Он был очень гордым человеком, не любил начальственных холуев, мог в лицо режиссеру сказать нелестные слова о его фильме. Человек самой зависимой профессии, он умудрялся оставаться независимым, за что и расплачивался. Он никогда ничего не просил, материальные ценности для него просто не существовали, жил с семьей в одной комнате в коммуналке с печкой в коридоре.
Отец прошел через все значительные события русской истории двадцатого столетия, и - что, наверное, самое важное - прошел с достоинством. Таким запомнили его. К 70-летию со дня рождения народного артиста РСФСР Сергея Столярова другой народный артист РСФСР, соратник и товарищ отца Михаил Пуговкин опубликует в "Советской культуре" поминальные слова, найдя для них точный заголовок: "Цельность характера".
"Впервые я увидел Столярова на экране в 1935 году. Открытое, волевое лицо, обаятельная улыбка, весь облик его героя из фильма "Цирк" излучал нечто такое, что не могло не покорить тебя, заставляло поверить в реальность существования Мартынова, вызывало почти неосознанное желание подражать ему во всем... В последнее время почему-то стало модным приглашать на главные роли актеров внешне невыразительных, а порой и прямо-таки отрицательного обаяния, считая, вероятно, что такой "антигерой" способен на контрасте эффектнее преподать свою внутреннюю духовность. Совсем иной Столяров. Красив, благороден, ловок и смел - вот подлинный киногерой, вобравший в себя исконно русские черты характера, не лубочный, а жизненный, национальный колорит. Таким предстал он и в киносказке "Василиса Прекрасная", а потом в "Кащее Бессмертном", съемки которого, по-видимому, не случайно начались в пору героической битвы с фашизмом. И образ не знающего страха русского богатыря Никиты вселял в наши сердца так необходимые тогда жизнерадостность, энергию, оптимизм, веру в победу.
Многое в характере Сергея Дмитриевича, в его манере держаться, в отношении к работе, к товарищам было заложено героическим и прекрасным временем революционного созидания. И хотя я сам принадлежу к другому поколению, воспоминания о фильмах с участием этого замечательного киноактера неизменно вызывает у меня ностальгию по образам, которые сумел создать на экране Столяров.
Мы познакомились с ним в 1956 году на съемках фильма "Илья Муромец". И он сразу же расположил к себе сердечностью и простотой общения, внутренней интеллигентностью, которой противопоказано любое проявление столь распространенного в нашей кинематографической среде панибратства. Позднее мне довелось работать со Столяровым на Одесской киностудии в картине "Им было девятнадцать". К своей достаточно небольшой роли летчика-испытателя он относился чрезвычайно ответственно, одним из первых появлялся на съемочной площадке, был всегда собран, подтянут, словно пришел на праздник,- для него это и был праздник, дающий возможность каждой роли отдавать себя целиком, без остатка. Он, как и я, любил репетиции перед съемками, на которых можно поимпровизировать, уточнить акценты, детали. К этому нас обоих приучил МХАТ с его благоговейным отношением к творчеству. Он покорял меня цельностью своего характера, неумением приспосабливаться, мельтешить, дабы побольше успеть. Искусство не терпит суеты - Столяров это чувствовал, как никто. Не гнался за количеством ролей, не страшился отстать от времени. И потому, наверное, ему точнее и глубже, чем кому бы то ни было, удавалось органично сочетать в своих героях задушевность и эпическую приподнятость. Алеша Попович, Руслан, Садко - в каждом из этих былинных образов он сумел выразить емкие, эмоциональные и мужественные черты характера, у истоков которого благородные помыслы, чаяния и надежды многих поколений народа российского. И это не случайно. Ведь судьба его экранных героев во многом олицетворяет тот путь, который проделал в свое время сам Сергей Дмитриевич - потомок тульских крестьян, рано осиротевший и пробужденный к новой жизни революцией, призванный к творчеству советским строем.
В Столярове жило то, что мы называем "народным оптимизмом". Страстный охотник, мастер спорта по стрельбе, он черпал в природе душевную бодрость и вдохновение. С неизменным темпераментом выступал в печати и на различных конференциях в защиту интересов своих собратьев по актерскому цеху. Мне приходилось не раз бывать с ним вместе в поездках по стране. И я воочию убеждался, что творчество для него не ограничивалось рамками съемочной площадки. Оно продолжалось и после последнего дубля. В наблюдениях, в постоянном заинтересованном общении с народом, со зрителями искал он и находил краски для будущих образов, постоянно готовил себя к встрече с новой ролью".
ТЕЛЕГРАММА
Шел 1941 год. Отец вернулся из ополчения по знаменитому приказу ? 100, и мы выехали в эвакуацию в город Алма-Ату. Наша семья вместе с труппой Театра им. Моссовета покидала Москву в последнюю очередь, когда большинство начальства уже сбежало. По пути - а был он долгим, ехали мы больше месяца собрали некоторых сбежавших. Кто-то появлялся в эшелоне с виноватым видом, иных просто не замечали, а один невольным путешественникам даже принес значительную пользу. Это был один из руководителей молочной промышленности (мы его подобрали уже после Волги), и детям нашего состава стали давать на больших станциях молоко.
В Алма-Ате нас обокрали. Вещей было мало, да и не в них дело - украли продовольственные карточки: "рабочую" отцовскую, "иждивенческую" мамину и мою - "детскую". Семья оказалась на грани настоящего голода. Отец тогда работал в Театре им. Моссовета и был заместителем художественного руководителя Ю. А. Завадского, но это никаких льгот не давало. Положение было довольно печальное: я даже не мог покупать свою ежедневную детскую "пайку" - миску макарон и конфету-леденец. Эти макароны делались из темной муки и выглядели, как бы сказали сейчас, неадекватно. Их называли между собой "саксаулом", и надо сказать, что это соответствовало "чугунному" дереву пустыни, которое расколоть можно было только при помощи кувалды.
О быте эвакуации написано много и подробно, и я не хочу повторяться. Война породила не только массовый патриотизм, но и уклонение от воинской службы под любым предлогом. В те годы даже существовал термин "ташкентские партизаны". Этот город сильнее магнита притягивал дезертиров.
Отец рассказывал о неком Ш., крупном чиновнике от культуры, брате популярного режиссера. Он был известен как "патриот", слыл замечательным оратором. На митинге творческих работников Ш. горячо призывал всех на защиту Родины, агитировал записываться добровольцами, что отец и многие другие участники митинга и сделали. Когда их построили, выдали вещмешки и должны уже были отправить в часть, выяснилось, что "командир", он же замечательный оратор, давно имеет бронь, освобождавшую от военной службы, и никуда со своими товарищами отправляться не собирается. Разразился скандал, в результате чего военным властям пришлось надежно спрятать "энтузиаста".
В пути прибился к нашему эшелону и некий журналист, который весьма быстро освоил новый эпистолярный жанр: в глубоком тылу писал "письма с фронта". В своей продукции он рассказывал близким и знакомым, как храбро сражается, призывал не жалеть себя. И эти подделки читали на радио как подлинные письма фронтовиков. Но все это, конечно, было исключением. Жизнь шла своим чередом. Кто смог что-то захватить с собой из дома - торговал на барахолке. В основном шел обычный бартер - обмен вещей на продовольствие.
Когда случалась неординарная сделка, возникали комические ситуации на центральных улицах летом стали появляться гордо сидящие на ишаках аксакалы в шелковом нижнем белье.
В 1965 году мы с отцом снимались в Алма-Ате в фильме по сценарию А. Голиева "Спроси свое сердце" и часто приходили на те места, где жили в эвакуации. За четверть века все изменилось, и я с трудом узнал наш дом и двор, где играл с дочкой одной из самых прекрасных актрис Театра им. Моссовета Веры Петровны Марецкой. К нам тогда приближался невысокий невзрачный человек в тюбетейке и с печальным взглядом протягивал девочке одну-единственную конфетку-леденец. Взрослые недоумевали:
- Почему он дарит конфетку именно этой девочке?
Незнакомец со вздохом отвечал на это:
- Путь к телу матери лежит через сердце ребенка.
Только после войны я узнал, что этим человеком был М. М. Зощенко.
Сейчас в центре города сооружен великолепный дворец культуры. Рядом с ним протекает маленький ручеек, и я с ужасом узнал, что это и есть та самая речка Алмаатинка, которая в моей памяти запечатлелась как могучий горный поток, в котором я отваживался купаться.
Во время войны, ночью, речушку перекрывали, и ее вода наполняла многочисленные арыки города, снабжая водой население.
Однажды вечером, выходя из столовой - "лауреатника", которая находилась почти рядом с нынешним Дворцом, один "крупный писатель" упал в подпитии в пустой арык.
Его спросили:
- Как же ты дойдешь до дома?
- Ничего, сейчас пустят воду, и я доплыву! - ответил писатель.
Чтобы как-то нас поддержать, отец устроился руководителем драматического коллектива в воинскую часть ? 378 - это было пограничное училище, которое в дни войны готовило командиров Красной Армии. Работал он бесплатно, на шефских началах, но, поскольку при училище был громадный сад (Алма-Ата в переводе значит Отец яблок), нам иногда привозили замечательные огромные яблоки апорт.
Сейчас это училище уже в черте города, недалеко от проспекта Абая, а тогда, чтобы добраться до него, отцу присылали оседланную лошадь, и он в сопровождении ординарца через весь город скакал на ней на занятие драмкружка.
В годы войны продовольственные карточки при утере не восстанавливались. И тогда отец решил добыть пропитание в горах. Он взял в реквизите театра старенькую двустволку и на два дня ушел в район Медео. Ныне здесь всемирно известный культурно-спортивный комплекс, и трудно себе представить, что в 43-м году это было дикое место со звериными тропами. Вот на одной-то из них отец и затаился. Ему повезло на вторую ночь - на тропу вышел олень. До сих пор его рога украшают наш дом.
А тогда в семье был настоящий праздник. Мама поставила весы в коридоре общежития театра, мясо было тут же распродано, а нам осталась только оленья нога.
Вечером пришел крайне взволнованный писатель Константин Михайлович Симонов - у него годовщина свадьбы с Валентиной Васильевной Серовой и он умоляет помочь. Отец объясняет, что поздно: все уже продано, осталась одна оленья нога, чтобы прокормиться самим.
Я не знаю, какие приводились аргументы, но после длительной дискуссии состоялся необычный бартер - оленья нога за новую, еще не оконченную пьесу "Русские люди" для постановки в драмколлективе.
Константин Симонов в те дни был в расцвете своего таланта. Его стихи "Жди меня", посвященные Валентине Серовой, знала наизусть вся страна. Он только что прилетел с фронта, из Сталинграда, был свидетелем капитуляции армии Паулюса. Рассказывал о победе на Волге. Мы жадно ловили вести "оттуда", все население нашего дома каждое утро собиралось у репродукторов и внимательно слушало сводки Совинформбюро. Красивый, изящный, с трофейным немецким пистолетом, Константин Михайлович был великолепен в новой, невиданной нами офицерской форме с погонами и звездочками, вместо пепельных шпал и треугольников.
Таким прекрасным, молодым я запомнил поэта навсегда.
Позже мы много раз встречались. Я был на открытии мемориала в городе Бресте в одной группе с маршалом И. С. Коневым, С. С. Смирновым и К. М. Симоновым. Тогда он подарил мне и отцу книгу военных стихов с подписью: "Кириллу Столярову от Кирилла Симонова". И шутя добавил: "Я ведь тоже Кирилл по паспорту, но ни "р", ни "л" выговорить не могу. Вот и пришлось стать Константином".
Пьесу "Русские люди" отец поставил в военном училище до выхода ее на сцены профессиональных театров. Успех был огромный.
В газете "Курсант-пограничник" от 18 апреля 1943 года в передовой статье об этом необычном событии говорилось: "Замечательная патриотическая пьеса К. Симонова "Русские люди" вначале была поставлена для личного состава нашего гарнизона, в клубе училища, а затем и в Доме Красной Армии... где вызвала всеобщее удовлетворение зрителей, давших высокую оценку актерам... Присутствующие на спектакле артисты Театра им. Моссовета также дали положительный отзыв о работе драмкружковцев... Кроме того, пьесу посмотрели свыше шести тысяч бойцов и командиров, отправляющихся на фронт..."
В этой же газете напечатана статья художественного руководителя артиста С. Столярова: "Для нас не существовало ни усталости, ни дня, ни ночи. Мы были охвачены одним желанием - сделать волнующий оборонный спектакль, спектакль о силе и могуществе советских людей, о беспредельной храбрости и любви к своей Родине!.. С какой гордостью и радостью мы слушали аплодисменты зрителей, раздававшиеся после слов Сафонова: "Ты слыхал, писатель, как русские люди на смерть идут?!" Мы чувствовали, что мысли наших героев понятны зрителям, что мы создали спектакль, о котором мечтали!.. Наш спектакль посмотрели тысячи зрителей. Сделав несколько дополнительных постановок, мы собрали 13 069 рублей на постройку танка с именем "Русские люди".
После премьеры в нашу комнату стал приходить какой-то человек в полувоенной форме, который настойчиво спрашивал Сергея Столярова. А отец в это время был в экспедиции на киносъемках.
Посещения незнакомца стали настораживать - зачем он приходит? Что хочет от отца?..
Наконец гражданин, приходивший с таинственным видом, застал отца и вручил лично ему, под расписку, правительственную телеграмму:
"Руководителю драматического коллектива
артисту Столярову.
Прошу передать участникам драматического коллектива НКВД ? 378, собравшим 13 069 рублей на строительство танка "Русские люди", мой братский привет и благодарность Красной Армии.
И. Сталин".
МАМА
У отца была любимая цифра - 13. Она ему, как он считал, приносила счастье и удачу.
Моя мама родилась в 1913 году.
В ее фамилии, которую она сохранила на всю жизнь,- Константинова было 13 букв.
Отец и мать счастливо прожили 35 лет. А жизнь их была совсем не простой: террор 30-х годов, война 40-х, тяжелые послевоенные годы. Но, несмотря ни на что, они были счастливы. Отец всегда очень дорожил домом и считал семью основой жизни.
Окончив школу, мама поступила в строительный техникум, закончила его, работала чертежницей, а потом по какому-то неведомому зову вдруг решила пойти в актрисы и поступила в студию им. Ермоловой. Затем перешла в студию Ю. Завадского при Театре Красной Армии. Здесь она и познакомилась с отцом, который в 34-м году был призван в армию и приписан на службу к этому театру.
Мама ушла к отцу в его маленькую комнату и... перешла в новую жизнь и новую веру. У нее ничего не осталось от старых купеческих традиций, выработанных веками. "Мещанство" было для них словом, определяющим все пороки прошлого мира. Поэтому мне вовсе не кажется случайным то обстоятельство, что первый успех отца на сцене Театра Красной Армии связан со спектаклем по пьесе М. Горького "Мещане".
Мои родители жили весело и романтично: быт их не интересовал, мечтали о высоком искусстве. У мамы никогда не было даже обручального кольца. Они поженились еще до выхода кинофильма "Цирк", и через год после моего рождения мама и отец были вынуждены выехать на Дальний Восток, где проходили гастроли Театра Красной Армии. Поездка была очень трудной, да и оставить годовалого ребенка не просто. Но что поделаешь - такова актерская жизнь, и я остался на попечении бабушки и деда.
Позже они рассказывали, как на Востоке встречались с Блюхером командующим дальневосточной Ударной армией. Это было накануне его ареста. Обстановка вокруг маршала была напряженной. Отец говорил, что он был сдержан, молчалив, китель наглухо застегнут, и рядом всегда находились двое, державшие руки в карманах...
Отец был мечтателем! Он часто говорил мне:
- Давай подумаем, как мы в этом году поедем на охоту на Валдай.
Или:
- Как проведем лето, на Байкале?
Мне приходилось говорить, что мы не поедем, что мы не сможем этого сделать по тем или иным причинам, что это, к сожалению, невозможно и прочее, и прочее... Объяснял, зачитывал документы, доказывал.
В ответ отец улыбался:
- Ну вот, не даешь помечтать.
Сергея Столярова трудно представить слабым, старым, обиженным. Он был ярким и сильным, "надежным" человеком, как о нем говорили знавшие его люди. От него исходил какой-то свет, от всего его облика, фигуры, движений всегда подтянутый, спортивный, всегда веселый. Он мне часто снится, но почему-то всегда молодым, улыбающимся. Наверное, это от того, что таким я его впервые увидел, осознал и запомнил на всю жизнь.
А было это в 30-40-х годах, до войны. Мне шел третий год. Лето. Наш старый деревянный одноэтажный дом на Покровке. Вечер. За открытыми окнами заходящее солнце. Мы - отец, я и мой дед Борис Григорьевич Константинов.
Дед с печальными глазами достает из огромного старинного зеркального шкафа какой-то сверток. Это его тайна. Он долго развязывает какие-то веревочки, разворачивает старые газеты и достает свою офицерскую каракулевую шапку с кокардой и саблю в ножнах.
Папаху надевают на меня - от нее прекрасно и загадочно пахнет нафталином и еще чем-то очень старым и пленительным, - и дают в руки ножны от сабли. Я в восторге! Не могу сдержать себя и кричу: "За Родину! За Сталина!"
Дед горько усмехается, а отец заразительно смеется. Он весь огромный, светлый и очень счастливый. Вот таким он и остался для меня, таким я его и помню через 30 лет после его смерти, таким он является во сне!
"Мы были высоки, светловолосы",- писал поэт о людях поколения отца. Наверное, Сергей Столяров в какой-то мере был символом этого времени, и в сердцах многих людей он навсегда остался таким прекрасным, чистым, светловолосым богатырем, со своей ослепительной "столяровской" улыбкой.
Стремительно летит время!
Изменились строй и страна, исчезли идеологические монстры, сменились лжепророки. Забылись и "незабываемые образы", созданные во множестве по заказу инстанций и по зову инстинкта самосохранения. Но, как ни странно, среди вакханалии пошлости и безвкусицы современного экрана какой-то благородный свет излучают "старые добрые сказки" и былины. И даже патина черно-белого кино как-то убедительно подчеркивает честность и искренность этих скромных сказочных лент.
Прошло больше полувека, а не нашлось в отечестве замены Сергею Столярову. И сегодня смотрят молодые и старые люди эти фильмы, потому что для них, наверное, главное не технологические новинки, не мастерство исполнителя, не умение "прикинуться" тем или иным персонажем, а подлинность "жизни человеческого духа", подлинность, которой нужно обладать, а не изображать. И, как показывает время, многие поколения зрителей это ценят, поэтому и живут герои Столярова своей независимою жизнью и продолжают пробуждать в душах людей те самые "родовые сны" любви и уважения к глубинам национальной истории и культуры...
Годы войны в эвакуации были трудными, как у всех переселенцев, но я не помню, чтобы в нашей семье были печаль и уныние. Мама стойко переносила все тяготы эвакуационного быта, состоявшего из переездов и регулярных стихийных бедствий вроде крупных и мелких ограблений. И, кроме того, не было работы по специальности.
Но случались и радостные минуты - например, мама вспоминает встречу Нового 1943-го года в Алма-Ате. Отец и мать дружили с Г. С. Улановой и не пропускали ни одной ее премьеры. Муж Г. Улановой Ю. А. Завадский был учителем мамы, а отец в те годы был его заместителем в театре. Мы жили на одном этаже, по соседству, через несколько комнат. Условия тяжелые теснота, бедность, всего два туалета: мужской и женский, но, несмотря ни на что, не было ощущения обреченности.
Галина Сергеевна с моей мамой готовила праздничный стол и радовалась: "Вот как хорошо! Сварим картошки и под соленые огурчики выпьем водочки". Этот Новый год был согрет известием о Сталинградской победе.
Галина Сергеевна, при всей ее внешней простоте и естественности в повседневной жизни, всегда оставалась для нашей семьи идеальным человеком. Отец говорил о Галине Сергеевне только в превосходной степени. Уже тогда всем было ясно, что это величайшая балерина XX века. Писатель Алексей Толстой, который тогда тоже был в Алма-Ате, гурман и аристократ, заявлял при упоминании об Улановой: "Договоримся сразу - на сцене обыкновенная богиня!"
Но мне кажется, что она была "обыкновенной богиней" и в жизни - для нашей семьи, во всяком случае, это было так. В ней все было прекрасно: манера держаться, разговаривать, одеваться. Все ее поведение в жизни, по мнению отца, было каким-то чудесным искусством и образцом для подражания.
Галина Сергеевна, видимо, тоже не могла забыть это время и впоследствии, посещая Алма-Ату, очень искренне благодарила казахов за гостеприимство в годы войны.
Г. Уланова была единственной, кому при жизни открыли памятник в Стокгольме перед королевской академией танца и в Ленинграде на Аллее героев.
Борис Покровский, главный режиссер Большого театра, говорил об этом уникальном человеке: "Уланова - это явление, это своего рода богатство".
Она была не просто великой балериной, она была величайшей драматической актрисой. Кстати, тогда в Алма-Ате, по рассказам отца, Эйзенштейн мечтал, чтобы она сыграла в его фильме "Иван Грозный" Анастасию. Отчего это не случилось - осталось загадкой. Уланову сравнивали со всем самым совершенным в искусстве. Балерина-памятник, балерина-икона, кумир нескольких поколений, она была одной из самых загадочных женщин века.
Запад увидел Галину Сергеевну только в 1956 году на гастролях Большого в Лондоне. Ее появление на сцене Ковент-Гардена в "Жизели", "Лебедином озере", "Ромео и Джульетте" и "Бахчисарайском фонтане" стало триумфальным. И тут же Г. С. Уланова сделалась легендой. О ней говорили, писали, она стала манией, любовью, символом, потрясением. После такого невероятного взлета через четыре года в 1960 году Г. Уланова навсегда уходит со сцены. В расцвете славы, популярности, признания, поклонения уйти и скромно заниматься преподаванием. Ни книг, ни воспоминаний, ни дневников. На предложение написать о себе книгу отшучивалась: "...я ведь пишу с ошибками, мне стыдно..."
Вот с таким удивительным человеком свела нас судьба в годы войны.
В конце 43-го года мы вернулись в Москву. Мне пора было думать о школе, и я поселился в доме у бабушки, а мама вернулась к своей работе поступила в Белорусский русский драматический театр, которым руководил Д. Орлов, и выехала на работу в разбитый Могилев. Театр существовал как бы в полевых условиях, его обслуживали пленные немцы: носили воду, кололи дрова, помогали устанавливать декорации.
После освобождения Минска театр перевели в столицу Белоруссии. Я помню, как мы с отцом приехали в гости к маме в Вильно, где гастролировала труппа театра. На всю жизнь я запомнил этот необычный европейский город: Башня Гедиминаса над рекой Велейкой, Три Креста, огромный кафедральный собор в центре города, загадочный сад Дома офицеров, где мы жили и где проходили гастроли театра. Когда-то, во время войны с Наполеоном, там останавливался Кутузов. А главное, что меня поразило после голодухи военных лет,- огромный богатейший рынок: овощи, фрукты, невиданное до тех пор настоящее крестьянское масло, которое продавали в листьях лопухов. Частные маленькие магазинчики, в которых продавалось все: от дров и бутылочек с сомнительным розовым ситро до оловянных солдатиков в форме ландскнехтов и рыцарей. Каждый день я мог ходить на мамины спектакли, которые все и пересмотрел: "Три сестры" (Ольга), "Кремлевские куранты" (Маша), "Встреча в темноте" и мой любимый старинный водевиль "Замужняя невеста", где мама замечательно играла роль "комической старухи".
Подругой мамы была супруга К. Г. Паустовского Татьяна. Я помню удивительные беседы, которые вели отец и Константин Гергиевич. Возможно, поэтому впоследствии при поступлении во ВГИК я выбрал для вступительных экзаменов отрывок из прозы Паустовского "Мещерский край".
Но жить на два дома было трудно, и мама вынуждена была оставить театр и вернуться в Москву. Жить было не на что, фильмов снималось мало, и она с отцом много работала в концертах на гастролях в Сибири, Кузбассе, на Урале.
С каждым годом у отца росло убеждение, что работать в кино он сможет только тогда, когда найдет или напишет нужный ему сценарий. Им было сделано и предложено около 20 сценарных заявок и готовых сценариев не разные темы. Это была адская, неблагодарная работа, которую осуществляла мама,- она записывала под диктовку, затем правила и переписывала от руки все эти работы.
Отец прошел через все значительные события русской истории двадцатого столетия, и - что, наверное, самое важное - прошел с достоинством. Таким запомнили его. К 70-летию со дня рождения народного артиста РСФСР Сергея Столярова другой народный артист РСФСР, соратник и товарищ отца Михаил Пуговкин опубликует в "Советской культуре" поминальные слова, найдя для них точный заголовок: "Цельность характера".
"Впервые я увидел Столярова на экране в 1935 году. Открытое, волевое лицо, обаятельная улыбка, весь облик его героя из фильма "Цирк" излучал нечто такое, что не могло не покорить тебя, заставляло поверить в реальность существования Мартынова, вызывало почти неосознанное желание подражать ему во всем... В последнее время почему-то стало модным приглашать на главные роли актеров внешне невыразительных, а порой и прямо-таки отрицательного обаяния, считая, вероятно, что такой "антигерой" способен на контрасте эффектнее преподать свою внутреннюю духовность. Совсем иной Столяров. Красив, благороден, ловок и смел - вот подлинный киногерой, вобравший в себя исконно русские черты характера, не лубочный, а жизненный, национальный колорит. Таким предстал он и в киносказке "Василиса Прекрасная", а потом в "Кащее Бессмертном", съемки которого, по-видимому, не случайно начались в пору героической битвы с фашизмом. И образ не знающего страха русского богатыря Никиты вселял в наши сердца так необходимые тогда жизнерадостность, энергию, оптимизм, веру в победу.
Многое в характере Сергея Дмитриевича, в его манере держаться, в отношении к работе, к товарищам было заложено героическим и прекрасным временем революционного созидания. И хотя я сам принадлежу к другому поколению, воспоминания о фильмах с участием этого замечательного киноактера неизменно вызывает у меня ностальгию по образам, которые сумел создать на экране Столяров.
Мы познакомились с ним в 1956 году на съемках фильма "Илья Муромец". И он сразу же расположил к себе сердечностью и простотой общения, внутренней интеллигентностью, которой противопоказано любое проявление столь распространенного в нашей кинематографической среде панибратства. Позднее мне довелось работать со Столяровым на Одесской киностудии в картине "Им было девятнадцать". К своей достаточно небольшой роли летчика-испытателя он относился чрезвычайно ответственно, одним из первых появлялся на съемочной площадке, был всегда собран, подтянут, словно пришел на праздник,- для него это и был праздник, дающий возможность каждой роли отдавать себя целиком, без остатка. Он, как и я, любил репетиции перед съемками, на которых можно поимпровизировать, уточнить акценты, детали. К этому нас обоих приучил МХАТ с его благоговейным отношением к творчеству. Он покорял меня цельностью своего характера, неумением приспосабливаться, мельтешить, дабы побольше успеть. Искусство не терпит суеты - Столяров это чувствовал, как никто. Не гнался за количеством ролей, не страшился отстать от времени. И потому, наверное, ему точнее и глубже, чем кому бы то ни было, удавалось органично сочетать в своих героях задушевность и эпическую приподнятость. Алеша Попович, Руслан, Садко - в каждом из этих былинных образов он сумел выразить емкие, эмоциональные и мужественные черты характера, у истоков которого благородные помыслы, чаяния и надежды многих поколений народа российского. И это не случайно. Ведь судьба его экранных героев во многом олицетворяет тот путь, который проделал в свое время сам Сергей Дмитриевич - потомок тульских крестьян, рано осиротевший и пробужденный к новой жизни революцией, призванный к творчеству советским строем.
В Столярове жило то, что мы называем "народным оптимизмом". Страстный охотник, мастер спорта по стрельбе, он черпал в природе душевную бодрость и вдохновение. С неизменным темпераментом выступал в печати и на различных конференциях в защиту интересов своих собратьев по актерскому цеху. Мне приходилось не раз бывать с ним вместе в поездках по стране. И я воочию убеждался, что творчество для него не ограничивалось рамками съемочной площадки. Оно продолжалось и после последнего дубля. В наблюдениях, в постоянном заинтересованном общении с народом, со зрителями искал он и находил краски для будущих образов, постоянно готовил себя к встрече с новой ролью".
ТЕЛЕГРАММА
Шел 1941 год. Отец вернулся из ополчения по знаменитому приказу ? 100, и мы выехали в эвакуацию в город Алма-Ату. Наша семья вместе с труппой Театра им. Моссовета покидала Москву в последнюю очередь, когда большинство начальства уже сбежало. По пути - а был он долгим, ехали мы больше месяца собрали некоторых сбежавших. Кто-то появлялся в эшелоне с виноватым видом, иных просто не замечали, а один невольным путешественникам даже принес значительную пользу. Это был один из руководителей молочной промышленности (мы его подобрали уже после Волги), и детям нашего состава стали давать на больших станциях молоко.
В Алма-Ате нас обокрали. Вещей было мало, да и не в них дело - украли продовольственные карточки: "рабочую" отцовскую, "иждивенческую" мамину и мою - "детскую". Семья оказалась на грани настоящего голода. Отец тогда работал в Театре им. Моссовета и был заместителем художественного руководителя Ю. А. Завадского, но это никаких льгот не давало. Положение было довольно печальное: я даже не мог покупать свою ежедневную детскую "пайку" - миску макарон и конфету-леденец. Эти макароны делались из темной муки и выглядели, как бы сказали сейчас, неадекватно. Их называли между собой "саксаулом", и надо сказать, что это соответствовало "чугунному" дереву пустыни, которое расколоть можно было только при помощи кувалды.
О быте эвакуации написано много и подробно, и я не хочу повторяться. Война породила не только массовый патриотизм, но и уклонение от воинской службы под любым предлогом. В те годы даже существовал термин "ташкентские партизаны". Этот город сильнее магнита притягивал дезертиров.
Отец рассказывал о неком Ш., крупном чиновнике от культуры, брате популярного режиссера. Он был известен как "патриот", слыл замечательным оратором. На митинге творческих работников Ш. горячо призывал всех на защиту Родины, агитировал записываться добровольцами, что отец и многие другие участники митинга и сделали. Когда их построили, выдали вещмешки и должны уже были отправить в часть, выяснилось, что "командир", он же замечательный оратор, давно имеет бронь, освобождавшую от военной службы, и никуда со своими товарищами отправляться не собирается. Разразился скандал, в результате чего военным властям пришлось надежно спрятать "энтузиаста".
В пути прибился к нашему эшелону и некий журналист, который весьма быстро освоил новый эпистолярный жанр: в глубоком тылу писал "письма с фронта". В своей продукции он рассказывал близким и знакомым, как храбро сражается, призывал не жалеть себя. И эти подделки читали на радио как подлинные письма фронтовиков. Но все это, конечно, было исключением. Жизнь шла своим чередом. Кто смог что-то захватить с собой из дома - торговал на барахолке. В основном шел обычный бартер - обмен вещей на продовольствие.
Когда случалась неординарная сделка, возникали комические ситуации на центральных улицах летом стали появляться гордо сидящие на ишаках аксакалы в шелковом нижнем белье.
В 1965 году мы с отцом снимались в Алма-Ате в фильме по сценарию А. Голиева "Спроси свое сердце" и часто приходили на те места, где жили в эвакуации. За четверть века все изменилось, и я с трудом узнал наш дом и двор, где играл с дочкой одной из самых прекрасных актрис Театра им. Моссовета Веры Петровны Марецкой. К нам тогда приближался невысокий невзрачный человек в тюбетейке и с печальным взглядом протягивал девочке одну-единственную конфетку-леденец. Взрослые недоумевали:
- Почему он дарит конфетку именно этой девочке?
Незнакомец со вздохом отвечал на это:
- Путь к телу матери лежит через сердце ребенка.
Только после войны я узнал, что этим человеком был М. М. Зощенко.
Сейчас в центре города сооружен великолепный дворец культуры. Рядом с ним протекает маленький ручеек, и я с ужасом узнал, что это и есть та самая речка Алмаатинка, которая в моей памяти запечатлелась как могучий горный поток, в котором я отваживался купаться.
Во время войны, ночью, речушку перекрывали, и ее вода наполняла многочисленные арыки города, снабжая водой население.
Однажды вечером, выходя из столовой - "лауреатника", которая находилась почти рядом с нынешним Дворцом, один "крупный писатель" упал в подпитии в пустой арык.
Его спросили:
- Как же ты дойдешь до дома?
- Ничего, сейчас пустят воду, и я доплыву! - ответил писатель.
Чтобы как-то нас поддержать, отец устроился руководителем драматического коллектива в воинскую часть ? 378 - это было пограничное училище, которое в дни войны готовило командиров Красной Армии. Работал он бесплатно, на шефских началах, но, поскольку при училище был громадный сад (Алма-Ата в переводе значит Отец яблок), нам иногда привозили замечательные огромные яблоки апорт.
Сейчас это училище уже в черте города, недалеко от проспекта Абая, а тогда, чтобы добраться до него, отцу присылали оседланную лошадь, и он в сопровождении ординарца через весь город скакал на ней на занятие драмкружка.
В годы войны продовольственные карточки при утере не восстанавливались. И тогда отец решил добыть пропитание в горах. Он взял в реквизите театра старенькую двустволку и на два дня ушел в район Медео. Ныне здесь всемирно известный культурно-спортивный комплекс, и трудно себе представить, что в 43-м году это было дикое место со звериными тропами. Вот на одной-то из них отец и затаился. Ему повезло на вторую ночь - на тропу вышел олень. До сих пор его рога украшают наш дом.
А тогда в семье был настоящий праздник. Мама поставила весы в коридоре общежития театра, мясо было тут же распродано, а нам осталась только оленья нога.
Вечером пришел крайне взволнованный писатель Константин Михайлович Симонов - у него годовщина свадьбы с Валентиной Васильевной Серовой и он умоляет помочь. Отец объясняет, что поздно: все уже продано, осталась одна оленья нога, чтобы прокормиться самим.
Я не знаю, какие приводились аргументы, но после длительной дискуссии состоялся необычный бартер - оленья нога за новую, еще не оконченную пьесу "Русские люди" для постановки в драмколлективе.
Константин Симонов в те дни был в расцвете своего таланта. Его стихи "Жди меня", посвященные Валентине Серовой, знала наизусть вся страна. Он только что прилетел с фронта, из Сталинграда, был свидетелем капитуляции армии Паулюса. Рассказывал о победе на Волге. Мы жадно ловили вести "оттуда", все население нашего дома каждое утро собиралось у репродукторов и внимательно слушало сводки Совинформбюро. Красивый, изящный, с трофейным немецким пистолетом, Константин Михайлович был великолепен в новой, невиданной нами офицерской форме с погонами и звездочками, вместо пепельных шпал и треугольников.
Таким прекрасным, молодым я запомнил поэта навсегда.
Позже мы много раз встречались. Я был на открытии мемориала в городе Бресте в одной группе с маршалом И. С. Коневым, С. С. Смирновым и К. М. Симоновым. Тогда он подарил мне и отцу книгу военных стихов с подписью: "Кириллу Столярову от Кирилла Симонова". И шутя добавил: "Я ведь тоже Кирилл по паспорту, но ни "р", ни "л" выговорить не могу. Вот и пришлось стать Константином".
Пьесу "Русские люди" отец поставил в военном училище до выхода ее на сцены профессиональных театров. Успех был огромный.
В газете "Курсант-пограничник" от 18 апреля 1943 года в передовой статье об этом необычном событии говорилось: "Замечательная патриотическая пьеса К. Симонова "Русские люди" вначале была поставлена для личного состава нашего гарнизона, в клубе училища, а затем и в Доме Красной Армии... где вызвала всеобщее удовлетворение зрителей, давших высокую оценку актерам... Присутствующие на спектакле артисты Театра им. Моссовета также дали положительный отзыв о работе драмкружковцев... Кроме того, пьесу посмотрели свыше шести тысяч бойцов и командиров, отправляющихся на фронт..."
В этой же газете напечатана статья художественного руководителя артиста С. Столярова: "Для нас не существовало ни усталости, ни дня, ни ночи. Мы были охвачены одним желанием - сделать волнующий оборонный спектакль, спектакль о силе и могуществе советских людей, о беспредельной храбрости и любви к своей Родине!.. С какой гордостью и радостью мы слушали аплодисменты зрителей, раздававшиеся после слов Сафонова: "Ты слыхал, писатель, как русские люди на смерть идут?!" Мы чувствовали, что мысли наших героев понятны зрителям, что мы создали спектакль, о котором мечтали!.. Наш спектакль посмотрели тысячи зрителей. Сделав несколько дополнительных постановок, мы собрали 13 069 рублей на постройку танка с именем "Русские люди".
После премьеры в нашу комнату стал приходить какой-то человек в полувоенной форме, который настойчиво спрашивал Сергея Столярова. А отец в это время был в экспедиции на киносъемках.
Посещения незнакомца стали настораживать - зачем он приходит? Что хочет от отца?..
Наконец гражданин, приходивший с таинственным видом, застал отца и вручил лично ему, под расписку, правительственную телеграмму:
"Руководителю драматического коллектива
артисту Столярову.
Прошу передать участникам драматического коллектива НКВД ? 378, собравшим 13 069 рублей на строительство танка "Русские люди", мой братский привет и благодарность Красной Армии.
И. Сталин".
МАМА
У отца была любимая цифра - 13. Она ему, как он считал, приносила счастье и удачу.
Моя мама родилась в 1913 году.
В ее фамилии, которую она сохранила на всю жизнь,- Константинова было 13 букв.
Отец и мать счастливо прожили 35 лет. А жизнь их была совсем не простой: террор 30-х годов, война 40-х, тяжелые послевоенные годы. Но, несмотря ни на что, они были счастливы. Отец всегда очень дорожил домом и считал семью основой жизни.
Окончив школу, мама поступила в строительный техникум, закончила его, работала чертежницей, а потом по какому-то неведомому зову вдруг решила пойти в актрисы и поступила в студию им. Ермоловой. Затем перешла в студию Ю. Завадского при Театре Красной Армии. Здесь она и познакомилась с отцом, который в 34-м году был призван в армию и приписан на службу к этому театру.
Мама ушла к отцу в его маленькую комнату и... перешла в новую жизнь и новую веру. У нее ничего не осталось от старых купеческих традиций, выработанных веками. "Мещанство" было для них словом, определяющим все пороки прошлого мира. Поэтому мне вовсе не кажется случайным то обстоятельство, что первый успех отца на сцене Театра Красной Армии связан со спектаклем по пьесе М. Горького "Мещане".
Мои родители жили весело и романтично: быт их не интересовал, мечтали о высоком искусстве. У мамы никогда не было даже обручального кольца. Они поженились еще до выхода кинофильма "Цирк", и через год после моего рождения мама и отец были вынуждены выехать на Дальний Восток, где проходили гастроли Театра Красной Армии. Поездка была очень трудной, да и оставить годовалого ребенка не просто. Но что поделаешь - такова актерская жизнь, и я остался на попечении бабушки и деда.
Позже они рассказывали, как на Востоке встречались с Блюхером командующим дальневосточной Ударной армией. Это было накануне его ареста. Обстановка вокруг маршала была напряженной. Отец говорил, что он был сдержан, молчалив, китель наглухо застегнут, и рядом всегда находились двое, державшие руки в карманах...
Отец был мечтателем! Он часто говорил мне:
- Давай подумаем, как мы в этом году поедем на охоту на Валдай.
Или:
- Как проведем лето, на Байкале?
Мне приходилось говорить, что мы не поедем, что мы не сможем этого сделать по тем или иным причинам, что это, к сожалению, невозможно и прочее, и прочее... Объяснял, зачитывал документы, доказывал.
В ответ отец улыбался:
- Ну вот, не даешь помечтать.
Сергея Столярова трудно представить слабым, старым, обиженным. Он был ярким и сильным, "надежным" человеком, как о нем говорили знавшие его люди. От него исходил какой-то свет, от всего его облика, фигуры, движений всегда подтянутый, спортивный, всегда веселый. Он мне часто снится, но почему-то всегда молодым, улыбающимся. Наверное, это от того, что таким я его впервые увидел, осознал и запомнил на всю жизнь.
А было это в 30-40-х годах, до войны. Мне шел третий год. Лето. Наш старый деревянный одноэтажный дом на Покровке. Вечер. За открытыми окнами заходящее солнце. Мы - отец, я и мой дед Борис Григорьевич Константинов.
Дед с печальными глазами достает из огромного старинного зеркального шкафа какой-то сверток. Это его тайна. Он долго развязывает какие-то веревочки, разворачивает старые газеты и достает свою офицерскую каракулевую шапку с кокардой и саблю в ножнах.
Папаху надевают на меня - от нее прекрасно и загадочно пахнет нафталином и еще чем-то очень старым и пленительным, - и дают в руки ножны от сабли. Я в восторге! Не могу сдержать себя и кричу: "За Родину! За Сталина!"
Дед горько усмехается, а отец заразительно смеется. Он весь огромный, светлый и очень счастливый. Вот таким он и остался для меня, таким я его и помню через 30 лет после его смерти, таким он является во сне!
"Мы были высоки, светловолосы",- писал поэт о людях поколения отца. Наверное, Сергей Столяров в какой-то мере был символом этого времени, и в сердцах многих людей он навсегда остался таким прекрасным, чистым, светловолосым богатырем, со своей ослепительной "столяровской" улыбкой.
Стремительно летит время!
Изменились строй и страна, исчезли идеологические монстры, сменились лжепророки. Забылись и "незабываемые образы", созданные во множестве по заказу инстанций и по зову инстинкта самосохранения. Но, как ни странно, среди вакханалии пошлости и безвкусицы современного экрана какой-то благородный свет излучают "старые добрые сказки" и былины. И даже патина черно-белого кино как-то убедительно подчеркивает честность и искренность этих скромных сказочных лент.
Прошло больше полувека, а не нашлось в отечестве замены Сергею Столярову. И сегодня смотрят молодые и старые люди эти фильмы, потому что для них, наверное, главное не технологические новинки, не мастерство исполнителя, не умение "прикинуться" тем или иным персонажем, а подлинность "жизни человеческого духа", подлинность, которой нужно обладать, а не изображать. И, как показывает время, многие поколения зрителей это ценят, поэтому и живут герои Столярова своей независимою жизнью и продолжают пробуждать в душах людей те самые "родовые сны" любви и уважения к глубинам национальной истории и культуры...
Годы войны в эвакуации были трудными, как у всех переселенцев, но я не помню, чтобы в нашей семье были печаль и уныние. Мама стойко переносила все тяготы эвакуационного быта, состоявшего из переездов и регулярных стихийных бедствий вроде крупных и мелких ограблений. И, кроме того, не было работы по специальности.
Но случались и радостные минуты - например, мама вспоминает встречу Нового 1943-го года в Алма-Ате. Отец и мать дружили с Г. С. Улановой и не пропускали ни одной ее премьеры. Муж Г. Улановой Ю. А. Завадский был учителем мамы, а отец в те годы был его заместителем в театре. Мы жили на одном этаже, по соседству, через несколько комнат. Условия тяжелые теснота, бедность, всего два туалета: мужской и женский, но, несмотря ни на что, не было ощущения обреченности.
Галина Сергеевна с моей мамой готовила праздничный стол и радовалась: "Вот как хорошо! Сварим картошки и под соленые огурчики выпьем водочки". Этот Новый год был согрет известием о Сталинградской победе.
Галина Сергеевна, при всей ее внешней простоте и естественности в повседневной жизни, всегда оставалась для нашей семьи идеальным человеком. Отец говорил о Галине Сергеевне только в превосходной степени. Уже тогда всем было ясно, что это величайшая балерина XX века. Писатель Алексей Толстой, который тогда тоже был в Алма-Ате, гурман и аристократ, заявлял при упоминании об Улановой: "Договоримся сразу - на сцене обыкновенная богиня!"
Но мне кажется, что она была "обыкновенной богиней" и в жизни - для нашей семьи, во всяком случае, это было так. В ней все было прекрасно: манера держаться, разговаривать, одеваться. Все ее поведение в жизни, по мнению отца, было каким-то чудесным искусством и образцом для подражания.
Галина Сергеевна, видимо, тоже не могла забыть это время и впоследствии, посещая Алма-Ату, очень искренне благодарила казахов за гостеприимство в годы войны.
Г. Уланова была единственной, кому при жизни открыли памятник в Стокгольме перед королевской академией танца и в Ленинграде на Аллее героев.
Борис Покровский, главный режиссер Большого театра, говорил об этом уникальном человеке: "Уланова - это явление, это своего рода богатство".
Она была не просто великой балериной, она была величайшей драматической актрисой. Кстати, тогда в Алма-Ате, по рассказам отца, Эйзенштейн мечтал, чтобы она сыграла в его фильме "Иван Грозный" Анастасию. Отчего это не случилось - осталось загадкой. Уланову сравнивали со всем самым совершенным в искусстве. Балерина-памятник, балерина-икона, кумир нескольких поколений, она была одной из самых загадочных женщин века.
Запад увидел Галину Сергеевну только в 1956 году на гастролях Большого в Лондоне. Ее появление на сцене Ковент-Гардена в "Жизели", "Лебедином озере", "Ромео и Джульетте" и "Бахчисарайском фонтане" стало триумфальным. И тут же Г. С. Уланова сделалась легендой. О ней говорили, писали, она стала манией, любовью, символом, потрясением. После такого невероятного взлета через четыре года в 1960 году Г. Уланова навсегда уходит со сцены. В расцвете славы, популярности, признания, поклонения уйти и скромно заниматься преподаванием. Ни книг, ни воспоминаний, ни дневников. На предложение написать о себе книгу отшучивалась: "...я ведь пишу с ошибками, мне стыдно..."
Вот с таким удивительным человеком свела нас судьба в годы войны.
В конце 43-го года мы вернулись в Москву. Мне пора было думать о школе, и я поселился в доме у бабушки, а мама вернулась к своей работе поступила в Белорусский русский драматический театр, которым руководил Д. Орлов, и выехала на работу в разбитый Могилев. Театр существовал как бы в полевых условиях, его обслуживали пленные немцы: носили воду, кололи дрова, помогали устанавливать декорации.
После освобождения Минска театр перевели в столицу Белоруссии. Я помню, как мы с отцом приехали в гости к маме в Вильно, где гастролировала труппа театра. На всю жизнь я запомнил этот необычный европейский город: Башня Гедиминаса над рекой Велейкой, Три Креста, огромный кафедральный собор в центре города, загадочный сад Дома офицеров, где мы жили и где проходили гастроли театра. Когда-то, во время войны с Наполеоном, там останавливался Кутузов. А главное, что меня поразило после голодухи военных лет,- огромный богатейший рынок: овощи, фрукты, невиданное до тех пор настоящее крестьянское масло, которое продавали в листьях лопухов. Частные маленькие магазинчики, в которых продавалось все: от дров и бутылочек с сомнительным розовым ситро до оловянных солдатиков в форме ландскнехтов и рыцарей. Каждый день я мог ходить на мамины спектакли, которые все и пересмотрел: "Три сестры" (Ольга), "Кремлевские куранты" (Маша), "Встреча в темноте" и мой любимый старинный водевиль "Замужняя невеста", где мама замечательно играла роль "комической старухи".
Подругой мамы была супруга К. Г. Паустовского Татьяна. Я помню удивительные беседы, которые вели отец и Константин Гергиевич. Возможно, поэтому впоследствии при поступлении во ВГИК я выбрал для вступительных экзаменов отрывок из прозы Паустовского "Мещерский край".
Но жить на два дома было трудно, и мама вынуждена была оставить театр и вернуться в Москву. Жить было не на что, фильмов снималось мало, и она с отцом много работала в концертах на гастролях в Сибири, Кузбассе, на Урале.
С каждым годом у отца росло убеждение, что работать в кино он сможет только тогда, когда найдет или напишет нужный ему сценарий. Им было сделано и предложено около 20 сценарных заявок и готовых сценариев не разные темы. Это была адская, неблагодарная работа, которую осуществляла мама,- она записывала под диктовку, затем правила и переписывала от руки все эти работы.