Страница:
«257(256). Нет принуждения в религии. Уже ясно отличился прямой путь от заблуждения. Кто не верует в идолопоклонство и верует в Аллаха, тот ухватился за надежную опору, для которой нет сокрушения. Поистине, Аллах — слышащий, знающий!»
Бог действительно всегда слышащий, знающий, что нельзя сказать о человеке. И потому, хотя со времени оглашения Корана Мухаммадом прошло более 1300 лет, человек не всегда способен отличить прямой путь от заблуждения. Большинство слышит только то, что хочет услышать. Это означает, что даже прямые откровения о царстве Божием на земле, идущие к человеку от Бога, попадают не в пустоту, а в уже сложившуюся к тому времени в его сознании и подсознании систему стереотипов его отношения к явлениям внутреннего и внешнего мира, сформированную традициями прошлого, культурой. То, что очевидно и понятно в одной системе стереотипов, неприемлемо в другой системе стереотипов. «Многие вещи нам непонятны не потому, что наши понятия слабы, а потому, что сии вещи не входят в круг наших понятий», — известное изречение К.Пруткова, в котором “понятия” — стереотипы, пересмотр которых дело невероятно трудное.
«Банда Абдуллы неторопливо двигалась к Педженту. Абдулла был в хорошем расположении духа.
— Мой отец перед смертью сказал: “Абдулла, я прожил жизнь бедняком…” — рассказывал он Саиду, ехавшему рядом, — “и я хочу, чтобы Аллах послал тебе дорогой халат и красивую сбрую для твоего коня”. Я долго ждал, а потом Аллах сказал мне: “Садись на коня и возьми сам что хочешь… если ты храбрый и сильный…”.
Абдулла умолк, чтобы дать высказаться собеседнику.
— Мой отец ничего не сказал перед смертью. Джавдет убил его в спину, — мрачно произнес Саид.
— Твой отец был мудрый человек, — продолжал Абдулла. Большое сильное его тело мерно покачивалось в седле. — Но кто на земле знает, что есть добро и зло? Кинжал хорош для того, у кого он есть, и плохо тому, у кого он не окажется в нужное время».
Слова, “кто на земле знает, что есть добро и зло”, — “визитная карточка” Абдуллы — символ безнравственности Библейской концепции. Это своеобразный пароль опознавания «свой-чужой» для всех национальных “элит” Библейской цивилизации существует в Ветхом Завете. Для “людей Абдуллы” этот текст как бы отсутствует (изъят из изданий Библии на всех западноевропейских языках), но он всё равно остаётся в умолчаниях. Поэтому мы приводим его по русскому изданию Библии (Числа, 14:10), из которой он не изъят, то ли по недомыслию православной иерархии, то ли благодаря стремлению противостоять католической и протестантской иерархии на уровне особой библейской “самости”. Текст восстановлен по переводу семидесяти толковников — Септуагинте:
«[только детям их, которые здесь со Мною, которые не знают, что добро, что зло, всем малолетним, ничего не смыслящим, им дам землю…] [76]».
В диалоге Саида и Абдуллы выявлена сущность концепции концентрации производительных сил общества методом “культурного сотрудничества”, на основе которого все народы превращаются в безликую толпу, после чего можно «брать у неё всё, чего хочешь». И первой (а потому и вечно юной [77]) женой в “гареме Абдуллы” стало древнее семитское племя кочевников, дошедшее неизменным до нашего времени под именем еврейства. Но у этой “жены” есть особая миссия — миссия “жертвы”: все остальные народы должны на своей шкуре ощущать гнет глобального рабства, но не должны впрямую сталкиваться с глобальным рабовладельцем, а свою ненависть (и тайную, и явную) изливать на “И.О.” глобального рабовладельца — рассеянное по всему свету “богоизбранное” племя. В этом — суть жертвенности еврейства, которая воспринимается евреями, как беспричинное проявление ненависти к ним всех народов.
«Гюльчатай уже спала, её юное лицо было спокойно.
У изголовья каждой бывшей жены висела табличка с их именем.
— О Аллах, — поднялась вдруг одна из них. — Есть хочу.
И тогда, как по команде, поднялись все и обернулись к Гюльчатай.
— Наш муж забыл нас, еще не узнав. Это его дело. Но почему он не дает нам мяса? — протянув к ней руки, сердито сказала Джамиля. — Когда я была любимой женой Абдуллы, мы каждый день ели мясо! — с презрением глядя на Гюльчатай, добавила она. — И орехи… И рахат-лукум!
Гюльчатай испуганно слушала Джамилю».
В фильме слова про “мясо” и “рахат-лукум” исчезли. Почему? Потому что они слишком прямо указуют на сущность национальных “элит”, которых не интересует вопрос, откуда появляется у прикармливающего их господина “мясо и рахат-лукум”. Им важно, чтобы эти продукты были в необходимом им количестве вне зависимости от складывающихся обстоятельств.
Картина 9. Сейчас мы поглядим, какой это Сухов
Картина 10. Заведут мотор и через сорок два ка-а-к!…
Картина 11. Всё она, Гюльчатай…
Бог действительно всегда слышащий, знающий, что нельзя сказать о человеке. И потому, хотя со времени оглашения Корана Мухаммадом прошло более 1300 лет, человек не всегда способен отличить прямой путь от заблуждения. Большинство слышит только то, что хочет услышать. Это означает, что даже прямые откровения о царстве Божием на земле, идущие к человеку от Бога, попадают не в пустоту, а в уже сложившуюся к тому времени в его сознании и подсознании систему стереотипов его отношения к явлениям внутреннего и внешнего мира, сформированную традициями прошлого, культурой. То, что очевидно и понятно в одной системе стереотипов, неприемлемо в другой системе стереотипов. «Многие вещи нам непонятны не потому, что наши понятия слабы, а потому, что сии вещи не входят в круг наших понятий», — известное изречение К.Пруткова, в котором “понятия” — стереотипы, пересмотр которых дело невероятно трудное.
«Банда Абдуллы неторопливо двигалась к Педженту. Абдулла был в хорошем расположении духа.
— Мой отец перед смертью сказал: “Абдулла, я прожил жизнь бедняком…” — рассказывал он Саиду, ехавшему рядом, — “и я хочу, чтобы Аллах послал тебе дорогой халат и красивую сбрую для твоего коня”. Я долго ждал, а потом Аллах сказал мне: “Садись на коня и возьми сам что хочешь… если ты храбрый и сильный…”.
Абдулла умолк, чтобы дать высказаться собеседнику.
— Мой отец ничего не сказал перед смертью. Джавдет убил его в спину, — мрачно произнес Саид.
— Твой отец был мудрый человек, — продолжал Абдулла. Большое сильное его тело мерно покачивалось в седле. — Но кто на земле знает, что есть добро и зло? Кинжал хорош для того, у кого он есть, и плохо тому, у кого он не окажется в нужное время».
Слова, “кто на земле знает, что есть добро и зло”, — “визитная карточка” Абдуллы — символ безнравственности Библейской концепции. Это своеобразный пароль опознавания «свой-чужой» для всех национальных “элит” Библейской цивилизации существует в Ветхом Завете. Для “людей Абдуллы” этот текст как бы отсутствует (изъят из изданий Библии на всех западноевропейских языках), но он всё равно остаётся в умолчаниях. Поэтому мы приводим его по русскому изданию Библии (Числа, 14:10), из которой он не изъят, то ли по недомыслию православной иерархии, то ли благодаря стремлению противостоять католической и протестантской иерархии на уровне особой библейской “самости”. Текст восстановлен по переводу семидесяти толковников — Септуагинте:
«[только детям их, которые здесь со Мною, которые не знают, что добро, что зло, всем малолетним, ничего не смыслящим, им дам землю…] [76]».
В диалоге Саида и Абдуллы выявлена сущность концепции концентрации производительных сил общества методом “культурного сотрудничества”, на основе которого все народы превращаются в безликую толпу, после чего можно «брать у неё всё, чего хочешь». И первой (а потому и вечно юной [77]) женой в “гареме Абдуллы” стало древнее семитское племя кочевников, дошедшее неизменным до нашего времени под именем еврейства. Но у этой “жены” есть особая миссия — миссия “жертвы”: все остальные народы должны на своей шкуре ощущать гнет глобального рабства, но не должны впрямую сталкиваться с глобальным рабовладельцем, а свою ненависть (и тайную, и явную) изливать на “И.О.” глобального рабовладельца — рассеянное по всему свету “богоизбранное” племя. В этом — суть жертвенности еврейства, которая воспринимается евреями, как беспричинное проявление ненависти к ним всех народов.
«Гюльчатай уже спала, её юное лицо было спокойно.
У изголовья каждой бывшей жены висела табличка с их именем.
— О Аллах, — поднялась вдруг одна из них. — Есть хочу.
И тогда, как по команде, поднялись все и обернулись к Гюльчатай.
— Наш муж забыл нас, еще не узнав. Это его дело. Но почему он не дает нам мяса? — протянув к ней руки, сердито сказала Джамиля. — Когда я была любимой женой Абдуллы, мы каждый день ели мясо! — с презрением глядя на Гюльчатай, добавила она. — И орехи… И рахат-лукум!
Гюльчатай испуганно слушала Джамилю».
В фильме слова про “мясо” и “рахат-лукум” исчезли. Почему? Потому что они слишком прямо указуют на сущность национальных “элит”, которых не интересует вопрос, откуда появляется у прикармливающего их господина “мясо и рахат-лукум”. Им важно, чтобы эти продукты были в необходимом им количестве вне зависимости от складывающихся обстоятельств.
Картина 9. Сейчас мы поглядим, какой это Сухов
«Верещагин сидел с Петрухой в обнимку на полу и пел:
…Ваше благородие,
Госпожа удача,
Для кого ты добрая,
А кому иначе,
Девять граммов в сердце…
Постой, не зови!
Не везет мне в смерти,
Повезет в любви.
Ваше благородие,
Госпожа чужбина,
Жарко обнимала ты,
Да только не любила… [78]
Сухов подошел к дому. Прислушался к песне. Потом бросил в открытое окно камешек и присел на песок…
…Камешек упал в пиалу со спиртом, которую Верещагин собирался поднести ко рту. Некоторое время тот оторопело смотрел на камешек, лежавший на дне пиалы, затем двумя пальцами выловил его и опорожнил пиалу.
— Эй, хозяин, — позвал его снаружи Сухов. — Прикурить есть?
Услышав голос своего командира, Петруха бросился к окну, но Верещагин силой усадил его на место.
— Ты что? — спросил он.
— Это же товарищ Сухов, — заплетающимся языком сказал Петруха. Он сильно захмелел.
— Сухов, говоришь? — усмехнулся Верещагин. — Ну ладно, сейчас мы посмотрим, какой это Сухов.
Верещагин, покряхтывая, тяжело поднялся, достал из ящика динамитную шашку, подошел к иконе и поднес к огню лампады фитиль шашки, огонек побежал по шнуру. Он перекрестился и направился к окну…
Сухов продолжал сидеть на песке перед домом.
— На, прикури, — сказал ему появившийся в окне Верещагин. — Прости меня грешного, — пробормотал он и швырнул шашку Сухову.
Шашка упала рядом с Суховым. Шнур стремительно укорачивался. Сухов протянул руку, взял её, неторопливо прикурил и бросил через плечо. Не долетев до земли, шашка взорвалась, взметнув к небу тучи песка.
— Благодарствуйте, — не оглянувшись на взрыв, поблагодарил Сухов и затянулся.
— Ну, заходи, — приветливо сказал Верещагин и кинул ключи».
Эта картина вошла в фильм с небольшим изменением: после взрыва динамита на экране появляются три старца, у которых с головы словно ветром сдувает чалмы. Без ключей к иносказанию невозможно понять откуда вдруг в фильме явились старцы. “Ключи”, которые бросает “таможня” Сухову, — знак признания либеральной интеллигенцией способности большевизма пользоваться первым приоритетом обобщенных средств управления-оружия.
Напомним, что на первом приоритете — информация мировоззренческого, методологического характера, в которую прежде всего входят первичные обобщения и отождествления — основополагающие категории вселенной, а они-то у большевизма и либеральной интеллигенции — принципиально различные. Как было показано ранее, по тексту киноповести старцев было три. Четвертый, лежащий на ящике с динамитом, появился в фильме процессе киносъемок. Нет в тексте киноповести и “дымящегося” динамита, поливаемого Суховым водой из чайника. Невозможно понять эти и другие расхождения сценария фильма с сюжетом киноповести на уровне первого смыслового ряда, поскольку все они — результат импровизации коллективного бессознательного. Но это особый вид импровизации, когда “картина как бы сама себя рассказывает” [79], в результате чего происходит нечто близкое к тому, что описал А.С. Пушкин в 22 октаве предисловия к поэме “Домик в Коломне”:
Насилу-то рифмач я безрассудный
Отделался от сей октавы трудной.
Можно сказать иначе: целостность и взаимосвязанность иносказания “Белого солнца пустыни”, заданного содержанием киноповести В.Ежова и Р.Ибрагимбекова, была нарушена внесением в сюжет фильма изменений, «продиктованных» съемочной группе с уровня коллективного бессознательного или, как принято теперь говорить, с эгрегориального уровня, хотя инициатором каждого отдельно взятого эпизода, выпадающего из сценария или добавляемого в него, выступала конкретная личность.
Для описания одного и того же процесса символы могут быть самые разные, но если они отражают объективную реальность, то всегда будут указывать на одно и то же явление, понимание которого будет определяться системой взглядов на мир читателя (или зрителя). Можно назвать такую систему взглядов мировоззренческим стандартом. Любое множество мировоззренческих стандартов может быть сведено к двум, условно названным по образу восприятия мира в качестве либо “калейдоскопа”, либо “мозаики [80]”.
Какое-то представление об их противостоянии имел, видимо, Пушкин, выразив его в первой октаве предисловия к “Домику в Коломне”:
Четырехстопный ямбмне надоел:
Им пишет всякий. Мальчикам в забаву
Пора б его оставить. Я хотел
Давным давно приняться за октаву.
И в самом деле: я бы совладал
С тройным созвучием. Пущусь на славу!
Ведь рифмы запросто со мной живут;
Две придут сами, третью приведут.
Здесь “мозаичный” мировоззренческий стандарт, иносказательно представленный в качестве «тройного созвучия» материи, информации и меры в мироздании, символически противопоставлен «четырехстопному ямбу» — мировоззренческому стандарту “калейдоскопа”. Октава — символ мироздания и его бесконечности; понять мироздание, отобразить его без искажений можно только через «тройное созвучие» — символ триединства материи, информации и меры. О причинах искажений объективной картины мира, предстающей в сознании в виде образов [81], в фильме говорится также иносказательно.
Наблюдательный зритель не мог не обратить внимания на одно обстоятельство: Сухов ни разу не закурил и не выпил до встречи с Верещагиным. Почему?
Время после ухода из жизни Сталина было не просто временем «застоя»; это было время активного воздействия на народы СССР оружием пятого приоритета — оружием геноцида (алкоголь, табак и другие виды наркотиков) живущих и будущих поколений. Этот тип оружия, при бездумном содействии либеральной интеллигенции врагам Русской цивилизации, с особой жестокостью и изощренностью использовался для подготовки будущего развала страны и уничтожения генофонда нации. Поэтому ни одного фильма, ни одного спектакля (даже для детей) в шестидесятые-семидесятые годы невозможно было представить без сцен употребления табака и алкоголя. По установившейся в те времена традиции самые популярные актеры просто «не смотрелись» без сигареты и спиртного вне зависимости от сюжета сценария фильма или спектакля. Любое заседание различных государственных комитетов, комиссий, пленумов (в том числе и ЦК КПСС), защиты диссертаций, присвоение ученых званий, вручение наград невозможно было представить без «банкета», а праздники — семейные, государственные, религиозные — не мыслились без обильной выпивки. И всё это подавалось через средства массовой информации в яркой и привлекательной «упаковке», что не могло не отразиться на мировоззрении вступающих в жизнь новых поколений: юноши и девушки, подражая своим кумирам, бездумно участвовали в запланированном самоубийстве. На этом “искусстве” держался пьяный бюджет страны, формируемый за счет добровольно-принудительного [82]налогового обложения психически неустойчивых и слабых.
Так «мозг нации» (или может всё-таки говно, как в свое время правильно заметил В.Ульянов-Ленин?) пропил и прокурил Советский Союз. И этот трагический для судеб страны процесс уничтожения генофонда нации символически подан сценой пьяного куража «Таможни» с Петрухой. Либеральная интеллигенция России, неспособная к творчеству без наркотического допинга, к тому же еще была “влюблена” в марксизм.
После того, как Сухов показал, что умеет обращаться с динамитом, Верещагин бросает ему ключи от “таможни”.
Передача ключей Сухову — акт иносказательно символический. Но кроме того, что об этом уже было сказано выше, он означает и то, что либеральная интеллигенция утратила монополию на знание вообще, и на управленческое знание в особенности. Исторически это важное для судеб народов СССР событие совпало с введением в стране всеобщего обязательного среднего образования. Как на это событие отреагировала «таможня»?
«— Садись, выпьем, — пригласил Верещагин гостя к столу, когда Сухов вошел в комнату.
— Можно, — согласился Сухов и посмотрел на фотографии, висевшие на стене. На одной из них Верещагин, молодцевато закрутив усы, сидел в мундире и орденах рядом с молодой женщиной в чепчике, очевидно женой.
— Во дворе павлинов видел? — спросил Верещагин, словно перехватив взгляд Сухова.
— Видел.
— Вот на них и сменял мундир-то.
Верещагин налил в пиалы спирта. — Петруха!
— Я не пью, — сказал еле державшийся на ногах Петруха.
— Правильно, — одобрил его Верещагин. — Я вот тоже сейчас это допью, — он поставил на стол бутыль до половины наполненную самогоном, — и брошу.
Сухов аккуратно взял свою пиалу, не торопясь выпил и вытер усы.
— Больно мне твой Петруха по душе! — сказал Верещагин, опорожнив свою пиалу. — Выпьем…
— Погоди, — остановил его Сухов. — Мы к тебе по делу.
— Знаю, — сказал Верещагин. — Всё знаю.
— Пулемет дашь?
— Абдуллу ждешь?
— Жду, — сказал Сухов.
Верещагин понимающе покачал головой.
— Вот что, Сухов, — сказал он, помолчав, — была у меня таможня. Были контрабандисты. Сейчас таможни нет. Контрабандистов нет… В общем, у меня с Абдуллой мир. Мне всё едино, что белые, что красные, что Абдулла, что ты… — Тут Верещагин вздохнул и произнес. — Вот если бы я с тобой пошел, тогда другое дело.
— Ну, в чем же дело? — спокойно спросил Сухов. — Пошли.
— Пшли! — подтвердил пьяный Петруха.
Верещагин встал из-за стола. Сжал свой огромный кулак.
— Пошли, ребята! — сказал он. — Тряхну стариной.
— Здравствуйте, — сказал Сухов, глядя мимо Верещагина в сторону двери.
Там вдруг появилась женщина, та, что сидела рядом с Верещагиным на фотографии. Она удивленно смотрела на Верещагина, на нежданных гостей.
Верещагин обернулся. Увидел женщину.
— Здравствуйте, — ответила она на приветствие Сухова и вышла в другую комнату.
— Ребята, я сейчас, — сказал Верещагин упавшим голосом и пошел за ней.
Петруха дернулся с места.
— Назад! — Сухов схватил его за гимнастерку.
Женщина, это была жена Верещагина, плакала, прислонившись к дубовому комоду.
— Ты что говорил? — укоряла она сквозь слезы Верещагина. — Ты какие клятвы давал? Сдурел на старости лет!
Лицо Верещагина жалостливо скривилось.
— Настасья, — просительно сказал он.
— Мало тебе, что ты молодость мою сгубил, — продолжала Настасья, — а сейчас и вовсе вдовой оставить хочешь?!
— Настасья, — еще более просительно сказал Верещагин и, нагнувшись, поднял установленный на подоконнике ручной пулемет.
— Ой, Паша! Пашенька! Паша! Пашенька, прости, Христом Богом прошу! Прости, Паша! — бросилась к нему с рыданьями Настасья и ухватилась за приклад пулемета. — Не ходи! Не ходи с ними. Погубят ни за грош!
Сухов и Петруха продолжали сидеть на своих местах. В комнату вошел с пулеметом в руках Верещагин.
— Вот что, ребята, — сказал он, переводя дыхание. — Пулемета я вам не дам.
Сухов встал на ноги.
— Павлины, говоришь? — сказал он усмехнувшись. — Понятно… Пошли, Петруха.
Они прошли мимо Верещагина, всё еще державшего пулемет в руках, и спустились во двор…»
Эта картина, вошедшая в фильм с несущественными изменениями, играет важную роль в понимании второго смыслового ряда.
Большевизм, получив поддержку освобожденного от пут коранического ислама, готовится к информационной войне с библейской концепцией управления. Но для победы над Чёрным Абдуллой он должен владеть обобщенным оружием всех шести приоритетов. Оружие первого приоритета — методологическое — “давно сидит” открыто и практически доступно всем: оно за оградой “таможни”. Но оказывается не каждый способен взять “динамит”. И не всякий, кто его имеет, пользуется им по назначению. Так, например, когда людям Абдуллы потребовалось взорвать цистерну, Семён промчался мимо старцев с “динамитом” к “таможне”. У “таможни” имеется свой запас “динамита”, но “таможня” может только проверять им психологическую устойчивость своих оппонентов. Поджигание динамитной шашки от библейской лампадки в ключах иносказания означает, что это оружие первого (мировоззренческого) приоритета, но… Амуновского происхождения. Им “танк” (цистерну) с Суховым не взять, но с его помощью (на основе противопоставления) можно обнажить новый мировоззренческий стандарт: тройное созвучие материи, информации и меры. Отсюда и реплика, вылетевшего из таможни Семёна: “Гранаты есть, но не той системы”.
Сухов проверяет эффективность “динамита” выстрелом из пистолета, когда “динамит” — в свободном полёте. Пистолет — оружие третьего приоритета (идеологическое). Форма (идеология), соединившись с истинным, не извращенным отсебятиной “обладателей писания” [83]содержанием (мировоззрением) дает взрывной эффект.
Какое-то представление об этом эффекте, видимо, имел русский историк В.О. Ключевский, поскольку оставил своим потомкам такой афоризм: “Христос дал истину жизни, но не дал форм её, предоставив их (формы) злобе дня”. Возможно, что этот афоризм также говорит и о том, что необходимо время для того, чтобы форма (идеология) «доросла» до истинного содержания (мировоззрения), после чего человечество будет способно обрести и единое чувство меры, избавившись от так называемых «двойных стандартов».
А что хотел получить беспартийный большевизм от либеральной интеллигенции? Напомним: Сухов на повторное предложение Верещагина выпить, сказал, что пришел по делу; «Таможня» же самонадеянно говорит о своем “всезнайстве” («Всё знаю!»). Чтобы понять природу власти вообще и власти концептуальной в особенности, большевизму необходимо понимание законов развития глобального исторического процесса. Другими словами, пулемет для Сухова — символ обобщенного оружия второго приоритета, т.е. представление о глобальном историческом процессе и методах управления в нём. Но у “таможни” мировоззрение библейское и для него мера понимания глобального исторического процесса дозируется церковной иерархией, что и показано символически сценой истерики Настасьи: “Ты какие клятвы давал?”. Фраза “Таможни”: «Пулемёта я вам не дам!» — иносказательное признание того, что оружие второго приоритета находится под контролем иерархии церквей имени Христа. И это действительно так, поскольку второй приоритет обобщенных средств управления — хронологический — надгосударственный уровень управления, поэтому летоисчисление в странах с доминированием христианских конфессий вот уже две тысячи лет определяется Ватиканом. И в этом контексте становится понятной иносказательная сторона заявления Верещагина: «У меня с Абдуллой мир».
Всё это в совокупности означает одно: видение, понимание и описание глобального исторического процесса большевизму придётся вырабатывать самостоятельно. В результате зритель в фильме видит, что пулемёт Сухов добывает… в музее.
«За воротами, в тени дувала, их ждал гарем.
— А вас кто сюда звал?! — прикрикнул Сухов на женщин, вскочивших при его появлении на ноги. — Марш в общежитие.
Женщины заторопились в сторону музея.
— С ними мы баркас на воду не спустим, — сказал Сухов Петрухе, — надо что-нибудь другое придумать…»
Последняя реплика в фильме отсутствует, хотя правильно понятая на уровне иносказания она способна пролить свет на многие события происходящие в конце ХХ века в мире и в России.
К середине ХХ века народы СССР уже стояли “у стен таможни”, дозирующей жизненно важные знания для большинства. Сегодня, когда «женщины Востока» вышли из Педжента, обществу предстоит самостоятельно осваивать информацию первого, второго и третьего приоритетов обобщённых средств управления, не ожидая в этом деле помощи от либеральной интеллигенции, которой еще предстоит “отрезвление” от материалистического атеизма марксизма и идеалистического атеизма Библии.
…Ваше благородие,
Госпожа удача,
Для кого ты добрая,
А кому иначе,
Девять граммов в сердце…
Постой, не зови!
Не везет мне в смерти,
Повезет в любви.
Ваше благородие,
Госпожа чужбина,
Жарко обнимала ты,
Да только не любила… [78]
Сухов подошел к дому. Прислушался к песне. Потом бросил в открытое окно камешек и присел на песок…
…Камешек упал в пиалу со спиртом, которую Верещагин собирался поднести ко рту. Некоторое время тот оторопело смотрел на камешек, лежавший на дне пиалы, затем двумя пальцами выловил его и опорожнил пиалу.
— Эй, хозяин, — позвал его снаружи Сухов. — Прикурить есть?
Услышав голос своего командира, Петруха бросился к окну, но Верещагин силой усадил его на место.
— Ты что? — спросил он.
— Это же товарищ Сухов, — заплетающимся языком сказал Петруха. Он сильно захмелел.
— Сухов, говоришь? — усмехнулся Верещагин. — Ну ладно, сейчас мы посмотрим, какой это Сухов.
Верещагин, покряхтывая, тяжело поднялся, достал из ящика динамитную шашку, подошел к иконе и поднес к огню лампады фитиль шашки, огонек побежал по шнуру. Он перекрестился и направился к окну…
Сухов продолжал сидеть на песке перед домом.
— На, прикури, — сказал ему появившийся в окне Верещагин. — Прости меня грешного, — пробормотал он и швырнул шашку Сухову.
Шашка упала рядом с Суховым. Шнур стремительно укорачивался. Сухов протянул руку, взял её, неторопливо прикурил и бросил через плечо. Не долетев до земли, шашка взорвалась, взметнув к небу тучи песка.
— Благодарствуйте, — не оглянувшись на взрыв, поблагодарил Сухов и затянулся.
— Ну, заходи, — приветливо сказал Верещагин и кинул ключи».
Эта картина вошла в фильм с небольшим изменением: после взрыва динамита на экране появляются три старца, у которых с головы словно ветром сдувает чалмы. Без ключей к иносказанию невозможно понять откуда вдруг в фильме явились старцы. “Ключи”, которые бросает “таможня” Сухову, — знак признания либеральной интеллигенцией способности большевизма пользоваться первым приоритетом обобщенных средств управления-оружия.
Напомним, что на первом приоритете — информация мировоззренческого, методологического характера, в которую прежде всего входят первичные обобщения и отождествления — основополагающие категории вселенной, а они-то у большевизма и либеральной интеллигенции — принципиально различные. Как было показано ранее, по тексту киноповести старцев было три. Четвертый, лежащий на ящике с динамитом, появился в фильме процессе киносъемок. Нет в тексте киноповести и “дымящегося” динамита, поливаемого Суховым водой из чайника. Невозможно понять эти и другие расхождения сценария фильма с сюжетом киноповести на уровне первого смыслового ряда, поскольку все они — результат импровизации коллективного бессознательного. Но это особый вид импровизации, когда “картина как бы сама себя рассказывает” [79], в результате чего происходит нечто близкое к тому, что описал А.С. Пушкин в 22 октаве предисловия к поэме “Домик в Коломне”:
Насилу-то рифмач я безрассудный
Отделался от сей октавы трудной.
Можно сказать иначе: целостность и взаимосвязанность иносказания “Белого солнца пустыни”, заданного содержанием киноповести В.Ежова и Р.Ибрагимбекова, была нарушена внесением в сюжет фильма изменений, «продиктованных» съемочной группе с уровня коллективного бессознательного или, как принято теперь говорить, с эгрегориального уровня, хотя инициатором каждого отдельно взятого эпизода, выпадающего из сценария или добавляемого в него, выступала конкретная личность.
Для описания одного и того же процесса символы могут быть самые разные, но если они отражают объективную реальность, то всегда будут указывать на одно и то же явление, понимание которого будет определяться системой взглядов на мир читателя (или зрителя). Можно назвать такую систему взглядов мировоззренческим стандартом. Любое множество мировоззренческих стандартов может быть сведено к двум, условно названным по образу восприятия мира в качестве либо “калейдоскопа”, либо “мозаики [80]”.
Какое-то представление об их противостоянии имел, видимо, Пушкин, выразив его в первой октаве предисловия к “Домику в Коломне”:
Четырехстопный ямбмне надоел:
Им пишет всякий. Мальчикам в забаву
Пора б его оставить. Я хотел
Давным давно приняться за октаву.
И в самом деле: я бы совладал
С тройным созвучием. Пущусь на славу!
Ведь рифмы запросто со мной живут;
Две придут сами, третью приведут.
Здесь “мозаичный” мировоззренческий стандарт, иносказательно представленный в качестве «тройного созвучия» материи, информации и меры в мироздании, символически противопоставлен «четырехстопному ямбу» — мировоззренческому стандарту “калейдоскопа”. Октава — символ мироздания и его бесконечности; понять мироздание, отобразить его без искажений можно только через «тройное созвучие» — символ триединства материи, информации и меры. О причинах искажений объективной картины мира, предстающей в сознании в виде образов [81], в фильме говорится также иносказательно.
Наблюдательный зритель не мог не обратить внимания на одно обстоятельство: Сухов ни разу не закурил и не выпил до встречи с Верещагиным. Почему?
Время после ухода из жизни Сталина было не просто временем «застоя»; это было время активного воздействия на народы СССР оружием пятого приоритета — оружием геноцида (алкоголь, табак и другие виды наркотиков) живущих и будущих поколений. Этот тип оружия, при бездумном содействии либеральной интеллигенции врагам Русской цивилизации, с особой жестокостью и изощренностью использовался для подготовки будущего развала страны и уничтожения генофонда нации. Поэтому ни одного фильма, ни одного спектакля (даже для детей) в шестидесятые-семидесятые годы невозможно было представить без сцен употребления табака и алкоголя. По установившейся в те времена традиции самые популярные актеры просто «не смотрелись» без сигареты и спиртного вне зависимости от сюжета сценария фильма или спектакля. Любое заседание различных государственных комитетов, комиссий, пленумов (в том числе и ЦК КПСС), защиты диссертаций, присвоение ученых званий, вручение наград невозможно было представить без «банкета», а праздники — семейные, государственные, религиозные — не мыслились без обильной выпивки. И всё это подавалось через средства массовой информации в яркой и привлекательной «упаковке», что не могло не отразиться на мировоззрении вступающих в жизнь новых поколений: юноши и девушки, подражая своим кумирам, бездумно участвовали в запланированном самоубийстве. На этом “искусстве” держался пьяный бюджет страны, формируемый за счет добровольно-принудительного [82]налогового обложения психически неустойчивых и слабых.
Так «мозг нации» (или может всё-таки говно, как в свое время правильно заметил В.Ульянов-Ленин?) пропил и прокурил Советский Союз. И этот трагический для судеб страны процесс уничтожения генофонда нации символически подан сценой пьяного куража «Таможни» с Петрухой. Либеральная интеллигенция России, неспособная к творчеству без наркотического допинга, к тому же еще была “влюблена” в марксизм.
После того, как Сухов показал, что умеет обращаться с динамитом, Верещагин бросает ему ключи от “таможни”.
Передача ключей Сухову — акт иносказательно символический. Но кроме того, что об этом уже было сказано выше, он означает и то, что либеральная интеллигенция утратила монополию на знание вообще, и на управленческое знание в особенности. Исторически это важное для судеб народов СССР событие совпало с введением в стране всеобщего обязательного среднего образования. Как на это событие отреагировала «таможня»?
«— Садись, выпьем, — пригласил Верещагин гостя к столу, когда Сухов вошел в комнату.
— Можно, — согласился Сухов и посмотрел на фотографии, висевшие на стене. На одной из них Верещагин, молодцевато закрутив усы, сидел в мундире и орденах рядом с молодой женщиной в чепчике, очевидно женой.
— Во дворе павлинов видел? — спросил Верещагин, словно перехватив взгляд Сухова.
— Видел.
— Вот на них и сменял мундир-то.
Верещагин налил в пиалы спирта. — Петруха!
— Я не пью, — сказал еле державшийся на ногах Петруха.
— Правильно, — одобрил его Верещагин. — Я вот тоже сейчас это допью, — он поставил на стол бутыль до половины наполненную самогоном, — и брошу.
Сухов аккуратно взял свою пиалу, не торопясь выпил и вытер усы.
— Больно мне твой Петруха по душе! — сказал Верещагин, опорожнив свою пиалу. — Выпьем…
— Погоди, — остановил его Сухов. — Мы к тебе по делу.
— Знаю, — сказал Верещагин. — Всё знаю.
— Пулемет дашь?
— Абдуллу ждешь?
— Жду, — сказал Сухов.
Верещагин понимающе покачал головой.
— Вот что, Сухов, — сказал он, помолчав, — была у меня таможня. Были контрабандисты. Сейчас таможни нет. Контрабандистов нет… В общем, у меня с Абдуллой мир. Мне всё едино, что белые, что красные, что Абдулла, что ты… — Тут Верещагин вздохнул и произнес. — Вот если бы я с тобой пошел, тогда другое дело.
— Ну, в чем же дело? — спокойно спросил Сухов. — Пошли.
— Пшли! — подтвердил пьяный Петруха.
Верещагин встал из-за стола. Сжал свой огромный кулак.
— Пошли, ребята! — сказал он. — Тряхну стариной.
— Здравствуйте, — сказал Сухов, глядя мимо Верещагина в сторону двери.
Там вдруг появилась женщина, та, что сидела рядом с Верещагиным на фотографии. Она удивленно смотрела на Верещагина, на нежданных гостей.
Верещагин обернулся. Увидел женщину.
— Здравствуйте, — ответила она на приветствие Сухова и вышла в другую комнату.
— Ребята, я сейчас, — сказал Верещагин упавшим голосом и пошел за ней.
Петруха дернулся с места.
— Назад! — Сухов схватил его за гимнастерку.
Женщина, это была жена Верещагина, плакала, прислонившись к дубовому комоду.
— Ты что говорил? — укоряла она сквозь слезы Верещагина. — Ты какие клятвы давал? Сдурел на старости лет!
Лицо Верещагина жалостливо скривилось.
— Настасья, — просительно сказал он.
— Мало тебе, что ты молодость мою сгубил, — продолжала Настасья, — а сейчас и вовсе вдовой оставить хочешь?!
— Настасья, — еще более просительно сказал Верещагин и, нагнувшись, поднял установленный на подоконнике ручной пулемет.
— Ой, Паша! Пашенька! Паша! Пашенька, прости, Христом Богом прошу! Прости, Паша! — бросилась к нему с рыданьями Настасья и ухватилась за приклад пулемета. — Не ходи! Не ходи с ними. Погубят ни за грош!
Сухов и Петруха продолжали сидеть на своих местах. В комнату вошел с пулеметом в руках Верещагин.
— Вот что, ребята, — сказал он, переводя дыхание. — Пулемета я вам не дам.
Сухов встал на ноги.
— Павлины, говоришь? — сказал он усмехнувшись. — Понятно… Пошли, Петруха.
Они прошли мимо Верещагина, всё еще державшего пулемет в руках, и спустились во двор…»
Эта картина, вошедшая в фильм с несущественными изменениями, играет важную роль в понимании второго смыслового ряда.
Большевизм, получив поддержку освобожденного от пут коранического ислама, готовится к информационной войне с библейской концепцией управления. Но для победы над Чёрным Абдуллой он должен владеть обобщенным оружием всех шести приоритетов. Оружие первого приоритета — методологическое — “давно сидит” открыто и практически доступно всем: оно за оградой “таможни”. Но оказывается не каждый способен взять “динамит”. И не всякий, кто его имеет, пользуется им по назначению. Так, например, когда людям Абдуллы потребовалось взорвать цистерну, Семён промчался мимо старцев с “динамитом” к “таможне”. У “таможни” имеется свой запас “динамита”, но “таможня” может только проверять им психологическую устойчивость своих оппонентов. Поджигание динамитной шашки от библейской лампадки в ключах иносказания означает, что это оружие первого (мировоззренческого) приоритета, но… Амуновского происхождения. Им “танк” (цистерну) с Суховым не взять, но с его помощью (на основе противопоставления) можно обнажить новый мировоззренческий стандарт: тройное созвучие материи, информации и меры. Отсюда и реплика, вылетевшего из таможни Семёна: “Гранаты есть, но не той системы”.
Сухов проверяет эффективность “динамита” выстрелом из пистолета, когда “динамит” — в свободном полёте. Пистолет — оружие третьего приоритета (идеологическое). Форма (идеология), соединившись с истинным, не извращенным отсебятиной “обладателей писания” [83]содержанием (мировоззрением) дает взрывной эффект.
Какое-то представление об этом эффекте, видимо, имел русский историк В.О. Ключевский, поскольку оставил своим потомкам такой афоризм: “Христос дал истину жизни, но не дал форм её, предоставив их (формы) злобе дня”. Возможно, что этот афоризм также говорит и о том, что необходимо время для того, чтобы форма (идеология) «доросла» до истинного содержания (мировоззрения), после чего человечество будет способно обрести и единое чувство меры, избавившись от так называемых «двойных стандартов».
А что хотел получить беспартийный большевизм от либеральной интеллигенции? Напомним: Сухов на повторное предложение Верещагина выпить, сказал, что пришел по делу; «Таможня» же самонадеянно говорит о своем “всезнайстве” («Всё знаю!»). Чтобы понять природу власти вообще и власти концептуальной в особенности, большевизму необходимо понимание законов развития глобального исторического процесса. Другими словами, пулемет для Сухова — символ обобщенного оружия второго приоритета, т.е. представление о глобальном историческом процессе и методах управления в нём. Но у “таможни” мировоззрение библейское и для него мера понимания глобального исторического процесса дозируется церковной иерархией, что и показано символически сценой истерики Настасьи: “Ты какие клятвы давал?”. Фраза “Таможни”: «Пулемёта я вам не дам!» — иносказательное признание того, что оружие второго приоритета находится под контролем иерархии церквей имени Христа. И это действительно так, поскольку второй приоритет обобщенных средств управления — хронологический — надгосударственный уровень управления, поэтому летоисчисление в странах с доминированием христианских конфессий вот уже две тысячи лет определяется Ватиканом. И в этом контексте становится понятной иносказательная сторона заявления Верещагина: «У меня с Абдуллой мир».
Всё это в совокупности означает одно: видение, понимание и описание глобального исторического процесса большевизму придётся вырабатывать самостоятельно. В результате зритель в фильме видит, что пулемёт Сухов добывает… в музее.
«За воротами, в тени дувала, их ждал гарем.
— А вас кто сюда звал?! — прикрикнул Сухов на женщин, вскочивших при его появлении на ноги. — Марш в общежитие.
Женщины заторопились в сторону музея.
— С ними мы баркас на воду не спустим, — сказал Сухов Петрухе, — надо что-нибудь другое придумать…»
Последняя реплика в фильме отсутствует, хотя правильно понятая на уровне иносказания она способна пролить свет на многие события происходящие в конце ХХ века в мире и в России.
К середине ХХ века народы СССР уже стояли “у стен таможни”, дозирующей жизненно важные знания для большинства. Сегодня, когда «женщины Востока» вышли из Педжента, обществу предстоит самостоятельно осваивать информацию первого, второго и третьего приоритетов обобщённых средств управления, не ожидая в этом деле помощи от либеральной интеллигенции, которой еще предстоит “отрезвление” от материалистического атеизма марксизма и идеалистического атеизма Библии.
Картина 10. Заведут мотор и через сорок два ка-а-к!…
«Сухов и Петруха подтащили к баркасу ящик с динамитом, конфискованный у педжентских стариков.
Спустившись в трюм, Сухов прошел к мотору. Достав кусок бикфордова шнура, присоединил его к одному из цилиндров под свечу.
— Считай, — сказал он Петрухе и запустил мотор. Шнур загорелся. Петруха начал считать:
— Один, два, три, четыре… — Он досчитал до сорока двух, пока шнур весь сгорел. Отрезав новый кусок шнура, Сухов проделал эту операцию еще раз. Шнур загорелся снова. Убедившись таким образом в надежности своего замысла, Сухов вытащил из ящика несколько шашек, затем один конец бикфордова шнура присоединил к свече двигателя, другой — к ящику с динамитом.
— Спрячь получше ящик и шнур, чтоб не видно было, — приказал Сухов Петрухе, — и прибери здесь всё.
— Теперь пускай плывут себе! — потер руки Петруха. — За кордон собрались. Заведут мотор и через сорок два ка…ак!
— Это точно, — подтвердил Сухов и полез по трапу на палубу».
Абдулла с бандитами пытается уйти с награбленным “товаром” на баркасе по воде. Поскольку в эпическом названии Концепции Общественной Безопасности тоже есть слово «вода» [84], то «баркас» в контексте иносказания фильма — символ толпо-“элитарной” цивилизации. Но, как было показано в начале Картины 7 , прежде чем заложить «динамит» под управленческие принципы толпо-“элитарной” цивилизации, сталинизм пытался использовать её потенциал в деле улучшения жизни народов СССР, то есть пытался «спустить баркас на воду».
Напомним еще раз, что с уходом из этого мира в 1953 году Сталин не ушел в прошлое, а растворился в будущем. Появление в 1995 году работы Внутреннего Предиктора СССР “Краткий курс…”, раскрывающей существо экономической проблематики, аббревиатура Концепции Общественной Безопасности — КОБа, опущенная в фильме фраза киноповести “До воды оставалось метров двадцать…” и слова Петрухи: “Заведут мотор и через сорок два ка…ак!” — всё это в мировоззрении “калейдоскопа” (мир — набор случайных фактов, не связанных причинно-следственной обусловленностью) — случайные числовые совпадения; но в “мозаичном” мировоззрении (мир един и целостен, и всё в нём причинно-следственно обусловлено) те же самые слова — проявление (в русле второго смыслового ряда) меры, т.е. численной определённости развития социальных процессов.
Чтобы понять существо затронутого здесь вопроса, необходимо знать, что раскрытие любого иносказания данного в художественных образах просто невозможно до тех пор, пока в обществе не появится терминологический аппарат, на основе которого неосознаваемые, то есть внелексические образы можно было бы перевести в осмысленную лексику на уровне сознания. И в этом смысле словосочетание «расшифровка иносказания» не совсем точно отражает суть процесса, о котором говорится в данной работе. Если в обществе нет однозначно понимаемого терминологического аппарата, то рассказать о том, что возможно было бы описать с помощью этого терминологического аппарата, невозможно: нет слов, символов, а подчас и образов тех явлений, о которых автор хочет поведать миру. Отсутствие терминологического аппарата при развитой системе многозначных иносказаний, однозначно понимаемых только при освоении ключей-символов, при развитой системе неформальной передачи практических навыков — одно из средств охраны ото всехтех “тайных” знаний, которые в своем коллективном сознательном и бессознательном несли касты высших управителей — управленцев в древнем мире.
Как только в обществе появляется терминология, способствующая однозначному пониманию всякого нового знания, сохранение монополии на знание на основе “посвящений” становится невозможным, поскольку даже не способные понять новое знание попугаи и зомби-магнитофоны будут распространять его в обществе, пересказывая где-то как-то услышанные ими слова-термины. И даже если сами они не понимают смысла слов, то их услышат те, кто способен понять их, кто на их основе может построить образы новых явлений и таким образом освоить новое знание. И это неизбежно приведет к качественным изменениям бытия всего общества.
Спустившись в трюм, Сухов прошел к мотору. Достав кусок бикфордова шнура, присоединил его к одному из цилиндров под свечу.
— Считай, — сказал он Петрухе и запустил мотор. Шнур загорелся. Петруха начал считать:
— Один, два, три, четыре… — Он досчитал до сорока двух, пока шнур весь сгорел. Отрезав новый кусок шнура, Сухов проделал эту операцию еще раз. Шнур загорелся снова. Убедившись таким образом в надежности своего замысла, Сухов вытащил из ящика несколько шашек, затем один конец бикфордова шнура присоединил к свече двигателя, другой — к ящику с динамитом.
— Спрячь получше ящик и шнур, чтоб не видно было, — приказал Сухов Петрухе, — и прибери здесь всё.
— Теперь пускай плывут себе! — потер руки Петруха. — За кордон собрались. Заведут мотор и через сорок два ка…ак!
— Это точно, — подтвердил Сухов и полез по трапу на палубу».
Абдулла с бандитами пытается уйти с награбленным “товаром” на баркасе по воде. Поскольку в эпическом названии Концепции Общественной Безопасности тоже есть слово «вода» [84], то «баркас» в контексте иносказания фильма — символ толпо-“элитарной” цивилизации. Но, как было показано в начале Картины 7 , прежде чем заложить «динамит» под управленческие принципы толпо-“элитарной” цивилизации, сталинизм пытался использовать её потенциал в деле улучшения жизни народов СССР, то есть пытался «спустить баркас на воду».
Напомним еще раз, что с уходом из этого мира в 1953 году Сталин не ушел в прошлое, а растворился в будущем. Появление в 1995 году работы Внутреннего Предиктора СССР “Краткий курс…”, раскрывающей существо экономической проблематики, аббревиатура Концепции Общественной Безопасности — КОБа, опущенная в фильме фраза киноповести “До воды оставалось метров двадцать…” и слова Петрухи: “Заведут мотор и через сорок два ка…ак!” — всё это в мировоззрении “калейдоскопа” (мир — набор случайных фактов, не связанных причинно-следственной обусловленностью) — случайные числовые совпадения; но в “мозаичном” мировоззрении (мир един и целостен, и всё в нём причинно-следственно обусловлено) те же самые слова — проявление (в русле второго смыслового ряда) меры, т.е. численной определённости развития социальных процессов.
Чтобы понять существо затронутого здесь вопроса, необходимо знать, что раскрытие любого иносказания данного в художественных образах просто невозможно до тех пор, пока в обществе не появится терминологический аппарат, на основе которого неосознаваемые, то есть внелексические образы можно было бы перевести в осмысленную лексику на уровне сознания. И в этом смысле словосочетание «расшифровка иносказания» не совсем точно отражает суть процесса, о котором говорится в данной работе. Если в обществе нет однозначно понимаемого терминологического аппарата, то рассказать о том, что возможно было бы описать с помощью этого терминологического аппарата, невозможно: нет слов, символов, а подчас и образов тех явлений, о которых автор хочет поведать миру. Отсутствие терминологического аппарата при развитой системе многозначных иносказаний, однозначно понимаемых только при освоении ключей-символов, при развитой системе неформальной передачи практических навыков — одно из средств охраны ото всехтех “тайных” знаний, которые в своем коллективном сознательном и бессознательном несли касты высших управителей — управленцев в древнем мире.
Как только в обществе появляется терминология, способствующая однозначному пониманию всякого нового знания, сохранение монополии на знание на основе “посвящений” становится невозможным, поскольку даже не способные понять новое знание попугаи и зомби-магнитофоны будут распространять его в обществе, пересказывая где-то как-то услышанные ими слова-термины. И даже если сами они не понимают смысла слов, то их услышат те, кто способен понять их, кто на их основе может построить образы новых явлений и таким образом освоить новое знание. И это неизбежно приведет к качественным изменениям бытия всего общества.
Картина 11. Всё она, Гюльчатай…
В Педженте ночь. Слышны голоса женщин, расположившихся на отдых: «О, Аллах
[85], где же он, муж этот. Всё она, Гюльчатай… Наш муж забыл нас, ещё нас не узнав. И как его понять: ведь мы не так уж плохи. А