-- Странно как-то, -- тихо сказала девушка.
-- Что вы имеете ввиду, Юля? -- заинтересованно и заботливо спросил Миша.
-- Странно, что мы здесь, а папы -- нет. Я никогда не задумывалась о таком. Я и не замечала своего счастья..., счастья, что мы жили вместе. А теперь... Я одна.
-- Что вы, Юленька! Разве я не с вами?
-- Спасибо вам..., Миша. Только, то тепло, когда отец..., никто не заменит.
-- Я не хочу, чтобы вы себя так расстраивали, Юля.
-- Да ну, все... -- переведя дыхание, сказала девушка, достала из кармана халата носовой платок и утерла глаза, -- я уже перестала... Скажите, Миша, напуская на себя веселую подвижность, заговорила она, -- а вы тогда на меня сильно обиделись, в тот вечер, когда мы с вами виделись в последний раз?
-- Ничего страшного, Юленька, всякое бывает.
-- Да. Вы правы, Миша. И все-таки, мне показалось, что вы обиделись.
-- Совсем нет.
-- Правда?
-- Ну, разве что чуть-чуть, -- сказал молодой человек и, приподнявши правую руку к своему лицу, показал рост тогдашней своей обиды от пола, как если бы она могла стоять сейчас невидимо в кабинете между ними, но окинувши взглядом величину показанной им обиды, молодой человек стал медленно опускать руку, иронично принижая рост обиды до самого пола, приговаривая при этом: -- Нет, еще поменьше -- вот так! Во-от так! Пожалуй, и это многовато. Нет, еще меньше. Теперь в самый раз! -- его рука ладонью легла на пол возле края тени, наискось падающей от стола.
Юля, не так как раньше, пыталась, сегодня и вчера, а действительно -улыбнулась. Но тут же снова тяжело перевела дыхание. Но все же, она почувствовала, ей стало сейчас немного легче.
-- Вы интересный человек, Миша, -- и в самом деле повеселевши, проговорила девушка.
-- Вы знаете, Юленька, -- плавно и завораживающе заговорил Миша, -- я сейчас выпил бы с удовольствием бокал хорошего вина, уж больно устала душа за последние два дня.
-- Так в чем же дело, вино наверняка есть, и я с вами выпью, -улыбнулась Юля.
-- У вас есть вино и вы до сих пор помал-киваете об этом? -- театрально выражая легкое разочарование, смешанное с радостью, предвкушением удовольствия сказал молодой человек.
-- Я не могу сказать какое именно.., но в ба-ре у папы -- всегда есть какое-нибудь вкуснень-кое. -- Юля повернулась к столу, раскрыла вмонтированную над ним в стене дверцу бара и извлекла оттуда початую бутылку красного ви-на. -- По-моему, французское! -- воскликнула она. Там же, в баре оказались и бокалы. Юля достала и их. Тут же она отвинтила пробку изящно граненой бутылки и налила немного вина себе в свой бокал, потом протянула другой бокал и бутылку гостю и сопроводила это действо словами: -- Налейте себе сколько хотите.
Молодой человек, не раздумывая, налил себе полный бокал вина и передал бутылку хозяйке квартиры.
-- Взяли бокалы в руки, -- предложил он. -- За что мы будем пить? -нарочито игриво, будто пытаясь развеселить, спросил он у девушки.
-- Пусть папа скорее окажется дома, здесь, у себя, -- произнесла Юля в тоне настойчивого желания себя подбодрить, словно сказала сама себе: "Не печалься, Юля!"
-- Бесспорно, -- подытожил своим полным, убедительным согласием выдвинутый тост девушкой, Миша.
Мелодично звякнули два бокала, звякнули так, будто кто-то едва прикоснулся к давно забытому, игрушечному, с полубеззубыми клавишами, старому детскому пианино.
-- Вы действительно очень интересный человек. -- Вскоре, когда бокалы были отставлены в сторону на столе, сказала Юля.
-- Не знаю. Очень может быть, Юленька. По крайней мере хотелось бы им быть, -- хитровато щурясь, произвел комплимент молодой человек. -- "Ты удивительна, дочка!" -- воскликнул он про себя. -- "Собственно говоря, -продолжал он свои размышления, -- что останавливает ме-ня?..
Да, она моя дочь, дочь Аршиинкина-Мертвяка, но я же уже, практически, -- не он!..
Как она хороша!.. Я невероятно возбужден, и я едва понимаю ее, но, почему-то, держусь до сих пор за эту тоненькую, придуманную кем-то нить этикета... Нет...
Я все-таки ее отец!.. Проклятье!..
Она так похожа... похожа на нее..., безумная копия моей жены!.. Это просто сатанинское со-стояние...
Я всетак же еще страшно хочу, я ее столько лет хочу, я ее сейчас хочу!" -- Юля, -- с какой-то внутренней настойчивостью, внезапно даже для себя, так, будто укололся об иголку, окликнул молодой человек в этот момент тоже о чем-то задумавшуюся девушку.
-- Да, -- тихо отозвалась она.
"Ну, ты же видишь, она сама ждет, чтобы ты начал действовать" -проговорил он про себя.
-- Что, Миша? -- не понимая возникшей паузы, спросила Юля.
-- Иди сюда, ко мне, -- решительно потребовал он.
Девушка подошла как ни в чем не бывало к молодому человеку и остановилась возле него. Он сидел на диване, она стояла рядом и их колени были очень близки друг к другу, едва не соприкасались.
-- Присядь сюда, пожалуйста, -- попросил он и одной рукой указал на свои колени, а другой мягко и нежно обхватил Юлю за талию.
-- К вам на колени? -- удивленно уточнила она.
-- Да. Садись, Юленька, -- подтвердил Миша.
И девушка взволнованно присела молодому человеку на колени. И он почувствовал приятную тяжесть ее плоти. Юля обвила его шею своими руками.
-- Миша, -- опечаленно покачав головою по сторонам, проговорила она.
Он едва поцеловал ее в губы. Они не ответили. Потом он дотронулся до них своими губами -- еще и еще раз, и снова надолго замерли они, Миша и Юля, в поцелуе.
Миша расстегнул несколько пуговиц на халате у Юли и хотел, наклонился к ее груди губами...
-- Не надо.... здесь не надо, Миша, сказала Юля, ее дыхание перехватывало и от этого, время от времени, она делала глубокий дрожащий вздох, -- пойдемте ко мне в комнату. Я прошу вас.
-- Хорошо, Юленька, хорошо, -- согласился молодой человек.
Они перешли в Юлину спальню.
Здесь девушка, ничего не говоря, стала раздеваться. Раздевшись догола, она, заметно стеснительно, прилегла на кровать.
Миша уже тоже разделся и присел возле нее.
Медленно он поглаживал ее ноги, живот, наклонился и целовал груди, шею, уловил своими губами ее встрепенувшиеся губы. Потом близко стал рассматривать ее глаза.
"Все именно так, как я и представлял столько лет подряд, -- думал про себя он, -- Боже мой, какое неумолимое сходство!"
-- Я еще не женщина, Миша, -- ласково, но настороженно проговорила Юля, и молодой человек вышел из некоторого оцепенения.
-- Я знаю, -- сказал он.
-- Откуда? -- удивилась девушка.
-- Разве это не видно? -- улыбнулся он.
Они заласкались нежно телами. И вот, источающее негу и сладость, желание молодого человека, внезапным рывком, -- обнажило Юлину боль.
-- А-а-айсс... -- вздрогнула всем телом де-вушка в дрожащем вздохе и напряглась. -- Мне больно, -- горячо и жалобно, будто попросилась отпустить ее, прошептала она молодому человеку на ухо.
-- Потерпи, малышка, я потихонечку, -- настойчиво и взволнованно тоже приятно прошептал в самое ухо девушке молодой человек.
-- О...ий так... больно...сс... Па!-Па-а! -- вскричала она.
-- Потерпи, моя умница. Ну,.. что ты, ма-ленькая моя. Потерпи, я же потихонечку, -- победно нашептывали горячие Мишины губы.
Другой человек
На следующий день, приятно уставшая, с растрепанной прической, но неуловимо, неумолимо посвежевшая Юля, снова заветно и сосре-доточено уединилась.
Теперь уже реально любимый человек --Миша, такой неуклюжий с утра: как и вчера, ушел по делам.
Постепенно, улучившая момент, наболев-шая печаль вкрадчиво снова прикоснулась к ней. Внимательно решила она продолжить чтение отцовского дневника.
Девушка достала его из-под подушки, но по пути этого действия она посмотрелась намерен-но в стоящее на тумбочке возле кровати округлое, в металлической резной оправе, зеркало; несмотря на несобранный вид свой, ей улыбнулось, понравилось ее, сейчас отра-зившееся в чистом серебре зеркала, лицо.
"Сегодня, будто что-то остановилось во мне из того, -- подумала девушка, -- что всегда заставляло идти, а точнее бежать, искать и тревожиться, и потому спотыкаться и падать, ошибаться и жить наугад, я словно видела раньше все очень близко и мутно, а теперь, мне кажется, что мне придется научиться заново открывать, узнавать старые детали, в обнажившейся, еще не освоенной, будто чужой панораме прожитой жизни моей.
Даже... папина беда, нет, она не прошла, она есть, и я все так же могу чувствовать ее, но и она, тоже какая-то остановленная сегодня, и я имею возможность ее рассматривать".
Медленно Юля отвернулась от зеркала, она еще совершенно никогда не видела свое лицо в нем освещенное первыми, незримыми, живи-тельными лучиками женственности. В этом, каждое осознаваемое ею мгновение, ощутимо при-сутствующем прикосновении материнского состояния, когда человек впервые открывает в се-бе, пускай еще наощупь, но способность не судить, а сострадать, она и приступила к дальнейшему чтению дневника, и разлистнула его.
Вначале она усвоила и поняла страницы, повествующие о тогдашнем еще мальчике, папе, где проявились его первая любовь к Лоле и многие другие перепутья взросления; первая, неудачная семья -- это время было описано в мрачных красках и как-то вскользь, не подробно.
Далее, многое узнавала девушка о человеке, о котором, как она, (разъяснялось в ее сознании теперь), не имела должного и необходимого представления как дочь.
Все казалось Юле важным в дневнике, но, когда она дошла в своем пристальном чтении до мест, в которых появилась ее, такая далекая и дорогая мама и особенно, когда девушка дочиталась до папиных исповедей, где все ярче и отчетливее говорилось о ней, о дочери Юле, она зачитала прерывисто, время от времени останавливаясь, обдумывая, и что-то перечитывала повторно.
Заинтересованно заострялось ее возбужден-ное внимание, чтобы независимо, безавторитет-но осмыслить рукописные откровения отца, и требовало это внимание, порою, даже неодно-кратного перечтения мест особо располагаемых к размышлению:
* * *
"Моя вторая, но первая, которую любил я, будущая супруга, Катерина Иосифовна, Катенька, как я стану ее называть потом, работала в научной библиотеке. Как-то я зашел в эту библиотеку совсем накануне защиты моего очередного научного труда.
Мы увидели друг друга и тут же разговорились часа на два. Как раз рабочий день в библиотеке закончился, я, как истинный джентльмен, сразу же решился пригласить мою, ставшую на редкость молниеносно близкую и необходимую мне, знакомую в гости к себе домой -- и она, тогда так женственно отказалась, но не отказала -- сама пригласила меня в гости к себе. И я пошел.
И с тех пор мы больше с ней не расставались до самой ее безвременной кончины".
* * *
"Я отправлял Катеньку в роддом. Она старалась, пробовала лукаво улыбаться, передыхая и набираясь сил для нового сражения с болью, которая стремительно бросалась на нее, словно то-же передохнувши -- жестоко впивалась, хватала Катеньку за живот, сотрясала ее, будто дознавалась -"Будешь еще улыбаться?!"
Катеньку уже отвозили в палату, когда она сказала мне:"Я обязательно рожу свою заместительницу!"
-- Но может родиться мальчик, -- сердечно и мило попытался возразить я.
-- Нет, -- неотступно сказала она. -- Родится обязательно девочка... Юленька... -- загадочно куда-то смотря, назвала Катенька имя нашей, через три дня действительно появившейся на свет дочери. -- Никогда не давай ее в обиду, -- будто прощалась она, -- пусть Юленька будет всегда с тобой!
-- Ты ошибаешься, -- поправил Катеньку я, -- с нами, Юленька всегда будет с нами.
-- Да, конечно... с нами, -- почему-то печально подтвердила мои слова Катя.
Больше я Катеньку живой не видел...
Она рожала невероятно тяжело, как рассказывал мне врач, принимавший роды, и... через два с небольшим дня умерла, скончалась от сер-дечной недостаточности."
* * *
"Юленька подрастает. Она -- невероятная копия Катеньки! Да нет, она, без сомнений, маленькая Катя!.. Особое удовольствие для меня составляет купание моей дочери, после которого наступают, когда я укладываю Малышку в постель, искушительные мгновения соблазна, -- я поглаживаю ее, изящно сложенное, нагое и доверчивое тело, и я, с огромным трудом сдерживаю свои руки, когда они едва прикасаются к откровенно обнаженным местам.
Насыщяюсь энергией. Мои мускулы налиты сокрушительной силой. Тогда ухожу к себе и подолгу, шепотом разговариваю с фотографией Кати...
Недавно, я нарочно показал одну из многочисленных фотографий своей покойной супруги одному своему знакомому.
На этой фотографии Катенька изображена в детстве -- семи лет, знакомый хорошо помнит мою дочь Юлю в лицо, (он художник, как-то рисовал ее портрет).
"Как озорно выглядит здесь Юля!" -- констатировал знакомый, и когда я признался, что это не Юля, а Катя..., он так и не поверил мне.
Я никогда и никому не отдам Юленьку! Она будет всегда со мной, как завещала Катя...
Признаться, я частенько ловлю себя на мысли, что я начинаю любить свою дочь как жену, мою маленькую супругу, с одной только разницей, что я не трогаю ее...
Собственно говоря, она и ведет себя очень похоже. Пытается стирать... Убирается дома... Скоро научится готовить..."
* * *
"Я страшно, мучительно ревную свою дочь к мужчинам!.. Не хочу и думать про то, что она, когда-нибудь, когда-то, не за горами уже, ускользнет от меня... Нет!... Кажется, я не в силах буду этого пережить, я просто не знаю, как смогу такое пережить... Второй раз потерять ее, мою Катю?!
Я всячески мешаю и буду продолжать жестоко мешать любому молодому человеку обращать свое внимание на мою дочь, выказывать каким-либо способом свои чувства к ней."
* * *
"Ах, если бы я смог стать молодым и другим человеком! Тогда бы я женился на Юленьке... Но..., зловещие законы общества, которые мы впитываем в себя чуть ли не с молоком матери, которые потом именуются, и становятся частью нас как совесть и мораль, правила этики -- именно они никогда не позволят мне этого сделать!
А значит, я сам никогда не позволю себе этого сделать, потому что и я целиком соткан из этих законов и я не могу управлять собою как захочу -общество правит мною!
Ах, если бы я и в самом деле смог стать молодым".
После откровения этих строк Юля остановила свое чтение, она оторвала свой взгляд от тайной рукописи отца и долго смотрела прямо перед собой, но плохо что видела.
Девушка снова опустила свой взгляд на разлистнутый, лежащий на ее коленях дневник, чтобы еще раз прочесть последним прочитанное место.
Мутно. Слезы. Они капали тяжелыми каплями на построчно исчерниленные страницы отцовской рукописи и расплющивались на них крупными кляксами и расплывались, мутились чернильные слова, словно их прикрывали бракованными увеличительными стеклами.
"Боже мой, папа, -- прошептала Юля и на некоторое время замолчала, ее лицо менялось и стало выглядеть так, будто девушка держит у себя во рту целую пригоршню соли и отчаянно теряется: "что делать дальше, теперь?"
С трудом проговаривая слова, она зашептала: -- Я...т..такая... дочь. Такая плох..хая..., -- словно позвала она, -- папа!..., отврати..т..ти-тельная дочь. Да... Что я знала..., поним..м..мала о тебе?.. -- будто причитала она.
Ворбий и Маприй
Президент интегральной фирмы "Обратная сторона" сидел у себя в кабинете за рабочим столом в низеньком кожаном кресле неподвижно.
Только что, в его кабинете, по срочному при-глашению появился его компаньон -- Ворбий. Георгио Фатович, односторонне торопливо поприветствовав на ходу коллегу, остановился на мгновение у президентского стола и медленно осмотрелся по сторонам. Алекс что-то читал и молчал, тогда Ворбий, не дожидаясь, когда заговорит хозяин кабинета, сам тут же присел напротив Маприя на роскошный деревянный стул, ла-кированный смоляного цвета лаком, мягкий, в замысловатых завитушках резьбы.
-- Ну, что же, -- наконец-то проговорил Ма-прий и -- ожил, будто разманекенился и стал перекладывать в сторону и укладывать стопкой на столе, снова продолжая молчать, разложен-ные перед собою бумаги, к которым только что было захватывающи приковано его внимание.
-- Алекс, -- непринужденно, в дружеском тоне, заговорил Ворбий. -- Я знаю, что ты не приглашаешь и не вызываешь просто так, поэтому могу сказать только одно -- слушаю тебя внимательно. Все что могу -- сделаю.
-- Слишком сентиментально, Ворбий! -- са-модовольно воскликнул Маприй, посмотревши прямо в глаза умиленно улыбнувшемуся коллеге. -- Да, -заговорил он, откинувшись на спинку кресла и уютно расслабляясь, -- я... не из тех идиотов, которые каждый день где-то роняют свое время, не замечая этого и спохватываются искать его только тогда, когда не обнаруживают его под рукой, так сказать, или в кармане, и потом долго ищут это потерянное время, растеривая при этом на поиски очередное свое время, случается ищут годами и частенько так и не на-ходят.
-- Алекс! -- хвалебно воскликнул в свою очередь Ворбий, -- ты пишешь трактат о времени?
-- Нет. Я просто не трачу время попусту, -- коротко и четко отрезал дальнейшую возможность задавать вопросы Маприй.
-- Я тоже стараюсь так делать, -- согласился Ворбий.
-- Итак, -- в тоне высокого своего положения сказал Маприй, совершенно не обращая внимания на последнюю фразу собеседника, будто она и не прозвучала, -- Георгио, у тебя все в порядке?
-- Что ты имеешь ввиду, Алекс?
-- Естественно, дела фирмы! -- возмутился Маприй оттого, что его не сразу поняли как дол-жно.
-- Нет, не все, -- обидчиво ответил Ворбий.
-- Что именно? -- продолжил Маприй.
-- Не в порядке? -- переспросил Георгио Фа-тович, но тут же осекся, потому что мгновенно понял: его вопрос снова вызовет негодование Алекса, и Ворбий поправился, делая вид, что этот вопрос он как бы задал для самого себя вслух, рассуждая и подыскивая доступный и правильный ответ. -- Да. Есть одна, крупная, мелочами я тебя не стану беспокоить, Алекс, ты же знаешь, я с ними и сам справлюсь -- как всегда..., есть одна, крупная, и-и.. я сказал бы даже -- нарастающая неприятность, проблема, и довольно существенная для нашей фирмы, которую,... боюсь... мне одному решить будет... труднова-то.
-- Слишком уж много замысловатости. Не тумань! -- коротко и надменно отрезал Маприй, -- Говори по существу, Георгио, -- раздражительно потребовал он.
-- Хорошо, -- определился Ворбий, -- наша проблема -- Гермич.
Наступила осторожная пауза, выраженная со стороны Алекса выжидательным высокомерием, а со стороны Геогио Фатовича подготовкой, молчанием, усиливающим значимость, это должен был понять Алекс, значимость того, о чем намеревался говорить Ворбий дальше.
-- В последнее время Гермич меня все больше начинает беспокоить. Мне кажется, что я не исключаю и такого варианта, он способен и на худшее -напасть на меня.
И, хотя я и контактирую с ним всегда под прикрытием надежной защиты генератора и у меня постоянно наготове энергон, готовый в любой момент выстрелить, я все-таки побаиваюсь.
-- Этот подлец, -- внезапно заерзавши в кре-сле, озадаченно и напуганно, как показалось Ворбию, заговорил Маприй, -- не так давно преследовал и меня, отчего я сразу же проснулся посреди ночи и не мог потом толком выспаться, приходилось быть настороже, несколько ночей подряд! А ведь моего адреса у него нет и не могло быть! Откуда? Именно по этому поводу я тебя и вызвал, Георгио. Откуда у него мой адрес?!
-- Ну, думаю, что полной картины твоего адреса у него нет, пока нет, иначе бы, кто бы там ни был, сомневаюсь, чтобы он смог от него улизнуть, извиняюсь, уйти.
-- Что значит "Пока нет"!? -- агрессивно, будто огрызнулся Маприй.
-- Это значит лишь только то, что значит. Может случиться, что того, чего "пока нет" у Гермича -- он приобретет.
-- Выражайся яснее, Ворбий.
-- Понимаешь, Алекс, невозможно учесть все. Мы здесь, а Гермич там. И как бы мы не старались и не вооружались управлением его существования отсюда, он все равно в какой-то момент, приобретая свой, неповторимый опыт жития, что далеко отлично от нашего, поимеет в конце концов собственную логику поведения и разума, а значит -- ему может открыться способ обвести нас вокруг пальца. Дети глупее нас, но мы живем за пределами детства и потому это справедливо, что ребенок видит как управлять своими родителями, конечно же при условии, если мы не поддерживаем в себе его логику, логику ребенка. Хороший родитель ровно настолько хороший, насколько он и ребенок и родитель одновременно. Вот почему дети чаще поддаются влиянию себе подобных, улице, нежели тому, кто их призывает к послушанию, пытается управлять ими.
-- Уж не хочешь ли ты сказать, Ворбий, что нам следовало бы научиться жить еще и так, как он, Гермич?! Абсурд! Больше мне делать нечего, как сидеть взаперти без тела.
-- Это не выход, Алекс.
-- И я об этом же, Георгио! Поэтому, давай-ка без лирики, конкретно: что и как ликвидировать, шансы и возможности? Говори, -- в деловом тоне приказал Маприй.
-- Извини меня, конечно же, Алекс, но я вы-нужден тебе сказать, что твоя нелюбовь к, так называемой тобою, "лирике" с моей стороны -- отнюдь не в твою пользу, а скорее выказывает тебя человеком, еще раз прошу прощения, но, в довольно губительном смысле для нашего дела -- ограниченным.
-- Что-то ты разговорился не так? -- подозрительно рассматривая Ворбия, прищурившись, сказал Маприй.
-- Мы на одном корабле, Алекс, одна ко-манда. Возникла течь... Потому и терять нечего. Надо объединяя усилия, спасаться, а не пренебрегать даже поданной тебе для спасения соломинкой.
-- Ладно тебе, душистиком прикидываться, с твоими-то клыками! -немного отступая на попятную, сказал Маприй. -- Что делать будем?
-- Хорошо, -- принимая отступление и получая возможность более уравновешенно и без особых ограничений вести разговор, согласился Ворбий и стал продолжать свои изъяснения: -- Ты спрашиваешь "Что и как ликвидировать, шансы и возможности?"... -- он сделал замысловатую паузу.
-- Ну, не тяни же ты, прошу тебя, -- с налетом брезгливости к вынужденному тону поторопил Георгио Фатовича Маприй.
-- Согласись, Маприй, что шансы наши, нач-ну с них, я не могу определить, предсказать с определенной точностью... Но то, что они на нашей стороне -- это исключено, скорее на стороне Гермича.
Как ты понимаешь меня, Алекс, нулевой ва-риант я уже, по известным причинам тебе, -- исключаю.
Так вот, а что касается возможностей... -- Ворбий призадумался ненадолго, -- в приличной степени наши возможности тебе знакомы, даже такая, как убрать Гермича, но тогда мы практически лишаемся возможности работать, нашей фирмы.
-- Ворбий, скажи честно: ты считаешь, что Гермич неминуемо до чего-то додумается?
-- Да, Алекс, здесь только вопрос времени, когда это произойдет, и к тому событию мы должны будем готовы во всеоружии наших возможностей: победить или убрать безболезненно для общего дела.
-- Но может есть что-то, что все-таки сможет остановить его? Или хотя бы продлить сроки?
-- Остановить? -- иронично переспросил Ворбий, -- это, по крайней мере на сегодняшний день, -- он покачал головой, шумно делая глубокий вдох, -абсурд, -- немного нараспев проговорил он, производя не менее шумный выдох. -- "Продлить сроки" -- ты правильно заметил, Маприй, это именно то, чем нам и следует сейчас вплотную заниматься.
-- Говори: как? -- коротко подбросил фразу Алекс, но она прозвучала доброжелательно.
-- Итак, -- многозначительно произнес Ворбий, -- вначале, расставим все на известные логические места, чтобы иметь возможность базы рассуждения и окончательного вывода, а также кое-каких перспектив и уже реальных, мною воплощенных на сегодняшний день и дожидающихся пуска, дополнений.
У нас имеется в распоряжении главный генератор. Это -- основной наш козырь, но теряющий силу для нас каждый день.
Надо спешить.
С помощью генератора я контактирую с Гермичем и управляю его манипуляциями в рамках нашей фирмы.
Гермичу, в последний с ним контакт, я поо-бещал подыскать подходящую "одежду", но, как я понимаю теперь, одного только этого, моего обещания -не достаточно. Не исключено, к этому надо быть готовым, что очердной мой контакт с Гермичем, может закончиться весьма плачевно: в первую очередь для меня, а во вторую для фирмы, а значит для всех нас.
В этот, очередной контакт, на который я отправляюсь сразу же из этого кабинета, Гермич, скорее всего нападет на меня и в срочном порядке потребует уже не обещаний, а действия, то есть -- тела, и, так как для того, чтобы его требование выполнилось, он вынужден будет меня отпустить, то он, здесь его можно понять, не пойдет на это. У него останется только два разумных варианта: либо удерживая меня энергозаложни-ком, добиться через это действие желаемого результата, либо... -- Ворбий как бы запнулся и замолчал ненадолго, -- либо, что крайне не желательно, потому что окончательно худо для меня, Гермич завладеет моим телом. -- сказал последнее Георгио Фатович и его довольно заметно передернуло в плечах. -- Вот так-то, Алекс.
-- Почему ты уверен, -- медленно, в сердечном тоне, выражая свое сожаление и соболезнование в адрес предстоящего, заговорил Маприй, -- уверен в том, что Гермич обязательно в этот раз пойдет на штурм, ведь, насколько я знаю, ключей от генератора и его кода у него нет, ему остается только помощь накопленной энергии. Я знаю, что он это делает, копит энергию, но...
-- Ключи от генератора и код генератора у него имеются, -- спокойно, как ни в чем не бывало, сказал Ворбий.
-- Но позволь! -- возразил Маприй, не понимая, что ему делать, как среагировать на подобное заявление Ворбия: то ли разгневаться, то ли поднять на смех. -- Откуда у Гермича ключи и знание кода?!
-- Их ему дал я, -- все так же спокойно ответил Ворбий.
-- Ты шутишь, но если так... -- ты сошел с ума!
-- Что вы имеете ввиду, Юля? -- заинтересованно и заботливо спросил Миша.
-- Странно, что мы здесь, а папы -- нет. Я никогда не задумывалась о таком. Я и не замечала своего счастья..., счастья, что мы жили вместе. А теперь... Я одна.
-- Что вы, Юленька! Разве я не с вами?
-- Спасибо вам..., Миша. Только, то тепло, когда отец..., никто не заменит.
-- Я не хочу, чтобы вы себя так расстраивали, Юля.
-- Да ну, все... -- переведя дыхание, сказала девушка, достала из кармана халата носовой платок и утерла глаза, -- я уже перестала... Скажите, Миша, напуская на себя веселую подвижность, заговорила она, -- а вы тогда на меня сильно обиделись, в тот вечер, когда мы с вами виделись в последний раз?
-- Ничего страшного, Юленька, всякое бывает.
-- Да. Вы правы, Миша. И все-таки, мне показалось, что вы обиделись.
-- Совсем нет.
-- Правда?
-- Ну, разве что чуть-чуть, -- сказал молодой человек и, приподнявши правую руку к своему лицу, показал рост тогдашней своей обиды от пола, как если бы она могла стоять сейчас невидимо в кабинете между ними, но окинувши взглядом величину показанной им обиды, молодой человек стал медленно опускать руку, иронично принижая рост обиды до самого пола, приговаривая при этом: -- Нет, еще поменьше -- вот так! Во-от так! Пожалуй, и это многовато. Нет, еще меньше. Теперь в самый раз! -- его рука ладонью легла на пол возле края тени, наискось падающей от стола.
Юля, не так как раньше, пыталась, сегодня и вчера, а действительно -улыбнулась. Но тут же снова тяжело перевела дыхание. Но все же, она почувствовала, ей стало сейчас немного легче.
-- Вы интересный человек, Миша, -- и в самом деле повеселевши, проговорила девушка.
-- Вы знаете, Юленька, -- плавно и завораживающе заговорил Миша, -- я сейчас выпил бы с удовольствием бокал хорошего вина, уж больно устала душа за последние два дня.
-- Так в чем же дело, вино наверняка есть, и я с вами выпью, -улыбнулась Юля.
-- У вас есть вино и вы до сих пор помал-киваете об этом? -- театрально выражая легкое разочарование, смешанное с радостью, предвкушением удовольствия сказал молодой человек.
-- Я не могу сказать какое именно.., но в ба-ре у папы -- всегда есть какое-нибудь вкуснень-кое. -- Юля повернулась к столу, раскрыла вмонтированную над ним в стене дверцу бара и извлекла оттуда початую бутылку красного ви-на. -- По-моему, французское! -- воскликнула она. Там же, в баре оказались и бокалы. Юля достала и их. Тут же она отвинтила пробку изящно граненой бутылки и налила немного вина себе в свой бокал, потом протянула другой бокал и бутылку гостю и сопроводила это действо словами: -- Налейте себе сколько хотите.
Молодой человек, не раздумывая, налил себе полный бокал вина и передал бутылку хозяйке квартиры.
-- Взяли бокалы в руки, -- предложил он. -- За что мы будем пить? -нарочито игриво, будто пытаясь развеселить, спросил он у девушки.
-- Пусть папа скорее окажется дома, здесь, у себя, -- произнесла Юля в тоне настойчивого желания себя подбодрить, словно сказала сама себе: "Не печалься, Юля!"
-- Бесспорно, -- подытожил своим полным, убедительным согласием выдвинутый тост девушкой, Миша.
Мелодично звякнули два бокала, звякнули так, будто кто-то едва прикоснулся к давно забытому, игрушечному, с полубеззубыми клавишами, старому детскому пианино.
-- Вы действительно очень интересный человек. -- Вскоре, когда бокалы были отставлены в сторону на столе, сказала Юля.
-- Не знаю. Очень может быть, Юленька. По крайней мере хотелось бы им быть, -- хитровато щурясь, произвел комплимент молодой человек. -- "Ты удивительна, дочка!" -- воскликнул он про себя. -- "Собственно говоря, -продолжал он свои размышления, -- что останавливает ме-ня?..
Да, она моя дочь, дочь Аршиинкина-Мертвяка, но я же уже, практически, -- не он!..
Как она хороша!.. Я невероятно возбужден, и я едва понимаю ее, но, почему-то, держусь до сих пор за эту тоненькую, придуманную кем-то нить этикета... Нет...
Я все-таки ее отец!.. Проклятье!..
Она так похожа... похожа на нее..., безумная копия моей жены!.. Это просто сатанинское со-стояние...
Я всетак же еще страшно хочу, я ее столько лет хочу, я ее сейчас хочу!" -- Юля, -- с какой-то внутренней настойчивостью, внезапно даже для себя, так, будто укололся об иголку, окликнул молодой человек в этот момент тоже о чем-то задумавшуюся девушку.
-- Да, -- тихо отозвалась она.
"Ну, ты же видишь, она сама ждет, чтобы ты начал действовать" -проговорил он про себя.
-- Что, Миша? -- не понимая возникшей паузы, спросила Юля.
-- Иди сюда, ко мне, -- решительно потребовал он.
Девушка подошла как ни в чем не бывало к молодому человеку и остановилась возле него. Он сидел на диване, она стояла рядом и их колени были очень близки друг к другу, едва не соприкасались.
-- Присядь сюда, пожалуйста, -- попросил он и одной рукой указал на свои колени, а другой мягко и нежно обхватил Юлю за талию.
-- К вам на колени? -- удивленно уточнила она.
-- Да. Садись, Юленька, -- подтвердил Миша.
И девушка взволнованно присела молодому человеку на колени. И он почувствовал приятную тяжесть ее плоти. Юля обвила его шею своими руками.
-- Миша, -- опечаленно покачав головою по сторонам, проговорила она.
Он едва поцеловал ее в губы. Они не ответили. Потом он дотронулся до них своими губами -- еще и еще раз, и снова надолго замерли они, Миша и Юля, в поцелуе.
Миша расстегнул несколько пуговиц на халате у Юли и хотел, наклонился к ее груди губами...
-- Не надо.... здесь не надо, Миша, сказала Юля, ее дыхание перехватывало и от этого, время от времени, она делала глубокий дрожащий вздох, -- пойдемте ко мне в комнату. Я прошу вас.
-- Хорошо, Юленька, хорошо, -- согласился молодой человек.
Они перешли в Юлину спальню.
Здесь девушка, ничего не говоря, стала раздеваться. Раздевшись догола, она, заметно стеснительно, прилегла на кровать.
Миша уже тоже разделся и присел возле нее.
Медленно он поглаживал ее ноги, живот, наклонился и целовал груди, шею, уловил своими губами ее встрепенувшиеся губы. Потом близко стал рассматривать ее глаза.
"Все именно так, как я и представлял столько лет подряд, -- думал про себя он, -- Боже мой, какое неумолимое сходство!"
-- Я еще не женщина, Миша, -- ласково, но настороженно проговорила Юля, и молодой человек вышел из некоторого оцепенения.
-- Я знаю, -- сказал он.
-- Откуда? -- удивилась девушка.
-- Разве это не видно? -- улыбнулся он.
Они заласкались нежно телами. И вот, источающее негу и сладость, желание молодого человека, внезапным рывком, -- обнажило Юлину боль.
-- А-а-айсс... -- вздрогнула всем телом де-вушка в дрожащем вздохе и напряглась. -- Мне больно, -- горячо и жалобно, будто попросилась отпустить ее, прошептала она молодому человеку на ухо.
-- Потерпи, малышка, я потихонечку, -- настойчиво и взволнованно тоже приятно прошептал в самое ухо девушке молодой человек.
-- О...ий так... больно...сс... Па!-Па-а! -- вскричала она.
-- Потерпи, моя умница. Ну,.. что ты, ма-ленькая моя. Потерпи, я же потихонечку, -- победно нашептывали горячие Мишины губы.
Другой человек
На следующий день, приятно уставшая, с растрепанной прической, но неуловимо, неумолимо посвежевшая Юля, снова заветно и сосре-доточено уединилась.
Теперь уже реально любимый человек --Миша, такой неуклюжий с утра: как и вчера, ушел по делам.
Постепенно, улучившая момент, наболев-шая печаль вкрадчиво снова прикоснулась к ней. Внимательно решила она продолжить чтение отцовского дневника.
Девушка достала его из-под подушки, но по пути этого действия она посмотрелась намерен-но в стоящее на тумбочке возле кровати округлое, в металлической резной оправе, зеркало; несмотря на несобранный вид свой, ей улыбнулось, понравилось ее, сейчас отра-зившееся в чистом серебре зеркала, лицо.
"Сегодня, будто что-то остановилось во мне из того, -- подумала девушка, -- что всегда заставляло идти, а точнее бежать, искать и тревожиться, и потому спотыкаться и падать, ошибаться и жить наугад, я словно видела раньше все очень близко и мутно, а теперь, мне кажется, что мне придется научиться заново открывать, узнавать старые детали, в обнажившейся, еще не освоенной, будто чужой панораме прожитой жизни моей.
Даже... папина беда, нет, она не прошла, она есть, и я все так же могу чувствовать ее, но и она, тоже какая-то остановленная сегодня, и я имею возможность ее рассматривать".
Медленно Юля отвернулась от зеркала, она еще совершенно никогда не видела свое лицо в нем освещенное первыми, незримыми, живи-тельными лучиками женственности. В этом, каждое осознаваемое ею мгновение, ощутимо при-сутствующем прикосновении материнского состояния, когда человек впервые открывает в се-бе, пускай еще наощупь, но способность не судить, а сострадать, она и приступила к дальнейшему чтению дневника, и разлистнула его.
Вначале она усвоила и поняла страницы, повествующие о тогдашнем еще мальчике, папе, где проявились его первая любовь к Лоле и многие другие перепутья взросления; первая, неудачная семья -- это время было описано в мрачных красках и как-то вскользь, не подробно.
Далее, многое узнавала девушка о человеке, о котором, как она, (разъяснялось в ее сознании теперь), не имела должного и необходимого представления как дочь.
Все казалось Юле важным в дневнике, но, когда она дошла в своем пристальном чтении до мест, в которых появилась ее, такая далекая и дорогая мама и особенно, когда девушка дочиталась до папиных исповедей, где все ярче и отчетливее говорилось о ней, о дочери Юле, она зачитала прерывисто, время от времени останавливаясь, обдумывая, и что-то перечитывала повторно.
Заинтересованно заострялось ее возбужден-ное внимание, чтобы независимо, безавторитет-но осмыслить рукописные откровения отца, и требовало это внимание, порою, даже неодно-кратного перечтения мест особо располагаемых к размышлению:
* * *
"Моя вторая, но первая, которую любил я, будущая супруга, Катерина Иосифовна, Катенька, как я стану ее называть потом, работала в научной библиотеке. Как-то я зашел в эту библиотеку совсем накануне защиты моего очередного научного труда.
Мы увидели друг друга и тут же разговорились часа на два. Как раз рабочий день в библиотеке закончился, я, как истинный джентльмен, сразу же решился пригласить мою, ставшую на редкость молниеносно близкую и необходимую мне, знакомую в гости к себе домой -- и она, тогда так женственно отказалась, но не отказала -- сама пригласила меня в гости к себе. И я пошел.
И с тех пор мы больше с ней не расставались до самой ее безвременной кончины".
* * *
"Я отправлял Катеньку в роддом. Она старалась, пробовала лукаво улыбаться, передыхая и набираясь сил для нового сражения с болью, которая стремительно бросалась на нее, словно то-же передохнувши -- жестоко впивалась, хватала Катеньку за живот, сотрясала ее, будто дознавалась -"Будешь еще улыбаться?!"
Катеньку уже отвозили в палату, когда она сказала мне:"Я обязательно рожу свою заместительницу!"
-- Но может родиться мальчик, -- сердечно и мило попытался возразить я.
-- Нет, -- неотступно сказала она. -- Родится обязательно девочка... Юленька... -- загадочно куда-то смотря, назвала Катенька имя нашей, через три дня действительно появившейся на свет дочери. -- Никогда не давай ее в обиду, -- будто прощалась она, -- пусть Юленька будет всегда с тобой!
-- Ты ошибаешься, -- поправил Катеньку я, -- с нами, Юленька всегда будет с нами.
-- Да, конечно... с нами, -- почему-то печально подтвердила мои слова Катя.
Больше я Катеньку живой не видел...
Она рожала невероятно тяжело, как рассказывал мне врач, принимавший роды, и... через два с небольшим дня умерла, скончалась от сер-дечной недостаточности."
* * *
"Юленька подрастает. Она -- невероятная копия Катеньки! Да нет, она, без сомнений, маленькая Катя!.. Особое удовольствие для меня составляет купание моей дочери, после которого наступают, когда я укладываю Малышку в постель, искушительные мгновения соблазна, -- я поглаживаю ее, изящно сложенное, нагое и доверчивое тело, и я, с огромным трудом сдерживаю свои руки, когда они едва прикасаются к откровенно обнаженным местам.
Насыщяюсь энергией. Мои мускулы налиты сокрушительной силой. Тогда ухожу к себе и подолгу, шепотом разговариваю с фотографией Кати...
Недавно, я нарочно показал одну из многочисленных фотографий своей покойной супруги одному своему знакомому.
На этой фотографии Катенька изображена в детстве -- семи лет, знакомый хорошо помнит мою дочь Юлю в лицо, (он художник, как-то рисовал ее портрет).
"Как озорно выглядит здесь Юля!" -- констатировал знакомый, и когда я признался, что это не Юля, а Катя..., он так и не поверил мне.
Я никогда и никому не отдам Юленьку! Она будет всегда со мной, как завещала Катя...
Признаться, я частенько ловлю себя на мысли, что я начинаю любить свою дочь как жену, мою маленькую супругу, с одной только разницей, что я не трогаю ее...
Собственно говоря, она и ведет себя очень похоже. Пытается стирать... Убирается дома... Скоро научится готовить..."
* * *
"Я страшно, мучительно ревную свою дочь к мужчинам!.. Не хочу и думать про то, что она, когда-нибудь, когда-то, не за горами уже, ускользнет от меня... Нет!... Кажется, я не в силах буду этого пережить, я просто не знаю, как смогу такое пережить... Второй раз потерять ее, мою Катю?!
Я всячески мешаю и буду продолжать жестоко мешать любому молодому человеку обращать свое внимание на мою дочь, выказывать каким-либо способом свои чувства к ней."
* * *
"Ах, если бы я смог стать молодым и другим человеком! Тогда бы я женился на Юленьке... Но..., зловещие законы общества, которые мы впитываем в себя чуть ли не с молоком матери, которые потом именуются, и становятся частью нас как совесть и мораль, правила этики -- именно они никогда не позволят мне этого сделать!
А значит, я сам никогда не позволю себе этого сделать, потому что и я целиком соткан из этих законов и я не могу управлять собою как захочу -общество правит мною!
Ах, если бы я и в самом деле смог стать молодым".
После откровения этих строк Юля остановила свое чтение, она оторвала свой взгляд от тайной рукописи отца и долго смотрела прямо перед собой, но плохо что видела.
Девушка снова опустила свой взгляд на разлистнутый, лежащий на ее коленях дневник, чтобы еще раз прочесть последним прочитанное место.
Мутно. Слезы. Они капали тяжелыми каплями на построчно исчерниленные страницы отцовской рукописи и расплющивались на них крупными кляксами и расплывались, мутились чернильные слова, словно их прикрывали бракованными увеличительными стеклами.
"Боже мой, папа, -- прошептала Юля и на некоторое время замолчала, ее лицо менялось и стало выглядеть так, будто девушка держит у себя во рту целую пригоршню соли и отчаянно теряется: "что делать дальше, теперь?"
С трудом проговаривая слова, она зашептала: -- Я...т..такая... дочь. Такая плох..хая..., -- словно позвала она, -- папа!..., отврати..т..ти-тельная дочь. Да... Что я знала..., поним..м..мала о тебе?.. -- будто причитала она.
Ворбий и Маприй
Президент интегральной фирмы "Обратная сторона" сидел у себя в кабинете за рабочим столом в низеньком кожаном кресле неподвижно.
Только что, в его кабинете, по срочному при-глашению появился его компаньон -- Ворбий. Георгио Фатович, односторонне торопливо поприветствовав на ходу коллегу, остановился на мгновение у президентского стола и медленно осмотрелся по сторонам. Алекс что-то читал и молчал, тогда Ворбий, не дожидаясь, когда заговорит хозяин кабинета, сам тут же присел напротив Маприя на роскошный деревянный стул, ла-кированный смоляного цвета лаком, мягкий, в замысловатых завитушках резьбы.
-- Ну, что же, -- наконец-то проговорил Ма-прий и -- ожил, будто разманекенился и стал перекладывать в сторону и укладывать стопкой на столе, снова продолжая молчать, разложен-ные перед собою бумаги, к которым только что было захватывающи приковано его внимание.
-- Алекс, -- непринужденно, в дружеском тоне, заговорил Ворбий. -- Я знаю, что ты не приглашаешь и не вызываешь просто так, поэтому могу сказать только одно -- слушаю тебя внимательно. Все что могу -- сделаю.
-- Слишком сентиментально, Ворбий! -- са-модовольно воскликнул Маприй, посмотревши прямо в глаза умиленно улыбнувшемуся коллеге. -- Да, -заговорил он, откинувшись на спинку кресла и уютно расслабляясь, -- я... не из тех идиотов, которые каждый день где-то роняют свое время, не замечая этого и спохватываются искать его только тогда, когда не обнаруживают его под рукой, так сказать, или в кармане, и потом долго ищут это потерянное время, растеривая при этом на поиски очередное свое время, случается ищут годами и частенько так и не на-ходят.
-- Алекс! -- хвалебно воскликнул в свою очередь Ворбий, -- ты пишешь трактат о времени?
-- Нет. Я просто не трачу время попусту, -- коротко и четко отрезал дальнейшую возможность задавать вопросы Маприй.
-- Я тоже стараюсь так делать, -- согласился Ворбий.
-- Итак, -- в тоне высокого своего положения сказал Маприй, совершенно не обращая внимания на последнюю фразу собеседника, будто она и не прозвучала, -- Георгио, у тебя все в порядке?
-- Что ты имеешь ввиду, Алекс?
-- Естественно, дела фирмы! -- возмутился Маприй оттого, что его не сразу поняли как дол-жно.
-- Нет, не все, -- обидчиво ответил Ворбий.
-- Что именно? -- продолжил Маприй.
-- Не в порядке? -- переспросил Георгио Фа-тович, но тут же осекся, потому что мгновенно понял: его вопрос снова вызовет негодование Алекса, и Ворбий поправился, делая вид, что этот вопрос он как бы задал для самого себя вслух, рассуждая и подыскивая доступный и правильный ответ. -- Да. Есть одна, крупная, мелочами я тебя не стану беспокоить, Алекс, ты же знаешь, я с ними и сам справлюсь -- как всегда..., есть одна, крупная, и-и.. я сказал бы даже -- нарастающая неприятность, проблема, и довольно существенная для нашей фирмы, которую,... боюсь... мне одному решить будет... труднова-то.
-- Слишком уж много замысловатости. Не тумань! -- коротко и надменно отрезал Маприй, -- Говори по существу, Георгио, -- раздражительно потребовал он.
-- Хорошо, -- определился Ворбий, -- наша проблема -- Гермич.
Наступила осторожная пауза, выраженная со стороны Алекса выжидательным высокомерием, а со стороны Геогио Фатовича подготовкой, молчанием, усиливающим значимость, это должен был понять Алекс, значимость того, о чем намеревался говорить Ворбий дальше.
-- В последнее время Гермич меня все больше начинает беспокоить. Мне кажется, что я не исключаю и такого варианта, он способен и на худшее -напасть на меня.
И, хотя я и контактирую с ним всегда под прикрытием надежной защиты генератора и у меня постоянно наготове энергон, готовый в любой момент выстрелить, я все-таки побаиваюсь.
-- Этот подлец, -- внезапно заерзавши в кре-сле, озадаченно и напуганно, как показалось Ворбию, заговорил Маприй, -- не так давно преследовал и меня, отчего я сразу же проснулся посреди ночи и не мог потом толком выспаться, приходилось быть настороже, несколько ночей подряд! А ведь моего адреса у него нет и не могло быть! Откуда? Именно по этому поводу я тебя и вызвал, Георгио. Откуда у него мой адрес?!
-- Ну, думаю, что полной картины твоего адреса у него нет, пока нет, иначе бы, кто бы там ни был, сомневаюсь, чтобы он смог от него улизнуть, извиняюсь, уйти.
-- Что значит "Пока нет"!? -- агрессивно, будто огрызнулся Маприй.
-- Это значит лишь только то, что значит. Может случиться, что того, чего "пока нет" у Гермича -- он приобретет.
-- Выражайся яснее, Ворбий.
-- Понимаешь, Алекс, невозможно учесть все. Мы здесь, а Гермич там. И как бы мы не старались и не вооружались управлением его существования отсюда, он все равно в какой-то момент, приобретая свой, неповторимый опыт жития, что далеко отлично от нашего, поимеет в конце концов собственную логику поведения и разума, а значит -- ему может открыться способ обвести нас вокруг пальца. Дети глупее нас, но мы живем за пределами детства и потому это справедливо, что ребенок видит как управлять своими родителями, конечно же при условии, если мы не поддерживаем в себе его логику, логику ребенка. Хороший родитель ровно настолько хороший, насколько он и ребенок и родитель одновременно. Вот почему дети чаще поддаются влиянию себе подобных, улице, нежели тому, кто их призывает к послушанию, пытается управлять ими.
-- Уж не хочешь ли ты сказать, Ворбий, что нам следовало бы научиться жить еще и так, как он, Гермич?! Абсурд! Больше мне делать нечего, как сидеть взаперти без тела.
-- Это не выход, Алекс.
-- И я об этом же, Георгио! Поэтому, давай-ка без лирики, конкретно: что и как ликвидировать, шансы и возможности? Говори, -- в деловом тоне приказал Маприй.
-- Извини меня, конечно же, Алекс, но я вы-нужден тебе сказать, что твоя нелюбовь к, так называемой тобою, "лирике" с моей стороны -- отнюдь не в твою пользу, а скорее выказывает тебя человеком, еще раз прошу прощения, но, в довольно губительном смысле для нашего дела -- ограниченным.
-- Что-то ты разговорился не так? -- подозрительно рассматривая Ворбия, прищурившись, сказал Маприй.
-- Мы на одном корабле, Алекс, одна ко-манда. Возникла течь... Потому и терять нечего. Надо объединяя усилия, спасаться, а не пренебрегать даже поданной тебе для спасения соломинкой.
-- Ладно тебе, душистиком прикидываться, с твоими-то клыками! -немного отступая на попятную, сказал Маприй. -- Что делать будем?
-- Хорошо, -- принимая отступление и получая возможность более уравновешенно и без особых ограничений вести разговор, согласился Ворбий и стал продолжать свои изъяснения: -- Ты спрашиваешь "Что и как ликвидировать, шансы и возможности?"... -- он сделал замысловатую паузу.
-- Ну, не тяни же ты, прошу тебя, -- с налетом брезгливости к вынужденному тону поторопил Георгио Фатовича Маприй.
-- Согласись, Маприй, что шансы наши, нач-ну с них, я не могу определить, предсказать с определенной точностью... Но то, что они на нашей стороне -- это исключено, скорее на стороне Гермича.
Как ты понимаешь меня, Алекс, нулевой ва-риант я уже, по известным причинам тебе, -- исключаю.
Так вот, а что касается возможностей... -- Ворбий призадумался ненадолго, -- в приличной степени наши возможности тебе знакомы, даже такая, как убрать Гермича, но тогда мы практически лишаемся возможности работать, нашей фирмы.
-- Ворбий, скажи честно: ты считаешь, что Гермич неминуемо до чего-то додумается?
-- Да, Алекс, здесь только вопрос времени, когда это произойдет, и к тому событию мы должны будем готовы во всеоружии наших возможностей: победить или убрать безболезненно для общего дела.
-- Но может есть что-то, что все-таки сможет остановить его? Или хотя бы продлить сроки?
-- Остановить? -- иронично переспросил Ворбий, -- это, по крайней мере на сегодняшний день, -- он покачал головой, шумно делая глубокий вдох, -абсурд, -- немного нараспев проговорил он, производя не менее шумный выдох. -- "Продлить сроки" -- ты правильно заметил, Маприй, это именно то, чем нам и следует сейчас вплотную заниматься.
-- Говори: как? -- коротко подбросил фразу Алекс, но она прозвучала доброжелательно.
-- Итак, -- многозначительно произнес Ворбий, -- вначале, расставим все на известные логические места, чтобы иметь возможность базы рассуждения и окончательного вывода, а также кое-каких перспектив и уже реальных, мною воплощенных на сегодняшний день и дожидающихся пуска, дополнений.
У нас имеется в распоряжении главный генератор. Это -- основной наш козырь, но теряющий силу для нас каждый день.
Надо спешить.
С помощью генератора я контактирую с Гермичем и управляю его манипуляциями в рамках нашей фирмы.
Гермичу, в последний с ним контакт, я поо-бещал подыскать подходящую "одежду", но, как я понимаю теперь, одного только этого, моего обещания -не достаточно. Не исключено, к этому надо быть готовым, что очердной мой контакт с Гермичем, может закончиться весьма плачевно: в первую очередь для меня, а во вторую для фирмы, а значит для всех нас.
В этот, очередной контакт, на который я отправляюсь сразу же из этого кабинета, Гермич, скорее всего нападет на меня и в срочном порядке потребует уже не обещаний, а действия, то есть -- тела, и, так как для того, чтобы его требование выполнилось, он вынужден будет меня отпустить, то он, здесь его можно понять, не пойдет на это. У него останется только два разумных варианта: либо удерживая меня энергозаложни-ком, добиться через это действие желаемого результата, либо... -- Ворбий как бы запнулся и замолчал ненадолго, -- либо, что крайне не желательно, потому что окончательно худо для меня, Гермич завладеет моим телом. -- сказал последнее Георгио Фатович и его довольно заметно передернуло в плечах. -- Вот так-то, Алекс.
-- Почему ты уверен, -- медленно, в сердечном тоне, выражая свое сожаление и соболезнование в адрес предстоящего, заговорил Маприй, -- уверен в том, что Гермич обязательно в этот раз пойдет на штурм, ведь, насколько я знаю, ключей от генератора и его кода у него нет, ему остается только помощь накопленной энергии. Я знаю, что он это делает, копит энергию, но...
-- Ключи от генератора и код генератора у него имеются, -- спокойно, как ни в чем не бывало, сказал Ворбий.
-- Но позволь! -- возразил Маприй, не понимая, что ему делать, как среагировать на подобное заявление Ворбия: то ли разгневаться, то ли поднять на смех. -- Откуда у Гермича ключи и знание кода?!
-- Их ему дал я, -- все так же спокойно ответил Ворбий.
-- Ты шутишь, но если так... -- ты сошел с ума!