Страница:
– Аще бо нет? – кисло хохотнул Штым.
Урман помолчал нмного, взял себя в руки и дёрнул горделиво подбородком:
– Обидны мне ваши претензии, уважаемый.
И тут повисла длиннющая пауза, в течение которой вампиры с переменным успехом лупили друг друга взглядами, а я, переведённый обстоятельствами в разряд статиста, заряжал пистолет найденным таки патроном.
Первым мёртвую тишину прервал Медяковый Штым.
– Ладно, – поправив сначала одну лямку майки, затем другую, сказал он если и не миролюбиво, то, во всяком случае, уже не так угрожающе, – замнём пока. Может, и не твоя вина, может, папа мидий лишку хватил. Всяко случается, замнём. Другая тема имеется. И эта тема поважнее будет. – И тут его голос вновь преобразился и сделался грозен. – Чего бегал, скажи? А, игрун? Чего хоронился? Отдачу пропустил. Потом и опосля ещё одну. Нехорошо это, нехорошо. Ох, нехорошо. Что за дела? Ась? Думаешь, мирволить буду по старой дружбе? Так не будет того. Вам, испольщикам, раз только дай слабину, блокадником сдохнешь. Чего молчишь? Рисуй давай. Лепи горбатого. Или неча сказать?
– Виноват, – спокойно сказал Урман. – Но – обстоятельства. Дела случились неотложные.
– О, как! – театрально всплеснул руками Медяковый Штым, а потом вдруг резко убрал дурашливую улыбку с лица и злобно зашипел: – Не шушерь, меринос. Дела он делал. У тебя, меринос ты бакалайный, одно дело – папу Силой снабжать своевременно. Другие дела – стос поганый. Аль иначе думаешь? Мозгом-то?
И этот агрессивный выпад ничуть не смутил Дикого Урмана, напротив он как-то весь подобрался и ответил с достоинством:
– Мой незавидный статус требует смирения, и я, уважемый лечер, готов явить смирение. Но трамвайного хамства не потерплю.
Урман аж подпрыгнул:
– Незавидный, говоришь, статус. Так, так, так. То-то до меня слухи стали доходить, что силёнку копишь. Соскочить решил? Или на третье рождение намылился? Не рано ли?
– В самый раз, – самонадеянно ответил вип, выкрикнул какую-то тарабарщину на всё том же непонятном мне языке и поднял руку.
Но ничего не успел сотворить. Чуток, видать, могущество свое переоценил. Штым только бровью повёл, и вожак диких мигом был повержен. Рухнул на пол с переломанными руками и с переломанными ногами. Рухнул тряпичной куклой. И завыл от нестерпимой боли.
– На кого руку, сучонок, поднял, – злобно выдохнул Штым. Некоторое время дрожал от негодования, потом успокоился, откинулся на спинку, прикрыл глаза, сказал: – Стала кровь хитра – а только мы похитрей.
И стал тянуть Силу из содрогающегося Урмана.
Заворожено глядя на яркую дугу, в свете которой пламя догорающих свечей стало вновь чёрным, я стал дожидаться, когда всё это дело кончится. Должно же оно когда-то кончится, думал я. И уйти не мог. Мне нужен был Урман. Мне нужно было с ним договорить. Я должен был каким-то образом вытрясти из него информацию о том, где скрывается горбатый карлик. А так бы конечно бежал я от этой семейной склоки. Во всю прыть бы бежал и не оглядывался. Не люблю присутствовать при подобных экзекуциях. Не человек, удовольствия от чужого страдания не получаю. Никакого.
Вопреки моим ожиданиям, Штым набрался под завязку достаточно быстро, и трёх минут не прошло. Видимо, до этого уже кого-то из випов обнулил. А может, даже и ни одного. Когда дуга передачи между ними оборвалась, Урман остался лежать, где лежал, а Штым поднялся из кресла, не обращая на меня никакого внимания, дошагал до прострелянного дивана, грубым образом скинул на пол Хабиба и, по-стариковски кряхтя, сам растянулся.
Я дождался, когда личер успокоится, и, старясь не шуметь, подошёл к затихшему и на вид совсем уж какому-то дохлому Урмуну. Присел на корточки, энергично потряс его за плечо, а, когда он открыл глаза, поводил стволом кольта ему под носом, словно баночкой с нашатырём:
– Чуешь, дурилка, чем пахнет. Говори, где горбун, иначе, кердык.
– Шёл бы ты, дракон, – простонал Урман, кривясь от невыносимой боли. Потом с трудом приподнялся на локтях, нашёл взглядом до сих пор не пришедшего в сознание Хабиба и что-то тихо прошептал.
Дальше случилось чудное. Хабиб, до этого не подававший признаков жизни, вскочил с пола, как ужаленный, и, не приходя в сознание, с закрытыми глазами, подошёл к столу. Нашарил оставленную Урманом трость, ухватил её как дворник хватает ломик при колке льда и направился к спящему Штыму.
Мне это не понравилось, я проорал випу:
– Чего творишь!
И вырубил его коротким, но сильным ударом в челюсть.
Хотя он и отъехал, но это ничего не изменило, Хабиб послушно продолжил выполнение полученного приказа. Навис над безмятежно сопящим Штымом и замахнулся.
– Видит Сила, не хотел, – произнёс я и выстрелил, почти не целясь.
Трудно промазать, стреляя с пяти шагов, я и не промазал. Пуля Адлера вошла Хабибу под левую ключицу. Он качнулся, выронил трость и рухнул на Штыма. Застрявшее в теле Хабиба серебро стало стремительно разъедать плоть. Плоть зашипела, задымилась и стала смердеть.
– Хорошо, дракон, пульнул, – сказал личер, распахнув глаза. – Мастерски.
С брезгливой миной на лице отбросил от себя тело Хабиба, резко сел, громко зевнул и, почёсывая впалую грудь, пнул ботинком трость Урмана. Трость покачнулась. Он пнул её сильнее, и она покатилась по полу, каким-то непостижимым образом удачно преодолевая огромные щели между досками. Докатилась до своего хозяина, взлетела набалдашником вниз метра на три, почти под потолок, затем перевернулась и с жуткой силой вонзилась випу в грудь. Урман даже не охнул. Он не охнул, зато я, глядя на то, как расползается дымящееся пятно на груди упокоенного випа, воскликнул:
– И на кой хрен ты это сделал, Штым?
– Плохой он был испольщик, – доверительным тоном, как старому другу, ответил личер. – Ненадёжный. Короче, заслужил, поганец.
– Возможно, и заслужил, только он был мне нужен.
– Зачем это?
– Затем.
Штым зевнул так, что аж на слезу его пробило, растёр слезу эту одинокую по плохо выбритой щеке и сказал:
– Небось, дракон, хомма с него хотел стребовать?
– Откуда знаешь? – напрягся я.
– Как это откуда? Всё оттуда же. Силу берём по праву, память – в нагрузку. Чужие мыслишки – дрянь несусветная, спору нет, но иной раз бывает что и на руку. – Он пнул ногой дымящегося Хабиба. – Видишь, что без присмотра творят. Хулиганства безобразничают. А иной раз и в спину пырнуть норовят.
Переварив то, что он сказал, я осторожно поинтересовался:
– Надо понимать, ты теперь знаешь, где скрывается горбун?
– Ну а как же, дракон, конечно. Теперь-то.
– А поделишься?
Штым посмотрел на меня пристально, потом расплылся в подобии улыбки, оскалив кривые прокуренные зубы, и продекламировал нараспев:
Та Сторона алкает естества.
Но, словно море в шумный час прилива,
За волнолом плеснувши, справедливо
Назад вбирает Волны. Торопливо
От своего уходит торжества.
После чего восхищённо потряс головой:
– Да ты, дракон, типа того… витий.
– Угу, – кивнул я. – Витий. Только не я – другой. Так ты ответишь?
– Про хомма-то? Про хомма – запросто. Дворец ледовый знаешь?
– Недостроенный?
– Вот-вот. Там твой горбун. Иди, бери.
Ни доли секунды больше не желая оставаться в этом паршивом месте, я сразу потопал на выход. Но на пороге остановился, обернулся и сказал:
– Спасибо тебе, Медовый.
– Это тебе, дракон, спасибо, – ответил вновь растянувшийся на диване личер. – Ты спас меня.
– Ты первым, – напомнил я.
– Ну, коль так считать, то ты, дракон, тогда уж Воронцову скажи спасибо. Это он мне шепнул, где Урмана ловить. А так бы…
Штым не говорил, щёлкнул пальцами, свечи тут же погасли и сделалось темно.
Выйдя на свежий воздух (ох каким же он мне действительно свежим показался после тамошней вони и гари), вздохнул я полной грудью, умыл лицо дождём и пошёл спешным шагом к машине. А по дороге пытался понять, кто же кого в этой истории использовал грубо. Я ли Воронцова, Воронцом ли меня или Медяковый Штым нас обоих. Думал-думал, но так ничего и надумал. И так решил: да какая, собственно, разница, кто кого. Этот мир на том и стоит миллион лет, что все всех имеют. И ещё миллион на этом простит.
Глава 20
Урман помолчал нмного, взял себя в руки и дёрнул горделиво подбородком:
– Обидны мне ваши претензии, уважаемый.
И тут повисла длиннющая пауза, в течение которой вампиры с переменным успехом лупили друг друга взглядами, а я, переведённый обстоятельствами в разряд статиста, заряжал пистолет найденным таки патроном.
Первым мёртвую тишину прервал Медяковый Штым.
– Ладно, – поправив сначала одну лямку майки, затем другую, сказал он если и не миролюбиво, то, во всяком случае, уже не так угрожающе, – замнём пока. Может, и не твоя вина, может, папа мидий лишку хватил. Всяко случается, замнём. Другая тема имеется. И эта тема поважнее будет. – И тут его голос вновь преобразился и сделался грозен. – Чего бегал, скажи? А, игрун? Чего хоронился? Отдачу пропустил. Потом и опосля ещё одну. Нехорошо это, нехорошо. Ох, нехорошо. Что за дела? Ась? Думаешь, мирволить буду по старой дружбе? Так не будет того. Вам, испольщикам, раз только дай слабину, блокадником сдохнешь. Чего молчишь? Рисуй давай. Лепи горбатого. Или неча сказать?
– Виноват, – спокойно сказал Урман. – Но – обстоятельства. Дела случились неотложные.
– О, как! – театрально всплеснул руками Медяковый Штым, а потом вдруг резко убрал дурашливую улыбку с лица и злобно зашипел: – Не шушерь, меринос. Дела он делал. У тебя, меринос ты бакалайный, одно дело – папу Силой снабжать своевременно. Другие дела – стос поганый. Аль иначе думаешь? Мозгом-то?
И этот агрессивный выпад ничуть не смутил Дикого Урмана, напротив он как-то весь подобрался и ответил с достоинством:
– Мой незавидный статус требует смирения, и я, уважемый лечер, готов явить смирение. Но трамвайного хамства не потерплю.
Урман аж подпрыгнул:
– Незавидный, говоришь, статус. Так, так, так. То-то до меня слухи стали доходить, что силёнку копишь. Соскочить решил? Или на третье рождение намылился? Не рано ли?
– В самый раз, – самонадеянно ответил вип, выкрикнул какую-то тарабарщину на всё том же непонятном мне языке и поднял руку.
Но ничего не успел сотворить. Чуток, видать, могущество свое переоценил. Штым только бровью повёл, и вожак диких мигом был повержен. Рухнул на пол с переломанными руками и с переломанными ногами. Рухнул тряпичной куклой. И завыл от нестерпимой боли.
– На кого руку, сучонок, поднял, – злобно выдохнул Штым. Некоторое время дрожал от негодования, потом успокоился, откинулся на спинку, прикрыл глаза, сказал: – Стала кровь хитра – а только мы похитрей.
И стал тянуть Силу из содрогающегося Урмана.
Заворожено глядя на яркую дугу, в свете которой пламя догорающих свечей стало вновь чёрным, я стал дожидаться, когда всё это дело кончится. Должно же оно когда-то кончится, думал я. И уйти не мог. Мне нужен был Урман. Мне нужно было с ним договорить. Я должен был каким-то образом вытрясти из него информацию о том, где скрывается горбатый карлик. А так бы конечно бежал я от этой семейной склоки. Во всю прыть бы бежал и не оглядывался. Не люблю присутствовать при подобных экзекуциях. Не человек, удовольствия от чужого страдания не получаю. Никакого.
Вопреки моим ожиданиям, Штым набрался под завязку достаточно быстро, и трёх минут не прошло. Видимо, до этого уже кого-то из випов обнулил. А может, даже и ни одного. Когда дуга передачи между ними оборвалась, Урман остался лежать, где лежал, а Штым поднялся из кресла, не обращая на меня никакого внимания, дошагал до прострелянного дивана, грубым образом скинул на пол Хабиба и, по-стариковски кряхтя, сам растянулся.
Я дождался, когда личер успокоится, и, старясь не шуметь, подошёл к затихшему и на вид совсем уж какому-то дохлому Урмуну. Присел на корточки, энергично потряс его за плечо, а, когда он открыл глаза, поводил стволом кольта ему под носом, словно баночкой с нашатырём:
– Чуешь, дурилка, чем пахнет. Говори, где горбун, иначе, кердык.
– Шёл бы ты, дракон, – простонал Урман, кривясь от невыносимой боли. Потом с трудом приподнялся на локтях, нашёл взглядом до сих пор не пришедшего в сознание Хабиба и что-то тихо прошептал.
Дальше случилось чудное. Хабиб, до этого не подававший признаков жизни, вскочил с пола, как ужаленный, и, не приходя в сознание, с закрытыми глазами, подошёл к столу. Нашарил оставленную Урманом трость, ухватил её как дворник хватает ломик при колке льда и направился к спящему Штыму.
Мне это не понравилось, я проорал випу:
– Чего творишь!
И вырубил его коротким, но сильным ударом в челюсть.
Хотя он и отъехал, но это ничего не изменило, Хабиб послушно продолжил выполнение полученного приказа. Навис над безмятежно сопящим Штымом и замахнулся.
– Видит Сила, не хотел, – произнёс я и выстрелил, почти не целясь.
Трудно промазать, стреляя с пяти шагов, я и не промазал. Пуля Адлера вошла Хабибу под левую ключицу. Он качнулся, выронил трость и рухнул на Штыма. Застрявшее в теле Хабиба серебро стало стремительно разъедать плоть. Плоть зашипела, задымилась и стала смердеть.
– Хорошо, дракон, пульнул, – сказал личер, распахнув глаза. – Мастерски.
С брезгливой миной на лице отбросил от себя тело Хабиба, резко сел, громко зевнул и, почёсывая впалую грудь, пнул ботинком трость Урмана. Трость покачнулась. Он пнул её сильнее, и она покатилась по полу, каким-то непостижимым образом удачно преодолевая огромные щели между досками. Докатилась до своего хозяина, взлетела набалдашником вниз метра на три, почти под потолок, затем перевернулась и с жуткой силой вонзилась випу в грудь. Урман даже не охнул. Он не охнул, зато я, глядя на то, как расползается дымящееся пятно на груди упокоенного випа, воскликнул:
– И на кой хрен ты это сделал, Штым?
– Плохой он был испольщик, – доверительным тоном, как старому другу, ответил личер. – Ненадёжный. Короче, заслужил, поганец.
– Возможно, и заслужил, только он был мне нужен.
– Зачем это?
– Затем.
Штым зевнул так, что аж на слезу его пробило, растёр слезу эту одинокую по плохо выбритой щеке и сказал:
– Небось, дракон, хомма с него хотел стребовать?
– Откуда знаешь? – напрягся я.
– Как это откуда? Всё оттуда же. Силу берём по праву, память – в нагрузку. Чужие мыслишки – дрянь несусветная, спору нет, но иной раз бывает что и на руку. – Он пнул ногой дымящегося Хабиба. – Видишь, что без присмотра творят. Хулиганства безобразничают. А иной раз и в спину пырнуть норовят.
Переварив то, что он сказал, я осторожно поинтересовался:
– Надо понимать, ты теперь знаешь, где скрывается горбун?
– Ну а как же, дракон, конечно. Теперь-то.
– А поделишься?
Штым посмотрел на меня пристально, потом расплылся в подобии улыбки, оскалив кривые прокуренные зубы, и продекламировал нараспев:
Та Сторона алкает естества.
Но, словно море в шумный час прилива,
За волнолом плеснувши, справедливо
Назад вбирает Волны. Торопливо
От своего уходит торжества.
После чего восхищённо потряс головой:
– Да ты, дракон, типа того… витий.
– Угу, – кивнул я. – Витий. Только не я – другой. Так ты ответишь?
– Про хомма-то? Про хомма – запросто. Дворец ледовый знаешь?
– Недостроенный?
– Вот-вот. Там твой горбун. Иди, бери.
Ни доли секунды больше не желая оставаться в этом паршивом месте, я сразу потопал на выход. Но на пороге остановился, обернулся и сказал:
– Спасибо тебе, Медовый.
– Это тебе, дракон, спасибо, – ответил вновь растянувшийся на диване личер. – Ты спас меня.
– Ты первым, – напомнил я.
– Ну, коль так считать, то ты, дракон, тогда уж Воронцову скажи спасибо. Это он мне шепнул, где Урмана ловить. А так бы…
Штым не говорил, щёлкнул пальцами, свечи тут же погасли и сделалось темно.
Выйдя на свежий воздух (ох каким же он мне действительно свежим показался после тамошней вони и гари), вздохнул я полной грудью, умыл лицо дождём и пошёл спешным шагом к машине. А по дороге пытался понять, кто же кого в этой истории использовал грубо. Я ли Воронцова, Воронцом ли меня или Медяковый Штым нас обоих. Думал-думал, но так ничего и надумал. И так решил: да какая, собственно, разница, кто кого. Этот мир на том и стоит миллион лет, что все всех имеют. И ещё миллион на этом простит.
Глава 20
Запасную обойму я нашёл в бардачке в тот момент, когда перебирался по плотине на левый берег. Сунулся за сигаретами, и вот она. Когда и при каких обстоятельствах я её туда закинул, в упор не помнил, и, честно говоря, даже не попытался вспомнить. Хотя надо было бы, конечно. В последнее время всё чаще так бывает, что погрузишься в глубины своего богатого внутреннего мира, а на том, что в это время делают ноги-руки и куда смотрят глаза, не сосредоточиваешься. Эдак и пропасть недолго. Но сейчас мне было не до самоанализа, нашёл и нашёл. Перезарядил пистолет на ходу и сунул его обратно в кобуру.
Подъехал я замысловатыми развязками к тому безобразию, которое задумывалось как ледовый дворец, да в виду крайней скудности городского бюджета так им и не стало, где-то в половине пятого. Вырубил фары, заглушил мотор и осмотрелся. Мрачно. Дождь, тёмное низкое небо, в мутном мареве фонарного света размытые очертания причудливого строения – небольшой пирамиды, поставленной на большую усечённую. Забора нет. Избушки сторожа или чего-то в этом роде тоже, во всяком случае, с этой стороны точно. Между дорогой и стройкой тянется на несколько десятков метров пустырь, поросший бурьяном и диким кустарником. Хорошо видно, как пожухлые стебли и лысые прутья клонятся то в одну сторону, то в другую на хлёстком ветру. Ветру-бродяге тут, вообще, есть, где разгуляться. И чем поживится, тоже есть. Носится беспрепятственно туда-сюда и точит, грызёт, глодает на пару с дождём железобетонный скелет, кинутый людьми на растерзание.
Подняв воротник, я выполз из машины и быстро побежал к жутковатому сооружению сначала по гравию, а потом и – чпок, чпок, чпок – по откровенной жиже. Вскоре добрался до широкого, вырытого под какие-то коммуникации и уже укреплённого рва. Хотел было прыгнуть вниз на бетонный короб, а потом с него на земляную насыпь и тем решить проблему одоления преграды, но вовремя разглядел невдалеке подобие мостика из пробитой в двух местах плиты перекрытия, от дурацкой мысли корчить из себя кенгуру отказался и перебрался на ту сторону, не рискуя здоровьем. А там до цели было уже рукой подать. Через несколько шагов расплывчатая махина вдруг обзавелась вполне конкретными деталями, и я увидел подходящий проём в стене. Метнулся туда и благополучно пробрался внутрь.
Внутри было так, как оно и должно быть на объекте, скоропостижно превратившимся в долгострой. Какие-то путанные лестничные пролёты, технологические выступы, кучи строительного хлама, монтажные леса, голая арматура, металлические непонятного назначения конструкции и неведомо куда ведущие коридоры. И никого вокруг. Тишина как ночью на кладбище. Только слышно, как бьют по жестяному листу капли неутомимого дождя да тревожно гудят стальные балки.
Признаться, поначалу мне показалось, что ошибся Медный Штым, обмишурился, зря послал меня в железобетонные безмолвие. Но только собрался отправить в адрес личера пару ласковых, где-то там, далеко за буреломами из металлоконструкций и высоко под недоделанным сводом, вспыхнул и пробился ко мне рванными ошмётками электрический свет. После чего кто-то очень высоким, почти писклявым, но при этом достаточно громким голосом позвал меня:
– Иди сюда, дракон. Иди сюда.
Вытащив пистолет, я снял его с предохранителя, передёрнул затвор и пошёл по лабиринту коридоров сначала на голос, а когда он стих – уже наугад.
Как известно, все дороги мира ведут в Вечный город, тут все пути, похоже, выводили на центральную арену. Возможно, я выбрал и не самый оптимальный маршрут, но, немного поплутав и несколько раз попав в ситуацию, где был вынужден проявить гимнастическую ловкость, всё-таки выбрался на эту кусками выхваченную из темноты светом двух бьющим крест накрест прожекторов и щедро усыпанную строительным керамзитом площадку.
Хомма обнаружил не сразу, а только тогда, когда услышал доносящийся сверху тихий металлический визг. Задрав голову в поисках источника столь противного звука, я увидел, что к одной из потолочных балок присобачены два троса, концы которых закручены в небольшие петли, а в петли просунут кусок стальной трубы диаметром чуть больше спичечного коробка. На этом неудобном огрызке и сидел горбун. Он не просто так сидел, он раскачивался на этой незамысловатой конструкции как на самых обыкновенных качелях. Отсюда и визг.
Высота, на которой чудачил хомм, была приличной, метров пять, не меньше. И на такой высоте он был до меня недосягаем. Нет, разумеется, я мог бы снять его пулей, но это был не тот вариант. Потому предпочёл воздержаться от резких движений, набраться терпения и посмотреть, что будет дальше. Как я и полагал, ждать пришлось недолго. Не прекращая раскачиваться, хомм понаблюдал несколько секунд за тем, как я наблюдаю за ним, и вдруг с сильным южнославянским акцентом пропищал назидательно:
– Между прочим, дракон, из такой вот непогоды можно извлечь полезный урок. Ты спросишь, какой? Я отвечу. – Добиваясь большей амплитуды, он стал при махе вперёд откидываться назад и выбрасывать ноги, а при махе назад подбираться, при этом не прекращал велеречиво рассуждать: – Когда начинается дождь, ты, чтоб не намокнуть, бежишь в укрытие, но как бы резво не бежал, всё равно прибегаешь мокрым. А если бы не бежал, но шёл, добрался бы до места точно таким же мокрым, зато не запятнал бы себя суетой. Вот и урок: не стоит суетиться, когда попадаешь под дождь. И так же, без суеты, надлежит действовать и в иных обстоятельствах.
Не очень понимая, куда клонит этот мелкий плут в тёмно-синем комбинезоне строителя и в белой каске на непропорционально огромной голове, я счёл за лучшее помолчать. Хомм между тем раскачался так мощно, что стал пролетать уже почти над всей ареной. Я даже стал переживать за него. Вернее, не за него, конечно, а за Леру. Разобьётся, кто её расколдует?
И как в воду глядел.
В какой-то момент хомм при махе вперёд вдруг резко откинулся назад, но не свалился, а зацепился за трубу ногами и так повис. А ещё через мах выкрикнул что твой заправский воздушный акробат "Опля!", выгнулся, оторвался от перекладины и пошёл вертеть в воздухе сальто-мортале. Сколько карлик там этих оборотов исполнил, я не считал, но последний он точно не докрутил, и в результате приземлился не ноги, а на спину. "Приземлился" – это мягко сказано, на самом деле – рухнул. Ах, бах, и только каска в сторону. У меня аж оборвалось всё внутри и похолодело.
Матюгнувшись в сердцах, я подбежал к распростёртому телу и с силой пнул его ногой:
– Эй ты, циркач грёбанный, не вздумай сдохнуть.
Хомм, глаза которого были закрыты, а руки-ноги раскинуты в стороны с разнузданностью, присущей трупам, никак на мой удар не отреагировал, даже не охнул. Я ещё больше забеспокоился и наклонился, чтобы уловить дыхание. И тут вдруг горбун ожил, распахнул глаза, обхватил меня обеими руками за шею, как маленький мальчик долго отсутствующего папу-подводника, и горячо зашептал прямо в ухо:
– Давным-давно в Китае жил почтенный муж, который жутко любил драконов. Он украшал свою одежду и мебель изображениями этих существ, собирал фигурки крылатых и книги про них. Дошло до того, что его увлечение привлекло внимание драконьего бога, и однажды перед окном этого китайца появился самый настоящий дракон. И вот ужас: в ту же секунду почтенный муж скончался от страха. Видимо, он был из тех, кто говорит громкие слова, а на деле ведёт себя иначе. Я, дракон, не из таких. Я из других. Я не умру.
Когда я сумел оторвать от себя его руки-клещи, он как ни в чём не бывало вскочил на кривые ножки, дотянулся рукой до горба и пощупал – не исчез ли от удара? Убедился, что не исчез, огорчаться не стал, проковылял, по-утиному раскачиваясь из стороны в сторону, к потерянной каске, нахлобучил её на голову, постучал по пластмассе в районе гордой надписи "СМУ – 18" и повторил:
– Нет, не умру. – После чего добавил: – И убить меня нельзя. Так что спрячь свою глупую игрушку, дракон.
Ни фига я его не послушался, не спрятал.
Тогда хомм расхохотался в голос, а когда насмеялся вдоволь, вытащил из кармана один за другим пять огромных апельсинов и стал жонглировать ими. Получалось это у него достаточно ловко, и он похвалился:
– Видишь, дракон, чему научился, пока ждал тебя. Если б не это, сдох бы от скуки.
– Снял бы номер в "Интуристе", не скучал бы, – понимая, что ещё не пришёл момент говорить о главном, заметил я.
После этих моих слов и без того морщинистое личико хомма ещё больше сморщилось:
– Не люблю я, дракон, когда на меня пялятся. А там бы пялились. Всегда пялятся. А тут нормально – никого.
С этими словами он вытащил ещё два апельсина и умудрился пристроить их в круг к остальным.
Тут моё терпение лопнуло, и я начал раздражаться:
– А может, уже хватит цирка? А? Может, о деле поговорим?
– Обязательно. – Руки хомма тотчас повисли плетьми, и оранжевые шары один за другим попадали на керамзит. – Ты прав, дракон: делу время, потехе час. Итак, о деле. – С этими словами он одной ладонью оттянул лямку комбинезону, а второй обхватил подбородок. Сделал умное лицо и спросил: – Ситуацию чётко понимаешь?
– В общих чертах, – ответил я и, чтоб не быть голословным, обрисовал широким мазком: – Твоему хозяину Вещь нужна, а мне нужно, чтоб ты девчонку расколдовал. Вот, собственно, и вся ситуация. Так?
Лицо хомма растянулась в лягушечьей улыбке:
– Умный ты, дракон. Всё понимаешь.
– Нет, не всё, – признался я. – Есть вещи, которые в упор понять не могу. Объясни, чего сразу ко мне не пришёл? Зачем нужно было, чтоб я тебя так долго искал?
– Хозяин так велел. Сказал: надо подождать, чтобы дракон подёргался, и крючок поглубже заглотнул. Чужие люди это чужие люди, а вот когда кого-нибудь из его знакомых проклятие зацепит, другая песня начнётся. Прав хозяин оказался. Как будто предвидел, что журнал к девчонке попадёт. А может, не "как будто", а точно предвидел. С него станется. Гений гениальный. – Хомм поднял руки над головой, потряс ими и повторил по слогам с театральным пафосом: – Ге-ни-аль-ный! – После чего ударил по кончикам ушей и вынес диагноз: – А вот ты, дракон, лопух предсказуемый. Просчитал тебя хозяин. Куда ты теперь денешься? Никуда не денешься.
Вряд ли горбун хотел обидеть меня специально, он ляпал языком просто так, не думая о последствиях, но я, тем не менее, обиделся. И не утерпел, попробовал унизить:
– Ты, фашист психованный, с таким придыханием поминаешь хозяина, будто кайф реальный ловишь, оттого что раб.
– А ты, дракон глупнький, – быстро парировал хомм, – слово "раб" говоришь с таким презрением, будто сам не раб.
– А что – раб?
– Конечно. Раб собственного долга. – С этими словами он вытащил из пустого кармана очередной апельсин, вонзил в него когти и двумя нетерпеливыми движениями содрал кожуру. Затем разломил надвое, одну половину поспешно сунул в рот, вторую протянул мне. Когда я брезгливо отмахнулся, он и мою долю затолкал в себя. Быстро всё это дело прожевал, обтирая подбородок от неопрятно стекающего сока, проглотил шумно, удовлетворённо крякнул и продолжил: – В этом мире, дракон, нет свободных, все рабы. Рабы любви, обстоятельств, кредитных обязательств, социального статуса, ещё чего-нибудь типа этого. Свободных людей нет в принципе. Как, впрочем, нет и свободных наций. Европейцы – рабы своего благополучия, африканцы – нищеты, американцы – туполобого мессианства, русские – идиотского благородства, китайцы – усердия ничем неоправданного. Разве нет? Все рабы. Таков мир, такова природа людей.
– Я не человек, – на всякий случай напомнил я.
Хомм не обратил на моё замечание ни малейшего внимания и стал развивать тему:
– Но если суждено быть рабом, почему бы тогда ни выбрать хозяина самостоятельно. Разве это, дракон, не разумно? Что плохого в том, чтобы смириться с неизбежным, сознательно презреть тело и разум и всецело посвятить себя служению избранному господину? Можно считать удачей, если ты к тому же наделен мудростью и талантами и умеешь правильно воспользоваться ими. Но если даже…
– Кончай трындеть, – грубо прервал я его высокопарный спич. – Меня от твоего гимна раболепию сейчас стошнит. Причём, натуральным образом.
Хомм прижал ручонки к груди:
– Молчу, молчу, молчу.
– Молчать не надо, – сказал я требовательно, – дело надо говорить. Я вот тут ещё кое-чего не понимаю. Скажи, на кой чёрт хозяин приказал вампиров на меня науськать?
Этот вопрос хомма явно смутил. Он потупил взор, спрятал руки за спину и, как нашкодивший малыш, стал ковырять керамзит носком ботинка. А когда вырыл изрядную яму, признался:
– Это не хозяин приказал, это была моя личная инициатива. Подумал, зачем сложности городить? Зачем время тратить? Почему бы, подумал, не прикончить двух нагонов, а их тела потом на Вещь у третьего не обменять. Увы, не вышло ничего. Подвели меня вампиры.
– Ну ты и урод, – покачал я головой. – А с виду не скажешь.
– Ничего личного, дракон, – промямлил сконфуженный хомм.
– Типа – бизнес?
– Ага, просто бизнес. А что не вышло, так, знаешь, я этому даже рад. Есть лишний повод восхититься мудростью хозяина.
– А он в курсе твоих выкрутасов? Не настучал ещё по черепушке?
Хомм, будто ждал от меня такого вопроса, вскинул назидательно указательный палец и вновь заговорил как по писанному:
– Известно, что рыба не будет жить там, где есть только чистая вода. Но если вода покрыта ряской и прочими водорослями, рыба будет жиреть и резвится. Хомм тоже будет лучше исполнять обязанности, если некоторые стороны его жизни будут скрыты от постороннего внимания. Мой хозяин понимает это, и относится к подобным проявлениям моей самобытности с пониманием.
– Повезло тебе, шустрила, с хозяином. Другой бы кто за подобную реализацию свободы воли головёнку-то оторвал.
Здесь хомм меня поправил горделиво:
– Ошибаешься, дракон, – не повезло мне. Я предпочёл этого господина сознательно.
– Ну это ты, конечно, молодец, – похвалил я, едва сдержав презрительную улыбку. После чего спросил: – Скажи, а почему выбрали именно наш Тайник? По жребию?
– Никакого жребия, – помотал головой карлик и сказал просто, даже как-то до обидного буднично: – Он первый в списке. А на самом деле все будем потрошить.
Эта новость меня, признаться, здорово ошарашила:
– О как! Я-то думал, Неудачник решил урок брату припадать показательный, а он, выходит, на все фрагменты Вещи позарился. А ты, фашистская морда, в курсе, зачем ему это?
– В планы хозяина, не посвящён, – ответил хомм. – Но верю, что они грандиозны.
– Как бы твой хозяин не надорвался. Вещь – штука неподъёмная. Ой, неподъёмная. Не боишься сиротой остаться?
– А это не твоя забота, дракон.
– Правильно, не моя, – согласился я. – Моя забота – девушка спасти. Говори, как будем сделку проводить.
Хомм посмотрел на меня недоверчиво, убедился, что не шучу и даже не иронизирую, после чего пожал плечами:
– Странно.
– Что "странно"?
– Странно, что ты так легко согласился Вещь предать. Признаться, не ожидал я, дракон, от тебя такого.
– И чего ж тут странного? Думал, я тут в падучей биться буду?
– Нет, но… Неужели муки морального выбора тебя, дракон, не тревожат?
Это было уже слишком, и я взревел:
– Шёл бы ты, дядя, морковку корчевать! Где ты тут выбор видишь?! Девчонка должна жить, другого – не дано.
– Одну спасёшь, а миллионы погибнут, – издевательски-плаксивым тоном напомнил карлик. Подошёл поближе и стал заглядывать мне в лицо. – Слышишь, дракон, – погибнут. Хозяин-то мой, сам знаешь, крут. И коварен ещё. Ох, как он коварен! На пути к короне, щадить людишек не станет. Тебя это не смущает?
Я схватил его за грудки и поднял. Хомм зажмурился, подумав, что сейчас ударю, но я лишь прорычал ему в лицо:
– А ты думаешь, можно спасти миллионы душ, погубив одну? Если ты так думаешь, то ты идиота кусок.
Сказал и аккуратно вернул его на прежнее место.
– Не хами, дракон, хомму, – оправив курточку, грозно пропищал карлик. А потом не выдержал и прыснул: – Смотри-ка, каламбур вышел. – Затем помолчал важно и, погрозив мне пальчиком, заговорил в разоблачительном тоне: – Знаю, знаю, что ты дракон надумал. Ты так про себя решил: Вещь отдам, девчонку спасу, а потом, когда руки будут развязаны, надеру Неудачнику задницу. А заодно и хомму его. Так?
– А хотя бы и так, – сказал я с вызовом.
– Ха-ха, – произнёс хомм и, изображая, как ему смешно, схватился за живот. – Ха-ха. Вздумал теля бодаться с дубом.
– Врёшь, сука. И я не теля, и твой господин ни разу не дуб.
Хомм перестал лыбиться, сделал серьёзное лицо и кивнул:
– Да, дракон, точно, он не дуб. Он, как я уже выше отметил, гений. Он всё предусмотрел. Он знаешь, как мне сказал? Он сказал: "Чтоб победить дракона, нужно сделать его своим".
Я скрутил фигу и, чуть наклоняясь, сунул ему под нос:
– Вот вам. Понял? Никогда я для вас своим не стану.
– Это смотря что под словом "свой" понимать, – сведя глаза в кучу, сказал хомм. – Впрочем, не важно. Послушай, чего скажу. Чтоб у нас всё сладилось, ты помимо того, что Вещь мне отдашь, ещё одно обязательное условие исполнишь.
Тут уж я завёлся не на шутку:
– Что вам ещё такого сделать? Песню спеть? Танец сбацать? Да ради бога. – Поставил одну ладонь на пояс, другую положил на затылок и, пританцовывая на месте, проревел: – Эх, яблочко, куда ты котишься, к Колчаку попадёшь, не воротишься. А я бедненький, а я несчастенький, развалился я да на частеньки.
Подъехал я замысловатыми развязками к тому безобразию, которое задумывалось как ледовый дворец, да в виду крайней скудности городского бюджета так им и не стало, где-то в половине пятого. Вырубил фары, заглушил мотор и осмотрелся. Мрачно. Дождь, тёмное низкое небо, в мутном мареве фонарного света размытые очертания причудливого строения – небольшой пирамиды, поставленной на большую усечённую. Забора нет. Избушки сторожа или чего-то в этом роде тоже, во всяком случае, с этой стороны точно. Между дорогой и стройкой тянется на несколько десятков метров пустырь, поросший бурьяном и диким кустарником. Хорошо видно, как пожухлые стебли и лысые прутья клонятся то в одну сторону, то в другую на хлёстком ветру. Ветру-бродяге тут, вообще, есть, где разгуляться. И чем поживится, тоже есть. Носится беспрепятственно туда-сюда и точит, грызёт, глодает на пару с дождём железобетонный скелет, кинутый людьми на растерзание.
Подняв воротник, я выполз из машины и быстро побежал к жутковатому сооружению сначала по гравию, а потом и – чпок, чпок, чпок – по откровенной жиже. Вскоре добрался до широкого, вырытого под какие-то коммуникации и уже укреплённого рва. Хотел было прыгнуть вниз на бетонный короб, а потом с него на земляную насыпь и тем решить проблему одоления преграды, но вовремя разглядел невдалеке подобие мостика из пробитой в двух местах плиты перекрытия, от дурацкой мысли корчить из себя кенгуру отказался и перебрался на ту сторону, не рискуя здоровьем. А там до цели было уже рукой подать. Через несколько шагов расплывчатая махина вдруг обзавелась вполне конкретными деталями, и я увидел подходящий проём в стене. Метнулся туда и благополучно пробрался внутрь.
Внутри было так, как оно и должно быть на объекте, скоропостижно превратившимся в долгострой. Какие-то путанные лестничные пролёты, технологические выступы, кучи строительного хлама, монтажные леса, голая арматура, металлические непонятного назначения конструкции и неведомо куда ведущие коридоры. И никого вокруг. Тишина как ночью на кладбище. Только слышно, как бьют по жестяному листу капли неутомимого дождя да тревожно гудят стальные балки.
Признаться, поначалу мне показалось, что ошибся Медный Штым, обмишурился, зря послал меня в железобетонные безмолвие. Но только собрался отправить в адрес личера пару ласковых, где-то там, далеко за буреломами из металлоконструкций и высоко под недоделанным сводом, вспыхнул и пробился ко мне рванными ошмётками электрический свет. После чего кто-то очень высоким, почти писклявым, но при этом достаточно громким голосом позвал меня:
– Иди сюда, дракон. Иди сюда.
Вытащив пистолет, я снял его с предохранителя, передёрнул затвор и пошёл по лабиринту коридоров сначала на голос, а когда он стих – уже наугад.
Как известно, все дороги мира ведут в Вечный город, тут все пути, похоже, выводили на центральную арену. Возможно, я выбрал и не самый оптимальный маршрут, но, немного поплутав и несколько раз попав в ситуацию, где был вынужден проявить гимнастическую ловкость, всё-таки выбрался на эту кусками выхваченную из темноты светом двух бьющим крест накрест прожекторов и щедро усыпанную строительным керамзитом площадку.
Хомма обнаружил не сразу, а только тогда, когда услышал доносящийся сверху тихий металлический визг. Задрав голову в поисках источника столь противного звука, я увидел, что к одной из потолочных балок присобачены два троса, концы которых закручены в небольшие петли, а в петли просунут кусок стальной трубы диаметром чуть больше спичечного коробка. На этом неудобном огрызке и сидел горбун. Он не просто так сидел, он раскачивался на этой незамысловатой конструкции как на самых обыкновенных качелях. Отсюда и визг.
Высота, на которой чудачил хомм, была приличной, метров пять, не меньше. И на такой высоте он был до меня недосягаем. Нет, разумеется, я мог бы снять его пулей, но это был не тот вариант. Потому предпочёл воздержаться от резких движений, набраться терпения и посмотреть, что будет дальше. Как я и полагал, ждать пришлось недолго. Не прекращая раскачиваться, хомм понаблюдал несколько секунд за тем, как я наблюдаю за ним, и вдруг с сильным южнославянским акцентом пропищал назидательно:
– Между прочим, дракон, из такой вот непогоды можно извлечь полезный урок. Ты спросишь, какой? Я отвечу. – Добиваясь большей амплитуды, он стал при махе вперёд откидываться назад и выбрасывать ноги, а при махе назад подбираться, при этом не прекращал велеречиво рассуждать: – Когда начинается дождь, ты, чтоб не намокнуть, бежишь в укрытие, но как бы резво не бежал, всё равно прибегаешь мокрым. А если бы не бежал, но шёл, добрался бы до места точно таким же мокрым, зато не запятнал бы себя суетой. Вот и урок: не стоит суетиться, когда попадаешь под дождь. И так же, без суеты, надлежит действовать и в иных обстоятельствах.
Не очень понимая, куда клонит этот мелкий плут в тёмно-синем комбинезоне строителя и в белой каске на непропорционально огромной голове, я счёл за лучшее помолчать. Хомм между тем раскачался так мощно, что стал пролетать уже почти над всей ареной. Я даже стал переживать за него. Вернее, не за него, конечно, а за Леру. Разобьётся, кто её расколдует?
И как в воду глядел.
В какой-то момент хомм при махе вперёд вдруг резко откинулся назад, но не свалился, а зацепился за трубу ногами и так повис. А ещё через мах выкрикнул что твой заправский воздушный акробат "Опля!", выгнулся, оторвался от перекладины и пошёл вертеть в воздухе сальто-мортале. Сколько карлик там этих оборотов исполнил, я не считал, но последний он точно не докрутил, и в результате приземлился не ноги, а на спину. "Приземлился" – это мягко сказано, на самом деле – рухнул. Ах, бах, и только каска в сторону. У меня аж оборвалось всё внутри и похолодело.
Матюгнувшись в сердцах, я подбежал к распростёртому телу и с силой пнул его ногой:
– Эй ты, циркач грёбанный, не вздумай сдохнуть.
Хомм, глаза которого были закрыты, а руки-ноги раскинуты в стороны с разнузданностью, присущей трупам, никак на мой удар не отреагировал, даже не охнул. Я ещё больше забеспокоился и наклонился, чтобы уловить дыхание. И тут вдруг горбун ожил, распахнул глаза, обхватил меня обеими руками за шею, как маленький мальчик долго отсутствующего папу-подводника, и горячо зашептал прямо в ухо:
– Давным-давно в Китае жил почтенный муж, который жутко любил драконов. Он украшал свою одежду и мебель изображениями этих существ, собирал фигурки крылатых и книги про них. Дошло до того, что его увлечение привлекло внимание драконьего бога, и однажды перед окном этого китайца появился самый настоящий дракон. И вот ужас: в ту же секунду почтенный муж скончался от страха. Видимо, он был из тех, кто говорит громкие слова, а на деле ведёт себя иначе. Я, дракон, не из таких. Я из других. Я не умру.
Когда я сумел оторвать от себя его руки-клещи, он как ни в чём не бывало вскочил на кривые ножки, дотянулся рукой до горба и пощупал – не исчез ли от удара? Убедился, что не исчез, огорчаться не стал, проковылял, по-утиному раскачиваясь из стороны в сторону, к потерянной каске, нахлобучил её на голову, постучал по пластмассе в районе гордой надписи "СМУ – 18" и повторил:
– Нет, не умру. – После чего добавил: – И убить меня нельзя. Так что спрячь свою глупую игрушку, дракон.
Ни фига я его не послушался, не спрятал.
Тогда хомм расхохотался в голос, а когда насмеялся вдоволь, вытащил из кармана один за другим пять огромных апельсинов и стал жонглировать ими. Получалось это у него достаточно ловко, и он похвалился:
– Видишь, дракон, чему научился, пока ждал тебя. Если б не это, сдох бы от скуки.
– Снял бы номер в "Интуристе", не скучал бы, – понимая, что ещё не пришёл момент говорить о главном, заметил я.
После этих моих слов и без того морщинистое личико хомма ещё больше сморщилось:
– Не люблю я, дракон, когда на меня пялятся. А там бы пялились. Всегда пялятся. А тут нормально – никого.
С этими словами он вытащил ещё два апельсина и умудрился пристроить их в круг к остальным.
Тут моё терпение лопнуло, и я начал раздражаться:
– А может, уже хватит цирка? А? Может, о деле поговорим?
– Обязательно. – Руки хомма тотчас повисли плетьми, и оранжевые шары один за другим попадали на керамзит. – Ты прав, дракон: делу время, потехе час. Итак, о деле. – С этими словами он одной ладонью оттянул лямку комбинезону, а второй обхватил подбородок. Сделал умное лицо и спросил: – Ситуацию чётко понимаешь?
– В общих чертах, – ответил я и, чтоб не быть голословным, обрисовал широким мазком: – Твоему хозяину Вещь нужна, а мне нужно, чтоб ты девчонку расколдовал. Вот, собственно, и вся ситуация. Так?
Лицо хомма растянулась в лягушечьей улыбке:
– Умный ты, дракон. Всё понимаешь.
– Нет, не всё, – признался я. – Есть вещи, которые в упор понять не могу. Объясни, чего сразу ко мне не пришёл? Зачем нужно было, чтоб я тебя так долго искал?
– Хозяин так велел. Сказал: надо подождать, чтобы дракон подёргался, и крючок поглубже заглотнул. Чужие люди это чужие люди, а вот когда кого-нибудь из его знакомых проклятие зацепит, другая песня начнётся. Прав хозяин оказался. Как будто предвидел, что журнал к девчонке попадёт. А может, не "как будто", а точно предвидел. С него станется. Гений гениальный. – Хомм поднял руки над головой, потряс ими и повторил по слогам с театральным пафосом: – Ге-ни-аль-ный! – После чего ударил по кончикам ушей и вынес диагноз: – А вот ты, дракон, лопух предсказуемый. Просчитал тебя хозяин. Куда ты теперь денешься? Никуда не денешься.
Вряд ли горбун хотел обидеть меня специально, он ляпал языком просто так, не думая о последствиях, но я, тем не менее, обиделся. И не утерпел, попробовал унизить:
– Ты, фашист психованный, с таким придыханием поминаешь хозяина, будто кайф реальный ловишь, оттого что раб.
– А ты, дракон глупнький, – быстро парировал хомм, – слово "раб" говоришь с таким презрением, будто сам не раб.
– А что – раб?
– Конечно. Раб собственного долга. – С этими словами он вытащил из пустого кармана очередной апельсин, вонзил в него когти и двумя нетерпеливыми движениями содрал кожуру. Затем разломил надвое, одну половину поспешно сунул в рот, вторую протянул мне. Когда я брезгливо отмахнулся, он и мою долю затолкал в себя. Быстро всё это дело прожевал, обтирая подбородок от неопрятно стекающего сока, проглотил шумно, удовлетворённо крякнул и продолжил: – В этом мире, дракон, нет свободных, все рабы. Рабы любви, обстоятельств, кредитных обязательств, социального статуса, ещё чего-нибудь типа этого. Свободных людей нет в принципе. Как, впрочем, нет и свободных наций. Европейцы – рабы своего благополучия, африканцы – нищеты, американцы – туполобого мессианства, русские – идиотского благородства, китайцы – усердия ничем неоправданного. Разве нет? Все рабы. Таков мир, такова природа людей.
– Я не человек, – на всякий случай напомнил я.
Хомм не обратил на моё замечание ни малейшего внимания и стал развивать тему:
– Но если суждено быть рабом, почему бы тогда ни выбрать хозяина самостоятельно. Разве это, дракон, не разумно? Что плохого в том, чтобы смириться с неизбежным, сознательно презреть тело и разум и всецело посвятить себя служению избранному господину? Можно считать удачей, если ты к тому же наделен мудростью и талантами и умеешь правильно воспользоваться ими. Но если даже…
– Кончай трындеть, – грубо прервал я его высокопарный спич. – Меня от твоего гимна раболепию сейчас стошнит. Причём, натуральным образом.
Хомм прижал ручонки к груди:
– Молчу, молчу, молчу.
– Молчать не надо, – сказал я требовательно, – дело надо говорить. Я вот тут ещё кое-чего не понимаю. Скажи, на кой чёрт хозяин приказал вампиров на меня науськать?
Этот вопрос хомма явно смутил. Он потупил взор, спрятал руки за спину и, как нашкодивший малыш, стал ковырять керамзит носком ботинка. А когда вырыл изрядную яму, признался:
– Это не хозяин приказал, это была моя личная инициатива. Подумал, зачем сложности городить? Зачем время тратить? Почему бы, подумал, не прикончить двух нагонов, а их тела потом на Вещь у третьего не обменять. Увы, не вышло ничего. Подвели меня вампиры.
– Ну ты и урод, – покачал я головой. – А с виду не скажешь.
– Ничего личного, дракон, – промямлил сконфуженный хомм.
– Типа – бизнес?
– Ага, просто бизнес. А что не вышло, так, знаешь, я этому даже рад. Есть лишний повод восхититься мудростью хозяина.
– А он в курсе твоих выкрутасов? Не настучал ещё по черепушке?
Хомм, будто ждал от меня такого вопроса, вскинул назидательно указательный палец и вновь заговорил как по писанному:
– Известно, что рыба не будет жить там, где есть только чистая вода. Но если вода покрыта ряской и прочими водорослями, рыба будет жиреть и резвится. Хомм тоже будет лучше исполнять обязанности, если некоторые стороны его жизни будут скрыты от постороннего внимания. Мой хозяин понимает это, и относится к подобным проявлениям моей самобытности с пониманием.
– Повезло тебе, шустрила, с хозяином. Другой бы кто за подобную реализацию свободы воли головёнку-то оторвал.
Здесь хомм меня поправил горделиво:
– Ошибаешься, дракон, – не повезло мне. Я предпочёл этого господина сознательно.
– Ну это ты, конечно, молодец, – похвалил я, едва сдержав презрительную улыбку. После чего спросил: – Скажи, а почему выбрали именно наш Тайник? По жребию?
– Никакого жребия, – помотал головой карлик и сказал просто, даже как-то до обидного буднично: – Он первый в списке. А на самом деле все будем потрошить.
Эта новость меня, признаться, здорово ошарашила:
– О как! Я-то думал, Неудачник решил урок брату припадать показательный, а он, выходит, на все фрагменты Вещи позарился. А ты, фашистская морда, в курсе, зачем ему это?
– В планы хозяина, не посвящён, – ответил хомм. – Но верю, что они грандиозны.
– Как бы твой хозяин не надорвался. Вещь – штука неподъёмная. Ой, неподъёмная. Не боишься сиротой остаться?
– А это не твоя забота, дракон.
– Правильно, не моя, – согласился я. – Моя забота – девушка спасти. Говори, как будем сделку проводить.
Хомм посмотрел на меня недоверчиво, убедился, что не шучу и даже не иронизирую, после чего пожал плечами:
– Странно.
– Что "странно"?
– Странно, что ты так легко согласился Вещь предать. Признаться, не ожидал я, дракон, от тебя такого.
– И чего ж тут странного? Думал, я тут в падучей биться буду?
– Нет, но… Неужели муки морального выбора тебя, дракон, не тревожат?
Это было уже слишком, и я взревел:
– Шёл бы ты, дядя, морковку корчевать! Где ты тут выбор видишь?! Девчонка должна жить, другого – не дано.
– Одну спасёшь, а миллионы погибнут, – издевательски-плаксивым тоном напомнил карлик. Подошёл поближе и стал заглядывать мне в лицо. – Слышишь, дракон, – погибнут. Хозяин-то мой, сам знаешь, крут. И коварен ещё. Ох, как он коварен! На пути к короне, щадить людишек не станет. Тебя это не смущает?
Я схватил его за грудки и поднял. Хомм зажмурился, подумав, что сейчас ударю, но я лишь прорычал ему в лицо:
– А ты думаешь, можно спасти миллионы душ, погубив одну? Если ты так думаешь, то ты идиота кусок.
Сказал и аккуратно вернул его на прежнее место.
– Не хами, дракон, хомму, – оправив курточку, грозно пропищал карлик. А потом не выдержал и прыснул: – Смотри-ка, каламбур вышел. – Затем помолчал важно и, погрозив мне пальчиком, заговорил в разоблачительном тоне: – Знаю, знаю, что ты дракон надумал. Ты так про себя решил: Вещь отдам, девчонку спасу, а потом, когда руки будут развязаны, надеру Неудачнику задницу. А заодно и хомму его. Так?
– А хотя бы и так, – сказал я с вызовом.
– Ха-ха, – произнёс хомм и, изображая, как ему смешно, схватился за живот. – Ха-ха. Вздумал теля бодаться с дубом.
– Врёшь, сука. И я не теля, и твой господин ни разу не дуб.
Хомм перестал лыбиться, сделал серьёзное лицо и кивнул:
– Да, дракон, точно, он не дуб. Он, как я уже выше отметил, гений. Он всё предусмотрел. Он знаешь, как мне сказал? Он сказал: "Чтоб победить дракона, нужно сделать его своим".
Я скрутил фигу и, чуть наклоняясь, сунул ему под нос:
– Вот вам. Понял? Никогда я для вас своим не стану.
– Это смотря что под словом "свой" понимать, – сведя глаза в кучу, сказал хомм. – Впрочем, не важно. Послушай, чего скажу. Чтоб у нас всё сладилось, ты помимо того, что Вещь мне отдашь, ещё одно обязательное условие исполнишь.
Тут уж я завёлся не на шутку:
– Что вам ещё такого сделать? Песню спеть? Танец сбацать? Да ради бога. – Поставил одну ладонь на пояс, другую положил на затылок и, пританцовывая на месте, проревел: – Эх, яблочко, куда ты котишься, к Колчаку попадёшь, не воротишься. А я бедненький, а я несчастенький, развалился я да на частеньки.