Страница:
– Вы, Инесса Романовна, сказали, что Семён Аркадьевич боится. А чего он, по-вашему, боится?
– Чудит, как никогда не чудил. Несёт жалкую чушь о каком-то проклятии.
Она пожала плечами.
– А вы, надо полагать, ни в какие проклятия не верите?
– Ай, бросьте, я взрослый и здоровый на голову человек.
– Но…
– Одна переборщила с пилюлями, другая в опасном месте дорогу перебегала. Страшно, горько, больно, несправедливо наконец, только причём тут мистика? Судьба. Помните, какими словами Пушкин заканчивает поэму "Цыганы"?
Она не дала мне досказать.
– И от судеб защиты нет.
Я помнил, но ответить не успел, она сама процитировала:
На самом деле у Пушкина так: "И всюду страсти роковые и от судеб защиты нет", но я не стал спорить. Ума хватило. Вместо этого спросил:
– А третий?
– Третий? – не поняла Инесса.
– Дизайнер ваш, компьютерщик, Контсантин Звягельский. Что вы про него скажете? Случайно из окна выпал?
– Костик – нет, – с горечью сказала она. – Костик – на моих глазах. Бедный, бедный мальчик. Не представляю, что на него такое нашло? Стоял у окна, курил и вдруг…
– Он знал в тот момент, что Фролова и Мордкович погибли?
Сочувственно покивав, я спросил:
– Нет, не знал.
Она задумалась, потом мотнула головой.
– Точно?
– Точно. Об Эльвире мы только к вечеру узнали, а про Бабочку… в смысле, про Марину так и вообще на следующий день. Ничего он не знал. Не мог знать. А вы это к чему?
– Самоубийство, – пояснил я, – весьма заразительная штука.
– Возможно, – помолчав, сказала она. – Но тут, как видите, не тот случай. Да и насчёт самоубийств… Не верю я, что наши барышни намерено покончили с собой. Не было у них на то причин. Уж поверьте.
– Быть может, и не было у них причин, чтобы уйти, только иногда люди не находят причин, чтобы остаться. И потом, согласитесь, Инесса Романовна, чужая душа – потёмки,
У меня имелось, что на это ответить, и я ответил:
– А своя?
Посмотрев на меня выразительно, она парировала:
Этой женщине палец в рот класть нельзя, с восхищением подумал я. Пиранья.
– Кто кроме вас двоих был тогда в комнате?
Поправил очки и сменил тему:
– Никого не было, – недолго думая, ответила она. – Антонина Михайловна, бухгалтер, с утра уехала в банк и с концами. У Свиридовой, у Ноны Ивановны, она у нас зам главного, в тот день внучка родилась, так что тоже отсутствовала.
– А Валентина Муразова где была?
– Ого, – хмыкнула госпожа Верхозина, – смотрю, подготовились.
– Есть такое дело, – не стал я умолять свои профессиональные достоинства.
– Ну-ну. А насчёт Муразовой всё просто. Валя у нас в офисе почти не бывает, на дому работает. Мы отсылаем ей тексты для корректуры "емельками", ну и она, разумеется, отвечает нам таким же образом.
– С этим всё понятно. – Помолчал, погонял для солидности туда-сюда морщины на лбу и задал новый вопрос: – Инесса Романовна, а вы не помните, о чём вы тогда с ним говорили?
Я кивнул:
– С кем? – уточнила она. – С Костей Звягельским?
– Ну да. Помните?
– Прекрасно помню, как ни помнить. Ни о чём мы с ним не разговаривали, некогда было, каждый своим делом занимался. Я редактировала очередной графоманский бред, бессмысленный и беспощадный, а Костя обновлял главную страницу сайта. Всё было как всегда, и ничего трагедии не предвещало. Но в какой-то момент мальчик оторвался от ноутбука, подошел к окну, какое-то время стоял там, глядя во двор. Закурил. Потом вдруг распахнул окно, запрыгнул на подоконник, произнёс сущую ерунду и в следующую секунду прыгнул. Знаете, "солдатиком" так. Я даже ахнуть не успела. Ну а дальше… Дальше – страшно, вспоминать не хочу. Уж простите.
– А что именно он произнёс, перед тем, как прыгнуть? – выдержав из деликатности небольшую паузу, спросил я.
– Это так важно?
– Очень.
– Не поверите, но он трижды нараспев произнёс слово "запотело". Знаете в такой манере, в какой плохие актёрки произносят фразу "В Москву, в Москву, в Москву".
– Это он про оконное стекло?
– Не знаю, возможно… Ещё вопросы есть?
Она пожала плечами:
– Пока нет. Разрешите, я тут немного осмотрюсь. Пять минут, не больше.
– Да ради бога.
Под скептическим взором (хорошо хоть не под презрительное прысканье) госпожи Верхозиной, я обшарил ящики столов, раскидал пульманы, поковырялся – вот работка-то! – в мусорных корзинах, заглянул в, на и за шкафы, вырвал из банки цветок, высыпал на газету землю, но ничего, чтобы могло хоть как-то походить на разряженную колдовскую гогу не обнаружил. Либо уже вынесли, либо не было её тут никогда.
– Всё? – спросила моя строгая собеседница, когда поняла, что об этом можно спросить.
– Всё, – отряхивая руки, ответил я.
– Я свободна?
– Конечно, только…
– Что?
– Можно узнать номер вашего телефона?
Я вытащил записную книжку, следом ручку и, щёлкнув пипкой, спросил:
– Зачем? – нахмурилась госпожа Верхозина.
– Ничего личного, – поторопился уверить я. – Но вдруг надумаю что-нибудь уточнить по делу.
Она посмотрела на меня так, как воспитательницы смотрят на распоясавшегося ребёнка, однако номер назвала.
– Нет, нет, ваш домашний стараниями господина Холобыстина мне известен, меня интересует мобильный.
Я помотал головой:
– Мобильного пока нет, – сказала она. – Старый недавно утянули, новым обзавестись не успела.
– Утянули? – зацепился я за столь важную информацию. И выпалил вопросы один за другим: – Где? Кто? Когда?
– Это-то зачем? – поморщилась госпожа Верхозина.
– Не настаиваю, но… Инесса Романовна, это может оказаться важным. Весьма и очень.
– Ну, хорошо-хорошо. Расскажу, так и быть. Впрочем, рассказывать особо нечего, случай банальный. Приблизительно неделю назад забрёл к нам коммивояжёр, из тех, которые по бабским конторам шарахаются со всякой дрянью. Знаете, наверное?
Сопроводив свои слова вздохом недовольства, она сдалась:
– Этот, – не сбавляя темпа, продолжила госпожа Верхозина, – притащил зонты. Мало того, что сработанные кое-как, так ещё и расцветок ужасных. Гадость. Тошнотворная гадость. Облить керосином, и подпалить. Правда, Антонина Михайловна… – Тут госпожа Верхозина окинула меня быстрым взглядом и осеклась: – Ладно, это не важно. Важно другое. Когда этот проныра, так ничего и не продав, удалился восвояси, я обнаружила, что куда-то запропастился мобильный телефон. Костик сразу сообразил, куда именно, и тут же позвонил охране. Парни вроде как догнали воришку, однако упустили. Вёртким оказался наш коммивояжёр. Выскользнул, говорят, из рук, прыгнул в маршрутку, и всё – пишите письма мелким почерком. – После этих слов рассказчица с фаталистической, присущей сильным натурам, решительностью махнула рукой. – Да чёрт с ним, с этим телефоном. По правде сказать, допотопным был. Давно собиралась новый купить, да всё руки не доходили. Теперь вот дойдут.
Я кивнул, дескать, знаю, конечно.
– А как он выглядел? – стал я ковать железо, пока горячо.
– Телефон?
– Нет, коммивояжёр.
– Никак. Не запомнила. Что-то невзрачное и суетливое.
Что чайной розе какая-то там убогая тля, задумался я. Ответил: ничего. И, чувствуя, что её терпение на исходе, поторопился спросить:
– А больше ни у кого ничего в те дни не пропадало?
– Не знаю, не слышала, – ответила она.
– Возьмите.
Я стянул с мизинца перстень с топазом и протянул ей.
– Зачем?
– Надо. Оберег.
– Ай, бросьте.
Оттолкнув мою руку так резко, будто я дохлую крысу протянул, госпожа Верхозина тут же развернулась и вышла в коридор. Мне ничего не оставалось, как вернуть кольцо на палец (не мог же я его всучить силой) и выйти следом.
Секунду-другую ещё теплилась надежда, что, увязавшись, сумею задать по пути два-три уточняющих вопроса, но, заперев дверь, упрямица попрощалась со мной таким тоном, что стало понятно: в моих рыцарских услугах тут не нуждаются. К тому же пошла почему-то не к лестнице, а в другую сторону, в сумрак коридора.
– Как это ни обидно, Хонгль, но, похоже, она считает тебя шарлатаном. И ты для неё, как тот вороватый коммивояжёр, суть что-то невзрачное и суетливое. А помимо того ещё и настырное.
Провожая её взглядом, я тихо сказал сам себе:
Было ли мне на самом деле обидно? Не так чтобы очень. С самого рождения вбивали мне в голову назидание Великого Неизвестного: "Дракон есть существо, брошенное в мир, где его никто не ждёт, где он никому не нужен и где ему абсолютно не на что рассчитывать". Вбивали-вбивали и вбили. Теперь готов ко всякому. В том числе и к тому, что в ту пору, когда служил я помощником следственного пристава Сыскного управления при губернском обер-полицеймейстере, называли неглижированием, а в нынешнее время, если я правильно понимаю свою продвинутую помощницу Леру, называют ёмким словом "игнор".
Когда стук каблучков – да, уверяет разум, а сердце не верит – окончательно затих, я осадил себя мысленно: "Остынь, дракон, эта принцесса не из нашей сказки", вдохнул-выдохнул и отправился пытать охрану, чинить дознание.
– А товар он бросил или успел прихватить?
Глава 5
То ли Красный Воробей, покровитель частных детективов, снизошёл в тот час к моим проблемам, то ли звёзды встали как надо, то ли выручил глупый случай, но один из героев погони дежурил в текущей смене. Некто Павел Рягузов по прозвищу Паша Занято. Доложил мне о том не в меру разговорчивый мужичок, гордо назвавший себя старшим смены. Мало того, что доложил, так ещё и, поведясь на моё обещание выкатить ящик пива, отправил напарника подменить Пашу в будке у шлагбаума. Ну, а сам тем временем поведал мне как родному, почему, собственно, Пашу Занято зовут Пашей Занято.
Дело, рассказывал мужичок, было так. Как-то раз (не при царе Горохе, уже при Путине) повелели верхние люди провести на базе института научную конференцию. Желание приехать высказали и японцы, и французы, и немцы, и финны, и всякие прочие поляки-венгры-чехи числом немереным. Здешнее начальство, дабы не ударить лицом в грязь перед заморскими мозголомами, решилось на косметический ремонт основного корпуса. Косметический ремонт в прогнившем здании – дело, конечно, подлое. Это, почитай, всё равно, что макияж на лице старой проститутки: внешне – блеск, внутри – сифилис. Но куда деваться? Надо.
Надо-то надо, однако, как это у русских людей водится, к реализации приступили с огромным запозданием. Пока раскачались, пока то, пока сё, пока смету утвердили, пока деньги выбили, в результате начали в последний момент, не то за семь, не то за пять дней до открытия конференции. Срок с учётом объёмов убийственный, нереальный срок. Однако, нанятые в спешке таджики, пусть и за счёт качества, но слава Аллаху всё-таки справились. Не хуже сказочного Вани-дурака, который, как известно, за ночь мост хрустальный для царя-батюшки выстроил. И всё бы здорово, да вот беда: забирая по утру дня Икс нехитрый свой скарб, разбили братья-мусульмане в мужском туалете административного этажа один из унитазов. Разбили вдребезги. Насмерть. Выяснялось это дело слишком поздно, за пятнадцать минут до времени Че, поставить новый фаянс не было уже никакой физической возможности. Разумеется: крик, вой, стон, сердечный приступ у зама по международным связям. И вот тогда-то Иван Иванович, зам по хозяйственной части, принял волевое и единственно верное на тот момент решение. Приказал спрятать в осиротевший кабинке одного из охранников, чтобы тот орал "Занято!", когда какой-нибудь возжелавший облегчиться немец, француз или, упаси господь, поляк подергает за ручку. Выпало идти как раз Паше Рягузову. Получив от судьбы короткую спичку, выпендриваться боец не стал, взял под козырёк и справился с почётной обязанностью лучше некуда. Ни на секунду не покинул поста, отбился от настырных посягательств. И за то, что не выдал буржуинам главную нашу военную тайну, премия ему вышла от начальства в размере недельного оклада, а от друзей-сослуживцев – почётное прозвище.
Выслушав эту тянущую на героический эпос историю, я в свой черёд рассказал об одном знакомом охраннике, которому случилось как-то раз сторожить экспонаты конкурса икебаны. Там такое дело вышло. Обходя в ночь перед днём открытия выставочный зал, повалил парнишка с постамента один из горшков. Ненароком, конечно, повалил, задел локтём спросонья. Сам горшок к счастью не разбился, но букет из него вылетел и рассыпался по полу на составные части. Парнишка, который, разумеется, ни черта не понимал в мудрёном искусстве составления букетов, собрал все эти ветки-ёлки-палки и, руководствуясь собственными нехитрыми представлениями о гармонии (а точнее говоря – их отсутствием), затолкал назад в горшок. Поутру никому ничего не сказал, сдал смену и затаился. Какого же было его удивление, когда через некоторое время узнал, что наспех составленная им композиция получила не только главный приз жюри, но и приз зрительских симпатий. Такое вот чудо вышло на голом месте. И смех, как говорится, и грех.
В ответ на эту мою нехитрую байку, из которой, между прочим, можно сделать глубокий вывод, что творческий принцип "Как бог на душу положит" фиг какими заумными правилами и нормами перебьёшь, старший смены начал рассказывать жуткую историю об одном озабоченном охраннике, умудрившимся заниматься сексом с девушками из Буркина-Фасо по телефону, установленному в кабинете директора института. Но каким образом наглеца вычислили, за какое место на крюк подвесили, какие счета кому пришлось оплачивать, услышать я не успел. В дежурке появился Паша Занято.
Оказался простоватым типом с заспанным лицом и красными, как у кролика, глазами. На лихого удальца никак не походил. Это на первый взгляд. А там – как знать. Подобные валенки иной раз так заводятся, что бронебойным в упор не остановишь.
Я взял его под руку, отвёл в холл перед гардеробом, где и объяснил в двух словах, по какому вопросу вызвал. Паша пошмыгал носом, почесал фурункул на шее, и, не слишком вдаваясь, кто я такой и зачем мне это, собственно, нужно (раз старший в курсе, стало быть, всё нормально), рассказал вкратце, как это они тогда так оплошали.
Рассказывал он вяло, без эмоций и тем походил на музейного гида со стажем. Но суть я уловил. С его слов получалось, что рванули они за коммивояжёром-ворюгой, на пару с каким-то там Юрой Смоляниновым, ещё одним охранником. Гнались долго, настигли у автобусной остановки. Подхватили с двух сторон, сбили с ног, скрутили. Попинали немного, не без этого. Гад поначалу угрожал и обзывал по-всякому, потом бабки стал предлагать, чтоб типа отпустили. Но Паша с Юрой не прогнулись, ни-ни, больно надо. Вместо этого ещё попинали. А фигли? Как по-другому было втемяшить, что поздняк метаться? Гад заныл, сопли до колен распустил и вроде как врубился, что попал конкретно. Только когда Паша за мобилой в карман полез (надо же было ментов как-то вызвать), гад встрепенулся, крутанулся и вырвался из рук. Паша с Юрой раз такие за ним, а гад впрыгнул в отходящую маршрутку и аля-улю. Вот, типа, и вся история.
С немалым интересом выслушав Пашину версию происшествия, я как бы между прочим спросил:
– Какой такой товар?
До того вялые глазки Паши вдруг забегали.
– Блудняк-то, Паша, не гони, – потребовал я и освежил его память: – Зонтики у него с собой были. Такие, знаешь, дамские.
И снова зырк-зырк по сторонам.
– А-а, ну да, – сразу "озарило" проныру. – Точно-точно, были. В сумке. Вцепился, блин, в неё гад клешнями, фиг оторвёшь. Не, не кинул. С собой уволок.
Врал Паша. Врал безбожно. Тут даже Взглядом не пришлось шерстить сознание, и так было ясно – отпустили они вора. Взяли деньги и товар в придачу, и отпустили на все четыре стороны. А, скорее всего, и запустили в институт без пропуска они же. Не через форточку же в конце концов залез.
– Эх, Паша-Паша, – укоризненно покачал я головой.
– Как говорю, блин, так, блин, и было. Хочете – верьте, хочете – нет.
Сообразив, что обо всём догадываюсь, Паша закусил удила:
– Хочу, Паша, верить, – сказал я вполне миролюбиво, – очень даже хочу, да только вот не получается.
– Говорю, блин, срыл он от нас, – сосредоточено рассматривая заляпанные носки форменных ботинок, пробубнил Паша. – И сумку уволок. Клетчатую такую. Кепарь, блин, бросил, а сумку уволок.
– Кепарь? – заинтересовался я. – Какой такой кепарь?
– Обычный, блин, кепарь, типа кожаный такой. Сразу, блин, сорвал я с него, как прихватили.
– И где она?
– Кто?
– Кто-кто. Кепка.
Опасаясь разоблачения и явно желая меня умаслить, Паша, голова бедовая, засуетился. Метнулся к дежурке, не обращая внимания на удивлённые вопросы старшего, скинул матрас с топчана, поднял лежак, сунулся в рундук и откопал в груде старых форменных штанов-тужурок и прочей свойской дребедени трофейную кепку. Вынес и протянул:
– Во.
– Заберу на время? – попросил я.
Паша ничего не сказал, но скорчил гримасу, которая могла означать только одно – забирай к едрени-фени насовсем, только, блин, отстань.
Если бы курочка-удача не снесла это золотое яйцо, пришлось бы мне потратить полторы тысячи кроулей (а то и все две) на то, чтобы вытянуть образ коммивояжёра-вора из памяти продажного охранника. Теперь необходимость в этом отпала, поскольку появилась возможность обратиться к Альбине Ставиской. Эта старая ведьма умеет с помощью личных вещей людей разыскивать, и я надеялся, что сумею к ней подкатить. Стопроцентной гарантии, что моя бывшая любовница сумеет определить точное местонахождение человека, который мог оказаться пособником, колдуна или даже самим колдуном, конечно, не было. Но шансы, что сумею его найти, имея в голове смутный портрет, были и того меньше. А зачем ловить на шансы плохие, если можно попробовать на достойные?
За обещанным пивом я, разумеется, не пошёл, к взаимному удовольствию заслал старшему охраннику пятихатку. А на Пашу стучать не стал, побрезговал. Вытряс на всякий случай словесный портрет вора (выходило, что он кощей кривоногий с родимым пятном на щеке), да и отпустил с миром. На прощание, правда, хотел посоветовать, чтоб в будущем вёл себя достойно (в мои четыреста пятьдесят девять нравоучения, думается, простительны), но и этого делать не стал. Подумал, к чему? И без меня знает, что быть беспринципным пронырой неприлично. Прекрасно он это знает. Также прекрасно, как и то, что быть благородным рыцарем – занятие глупее не придумаешь. Непрактично это в наше время – быть благородным рыцарем. Такие вот дела: пронырой – неприлично, но практично, а рыцарем – прилично, но непрактично. Знает он про всё про это. Как нынче говорят, в курсах. Потому и мается. Все они маются. Люди. Существа, зажатые в тиски стыда и выгоды. Бедолаги, поставленные перед необходимостью постоянного выбора: быть или иметь? Никого из них не обходит стороной эта необходимость. Ни сильного мира сего, ни акакия акакиевича. Ни-ко-го. И постоянно в напряжении держит. А посему: слава Силе, что я дракон. Упаси, Сила, стать человеком.
Окрыленный тем, что в деле случились первые подвижки, я покинул здание института и бодрым шагом направился к стоящему за шлагбаумом болиду. Почти дошёл, когда позвонил Воронцов.
– Тугарин у аппарата, – ответил я.
– А это я, – сказал вампир.
– Однако быстро ты. Неужели пробил?
– Та-а-ак точно.
Ответ прозвучал по-военному чётко и с оттяжкой:
– Ну тогда, майор, докладывай, – в тон ему приказал я.
– Кинь на стол, и топай, – прежде сказал Воронцов кому-то у себя в кабинете, а потом, выдержав паузу, уже мне: – Докладываю. По дорожно-транспортному на Озёрной двенадцатого числа сего месяца имеет место отказ от возбуждения уголовного дела. Потерпевшая, гражданка Мордкович Марина Рудольфовна, пересекала дорогу мало того, что в необорудованном для этого дела месте, так ещё и на красный свет. Это если сухими словами протокола. А говоря, Егор, по-простому, девка сама под колёса кинулась.
– Точно?
– Точно. Свидетелей человек тридцать.
– Мне бы всё равно с водилой перетереть.
– Учёл. Записывай.
– Готов.
Я быстро выхватил из кармана записную книжку и примостился на капоте.
– Игошин Валерий Павлович, – стал диктовать Воронцов, – семьдесят второго года рождения, русский, ранее не судимый. Адрес есть, только он тебе вряд ли пригодится. Парень прописан на Депутатской, в общаге трамвайно-троллейбусного управления, но реально живёт у бабы своей, где-то на куличках. Так что, Егор, советую прихватить фигуранта по месту работы.
– Дельный совет. А где работает?
– В "Автодорспецстрое". Это за супермаркетом по Рабочего Штаба. Знаешь такой?
– Естественно.
– Вот и замечательно. Дуй туда и хватай. Да, чуть не забыл. Черкани на всякий случай, что за парнем закреплён КАМАЗ-самосвал, государственный номер – Кирилл, семьсот пятьдесят семь, Тимофей, Оксана. Теперь уже всё.
– Спасибо тебе, майор, – поблагодарил я от всей души.
– Дерзай, дракон, – сказал в ответ Воронцов. – И не забудь Зёрна подкатить.
– Передам через Крепыша. Лады?
– Годится.
– Рота, подъём!
Сказал и отключился.
Вообще-то, до этого звонка вампира я планировал посетить квартиру покойной Эльвиры Николаевны Фроловой, теперь же решил все силы кинуть на розыск ранее не судимого гражданина Игошина. Так рассудил: квартира заведующей отделом поэзии "Сибирских зорь" никуда от меня не денется, всегда осмотреть сумею, а водителя КАМАЗа поймать не так-то просто, строительный сезон в разгаре, самосвалы нарасхват. Короче говоря, начал с наиболее трудной, как мне казалось, задачи. Однако вопреки моим ожиданиям долго искать Валерия Павловича не пришлось. Оказался человеком с тонкой душевной организацией, сразу после несчастного случая ушёл в глухой запой, и в рейс с тех пор ни разу не выходил. Бравая толстуха, командующая вертушкой на проходной "Автодорспецстроя", чрезвычайно высоко оценила мой дежурный комплимент и в благодарность наябедничала, что парень уже четвёртый день безвылазно торчит в девятом боксе и жрёт горькую. Как она образно выразилась, в три горла.
Надышавшись изрядно выхлопами отработанной солярки, но разыскав-таки этот девятый, самый дальний от проходной, бокс, я обнаружил, что Игошин всё ещё там. Правда, он уже не пил, а спал. Умаялся страдалец. Примостился на сваленной в углу бэушной резине, подложил под голову кусок драного поролона, каким автомобильные сиденья набивают, и – спокойной ночи, малыши.
Пристроив зад на безнадёжно лысую шину, я бесцеремонно толкнул Игошина в плечо.
Никакой реакции не последовало.
Тогда я проорал:
Гулкое эхо прошлось от стены к стене, с железобетонной балки сорвалась и заметалась под крышей стайка голубей, в приоткрытые ворота бокса заглянул мужик с маской сварщика на голове, а Игошину хоть бы хны. Простонал, не открывая глаз:
– Отвали.
– Хватит хрючить! – крикнул я ему прямо в ухо. На этом не успокоился, схватил за шкирку и потянул. – Вставай давай. Судьбу проспишь.
И перевернулся на другой бок.
Шоферюга с торсом циркового силача несколько секунд сидел неподвижно, потом провёл – будто липкую паутину стёр – огромной пятернёй по опухшей, небритой физиономии, взлохматил свалявшиеся кудри и, не поворачивая головы, скосился на меня:
– Ты кто такой?
– Егор Тугарин, – дотронулся я двумя пальцами до полы воображаемой шляпы.
– Чего тебе?
– Поговорить.
Игошин молча сунул лапу в щель между шинами, выудил початую бутылку, протянул мне.
Я сделал добрый глоток, занюхал дрянное пойло собственным кулаком, и, вернув бутылку, сказал:
– Понимаю, что сыплю соль на рану, но не расскажешь, как оно всё тогда вышло?
– Ты кто такой? – пошёл Игошин на второй круг. Точно аварийный самолёт, которому перед посадкой требуется спалить всё топливо в баках.
– Егор Тугарин, – являя чудеса выдержки, ещё раз представился я. И повторил, для верности набавив громкость: – Егор Тугарин я.
– Нет, ты кто такой?
Мать моя Змея, подумал я, а паренька, похоже, мощно переклинило. Пораскинул мозгами и на этот раз ответил иначе:
– Вообще-то, я страховой агент.
– Чего тебе, агент?
И угадал.
Игошин удовлетворенно кивнул, будто именно такого ответа и ждал от меня, развернулся в мою сторону всем корпусом и поднял заторможенный взгляд.
– Хочу узнать, как оно всё тогда приключилось. Не для себя, по работе.
И я ещё раз сообщил:
Он не стал ничего уточнять. Показал мне указательный палец-сардельку, дескать, сейчас, подожди минуточку, влил в себя всё то, что оставалось в бутылке, нарыл в карманах потёртой шофёрской кожанки сигареты, выбил из пачки одну и, вставил в рот фильтром наружу. Потом стал шарить по карманам. Коробок нашёл, но тот оказался пустым. Я поторопился прийти малому на помощь. Выдернул из его рта сигарету, вставил её правильно и, проигнорировав огромными буквами выписанный на стене запрет "В боксе не курить", щёлкнул своей боевой, украшенной цитатами из "Dragon rouge" Великого Гримуара, зажигалкой.