Страница:
— И как он? — озабоченно спросила Гвендолен.
Грегори молчал с минуту, прежде чем ответить.
— Лучше, чем когда-нибудь, мама. Так же хорошо он чувствовал себя только в разгар битвы. Магнус не один сейчас. Она помогает ему справиться со смятением в душе.
— Она? — живо отреагировала Корделия, в ее голосе слышались радость и ревность одновременно. — И кто же она?
Последовал новый обмен мыслями, затем Грегори продолжил:
— Это — девушка по имени Алия, крестьянка. Ей выпали такие же испытания, как и нашему брату.
— В самом деле? — заинтересовалась Гвен.
— Да, и Магнус сейчас пытается исцелить ее.
— Магнус лечит женское сердце? — нахмурилась Корделия. — Да что он понимает в этом?
— Только то, что ему подсказывает компьютер Херкимер. И, кажется, это немало.
— А она не хочет подумать об исцелении Магнуса? — требовательно спросила Корделия.
— Трудно сказать. Ты же знаешь, Магнус позволит себе заглянуть в ее мысли только в случае крайней опасности, — ответил Грегори. — Но он считает, что девушка может быть очень сильным эспером, хоть и необученным.
— Это обнадеживает, — отреагировала Гвен. — Вполне возможно, Магнус проявит милосердие к нашей подопечной, этой несчастной, чей характер был испорчен в детстве. Грегори, расскажи ему, какой выбор стоит перед нами. Только не сообщай о своих чувствах к Финистер.
— Попробую, — ответил Грегори, — хотя Магнус очень опытен в телепатии и, несомненно, может обо всем догадаться по каким-то оттенкам моих мыслей.
Юноша умолк.
— Его семья ждала, пока он пересказывал всю историю старшему брату, находившемуся за сотни световых лет от него. Гвен дивилась силе мысли, способной покрывать разрыв, неподвластный ничему материальному. Здесь неминуемо возникала проблема сбоя во времени из-за сверхсветовых скоростей, и Гвен задумалась, а что за время, который год там, где сейчас путешествует Магнус? Интересно, сколько ему сейчас там лет? Мог ли он, в силу особого волшебства гиперпространства, остаться все тем же Магнусом, который когда-то улетал с Грамария, в то время как они здесь взрослеют и старятся?
Затем раздался голос Грегори.
— Магнус ужаснулся при мысли о том, что из-за него Финистер могут казнить. Но в то же время он считает: известная доля страданий ей не повредит, а научит быть милосерднее с другими людьми.
Гвен вздохнула с облегчением, а Корделия от радости захлопала в ладоши.
— Узнаю благородное сердце Магнуса! — но затем ее лицо омрачилось. — Однако неприятно слышать, что он хочет ее страданий.
— А я не сомневаюсь, что Финистер уже пришлось познать боль, — задумчиво проговорила Гвен. — Но, увы, это не склонило ее к милосердию. В ходе нашего лечения ей снова придется пройти этим путем страдания, и, надеюсь, теперь она выйдет победителем.
Она обернулась к Грегори.
— А Магнус в курсе, что Финистер убийца, и это — доказанный факт?
— Нет, мы говорили только о его собственных обидах, — его голос был все еще отстраненным. — Так что, попросить его быть судьей и всех прочих ее преступлений?
Гвен ответила не сразу, она тщательно выбирала слова:
— Он должен высказаться за или против. Может, новая информация изменит его мнение? В конце концов, я вовсе не уверена в успехе моего лечения — ведь мозг вещь очень сложная. Возможно, она так и останется убийцей.
— Нет, этого не может быть! — запротестовала Корделия, но, взглянув в лицо матери, умолкла.
Грегори тоже промолчал. Затем он принялся перечислять брату все преступления Финистер, и лицо его при этом морщилось, как от физической боли. Через какое-то время пришел ответ Магнуса.
— Убийство принято карать смертью — это освященный в веках обычай, — транслировал Грегори. — Но убийца может быть прощен, если он искренне раскаялся и выразил готовность возместить ущерб близким жертвы, а также всему обществу.
— Ну уж, на это она потратит большую часть оставшейся жизни, если не всю, — заметил Джеффри.
— Жизнь, посвященная людям, будет вознаграждена, сын мой, — наставительно сказала Гвен — она хорошо знала, о чем говорила.
Магнус упомянул орден нищенствующих монашек, — вздохнул Грегори. — Он говорит, если такового еще нет, то Финистер сможет его основать. Возможно, это будет наполовину мирской орден.
— Я не могу представить себе, чтобы эта женщина даже после исцеления выбрала подобную жизнь, — возразил Джеффри. — К тому же, существуют еще некоторые обстоятельства. Не забудь рассказать Магнусу о том, как она пыталась отбить Алена у Корделии, а ее саму убить. А также об ее попытке разлучить нас с Ртутью.
Он нахмурился.
— Брат ведь знает о наших помолвках? — подозрительно спросил он.
— Да, — ответил Грегори — было похоже, что ветер прошелестел откуда-то из невообразимого далека. — Он знает также, что некая ведьма пыталась помешать этому. Но я еще раз напомню.
И снова над поляной повисло молчание. Затем Грегори вдруг содрогнулся.
— Все это истории с его родней разгневали Магнуса гораздо больше, чем собственные обиды. Теперь он и в самом деле голосует за смерть.
— Передай ему нашу горячую благодарность, — нежно улыбнулась Корделия, — но, поскольку в данном случае угрожали мне и Джеффри, то и решать нам: простить ее или нет. Не так ли, Джеффри?
— Полагаю, так, — нехотя согласился тот. Затем решился:
— Я — за милосердие, при условии, что мама сможет вылечить эту гарпию.
— Хорошо сказано, — просияла улыбкой Корделия, ласково коснувшись руки брата. — И знаешь, что я скажу? Думаю, Ртуть была бы очень расстроена, если б ты решил по-другому.
— Кстати, не грех бы спросить ее мнение, — обернулся Джеффри, — да и Алена тоже.
Корделия вздрогнула при этих словах.
— Ален — наследный принц, — напомнила она. — Он будет настаивать на строгом соблюдении законности.
— А я поговорю с Ртутью и узнаю ее мнение, — решил Джеффри.
— И все же, как это похоже на Магнуса: прощать собственные обиды и буквально выходить из себя, если что-то грозит его близким, — умилилась Корделия.
Тут они заметили, что Грегори покачнулся.
— Надо заканчивать, — сказала Гвен. — Вы видите, ваш брат совсем без сил. Ну-ка, присоединяйтесь ко мне, мы вместе пошлем наш мысленный привет Магнусу.
Она протянула руки Корделии и Джеффри, тот прикоснулся к Грегори, и мысли их слились. Они настроились на телепатический луч Грегори и послали свою любовь такому далекому брату. В ответ они почувствовали взрыв тоски, ностальгии и смирения — это было прощание Магнуса. Затем все исчезло, и Грегори обмяк на руках у Джеффри.
— Если он так тоскует, почему не возвращается домой? — спросила Корделия.
— Я думаю, он хочет вернуться полностью исцелившимся, — ответила ей мать. — И полностью повзрослевшим, в своем собственном понимании.
— Но ему около тридцати, — нахмурилась Корделия. — Куда уж еще взрослеть?
Гвен только пожала плечами — ей нечего было ответить.
— Благодарю тебя, брат, — поднялся Грегори. — Я уже пришел в себя.
— Не то чтобы очень, — окинула его скептическим взглядом Корделия.
— В достаточной мере, — уверил ее Грегори. Он повернулся к матери.
— Я думаю, папа не будет возражать, если даже Магнус проголосовал за милосердие.
Корделия выглядела куда менее уверенной, однако Гвен твердо заявила:
— Я сама объяснюсь с вашим отцом. Поверьте, он кое-что знает об исправлении человека и верит в него.
Возможно, более, чем кто-нибудь из нас.
Все трое ее детей выглядели озадаченными, но Гвен не сочла нужным пояснить, что имела в виду. Вместо этого она взяла их за руки и улыбнулась.
— А сейчас понадобятся все ваши пси-силы, ведь нам предстоит нелегкая и мучительная работа.
Гэллоуглассы переплели руки и окружили спящую женщину. Гвен начала нараспев декламировать, прокладывая путь в самые глубины сознания Финистер.
По дороге в Бостон,
По пути в Лимож
Осторожней, крошка,
Не то упадешь.
Маленькая Финистер издал вопль испуга и восторга, ухнув меж колен, на которых сейчас только сидела. Но руки Папы крепко держали ее, и вот девочка снова взмыла под потолок и благополучно приземлилась на колени. Она засмеялась от удовольствия.
— Еще! Еще! — заканючила она.
— Папа, не стоит так возбуждать малышку, когда другие, вроде Мод и Саки, накрывают на стол, — выговорила ему Мама.
— Да, это я не прав, — посмеиваясь, согласился Папа и снял трехлетнюю Финистер с колен.
Та надула губы и потребовала:
— Хочу еще!
— Завтра, малыш, — пообещал Папа. — А теперь давай-ка, забирайся на свой высокий стульчик.
Он легким шлепком отправил девочку туда, где собрались все остальные.
Стол был достаточно длинным, чтобы вокруг могли разместиться двадцать детей и двое взрослых, но в гостиной старого фермерского дома места хватало. Когда-то это была единственная комната, но Папа со старшими мальчиками потрудились на славу: пристроили два крыла. В одном располагались спальни для мальчиков и девочек с комнатой для Папы и Мамы посередине.
Другое полностью занимали кладовые и кухня с судомойней. Как обычно, кухня была просторная, ведь в крестьянском доме это не просто помещение для приготовления пищи, это место, где проходит большая часть жизни семьи, особенно семьи из двадцати двух человек.
Все уселись за обеденный стол. Мама с Папой, улыбаясь, ждали, когда дети угомонятся. В воцарившейся, наконец, тишине послышался голос Папы:
— Прежде чем приступить к еде, давайте помолчим и вспомним обо всех людях, порабощенных королем и королевой. А также подумаем, что мы можем сделать для их освобождения.
С минуту все молчали. Дети, за исключением самого маленького мальчика, помладше Финистер, глядели в свои тарелки и размышляли. Вообще-то, была еще одна малышка, совсем крошечная — нескольких месяцев отроду, но она спала в колыбели рядом с Дори.
Затем Папа взял нож и принялся разделывать первого кролика. Это послужило сигналом к началу трапезы. Все оживились, стали передавать по кругу миски и блюда. За столом пользовались ложками и вилками, причем старшие помогали тем, кто был еще слишком мал, добродушно посмеиваясь над теми, кто забывал о столовых приборах. Мама сияла, глядя на свою большую приемную семью.
— Умница, Анжела. Ты ешь очень опрятно, как большая девочка… — приговаривала она. — Дерек, не спеши! Не бери так много, этой гороховой каши хватит еще на шестерых… Кори, милая, помоги малышке Вере с молочником — он очень тяжелый…
Молочник, вихлявший в нетвердых детских ручках, вдруг выпрямился. С нежной уверенностью четырнадцатилетняя Кори улыбнулась своей восьмилетней сестренке.
— Так, следи: я буду перемещать эту тяжесть с помощью сознания, а ты наклоняй, только не так сильно.
Вера свирепо уставилась на кувшин с молоком. Он медленно наклонился, молоко плеснулось в кружку, затем молочник снова выровнялся.
— Молодец, очень аккуратно, — похвалила Кори.
Вера просияла благодарной улыбкой, затем насупилась, вперив взгляд в кувшин. Тот медленно проплыл влево, и послышался голос Эсси.
— Спасибо, Вера. Я взяла.
— Не за что, — гордо выпрямилась девочка.
Она уже была занята своей кружкой, которая парила над столом, приближаясь к ее губам.
В это время на другом, мальчиковом, конце стола возник переполох. Репа, до того лежавшая на блюде, вдруг взмыла в воздух и поплыла к одной из самых маленьких девочек. Старшие дети сердито загалдели, кто-то прервал полет преступного овоща.
— Сейчас же положи репу назад, Джейбелла, — строго сказал Папа. — Нет, Роби, не делай этого за нее — она сама должна исправлять свои недостойные поступки. Ну-ка, давай, пошли ее обратно, Джейбелла.
Девочка вздернула подбородок, хотя в глазах ее был страх. Не найдя поддержки у окружающих, она вздохнула и сосредоточилась на репке. Под ее взглядом овощ, балансировавший на ладони Роби, тронулся с места и поплыл обратно на тарелку.
— Так-то лучше. И учти впредь: если это повторится, то твоя порция достанется кому-нибудь другому.
Девчушка съежилась. Сидящий напротив подросток улыбнулся ей, и все услышали переданную мысль (ведь его собеседница еще не очень умело выставляла щит):
— Не бойся остаться голодной, Джейбелла. У Папы с Мамой всегда сыщется для тебя кусочек за обедом.
Финни подивилась, зачем понадобилось Дори перегибаться через соседа и тихонько повторять услышанное Маме. Лишь через три года она узнала, что, оказывается, Мама и Папа не могли слушать мысли. Хотя это не отменяло осторожность: думать гадости про других детей или высмеивать Маму и Папу все равно было опасно — за этим строго следили старшие ребята.
Тарелки наполнялись, дети ели. Мальчики держали в руках вилки и ложки, у девочек руки лежали на коленях. Им полагалось двигать столовые приборы с помощью мысли. Маленькая Лалли забылась и взяла вилку в руку, но Мама сразу же заметила и нахмурилась.
— Пусть вилка двигается сама, Лалли, милочка. Опусти руки на коленки.
— Прости, Мама, я забыла…
— Конечно, дорогая, — успокаивающе улыбнулась Мама. — Посмотри, твой разум справляется с этим почти так же хорошо, как и руки. Бери, детка, помоги-ка ей.
— Помогу, если будет нужно, — двенадцатилетняя Бери улыбнулась названой сестренке. — Хотя она отлично обходится и без моей помощи.
Лалли ответила ей робкой улыбкой, покраснев от удовольствия.
Сами Мама и Папа держали вилки в руках — в то время Финистер это казалось одной из взрослых привилегий. Лишь позже она обнаружила другое объяснение — родители не умели двигать предметы силой мысли.
— Дори, покачай люльку, — попросила Мама. — Что-то наша лапочка там беспокоится.
Дори посмотрела на колыбельку, та стала тихо покачиваться.
— Ничего, Мама, она просто ворочается во сне, — успокоила девочка мать.
…Дори была самой старшей из девочек, фактически — уже девушкой. Через несколько месяцев ей исполнилось восемнадцать, и она покинула дом. Финистер и по сию пору помнила прощальную вечеринку и острое чувство тоски и одиночества, когда она осознала потерю. Однако Мама объяснила ей, что Дори выросла и ушла во взрослый мир, потому что ей нужно заниматься важными делами — она должна спасать людей от короля и королевы. Уже тогда, еще не зная толком, кто это такие, Финистер возненавидела королевскую семью за то, что она отняла у нее Дори.
Место ушедшей девушки заняли две другие — Рея и Орма, но Финистер они нравились куда меньше. Ни они, ни почти взрослые Джейсон и Дональд, ни, тем более, маленький найденыш, взятый, чтоб сохранить прежнее число детей, — никто не мог заменить ей ушедшую сестру. Она продолжала тосковать по Дори. Та, правда, время от времени приезжала повидаться с семьей. Так было всегда, сколько себя помнила Финистер: одни приходили, другие уходили и лишь изредка наведывались в свой старый дом…
Обед закончился. Трое старших детей отправились на кухню, остальные подростки стали собирать грязную посуду. Силой мысли они заставляли грязные блюда и подносы плыть в судомойню, громоздиться там в кучи и мыться. Малыши старались помогать: они изо всех сил напрягали внимание, чтоб отправлять вилки и ложки вслед за подносами. Дети постарше управлялись с грязными тарелками. Когда стол был очищен, вернулась Дори с огромным тортом, плывущим перед ней. Дети радостно загудели, раздалась песня:
Хей-хо, дождь и ветер!
Дождь и ветер каждый день!
— Праздник! Кто же виновник торжества, Мама? — Папа прикидывался непонимающим, хотя озорной блеск в глазах говорил о том, что ответ ему известен.
— Бери, — ответила Мама. — Наша девочка превратилась в женщину, пусть еще очень юную, но женщину — сегодня утром к ней пришли первые месячные!
Маленькая Финистер веселилась вместе с другими детьми. Она не очень понимала, в чем тут дело, но было так весело колотить ложкой по своему подносу и распевать песенку:
Стала женщиной она,
Хей-хо, дождь и ветер!
Пусть хранит ее судьба,
Дождь и ветер каждый день!
Время перед сном было самым лучшим. Рея помогала искупаться Финистер, строго следя, чтоб та не забыла вымыть уши. Затем приходила Мама и, подоткнув одеяло, рассказывала сказку на ночь.
Маленькая Финистер хмурилась, глядя вдаль.
— Что такое, Финни? — ласково спросила Мама. — Кто-то из детей опять думает гадости?
Финистер нехотя кивнула.
— Не расстраивайся, дорогая, так всегда бывает, — утешала ее Мама. — Даже у самых хороших людей выпадают плохие дни с черными мыслями. Ты просто закрой для них свой мозг, малышка.
— А как это сделать?
Но Мама лишь улыбнулась и наклонилась, чтоб поцеловать малышку на ночь.
— Рея расскажет тебе, — сказала она и ушла.
Почему же Мама не захотела объяснять?
Рея присела рядом с девочкой.
— Ты просто не обращай внимания на злые языки и недобрые мысли, Финни.
Финистер на мгновение прислушалась, затем потрясла головой.
— Не получается.
— Конечно, нет, — усмехнулась Рея. — Если я попрошу тебя не думать о яблоке, что первое придет тебе на ум?
Вот оно, встало перед ее мысленным взором — большое, созревшее, сочное яблоко! Финни радостно улыбнулась:
— Яблоко!
— Все правильно, — подтвердила Рея. — А теперь сосредоточься и вместо яблок думай о грушах.
Маленькая Финистер нахмурилась, не вполне понимая. Но, тем не менее, спелая золотистая груша возникла в ее мыслях.
— Ну, вот! А думая о груше, ты забыла о яблоке, не так ли? — лукаво спросила Рея.
Финни уставилась на сестру в удивлении, затем хихикнула и закивала.
— А теперь скажи мне, солнышко, пока мы говорили о грушах и яблоках, ты ведь не замечала чужих гадких мыслей, не правда ли?
Глаза малышки округлились, рот приоткрылся в удивлении.
— Вот так и нужно блокировать мысли, особенно вечером, перед сном, — закончила свои объяснения Рея. — Думай о теплых и приятных вещах. Или пой про себя любую песенку, лучше — свою любимую. Пой и пой, пока не заснешь.
Девочка смотрела на нее широко раскрытыми глазами, засунув большой палец в рот.
— А вот это ты уже переросла, милая, — Рея мягко вытащила ее палец — Как ты думаешь, теперь сможешь заснуть?
Финистер кивнула.
— Тогда доброй ночи, — Рея поцеловала девочку в лоб, поднялась и ушла.
Финистер перевернулась на бочок и закрыла глаза, бессознательно снова засунув палец в рот — она уже думала о дожде, хей-хо!
Когда я была малышкой,
Хей-хо, был ветер и дождь!
Плясали вокруг пустышки,
И каждый день шел дождь!
Финистер любила сидеть дома, когда на улице шел дождь. Конечно, это случалось далеко не каждый день, зато какая уйма интересных дел находилась в доме, когда выдавался пасмурный день! И чем старше становилась девочка, тем более множились эти дела. Уборка, приготовление пищи, заготовки на зиму — это были ежедневные женские обязанности, хватало также дел в хлеву и курятнике. Но когда со всем этим бывало покончено, наступало благословенное время — время шахмат и триктрака, виста и других игр. Девочкам, конечно же, запрещалось прикасаться к фигуркам, мальчикам же приходилось работать руками, ведь им не дано было перемещать предметы силой мысли. Они обижались на сестер, но зато отыгрывались в прятках и других играх, где требовалось исчезать и вновь возникать в неожиданных местах. Лишь по ночам девочки могли сравняться с ними в этом, а заодно и покрасоваться на своих метлах. Однако на улице, в играх с мячами и палками все они пользовались руками. Этого Финистер никогда не понимала: почему в одних играх девочкам. разрешалось брать предметы руками, а в других — нет.
Возможно, все дело в палках. Она заметила, что если по мячу надо было бить палкой, то последнюю требовалось двигать силой мысли. Если же в игре палки не требовались, то мяч можно было отбивать как рукой, так и при помощи телекинеза. По сути дела, правила предостерегали девочек от использования одного только сознания.
Большое значение придавалось и физическому развитию детей. Они бегали наперегонки, боролись и боксировали. Однако как только фигуры у девочек начинали формироваться, борьба отменялась, и приходилось довольствоваться боксом, каратэ и упражнениями с посохами. Причем, в драке с посохами им было дозволено при помощи сознания ослаблять удары противника и усиливать свои собственные. Конечно же, много времени отдавалось стрельбе из лука: стрелы направляли мысленно, хотя тетиву натягивали руками. И были еще прятки. О, Финни это нравилось больше всего! Ей очень хорошо удавалось притворяться скалой, пнем или даже собакой. Настолько хорошо, что даже братья и сестры не всегда могли разглядеть девочку под защитным обличьем. Малышка долго не понимала, как это получалось, ведь все, что ей требовалось — это придумать для себя новую форму, а затем воспроизвести ход мыслей этой формы (или отсутствие таковых). В результате остальные долго-долго искали ее и не всегда находили. Мама и Папа заметили эту способность Финистер и похвалили ее. Это оказалось толчком: теперь девочка меняла облик при любом удобном случае, особенно чтоб избежать какой-нибудь работы. Чем взрослее становилась Финистер, тем больше обязанностей у нее появлялось. Как ни велик был соблазн, она скоро убедилась, что спрятаться от работы никогда не удается. Если ее не обнаруживали там, где полагалось, то за обедом приходилось расстаться с десертом в пользу более трудолюбивых. Бывали дни, когда Финистер доставалась всего лишь половина обеда.
Была и другая проблема роста: чем дальше, тем труднее ей бывало отрешиться от злобных и ревнивых мыслей других людей. Они мучили девочку, заглушая добрые и любящие мысли. Старшие сестры учили ее, как слышать только то, что хочешь, и не слышать ненужное. Но по мере взросления Финистер все чаще слышала черные мысли людей, а добрые и любящие — все реже и реже. Труднее всего девочке было привыкнуть к отсутствию Маминых ласковых мыслей. Она ее почти, не слышала. Теперь Мамина любовь, казалось, была направлена только на малышей — новых найденышей, еще не умеющих ходить: она постоянно качала или кормила кого-нибудь из них. А Финни страдала, испытывая муки ревности, особенно после того, как Мама перестала заходить к ней перед сном. Однажды ночью, . когда Финистер не могла заснуть и чувствовала себя особенно одинокой без Мамы, которая, как всегда, занималась очередным малышом, девочку осенило. Ей подумалось: если б ребенка не стало. Мама снова любила бы только ее. Мысль была гениальной в своей простоте, но имела очень неприятные последствия. Финистер потянулась мыслью к ненавистному ребенку и заглянула в его сознание, чтобы выяснить, нельзя ли как-нибудь заставить его уйти.
Внезапная ослепляющая боль вспыхнула в ее мозгу, и зазвучали строгие обличающие голоса.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Грегори молчал с минуту, прежде чем ответить.
— Лучше, чем когда-нибудь, мама. Так же хорошо он чувствовал себя только в разгар битвы. Магнус не один сейчас. Она помогает ему справиться со смятением в душе.
— Она? — живо отреагировала Корделия, в ее голосе слышались радость и ревность одновременно. — И кто же она?
Последовал новый обмен мыслями, затем Грегори продолжил:
— Это — девушка по имени Алия, крестьянка. Ей выпали такие же испытания, как и нашему брату.
— В самом деле? — заинтересовалась Гвен.
— Да, и Магнус сейчас пытается исцелить ее.
— Магнус лечит женское сердце? — нахмурилась Корделия. — Да что он понимает в этом?
— Только то, что ему подсказывает компьютер Херкимер. И, кажется, это немало.
— А она не хочет подумать об исцелении Магнуса? — требовательно спросила Корделия.
— Трудно сказать. Ты же знаешь, Магнус позволит себе заглянуть в ее мысли только в случае крайней опасности, — ответил Грегори. — Но он считает, что девушка может быть очень сильным эспером, хоть и необученным.
— Это обнадеживает, — отреагировала Гвен. — Вполне возможно, Магнус проявит милосердие к нашей подопечной, этой несчастной, чей характер был испорчен в детстве. Грегори, расскажи ему, какой выбор стоит перед нами. Только не сообщай о своих чувствах к Финистер.
— Попробую, — ответил Грегори, — хотя Магнус очень опытен в телепатии и, несомненно, может обо всем догадаться по каким-то оттенкам моих мыслей.
Юноша умолк.
— Его семья ждала, пока он пересказывал всю историю старшему брату, находившемуся за сотни световых лет от него. Гвен дивилась силе мысли, способной покрывать разрыв, неподвластный ничему материальному. Здесь неминуемо возникала проблема сбоя во времени из-за сверхсветовых скоростей, и Гвен задумалась, а что за время, который год там, где сейчас путешествует Магнус? Интересно, сколько ему сейчас там лет? Мог ли он, в силу особого волшебства гиперпространства, остаться все тем же Магнусом, который когда-то улетал с Грамария, в то время как они здесь взрослеют и старятся?
Затем раздался голос Грегори.
— Магнус ужаснулся при мысли о том, что из-за него Финистер могут казнить. Но в то же время он считает: известная доля страданий ей не повредит, а научит быть милосерднее с другими людьми.
Гвен вздохнула с облегчением, а Корделия от радости захлопала в ладоши.
— Узнаю благородное сердце Магнуса! — но затем ее лицо омрачилось. — Однако неприятно слышать, что он хочет ее страданий.
— А я не сомневаюсь, что Финистер уже пришлось познать боль, — задумчиво проговорила Гвен. — Но, увы, это не склонило ее к милосердию. В ходе нашего лечения ей снова придется пройти этим путем страдания, и, надеюсь, теперь она выйдет победителем.
Она обернулась к Грегори.
— А Магнус в курсе, что Финистер убийца, и это — доказанный факт?
— Нет, мы говорили только о его собственных обидах, — его голос был все еще отстраненным. — Так что, попросить его быть судьей и всех прочих ее преступлений?
Гвен ответила не сразу, она тщательно выбирала слова:
— Он должен высказаться за или против. Может, новая информация изменит его мнение? В конце концов, я вовсе не уверена в успехе моего лечения — ведь мозг вещь очень сложная. Возможно, она так и останется убийцей.
— Нет, этого не может быть! — запротестовала Корделия, но, взглянув в лицо матери, умолкла.
Грегори тоже промолчал. Затем он принялся перечислять брату все преступления Финистер, и лицо его при этом морщилось, как от физической боли. Через какое-то время пришел ответ Магнуса.
— Убийство принято карать смертью — это освященный в веках обычай, — транслировал Грегори. — Но убийца может быть прощен, если он искренне раскаялся и выразил готовность возместить ущерб близким жертвы, а также всему обществу.
— Ну уж, на это она потратит большую часть оставшейся жизни, если не всю, — заметил Джеффри.
— Жизнь, посвященная людям, будет вознаграждена, сын мой, — наставительно сказала Гвен — она хорошо знала, о чем говорила.
Магнус упомянул орден нищенствующих монашек, — вздохнул Грегори. — Он говорит, если такового еще нет, то Финистер сможет его основать. Возможно, это будет наполовину мирской орден.
— Я не могу представить себе, чтобы эта женщина даже после исцеления выбрала подобную жизнь, — возразил Джеффри. — К тому же, существуют еще некоторые обстоятельства. Не забудь рассказать Магнусу о том, как она пыталась отбить Алена у Корделии, а ее саму убить. А также об ее попытке разлучить нас с Ртутью.
Он нахмурился.
— Брат ведь знает о наших помолвках? — подозрительно спросил он.
— Да, — ответил Грегори — было похоже, что ветер прошелестел откуда-то из невообразимого далека. — Он знает также, что некая ведьма пыталась помешать этому. Но я еще раз напомню.
И снова над поляной повисло молчание. Затем Грегори вдруг содрогнулся.
— Все это истории с его родней разгневали Магнуса гораздо больше, чем собственные обиды. Теперь он и в самом деле голосует за смерть.
— Передай ему нашу горячую благодарность, — нежно улыбнулась Корделия, — но, поскольку в данном случае угрожали мне и Джеффри, то и решать нам: простить ее или нет. Не так ли, Джеффри?
— Полагаю, так, — нехотя согласился тот. Затем решился:
— Я — за милосердие, при условии, что мама сможет вылечить эту гарпию.
— Хорошо сказано, — просияла улыбкой Корделия, ласково коснувшись руки брата. — И знаешь, что я скажу? Думаю, Ртуть была бы очень расстроена, если б ты решил по-другому.
— Кстати, не грех бы спросить ее мнение, — обернулся Джеффри, — да и Алена тоже.
Корделия вздрогнула при этих словах.
— Ален — наследный принц, — напомнила она. — Он будет настаивать на строгом соблюдении законности.
— А я поговорю с Ртутью и узнаю ее мнение, — решил Джеффри.
— И все же, как это похоже на Магнуса: прощать собственные обиды и буквально выходить из себя, если что-то грозит его близким, — умилилась Корделия.
Тут они заметили, что Грегори покачнулся.
— Надо заканчивать, — сказала Гвен. — Вы видите, ваш брат совсем без сил. Ну-ка, присоединяйтесь ко мне, мы вместе пошлем наш мысленный привет Магнусу.
Она протянула руки Корделии и Джеффри, тот прикоснулся к Грегори, и мысли их слились. Они настроились на телепатический луч Грегори и послали свою любовь такому далекому брату. В ответ они почувствовали взрыв тоски, ностальгии и смирения — это было прощание Магнуса. Затем все исчезло, и Грегори обмяк на руках у Джеффри.
— Если он так тоскует, почему не возвращается домой? — спросила Корделия.
— Я думаю, он хочет вернуться полностью исцелившимся, — ответила ей мать. — И полностью повзрослевшим, в своем собственном понимании.
— Но ему около тридцати, — нахмурилась Корделия. — Куда уж еще взрослеть?
Гвен только пожала плечами — ей нечего было ответить.
— Благодарю тебя, брат, — поднялся Грегори. — Я уже пришел в себя.
— Не то чтобы очень, — окинула его скептическим взглядом Корделия.
— В достаточной мере, — уверил ее Грегори. Он повернулся к матери.
— Я думаю, папа не будет возражать, если даже Магнус проголосовал за милосердие.
Корделия выглядела куда менее уверенной, однако Гвен твердо заявила:
— Я сама объяснюсь с вашим отцом. Поверьте, он кое-что знает об исправлении человека и верит в него.
Возможно, более, чем кто-нибудь из нас.
Все трое ее детей выглядели озадаченными, но Гвен не сочла нужным пояснить, что имела в виду. Вместо этого она взяла их за руки и улыбнулась.
— А сейчас понадобятся все ваши пси-силы, ведь нам предстоит нелегкая и мучительная работа.
Гэллоуглассы переплели руки и окружили спящую женщину. Гвен начала нараспев декламировать, прокладывая путь в самые глубины сознания Финистер.
По дороге в Бостон,
По пути в Лимож
Осторожней, крошка,
Не то упадешь.
Маленькая Финистер издал вопль испуга и восторга, ухнув меж колен, на которых сейчас только сидела. Но руки Папы крепко держали ее, и вот девочка снова взмыла под потолок и благополучно приземлилась на колени. Она засмеялась от удовольствия.
— Еще! Еще! — заканючила она.
— Папа, не стоит так возбуждать малышку, когда другие, вроде Мод и Саки, накрывают на стол, — выговорила ему Мама.
— Да, это я не прав, — посмеиваясь, согласился Папа и снял трехлетнюю Финистер с колен.
Та надула губы и потребовала:
— Хочу еще!
— Завтра, малыш, — пообещал Папа. — А теперь давай-ка, забирайся на свой высокий стульчик.
Он легким шлепком отправил девочку туда, где собрались все остальные.
Стол был достаточно длинным, чтобы вокруг могли разместиться двадцать детей и двое взрослых, но в гостиной старого фермерского дома места хватало. Когда-то это была единственная комната, но Папа со старшими мальчиками потрудились на славу: пристроили два крыла. В одном располагались спальни для мальчиков и девочек с комнатой для Папы и Мамы посередине.
Другое полностью занимали кладовые и кухня с судомойней. Как обычно, кухня была просторная, ведь в крестьянском доме это не просто помещение для приготовления пищи, это место, где проходит большая часть жизни семьи, особенно семьи из двадцати двух человек.
Все уселись за обеденный стол. Мама с Папой, улыбаясь, ждали, когда дети угомонятся. В воцарившейся, наконец, тишине послышался голос Папы:
— Прежде чем приступить к еде, давайте помолчим и вспомним обо всех людях, порабощенных королем и королевой. А также подумаем, что мы можем сделать для их освобождения.
С минуту все молчали. Дети, за исключением самого маленького мальчика, помладше Финистер, глядели в свои тарелки и размышляли. Вообще-то, была еще одна малышка, совсем крошечная — нескольких месяцев отроду, но она спала в колыбели рядом с Дори.
Затем Папа взял нож и принялся разделывать первого кролика. Это послужило сигналом к началу трапезы. Все оживились, стали передавать по кругу миски и блюда. За столом пользовались ложками и вилками, причем старшие помогали тем, кто был еще слишком мал, добродушно посмеиваясь над теми, кто забывал о столовых приборах. Мама сияла, глядя на свою большую приемную семью.
— Умница, Анжела. Ты ешь очень опрятно, как большая девочка… — приговаривала она. — Дерек, не спеши! Не бери так много, этой гороховой каши хватит еще на шестерых… Кори, милая, помоги малышке Вере с молочником — он очень тяжелый…
Молочник, вихлявший в нетвердых детских ручках, вдруг выпрямился. С нежной уверенностью четырнадцатилетняя Кори улыбнулась своей восьмилетней сестренке.
— Так, следи: я буду перемещать эту тяжесть с помощью сознания, а ты наклоняй, только не так сильно.
Вера свирепо уставилась на кувшин с молоком. Он медленно наклонился, молоко плеснулось в кружку, затем молочник снова выровнялся.
— Молодец, очень аккуратно, — похвалила Кори.
Вера просияла благодарной улыбкой, затем насупилась, вперив взгляд в кувшин. Тот медленно проплыл влево, и послышался голос Эсси.
— Спасибо, Вера. Я взяла.
— Не за что, — гордо выпрямилась девочка.
Она уже была занята своей кружкой, которая парила над столом, приближаясь к ее губам.
В это время на другом, мальчиковом, конце стола возник переполох. Репа, до того лежавшая на блюде, вдруг взмыла в воздух и поплыла к одной из самых маленьких девочек. Старшие дети сердито загалдели, кто-то прервал полет преступного овоща.
— Сейчас же положи репу назад, Джейбелла, — строго сказал Папа. — Нет, Роби, не делай этого за нее — она сама должна исправлять свои недостойные поступки. Ну-ка, давай, пошли ее обратно, Джейбелла.
Девочка вздернула подбородок, хотя в глазах ее был страх. Не найдя поддержки у окружающих, она вздохнула и сосредоточилась на репке. Под ее взглядом овощ, балансировавший на ладони Роби, тронулся с места и поплыл обратно на тарелку.
— Так-то лучше. И учти впредь: если это повторится, то твоя порция достанется кому-нибудь другому.
Девчушка съежилась. Сидящий напротив подросток улыбнулся ей, и все услышали переданную мысль (ведь его собеседница еще не очень умело выставляла щит):
— Не бойся остаться голодной, Джейбелла. У Папы с Мамой всегда сыщется для тебя кусочек за обедом.
Финни подивилась, зачем понадобилось Дори перегибаться через соседа и тихонько повторять услышанное Маме. Лишь через три года она узнала, что, оказывается, Мама и Папа не могли слушать мысли. Хотя это не отменяло осторожность: думать гадости про других детей или высмеивать Маму и Папу все равно было опасно — за этим строго следили старшие ребята.
Тарелки наполнялись, дети ели. Мальчики держали в руках вилки и ложки, у девочек руки лежали на коленях. Им полагалось двигать столовые приборы с помощью мысли. Маленькая Лалли забылась и взяла вилку в руку, но Мама сразу же заметила и нахмурилась.
— Пусть вилка двигается сама, Лалли, милочка. Опусти руки на коленки.
— Прости, Мама, я забыла…
— Конечно, дорогая, — успокаивающе улыбнулась Мама. — Посмотри, твой разум справляется с этим почти так же хорошо, как и руки. Бери, детка, помоги-ка ей.
— Помогу, если будет нужно, — двенадцатилетняя Бери улыбнулась названой сестренке. — Хотя она отлично обходится и без моей помощи.
Лалли ответила ей робкой улыбкой, покраснев от удовольствия.
Сами Мама и Папа держали вилки в руках — в то время Финистер это казалось одной из взрослых привилегий. Лишь позже она обнаружила другое объяснение — родители не умели двигать предметы силой мысли.
— Дори, покачай люльку, — попросила Мама. — Что-то наша лапочка там беспокоится.
Дори посмотрела на колыбельку, та стала тихо покачиваться.
— Ничего, Мама, она просто ворочается во сне, — успокоила девочка мать.
…Дори была самой старшей из девочек, фактически — уже девушкой. Через несколько месяцев ей исполнилось восемнадцать, и она покинула дом. Финистер и по сию пору помнила прощальную вечеринку и острое чувство тоски и одиночества, когда она осознала потерю. Однако Мама объяснила ей, что Дори выросла и ушла во взрослый мир, потому что ей нужно заниматься важными делами — она должна спасать людей от короля и королевы. Уже тогда, еще не зная толком, кто это такие, Финистер возненавидела королевскую семью за то, что она отняла у нее Дори.
Место ушедшей девушки заняли две другие — Рея и Орма, но Финистер они нравились куда меньше. Ни они, ни почти взрослые Джейсон и Дональд, ни, тем более, маленький найденыш, взятый, чтоб сохранить прежнее число детей, — никто не мог заменить ей ушедшую сестру. Она продолжала тосковать по Дори. Та, правда, время от времени приезжала повидаться с семьей. Так было всегда, сколько себя помнила Финистер: одни приходили, другие уходили и лишь изредка наведывались в свой старый дом…
Обед закончился. Трое старших детей отправились на кухню, остальные подростки стали собирать грязную посуду. Силой мысли они заставляли грязные блюда и подносы плыть в судомойню, громоздиться там в кучи и мыться. Малыши старались помогать: они изо всех сил напрягали внимание, чтоб отправлять вилки и ложки вслед за подносами. Дети постарше управлялись с грязными тарелками. Когда стол был очищен, вернулась Дори с огромным тортом, плывущим перед ней. Дети радостно загудели, раздалась песня:
Хей-хо, дождь и ветер!
Дождь и ветер каждый день!
— Праздник! Кто же виновник торжества, Мама? — Папа прикидывался непонимающим, хотя озорной блеск в глазах говорил о том, что ответ ему известен.
— Бери, — ответила Мама. — Наша девочка превратилась в женщину, пусть еще очень юную, но женщину — сегодня утром к ней пришли первые месячные!
Маленькая Финистер веселилась вместе с другими детьми. Она не очень понимала, в чем тут дело, но было так весело колотить ложкой по своему подносу и распевать песенку:
Стала женщиной она,
Хей-хо, дождь и ветер!
Пусть хранит ее судьба,
Дождь и ветер каждый день!
Время перед сном было самым лучшим. Рея помогала искупаться Финистер, строго следя, чтоб та не забыла вымыть уши. Затем приходила Мама и, подоткнув одеяло, рассказывала сказку на ночь.
Маленькая Финистер хмурилась, глядя вдаль.
— Что такое, Финни? — ласково спросила Мама. — Кто-то из детей опять думает гадости?
Финистер нехотя кивнула.
— Не расстраивайся, дорогая, так всегда бывает, — утешала ее Мама. — Даже у самых хороших людей выпадают плохие дни с черными мыслями. Ты просто закрой для них свой мозг, малышка.
— А как это сделать?
Но Мама лишь улыбнулась и наклонилась, чтоб поцеловать малышку на ночь.
— Рея расскажет тебе, — сказала она и ушла.
Почему же Мама не захотела объяснять?
Рея присела рядом с девочкой.
— Ты просто не обращай внимания на злые языки и недобрые мысли, Финни.
Финистер на мгновение прислушалась, затем потрясла головой.
— Не получается.
— Конечно, нет, — усмехнулась Рея. — Если я попрошу тебя не думать о яблоке, что первое придет тебе на ум?
Вот оно, встало перед ее мысленным взором — большое, созревшее, сочное яблоко! Финни радостно улыбнулась:
— Яблоко!
— Все правильно, — подтвердила Рея. — А теперь сосредоточься и вместо яблок думай о грушах.
Маленькая Финистер нахмурилась, не вполне понимая. Но, тем не менее, спелая золотистая груша возникла в ее мыслях.
— Ну, вот! А думая о груше, ты забыла о яблоке, не так ли? — лукаво спросила Рея.
Финни уставилась на сестру в удивлении, затем хихикнула и закивала.
— А теперь скажи мне, солнышко, пока мы говорили о грушах и яблоках, ты ведь не замечала чужих гадких мыслей, не правда ли?
Глаза малышки округлились, рот приоткрылся в удивлении.
— Вот так и нужно блокировать мысли, особенно вечером, перед сном, — закончила свои объяснения Рея. — Думай о теплых и приятных вещах. Или пой про себя любую песенку, лучше — свою любимую. Пой и пой, пока не заснешь.
Девочка смотрела на нее широко раскрытыми глазами, засунув большой палец в рот.
— А вот это ты уже переросла, милая, — Рея мягко вытащила ее палец — Как ты думаешь, теперь сможешь заснуть?
Финистер кивнула.
— Тогда доброй ночи, — Рея поцеловала девочку в лоб, поднялась и ушла.
Финистер перевернулась на бочок и закрыла глаза, бессознательно снова засунув палец в рот — она уже думала о дожде, хей-хо!
Когда я была малышкой,
Хей-хо, был ветер и дождь!
Плясали вокруг пустышки,
И каждый день шел дождь!
Финистер любила сидеть дома, когда на улице шел дождь. Конечно, это случалось далеко не каждый день, зато какая уйма интересных дел находилась в доме, когда выдавался пасмурный день! И чем старше становилась девочка, тем более множились эти дела. Уборка, приготовление пищи, заготовки на зиму — это были ежедневные женские обязанности, хватало также дел в хлеву и курятнике. Но когда со всем этим бывало покончено, наступало благословенное время — время шахмат и триктрака, виста и других игр. Девочкам, конечно же, запрещалось прикасаться к фигуркам, мальчикам же приходилось работать руками, ведь им не дано было перемещать предметы силой мысли. Они обижались на сестер, но зато отыгрывались в прятках и других играх, где требовалось исчезать и вновь возникать в неожиданных местах. Лишь по ночам девочки могли сравняться с ними в этом, а заодно и покрасоваться на своих метлах. Однако на улице, в играх с мячами и палками все они пользовались руками. Этого Финистер никогда не понимала: почему в одних играх девочкам. разрешалось брать предметы руками, а в других — нет.
Возможно, все дело в палках. Она заметила, что если по мячу надо было бить палкой, то последнюю требовалось двигать силой мысли. Если же в игре палки не требовались, то мяч можно было отбивать как рукой, так и при помощи телекинеза. По сути дела, правила предостерегали девочек от использования одного только сознания.
Большое значение придавалось и физическому развитию детей. Они бегали наперегонки, боролись и боксировали. Однако как только фигуры у девочек начинали формироваться, борьба отменялась, и приходилось довольствоваться боксом, каратэ и упражнениями с посохами. Причем, в драке с посохами им было дозволено при помощи сознания ослаблять удары противника и усиливать свои собственные. Конечно же, много времени отдавалось стрельбе из лука: стрелы направляли мысленно, хотя тетиву натягивали руками. И были еще прятки. О, Финни это нравилось больше всего! Ей очень хорошо удавалось притворяться скалой, пнем или даже собакой. Настолько хорошо, что даже братья и сестры не всегда могли разглядеть девочку под защитным обличьем. Малышка долго не понимала, как это получалось, ведь все, что ей требовалось — это придумать для себя новую форму, а затем воспроизвести ход мыслей этой формы (или отсутствие таковых). В результате остальные долго-долго искали ее и не всегда находили. Мама и Папа заметили эту способность Финистер и похвалили ее. Это оказалось толчком: теперь девочка меняла облик при любом удобном случае, особенно чтоб избежать какой-нибудь работы. Чем взрослее становилась Финистер, тем больше обязанностей у нее появлялось. Как ни велик был соблазн, она скоро убедилась, что спрятаться от работы никогда не удается. Если ее не обнаруживали там, где полагалось, то за обедом приходилось расстаться с десертом в пользу более трудолюбивых. Бывали дни, когда Финистер доставалась всего лишь половина обеда.
Была и другая проблема роста: чем дальше, тем труднее ей бывало отрешиться от злобных и ревнивых мыслей других людей. Они мучили девочку, заглушая добрые и любящие мысли. Старшие сестры учили ее, как слышать только то, что хочешь, и не слышать ненужное. Но по мере взросления Финистер все чаще слышала черные мысли людей, а добрые и любящие — все реже и реже. Труднее всего девочке было привыкнуть к отсутствию Маминых ласковых мыслей. Она ее почти, не слышала. Теперь Мамина любовь, казалось, была направлена только на малышей — новых найденышей, еще не умеющих ходить: она постоянно качала или кормила кого-нибудь из них. А Финни страдала, испытывая муки ревности, особенно после того, как Мама перестала заходить к ней перед сном. Однажды ночью, . когда Финистер не могла заснуть и чувствовала себя особенно одинокой без Мамы, которая, как всегда, занималась очередным малышом, девочку осенило. Ей подумалось: если б ребенка не стало. Мама снова любила бы только ее. Мысль была гениальной в своей простоте, но имела очень неприятные последствия. Финистер потянулась мыслью к ненавистному ребенку и заглянула в его сознание, чтобы выяснить, нельзя ли как-нибудь заставить его уйти.
Внезапная ослепляющая боль вспыхнула в ее мозгу, и зазвучали строгие обличающие голоса.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Голоса принадлежали Бери и Рее, вдалеке можно было слышать и Уми:
«Нет, Финни! Нельзя никому вредить, если тебя об этом не попросила Мама!»
Финистер испуганно вскрикнула. Но страх возрос стократ, когда огромная ужасная великанша вломилась в ее разум. Девочка хорошо разглядела страшилище: красный клетчатый килт, огромные мускулы, вздувающиеся под грязной блузой, темные щеки и поросячьи глазки под нечесаной копной волос. Она размахивала дубиной и гудела: «А вот и я — Вредительница! Где здесь глупая девчонка, которая любит вредить людям?»
Финни заползла под одеяло, от страха она не могла вымолвить ни слова.
Затем мерзкая великанша ушла, оставив после себя только розоватое свечение в мозгу бедной девочки. Следующее, что она увидела, была Дори, сидящая рядом и гладящая ее по голове.
— Это был сон, Финни, просто дурной сон, — приговаривала старшая сестра. — Но вот как ты выглядишь изнутри, когда намереваешься нанести вред кому-то из нас. Запомни, крошка, и никогда даже не пытайся так поступать!
И Дори стала тихо баюкать малышку, напевая колыбельную.
После этого случая Финистер, конечно же, не освободилась от своей злости или желания расправиться с малышами, коих она почитала соперниками. Но девочка никогда больше не рисковала предпринимать конкретные шаги, тем более, что она усвоила: старшие сестры сами не изобретают правил, они лишь передают приказания Мамы. Притом Дори и другие девочки были довольно милы, они любили малышей и занимались ими, когда позволяло время: играли и пели песенки, обнимали и целовали их. Постепенно Финистер привязалась к Дори, Рее и другим, у нее даже появилось чувство вины из-за своей ненависти к младенцам.
— Пусть тебя это не волнует, Финни, — успокоила ее как-то Агнесса, в то время как они мотыжили гороховую грядку. Агнессе было в ту пору восемь, и для Финистер она была любимым товарищем по играм. — Когда мне было пять лет, я тоже тебя ненавидела — ведь Мама вечно суетилась вокруг тебя.
От такого признания Финни выронила мотыгу и уставилась на старшую подругу.
— Ты меня ненавидела? Но… но я думала… — промямлила она.
— Да нет, сейчас я, конечно же, тебя люблю! — Агнесса тоже бросила мотыгу и повернулась, чтоб обнять младшую сестру. — Но не тогда, когда мне было всего пять. Тогда я злилась из-за того, что Мама постоянно занималась тобою, а мне уделяла все меньше времени.
«Нет, Финни! Нельзя никому вредить, если тебя об этом не попросила Мама!»
Финистер испуганно вскрикнула. Но страх возрос стократ, когда огромная ужасная великанша вломилась в ее разум. Девочка хорошо разглядела страшилище: красный клетчатый килт, огромные мускулы, вздувающиеся под грязной блузой, темные щеки и поросячьи глазки под нечесаной копной волос. Она размахивала дубиной и гудела: «А вот и я — Вредительница! Где здесь глупая девчонка, которая любит вредить людям?»
Финни заползла под одеяло, от страха она не могла вымолвить ни слова.
Затем мерзкая великанша ушла, оставив после себя только розоватое свечение в мозгу бедной девочки. Следующее, что она увидела, была Дори, сидящая рядом и гладящая ее по голове.
— Это был сон, Финни, просто дурной сон, — приговаривала старшая сестра. — Но вот как ты выглядишь изнутри, когда намереваешься нанести вред кому-то из нас. Запомни, крошка, и никогда даже не пытайся так поступать!
И Дори стала тихо баюкать малышку, напевая колыбельную.
После этого случая Финистер, конечно же, не освободилась от своей злости или желания расправиться с малышами, коих она почитала соперниками. Но девочка никогда больше не рисковала предпринимать конкретные шаги, тем более, что она усвоила: старшие сестры сами не изобретают правил, они лишь передают приказания Мамы. Притом Дори и другие девочки были довольно милы, они любили малышей и занимались ими, когда позволяло время: играли и пели песенки, обнимали и целовали их. Постепенно Финистер привязалась к Дори, Рее и другим, у нее даже появилось чувство вины из-за своей ненависти к младенцам.
— Пусть тебя это не волнует, Финни, — успокоила ее как-то Агнесса, в то время как они мотыжили гороховую грядку. Агнессе было в ту пору восемь, и для Финистер она была любимым товарищем по играм. — Когда мне было пять лет, я тоже тебя ненавидела — ведь Мама вечно суетилась вокруг тебя.
От такого признания Финни выронила мотыгу и уставилась на старшую подругу.
— Ты меня ненавидела? Но… но я думала… — промямлила она.
— Да нет, сейчас я, конечно же, тебя люблю! — Агнесса тоже бросила мотыгу и повернулась, чтоб обнять младшую сестру. — Но не тогда, когда мне было всего пять. Тогда я злилась из-за того, что Мама постоянно занималась тобою, а мне уделяла все меньше времени.