— Да. Что тут особенного?
— Неужели?
Ему стало стыдно.
— По правде говоря, это было самое трудное дело за всю мою жизнь, — признался он. — Обращаться с просьбой к мужчине, которого я воспринимал как соперника, тяжело.
— Да, — согласилась она, сохраняя спокойное достоинство. — Могу представить, что это было трудно.
Сам Данте считал, что за такой поступок заслуживает медали. Она же отнеслась к нему как к чему-то вполне естественному.
— Я ждал, что он повозит меня мордой по столу. Ведь я зависел от его снисхождения. Наверно, я именно так бы и поступил на его месте. Но он только очень деликатно спросил, зачем мне понадобилось найти тебя.
— И что ты ответил, Данте?
Взяв себя в руки, он встретил ее напряженный взгляд.
— Я сказал, что нам с тобой необходимо кое-что расставить по местам. Он согласился.
Она погладила ладонью живот. Он нашел этот жест безмерно трогательным и эротичным.
— Это все, о чем вы говорили?
— Не совсем. — Данте проглотил еще один отвратительный обломок гордости. — Когда я уходил, он сказал, что влюбиться в женщину и быть ее любовником легко. Быть ее другом — это требует труда.
— Как похоже на Энтони. Он удивительный человек. — Лейла улыбнулась. На лице мелькнуло очаровательное выражение признательности.
У Данте заныло сердце. Она улыбнулась, но не ему. Пришлось подавить волну ревности, подступившую к горлу.
— М-м-м, да… Мне жаль, что в отношении его я вел себя как осел.
— В тебе, Данте, врожденный дух соперничества. Это такая же неотъемлемая часть тебя, как цвет волос.
— Возможно. Я хотел владеть тобой. Показать миру, что получил женщину, которую не мог завоевать ни один мужчина. И кончил тем, что остался без всего.
— Мы столько напортили и напутали в наших отношениях. — Глаза, невероятно огромные и серьезные, пронзили его насквозь. — Ведь правда?
— Я определенно напортил. Начиная с того, что позволил такому негодяю, как Ньюбери, влиять на мое отношение к тебе. — Данте не мог продолжать, ком встал у него в горле. — Кстати, его больше нет в компании, — взяв себя в руки, продолжил он. — Он приставал к молодой женщине в бухгалтерии. Его поймали на этом и уволили. И не только это. Его прогнала и жена. Наверно, она решила, что лучше быть одной, чем терпеть рядом такого типа. И это подводит меня к тому, ради чего я приехал. Вот что я хочу сказать, Лейла. Ты не обязана выходить за меня замуж. С шантажом покончено. Больше не будет ни ультиматумов, ни приказов.
— Чего же ты хочешь, Данте?
— Помочь тебе. Не потому, что я жду чего-то в ответ. А потому, что я люблю тебя. Если я не могу быть тебе мужем, позволь мне быть хотя бы твоим другом. Я буду любить детей, ведь это наши с тобой дети. К ним перейдет все удивительное, что есть в тебе. И, надеюсь, лучшее, что есть во мне. Так позволь мне это.
Она не ответила. Данте мучительно искал нужные слова.
— Я знаю, мало сказать, что я люблю тебя. Надо доказать это. Я совершил огромный промах. Но если еще не поздно, я хотел бы попытаться все исправить.
— Не только твоя вина в этом, — всхлипнула она и заплакала. В наступавших сумерках ее глаза сверкали, словно глубоководные озера, готовые перелиться через край. — Я тоже виновата.
Данте дал себе слово, что будет держаться от нее на расстоянии. Но она наконец-то была так близко! Он мог коснуться ее. И теперь при виде ее отчаяния уже не мог сдержаться.
— Лейла! — хрипло проговорил он, обнимая ее. —Меньше всего я хотел причинить тебе боль.
Она упала в его объятия и прижалась к нему. Головой уткнулась ему в плечо. «Боже мой, — с горечью думал он, — наши тела так удивительно подходят друг другу, а наши мозги почти с самого начала устраивали бедлам».
— Не плачь, — просил он, гладя ее по волосам.
— Не могу сдержаться, — всхлипывала она, сотрясаясь от рыданий. — Я хотела преподать тебе урок. И теперь мы оба расплачиваемся за это. Я унизила тебя перед всеми, чьим мнением ты дорожишь. Перед твоей семьей, коллегами, друзьями…
— Любимая, мне нужен был такой урок. Я слишком долго жил, постоянно готовый к драке. И за это приходится платить. Гордость и успех не греют человека, если, кроме этого, у него ничего не остается. Если бы я мог повернуть время вспять, я бы вел себя совсем по-иному. Но мне все же хочется хоть немного исправить то, что я натворил.
Он нехотя выпустил ее из объятий, вытащил из сумки коробку и высыпал ее содержимое на стол.
— Никто так высоко не ценит семью, как я, —продолжал Данте. — Фамильным драгоценностям не место в магазине.
— Как ты узнал? — прошептала Лейла. Слезы серебряными бисеринками снова побежали по щекам.
— Я пошел к твоей матери, чтобы заплатить ее кредиторам. Она сказала, что ты уже заплатила. Тогда я припер ее к стенке, и она призналась.
— Данте, я не могу тебе позволить сделать это. Долги моего отца не на твоей совести.
— И не на твоей. — Чтобы снять напряжение, он засмеялся. Но смех прозвучал очень печально. —Если тебе невыносимо принять от меня помощь, считай, что я забочусь о наследстве наших детей.
— Спасибо. — Она опустила голову, показывая, что принимает его предложение.
— Всегда к твоим услугам. Ну вот, я сказал и сделал то, что должен был, и теперь оставляю тебя в твоем убежище.
— Но ты не сможешь сейчас уехать! — воскликнула она. — До утра невозможно покинуть остров.
— Пилот, который привез меня сюда, доставит почту на Кортес. Мы договорились, что на обратном пути в Ванкувер он захватит меня.
Данте вскинул на плечо опустевшую сумку и долгим взглядом посмотрел на Лейлу. Он словно пытался запомнить каждую ее черту.
— Лейла, заботься о себе и о наших детях. Я не хочу больше надоедать тебе. Но помни: если я тебе понадоблюсь, стоит лишь позвонить, и я к твоим услугам. Я распорядился, чтобы на твой счет положили деньги.
— Ты не должен этого делать.
— Нет, должен, — возразил он. — Наверно, я потерял тебя, и мне придется жить одному. Может так случиться, что мы никогда не будем супружеской парой, но они мои дети.
Перед уходом ему мучительно хотелось поцеловать ее. Но Данте не рискнул. Еще ни разу не получалось так, чтобы, поцеловав Лейлу, он сохранил самообладание. Он поднял руку в прощальном жесте и выскочил из дома, унося в душе ад. Нельзя, чтобы она увидела, как слезы душат его и туманом заволокло глаза.
Ничего не видя, он, спотыкаясь, зашагал к дорожке. Гидроплан только что ткнулся носом в пирс. До Ванкувера всего лишь час лету. Но если бы их разделяло и полмира, боль от расставания не могла бы быть острее.
Данте чувствовал страшную пустоту, потому что у него не было сердца. Он оставил его здесь.
На этот раз ушел он. Не от злости, а потерпев поражение. Раненый лев потерял свою гордую осанку, теперь он едва ковылял от боли.
В смятении она следила, как уменьшается его силуэт на фоне темно-красного горизонта. Неужели огонь и страсть их любви зачахнут в этом слабом, тусклом мерцании?
Нет, этого нельзя допустить. Он пришел к ней, положил к ногам свое сердце и ничего не просил взамен. Он дал им обоим шанс ради детей начать новую жизнь и новые отношения. Романтическая любовь испарилась, оказавшись хрупкой, как стекло. Если она позволит ему сейчас уйти, они никогда не восстановят утраченное.
— Подожди! — Ноги, подчиняясь команде сердца, вынесли ее из дома. — Данте, вернись!
Звуки музыки у соседей и нараставший вой мотора гидроплана поглотили ее слова. Когда она добежала до лестницы, он, вися на канате, влезал в кабину.
Слезы заливали ей лицо. Она пустилась бежать. Босоножки скользили по гладким доскам настила. Мелькнула мысль: «Будь осторожна! Падение может быть опасно. Поспеши! — подталкивало сердце. — Не позволяй ему уйти!»
Но Лейла опоздала. Расстояние между пирсом и гидропланом росло. Смахивая слезы, она беспомощно смотрела, как пенится вода там, где поднялся гидроплан. Когда он стал крохотной точкой в небе, она села на землю и закрыла лицо руками.
Быть так близко к раю и все потерять! Такое невозможно вынести. Рыдания сотрясали тело. Казалось, ее разорвет на части. Ей хотелось погрузиться в небытие, похоронить себя в бесконечной ночи.
Но что-то… кто-то позвал ее.
— Лейла… любимая… — Руки, поднявшие ее, были реальны. Как и плечо, в которое она зарылась лицом. И сердце, бившееся за стеной крепких мышц, так же страдало, как и ее сердце. —Лейла, любимая, — повторял Данте.
— Как ты попал сюда? — Она изумленно подняла голову. — Ты же улетел!
Что за идиотские слова она говорит? «Я люблю тебя. Пожалуйста, не уходи больше!» — вот что надо сказать.
Но он заговорил первым.
— Я не мог оставить тебя, — шептал он. — Я обещал себе, что не буду давить на тебя, чтобы ты позволила мне остаться. Но я не смог улететь.
— Я же видела, — глотая слезы, проговорила она. — Ты влез в гидроплан и улетел от меня.
В сгустившихся сумерках Данте смутно вырисовывался перед ней. Во всем его облике сквозило выражение покорности.
— Без тебя я ничто, моя Лейла. Поэтому я вернулся.
— Слава богу, ты вернулся, — мягко проговорила она, проводя пальцами по его подбородку. — Я бы умерла, если б ты не вернулся.
Словно ребенка, он взял ее на руки и зашагал к дому. Перед уходом к Дрюммонам Лейла зажгла на террасе свечи от москитов. Данте ориентировался на их свет и наконец опустился на шезлонг, усадив ее к себе на колени.
Они долго оставались в таком положении. Он прижимал ее к себе, целовал волосы, шептал драгоценные признания:
— Я люблю тебя. Я скучал по тебе. Я идиот и не заслуживаю тебя.
Сумерки незаметно перешли в ночь. Лягушки и сверчки завели свои серенады. Похолодало. Лейлу начало знобить, и даже сильные руки Данте не могли остановить дрожь.
— По-моему, нам будет удобнее в доме, —вздохнула она.
— Я боюсь пошевелиться. Вдруг проснусь и увижу, что это только сон, а ты — всего лишь моя фантазия.
— Я здесь, я с тобой. — Лейла взяла его руку и приложила к животу. — Мы реальные. Это твои дети, Данте, устроили там возню.
Он глазами, полными благоговения, смотрел на нее.
— Я и правда чувствую, как эти бесенята играют в футбол.
— Столько времени прошло с тех пор, как отец целовал их мать. — Лейла погладила его по щеке.
Данте медленно приблизился и коснулся ее губ. Исчез ореол света от свечей, окружавший его голову. Ей нечем стало дышать.
А она-то боялась, что искра, зажигавшая страсть, никогда больше не воспламенится. Но искра ожила, и вспыхнул пожар.
Каждая клеточка пульсировала огнем желания, которое он так легко возбудил в ней.
Она припала к его груди не в силах сдержать стоны, рвущиеся из горла. Губы открылись в ответ на его ласку.
Если бы он повалил ее на голые доски и взял силой, она бы все равно с радостью приняла его. Потому что даже такое лучше, чем воспаленная пустота, томившая ее последние месяцы.
Но он поступил по-другому: он нежно соблазнял ее. Целовал, поглаживал. Шептал ласковые слова о том, что будет любить ее до самой смерти, а потом — вечность.
Наконец, когда она буквально расплавилась от желания, он понес ее в спальню.
— Я хочу любить тебя всю ночь. — Он снимал с нее платье и целовал обнажавшееся тело. — И наслаждаться каждой секундой.
Лихорадка, с какой ее руки ласкали его, оказалась заразительной. Он сорвал с себя брюки и футболку и прижал ее к себе.
— Скажи мне, что я никогда больше не потеряю тебя, — молил он, сливаясь с ней.
— Никогда! — выдохнула она. Его мощь, страсть, сила проникали в нее и заполняли одинокие, пустые закоулки сердца. Оживляли душу. А тело радостно содрогалось под ним.
Это было самое чистое любовное переживание в ее жизни.
— Знаешь, — говорил он потом, сплетая ее пальцы со своими и поднося их ко рту для поцелуя, — в сентябре мне будет тридцать восемь лет. И большую часть своей жизни я провел, пытаясь компенсировать свое рождение в бедности. Но только после встречи с тобой до меня дошло, что богатство не имеет ничего общего с деньгами. Хотя бы за это я преклоняюсь перед тобой, Лейла.
Они погрузились в гармонию доверия и страсти, долго и медленно наслаждаясь друг другом на острове в голубых канадских водах. Они вновь открывали секреты чувственности, которые соединили их на крошечном островке в Карибском море.
Различие выражалось не в милях, отделявших один рай от другого. Различие состояло в родившемся понимании, что женщина принадлежит одному-единственному мужчине и это придает ей чувство полноты и цельности.
Впереди их с Данте ждал не только день свадьбы. Впереди простиралась вся жизнь. И вечность.
— Неужели?
Ему стало стыдно.
— По правде говоря, это было самое трудное дело за всю мою жизнь, — признался он. — Обращаться с просьбой к мужчине, которого я воспринимал как соперника, тяжело.
— Да, — согласилась она, сохраняя спокойное достоинство. — Могу представить, что это было трудно.
Сам Данте считал, что за такой поступок заслуживает медали. Она же отнеслась к нему как к чему-то вполне естественному.
— Я ждал, что он повозит меня мордой по столу. Ведь я зависел от его снисхождения. Наверно, я именно так бы и поступил на его месте. Но он только очень деликатно спросил, зачем мне понадобилось найти тебя.
— И что ты ответил, Данте?
Взяв себя в руки, он встретил ее напряженный взгляд.
— Я сказал, что нам с тобой необходимо кое-что расставить по местам. Он согласился.
Она погладила ладонью живот. Он нашел этот жест безмерно трогательным и эротичным.
— Это все, о чем вы говорили?
— Не совсем. — Данте проглотил еще один отвратительный обломок гордости. — Когда я уходил, он сказал, что влюбиться в женщину и быть ее любовником легко. Быть ее другом — это требует труда.
— Как похоже на Энтони. Он удивительный человек. — Лейла улыбнулась. На лице мелькнуло очаровательное выражение признательности.
У Данте заныло сердце. Она улыбнулась, но не ему. Пришлось подавить волну ревности, подступившую к горлу.
— М-м-м, да… Мне жаль, что в отношении его я вел себя как осел.
— В тебе, Данте, врожденный дух соперничества. Это такая же неотъемлемая часть тебя, как цвет волос.
— Возможно. Я хотел владеть тобой. Показать миру, что получил женщину, которую не мог завоевать ни один мужчина. И кончил тем, что остался без всего.
— Мы столько напортили и напутали в наших отношениях. — Глаза, невероятно огромные и серьезные, пронзили его насквозь. — Ведь правда?
— Я определенно напортил. Начиная с того, что позволил такому негодяю, как Ньюбери, влиять на мое отношение к тебе. — Данте не мог продолжать, ком встал у него в горле. — Кстати, его больше нет в компании, — взяв себя в руки, продолжил он. — Он приставал к молодой женщине в бухгалтерии. Его поймали на этом и уволили. И не только это. Его прогнала и жена. Наверно, она решила, что лучше быть одной, чем терпеть рядом такого типа. И это подводит меня к тому, ради чего я приехал. Вот что я хочу сказать, Лейла. Ты не обязана выходить за меня замуж. С шантажом покончено. Больше не будет ни ультиматумов, ни приказов.
— Чего же ты хочешь, Данте?
— Помочь тебе. Не потому, что я жду чего-то в ответ. А потому, что я люблю тебя. Если я не могу быть тебе мужем, позволь мне быть хотя бы твоим другом. Я буду любить детей, ведь это наши с тобой дети. К ним перейдет все удивительное, что есть в тебе. И, надеюсь, лучшее, что есть во мне. Так позволь мне это.
Она не ответила. Данте мучительно искал нужные слова.
— Я знаю, мало сказать, что я люблю тебя. Надо доказать это. Я совершил огромный промах. Но если еще не поздно, я хотел бы попытаться все исправить.
— Не только твоя вина в этом, — всхлипнула она и заплакала. В наступавших сумерках ее глаза сверкали, словно глубоководные озера, готовые перелиться через край. — Я тоже виновата.
Данте дал себе слово, что будет держаться от нее на расстоянии. Но она наконец-то была так близко! Он мог коснуться ее. И теперь при виде ее отчаяния уже не мог сдержаться.
— Лейла! — хрипло проговорил он, обнимая ее. —Меньше всего я хотел причинить тебе боль.
Она упала в его объятия и прижалась к нему. Головой уткнулась ему в плечо. «Боже мой, — с горечью думал он, — наши тела так удивительно подходят друг другу, а наши мозги почти с самого начала устраивали бедлам».
— Не плачь, — просил он, гладя ее по волосам.
— Не могу сдержаться, — всхлипывала она, сотрясаясь от рыданий. — Я хотела преподать тебе урок. И теперь мы оба расплачиваемся за это. Я унизила тебя перед всеми, чьим мнением ты дорожишь. Перед твоей семьей, коллегами, друзьями…
— Любимая, мне нужен был такой урок. Я слишком долго жил, постоянно готовый к драке. И за это приходится платить. Гордость и успех не греют человека, если, кроме этого, у него ничего не остается. Если бы я мог повернуть время вспять, я бы вел себя совсем по-иному. Но мне все же хочется хоть немного исправить то, что я натворил.
Он нехотя выпустил ее из объятий, вытащил из сумки коробку и высыпал ее содержимое на стол.
— Никто так высоко не ценит семью, как я, —продолжал Данте. — Фамильным драгоценностям не место в магазине.
— Как ты узнал? — прошептала Лейла. Слезы серебряными бисеринками снова побежали по щекам.
— Я пошел к твоей матери, чтобы заплатить ее кредиторам. Она сказала, что ты уже заплатила. Тогда я припер ее к стенке, и она призналась.
— Данте, я не могу тебе позволить сделать это. Долги моего отца не на твоей совести.
— И не на твоей. — Чтобы снять напряжение, он засмеялся. Но смех прозвучал очень печально. —Если тебе невыносимо принять от меня помощь, считай, что я забочусь о наследстве наших детей.
— Спасибо. — Она опустила голову, показывая, что принимает его предложение.
— Всегда к твоим услугам. Ну вот, я сказал и сделал то, что должен был, и теперь оставляю тебя в твоем убежище.
— Но ты не сможешь сейчас уехать! — воскликнула она. — До утра невозможно покинуть остров.
— Пилот, который привез меня сюда, доставит почту на Кортес. Мы договорились, что на обратном пути в Ванкувер он захватит меня.
Данте вскинул на плечо опустевшую сумку и долгим взглядом посмотрел на Лейлу. Он словно пытался запомнить каждую ее черту.
— Лейла, заботься о себе и о наших детях. Я не хочу больше надоедать тебе. Но помни: если я тебе понадоблюсь, стоит лишь позвонить, и я к твоим услугам. Я распорядился, чтобы на твой счет положили деньги.
— Ты не должен этого делать.
— Нет, должен, — возразил он. — Наверно, я потерял тебя, и мне придется жить одному. Может так случиться, что мы никогда не будем супружеской парой, но они мои дети.
Перед уходом ему мучительно хотелось поцеловать ее. Но Данте не рискнул. Еще ни разу не получалось так, чтобы, поцеловав Лейлу, он сохранил самообладание. Он поднял руку в прощальном жесте и выскочил из дома, унося в душе ад. Нельзя, чтобы она увидела, как слезы душат его и туманом заволокло глаза.
Ничего не видя, он, спотыкаясь, зашагал к дорожке. Гидроплан только что ткнулся носом в пирс. До Ванкувера всего лишь час лету. Но если бы их разделяло и полмира, боль от расставания не могла бы быть острее.
Данте чувствовал страшную пустоту, потому что у него не было сердца. Он оставил его здесь.
На этот раз ушел он. Не от злости, а потерпев поражение. Раненый лев потерял свою гордую осанку, теперь он едва ковылял от боли.
В смятении она следила, как уменьшается его силуэт на фоне темно-красного горизонта. Неужели огонь и страсть их любви зачахнут в этом слабом, тусклом мерцании?
Нет, этого нельзя допустить. Он пришел к ней, положил к ногам свое сердце и ничего не просил взамен. Он дал им обоим шанс ради детей начать новую жизнь и новые отношения. Романтическая любовь испарилась, оказавшись хрупкой, как стекло. Если она позволит ему сейчас уйти, они никогда не восстановят утраченное.
— Подожди! — Ноги, подчиняясь команде сердца, вынесли ее из дома. — Данте, вернись!
Звуки музыки у соседей и нараставший вой мотора гидроплана поглотили ее слова. Когда она добежала до лестницы, он, вися на канате, влезал в кабину.
Слезы заливали ей лицо. Она пустилась бежать. Босоножки скользили по гладким доскам настила. Мелькнула мысль: «Будь осторожна! Падение может быть опасно. Поспеши! — подталкивало сердце. — Не позволяй ему уйти!»
Но Лейла опоздала. Расстояние между пирсом и гидропланом росло. Смахивая слезы, она беспомощно смотрела, как пенится вода там, где поднялся гидроплан. Когда он стал крохотной точкой в небе, она села на землю и закрыла лицо руками.
Быть так близко к раю и все потерять! Такое невозможно вынести. Рыдания сотрясали тело. Казалось, ее разорвет на части. Ей хотелось погрузиться в небытие, похоронить себя в бесконечной ночи.
Но что-то… кто-то позвал ее.
— Лейла… любимая… — Руки, поднявшие ее, были реальны. Как и плечо, в которое она зарылась лицом. И сердце, бившееся за стеной крепких мышц, так же страдало, как и ее сердце. —Лейла, любимая, — повторял Данте.
— Как ты попал сюда? — Она изумленно подняла голову. — Ты же улетел!
Что за идиотские слова она говорит? «Я люблю тебя. Пожалуйста, не уходи больше!» — вот что надо сказать.
Но он заговорил первым.
— Я не мог оставить тебя, — шептал он. — Я обещал себе, что не буду давить на тебя, чтобы ты позволила мне остаться. Но я не смог улететь.
— Я же видела, — глотая слезы, проговорила она. — Ты влез в гидроплан и улетел от меня.
В сгустившихся сумерках Данте смутно вырисовывался перед ней. Во всем его облике сквозило выражение покорности.
— Без тебя я ничто, моя Лейла. Поэтому я вернулся.
— Слава богу, ты вернулся, — мягко проговорила она, проводя пальцами по его подбородку. — Я бы умерла, если б ты не вернулся.
Словно ребенка, он взял ее на руки и зашагал к дому. Перед уходом к Дрюммонам Лейла зажгла на террасе свечи от москитов. Данте ориентировался на их свет и наконец опустился на шезлонг, усадив ее к себе на колени.
Они долго оставались в таком положении. Он прижимал ее к себе, целовал волосы, шептал драгоценные признания:
— Я люблю тебя. Я скучал по тебе. Я идиот и не заслуживаю тебя.
Сумерки незаметно перешли в ночь. Лягушки и сверчки завели свои серенады. Похолодало. Лейлу начало знобить, и даже сильные руки Данте не могли остановить дрожь.
— По-моему, нам будет удобнее в доме, —вздохнула она.
— Я боюсь пошевелиться. Вдруг проснусь и увижу, что это только сон, а ты — всего лишь моя фантазия.
— Я здесь, я с тобой. — Лейла взяла его руку и приложила к животу. — Мы реальные. Это твои дети, Данте, устроили там возню.
Он глазами, полными благоговения, смотрел на нее.
— Я и правда чувствую, как эти бесенята играют в футбол.
— Столько времени прошло с тех пор, как отец целовал их мать. — Лейла погладила его по щеке.
Данте медленно приблизился и коснулся ее губ. Исчез ореол света от свечей, окружавший его голову. Ей нечем стало дышать.
А она-то боялась, что искра, зажигавшая страсть, никогда больше не воспламенится. Но искра ожила, и вспыхнул пожар.
Каждая клеточка пульсировала огнем желания, которое он так легко возбудил в ней.
Она припала к его груди не в силах сдержать стоны, рвущиеся из горла. Губы открылись в ответ на его ласку.
Если бы он повалил ее на голые доски и взял силой, она бы все равно с радостью приняла его. Потому что даже такое лучше, чем воспаленная пустота, томившая ее последние месяцы.
Но он поступил по-другому: он нежно соблазнял ее. Целовал, поглаживал. Шептал ласковые слова о том, что будет любить ее до самой смерти, а потом — вечность.
Наконец, когда она буквально расплавилась от желания, он понес ее в спальню.
— Я хочу любить тебя всю ночь. — Он снимал с нее платье и целовал обнажавшееся тело. — И наслаждаться каждой секундой.
Лихорадка, с какой ее руки ласкали его, оказалась заразительной. Он сорвал с себя брюки и футболку и прижал ее к себе.
— Скажи мне, что я никогда больше не потеряю тебя, — молил он, сливаясь с ней.
— Никогда! — выдохнула она. Его мощь, страсть, сила проникали в нее и заполняли одинокие, пустые закоулки сердца. Оживляли душу. А тело радостно содрогалось под ним.
Это было самое чистое любовное переживание в ее жизни.
— Знаешь, — говорил он потом, сплетая ее пальцы со своими и поднося их ко рту для поцелуя, — в сентябре мне будет тридцать восемь лет. И большую часть своей жизни я провел, пытаясь компенсировать свое рождение в бедности. Но только после встречи с тобой до меня дошло, что богатство не имеет ничего общего с деньгами. Хотя бы за это я преклоняюсь перед тобой, Лейла.
Они погрузились в гармонию доверия и страсти, долго и медленно наслаждаясь друг другом на острове в голубых канадских водах. Они вновь открывали секреты чувственности, которые соединили их на крошечном островке в Карибском море.
Различие выражалось не в милях, отделявших один рай от другого. Различие состояло в родившемся понимании, что женщина принадлежит одному-единственному мужчине и это придает ей чувство полноты и цельности.
Впереди их с Данте ждал не только день свадьбы. Впереди простиралась вся жизнь. И вечность.