распоряжение о приеме 99 самолетов МИГ-3 на аэродром Орша для пополнения
частей и соединений ВВС этого округа" [27].
МиГи делались в Москве, на авиазаводе No 1. Отправили их в Оршу еще до
начала войны.
С началом боевых действий, как мы уже неоднократно отмечали выше, поток
военной (в том числе и авиационной) техники, движущейся к западной границе,
резко возрос. Выше мы уже отмечали, что ВВС Западного фронта получили к 9
июля для восполнения потерь 452 самолета. Было на чем летать. Было чем
воевать. Вот почему автор настаивает на том, что главной причиной разгрома 9
САД следует считать ту „длинную колонну машин с военными в голубых
петлицах", которая, потеряв в дороге командира дивизии, сама растаяла по
пути из Белостока в Балбасово...
Растаяла да не вся. Потому-то и война закончилась в Берлине, что
„перебазировались в Балбасово" далеко не все. Вот и в книге
воспоминаний генерала Захарова вдруг обнаруживается „уничтоженный
внезапным ударом по аэродромам" 41 ИАП.
„Под Могилевом в состав 43-й авиадивизии влились 41-й и 170-й
истребительные полки.
41-м командовал майор Ершов... За неделю боев истребители майора Ершова
сбили более 20 самолетов противника! Летчики дрались без оглядки - так,
словно каждый их бой был единственным..." [55].
Военная неудача - а страшная военная катастрофа тем более - неизбежно
влечет за собой поиски шпионов и подозрения в измене. Эта версия не столь уж
безумна, как может показаться на первый взгляд. По крайней мере, начальник
Генерального штаба РККА генерал армии Г. К. Жуков был в те дни настроен
очень серьезно. 19 августа 1941 г. (день в день за полвека до путча ГКЧП) он
отправил Сталину доклад: „...Я считаю, что противник очень хорошо
знает всю систему нашей обороны, всю оперативно-стратегическую группировку
наших сил и знает ближайшие наши возможности. Видимо, у нас среди очень
крупных работников, близко соприкасающихся с общей обстановкой, противник
имеет своих людей..." [5, с. 361]. Правды ради надо отметить и то, что во
всех своих послевоенных „воспоминаниях и размышлениях" Георгий
Константинович об этой своей докладной записке ни разу не вспоминает.
Что же до мнения автора этой книги, то не лежит моя душа к теории
„заговора темных сил".
Не лежит - и все тут. Внутренний голос подсказывает, что любая
„агентура врага" просто отдыхает рядом с результатами того растления
народа и армии, которым двадцать лет беспрепятственно занимался сталинский
режим.
И тем не менее, наступив на горло собственной песне, автор считает
необходимым обратить внимание читателя на такие факты, которые не
укладываются даже в самые широкие рамки безграничного разгильдяйства.
Спорить о том, ожидало ли командование Западного фронта скорого начала
военных действий, мы не будем. Спорить об этом глупо и скучно. Просто в
порядке иллюстрации приведем еще один факт из тысячи ему подобных.
„...Вывод, который я для себя сделал, можно было сформулировать в
четырех словах - „со дня на день"... Командующий ВВС округа генерал И.
И. Копец выслушал мой доклад с тем вниманием, которое свидетельствовало о
его давнем и полном ко мне доверии. Поэтому мы тут же отправились с ним на
доклад к командующему округом..." [55]. Так описывает Г. Н. Захаров
результаты разведывательного полета, который он (генерал-майор, командир
авиадивизии) лично выполнил в один из последних предвоенных дней.
Что же делает командование округа (фронта) в такой ситуации? Отзывает
зенитную артиллерию армий первого эшелона на окружной сбор [78]. В
частности, зенитный дивизион 86-й сд (10-я Армия) находился к началу войны
на полигоне в 130 км от расположения дивизии, а зенитные дивизионы 6-го
мехкорпуса и всей 4-й Армии - на окружном полигоне в районе села Крупки, в
120 километрах восточнее Минска [8].
Это тем более странно, что в соседнем Киевском ОВО отдавались прямо
противоположные приказы. Так, 20 июня генерал-лейтенант Музыченко,
командующий 6-й армией КОВО, приказал:
„...штабам корпусов, дивизий, полков находиться на месте. Из
района дислокации никуда не убывать..., зенитные дивизионы срочно отозвать
из Львовского лагерного сбора к своим соединениям, по прибытии поставить
задачу - прикрыть с воздуха расположение дивизий..." [61].
Заметим, что опыт немецкого наступления на Западе (в мае 1940 г.)
тщательно изучался советским военным руководством. Информацию черпали сразу
из двух рук: в Москве сидели и немецкий, и французский (вишистский) военные
атташе. То, что „немецкий стандарт" предполагает массированный
авиационный удар в первые же часы наступления, Павлов прекрасно знал. По
крайней мере, об этом много говорилось на том декабрьском (1940 г.)
Совещании высшего комсостава, на котором Павлов был одним из главных
докладчиков.
Известный советский генерал и историк С. П. Иванов дает очень
интересное объяснение таким действиям нашего командования:
„...Сталин стремился самим состоянием и поведением войск
приграничных округов дать понять Гитлеру, что у нас царит спокойствие, если
не беспечность (а зачем он к этому стремился???). Причем делалось это...,
что называется, в самом натуральном виде. Например, зенитные части
находились на сборах... В итоге мы, вместо того, чтобы умелыми
дезинформационными действиями ввести агрессора в заблуждение относительно
боевой готовности наших войск, реально снизили ее до крайне низкой степени
[45].
Далее. В 16 часов 21 июня - в то время, когда рев тысяч моторов
выдвигающихся к Бугу немецких войск стал уже слышен невооруженным ухом,-
командир 10 САД получает новую шифровку из штаба округа: приказ 20 июня о
приведении частей в полную боевую готовность и запрещении отпусков отменить!
Полковник Белов пишет, что он даже не стал доводить такое распоряжение до
своих подчиненных, но зачем-то же такой приказ был отдан! И как можно судить
по другим воспоминаниям, в некоторых частях это загадочное распоряжение было
выполнено.
Так, подполковник П. Цупко в своих мемуарах пишет, что в том самом 13
БАПе, где „с рассвета до темна эскадрильи замаскированных самолетов с
подвешенными бомбами и вооружением, с экипажами стояли наготове", наконец-то
был объявлен выходной: „...на воскресенье 22 июня в 13-м авиаполку
объявили выходной. Все обрадовались: три месяца не отдыхали... Вечером в
субботу, оставив за старшего начальника оператора штаба капитана Власова,
командование авиаполка, многие летчики и техники уехали к семьям в Россь...
Весь авиагарнизон остался на попечении внутренней службы, которую
возглавил дежурный по лагерному сбору младший лейтенант (!!!) Усенко..."
[64].
Ну и для полного „комплекта": в этом полку 9 САД накануне войны
„зенитная батарея была снята с позиции и уехала на учения". Закончился
весь этот трагифарс тем, что 13 БАП, оснащенный новейшими пикирующими Ар-2 и
Пе-2, был в первый же день разгромлен, и, как пишет Цупко, „почти все
летчики нашего авиаполка, измученные, в грязном, рваном обмундировании,
появились в начале июля в Москве..."
В мемуарах П. И. Цупко встречается еще один очень странный эпизод.
Эпизод этот не только не подтверждается, а прямо противоречит всем другим,
известным автору, источникам. Но коль скоро славный Политиздат дважды (в
1982 и 1987 гг.) выпустил книгу Цупко, то не грех и нам упомянуть эту
историю.
Итак, утром 22 июня экипаж все того же младшего лейтенанта Усенко
вылетел на разведку в район Гродно-Августов. Самое позднее через два-три
часа (т. е. не позднее полудня) Ар-2 возвращался на базовый аэродром 9 САД у
Белостока. Самолет Усенко уже было приземлился, когда „от ангара
отделились и побежали развернутой цепью к самолету солдаты в серо-зеленой
форме. По другую сторону ангара Константин вдруг разглядел шесть
трехмоторных транспортных Ю-52, еще дальше - до десятка Ме-110... У
самолетов сновали серо-зеленые фигурки..."
Короче говоря, немцы деловито обживали аэродром, находящийся всего в
нескольких верстах от штаба 9 САД, штаба 10-й Армии Западного фронта,
Белостокского областного управления НКВД и прочая. В середине дня 22 июня
все эти уважаемые организации вроде как еще никуда не
„перебазировались". Немецкая же пехота заняла Белосток только 24 июня.
Еще более удивительное свидетельство мы находим в воспоминаниях С. Ф.
Долгушина. Генерал-лейтенант авиации, Герой Советского Союза, начальник
кафедры тактики в ВВИА им. Жуковского встретил войну младшим лейтенантом в
122 ИАП (11 САД). Сергей Федорович вспоминает:
„...накануне войны служил на аэродроме, расположенном в 17 км от
границы. Каждый день нам приходилось дежурить... В субботу, 21 июня 1941 г.,
прилетел к нам командующий округом генерал армии Павлов, командующий ВВС
округа генерал Копец..., нас с Макаровым послали на воздушную разведку. На
немецком аэродроме до этого дня было всего 30 самолетов. Это мы проверяли
неоднократно (!!!), но в этот день оказалось, что туда было переброшено еще
более 200 немецких самолетов..."
Не будем отвлекаться на обсуждение сенсационного свидетельства о том,
что, оказывается, не только немецкие, но и советские самолеты-разведчики
постоянно вторгались в воздушное пространство противника. Важнее другое -
какое же решение приняли генералы, получив такое сообщение о резком
увеличении вражеской группировки?
„...часов в 18 поступил приказ командующего снять с самолетов
(самолетов истребительного авиаполка, базирующегося в 17 км от границы)
оружие и боеприпасы. Приказ есть приказ - оружие мы сняли. Но ящики с
боеприпасами оставили. 22 июня в 2 часа 30 минут объявили тревогу (время
точно совпадает со свидетельствами Белова, Борзилова, Олимпиева,
Зашибалова), и пришлось нам вместо того, чтобы взлетать и прикрывать
аэродром, в срочном порядке опять ставить пушки и пулеметы на самолеты. Наше
звено первым установило пушки, и тут появилось 15 вражеских самолетов..."
[141, 142].
Что это было?
Нелепое стечение обстоятельств?
Резкое обострение хронической российской беспечности?
Дьявольская игра Сталина, который все старался убаюкать Гитлера, прежде
чем всадить ему топор в спину, да в конце концов и обыграл самого себя?
Заговор?
Не все так ясно, как кажется, и в истории обороны легендарной Брестской
крепости. В своей секретной (до 1988 г.) монографии Сандалов прямо и без
экивоков пишет:
„...Брестская крепость оказалась ловушкой и сыграла в начале
войны роковую роль для войск 28-го стрелкового корпуса и всей 4-й армии...
большое количество личного состава частей 6-й и 42-й стрелковых дивизий
осталось в крепости не потому, что они имели задачу оборонять крепость, а
потому, что не могли из нее выйти..." [79].
Все абсолютно логично. Крепость так и строится, чтобы в нее было трудно
войти. Как следствие, из любой крепости трудно вывести разом большую массу
людей и техники. Сандалов пишет, что для выхода из Брестской крепости в
восточном направлении имелись только одни (северные) ворота, далее надо было
переправиться через опоясывающую крепость реку Мухавец. Страшно подумать,
что там творилось, когда через это „иголочное ушко" под градом
вражеских снарядов пытались вырваться наружу две стрелковые дивизии - без
малого 30 тыс. человек.
Чуть южнее Бреста, в военном городке в 3 км от линии пограничных
столбов, дислоцировалась еще одна дивизия: 22-я танковая из состава 14 МК.
„Этот городок,- пишет Сандалов,- находился на ровной местности,
хорошо просматриваемой со стороны противника..., расположение частей было
скученным... Красноармейцы спали на 3-4-ярусных нарах, а офицеры с семьями
жили в домах начсостава поблизости от казарм... По тревоге дивизия выходила
в район Жабинка и севернее (т. е. назад от границы!) При этом дивизии
предстояло переправиться через р. Мухавец, пересечь Варшавское шоссе и две
железнодорожные линии... Это означало, что на время прохождения дивизии
прекращалось в районе Бреста всякое движение по шоссейным и железным
дорогам..."
Разумеется, немцы оценили и полностью использовали предоставленные им
возможности. Кроме „собственной" артиллерии 45-й пехотной дивизии
вермахта для обстрела Бреста была выдвинута артиллерия двух соседних (34 и
31) пехотных дивизий, двенадцать отдельных батарей, дивизион тяжелых мортир.
Для большего „удобства в работе" немцы подняли в воздух привязные
аэростаты с корректировщиками. Шквал огня буквально смел с лица земли тысячи
людей, уничтожил автотранспорт и артиллерию, стоявшие тесными рядами под
открытым небом. 98-й отдельный дивизион ПТО, разведбат и некоторые другие
части 6-й и 42-й стрелковых дивизий были истреблены почти полностью. 22-я
танковая дивизия потеряла до половины танков и автомашин, от вражеских
снарядов загорелись, а затем и взорвались артсклад и склад ГСМ дивизии.
Вот после того, как три дивизии были расстреляны, подобно учебной
мишени на полигоне, а немцы уже в 7 часов утра заняли пылающие развалины
Бреста, и началась воспетая в стихах и прозе „героическая эпопея
обороны Брестской крепости".
Тут самое время задать извечный российский вопрос - кто виноват?
Крепость, как предмет неодушевленный, никакой „роли" сыграть не
могла. Эта фраза в монографии Сандалова является всего лишь оборотом речи.
Роль „ловушки" сыграли решения, принятые людьми. Кто их принимал,
когда и, главное,- зачем?
Традиционная советская историография привычно косит под психа:
„Было допущено необдуманное размещение..." Это чем же надо было
думать, чтобы разместить три дивизии там, где никого и ничего, кроме
пограничных дозоров и минных полей, и быть не должно!
Для современного читателя уже привычной стала „суворовская"
версия: Сталин готовился к вторжению и поэтому придвинул войска прямо к
пограничному рубежу. Но мы не будем спешить соглашаться с этим. Будем думать
головой и сравнивать.
Госпиталь 4-й армии был расположен ...на острове посреди Буга, то есть
даже не у границы, а уже за границей. Это что - тоже для нанесения
„внезапного первого удара" так умно придумали?
И неужели Сталин решил завоевать всю Европу силами одной только 22-й
танковой дивизии? Смысл вопроса в том, что все остальные шестьдесят танковых
и тридцать одна моторизованная дивизии Красной Армии у границы НЕ
дислоцировались. Надеюсь, читатель извинит нас за то, что мы не будем
оглашать весь список, но даже мехкорпуса первого эшелона перед войной
базировались в Шяуляе, Каунасе, Гродно, Волковыске, Белостоке, Кобрине,
Ровно, Бродах, Львове, Дрогобыче, Станиславе... На расстоянии от 50 до 100
км от границы. Обстрелять их из пушки на рассвете 22 июня было невозможно в
принципе.
Для самых уважаемых мною (т. е. дотошных) читателей готов уточнить, что
была еще одна дивизия (41-я тд из состава 22 МК), которая накануне войны
оказалась очень близко, километрах в 12-15, от границы (в городе
Владимир-Волынский). Но даже 12 км - это не 3 км. Разница - с точки зрения
возможности выхода из-под артогня - огромная. Ранним утром 22 июня командир
41-й тд вскрыл „красный пакет", и дивизия форсированным маршем
двинулась по шоссе к Ковелю. В отчете о боевых действиях дивизии читаем:
„В 4 часа утра 22.06.41 обстреливалась дальним артогнем противника и в
период отмобилизования имела потери 10 бойцов убитыми..." [8].
Самое же главное в том, что дивизии легких танков (а вооружена
„брестская" 22-я тд была одними только Т-26) на берегу пограничной
реки делать совершенно нечего. Сначала артиллерия должна подавить систему
огня противника, затем пехота должна навести переправы и захватить плацдарм
на вражеском берегу - и вот только после этого из глубины оперативного
построения в прорыв должна ворваться танковая орда. Именно так докладывал
высокому Совещанию (в декабре 1940 г.) главный танкист РККА генерал Павлов,
именно поэтому в „красном пакете" районом сосредоточения для 22-й тд
был указан отнюдь не восточный берег Буга, а деревня Жабинка в 25 км от
Бреста! Что же помешало спрятать 22-ю тд в лесах еще восточнее этой самой
Жабинки? Уж чего-чего, а леса в Белоруссии хватает. Кто и зачем загнал
танковую дивизию в лагерь „на ровной местности, хорошо просматриваемой
со стороны противника"? Кто и зачем запер две стрелковые дивизии в
„мышеловку" старинной крепости?
Ответы на эти вопросы начнем собирать - как принято было в стародавние
времена - начиная с „нижних чинов".
Е. М. Синковский - накануне войны майор, начальник оперативного отдела
штаба 28-го стрелкового корпуса 4-й Армии:
„...командование 28-го СК возбудило перед командованием 4-й Армии
ходатайство о разрешении вывести 6-ю и 42-ю дивизии из крепости. Разрешения
не последовало..." [44].
Ф. И. Шлыков - накануне войны Член Военного совета (проще говоря -
комиссар) 4-й Армии. Вам слово, товарищ комиссар:
„...мы писали в округ (т. е. командованию ЗапОВО), чтобы нам
разрешили вывести из Бреста одну дивизию, некоторые склады и госпиталь. Нам
разрешили перевести в другой район лишь часть госпиталя..." [44].
Л. М. Сандалов - накануне войны полковник, начальник штаба 4-й Армии, в
своей монографии о боевых действиях армии пишет:
„...настоятельно требовалось изменить дислокацию 22-й танковой
дивизии, на что, однако, округ не дал своего согласия..."
Итак, подведем промежуточные итоги. Все осознают ошибочность размещения
трех дивизий прямо на линии пограничных столбов. Но - командованию корпуса
запрещает вывести дивизии из Бреста командование армии, которому, в свою
очередь, сделать это запрещает командование округа. Более того, вокруг
вопроса о выводе войск из Бреста идет напряженная борьба: корпус просит
разрешения на вывод из крепости всех частей, командование армии просит у
штаба округа разрешения на вывод хотя бы одной дивизии...
А что же командование округа?
Д. Г. Павлов, генерал армии, командующий Западным фронтом (особым
военным округом), дал на суде следующие показания:
„...еще в начале июня я отдал приказ о выводе войск (подчеркнуто
автором) из Бреста в лагеря. Коробков же моего приказа не выполнил, в
результате чего три дивизии при выходе из города были разгромлены
противником..."
А. А. Коробков, генерал-майор, командующий 4-й Армии, дал на суде
следующие показания:
„...виновным себя не признаю..., показания Павлова я
категорически отрицаю... Приказ о выводе частей из Бреста никем не
отдавался. Я лично такого приказа не видел..."
Оказавшись плечом к плечу с Коробковым (они сидели на одной скамье
подсудимых), Павлов тут же меняет свои показания. Между двумя обреченными
генералами происходит следующий диалог:
„Подсудимый Павлов:
- В июне по моему приказу был направлен командир 28-го стрелкового
корпуса Попов с заданием к 15 июня все войска эвакуировать из Бреста в
лагеря.
Подсудимый Коробков?
- Я об этом не знал. Значит, Попова надо привлекать к уголовной
ответственности..." [67].
Обратите внимание, уважаемый читатель, на то, что является предметом
спора и судебного разбирательства. Генералы спорят не о том, были ли приказы
Павлова верными, своевременными, эффективными... Они не могут согласиться
друг с другом в том, был ли отдан приказ о выводе войск из Бреста или нет.
Как такое может быть предметом спора? Даже в детском саду приказы начальницы
издаются в письменном виде, фиксируются в журнале, складываются в папочку с
тесемками. Приказ штаба Западного Особого военного округа был (или не был)
отдан за три недели до начала войны. В абсолютно мирное время. Его что -
немецкие диверсанты из сейфа выкрали? И почему это приказ командования
округа отдается „через голову" командующего армии непосредственно
командиру корпуса? Того самого 28-го СК, командование которого, по
свидетельству майора Синковского, не то что приказа, а даже
„разрешения на вывод двух дивизий из Брестской крепости не
получило..."
Коль скоро мы заговорили о Бресте, то самое время вспомнить историю
обороны того, что по планам советского командования должно было выступить в
роли „брестской крепости". Разумеется, речь пойдет не о подземельях
старинного и изрядно обветшалого замка, а о Брестском укрепрайоне (УР No
62).
Волга впадает в Каспийское море, лошади жуют овес, дважды два - четыре,
доверчивый и наивный Сталин переломал все доты на старой (1939 г.)
госгранице, а на новой ничего путного построить так и не успели. Это знают
все. Об этом сказано в любой книжке про войну. Этому учат в школе. В
отстаивании этой „истины" объединились все: от Виктора Суворова до
любого партийного „историка".
Но шило неудержимо рвется из мешка. В номере 4 за 1989 г.
„Военно-исторический журнал" - печатный орган Министерства обороны
СССР - поместил таблицу с цифрами, отражающими состояние укрепленных районов
на новой границе к 1 июня 1941 г. На эту таблицу редакция щедро выделила 5,5
х 2,5 см журнальной площади. Микроскопическими буковками была набрана
информация о том, что в Брестском УРе было построено 128 долговременных
огневых сооружений и еще 380 ДОСов находилось в стадии строительства.
Крохотная площадь не позволила сообщить читателям о том, что сроком
завершения строительства было установлено 1 июля 1941 г., и работа кипела с
рассвета до заката.
Кстати сказать, и на старой границе никто ничего не взрывал. Напротив,
25 мая 1941 г. вышло очередное постановление правительства о мерах по
реконструкции и довооружению „старых" УРов. Срок готовности был
установлен к 1 октября 1941 г. Некоторые доты Минского УРа целы и по сей
день. Полутораметровый бетон выдержал все артобстрелы, а когда немцы, уже во
время оккупации Белоруссии, попытались было взорвать ДОТы, то от этой идеи
им пришлось вскоре отказаться из-за огромного расхода дефицитной на войне
взрывчатки...
Вернемся, однако, в Брест. Как пишет Сандалов (в то время начальник
штаба 4-й Армии, в полосе которой и строился Брестский УР):
„...на строительство Брестского укрепленного района были
привлечены все саперные части 4-й армии и 33-й инженерный полк округа... В
марте-апреле 1941 г. было дополнительно привлечено 10 тыс. человек местного
населения с 4 тыс. подвод..., с июня по приказу округа на оборонительные
работы привлекалось уже по два батальона от каждого стрелкового полка
дивизии..." [79].
16 июня строительный аврал был еще раз подстегнут постановлением ЦК
ВКП(б) и СНК СССР „Об ускорении приведения в боевую готовность
укрепленных районов" [3].
Таким образом, мы не сильно ошибемся, если предположим, что к 22 июня
большая часть из 380 недостроенных ДОСов Брестского УРа была уже готова или
почти готова. Точных цифр, вероятно, не знает никто. Так, суммирование (по
таблице в ВИЖе) числа построенных ДОСов в четырех укрепрайонах Западного
фронта дает число 332, но на соседней странице, в тексте статьи, сказано,
что „к июню 1941 г. было построено 505 ДОСов". Павлов и Климовских
называют на суде еще большую цифру - 600... [67].
Как бы то ни было, но на каждом километре фронта Брестского укрепрайона
стояло по три врытые в землю бетонные коробки, стены которых выдерживали
прямое попадание снаряда тяжелой полевой гаубицы. Одна - полностью
построенная и оборудованная и еще две такие же коробки, частично
незавершенные. Это в дополнение к созданной самой природой реке Буг, вдоль
которой и проходила тогда граница. Даже если допустить, что ни в одном ДОСе
не было установлено ни одной единицы специального вооружения, то и в этом
случае, просто разместив в них пулеметные взводы стрелковых дивизий,
вооруженные стандартными „дегтярями" и „максимами", можно было
создать сплошную зону огневого поражения. Пулеметы были. По штату апреля
1941 г. в стрелковой дивизии РККА было 392 ручных и 166 станковых пулеметов.
По штату. Фактически к 22 июня 41 г. на вооружении Красной Армии было 170
тысяч ручных и 76 тысяч станковых пулеметов [35, с. 351].
Впрочем, все эти импровизации были излишними. Как следует из показаний
командующего Западным фронтом Павлова, треть ДОСов была уже вооружена.
Причем, вооружена отнюдь не ветхими пушками, якобы снятыми с укрепрайонов на
старой границе.
Товарищ И. Н. Швейкин встретил войну лейтенантом в 8-м
пулеметно-артиллерийском батальоне Брестского УРа. Он свидетельствует:
„...качество и боевое снаряжение дотов по сравнению с дотами на
старой границе было намного выше. Там на батальон было всего четыре орудия,
а остальное вооружение составляли пулеметы. Здесь же многие доты (45% от
общего числа.- Прим. авт.) имели по одному или несколько орудий, спаренных с
пулеметами... Орудия действовали полуавтоматически. Стреляные гильзы падали
в специальные колодцы вне дотов, что было очень удобно. Боевые сооружения
оснащались очень хорошей оптикой..." [44].
Надежно подготовленный коммунистическими „историками" читатель
уже все понял:
ДОТы-то были, да только глупый Сталин не разрешил их занять. Чтобы не
„дать повода". Логика потрясающая. Не говоря уже о том, что ни Сталин,
ни Гитлер никогда не нуждались в „поводах" (ибо в нужное время
частей и соединений ВВС этого округа" [27].
МиГи делались в Москве, на авиазаводе No 1. Отправили их в Оршу еще до
начала войны.
С началом боевых действий, как мы уже неоднократно отмечали выше, поток
военной (в том числе и авиационной) техники, движущейся к западной границе,
резко возрос. Выше мы уже отмечали, что ВВС Западного фронта получили к 9
июля для восполнения потерь 452 самолета. Было на чем летать. Было чем
воевать. Вот почему автор настаивает на том, что главной причиной разгрома 9
САД следует считать ту „длинную колонну машин с военными в голубых
петлицах", которая, потеряв в дороге командира дивизии, сама растаяла по
пути из Белостока в Балбасово...
Растаяла да не вся. Потому-то и война закончилась в Берлине, что
„перебазировались в Балбасово" далеко не все. Вот и в книге
воспоминаний генерала Захарова вдруг обнаруживается „уничтоженный
внезапным ударом по аэродромам" 41 ИАП.
„Под Могилевом в состав 43-й авиадивизии влились 41-й и 170-й
истребительные полки.
41-м командовал майор Ершов... За неделю боев истребители майора Ершова
сбили более 20 самолетов противника! Летчики дрались без оглядки - так,
словно каждый их бой был единственным..." [55].
Военная неудача - а страшная военная катастрофа тем более - неизбежно
влечет за собой поиски шпионов и подозрения в измене. Эта версия не столь уж
безумна, как может показаться на первый взгляд. По крайней мере, начальник
Генерального штаба РККА генерал армии Г. К. Жуков был в те дни настроен
очень серьезно. 19 августа 1941 г. (день в день за полвека до путча ГКЧП) он
отправил Сталину доклад: „...Я считаю, что противник очень хорошо
знает всю систему нашей обороны, всю оперативно-стратегическую группировку
наших сил и знает ближайшие наши возможности. Видимо, у нас среди очень
крупных работников, близко соприкасающихся с общей обстановкой, противник
имеет своих людей..." [5, с. 361]. Правды ради надо отметить и то, что во
всех своих послевоенных „воспоминаниях и размышлениях" Георгий
Константинович об этой своей докладной записке ни разу не вспоминает.
Что же до мнения автора этой книги, то не лежит моя душа к теории
„заговора темных сил".
Не лежит - и все тут. Внутренний голос подсказывает, что любая
„агентура врага" просто отдыхает рядом с результатами того растления
народа и армии, которым двадцать лет беспрепятственно занимался сталинский
режим.
И тем не менее, наступив на горло собственной песне, автор считает
необходимым обратить внимание читателя на такие факты, которые не
укладываются даже в самые широкие рамки безграничного разгильдяйства.
Спорить о том, ожидало ли командование Западного фронта скорого начала
военных действий, мы не будем. Спорить об этом глупо и скучно. Просто в
порядке иллюстрации приведем еще один факт из тысячи ему подобных.
„...Вывод, который я для себя сделал, можно было сформулировать в
четырех словах - „со дня на день"... Командующий ВВС округа генерал И.
И. Копец выслушал мой доклад с тем вниманием, которое свидетельствовало о
его давнем и полном ко мне доверии. Поэтому мы тут же отправились с ним на
доклад к командующему округом..." [55]. Так описывает Г. Н. Захаров
результаты разведывательного полета, который он (генерал-майор, командир
авиадивизии) лично выполнил в один из последних предвоенных дней.
Что же делает командование округа (фронта) в такой ситуации? Отзывает
зенитную артиллерию армий первого эшелона на окружной сбор [78]. В
частности, зенитный дивизион 86-й сд (10-я Армия) находился к началу войны
на полигоне в 130 км от расположения дивизии, а зенитные дивизионы 6-го
мехкорпуса и всей 4-й Армии - на окружном полигоне в районе села Крупки, в
120 километрах восточнее Минска [8].
Это тем более странно, что в соседнем Киевском ОВО отдавались прямо
противоположные приказы. Так, 20 июня генерал-лейтенант Музыченко,
командующий 6-й армией КОВО, приказал:
„...штабам корпусов, дивизий, полков находиться на месте. Из
района дислокации никуда не убывать..., зенитные дивизионы срочно отозвать
из Львовского лагерного сбора к своим соединениям, по прибытии поставить
задачу - прикрыть с воздуха расположение дивизий..." [61].
Заметим, что опыт немецкого наступления на Западе (в мае 1940 г.)
тщательно изучался советским военным руководством. Информацию черпали сразу
из двух рук: в Москве сидели и немецкий, и французский (вишистский) военные
атташе. То, что „немецкий стандарт" предполагает массированный
авиационный удар в первые же часы наступления, Павлов прекрасно знал. По
крайней мере, об этом много говорилось на том декабрьском (1940 г.)
Совещании высшего комсостава, на котором Павлов был одним из главных
докладчиков.
Известный советский генерал и историк С. П. Иванов дает очень
интересное объяснение таким действиям нашего командования:
„...Сталин стремился самим состоянием и поведением войск
приграничных округов дать понять Гитлеру, что у нас царит спокойствие, если
не беспечность (а зачем он к этому стремился???). Причем делалось это...,
что называется, в самом натуральном виде. Например, зенитные части
находились на сборах... В итоге мы, вместо того, чтобы умелыми
дезинформационными действиями ввести агрессора в заблуждение относительно
боевой готовности наших войск, реально снизили ее до крайне низкой степени
[45].
Далее. В 16 часов 21 июня - в то время, когда рев тысяч моторов
выдвигающихся к Бугу немецких войск стал уже слышен невооруженным ухом,-
командир 10 САД получает новую шифровку из штаба округа: приказ 20 июня о
приведении частей в полную боевую готовность и запрещении отпусков отменить!
Полковник Белов пишет, что он даже не стал доводить такое распоряжение до
своих подчиненных, но зачем-то же такой приказ был отдан! И как можно судить
по другим воспоминаниям, в некоторых частях это загадочное распоряжение было
выполнено.
Так, подполковник П. Цупко в своих мемуарах пишет, что в том самом 13
БАПе, где „с рассвета до темна эскадрильи замаскированных самолетов с
подвешенными бомбами и вооружением, с экипажами стояли наготове", наконец-то
был объявлен выходной: „...на воскресенье 22 июня в 13-м авиаполку
объявили выходной. Все обрадовались: три месяца не отдыхали... Вечером в
субботу, оставив за старшего начальника оператора штаба капитана Власова,
командование авиаполка, многие летчики и техники уехали к семьям в Россь...
Весь авиагарнизон остался на попечении внутренней службы, которую
возглавил дежурный по лагерному сбору младший лейтенант (!!!) Усенко..."
[64].
Ну и для полного „комплекта": в этом полку 9 САД накануне войны
„зенитная батарея была снята с позиции и уехала на учения". Закончился
весь этот трагифарс тем, что 13 БАП, оснащенный новейшими пикирующими Ар-2 и
Пе-2, был в первый же день разгромлен, и, как пишет Цупко, „почти все
летчики нашего авиаполка, измученные, в грязном, рваном обмундировании,
появились в начале июля в Москве..."
В мемуарах П. И. Цупко встречается еще один очень странный эпизод.
Эпизод этот не только не подтверждается, а прямо противоречит всем другим,
известным автору, источникам. Но коль скоро славный Политиздат дважды (в
1982 и 1987 гг.) выпустил книгу Цупко, то не грех и нам упомянуть эту
историю.
Итак, утром 22 июня экипаж все того же младшего лейтенанта Усенко
вылетел на разведку в район Гродно-Августов. Самое позднее через два-три
часа (т. е. не позднее полудня) Ар-2 возвращался на базовый аэродром 9 САД у
Белостока. Самолет Усенко уже было приземлился, когда „от ангара
отделились и побежали развернутой цепью к самолету солдаты в серо-зеленой
форме. По другую сторону ангара Константин вдруг разглядел шесть
трехмоторных транспортных Ю-52, еще дальше - до десятка Ме-110... У
самолетов сновали серо-зеленые фигурки..."
Короче говоря, немцы деловито обживали аэродром, находящийся всего в
нескольких верстах от штаба 9 САД, штаба 10-й Армии Западного фронта,
Белостокского областного управления НКВД и прочая. В середине дня 22 июня
все эти уважаемые организации вроде как еще никуда не
„перебазировались". Немецкая же пехота заняла Белосток только 24 июня.
Еще более удивительное свидетельство мы находим в воспоминаниях С. Ф.
Долгушина. Генерал-лейтенант авиации, Герой Советского Союза, начальник
кафедры тактики в ВВИА им. Жуковского встретил войну младшим лейтенантом в
122 ИАП (11 САД). Сергей Федорович вспоминает:
„...накануне войны служил на аэродроме, расположенном в 17 км от
границы. Каждый день нам приходилось дежурить... В субботу, 21 июня 1941 г.,
прилетел к нам командующий округом генерал армии Павлов, командующий ВВС
округа генерал Копец..., нас с Макаровым послали на воздушную разведку. На
немецком аэродроме до этого дня было всего 30 самолетов. Это мы проверяли
неоднократно (!!!), но в этот день оказалось, что туда было переброшено еще
более 200 немецких самолетов..."
Не будем отвлекаться на обсуждение сенсационного свидетельства о том,
что, оказывается, не только немецкие, но и советские самолеты-разведчики
постоянно вторгались в воздушное пространство противника. Важнее другое -
какое же решение приняли генералы, получив такое сообщение о резком
увеличении вражеской группировки?
„...часов в 18 поступил приказ командующего снять с самолетов
(самолетов истребительного авиаполка, базирующегося в 17 км от границы)
оружие и боеприпасы. Приказ есть приказ - оружие мы сняли. Но ящики с
боеприпасами оставили. 22 июня в 2 часа 30 минут объявили тревогу (время
точно совпадает со свидетельствами Белова, Борзилова, Олимпиева,
Зашибалова), и пришлось нам вместо того, чтобы взлетать и прикрывать
аэродром, в срочном порядке опять ставить пушки и пулеметы на самолеты. Наше
звено первым установило пушки, и тут появилось 15 вражеских самолетов..."
[141, 142].
Что это было?
Нелепое стечение обстоятельств?
Резкое обострение хронической российской беспечности?
Дьявольская игра Сталина, который все старался убаюкать Гитлера, прежде
чем всадить ему топор в спину, да в конце концов и обыграл самого себя?
Заговор?
Не все так ясно, как кажется, и в истории обороны легендарной Брестской
крепости. В своей секретной (до 1988 г.) монографии Сандалов прямо и без
экивоков пишет:
„...Брестская крепость оказалась ловушкой и сыграла в начале
войны роковую роль для войск 28-го стрелкового корпуса и всей 4-й армии...
большое количество личного состава частей 6-й и 42-й стрелковых дивизий
осталось в крепости не потому, что они имели задачу оборонять крепость, а
потому, что не могли из нее выйти..." [79].
Все абсолютно логично. Крепость так и строится, чтобы в нее было трудно
войти. Как следствие, из любой крепости трудно вывести разом большую массу
людей и техники. Сандалов пишет, что для выхода из Брестской крепости в
восточном направлении имелись только одни (северные) ворота, далее надо было
переправиться через опоясывающую крепость реку Мухавец. Страшно подумать,
что там творилось, когда через это „иголочное ушко" под градом
вражеских снарядов пытались вырваться наружу две стрелковые дивизии - без
малого 30 тыс. человек.
Чуть южнее Бреста, в военном городке в 3 км от линии пограничных
столбов, дислоцировалась еще одна дивизия: 22-я танковая из состава 14 МК.
„Этот городок,- пишет Сандалов,- находился на ровной местности,
хорошо просматриваемой со стороны противника..., расположение частей было
скученным... Красноармейцы спали на 3-4-ярусных нарах, а офицеры с семьями
жили в домах начсостава поблизости от казарм... По тревоге дивизия выходила
в район Жабинка и севернее (т. е. назад от границы!) При этом дивизии
предстояло переправиться через р. Мухавец, пересечь Варшавское шоссе и две
железнодорожные линии... Это означало, что на время прохождения дивизии
прекращалось в районе Бреста всякое движение по шоссейным и железным
дорогам..."
Разумеется, немцы оценили и полностью использовали предоставленные им
возможности. Кроме „собственной" артиллерии 45-й пехотной дивизии
вермахта для обстрела Бреста была выдвинута артиллерия двух соседних (34 и
31) пехотных дивизий, двенадцать отдельных батарей, дивизион тяжелых мортир.
Для большего „удобства в работе" немцы подняли в воздух привязные
аэростаты с корректировщиками. Шквал огня буквально смел с лица земли тысячи
людей, уничтожил автотранспорт и артиллерию, стоявшие тесными рядами под
открытым небом. 98-й отдельный дивизион ПТО, разведбат и некоторые другие
части 6-й и 42-й стрелковых дивизий были истреблены почти полностью. 22-я
танковая дивизия потеряла до половины танков и автомашин, от вражеских
снарядов загорелись, а затем и взорвались артсклад и склад ГСМ дивизии.
Вот после того, как три дивизии были расстреляны, подобно учебной
мишени на полигоне, а немцы уже в 7 часов утра заняли пылающие развалины
Бреста, и началась воспетая в стихах и прозе „героическая эпопея
обороны Брестской крепости".
Тут самое время задать извечный российский вопрос - кто виноват?
Крепость, как предмет неодушевленный, никакой „роли" сыграть не
могла. Эта фраза в монографии Сандалова является всего лишь оборотом речи.
Роль „ловушки" сыграли решения, принятые людьми. Кто их принимал,
когда и, главное,- зачем?
Традиционная советская историография привычно косит под психа:
„Было допущено необдуманное размещение..." Это чем же надо было
думать, чтобы разместить три дивизии там, где никого и ничего, кроме
пограничных дозоров и минных полей, и быть не должно!
Для современного читателя уже привычной стала „суворовская"
версия: Сталин готовился к вторжению и поэтому придвинул войска прямо к
пограничному рубежу. Но мы не будем спешить соглашаться с этим. Будем думать
головой и сравнивать.
Госпиталь 4-й армии был расположен ...на острове посреди Буга, то есть
даже не у границы, а уже за границей. Это что - тоже для нанесения
„внезапного первого удара" так умно придумали?
И неужели Сталин решил завоевать всю Европу силами одной только 22-й
танковой дивизии? Смысл вопроса в том, что все остальные шестьдесят танковых
и тридцать одна моторизованная дивизии Красной Армии у границы НЕ
дислоцировались. Надеюсь, читатель извинит нас за то, что мы не будем
оглашать весь список, но даже мехкорпуса первого эшелона перед войной
базировались в Шяуляе, Каунасе, Гродно, Волковыске, Белостоке, Кобрине,
Ровно, Бродах, Львове, Дрогобыче, Станиславе... На расстоянии от 50 до 100
км от границы. Обстрелять их из пушки на рассвете 22 июня было невозможно в
принципе.
Для самых уважаемых мною (т. е. дотошных) читателей готов уточнить, что
была еще одна дивизия (41-я тд из состава 22 МК), которая накануне войны
оказалась очень близко, километрах в 12-15, от границы (в городе
Владимир-Волынский). Но даже 12 км - это не 3 км. Разница - с точки зрения
возможности выхода из-под артогня - огромная. Ранним утром 22 июня командир
41-й тд вскрыл „красный пакет", и дивизия форсированным маршем
двинулась по шоссе к Ковелю. В отчете о боевых действиях дивизии читаем:
„В 4 часа утра 22.06.41 обстреливалась дальним артогнем противника и в
период отмобилизования имела потери 10 бойцов убитыми..." [8].
Самое же главное в том, что дивизии легких танков (а вооружена
„брестская" 22-я тд была одними только Т-26) на берегу пограничной
реки делать совершенно нечего. Сначала артиллерия должна подавить систему
огня противника, затем пехота должна навести переправы и захватить плацдарм
на вражеском берегу - и вот только после этого из глубины оперативного
построения в прорыв должна ворваться танковая орда. Именно так докладывал
высокому Совещанию (в декабре 1940 г.) главный танкист РККА генерал Павлов,
именно поэтому в „красном пакете" районом сосредоточения для 22-й тд
был указан отнюдь не восточный берег Буга, а деревня Жабинка в 25 км от
Бреста! Что же помешало спрятать 22-ю тд в лесах еще восточнее этой самой
Жабинки? Уж чего-чего, а леса в Белоруссии хватает. Кто и зачем загнал
танковую дивизию в лагерь „на ровной местности, хорошо просматриваемой
со стороны противника"? Кто и зачем запер две стрелковые дивизии в
„мышеловку" старинной крепости?
Ответы на эти вопросы начнем собирать - как принято было в стародавние
времена - начиная с „нижних чинов".
Е. М. Синковский - накануне войны майор, начальник оперативного отдела
штаба 28-го стрелкового корпуса 4-й Армии:
„...командование 28-го СК возбудило перед командованием 4-й Армии
ходатайство о разрешении вывести 6-ю и 42-ю дивизии из крепости. Разрешения
не последовало..." [44].
Ф. И. Шлыков - накануне войны Член Военного совета (проще говоря -
комиссар) 4-й Армии. Вам слово, товарищ комиссар:
„...мы писали в округ (т. е. командованию ЗапОВО), чтобы нам
разрешили вывести из Бреста одну дивизию, некоторые склады и госпиталь. Нам
разрешили перевести в другой район лишь часть госпиталя..." [44].
Л. М. Сандалов - накануне войны полковник, начальник штаба 4-й Армии, в
своей монографии о боевых действиях армии пишет:
„...настоятельно требовалось изменить дислокацию 22-й танковой
дивизии, на что, однако, округ не дал своего согласия..."
Итак, подведем промежуточные итоги. Все осознают ошибочность размещения
трех дивизий прямо на линии пограничных столбов. Но - командованию корпуса
запрещает вывести дивизии из Бреста командование армии, которому, в свою
очередь, сделать это запрещает командование округа. Более того, вокруг
вопроса о выводе войск из Бреста идет напряженная борьба: корпус просит
разрешения на вывод из крепости всех частей, командование армии просит у
штаба округа разрешения на вывод хотя бы одной дивизии...
А что же командование округа?
Д. Г. Павлов, генерал армии, командующий Западным фронтом (особым
военным округом), дал на суде следующие показания:
„...еще в начале июня я отдал приказ о выводе войск (подчеркнуто
автором) из Бреста в лагеря. Коробков же моего приказа не выполнил, в
результате чего три дивизии при выходе из города были разгромлены
противником..."
А. А. Коробков, генерал-майор, командующий 4-й Армии, дал на суде
следующие показания:
„...виновным себя не признаю..., показания Павлова я
категорически отрицаю... Приказ о выводе частей из Бреста никем не
отдавался. Я лично такого приказа не видел..."
Оказавшись плечом к плечу с Коробковым (они сидели на одной скамье
подсудимых), Павлов тут же меняет свои показания. Между двумя обреченными
генералами происходит следующий диалог:
„Подсудимый Павлов:
- В июне по моему приказу был направлен командир 28-го стрелкового
корпуса Попов с заданием к 15 июня все войска эвакуировать из Бреста в
лагеря.
Подсудимый Коробков?
- Я об этом не знал. Значит, Попова надо привлекать к уголовной
ответственности..." [67].
Обратите внимание, уважаемый читатель, на то, что является предметом
спора и судебного разбирательства. Генералы спорят не о том, были ли приказы
Павлова верными, своевременными, эффективными... Они не могут согласиться
друг с другом в том, был ли отдан приказ о выводе войск из Бреста или нет.
Как такое может быть предметом спора? Даже в детском саду приказы начальницы
издаются в письменном виде, фиксируются в журнале, складываются в папочку с
тесемками. Приказ штаба Западного Особого военного округа был (или не был)
отдан за три недели до начала войны. В абсолютно мирное время. Его что -
немецкие диверсанты из сейфа выкрали? И почему это приказ командования
округа отдается „через голову" командующего армии непосредственно
командиру корпуса? Того самого 28-го СК, командование которого, по
свидетельству майора Синковского, не то что приказа, а даже
„разрешения на вывод двух дивизий из Брестской крепости не
получило..."
Коль скоро мы заговорили о Бресте, то самое время вспомнить историю
обороны того, что по планам советского командования должно было выступить в
роли „брестской крепости". Разумеется, речь пойдет не о подземельях
старинного и изрядно обветшалого замка, а о Брестском укрепрайоне (УР No
62).
Волга впадает в Каспийское море, лошади жуют овес, дважды два - четыре,
доверчивый и наивный Сталин переломал все доты на старой (1939 г.)
госгранице, а на новой ничего путного построить так и не успели. Это знают
все. Об этом сказано в любой книжке про войну. Этому учат в школе. В
отстаивании этой „истины" объединились все: от Виктора Суворова до
любого партийного „историка".
Но шило неудержимо рвется из мешка. В номере 4 за 1989 г.
„Военно-исторический журнал" - печатный орган Министерства обороны
СССР - поместил таблицу с цифрами, отражающими состояние укрепленных районов
на новой границе к 1 июня 1941 г. На эту таблицу редакция щедро выделила 5,5
х 2,5 см журнальной площади. Микроскопическими буковками была набрана
информация о том, что в Брестском УРе было построено 128 долговременных
огневых сооружений и еще 380 ДОСов находилось в стадии строительства.
Крохотная площадь не позволила сообщить читателям о том, что сроком
завершения строительства было установлено 1 июля 1941 г., и работа кипела с
рассвета до заката.
Кстати сказать, и на старой границе никто ничего не взрывал. Напротив,
25 мая 1941 г. вышло очередное постановление правительства о мерах по
реконструкции и довооружению „старых" УРов. Срок готовности был
установлен к 1 октября 1941 г. Некоторые доты Минского УРа целы и по сей
день. Полутораметровый бетон выдержал все артобстрелы, а когда немцы, уже во
время оккупации Белоруссии, попытались было взорвать ДОТы, то от этой идеи
им пришлось вскоре отказаться из-за огромного расхода дефицитной на войне
взрывчатки...
Вернемся, однако, в Брест. Как пишет Сандалов (в то время начальник
штаба 4-й Армии, в полосе которой и строился Брестский УР):
„...на строительство Брестского укрепленного района были
привлечены все саперные части 4-й армии и 33-й инженерный полк округа... В
марте-апреле 1941 г. было дополнительно привлечено 10 тыс. человек местного
населения с 4 тыс. подвод..., с июня по приказу округа на оборонительные
работы привлекалось уже по два батальона от каждого стрелкового полка
дивизии..." [79].
16 июня строительный аврал был еще раз подстегнут постановлением ЦК
ВКП(б) и СНК СССР „Об ускорении приведения в боевую готовность
укрепленных районов" [3].
Таким образом, мы не сильно ошибемся, если предположим, что к 22 июня
большая часть из 380 недостроенных ДОСов Брестского УРа была уже готова или
почти готова. Точных цифр, вероятно, не знает никто. Так, суммирование (по
таблице в ВИЖе) числа построенных ДОСов в четырех укрепрайонах Западного
фронта дает число 332, но на соседней странице, в тексте статьи, сказано,
что „к июню 1941 г. было построено 505 ДОСов". Павлов и Климовских
называют на суде еще большую цифру - 600... [67].
Как бы то ни было, но на каждом километре фронта Брестского укрепрайона
стояло по три врытые в землю бетонные коробки, стены которых выдерживали
прямое попадание снаряда тяжелой полевой гаубицы. Одна - полностью
построенная и оборудованная и еще две такие же коробки, частично
незавершенные. Это в дополнение к созданной самой природой реке Буг, вдоль
которой и проходила тогда граница. Даже если допустить, что ни в одном ДОСе
не было установлено ни одной единицы специального вооружения, то и в этом
случае, просто разместив в них пулеметные взводы стрелковых дивизий,
вооруженные стандартными „дегтярями" и „максимами", можно было
создать сплошную зону огневого поражения. Пулеметы были. По штату апреля
1941 г. в стрелковой дивизии РККА было 392 ручных и 166 станковых пулеметов.
По штату. Фактически к 22 июня 41 г. на вооружении Красной Армии было 170
тысяч ручных и 76 тысяч станковых пулеметов [35, с. 351].
Впрочем, все эти импровизации были излишними. Как следует из показаний
командующего Западным фронтом Павлова, треть ДОСов была уже вооружена.
Причем, вооружена отнюдь не ветхими пушками, якобы снятыми с укрепрайонов на
старой границе.
Товарищ И. Н. Швейкин встретил войну лейтенантом в 8-м
пулеметно-артиллерийском батальоне Брестского УРа. Он свидетельствует:
„...качество и боевое снаряжение дотов по сравнению с дотами на
старой границе было намного выше. Там на батальон было всего четыре орудия,
а остальное вооружение составляли пулеметы. Здесь же многие доты (45% от
общего числа.- Прим. авт.) имели по одному или несколько орудий, спаренных с
пулеметами... Орудия действовали полуавтоматически. Стреляные гильзы падали
в специальные колодцы вне дотов, что было очень удобно. Боевые сооружения
оснащались очень хорошей оптикой..." [44].
Надежно подготовленный коммунистическими „историками" читатель
уже все понял:
ДОТы-то были, да только глупый Сталин не разрешил их занять. Чтобы не
„дать повода". Логика потрясающая. Не говоря уже о том, что ни Сталин,
ни Гитлер никогда не нуждались в „поводах" (ибо в нужное время