Страница:
— На этой посудине очень удобно ловить рыбу, — заявил Фонтено. — Хотя люди здесь и посмеиваются над моей большой машиной, но она очень удобна, и я могу передвигаться куда захочу.
— Я правильно понял, что эти гаитяне очень религиозны?
— А, да, — кивнул Фонтено. — У них был лидер, там, на старом месте, где они жили. Потом он их вывел оттуда, как Моисей, а при новом режиме этого парня, конечно, застрелили. Потом они начали творить страшные вещи с его сторонниками, и это вроде как всерьез обеспокоило «Международную амнистию»… Однако… в сущности… никому нет до них дела. Понимаете? Какие-то там гаитяне!
Фонтено убрал руки с руля.
— Кому нужны гаитяне? Затоплены почти все острова. Гаити ушел под воду, так это общая проблема подъема уровня океана. Но Хью… Хью принял близко к сердцу, когда убили этого харизматического лидера. Хью входит во французскую диаспору. Он пытался что-то провернуть через государственный департамент, но у них своих дел по горло. Так что в один прекрасный день Хью просто послал на Гаити рыболовецкий флот и вывез их всех оттуда.
— А как он добился для них виз?
— А его это не волновало. Послушай, ты должен понять, как обычно действует Хью. Хью всегда делает одно, два, три, четыре дела одновременно. Он дал им убежище. Соляные копи. В Луизиане огромные соляные копи. Там этой соли — больше Эвереста. Копи заброшены уже сотню лет. Там прочные своды, огромные пещеры размером с городское предместье, с потолками высотой в тысячу футов. В наши дни никто не добывает соль. Соль нынче дешевле пыли на дорогах благодаря опреснителям. Так что соль из Луизианы больше никому не нужна. Мертвое производство, как добыча нефти. Мы вырыли эти огромные пещеры, вывезли из них соль, и что осталось? Осталась пустота. Огромные пещеры глубоко под землей. Ну и как их можно теперь использовать? Да, одним только способом — как укрытие, потому что никто не найдет вас под землей. Никакая спутниковая связь. Хью разместил там гаитян, приверженцев этого культа, в одной из огромных пещер — они там уже два года. Он держит это в секрете, так же как и другие свои подземные проекты. Как разработки, связанные с генетикой, — гигантский сом, топливные дрожжи, целакант…
— Целакант? — спросил Кевин.
— Живая ископаемая рыба с Мадагаскара, сынок. Она древнее динозавров. У нее генетика, каку рыбы с другой планеты. Простая, жесткая и примитивная. Вы нарезаете кусочки прошлого и вставляете их прямо в середину следующей недели — вот рецепт, который изобрел Хью для приготовления похлебки будущего.
Оскар стряхнул брызги со своего непромокаемого летного костюма.
— Значит, он так странно вел себя с гаитянами неспроста. Ему они нужны для какого-то будущего пилотного проекта.
— Ага, и знаешь что? Он прав.
— Кто, Хью?
— Угу. Хью чудовищно ошибается во всяких мелких вещах, но у него верный нюх на будущее. Видишь ли, у Луизианы в самом деле есть будущее. Скоро весь мир станет похожим на Луизиану. Моря поднимаются, а Луизиана и так всегда была огромным болотом. Мир будущего — это одно огромное жаркое тепличное болото. Полное полуобразованных небритых людей, которые не говорят по-английски, но не забывают рожать детей. Плюс они до ужаса боятся биотехнологий. Вот на что будет похож будущий мир — не только Америка — весь мир. Жаркий, влажный, старый, хитрый, полузабытый, полуразрушенный. Начальство продажно, все приложили к этому руку. Это ужасно, ужасно даже думать об этом! — Фонтено неожиданно усмехнулся. — Но знаешь что? Это можно пережить, в этом можно выжить! Хорошая рыбалка! Прекрасная еда! Красивые женщины и настоящая музыка!
Им понадобилось два часа, чтобы добраться до лагеря беженцев. Путь катера пролегал среди зарослей камыша, охвативших длинные отмели посреди черной топи. Лагерь гаитян был расположен на островке, куда можно было добраться только на самолете или на вездеходе-амфибии.
Они причалили к берегу, выгрузились и двинулись через заросли травы, доходившие до колена.
Оскар ожидал самого худшего: колючей проволоки, охраны, прожекторов, злых собак. Но деревня эмигрантов с Гаити вовсе не походила на укрепленный лагерь. Это был скорее ашрам, маленькая пустыня для удалившихся от мира религиозных подвижников. Это было тихое сельское поселение с чистенькими, чуть не до белизны выскобленными домиками.
В поселке, должно быть, жило шестьсот — семьсот человек, причем большинство из них были дети. Здесь не было ни электричества, ни водопровода, ни спутниковых тарелок, ни дорог, ни машин, ни телефонов, ни самолетов. Здесь было очень тихо, если не считать доносившихся издалека песнопений, чириканья птичек и редких ударов топора или стука маслобойки.
Никто никуда не спешил, каждый, по-видимому, был занят делом. Эти люди жили в доиндустриальном ритме. Они буквально жили на земле — не уничтожали ее, превращая в жидкую грязь, а вскапывали ручными орудиями. Они занимались древними ремеслами, представление о которых можно было составить только по картинам и музейным экспонатам. Оскар читал об этом и видел в документальных фильмах, но никогда еще не наблюдал в реальной жизни. Примитивные архаичные обычаи, такие как ручная ковка или прядение пряжи.
Ухоженные садовые участки, множество компостных куч, черные груды земли, пахнущие лесом. Туземцы разводили кур. Куры все были генетическими клонами. Вся имевшаяся у них домашняя птица была одной и той же курицей, только в разных возрастных периодах.
Кроме того, они держали множество клонированных коз. Упрямые бородатые создания с дьявольской мордой, ницшеанские супермены из козлиного народа, бродили вокруг целыми стадами. Здесь были вьющиеся лозы стручкового гороха, высоченная кукуруза, большие бамии, огромных размеров желтые тыквы, гигантский бамбук, посадки сахарного тростника.
Кое-кто из местных жителей занимался рыбной ловлей и, должно быть, недавно выловил устрашающую рыбину, чей скелет с костями толщиной в руку сейчас лежал на деревянном, размером с автомобильный радиатор, блюде.
Жители небольшой коммуны носили домотканую одежду. Мужчины были одеты в соломенные шляпы, рубашки на пуговицах без воротников и полотняные брюки. На женщинах были длинные платья, закрывавшие лодыжки, белые фартуки и шляпы с широкими полями. У всех был доброжелательный, но отстраненный вид. Похоже, никого из них не беспокоил приход гостей, они полностью ушли в свои ежедневные дела. Однако небольшая группка детей окружила троих чужаков и следовала за ними, хихикая и посмеиваясь.
— Не улавливаю, — признался Кевин. — Я думал, мы найдем здесь нечто, напоминающее концентрационный лагерь. А местные люди, похоже, вполне довольны своей жизнью.
Фонтено неохотно кивнул:
— Да, это сделано специально, чтобы производить приятное впечатление. Это проект Хью. Обеспечивающее себя фермерское хозяйство. Вы поддерживаете производительность за счет улучшенных сортов кукурузы, усовершенствованных видов животных. Но никакого топлива, никакого углекислого газа. Может быть, они когда-нибудь смогут вернуться на Гаити и научить потомков жить так же.
— Это не сработает, — заявил Оскар.
— Почему? — удивился Кевин.
— Потому что голландцы уже много лет пытаются наладить такое же хозяйство. Всем людям, живущим в индустриальной эпохе, кажется, что они могут заново вернуться к сельской жизни, держа народ в счастливом и невежественном состоянии. Но это не работает. Потому что так жить чересчур скучно.
— Да, — подтвердил Фонтено. — Это как раз то, что не укладывается у меня в голове. Они должны были бы столпиться вокруг нас, выпрашивая денег или батареек для радио — как это обычно бывает. А эти — они вас даже не замечают. Вот, прислушайтесь. Вы слышите эти звуки в отдалении, будто неясное бормотание?
— Песнопения? — спросил Оскар.
— Да, они поют религиозные гимны. Но в основном они просто молятся. Все: мужчины, женщины, дети. Они все время молятся. Я имею в виду ВСЕ время, Оскар.
Фонтено помолчал.
— Видишь ли, сюда время от времени забредают разные люди со стороны — охотники, рыбаки… Я слышал, что они рассказывают. Они считают этих гаитянских туземцев истинно религиозными людьми, кем-то вроде гаитянских вуду. Но это не так. Видишь ли, я работал в Секретной службе и хорошо разбираюсь в людях. Мы все там немного психоаналитики. Так вот, мне приходилось работать с разными сумасшедшими, с беснующимися толпами и вообще с людьми, которые не в своем уме. Вот потому я могу сказать совершенно точно, что у этих гаитян что-то с головой. Это не психоз. И они не наркоманы. В этом есть что-то от религии, но это не просто религиозность. С ними что-то сделали.
— Нейровоздействие? — спросил Оскар.
— Ага. И они сами знают, что они другие. Они знают, что с ними что-то произошло, пока они были в этих соляных копях. Но они считают, что им было священное откровение. Дух вошел в них, — они называют это «вторым духовным рождением» или «вновь рожденным духом». — Фонтено сдвинул шляпу и вытер пот со лба. — Когда я впервые обнаружил это поселение, я провел здесь много времени, толкуя с одним из местных. Его зовут Папа Кристоф. Он у них что-то вроде лидера или по крайней мере спикера. Этот парень местная шишка, потому что он на самом деле знает, в чем тут дело. Видишь ли, дух на него подействовал не совсем так, как на других. Кстати, на детей это вообще не действует. Дети остались нормальными. А вот взрослые все время что-то бормочут, глаза у них сияют. И у них появились свои апостолы, вроде этого Кристофа. Мудрецы.
Оскар и Кевин быстро посовещались. На Кевина речь Фонтено произвела большое впечатление. Ему вообще не нравилось находиться в толпе чернокожих посреди непроходимого леса. В голове тут же возникали мысли о каннибализме и тому подобном. Белые… белые никогда не смогут привыкнуть к положению расового меньшинства.
Но Оскар был непреклонен. Раз уж они добрались сюда, им следует непременно побеседовать с Папой Кристофом. Фонтено наконец нашел его — в одном из белоснежных домиков в конце деревни.
Папа Кристоф был старым человеком, голову его украшал шрам от удара мачете. Обвисшая кожа и сгорбленная осанка свидетельствовали о сильном недостатке витаминов. Он выглядел лет на сто, хотя вряд ли ему было больше шестидесяти.
Папа Кристоф встретил их беззубой усмешкой. Он сидел на трехногой табуретке, стоящей на твердом глинобитном полу хижины. В руках у него был деревянный молоток и железный резец, он сидел перед наполовину вырезанной деревянной скульптурой. Это была статуя святой или мученицы — стройная фигура женщины, чем-то напоминающая картины Модильяни — стилизованное лицо с тонкими чертами, в руках молитвенник, ноги женщины охвачены языками пламени.
На Оскара это неожиданно произвело сильное впечатление.
— Ого! Примитивное искусство! А этот старик силен! Может быть, он продаст мне эту вещь?
— Потише! — пробормотал неслышно Кевин. — И спрячь подальше кошелек!
В единственной комнате хижины было жарко и полно пара, идущего от громадного самогонного аппарата, который стоял в комнате. Первоначально перегонные аппараты не предусматривались в плане построек. Однако гаитяне оказались изобретательным народом и соорудили их самостоятельно из разобранных частей автомобиля. Судя по запаху, здесь перерабатывали сок сахарного тростника в крепкий ром. Две полки у стены напротив были заставлены стеклянными бутылями, вытащенными со дна протоки. Половина из них была наполнена желтоватым алкоголем и заткнута глиняными пробками, обмотанными тряпками.
Фонтено и старик заговорили по-французски. Перегонный куб работал исправно, из наклонной железной трубки в стеклянную бутыль по капле сочился ром, будто в водяных часах. Папа Кристоф был достаточно дружелюбен. Он разговаривал, одновременно стуча по статуе и бормоча что-то себе под нос все в том же каплеобразном ритме водяных часов.
— Я спросил его насчет скульптуры, — пояснил Фонтено. — Он сказал, это для церкви. Он делает святых для доброго Бога, поскольку добрый Бог всегда с ним.
— Даже в перегонном кубе? — поинтересовался Кевин.
— Вино — часть ритуала, — холодно ответил Фонтено.
Папа Кристоф поднял заостренную обожженную палочку, внимательно посмотрел на статую и прочертил небольшую линию. Перед ним на широкой кожаной подстилке были разложены рабочие инструменты — шило, самодельная пила, заостренный крюк, ручная дрель. Они были довольно неуклюжи, но старый мастер умел с ними обращаться.
Преследовавшая их свита Насмешников мальчишек осталась за дверями хижины, однако один из них, самый младший, осмелился войти внутрь. Папа Кристоф посмотрел на него, улыбнулся своей беззубой улыбкой и издал какие-то торжественные звуки на креольском наречии. Мальчик послушно сел на земляной пол.
— Что это значит? — спросил Оскар.
— Думаю, он просто сказал: «Обезьяны растили своих детей еще тогда, когда здесь не росли авокадо», — предположил Фонтено.
— Что?
— Ну, это пословица.
Маленький мальчик, по-видимому, был испуган тем, что находится среди взрослых, занятых своим делом. Папа Кристоф высек еще что-то на статуе, обращаясь при этом к малышу. Ром капал мерными каплями в почти полную бутылку.
Фонтено указал на мальчика и спросил что-то на французском. Папа Кристоф, снисходительно усмехаясь, сказал: «D'abord vous gette poux-de-bois manger bouteille, accrochez vos calabasses».
— Что-то насчет жучков, поедающих их бутылки, — осмелился предположить Фонтено.
— Жучки едят его бутылки? — недоверчиво переспросил Кевин.
Кристоф откинулся назад, рассматривая проведенную углем линию. Он был поглощен созерцанием своей статуи. С другой стороны сидящий на полу мальчик, как зачарованный, разглядывал разложенные на коже инструменты.
Малыш потянулся, чтобы схватить блестящее заточенное лезвие. В ту же секунду старик отвел руку назад и схватил на ощупь малыша. Затем Папа Кристоф встал и, подхватив мальчика правой рукой, прижал к себе. В тот же самый момент он сделал два шага вперед и левой рукой снял с полки у стены пустую бутыль.
Развернувшись, он ловко вытащил полную бутыль из-под перегонного куба, заменив ее пустой. Все это время он одновременно добродушно журил мальчишку, висевшего у него под мышкой. Каким-то образом все это Кристоф умудрился проделать с такой точностью, что ни капли рома не пролилось на пол. ,
Старик вернулся и опять сел на трехногий табурет, пристроив мальчика у себя на коленях. Подняв левой рукой полную бутыль, он задумчиво рассмотрел ее на свет, потом обратился к Фонтено.
У Кевина округлились глаза.
— Что это он такое делал? Что за танцевальные прыжки туда-сюда? Это просто невозможно!
— Что он говорит?
— Я не улавливаю, — ответил Фонтено. — Я слишком был занят его передвижениями. Все это очень странно.
Он что-то спросил Кристофа по-французски.
Кристоф неторопливо ответил. Он вытащил плоскую кипарисовую дощечку и угольный карандаш. Старик начал быстро писать — у него был красивый почерк. Он написал: «Quand la montagne brulle, tout le monde le sait; quand le coeur brulle, qui le sait?» Он писал не глядя, полуотвернув голову, потому что продолжал болтать с мальчиком.
Фонтено перевел: «Когда вулкан извергает огонь, это видно всем, когда в сердце горит огонь, кто об этом знает?»
— Интересная сентенция, — заметил Кевин. Оскар задумчиво кивнул.
— Особенно интересно то, что наш друг может одновременно писать и болтать с ребенком.
— Он одинаково хорошо владеет обеими руками, — предположил Кевин.
— Дело не в этом.
— Он просто очень быстро умеет двигаться, — сказал Фонтено. — Это напоминает фокусника — быстрота рук.
— Нет, и это не то. — Оскар прокашлялся. — Джентльмены, вы не хотите выйти на улицу и побеседовать там? Мне кажется, нам уже пора отплывать.
Они поняли Оскара с полуслова. Фонтено сердечно распрощался с хозяином. Они вышли из хижины и не торопясь двинулись по деревенской улице, провожаемые странными улыбками жителей. Оскар думал о том, как получилось, что оба его телохранителя хромы.
Наконец они добрались до берега, где причалил их катер.
— Так в чем там дело? — поинтересовался Кевин.
— Дело в том, что этот старик может думать одновременно о двух различных вещах.
— Что ты имеешь в виду?
— Я думаю, тут какое-то вмешательство в нервную систему. Он может совершенно осознанно делать два разных дела одновременно. Он не дал ребенку пораниться, поскольку ни на секунду не выпускал его из виду. И даже больше: пока он работал резцом, успевал еще следить и за бутылью. Он прислушивался к звуку капель, чтобы успеть заменить бутылку, и в то же время занимался работой. Ведь он даже не посмотрел в ту сторону. Поскольку он просто считал капли!
— То есть у него как бы два мозга, так? — протянул Кевин.
— Нет, у него только один мозг. Но на его внутреннем экране не одно, а два окошка, и он может видеть их оба.
— А-а, мультиплекс.
— В точку. Да, так и есть. Точно.
— Как же у него это получается, — Фонтено недоверчиво покосился на Оскара.
— Моя подружка получила Нобелевскую премию за исследование нейронных основ внимания, — сообщил Оскар. — Считалось, что это еще много лет не найдет практического применения. Так предполагали. Понятно? Уверен, что здесь приложил руку Зеленый Хью.
— А как ты сумеешь доказать, что этот человек действительно может держать в уме две вещи одновременно? Как можно доказать, что он вообще думает?
— Это трудно. Но возможно. Потому что здесь все такие. Поэтому они и не скучают. Поэтому они молятся.
Они ведь молятся непрерывно. И я бы не удивился, если бы выяснилось, что у всех этих молитв какая-то другая цель. Думаю, это своего рода реле между двумя разными потоками сознания. Они рассказывают Богу, о чем они все время думают, таким образом могут прояснить это для самих себя. Вот что Кристоф пытался объяснить нам с помощью пения и плясок вокруг «пылающего сердца».
— Тогда получается, что у них две души, — медленно произнес Фонтено.
— Конечно, — подтвердил Оскар. — Конечно, если вы предпочитаете использовать это слово. Как я хотел бы, чтобы здесь была Грета со своим лабораторным оборудованием. Все сразу стало бы понятным. — Он огорченно покачал головой.
Они подошли к катеру, но Фонтено не спешил уезжать. Он сильно намаялся со своим протезом. Присев на корму, Фонтено тяжело дышал, сняв шляпу. Кевин забрался внутрь и устроил поудобнее ноющие ноги. Пара цапель пролетела неподалеку, в прибрежных вонючих зарослях плескалось у поверхности что-то крупное с маслянисто сверкающими боками.
— Не знаю, что мне делать, — признался наконец Фонтено. Он с укоризной глядел на Оскара, как будто сделанное им открытие было полностью на его совести. — И совсем не понимаю, что мне делать с тобой. Твоя подружка получила Нобелевскую премию, твой охранник — хакер, и вы без предупреждения свалились на крышу моего дома, одетые, как летающие обезьяны.
— Да, конечно. — Оскар помолчал. — Однако все это будет иметь смысл, если мы сможем провести расследование.
— Слушай, не надо меня уговаривать, — сказал Фонтено. — Я привык к здешней жизни и не играю в ваши игры. Я хочу вернуться домой, жить там и умереть там. Если вы втянете меня в свои дела, мне придется сообщить обо всем этом Президенту.
— Я так и думал, что до этого дойдет, — сказал Оскар. — Я работаю на Президента. Я вхожу в Совет национальной безопасности.
Фонтено удивился:
— Ты входишь в администрацию Президента? Работаешь на СНБ?
— Жюль, может, вы перестанете удивляться каждому моему слову. Вы меня этим обижаете. Почему, по-вашему, я прилетел сюда? И как, вы думаете, я вообще мог догадаться сюда прилететь? И кто другой мог бы разобраться в том, что происходит? Я один-единственный парень на белом свете, который может прилететь полюбоваться на разгул нейровуду черт знает в какой глуши и тут же сообразить, в чем дело.
Фонтено почесал подбородок.
— Так… Ладно, хорошо! Думаю, я с вами. Итак, мистер Супер-эксперт-знающий-все-на-свете, объясните-ка мне вот что. Мы действительно собираемся воевать с Голландией?
— Да. И если Президент узнает о том, что мы здесь нашли, нам предстоит еще и война с Луизианой.
— О господи! Лучше бы я держал рот на замке! Да, лучше было просто молчать.
— Нет, вы все сделали правильно. Хью великий человек, и он провидец, но здесь дело не в Хью. Он не просто южный рубаха-парень с манией величия. Я все понял. Гаитяне для него не просто эксперимент. Он, то есть Хью, сделал что-то странное с самим собой! Что-то очень темное с мозгами.
— И ты собираешься доложить об этом Президенту?
— Да, собираюсь. Потому что наш Президент не такой, как Хью. Он нормален. Просто жесткий, амбициозный политик, правящий твердой рукой, желающий навести в стране порядок, даже если для этого придется сжечь пол-Европы.
Фонтено долго обдумывал услышанное. Потом обернулся к Кевину.
— Эй, Кевин!
— Да, сэр? — подпрыгнул Кевин.
— Не дай им прикончить этого парня!
— Да я и не хотел этой работы! — запротестовал Кевин. — Он не предупредил меня, насколько все это скверно! Правда! Вы хотите стать его телохранителем? Так берите эту проклятую должность!
— Нет, — решительно ответил Фонтено. Они уже забрались внутрь катера и тронулись назад по протоке.
— Он сделал много хорошего для нас, — сказал Фонтено. — Конечно, все, что делал Хью, было в первую очередь ради самого Хью, это всем известно. Но он много сделал для здешних жителей. Он дал толчок к развитию, какого здесь не было столетиями. Он дал надежду на будущее.
— О да, — сказал Оскар, — Хью установил здесь новый порядок, но дело не в том, что новый, а в том, что это порядок. Он занятный парень. Играет в игры, выступает на публике, покупает всем выпивку и всех веселит. Он получил все: полный контроль над судом и местными законодателями. Коричневорубашечники. Собственные медиа, собственная экономика. Идеология крови и почвы. Секретные склады, полные опасного оружия. Он похищает людей, и целые народности исчезают из поля зрения. Предположим, что в конечном счете у него благие цели. Однако никакие цели не оправдывают применяемых им средств. А теперь он сам на себе испробовал какое-то средство, которое приводит человека в перманентно-шизоидное состояние!
Фонтено вздохнул.
— У меня к вам просьба: если можно, не говорите никому, что это я вас навел. Я не хочу никакой прессы. И я не хочу, чтобы мои соседи узнали, что я предал старину Хью. Это мой дом. Я хочу здесь умереть.
Кевин спросил:
— Вы же уверяли, у этого места такие перспективы. Зачем же тогда умирать, а, старик?
Фонтено посмотрел на него и терпеливо объяснил:
— Дитя, у каждого человека в перспективе смерть. Так устроен мир.
Оскар покачал головой.
— Вы не должны чувствовать себя виноватым. Вы ничем не обязаны Хью.
— Мы все ему должны, черт возьми! Он нас спас! Он спас этот штат. Мы должны ему за москитов, если уж на то пошло.
— Москиты? При чем тут москиты?
— Здесь нет москитов. А мы находимся посреди болот. И нас не кусают. Ведь вы даже не заметили, черт возьми?
— Ладно, что случилось с москитами?
— До того как Хью пришел к власти, они кусали каждую задницу. Москитам очень понравилось глобальное потепление. Когда здесь стало жарче и усилилась влажность, начались массовые эпидемии малярии, лихорадки денге, энцефалита… После большого разлива Миссисипи москиты проникли во все уголки штата. Возникла чрезвычайная ситуация, люди умирали. А Хью тогда только что принял присягу. И он заявил: «Надо действовать! Мы избавимся от них!» И он послал грузовики — не с ДДТ или инсектицидами, как раньше, — никаких отравляющих газов или ядовитых веществ. Нет, это было бы бесполезно. Он послал грузовики с распылителями. Это вроде вакцинации через дыхательные пути. Он вакцинировал людей. Население Луизианы теперь ядовито для москитов. Наша кровь просто убивает их. Если москит укусит креола, то тут же погибнет.
— Ну надо же! — с энтузиазмом откликнулся Кевин. — Но ведь это не может уничтожить всех москитов?
— Нет, конечно, но эпидемии сразу же прекратились, поскольку зараза не могла больше передаваться от человека к человеку. Хью вообще провел полную вакцинацию — они распылили аэрозоль с воздуха, так что все животные, вообще все, кто дышит, приобрели иммунитет к москитам. Потому что это помогало! От кровососущих здесь умирало множество народа. Тысячи лет они были настоящим бедствием. Но Зеленый Хью всех извел.
Катер двигался дальше. Все трое задумчиво молчали.
— А что это за мошка у вас на руке? — спросил напоследок Кевин.
— А-а! — проворчал Фонтено. — Должно быть, залетела с Миссисипи!
Оскар понимал всю важность увиденного им. Правильно поданные, эти сведения могут породить скандал, который прикончит Хью. Плохо поданные, они могут привести к концу карьеры Оскара. Они могут даже привести к концу карьеры Президента.
Оскар составил записку — лучший свой отчет — и переправил ее Президенту, надеясь, что она попадет только к нему. Оскару не нравилось, что приходится идти в обход вышестоящих органов, однако он беспокоился о том, чтобы в игру не вступили слишком рьяные, милитаристски настроенные члены СНБ. Их убийственная атака на вертолете, когда он был похищен, спасла его жизнь, но настоящие профессионалы не действуют таким образом.
— Я правильно понял, что эти гаитяне очень религиозны?
— А, да, — кивнул Фонтено. — У них был лидер, там, на старом месте, где они жили. Потом он их вывел оттуда, как Моисей, а при новом режиме этого парня, конечно, застрелили. Потом они начали творить страшные вещи с его сторонниками, и это вроде как всерьез обеспокоило «Международную амнистию»… Однако… в сущности… никому нет до них дела. Понимаете? Какие-то там гаитяне!
Фонтено убрал руки с руля.
— Кому нужны гаитяне? Затоплены почти все острова. Гаити ушел под воду, так это общая проблема подъема уровня океана. Но Хью… Хью принял близко к сердцу, когда убили этого харизматического лидера. Хью входит во французскую диаспору. Он пытался что-то провернуть через государственный департамент, но у них своих дел по горло. Так что в один прекрасный день Хью просто послал на Гаити рыболовецкий флот и вывез их всех оттуда.
— А как он добился для них виз?
— А его это не волновало. Послушай, ты должен понять, как обычно действует Хью. Хью всегда делает одно, два, три, четыре дела одновременно. Он дал им убежище. Соляные копи. В Луизиане огромные соляные копи. Там этой соли — больше Эвереста. Копи заброшены уже сотню лет. Там прочные своды, огромные пещеры размером с городское предместье, с потолками высотой в тысячу футов. В наши дни никто не добывает соль. Соль нынче дешевле пыли на дорогах благодаря опреснителям. Так что соль из Луизианы больше никому не нужна. Мертвое производство, как добыча нефти. Мы вырыли эти огромные пещеры, вывезли из них соль, и что осталось? Осталась пустота. Огромные пещеры глубоко под землей. Ну и как их можно теперь использовать? Да, одним только способом — как укрытие, потому что никто не найдет вас под землей. Никакая спутниковая связь. Хью разместил там гаитян, приверженцев этого культа, в одной из огромных пещер — они там уже два года. Он держит это в секрете, так же как и другие свои подземные проекты. Как разработки, связанные с генетикой, — гигантский сом, топливные дрожжи, целакант…
— Целакант? — спросил Кевин.
— Живая ископаемая рыба с Мадагаскара, сынок. Она древнее динозавров. У нее генетика, каку рыбы с другой планеты. Простая, жесткая и примитивная. Вы нарезаете кусочки прошлого и вставляете их прямо в середину следующей недели — вот рецепт, который изобрел Хью для приготовления похлебки будущего.
Оскар стряхнул брызги со своего непромокаемого летного костюма.
— Значит, он так странно вел себя с гаитянами неспроста. Ему они нужны для какого-то будущего пилотного проекта.
— Ага, и знаешь что? Он прав.
— Кто, Хью?
— Угу. Хью чудовищно ошибается во всяких мелких вещах, но у него верный нюх на будущее. Видишь ли, у Луизианы в самом деле есть будущее. Скоро весь мир станет похожим на Луизиану. Моря поднимаются, а Луизиана и так всегда была огромным болотом. Мир будущего — это одно огромное жаркое тепличное болото. Полное полуобразованных небритых людей, которые не говорят по-английски, но не забывают рожать детей. Плюс они до ужаса боятся биотехнологий. Вот на что будет похож будущий мир — не только Америка — весь мир. Жаркий, влажный, старый, хитрый, полузабытый, полуразрушенный. Начальство продажно, все приложили к этому руку. Это ужасно, ужасно даже думать об этом! — Фонтено неожиданно усмехнулся. — Но знаешь что? Это можно пережить, в этом можно выжить! Хорошая рыбалка! Прекрасная еда! Красивые женщины и настоящая музыка!
Им понадобилось два часа, чтобы добраться до лагеря беженцев. Путь катера пролегал среди зарослей камыша, охвативших длинные отмели посреди черной топи. Лагерь гаитян был расположен на островке, куда можно было добраться только на самолете или на вездеходе-амфибии.
Они причалили к берегу, выгрузились и двинулись через заросли травы, доходившие до колена.
Оскар ожидал самого худшего: колючей проволоки, охраны, прожекторов, злых собак. Но деревня эмигрантов с Гаити вовсе не походила на укрепленный лагерь. Это был скорее ашрам, маленькая пустыня для удалившихся от мира религиозных подвижников. Это было тихое сельское поселение с чистенькими, чуть не до белизны выскобленными домиками.
В поселке, должно быть, жило шестьсот — семьсот человек, причем большинство из них были дети. Здесь не было ни электричества, ни водопровода, ни спутниковых тарелок, ни дорог, ни машин, ни телефонов, ни самолетов. Здесь было очень тихо, если не считать доносившихся издалека песнопений, чириканья птичек и редких ударов топора или стука маслобойки.
Никто никуда не спешил, каждый, по-видимому, был занят делом. Эти люди жили в доиндустриальном ритме. Они буквально жили на земле — не уничтожали ее, превращая в жидкую грязь, а вскапывали ручными орудиями. Они занимались древними ремеслами, представление о которых можно было составить только по картинам и музейным экспонатам. Оскар читал об этом и видел в документальных фильмах, но никогда еще не наблюдал в реальной жизни. Примитивные архаичные обычаи, такие как ручная ковка или прядение пряжи.
Ухоженные садовые участки, множество компостных куч, черные груды земли, пахнущие лесом. Туземцы разводили кур. Куры все были генетическими клонами. Вся имевшаяся у них домашняя птица была одной и той же курицей, только в разных возрастных периодах.
Кроме того, они держали множество клонированных коз. Упрямые бородатые создания с дьявольской мордой, ницшеанские супермены из козлиного народа, бродили вокруг целыми стадами. Здесь были вьющиеся лозы стручкового гороха, высоченная кукуруза, большие бамии, огромных размеров желтые тыквы, гигантский бамбук, посадки сахарного тростника.
Кое-кто из местных жителей занимался рыбной ловлей и, должно быть, недавно выловил устрашающую рыбину, чей скелет с костями толщиной в руку сейчас лежал на деревянном, размером с автомобильный радиатор, блюде.
Жители небольшой коммуны носили домотканую одежду. Мужчины были одеты в соломенные шляпы, рубашки на пуговицах без воротников и полотняные брюки. На женщинах были длинные платья, закрывавшие лодыжки, белые фартуки и шляпы с широкими полями. У всех был доброжелательный, но отстраненный вид. Похоже, никого из них не беспокоил приход гостей, они полностью ушли в свои ежедневные дела. Однако небольшая группка детей окружила троих чужаков и следовала за ними, хихикая и посмеиваясь.
— Не улавливаю, — признался Кевин. — Я думал, мы найдем здесь нечто, напоминающее концентрационный лагерь. А местные люди, похоже, вполне довольны своей жизнью.
Фонтено неохотно кивнул:
— Да, это сделано специально, чтобы производить приятное впечатление. Это проект Хью. Обеспечивающее себя фермерское хозяйство. Вы поддерживаете производительность за счет улучшенных сортов кукурузы, усовершенствованных видов животных. Но никакого топлива, никакого углекислого газа. Может быть, они когда-нибудь смогут вернуться на Гаити и научить потомков жить так же.
— Это не сработает, — заявил Оскар.
— Почему? — удивился Кевин.
— Потому что голландцы уже много лет пытаются наладить такое же хозяйство. Всем людям, живущим в индустриальной эпохе, кажется, что они могут заново вернуться к сельской жизни, держа народ в счастливом и невежественном состоянии. Но это не работает. Потому что так жить чересчур скучно.
— Да, — подтвердил Фонтено. — Это как раз то, что не укладывается у меня в голове. Они должны были бы столпиться вокруг нас, выпрашивая денег или батареек для радио — как это обычно бывает. А эти — они вас даже не замечают. Вот, прислушайтесь. Вы слышите эти звуки в отдалении, будто неясное бормотание?
— Песнопения? — спросил Оскар.
— Да, они поют религиозные гимны. Но в основном они просто молятся. Все: мужчины, женщины, дети. Они все время молятся. Я имею в виду ВСЕ время, Оскар.
Фонтено помолчал.
— Видишь ли, сюда время от времени забредают разные люди со стороны — охотники, рыбаки… Я слышал, что они рассказывают. Они считают этих гаитянских туземцев истинно религиозными людьми, кем-то вроде гаитянских вуду. Но это не так. Видишь ли, я работал в Секретной службе и хорошо разбираюсь в людях. Мы все там немного психоаналитики. Так вот, мне приходилось работать с разными сумасшедшими, с беснующимися толпами и вообще с людьми, которые не в своем уме. Вот потому я могу сказать совершенно точно, что у этих гаитян что-то с головой. Это не психоз. И они не наркоманы. В этом есть что-то от религии, но это не просто религиозность. С ними что-то сделали.
— Нейровоздействие? — спросил Оскар.
— Ага. И они сами знают, что они другие. Они знают, что с ними что-то произошло, пока они были в этих соляных копях. Но они считают, что им было священное откровение. Дух вошел в них, — они называют это «вторым духовным рождением» или «вновь рожденным духом». — Фонтено сдвинул шляпу и вытер пот со лба. — Когда я впервые обнаружил это поселение, я провел здесь много времени, толкуя с одним из местных. Его зовут Папа Кристоф. Он у них что-то вроде лидера или по крайней мере спикера. Этот парень местная шишка, потому что он на самом деле знает, в чем тут дело. Видишь ли, дух на него подействовал не совсем так, как на других. Кстати, на детей это вообще не действует. Дети остались нормальными. А вот взрослые все время что-то бормочут, глаза у них сияют. И у них появились свои апостолы, вроде этого Кристофа. Мудрецы.
Оскар и Кевин быстро посовещались. На Кевина речь Фонтено произвела большое впечатление. Ему вообще не нравилось находиться в толпе чернокожих посреди непроходимого леса. В голове тут же возникали мысли о каннибализме и тому подобном. Белые… белые никогда не смогут привыкнуть к положению расового меньшинства.
Но Оскар был непреклонен. Раз уж они добрались сюда, им следует непременно побеседовать с Папой Кристофом. Фонтено наконец нашел его — в одном из белоснежных домиков в конце деревни.
Папа Кристоф был старым человеком, голову его украшал шрам от удара мачете. Обвисшая кожа и сгорбленная осанка свидетельствовали о сильном недостатке витаминов. Он выглядел лет на сто, хотя вряд ли ему было больше шестидесяти.
Папа Кристоф встретил их беззубой усмешкой. Он сидел на трехногой табуретке, стоящей на твердом глинобитном полу хижины. В руках у него был деревянный молоток и железный резец, он сидел перед наполовину вырезанной деревянной скульптурой. Это была статуя святой или мученицы — стройная фигура женщины, чем-то напоминающая картины Модильяни — стилизованное лицо с тонкими чертами, в руках молитвенник, ноги женщины охвачены языками пламени.
На Оскара это неожиданно произвело сильное впечатление.
— Ого! Примитивное искусство! А этот старик силен! Может быть, он продаст мне эту вещь?
— Потише! — пробормотал неслышно Кевин. — И спрячь подальше кошелек!
В единственной комнате хижины было жарко и полно пара, идущего от громадного самогонного аппарата, который стоял в комнате. Первоначально перегонные аппараты не предусматривались в плане построек. Однако гаитяне оказались изобретательным народом и соорудили их самостоятельно из разобранных частей автомобиля. Судя по запаху, здесь перерабатывали сок сахарного тростника в крепкий ром. Две полки у стены напротив были заставлены стеклянными бутылями, вытащенными со дна протоки. Половина из них была наполнена желтоватым алкоголем и заткнута глиняными пробками, обмотанными тряпками.
Фонтено и старик заговорили по-французски. Перегонный куб работал исправно, из наклонной железной трубки в стеклянную бутыль по капле сочился ром, будто в водяных часах. Папа Кристоф был достаточно дружелюбен. Он разговаривал, одновременно стуча по статуе и бормоча что-то себе под нос все в том же каплеобразном ритме водяных часов.
— Я спросил его насчет скульптуры, — пояснил Фонтено. — Он сказал, это для церкви. Он делает святых для доброго Бога, поскольку добрый Бог всегда с ним.
— Даже в перегонном кубе? — поинтересовался Кевин.
— Вино — часть ритуала, — холодно ответил Фонтено.
Папа Кристоф поднял заостренную обожженную палочку, внимательно посмотрел на статую и прочертил небольшую линию. Перед ним на широкой кожаной подстилке были разложены рабочие инструменты — шило, самодельная пила, заостренный крюк, ручная дрель. Они были довольно неуклюжи, но старый мастер умел с ними обращаться.
Преследовавшая их свита Насмешников мальчишек осталась за дверями хижины, однако один из них, самый младший, осмелился войти внутрь. Папа Кристоф посмотрел на него, улыбнулся своей беззубой улыбкой и издал какие-то торжественные звуки на креольском наречии. Мальчик послушно сел на земляной пол.
— Что это значит? — спросил Оскар.
— Думаю, он просто сказал: «Обезьяны растили своих детей еще тогда, когда здесь не росли авокадо», — предположил Фонтено.
— Что?
— Ну, это пословица.
Маленький мальчик, по-видимому, был испуган тем, что находится среди взрослых, занятых своим делом. Папа Кристоф высек еще что-то на статуе, обращаясь при этом к малышу. Ром капал мерными каплями в почти полную бутылку.
Фонтено указал на мальчика и спросил что-то на французском. Папа Кристоф, снисходительно усмехаясь, сказал: «D'abord vous gette poux-de-bois manger bouteille, accrochez vos calabasses».
— Что-то насчет жучков, поедающих их бутылки, — осмелился предположить Фонтено.
— Жучки едят его бутылки? — недоверчиво переспросил Кевин.
Кристоф откинулся назад, рассматривая проведенную углем линию. Он был поглощен созерцанием своей статуи. С другой стороны сидящий на полу мальчик, как зачарованный, разглядывал разложенные на коже инструменты.
Малыш потянулся, чтобы схватить блестящее заточенное лезвие. В ту же секунду старик отвел руку назад и схватил на ощупь малыша. Затем Папа Кристоф встал и, подхватив мальчика правой рукой, прижал к себе. В тот же самый момент он сделал два шага вперед и левой рукой снял с полки у стены пустую бутыль.
Развернувшись, он ловко вытащил полную бутыль из-под перегонного куба, заменив ее пустой. Все это время он одновременно добродушно журил мальчишку, висевшего у него под мышкой. Каким-то образом все это Кристоф умудрился проделать с такой точностью, что ни капли рома не пролилось на пол. ,
Старик вернулся и опять сел на трехногий табурет, пристроив мальчика у себя на коленях. Подняв левой рукой полную бутыль, он задумчиво рассмотрел ее на свет, потом обратился к Фонтено.
У Кевина округлились глаза.
— Что это он такое делал? Что за танцевальные прыжки туда-сюда? Это просто невозможно!
— Что он говорит?
— Я не улавливаю, — ответил Фонтено. — Я слишком был занят его передвижениями. Все это очень странно.
Он что-то спросил Кристофа по-французски.
Кристоф неторопливо ответил. Он вытащил плоскую кипарисовую дощечку и угольный карандаш. Старик начал быстро писать — у него был красивый почерк. Он написал: «Quand la montagne brulle, tout le monde le sait; quand le coeur brulle, qui le sait?» Он писал не глядя, полуотвернув голову, потому что продолжал болтать с мальчиком.
Фонтено перевел: «Когда вулкан извергает огонь, это видно всем, когда в сердце горит огонь, кто об этом знает?»
— Интересная сентенция, — заметил Кевин. Оскар задумчиво кивнул.
— Особенно интересно то, что наш друг может одновременно писать и болтать с ребенком.
— Он одинаково хорошо владеет обеими руками, — предположил Кевин.
— Дело не в этом.
— Он просто очень быстро умеет двигаться, — сказал Фонтено. — Это напоминает фокусника — быстрота рук.
— Нет, и это не то. — Оскар прокашлялся. — Джентльмены, вы не хотите выйти на улицу и побеседовать там? Мне кажется, нам уже пора отплывать.
Они поняли Оскара с полуслова. Фонтено сердечно распрощался с хозяином. Они вышли из хижины и не торопясь двинулись по деревенской улице, провожаемые странными улыбками жителей. Оскар думал о том, как получилось, что оба его телохранителя хромы.
Наконец они добрались до берега, где причалил их катер.
— Так в чем там дело? — поинтересовался Кевин.
— Дело в том, что этот старик может думать одновременно о двух различных вещах.
— Что ты имеешь в виду?
— Я думаю, тут какое-то вмешательство в нервную систему. Он может совершенно осознанно делать два разных дела одновременно. Он не дал ребенку пораниться, поскольку ни на секунду не выпускал его из виду. И даже больше: пока он работал резцом, успевал еще следить и за бутылью. Он прислушивался к звуку капель, чтобы успеть заменить бутылку, и в то же время занимался работой. Ведь он даже не посмотрел в ту сторону. Поскольку он просто считал капли!
— То есть у него как бы два мозга, так? — протянул Кевин.
— Нет, у него только один мозг. Но на его внутреннем экране не одно, а два окошка, и он может видеть их оба.
— А-а, мультиплекс.
— В точку. Да, так и есть. Точно.
— Как же у него это получается, — Фонтено недоверчиво покосился на Оскара.
— Моя подружка получила Нобелевскую премию за исследование нейронных основ внимания, — сообщил Оскар. — Считалось, что это еще много лет не найдет практического применения. Так предполагали. Понятно? Уверен, что здесь приложил руку Зеленый Хью.
— А как ты сумеешь доказать, что этот человек действительно может держать в уме две вещи одновременно? Как можно доказать, что он вообще думает?
— Это трудно. Но возможно. Потому что здесь все такие. Поэтому они и не скучают. Поэтому они молятся.
Они ведь молятся непрерывно. И я бы не удивился, если бы выяснилось, что у всех этих молитв какая-то другая цель. Думаю, это своего рода реле между двумя разными потоками сознания. Они рассказывают Богу, о чем они все время думают, таким образом могут прояснить это для самих себя. Вот что Кристоф пытался объяснить нам с помощью пения и плясок вокруг «пылающего сердца».
— Тогда получается, что у них две души, — медленно произнес Фонтено.
— Конечно, — подтвердил Оскар. — Конечно, если вы предпочитаете использовать это слово. Как я хотел бы, чтобы здесь была Грета со своим лабораторным оборудованием. Все сразу стало бы понятным. — Он огорченно покачал головой.
Они подошли к катеру, но Фонтено не спешил уезжать. Он сильно намаялся со своим протезом. Присев на корму, Фонтено тяжело дышал, сняв шляпу. Кевин забрался внутрь и устроил поудобнее ноющие ноги. Пара цапель пролетела неподалеку, в прибрежных вонючих зарослях плескалось у поверхности что-то крупное с маслянисто сверкающими боками.
— Не знаю, что мне делать, — признался наконец Фонтено. Он с укоризной глядел на Оскара, как будто сделанное им открытие было полностью на его совести. — И совсем не понимаю, что мне делать с тобой. Твоя подружка получила Нобелевскую премию, твой охранник — хакер, и вы без предупреждения свалились на крышу моего дома, одетые, как летающие обезьяны.
— Да, конечно. — Оскар помолчал. — Однако все это будет иметь смысл, если мы сможем провести расследование.
— Слушай, не надо меня уговаривать, — сказал Фонтено. — Я привык к здешней жизни и не играю в ваши игры. Я хочу вернуться домой, жить там и умереть там. Если вы втянете меня в свои дела, мне придется сообщить обо всем этом Президенту.
— Я так и думал, что до этого дойдет, — сказал Оскар. — Я работаю на Президента. Я вхожу в Совет национальной безопасности.
Фонтено удивился:
— Ты входишь в администрацию Президента? Работаешь на СНБ?
— Жюль, может, вы перестанете удивляться каждому моему слову. Вы меня этим обижаете. Почему, по-вашему, я прилетел сюда? И как, вы думаете, я вообще мог догадаться сюда прилететь? И кто другой мог бы разобраться в том, что происходит? Я один-единственный парень на белом свете, который может прилететь полюбоваться на разгул нейровуду черт знает в какой глуши и тут же сообразить, в чем дело.
Фонтено почесал подбородок.
— Так… Ладно, хорошо! Думаю, я с вами. Итак, мистер Супер-эксперт-знающий-все-на-свете, объясните-ка мне вот что. Мы действительно собираемся воевать с Голландией?
— Да. И если Президент узнает о том, что мы здесь нашли, нам предстоит еще и война с Луизианой.
— О господи! Лучше бы я держал рот на замке! Да, лучше было просто молчать.
— Нет, вы все сделали правильно. Хью великий человек, и он провидец, но здесь дело не в Хью. Он не просто южный рубаха-парень с манией величия. Я все понял. Гаитяне для него не просто эксперимент. Он, то есть Хью, сделал что-то странное с самим собой! Что-то очень темное с мозгами.
— И ты собираешься доложить об этом Президенту?
— Да, собираюсь. Потому что наш Президент не такой, как Хью. Он нормален. Просто жесткий, амбициозный политик, правящий твердой рукой, желающий навести в стране порядок, даже если для этого придется сжечь пол-Европы.
Фонтено долго обдумывал услышанное. Потом обернулся к Кевину.
— Эй, Кевин!
— Да, сэр? — подпрыгнул Кевин.
— Не дай им прикончить этого парня!
— Да я и не хотел этой работы! — запротестовал Кевин. — Он не предупредил меня, насколько все это скверно! Правда! Вы хотите стать его телохранителем? Так берите эту проклятую должность!
— Нет, — решительно ответил Фонтено. Они уже забрались внутрь катера и тронулись назад по протоке.
— Он сделал много хорошего для нас, — сказал Фонтено. — Конечно, все, что делал Хью, было в первую очередь ради самого Хью, это всем известно. Но он много сделал для здешних жителей. Он дал толчок к развитию, какого здесь не было столетиями. Он дал надежду на будущее.
— О да, — сказал Оскар, — Хью установил здесь новый порядок, но дело не в том, что новый, а в том, что это порядок. Он занятный парень. Играет в игры, выступает на публике, покупает всем выпивку и всех веселит. Он получил все: полный контроль над судом и местными законодателями. Коричневорубашечники. Собственные медиа, собственная экономика. Идеология крови и почвы. Секретные склады, полные опасного оружия. Он похищает людей, и целые народности исчезают из поля зрения. Предположим, что в конечном счете у него благие цели. Однако никакие цели не оправдывают применяемых им средств. А теперь он сам на себе испробовал какое-то средство, которое приводит человека в перманентно-шизоидное состояние!
Фонтено вздохнул.
— У меня к вам просьба: если можно, не говорите никому, что это я вас навел. Я не хочу никакой прессы. И я не хочу, чтобы мои соседи узнали, что я предал старину Хью. Это мой дом. Я хочу здесь умереть.
Кевин спросил:
— Вы же уверяли, у этого места такие перспективы. Зачем же тогда умирать, а, старик?
Фонтено посмотрел на него и терпеливо объяснил:
— Дитя, у каждого человека в перспективе смерть. Так устроен мир.
Оскар покачал головой.
— Вы не должны чувствовать себя виноватым. Вы ничем не обязаны Хью.
— Мы все ему должны, черт возьми! Он нас спас! Он спас этот штат. Мы должны ему за москитов, если уж на то пошло.
— Москиты? При чем тут москиты?
— Здесь нет москитов. А мы находимся посреди болот. И нас не кусают. Ведь вы даже не заметили, черт возьми?
— Ладно, что случилось с москитами?
— До того как Хью пришел к власти, они кусали каждую задницу. Москитам очень понравилось глобальное потепление. Когда здесь стало жарче и усилилась влажность, начались массовые эпидемии малярии, лихорадки денге, энцефалита… После большого разлива Миссисипи москиты проникли во все уголки штата. Возникла чрезвычайная ситуация, люди умирали. А Хью тогда только что принял присягу. И он заявил: «Надо действовать! Мы избавимся от них!» И он послал грузовики — не с ДДТ или инсектицидами, как раньше, — никаких отравляющих газов или ядовитых веществ. Нет, это было бы бесполезно. Он послал грузовики с распылителями. Это вроде вакцинации через дыхательные пути. Он вакцинировал людей. Население Луизианы теперь ядовито для москитов. Наша кровь просто убивает их. Если москит укусит креола, то тут же погибнет.
— Ну надо же! — с энтузиазмом откликнулся Кевин. — Но ведь это не может уничтожить всех москитов?
— Нет, конечно, но эпидемии сразу же прекратились, поскольку зараза не могла больше передаваться от человека к человеку. Хью вообще провел полную вакцинацию — они распылили аэрозоль с воздуха, так что все животные, вообще все, кто дышит, приобрели иммунитет к москитам. Потому что это помогало! От кровососущих здесь умирало множество народа. Тысячи лет они были настоящим бедствием. Но Зеленый Хью всех извел.
Катер двигался дальше. Все трое задумчиво молчали.
— А что это за мошка у вас на руке? — спросил напоследок Кевин.
— А-а! — проворчал Фонтено. — Должно быть, залетела с Миссисипи!
Оскар понимал всю важность увиденного им. Правильно поданные, эти сведения могут породить скандал, который прикончит Хью. Плохо поданные, они могут привести к концу карьеры Оскара. Они могут даже привести к концу карьеры Президента.
Оскар составил записку — лучший свой отчет — и переправил ее Президенту, надеясь, что она попадет только к нему. Оскару не нравилось, что приходится идти в обход вышестоящих органов, однако он беспокоился о том, чтобы в игру не вступили слишком рьяные, милитаристски настроенные члены СНБ. Их убийственная атака на вертолете, когда он был похищен, спасла его жизнь, но настоящие профессионалы не действуют таким образом.