- Бросьте вы, -- сказал он, -- ведь все останется так как есть -изменить невозможно.
-- Это еще больше меня тяготит, -- грустно вздохнул другой.
-- Хандра, и не более того, голубчик мой. Вы получили такие молодежные шмотки.
-- Дорого они для меня обходятся.
-- А как вы хотели? За возможность надо платить.
-- Мне кажется, в этом как раз нет проблем.
-- Пока нет.
-- Разве я еще вам остался должен?
-- Как знать.
-- Вы говорите загадками.
-- Вы же сами сказали -- дорого. Значит пожалели.
-- Да нет же. Вы меня неправильно поняли. Разве дело в бумажках.
-- А в чем же тогда?
-- Дорого обходится для души.
-- Какой пустяк, голубчик мой. Это ностальгия по старым шмоткам, -сказал он.
-- Наверно, вы правы, -- подтвердил другой.
Возможность
Юля, только что, раньше обычного, приняла душ. Привычно, она проделывала это ближе ко сну, а сегодня душ получился практически предвечерним.
Вскоре возвратился и Миша, какой-то груст-новатый и внутренне, как показалось девушке, туманно озабоченный чем-то неопределенным.
Некоторое время молодого человека заметно дискомфортило и он разговаривал короткими фразами, в основном отвечал на вопросы и редко что-то спрашивал сам. Словом, весьма отли-чался он от себя же вчерашнего и утреннего. Но, потом, постепенно, даже немного повеселел, оживился во взгляде и непринужденно, мягко разговорился, будто вспомнил себя прежнего.
Оба они, и девушка и молодой человек, если так можно выразиться, высокопарно восседали теперь в креслах в ярко освещенной гостиной, разговаривали и попивали чай, как, почему-то, обоюдно решили, без сахара, горьковатый на вкус.
Тут-то Юля и задала свои вопросы Мише, намеченные ею еще с утра.
-- Скажите, Миша, -- проговорила она в то-не размышления вслух.
-- Да, -- тут же отозвался молодой человек и, поставив свою чашечку чая на журнальный столик, приготовился слушать.
-- С кем сегодня вы разговаривали по телефону утром? -- спросила почти повествователь-но она.
-- Но вы же в курсе, Юленька, -- удивленно воскликнул он, -- я говорил с Верой.
-- Нет, -- определилась девушка.
-- Как нет? -- теперь насторожился молодой человек.
-- Да нет, не то -- нет, которое, как вы подумали, ставит под сомнение, что вы и в самом деле утром разговаривали по телефону с Верой, тому я свидетель, но не об этом я спросила.
-- Позвольте, но мне кажется, я более ни с кем не разговаривал, -- как бы припоминая что-то, неуверенно сказал Миша.
-- Еще до моего утреннего появления в гостиной, после того, как вы покинули папин кабинет? -- отчетливо, в интонации, которая обязательно требует ответа, сказала девушка.
-- Ах, да! Совсем вылетело из головы, -- оживился Миша, -- я и в самом деле говорил по телефону со своим тренером. Я практически каждый день с ним созваниваюсь и настолько привык к этому, что мог упустить из виду, не обратить внимания, потому и не вспомнил сразу. А потом, я вам скажу, Юленька, мои чувства настолько переполнены случившимся, что остальное сегодня -- трудновато фиксируется в памяти.
-- Наверное, это так, но папин кабинет? -- напомнила девушка.
-- Вы становитесь подозрительной, Юля. Но вас можно понять. Подобные жизненные неожиданности кого только не выбивали из колеи.
-- Вы хотите сказать, что вы не были там се-годня утром? -- не успокаивалась девушка.
-- Где? В кабинете вашего отца?! -- обиженно сконфузился молодой человек, но тут же будто нашелся и принял вид человека, сожалеющего о том, что его не правильно понимают.
-- Так вы не были там? -- заострила вопрос Юля.
-- Конечно же нет!
-- Интересно... -- сказала девушка и немного помолчав, добавила: -- но все-таки там кто-то же был, тогда кто?
-- Вы у меня об этом спрашиваете? -- уточнил Миша.
-- Нет. Если вы говорите, что вас там не было сегодня утром, то спрашивать, грустно вздохнула девушка, то спрашивать мне остается только у себя.
Несколько минут они продолжали пить чай и, словно помалкивая каждый о своем, исподволь переглядывались, но каждый старался ус-кользнуть глазами, скоро отвести их в сторону от другого, если тот, другой, застигал врасплох, невзначай замечал, что на него смотрят.
-- Что вы на меня так посматриваете, Юленька? -- первым не выдержал молодой человек.
-- А вы тоже на меня посматриваете, Миша! -- парировала девушка.
Оба, как-то с натяжкой постарались улыбнуться друг другу.
Юля в этот вечер, хотя и выглядела заметно усталой, но сидящая в кресле в пушисто-белом халате, с заманчиво, она не замечала, обнаженными ногами -одна пола халата, соскользнувшая на пол, привлекла бы внимание в сущности любого мужчину.
-- Вы не возражаете, если мы перейдем с ва-ми в папин кабинет? -вежливо, но, как-то чересчур по-деловому, обратилась хозяйка квартиры к гостю.
-- Отчего же, пройдемте. Я не против, -- с мягким напряжением ответил тот.
И они незамедлительно поднялись из кресел и прошли в кабинет Аршиинкина-Мертвяка.
Здесь девушка услужливо предложила молодому человеку присесть на кожаный диван Василия Федоровича, а сама стала лицом перед гостем, спиной к отцовскому столу, на который оперлась руками. Из-под глубокой и широкополой шляпы массивной настольной лампы падал не яркий, по-домашнему теплый свет. Лица девушки и молодого человека казались загадочными и приятными.
-- Не могу верить, -- сказала Юля. -- Папа, бедный папа.
-- Напротив, -- возразил молодой человек, -- ваш отец, очень даже богатый человек, если у него такая замечательная дочь!
-- Льстите, -- заметила Юля.
-- Что вы, Юленька, нисколько -- так и есть!
-- Какая же я замечательная -- даже не сходила к нему сегодня в больницу! -- возразила, опечалившись, девушка.
-- Но это же было исключено, вы хотели. Что поделать? Пока нельзя, -постарался утешить Юлю Миша.
Она почти успокоилась и теперь сидела и смотрела в упор на молодого человека так, будто на что-то про себя решалась.
-- Это все, Юля, -- твердо обозначил молодой человек то, что он больше ничего не знает.
-- Ладно, -- сказала девушка немного оживляясь, -- пусть так. Но тогда как же вы,
Миша, объясните вчерашнее!?
-- Вы имеете ввиду Юсман и Веру? -- осторожно осведомился молодой человек.
-- Да, -- отчеканила девушка, -- откуда появились они?!
-- Но все очень просто! Стечение обстоятельств! -- вежливо парировал Миша.
-- И каковы же они, эти обстоятельства?
-- Дело в том, что когда увезли вашего отца в больницу, то я попытался тут же дозвониться до вас, Юленька, чтобы все рассказать, но... ваш телефон молчал, видимо вас не было дома.
-- В котором часу вы звонили? -- уточнила девушка.
-- Где-то, по-моему, около трех, в четвертом -- точнее сказать не могу.
-- В это время я была в университете, -- внезапно опечалившись, подтвердила Юля, ее оживленность спадала на глазах.
-- Ну вот, видите, -- обрадовался Миша, -- и тогда я позвонил Виктории Леонидовне.
-- Кто это? -- все так же печально и даже теперь безразлично спросила девушка.
-- Юсман, которая вчера...
-- Да, я вспомнила. Но почему именно ей?
-- Так получилось: первый номер телефона в моей записной книжке, попавшийся мне на глаза в той суматохе, принадлежал Виктории Леонидовне. Я искал такого человека, который бы неплохо знал и меня и Василия Федоровича.
-- А вы откуда знаете Юсман, "неплохо", если не секрет?
-- Да так... -- замялся молодой человек.
-- Извините меня за глупый вопрос, Миша.
-- Ничего страшного, Юленька, -- опустивши глаза, подытожил умолчание ответа молодой человек. -- Юсман, -- продолжил он, -- она, по счастливой случайности, оказалась психологом, да еще имеющим, как я узнал от нее по телефону, когда дозвонился ей, хорошую знакомую-психиатра, практикующего в одном из психиатричес-ких заведений. Она попросила меня перезвонить ей через полчаса. Я перезвонил и тут -- неожиданность! Та самая, знакомая Виктории Леонидовны, Юсман дозвонилась ей, оказалась... В общем, игра судьбы да и только -- Василий Федорович явился ее пациентом.
-- И эту знакомую зовут Вера?
-- Да, Юленька. Она, как Вы помните, вчера приходила, и она обещала сегодня позвонить.
-- Но почему вы решили, Миша позвонить кому-нибудь, почему? Здравый смысл подсказывает мне, что в такой ситуации, прежде всего, вы все-таки должны были разыскать меня.
-- Да, но вас не оказалось!
-- Ну, и что!? Поехали бы в университет или непосредственно ко мне домой, дождались бы!
-- Это сейчас легко говорить об этом, Юля, но вчера я испугался, что Василия Федоровича..., что Василий Федорович... Я боялся за него и не хотел медлить, больше я не знаю, что мне вам такое сказать, чтобы вы поняли, почему я так поступил, -- сказал молодой человек и замолчал, виновато опустивши голову, будто ожидая приговора.
-- Складная сказка, -- проговорила отрешенно девушка.
-- Зачем же вы так, Юленька? -- словно попросил о пощаде Миша, -- это все правда.
-- Не обижайтесь, Миша. Я не имела ввиду не верить вам. Просто... -Юля всхлипнула, -- я не желаю верить в это! -- вскричала она и тут же успокоилась и взяла себя в руки.
-- Вы сегодня сходите со мной к папе? -- жа-лобно спросила молодого человека девушка.
-- Да. Я провожу вас туда и обратно, если хотите, но...
-- Что... "но"?
-- Но я с ним встречаться не буду, -- определился Миша.
-- Почему? Вы чего-то боитесь?
-- Да, я боюсь.
-- Но чего? Если то, что вы рассказали так и есть, то о каком страхе может идти речь?
-- Я боюсь не за себя, а за вашего отца: мое появление не исключено, но все-таки может вызвать у него новый рецидив болезни. Думаю, что не стоит рисковать.
-- Об этом я не подумала. Вы правы, Миша. Извините меня, пожалуйста.
-- Ничего страшного. Вас можно понять, Юленька.
Раздался телефонный звонок.
-- Можно я? -- спросил молодой человек у девушки разрешения на то, чтобы самому снять трубку.
-- Конечно, -- согласилась Юля, и остановивши свой порыв к телефону, вся насторожилась.
Миша снял трубку.
-- Алло, -- спокойно сказал он.-- Здравствуйте, -- потом он... помолчал немного, выслушивая кого-то, и на секундочку прикрывши ладонью трубку, шепнул в сторону девушки: -- это Вера. -- Юля не спеша и стараясь не производить шума, аккуратно присела в кресло и снова целиком насторожилась. -- Да, я знаю об этом, -- продолжал говорить по телефону Миша, -- извините, Вера, одну минуточку... Я хотел спросить, Юленька очень волнуется, можно ли ей сегодня посетить отца хотя бы не надолго?.. -- девушка крепко сцепила свои руки. -- Понимаю, -- озадаченно проговорил молодой человек, отвечая Вере, выслушавши ее ответ. -- Но... Как же тогда быть?... ... Что ж... Постараюсь... Но... -- Миша мельком взглянул на Юлю. -- Сделаю все от меня зависящее... До свидания, Вера, -- печально произнес последнюю фразу по телефону молодой человек и положил трубку на аппарат.
...
Некоторое время Миша прохаживался по го-стиной, потом... медленно и мягко присел в свое кресло.
-- Что же вы молчите? -- не выдержала на-растающей тяжести паузы девушка.
-- К отцу вам сегодня... нельзя, -- подытожил свое молчание молодой человек.
-- Я пойду. В какой он больнице? -- встрепенулась девушка и решительно поднялась из кресла.
-- К нему вас не пустят сегодня и я полагаю... во многие ближайшие дни тоже, -- остановил порыв девушки Миша и она... чуть-чуть еще постояв у кресла, стала заметно обмякать и слабеть на глазах, словно надувная игрушка, из которой выдернули пробку. В конце концов, девушка подкошенно рухнула в кресло. -- Что вы?! Что с вами!? Юленька!! -- торопливо спрашивал Миша девушку. В один прыжок он успел подскочить к ее креслу и уловить падающую в него Юлю.
Нежно он похлопывал ее по щекам и не сильно встряхнул за плечи.
Юля пришла в себя.
-- Голова закружилась, я почти не спала, -
сухо проговорила она.
-- Слава Богу... Может, вам лучше прилечь? -- предложил молодой человек..
-- Может и так, Миша.
С минуту они оба молчали.
-- Почему к нему нельзя? -- спросила Юля.
-- Он тяжело болен сейчас. Вера сказала, должен пройти кризис.
-- А когда он пройдет? -- задавая вопрос, девушка оперлась на плечи молодому человеку. Миша сидел на корточках у ее ног.
-- Нам остается ждать, -- сказал он.
-- И надеяться, -- добавила его ответ девушка, -- как это обычно говорят в таких случаях, -- пытаясь защититься улыбкой неудачно искривившей ее приветливые губы, сказала она.
-- Не надо так, Юленька. Все будет хорошо. Все должно быть хорошо, обязательно. Я помогу вам, чем только смогу.
-- А знаете, -- грустно и задумчиво обратилась девушка к Мише, -- я сейчас, только что, подумала... Можете вы остаться жить здесь, пока не вернется папа.
Они смотрели глаза в глаза, словно угадывая намерения друг друга.
-- Вам покажется смешно или удивительно, Юленька, но я... только что подумал об этом же, -- сказал Миша.
Находка
Сразу же после завтрака Миша ушел, как он объяснился, "на тренировку и по делам", и Юля оставалась дома одна. Сегодня у девушки был выходной.
Вначале, ей вспомнилось -- она забыла спросить у Миши, что он делал в папином кабинете и... с кем и о чем потом говорил по телефону, когда она стояла в прихожей и справлялась со своими переживаниями? Девушка откровенно посетовала на собственную неуклюжесть общения и забывчивость.
Потом Юля, проходя мимо двери в кабинет отца, остановилась возле нее и долго, переполняемая печальными чувствами одиночества, не решалась на действие, прислушивалась. В кабинете оставалась неподкупная для сомнений -отчетливая тишина.
Продолжительно убеждая и объединяя себя в своем устремлении, Юля, все-таки покорила отношение к двери у себя в душе, что позволило девушке открыть эту дверь и наконец осторожно войти в кабинет.
Первое, что бросилось в глаза девушке, пер-вое, на чем остановился ее изучающий расположение вещей и предметов в папиной комнате, взгляд, это не задвинутый до конца один из ящиков стола.
Юля медленно приблизилась к столу: ящик едва заметно прищемил какую-то книгу и потому оставался не полностью закрытым.
Девушка быстро наклонилась к столу, но замерла на мгновение..., медленно и боязливо потянула она рукой подозрительный ящик на себя, выдвинула его.
Она взяла в руки эту книгу, небрежно вмес-тившуюся в ящик при чьей-то спешке или неаккуратности, и разлистнула ее в самом начале: "Дневник" -завороженно понял девушка, -- "Папин дневник!"
Юля попятилась назад, перелистывая эту, довольно увесистую книгу и машинально присела на папин диван.
"Но разве это возможно читать?!" -- подумала она и захлопнула дневник, -- "А если... прочитав... я смогу помочь папе?" -- тут же появилась новая мысль и стала сражаться с первой.
Несколько минут девушка сидела на диване практически неподвижно, озадаченно. Она присутствовала в состоянии ребенка, когда родителей дома нет, а он разыскал заветное варенье, которое запрещено есть без ведома, но очень хочется, и в ребенке идет борьба воспитания и страсти.
В Юле победила страсть.
Она разлистнула дневник и начала прис-тально читать записи отца с самого начала:
Мой дневник в приличной степени ретро-спективен, в нем я больше излагаю и раздумываю всегда гораздо позже, чем те или иные события происходили в так называемой общепринятой реальности.
Данные несоответствия временных плоскостей и помогают мне озадачивать мой разум, вести эти записи.
Еще в ранней молодости я задумывался над тем, Что есть правильнее, нет..., сказать будет гораздо точнее -- задумывался над тем: Что есть Ближе мне самому относительно общества. По тому что социальная, общепринятая правильность обязательно предусматривает канон, что-то несдвигаемо-незыблимое, которое всегда является относительным кого-то или чего-то, удобным кому-то или чему-то, необходимым как степень существования, в данном случае существования тех, кто является хозяином правильности, их существования. Но такое не всегда совпадало с моими видениями Мира.
Я же задумывался над тем: что есть ближе именно мне, а значит, правильнее именно для меня, а не для всех.
Что есть ближе именно мне: совокупление чувств с разумом или разума с чувствами?
Ответ на этот вопрос играл для меня существенную роль в жизни, ибо и самой жизни-то моей как таковой могло бы не состояться, в духовном понимании этого, если бы я не решил тогда поставленную перед собой задачу.
И я рассуждал приблизительно так: если предположить, что чувства совокупляются с моим разумом, то родится дитя-эгоист, ограниченное пределами собственных владений с болезненными притязаниями на еще не присвоенное.
Жить человеком, раздирающим свои слипшиеся глаза, прозревающим слепцом?
Но если предположить, что разум совокупляется с чувствами, тогда появляется на свет зрячее дитя, но откровенно, осознанно прищурвающееся чуть-чуть или же сильно, и тогда любой может признать его за своего.
Мне было ясно, что я выбираю разум, опло-дотворяющий чувства.
Но возникла проблема!
Где мне было взять разум, когда я, в те, юнценосные годы своей жизни, жил в основном среди множества "однояйцовых" подростков, да и сам -- обладал только лишь острыми или туповатыми лезвиями чувств и не больше.
Все-таки, всплески чувств формировали мой разум!
И однажды, мною, раз и навсегда, было ре-шено: я понял, что окружающие меня тогда люди переводили свои чувства, формировали в разум открыто, естественным для их понимания порядком, то есть, они излагали разум только в известных, освоенных пределах своих чувств, которые лишь и являлись аккумулятором появления разума, его поведения и порядка -- логической развертки. Они не запоминали, не накапливали опыт, потому что выбалтывали его, эмоционировали.
Для меня стало не секрет, что опыт остается и помнится лишь тогда, когда он подкреплен не выброшенной энергией чувств во вне себя и любое действо, которое не подкреплено не проявленной энергией чувств, способно повториться опять в большей или меньшей степени, а значит проявить повторение, даже повторения ошибок!
Я же для себя начал усваивать иной порядок вещей.
Да, так же как и у окружающих меня людей мой разум продолжали формировать чувства, но я не делал этого открыто, я стал учиться пере-плавлять свои чувства в разум скрытый, как его я условно именовал про себя, и мои чувства все больше превращались из угнетателей и поработителей в своеобразных доставщиков, прислугу, приносителей разума не проявленного, разума скрытого, о котором я умел стойко молчать.
Позже пришло время, когда я сам оживлял те или иные чувства, вызывал их с помощью скры-того разума, если находил пробел опыта, логики в последнем.
Чувства, подчиняясь разуму, лишь только в пределах его, найденного мною пробела, проявляли себя и доставляли радость нового, осознанного осознания, и там, где отсутствовал опыт, где когда-то зависал замеченный мною пробел, туман в разуме -- становилось ясно и все понятно и это место моего разума уже не требовало более прояснения, оно не тревожило, не досаждало, не повторялось.
Я становился обладателем пространства, которым обладал пробел в моем скрытом разуме, пространства, в котором помещался пробел и я заполнял его прибывшим опытом, и пробел пе-реставал существовать навсегда.
Вероятность повтора одной и той же ошибки более не угрожала мне.
Я теперь не ожидал своих ошибок, а я намеренно совершал их сам и потому-то они более не повторялись.
Состояла ли трудность в выявлении пробелов?
Нет!
Это было совершенно легко.
Дело в том, что мой скрытый разум походил на своеобразный остров, который разрастался среди бесконечного, окружающего этот остров, единого пробела, и я, как бы отсушивал, присваивал, отвоевывал с помощью моих воинов-чувств пространство, которым владел пробел, и остров моего скрытого разума увеличивался в размерах.
Как определял я, какое очередное пространство отвоевать у пробела, а какое нет?
Эта механика была тоже не сложной. Ведь я только всасывал чувства те, которые считал не-обходимыми -- остальные просто не возникали.
Пробел для меня значил ни что иное как сплошное сражение чувств. Лишь те чувства, к которым я как-то выражал свои отношения и всасывались в меня, и только они становились моим скрытым разумом.
По каким критериям я измерял свои отношения или не отношения к чувствам?
И это оказывалось просто: если то, что встре-чалось, как-то приближалось ко мне, напраши-валось, не имело ничего общего с моими намерениями -- я отворачивался от этого и обяза-тельно забывал, не реагировал; но, если встреча-лось то, что было мне необходимо в развитии тела и души моих, и оно гармонировало с моими намерениями, не восхищало, не страшило, не мучило мечтами об обладаниях -- я брал это, принимал этот поток воинов-чувств и обратно уже не выпускал, не выказывал, не выдавал пе-ребежчиков и пробел отступал, а остров моего скрытого разума становился больше.
Итак, когда я обрел основу своей жизни, ме-ханизм ее формирования, только тогда я и стал задумываться над ее целью существования...
Вот так-то, уважаемый Василий Федорович Аршиинкин-Мертвяк, ты и написал свое заве-щание всем последующим страницам этого днев-ника, объявил, так сказать, Введение на рассмот-рение и изложение некоторых мест в логических просторах своего собственного скрытого разума".
Прочитав своеобразное Предисловие к днев-нику, Юля бережно закрыла эту рукописную книжку и отнесла ее в свою спальню и спрятала у себя под подушкой. Потом еще, до прихода Ми-ши, она несколько раз возвращалась к дневнику и перечитывала это же место. Ей очень хотелось понять этот ключ, чтобы открыть отцовский дневник правильно, а не взломать.
Тайные разговоры
1.
-- Добрый день, дорогая. Я очень соскучился по тебе. Как там наши дела, как чувствует себя временно подопечный сегодня?
-- Очень мило с твоей стороны, мой волчонок, предоставить мне заниматься шмотками этого старого дурака, а молодой-то каков! Просто дикий зверь. Фу, какая гадость все это!
-- Ну, дорогая моя, надо потерпеть, не так ж долго.
-- Сколько? Так можно рехнуться!
-- Сроки -- секрет, моя козочка, ты же знаешь об этом. Ну, иди же, поцелуй своего волчонка!
-- Да ты же раздавишь меня! О-о! Такие объ-ятия... Не-ет, тебе противопоказано быть молодым, волчонок.
-- А тебе, козочка?
-- Вот еще! Я видела эти шмотки.
-- Ну, и как они тебе -- к лицу?
-- Поклонников у меня будет хоть отбавляй, волчонок.
-- Раздену догола любого из них! Имей это ввиду.
-- Ты жесток, дорогой мой.
-- Я просто деловой человек.
2.
-- Очнулась, любезная? -- оскалился он, изо-бражая улыбку.
-- Что со мной произошло, ничего не понимаю? -- озадачивалась она, поднимаясь на ноги.
-- Ты немного заснула, любезная, приустала наверно.
-- Какая-то усталость во всем теле, вы что-то со мною делали?
-- Какая ты догадливая, а ты как думала!?
-- Я же и так выполняю, что вы говорите.
-- Все, как надо делать ты будешь в любом случае, любезная.
-- Что будет с первым объектом? -- спросила она.
-- Ты становишься любопытной, любезная,-- насмешливо ответил он.
-- Я отрабатываю свою участь и надеюсь на положительный результат, -сказала она.
-- Правильно делаешь, что отрабатываешь, а надежда... иногда штука обманчивая.
-- Что вы хотите этим сказать?
-- Ничего. У первого в шмотках зашита ампула, в назначенное время она ликвидирует объект.
-- Это жестоко с вашей стороны.
-- Мы все не ангелы. Ты лучше спросила бы: что будет со вторым объектом?
-- Но, по-моему, со вторым объектом уже и так все ясно. Все, что должно было быть с ним уже произошло, -- боязливо удивилась она.
-- Ошибаешься, любезная. Второму объекту придется уступить место.
-- Для кого? Ничего не понимаю.
-- Для меня.
-- Для вас?
-- А что? Разве я буду плохо смотреться?
-- Это безумие! Вы совершенно бесчеловечен!
-- Пусть так. Но есть и третий объект.
-- Третий? И кто же... это?
-- Она... В свое время, она тоже уступит свое место для той мадам, которая теперь досматривает, отслеживает последние деньки первого объекта.
-- Но вам-то до нее какое дело!
-- Ты гадко не догадливая идиотка! Она -- моя жена, -- злобно и торопливо проговорил он.
-- Почему вы открыли мне все свои карты?
-- Я никогда и никому их не открываю, любезная.
-- Но мне же сказали.
-- Тебе?! Ха-ах! Да говорить тебе, все равно что говорить вслух с самим собою или стенке. Ты -- пустое место, ноль, понимаешь это?
-- Но-о...
-- Пошла вон! Я устал... Подожди. Имей ввиду, что первый объект, весьма задолго до то-го как с ним это произойдет... тоже, когда пришел в себя, не знал, что с ним произошло.
-- Вы хотите сказать...
-- Ты правильно меня поняла, любезная. В твои шмотки тоже зашита ампула.
-- Как же это я сразу не догадалась, отчего ты так разговорился, сволочь!
-- Пошла прочь, и знай, что твоя ампула, в отличии от ампулы первого объекта, управляема мною лично, дистанционно. В любой момент, я остановлю тебя.
-- Удобно.
-- А ты как думала, стерва... извиняюсь, лю-безная. Ну, все! Иди прочь...
-- Я, конечно, пойду, но ты, подлец, все равно ответишь, я верю в это.
-- Как интересно, пришла с надеждой, а уходит с верой. Надежда -пассивность. Вера -- это уже действие. Хорошо. Я учту это, любезная.
3.
-- Как она? -- спросил он.
-- Ей очень трудно, -- ответил другой.
-- Ничего. Сегодня же вы должны проявить активность. Во всяком случае, начало неплохое. Похвально.
-- Мне трудно. Раньше казалось будет легко, а сейчас... Никак не могу свыкнуться с мыслью, что она-то ничего не видит, а мне все кажется...
-- Бросьте вы, -- сказал он, -- ведь все останется так как есть -изменить невозможно.
-- Это еще больше меня тяготит, -- грустно вздохнул другой.
-- Хандра, и не более того, голубчик мой. Вы получили такие молодежные шмотки.
-- Дорого они для меня обходятся.
-- А как вы хотели? За возможность надо платить.
-- Мне кажется, в этом как раз нет проблем.
-- Пока нет.
-- Разве я еще вам остался должен?
-- Как знать.
-- Вы говорите загадками.
-- Вы же сами сказали -- дорого. Значит пожалели.
-- Да нет же. Вы меня неправильно поняли. Разве дело в бумажках.
-- А в чем же тогда?
-- Дорого обходится для души.
-- Какой пустяк, голубчик мой. Это ностальгия по старым шмоткам, -сказал он.
-- Наверно, вы правы, -- подтвердил другой.
Возможность
Юля, только что, раньше обычного, приняла душ. Привычно, она проделывала это ближе ко сну, а сегодня душ получился практически предвечерним.
Вскоре возвратился и Миша, какой-то груст-новатый и внутренне, как показалось девушке, туманно озабоченный чем-то неопределенным.
Некоторое время молодого человека заметно дискомфортило и он разговаривал короткими фразами, в основном отвечал на вопросы и редко что-то спрашивал сам. Словом, весьма отли-чался он от себя же вчерашнего и утреннего. Но, потом, постепенно, даже немного повеселел, оживился во взгляде и непринужденно, мягко разговорился, будто вспомнил себя прежнего.
Оба они, и девушка и молодой человек, если так можно выразиться, высокопарно восседали теперь в креслах в ярко освещенной гостиной, разговаривали и попивали чай, как, почему-то, обоюдно решили, без сахара, горьковатый на вкус.
Тут-то Юля и задала свои вопросы Мише, намеченные ею еще с утра.
-- Скажите, Миша, -- проговорила она в то-не размышления вслух.
-- Да, -- тут же отозвался молодой человек и, поставив свою чашечку чая на журнальный столик, приготовился слушать.
-- С кем сегодня вы разговаривали по телефону утром? -- спросила почти повествователь-но она.
-- Но вы же в курсе, Юленька, -- удивленно воскликнул он, -- я говорил с Верой.
-- Нет, -- определилась девушка.
-- Как нет? -- теперь насторожился молодой человек.
-- Да нет, не то -- нет, которое, как вы подумали, ставит под сомнение, что вы и в самом деле утром разговаривали по телефону с Верой, тому я свидетель, но не об этом я спросила.
-- Позвольте, но мне кажется, я более ни с кем не разговаривал, -- как бы припоминая что-то, неуверенно сказал Миша.
-- Еще до моего утреннего появления в гостиной, после того, как вы покинули папин кабинет? -- отчетливо, в интонации, которая обязательно требует ответа, сказала девушка.
-- Ах, да! Совсем вылетело из головы, -- оживился Миша, -- я и в самом деле говорил по телефону со своим тренером. Я практически каждый день с ним созваниваюсь и настолько привык к этому, что мог упустить из виду, не обратить внимания, потому и не вспомнил сразу. А потом, я вам скажу, Юленька, мои чувства настолько переполнены случившимся, что остальное сегодня -- трудновато фиксируется в памяти.
-- Наверное, это так, но папин кабинет? -- напомнила девушка.
-- Вы становитесь подозрительной, Юля. Но вас можно понять. Подобные жизненные неожиданности кого только не выбивали из колеи.
-- Вы хотите сказать, что вы не были там се-годня утром? -- не успокаивалась девушка.
-- Где? В кабинете вашего отца?! -- обиженно сконфузился молодой человек, но тут же будто нашелся и принял вид человека, сожалеющего о том, что его не правильно понимают.
-- Так вы не были там? -- заострила вопрос Юля.
-- Конечно же нет!
-- Интересно... -- сказала девушка и немного помолчав, добавила: -- но все-таки там кто-то же был, тогда кто?
-- Вы у меня об этом спрашиваете? -- уточнил Миша.
-- Нет. Если вы говорите, что вас там не было сегодня утром, то спрашивать, грустно вздохнула девушка, то спрашивать мне остается только у себя.
Несколько минут они продолжали пить чай и, словно помалкивая каждый о своем, исподволь переглядывались, но каждый старался ус-кользнуть глазами, скоро отвести их в сторону от другого, если тот, другой, застигал врасплох, невзначай замечал, что на него смотрят.
-- Что вы на меня так посматриваете, Юленька? -- первым не выдержал молодой человек.
-- А вы тоже на меня посматриваете, Миша! -- парировала девушка.
Оба, как-то с натяжкой постарались улыбнуться друг другу.
Юля в этот вечер, хотя и выглядела заметно усталой, но сидящая в кресле в пушисто-белом халате, с заманчиво, она не замечала, обнаженными ногами -одна пола халата, соскользнувшая на пол, привлекла бы внимание в сущности любого мужчину.
-- Вы не возражаете, если мы перейдем с ва-ми в папин кабинет? -вежливо, но, как-то чересчур по-деловому, обратилась хозяйка квартиры к гостю.
-- Отчего же, пройдемте. Я не против, -- с мягким напряжением ответил тот.
И они незамедлительно поднялись из кресел и прошли в кабинет Аршиинкина-Мертвяка.
Здесь девушка услужливо предложила молодому человеку присесть на кожаный диван Василия Федоровича, а сама стала лицом перед гостем, спиной к отцовскому столу, на который оперлась руками. Из-под глубокой и широкополой шляпы массивной настольной лампы падал не яркий, по-домашнему теплый свет. Лица девушки и молодого человека казались загадочными и приятными.
-- Не могу верить, -- сказала Юля. -- Папа, бедный папа.
-- Напротив, -- возразил молодой человек, -- ваш отец, очень даже богатый человек, если у него такая замечательная дочь!
-- Льстите, -- заметила Юля.
-- Что вы, Юленька, нисколько -- так и есть!
-- Какая же я замечательная -- даже не сходила к нему сегодня в больницу! -- возразила, опечалившись, девушка.
-- Но это же было исключено, вы хотели. Что поделать? Пока нельзя, -постарался утешить Юлю Миша.