Страница:
Паша полез в кабину, дал газ.
- Счастливо оставаться. Хадича родит - от меня поздравь.
Салман откуда-то знал: чужой пойдет за машиной, значит, к школе.
Вот как нацелился смыться из Чупчи: на машине! Но кто же его добром
повезет - чужого, в ночь? Выходит, он не добром машину возьмет. Ну и
гад...
За школой, в затишке, вспыхнула спичка, пошли по рукам сигареты.
Но не для того собрались старшеклассники, чтобы подымить без опаски -
ожидалось важное дело.
Какое дело, Еркин догадывался: за школу его позвал с собой
Исабек. Парень горяч, но медлителен - долго распаляется. С малых лет
при отцовском табуне объезжает самых строптивых лошадей. Возвращается
к табуну на присмиревшем, в белых хлопьях скакуне, пыжится от
гордости. Спроси Исабека: что вчера видел в кино? Уже забыл - не
вспомнит. Спроси: как кобылица первый раз выводит в табун своего
жеребенка? Исабек покажет: вот кобылица идет гордо, сторожко, идет как
воплощение нежности, а вот жеребенок поспешает неловко. Исабек
приглядчив и чуток ко всему живому.
В Чупчи он считается чемпионом по казахской национальной борьбе
казахша-курес. Исабека не оторвать от земли, не свалить. По всему
сложенью - потомок кочевников, наездников. Туловище длинное, а ноги
короткие, колесом, Сидит на коне - картина. Пеший низкозад, но тем
упористей стоит на земле. И рукастый: далеко достает, хватает крепко.
Не раз видел Еркин: Исабек легко кидал соперников. Летом кидал на
мягкую траву, зимой - на грязные маты спортивного зала. Еркин учился у
родича всем хитростям казахша-курес, но самолюбивый Исабек ни разу не
поддался младшему - всегда прижимал его к земле. Исабеку нет выше
радости, как показать свою силищу. Сила есть - ума не надо! Но в
борьбе бывает минута - нет, доля минуты! - когда видишь, какое сердце
у человека. Бросил противника, а дальше что? Придержал противника в
позоре, поверженным, продлил свое торжество - чье-то унижение или
сразу же победитель закончил схватку, отпустил лежачего: не враги мы,
силами померились - и точка.
Еркин знает: Исабек ни разу не затянул свое торжество, не
придержал поверженного в унижении, сразу же отпускал. Отойдет,
расплывется глуповато: сам удивляюсь своей силе!
Чупчинский первый силач топтался за школой в кругу
одноклассников, чабанских сыновей из казахского десятого "А".
- Солдат-то не идет. Струсил, - хорохорился Кабиш, самый малый
ростом, самый хилый и потому самый охочий до чужих драк. Кабиш
вертелся на углу, посматривал на школьное крыльцо. Наконец
затрепыхался: - Идут, идут! Один идет! Ну, Исабек! Сейчас ты ему
врежешь! - Кабиш вытянул шею, вглядываясь в темноту, и разочарованно
протянул: - Не Левка! Другой идет. Струсил долгоносый!
В солдате, пришедшем к десятиклассникам за школу, Еркин узнал
белобрысого самоуверенного москвича, старшего по команде, приехавшей
на вечер.
Зачем пришел? К москвичу ни у кого счетов нет, хотя он и ходит к
Саулешке. Левку звали, Исабек звал, отправлял письменное приглашение с
быстрой Фаридой по летучей почте.
Муромцев оглядел собравшихся, насколько позволяла зимняя серая
темнота:
- Рад всех приветствовать. И вынужден тут же огорчить. Кто-то
пригласил для серьезного разговора моего товарища Левона. К сожалению,
он не может прийти...
Несколько дней назад, вызванный Рябовым, Володя в обычной своей
дипломатической манере доложил обо всем, что полагал необходимым
лейтенанту знать, а все, что, на взгляд Муромцева, деликатному
лейтенанту лучше не знать, дипломат оставил при себе.
- Ребята кипят! - свободно излагал Муромцев, усевшись напротив
Рябова. - Общее мнение такое: Левкина мать - женщина старая, ей
положено иметь соответствующие пережитки. Но он сам обязан, конечно,
мыслить по-современному. Ребята считают - у Кочаряна такая задача:
дождаться демобилизации, расписаться с девчонкой и ехать к матери -
пусть поглядит... - Здесь Муромцев мог продолжить: "на невестку и
внука", поскольку солдаты разбирались, как далеко зашли дела у Левки с
Аминой, но такими лишними сведениями он обременять лейтенанта не
намеревался. - Пусть поглядит на молодую семью. Не сойдутся со
стариками - уедут. У нас есть для них надежные адреса: жилье будет,
работа будет. - Здесь Муромцев мог добавить, что и бабки намечены:
приглядеть за новорожденным, пока родители на работе, но удержался. -
Одним словом, мнение у ребят сложилось единое, но Кочарян колеблется.
- Двухэтажный дом? - спросил Рябов. - Своими руками строил?
О доме ему откровенно рассказал сам Левон: столько труда вложил,
столько денег, а теперь бросать!
- Дом, - подтвердил Муромцев. - Однако я не спешил бы Левку
судить за собственнические мысли о доме. До армии он работал в бригаде
шабашников. Вы про такие бригады читали? Одни пишут: грабеж колхозной
кассы. Другие: благо для колхоза, потому что в деревне еще нет своей
строительной базы. Такая вот дискуссия в печати. А по Левкиным
рассказам - старинный промысел, народная традиция. Работают от зари до
зари, на полную катушку. Лодырь у армян-шабашников и дня не
продержится - вышвырнут. И профсоюз не заступится. Любопытная
ситуация, не правда ли? Свои плюсы и минусы. Вам ведь нравится, что
Левка такой умелец и безотказный работяга?
Рябов подумал: "Ну трепач..."
- По Левкиным рассказам, - с удовольствием развивал свои
соображения Володя, - он за сезон тысячи греб. И все деньги вкладывал
в дом: один раз его строишь, на всю жизнь, чтоб и детям остался... Не
отсуживать же Левке свою долю у отца с матерью - этого он не сделает,
а ведь есть прохиндеи, что и судятся с родителями... Так ведь?
- Все-то вы, Муромцев, понимаете, все-то вы можете разложить по
порядку, - нехотя сказал Рябов. - И товарищи вас за это, кажется,
уважают. Но я бы на вашем месте попридержал свою рассудительность.
- Почему?
- Посмотрите у Пушкина в заметках. Пушкин считал, что тонкость
еще не показывает ума. Что глупцы и даже сумасшедшие бывают
удивительно тонки. Я это говорю не в обиду вам...
- Понимаю! И хотел бы почаще слышать такие замечания. Мне это
необходимо. Я ради этого в армию пришел. Скажите, считаете ли вы меня
самодовольным пижоном?
- Нет, - ответил Рябов. - Самодовольным - нет. Вы скорее человек
практический, здраво оцениваете свои возможности. Но... Сказали бы
иногда словечко в простоте!
- В простоте так в простоте! - охотно согласился Муромцев. - Дело
в том, что уже не Левка артачится, а она. Левка ей записку посылал.
Мальчишка тут есть для таких поручений - Сашкой зовут. Услужливый,
если не задаром. Он с Левкиным посланием обратно притопал - не
приняла. Обиделась, что ли... Кому-то из ребят все же придется
вмешаться, я так думаю. - Он встал. - Можно идти?
- Еще один вопрос. Синяк Кочаряну под глазом кто поставил?
- Никаких стычек с представителями местного населения не было, -
успокоил Муромцев начальство. - Синяк получен на территории части.
После дипломатических переговоров с лейтенантом Муромцев решил:
позиция его в общем была правильной. Синяком дело не кончится, ребята
непременно припрут Левку к стенке: женись, и точка. Требование
несколько примитивное, но в чем-то совпадающее с убеждениями
Муромцева: допуская в иных прочих случаях какие-то отклонения от
истины и нравственных правил, человек в отношениях с женщиной всегда
обязан оставаться порядочным. И дело тут вовсе не в совести. Есть
инстинкт самосохранения личности.
Надо все это Левке попроще растолковать, вколотить в его башку.
Родная мать, хотя она сейчас и шлет ему свои восточные проклятья, сама
же первая не простит сыну, если он смалодушничает, уронит мужскую
честь. Такой довод на Левку подействует сильнее кулаков. И начальство
будет довольно, если история с Левкой и его девчонкой не перерастет в
ЧП, подрывающее дружбу воинской части с местным населением.
Возвращаясь от лейтенанта, Муромцев думал: что можно извлечь для
себя полезного на будущее из такого забавного эпизода солдатской
службы? Можно извлечь важное правило: если все время демонстрировать
свой ум и проницательность - станешь неинтересным.
Окрик Коротуна вернул Володю на обсаженную кирпичиками дорожку
военного городка.
- Почему не приветствуете? Уставчик подучить, подучить! -
отечески рекомендует краснолицый майор.
Внутри Коротун весь кипит от Володиной манеры глядеть на старшего
по званию свысока. По какому такому праву свысока? Да что у него есть,
у щенка? Только рост. Современная молодежь! Образованные, с
десятилеткой! Амбиции хоть отбавляй, а простых вещей усвоить не могут.
Прежние, с четырьмя классами, за месяц овладевали. С этими год бейся -
службу не понимают.
Эту сцену наблюдал из окна полковник Степанов, и ему она
чрезвычайно не нравилась.
- Ваше мнение о Муромцеве? - спросил он лейтенанта Рябова.
- Умен, быстр, деловит... - перечисляет Рябов.
- Вы не назвали очень важные качества: честность, отвага.
- Трусости он себе не позволит никогда.
- Какие-то новые обороты речи. Что значит: он себе не позволит?
- Честолюбие.
Рябов смотрит в окно. На плацу Коротун продолжает воспитывать
Муромцева. У будущего дипломата на лице ретивая готовность: немедленно
пойду, сяду зубрить устав.
- Несмотря на все вопли о грехах цивилизации, я верю, что
образование делает человека лучше, то есть образует и его нравственный
мир...
- Допустим. А как вы считаете, этот - по вашему наблюдению,
деловитый честолюбец - вас, своего командира, уважает?
- Трудный вопрос, - замялся Рябов. - Современному солдату мало
почтения внушают должность и чин. Ему еще надо доказать, что ты знаешь
и умеешь больше, чем он. Что ты в военном деле настоящий специалист.
Муромцев признает мой авторитет военного специалиста. Признает
необходимость беспрекословного выполнения приказа. К военной службе
относится сознательно, ищет в ней пользы для своего развития.
- Допустим. А случись настоящие боевые действия?
- Я думаю, война всех заставляет поворачиваться неожиданной
стороной. Я, конечно, на войне не был. Помню, мальчишкой хотел понять:
какая она, война. Смотрел на фронтовиков. Но ничего не понял.
Кончилась для человека война, и он опять переменился, стал другим...
- Очень хорошо, что вы сами об этом заговорили, - сказал
Степанов. - Мы с вами на войне не были, а вот майор Коротун был.
Идя за Левку на драчливый вызов Исабека, Володя Муромцев в
точности знал: рискует, но не слишком.
- К сожалению, Кочарян не сможет прийти, - Володя подмешивал в
вежливость гомеопатическую дозу пренебрежения. - У него есть более
важное дело, чем то, для которого кто-то из вас, аксакалы, пригласил
его сюда. Левон пошел провожать одну девушку из вашей школы.
Володе нравилась собственная речь и то, как он ловко переиначил
на местный лад принятое в Москве среди юнцов обращение "старик",
"старики".
Исабек тяжело переминался с ноги на ногу:
- Слушай, ты! Зачем пришел?
Володя снисходительно усмехнулся:
- Я, видите ли, пришел засвидетельствовать, что мой друг не
струсил. Можно сказать, он рвался посчитаться с кем-то из вас,
аксакалы, но я, как старший, ему отсоветовал. Понятно? - Он задрал
рукав, поглядел на светящиеся часы.
- Обманули они тебя! - бросил Исабеку раздосадованный Кабиш.
Еркин подумал: когда чужой входит в аул, ему надо остерегаться не
матерых псов, а самой никчемной собачонки. Пока она не зальется -
свора не вскочит.
- Не-е, ты погоди-и-и... - медленно тянул Исабек. - Не пойму я,
ты-то зачем пришел?
Володя еще раз демонстративно взглянул на светящийся циферблат.
- Если у кого-то здесь чешутся кулаки, могу предложить свои
услуги. Так сказать, заменить в программе вечера моего товарища
Левона.
Кабиш подскочил к Исабеку.
- Да всыпь ты ему! Он над нами издевается! - Кабиш говорил
по-казахски, но смысл сказанного был любому ясен по азартной
жестикуляции.
Еркин сказал по-русски, не одному Исабеку, но и пижону
московскому:
- Не валяйте дурака! Пошли!
- Нет, ты погоди... - мучился тугодум.
- Аксакал, у меня десять минут! - бросил москвич.
- Нет, ты погоди... Не пойму я, кто тебя-то звал сюда?
Москвич не производил на чабанских сыновей впечатления противника
сильного и ловкого. Левка, тот - да, здоров, как зверь, вся грудь в
густом волосе. А москвич? Слабак он и городской стиляга. Исабек - не
сравнить - куда сильней. Только смысл какой первому в Чупчи силачу
взять верх над тщедушным солдатом? Разве что для порядка. Поставить на
место этих из городка, чтобы нос не задирали, к сагатскпм девчонкам не
лезли.
- Зачем стоим? Пошли, - сказал Еркин Исабеку, опять по-русски,
чтобы солдат понял.
Парни из десятого "А" не возражали, вид имели самый мирный, но
вопреки мирному виду расступались все шире, очищали место. Еркин
видел: Исабек не хочет драться, солдату-москвичу драка тоже ни к чему,
но теперь от нее не уйдешь. Люди не хотят - драка иной раз сама свое
дело правит. И самый трусливый выходит тогда в судьи над храбрецами.
- Уж не испугался ли здесь кто? - подстрекал Кабиш.
Еркин понял: нет, не остановишь.
Кабиш захлебывался:
- Врежь ему! Врежь!
Что случилось - никто не понял, не разглядел. Исабек пошел на
противника и вдруг рухнул на утоптанную глину школьного двора.
Вскочил, бросился на солдата - опять тяжелым мешком брякнулся оземь.
Москвич весело покрикивал:
- Осторожней, аксакал!
Вот почему смело пришел, разговаривал вызывающе: знает какие-то
тайные приемы! Сильную ручищу Исабека вывернул, встал над ним:
- Ну как? Поиграли? Хватит?
Исабек взревел: пусти!
- Нет, ты скажи. Хватит?
Все притихли и услышали снизу, от земли:
- Хватит...
Еркин чувствовал - будто он сам прижат к земле, будто его рука
выворочена больно, зверски больно! - солдат медлит, наслаждается
победой, тянет унижение противника.
- Пусти! - Еркин подскочил к солдату.
Тот отпустил Исабека и похлопал Еркина по плечу.
- Старик, порядок!
Исабек поднялся, пошел прочь, не разбирая дороги.
Еркин с трудом вспоминал: что-то очень дорогое он поставил на
Исабека. Поставил и, значит, потерял. Зачем он допустил родича своего
до неравной схватки? Пускай не шибко умен Исабек, но всегда верил в
свою силу. Теперь же его сила перечеркнута, высмеяна, уничтожена. Ты
слабейший из слабых, Исабек!
Парни из десятого "А" выспрашивали москвича о хитрых приемах
борьбы.
- Нет, не самбо. Это дзюдо. В Японии каждый мальчишка владеет
такими приемами. Вообще-то, аксакалы, я бы мог с вами позаниматься. Но
только с разрешения вашего учителя физкультуры. Учить буду не каждого.
Дзюдоист не имеет права передавать свое умение ненадежным ребятам.
Короче говоря, ставьте вопрос перед своим начальством, а оно пускай
топает к моему. Понятно, аксакалы?
Володя был доволен: и не думал прежде о кружке в школе, а ведь
это прекрасная идея, возможность уйти из части вечером или в
воскресенье!
Еркин практических размышлений Володи знать не мог. Он видел:
победитель держится достойно, без похвальбы. Ловкий парень и умен.
Куда против него Исабеку! Вот только как назвать, как объяснить те
минуты, когда москвич затянул унижение побежденного? Ведь не счеты же
сводил из-за девчонки. Дрался за другого, не рисковал, заранее знал: с
любым один на один справится хитрым японским способом. Тогда зачем
тянул позор Исабека, если Исабек не обидчик, не соперник, не враг -
никто? Потому тянул, что москвичу Исабек никто?
Чабанские сыновья, окружив победителя, двинулись в школу. Еркину
не хотелось идти с ними, он остался во дворе. Из окон зала падали
косые, желтые полосы света. У крыльца чернел автобус. Потягивало
запахом остывающего мотора. На крыльце показался лейтенант, поглядел
по сторонам: что-то дошло до него, вышел проверить.
Ушел лейтенант - Василий Петрович выглянул, повел носом:
Гавриловна выслала в дозор.
Еркин замерз - потянуло в школу. Встретить Машу он сейчас не
хотел. Заберет с вешалки тулуп, малахай и потопает домой. А завтра
прикатит машина с Жинишке-Кум, увезет интернатских на зимние каникулы.
Две недели у Еркина в запасе.
В школьном коридоре покуривал Рябов. Скоро даст солдатам команду
собираться.
С той стороны, где зал, шла по коридору Сауле, очень красивая. За
ней солдат-москвич, тот, что победил Исабека. Еркин разозлился на
Сауле: пусть бы кто другой! Но зачем именно этот!
- Ты где пропадал? - спросила Еркина Сауле.
Ему стало смешно: какой снисходительно-небрежный фальшивый тон.
Но собственный ответ прозвучал еще фальшивей:
- Все время здесь. Ты меня последнее время не замечаешь.
Она стояла перед узким высоким зеркалом, солдат принес ее пальто
из класса, ловко подал, слегка задержал руки на ее плечах - как бы
полуобнял Саулешку сзади и глядит в зеркало на нее и на себя...
Еркин понял: вот как делается. Подать пальто, задержать руки у
девчонки на плечах, встретиться глазами в зеркале.
Рябов взглянул на него сочувственно:
- Ты, Еркин, учись танцевать, пока молод. А то будешь как я...
В коридор выплыла Серафима Гавриловна.
- Геннадий Васильевич? Мы вас ищем!
На Еркина она поглядела изучающе.
- Что-то ты мне сегодня не нравишься!
- Сожалею, - сказал Еркин. - До свидания.
Нашаривая на вешалке в темном классе свой тулуп, он услышал
голоса Нурлана и Кольки.
- Если хочешь, как настоящий мужчина, залить свое горе, давай!
Пропащий человек сидел на подоконнике с бутылкой "Алма шарабы".
- Не-е-е... У меня дома сразу унюхают.
- Чаем зажуешь. Вот пачка цейлонского.
- У меня и сквозь чай разберутся.
- Что-то я тебя не пойму! Или ты переживаешь из-за Саулешки, или
думаешь о встрече с бабкой?
Нурлан, как истинный друг, стремился помочь Кольке поэффектнее
сыграть свою несчастную любовь к Саулешке, которая ушла с
Володей-солдатом. Колька, напротив, хотел, чтобы никто не догадывался
о его переживаниях. Ему казалось: Саулешке не может всерьез нравиться
Володя. Не может - и все. Кого-то она дразнит этим Володей. Колька и
не надеялся, что Сауле дразнит его.
- Я переживаю! - отбивался он от бурного сочувствия. - Но и дома
неохота выволочку заработать. Ты мою бабку знаешь!
- Бабка или Сауле? Выбирай!
Еркин, натягивая тулуп, подошел ближе:
- Эй, как бы вас тут Гавриловна не застукала.
- Глотнуть хочешь? - спросил Нурлан.
- Зачем?
- Пьют с горя, - снисходительно сообщил Нурлан. - Или для
храбрости. Девчонки любят храбрецов. Ты, Садвакасов, сегодня храбрый?
- Здесь, в темном углу, хватит и двух храбрецов. С Новым годом! Я
пошел.
После ему вспомнится Нурланова болтовня про храбрость. Отчего
многое серьезное сначала встречаешь в пустяковом виде?
Еркин направился к выходу и - так ведь не хотел! - увидел
встревоженную Машу.
- Ты уже уходишь? - удивилась она.
- Нет, не ухожу. - Маша показалась Еркину сейчас чем-то похожей
на Сауле. Не внешностью, а чем-то другим, неуловимым. - Я ждал тебя. -
Ему совралось легко. - Твой автобус скоро? Давай выйдем пока. Я тебе
должен сказать...
- Подожди, я сейчас! - Маша надела пальто. Еркин не успел подать.
Надела длинноухую чукотскую шапку - Еркин и не замечал прежде, до чего
милая ушастая шапка!
Они вышли на крыльцо.
- Что бы ты хотела переменить здесь, у нас? Что наколдовать под
Новый год?
- Я бы сюда речку привела, - сказала она. - Ласковую речку,
зеленый берег. И чтобы ветлы низко над водой. Но здесь речку неоткуда
взять, ветлы не из чего сделать. Нельзя даже на Новый год желать не по
правде. Если даже придумываешь, все равно надо по правде: что на самом
деле возможно...
Еркин взял обеими руками мягкие чукотские уши, завязал узлом у
нее под подбородком:
- Ты хорошо сказала, ты молодец. Нельзя желать неправду.
- Гляди, Еркин, как вызвездило сегодня!
- Тебе не холодно?
Они вышли из ворот. Показалось Еркину или на самом деле в степи
промелькнула черная фигура? Исабек бродит... Еркин не окликнул - ну
его, Исабека! Ветер давил все сильней. От поселка к школе катил
грузовик с фанерной будкой в кузове.
- Дядя Паша приехал. Повезет завтра интернатских на отгон, где
все ваши отары.
- Это далеко?
- Не очень. Километров двести.
- А мы, может быть, скоро уедем насовсем.
- Я знаю.
- Ничего ты не знаешь. Ни-че-го!
- Не знаю, - согласился Еркин.
- Я читала: есть проект повернуть сибирские реки в засушливые
степи Казахстана.
- Я тоже читал.
- Почему же ты согласился, что я желаю неправду? Здесь будет
река.
- Все будет. Река. Много людей, много света. А ты будешь?
Какой-то чудак в бушлате вышел из тьмы на свет фар, заслонил
глаза ладонью. Ручища, как лопата, прикрыла пол-лица.
Паша притормозил, открыл дверцу.
- Выпил? Иди проспись!
Чудак в бушлате пропал из света фар. Паша не слышал его шагов по
разбитой дороге - в таких-то корявых сапожищах и трезвый в темноте
запинается, а этого не слышно. Где он там застрял, чудак?
- Браток, подвези! - захрипел чудак рядом. Когда подскочить
успел?
- Ладно, садись!
Придется прокатить чудака двести метров до школы. Не мерзнуть же
ему на ветру, тем более, похоже, нездешний, степи не знает, уйдет -
заблудится. Паша потянул дверцу - захлопнуть, но чудак не отпустил.
- Не дури! Кому говорю?
Но дверца рывком ушла у Паши из-под локтя, железная ручища
схватила его за горло.
- Ты вот как!.. - Паша упирался, но бессильное, вялое тело ползло
с гладкого сиденья, валилось наружу.
"Ключ!" - вспомнил Паша. Он нашарил плоский ключик, выдернул и
тут же выронил его из пальцев.
Салман с облегчением подумал: "Ну, теперь мне!"
Он уже подкрался близко, стоял за спиной чужого, чуял над головой
саперную лопатку, прикрученную проволокой у борта грузовика, успел
прикинуть: "Лопатку? Долго откручивать! А надо бы! Нет, не успею!"
Салман ухватился рукой за низ борта, изо всех сил врезал сапогами
чужому под колено, перегнулся, перекинулся и всеми когтями впился в
горло, в ненавистный кадык.
Все успел - только весу в Салмане как в птице.
Месяц кувыркнулся - острым рогом ударил в бок.
После Салман очутился на теплом, на горячем. Лежал спокойно,
отдыхал. Все слышал - говорить не хотел.
Витькина сестра целовала его в лоб, в щеки:
- Сашка! Ты живой? Сашка, скажи! Сашка, откуда кровь? Ну,
пожалуйста, скажи хоть что-нибудь, не молчи. Я тебя очень люблю,
Сашка! Ты только не молчи, скажи...
Что-то теплое капнуло на щеку Салману, потекло по губам.
Рядом застонал дядя Паша. Сел, шарит по земле:
- Ключик я обронил. Девонька, поищи.
Все Салман слышал - глядеть и говорить не хотел. Лежал спокойно и
думал свое: "Жизнь у меня будет долгая, я еще много чего увижу, не
пропущу, потому что сегодня не пропустил, не прозевал, вовремя
подоспел..."
Еркин бежал за бандитом от слабых огней Чупчи в темноту степи.
Припоминал: что есть при себе в карманах? Авторучка, блокнот
пустячный, платок, зажигалка американская - подарок Кенжегали... Да,
зажигалка - дело. Не упуская из виду черную фигуру, Еркин присел,
нашарил ворох курая, чиркнул зажигалкой. Курай вспыхнул и тут же -
искры на ветер - перегорел. Еркин поднялся, припустил вдогонку за
черным человеком.
"О чем только что я говорил с Машей? О реке. Что хотел Маше
сказать?"
Еркин опять чиркнул зажигалкой, не сразу придавил фитиль.
Откуда-то взялся солдат-москвич.
- Ты что с огнем балуешь?
- Бандита ловить надо. Дядю Пашу убил.
- Здешний кто? - солдат бежал рядом.
- Нет, чужой...
- Ты чем поджигал траву?
- Зажигалка у меня.
- Еще разок полыхни.
Еркин еще раз поджег сухой курай, догнал солдата.
Чужой выдохся, остановился, повернулся к ним лицом, крепко
расставил ноги: кому жить надоело, подходи!
Володя слышал близко сбоку детское пошмыгивание. Мальчишка
слабак, не поддержка... Муромцев угадывал в приготовившемся к схватке
бандите силу, опыт и жестокость. Здесь не спортивный зал - дикая степь
кругом.
"Но почему именно я должен сейчас? Это же зверь!.. - Володе
казалось, что ледяной ветер продувает до сердца. - Какого черта?!..
Какого черта я сорвался в погоню, вместо того чтобы бежать в школу,
поднять тревогу? Никогда не надо поддаваться минутному порыву - ничего
полезного из порывов, самых прекрасных, не получается... Владимир
Муромцев, если хотите знать, не готовился работать на Петровке
тридцать восемь. Он метит в высотный дом на Смоленской площади.
Благодарю вас за внимание, дамы и господа! И не поминайте лихом!"
Володя попытался иронически усмехнуться, но пересохшие губы
склеились крепко.
Еркин опередил солдата на короткие секунды - бросился на бандита.
Чужой не успел ничего. Муромцев воспользовался единственным
мгновением, сработал молниеносно, как по команде тренера - раз! Хруст!
Вопль истошный! А теперь обмякшего в снег мордой, в камешки...
"Спасибо вам, Симамура-сан, ваш усердный ученик, кажется,
совершил то, что называется героическим поступком. Ни минуты не
раздумывая, солдат Муромцев кинулся и... Черта с два не раздумывая! Я
столько передумал - теперь и не вспомнишь, не соберешь! Да и надо ли?"
- Парень, у тебя ремень есть? Придется снять! - Володя помог
Еркину намертво стянуть тяжелые кулачищи. - Ну а теперь отдохнем,
подождем публику, перекурим. Не куришь? Хвалю. Где-то я тебя видел.
А-а... Ты был, когда дрались. Собери-ка травки побольше. Понял?
Действуй...
Еркин торопливо ломал курай, складывал в кучу.
- Столько хватит?
- Хватит! Пали! - Володя с наслаждением прикурил от зажигалки
Еркина. - Откуда у тебя такая шикарная?
- Счастливо оставаться. Хадича родит - от меня поздравь.
Салман откуда-то знал: чужой пойдет за машиной, значит, к школе.
Вот как нацелился смыться из Чупчи: на машине! Но кто же его добром
повезет - чужого, в ночь? Выходит, он не добром машину возьмет. Ну и
гад...
За школой, в затишке, вспыхнула спичка, пошли по рукам сигареты.
Но не для того собрались старшеклассники, чтобы подымить без опаски -
ожидалось важное дело.
Какое дело, Еркин догадывался: за школу его позвал с собой
Исабек. Парень горяч, но медлителен - долго распаляется. С малых лет
при отцовском табуне объезжает самых строптивых лошадей. Возвращается
к табуну на присмиревшем, в белых хлопьях скакуне, пыжится от
гордости. Спроси Исабека: что вчера видел в кино? Уже забыл - не
вспомнит. Спроси: как кобылица первый раз выводит в табун своего
жеребенка? Исабек покажет: вот кобылица идет гордо, сторожко, идет как
воплощение нежности, а вот жеребенок поспешает неловко. Исабек
приглядчив и чуток ко всему живому.
В Чупчи он считается чемпионом по казахской национальной борьбе
казахша-курес. Исабека не оторвать от земли, не свалить. По всему
сложенью - потомок кочевников, наездников. Туловище длинное, а ноги
короткие, колесом, Сидит на коне - картина. Пеший низкозад, но тем
упористей стоит на земле. И рукастый: далеко достает, хватает крепко.
Не раз видел Еркин: Исабек легко кидал соперников. Летом кидал на
мягкую траву, зимой - на грязные маты спортивного зала. Еркин учился у
родича всем хитростям казахша-курес, но самолюбивый Исабек ни разу не
поддался младшему - всегда прижимал его к земле. Исабеку нет выше
радости, как показать свою силищу. Сила есть - ума не надо! Но в
борьбе бывает минута - нет, доля минуты! - когда видишь, какое сердце
у человека. Бросил противника, а дальше что? Придержал противника в
позоре, поверженным, продлил свое торжество - чье-то унижение или
сразу же победитель закончил схватку, отпустил лежачего: не враги мы,
силами померились - и точка.
Еркин знает: Исабек ни разу не затянул свое торжество, не
придержал поверженного в унижении, сразу же отпускал. Отойдет,
расплывется глуповато: сам удивляюсь своей силе!
Чупчинский первый силач топтался за школой в кругу
одноклассников, чабанских сыновей из казахского десятого "А".
- Солдат-то не идет. Струсил, - хорохорился Кабиш, самый малый
ростом, самый хилый и потому самый охочий до чужих драк. Кабиш
вертелся на углу, посматривал на школьное крыльцо. Наконец
затрепыхался: - Идут, идут! Один идет! Ну, Исабек! Сейчас ты ему
врежешь! - Кабиш вытянул шею, вглядываясь в темноту, и разочарованно
протянул: - Не Левка! Другой идет. Струсил долгоносый!
В солдате, пришедшем к десятиклассникам за школу, Еркин узнал
белобрысого самоуверенного москвича, старшего по команде, приехавшей
на вечер.
Зачем пришел? К москвичу ни у кого счетов нет, хотя он и ходит к
Саулешке. Левку звали, Исабек звал, отправлял письменное приглашение с
быстрой Фаридой по летучей почте.
Муромцев оглядел собравшихся, насколько позволяла зимняя серая
темнота:
- Рад всех приветствовать. И вынужден тут же огорчить. Кто-то
пригласил для серьезного разговора моего товарища Левона. К сожалению,
он не может прийти...
Несколько дней назад, вызванный Рябовым, Володя в обычной своей
дипломатической манере доложил обо всем, что полагал необходимым
лейтенанту знать, а все, что, на взгляд Муромцева, деликатному
лейтенанту лучше не знать, дипломат оставил при себе.
- Ребята кипят! - свободно излагал Муромцев, усевшись напротив
Рябова. - Общее мнение такое: Левкина мать - женщина старая, ей
положено иметь соответствующие пережитки. Но он сам обязан, конечно,
мыслить по-современному. Ребята считают - у Кочаряна такая задача:
дождаться демобилизации, расписаться с девчонкой и ехать к матери -
пусть поглядит... - Здесь Муромцев мог продолжить: "на невестку и
внука", поскольку солдаты разбирались, как далеко зашли дела у Левки с
Аминой, но такими лишними сведениями он обременять лейтенанта не
намеревался. - Пусть поглядит на молодую семью. Не сойдутся со
стариками - уедут. У нас есть для них надежные адреса: жилье будет,
работа будет. - Здесь Муромцев мог добавить, что и бабки намечены:
приглядеть за новорожденным, пока родители на работе, но удержался. -
Одним словом, мнение у ребят сложилось единое, но Кочарян колеблется.
- Двухэтажный дом? - спросил Рябов. - Своими руками строил?
О доме ему откровенно рассказал сам Левон: столько труда вложил,
столько денег, а теперь бросать!
- Дом, - подтвердил Муромцев. - Однако я не спешил бы Левку
судить за собственнические мысли о доме. До армии он работал в бригаде
шабашников. Вы про такие бригады читали? Одни пишут: грабеж колхозной
кассы. Другие: благо для колхоза, потому что в деревне еще нет своей
строительной базы. Такая вот дискуссия в печати. А по Левкиным
рассказам - старинный промысел, народная традиция. Работают от зари до
зари, на полную катушку. Лодырь у армян-шабашников и дня не
продержится - вышвырнут. И профсоюз не заступится. Любопытная
ситуация, не правда ли? Свои плюсы и минусы. Вам ведь нравится, что
Левка такой умелец и безотказный работяга?
Рябов подумал: "Ну трепач..."
- По Левкиным рассказам, - с удовольствием развивал свои
соображения Володя, - он за сезон тысячи греб. И все деньги вкладывал
в дом: один раз его строишь, на всю жизнь, чтоб и детям остался... Не
отсуживать же Левке свою долю у отца с матерью - этого он не сделает,
а ведь есть прохиндеи, что и судятся с родителями... Так ведь?
- Все-то вы, Муромцев, понимаете, все-то вы можете разложить по
порядку, - нехотя сказал Рябов. - И товарищи вас за это, кажется,
уважают. Но я бы на вашем месте попридержал свою рассудительность.
- Почему?
- Посмотрите у Пушкина в заметках. Пушкин считал, что тонкость
еще не показывает ума. Что глупцы и даже сумасшедшие бывают
удивительно тонки. Я это говорю не в обиду вам...
- Понимаю! И хотел бы почаще слышать такие замечания. Мне это
необходимо. Я ради этого в армию пришел. Скажите, считаете ли вы меня
самодовольным пижоном?
- Нет, - ответил Рябов. - Самодовольным - нет. Вы скорее человек
практический, здраво оцениваете свои возможности. Но... Сказали бы
иногда словечко в простоте!
- В простоте так в простоте! - охотно согласился Муромцев. - Дело
в том, что уже не Левка артачится, а она. Левка ей записку посылал.
Мальчишка тут есть для таких поручений - Сашкой зовут. Услужливый,
если не задаром. Он с Левкиным посланием обратно притопал - не
приняла. Обиделась, что ли... Кому-то из ребят все же придется
вмешаться, я так думаю. - Он встал. - Можно идти?
- Еще один вопрос. Синяк Кочаряну под глазом кто поставил?
- Никаких стычек с представителями местного населения не было, -
успокоил Муромцев начальство. - Синяк получен на территории части.
После дипломатических переговоров с лейтенантом Муромцев решил:
позиция его в общем была правильной. Синяком дело не кончится, ребята
непременно припрут Левку к стенке: женись, и точка. Требование
несколько примитивное, но в чем-то совпадающее с убеждениями
Муромцева: допуская в иных прочих случаях какие-то отклонения от
истины и нравственных правил, человек в отношениях с женщиной всегда
обязан оставаться порядочным. И дело тут вовсе не в совести. Есть
инстинкт самосохранения личности.
Надо все это Левке попроще растолковать, вколотить в его башку.
Родная мать, хотя она сейчас и шлет ему свои восточные проклятья, сама
же первая не простит сыну, если он смалодушничает, уронит мужскую
честь. Такой довод на Левку подействует сильнее кулаков. И начальство
будет довольно, если история с Левкой и его девчонкой не перерастет в
ЧП, подрывающее дружбу воинской части с местным населением.
Возвращаясь от лейтенанта, Муромцев думал: что можно извлечь для
себя полезного на будущее из такого забавного эпизода солдатской
службы? Можно извлечь важное правило: если все время демонстрировать
свой ум и проницательность - станешь неинтересным.
Окрик Коротуна вернул Володю на обсаженную кирпичиками дорожку
военного городка.
- Почему не приветствуете? Уставчик подучить, подучить! -
отечески рекомендует краснолицый майор.
Внутри Коротун весь кипит от Володиной манеры глядеть на старшего
по званию свысока. По какому такому праву свысока? Да что у него есть,
у щенка? Только рост. Современная молодежь! Образованные, с
десятилеткой! Амбиции хоть отбавляй, а простых вещей усвоить не могут.
Прежние, с четырьмя классами, за месяц овладевали. С этими год бейся -
службу не понимают.
Эту сцену наблюдал из окна полковник Степанов, и ему она
чрезвычайно не нравилась.
- Ваше мнение о Муромцеве? - спросил он лейтенанта Рябова.
- Умен, быстр, деловит... - перечисляет Рябов.
- Вы не назвали очень важные качества: честность, отвага.
- Трусости он себе не позволит никогда.
- Какие-то новые обороты речи. Что значит: он себе не позволит?
- Честолюбие.
Рябов смотрит в окно. На плацу Коротун продолжает воспитывать
Муромцева. У будущего дипломата на лице ретивая готовность: немедленно
пойду, сяду зубрить устав.
- Несмотря на все вопли о грехах цивилизации, я верю, что
образование делает человека лучше, то есть образует и его нравственный
мир...
- Допустим. А как вы считаете, этот - по вашему наблюдению,
деловитый честолюбец - вас, своего командира, уважает?
- Трудный вопрос, - замялся Рябов. - Современному солдату мало
почтения внушают должность и чин. Ему еще надо доказать, что ты знаешь
и умеешь больше, чем он. Что ты в военном деле настоящий специалист.
Муромцев признает мой авторитет военного специалиста. Признает
необходимость беспрекословного выполнения приказа. К военной службе
относится сознательно, ищет в ней пользы для своего развития.
- Допустим. А случись настоящие боевые действия?
- Я думаю, война всех заставляет поворачиваться неожиданной
стороной. Я, конечно, на войне не был. Помню, мальчишкой хотел понять:
какая она, война. Смотрел на фронтовиков. Но ничего не понял.
Кончилась для человека война, и он опять переменился, стал другим...
- Очень хорошо, что вы сами об этом заговорили, - сказал
Степанов. - Мы с вами на войне не были, а вот майор Коротун был.
Идя за Левку на драчливый вызов Исабека, Володя Муромцев в
точности знал: рискует, но не слишком.
- К сожалению, Кочарян не сможет прийти, - Володя подмешивал в
вежливость гомеопатическую дозу пренебрежения. - У него есть более
важное дело, чем то, для которого кто-то из вас, аксакалы, пригласил
его сюда. Левон пошел провожать одну девушку из вашей школы.
Володе нравилась собственная речь и то, как он ловко переиначил
на местный лад принятое в Москве среди юнцов обращение "старик",
"старики".
Исабек тяжело переминался с ноги на ногу:
- Слушай, ты! Зачем пришел?
Володя снисходительно усмехнулся:
- Я, видите ли, пришел засвидетельствовать, что мой друг не
струсил. Можно сказать, он рвался посчитаться с кем-то из вас,
аксакалы, но я, как старший, ему отсоветовал. Понятно? - Он задрал
рукав, поглядел на светящиеся часы.
- Обманули они тебя! - бросил Исабеку раздосадованный Кабиш.
Еркин подумал: когда чужой входит в аул, ему надо остерегаться не
матерых псов, а самой никчемной собачонки. Пока она не зальется -
свора не вскочит.
- Не-е, ты погоди-и-и... - медленно тянул Исабек. - Не пойму я,
ты-то зачем пришел?
Володя еще раз демонстративно взглянул на светящийся циферблат.
- Если у кого-то здесь чешутся кулаки, могу предложить свои
услуги. Так сказать, заменить в программе вечера моего товарища
Левона.
Кабиш подскочил к Исабеку.
- Да всыпь ты ему! Он над нами издевается! - Кабиш говорил
по-казахски, но смысл сказанного был любому ясен по азартной
жестикуляции.
Еркин сказал по-русски, не одному Исабеку, но и пижону
московскому:
- Не валяйте дурака! Пошли!
- Нет, ты погоди... - мучился тугодум.
- Аксакал, у меня десять минут! - бросил москвич.
- Нет, ты погоди... Не пойму я, кто тебя-то звал сюда?
Москвич не производил на чабанских сыновей впечатления противника
сильного и ловкого. Левка, тот - да, здоров, как зверь, вся грудь в
густом волосе. А москвич? Слабак он и городской стиляга. Исабек - не
сравнить - куда сильней. Только смысл какой первому в Чупчи силачу
взять верх над тщедушным солдатом? Разве что для порядка. Поставить на
место этих из городка, чтобы нос не задирали, к сагатскпм девчонкам не
лезли.
- Зачем стоим? Пошли, - сказал Еркин Исабеку, опять по-русски,
чтобы солдат понял.
Парни из десятого "А" не возражали, вид имели самый мирный, но
вопреки мирному виду расступались все шире, очищали место. Еркин
видел: Исабек не хочет драться, солдату-москвичу драка тоже ни к чему,
но теперь от нее не уйдешь. Люди не хотят - драка иной раз сама свое
дело правит. И самый трусливый выходит тогда в судьи над храбрецами.
- Уж не испугался ли здесь кто? - подстрекал Кабиш.
Еркин понял: нет, не остановишь.
Кабиш захлебывался:
- Врежь ему! Врежь!
Что случилось - никто не понял, не разглядел. Исабек пошел на
противника и вдруг рухнул на утоптанную глину школьного двора.
Вскочил, бросился на солдата - опять тяжелым мешком брякнулся оземь.
Москвич весело покрикивал:
- Осторожней, аксакал!
Вот почему смело пришел, разговаривал вызывающе: знает какие-то
тайные приемы! Сильную ручищу Исабека вывернул, встал над ним:
- Ну как? Поиграли? Хватит?
Исабек взревел: пусти!
- Нет, ты скажи. Хватит?
Все притихли и услышали снизу, от земли:
- Хватит...
Еркин чувствовал - будто он сам прижат к земле, будто его рука
выворочена больно, зверски больно! - солдат медлит, наслаждается
победой, тянет унижение противника.
- Пусти! - Еркин подскочил к солдату.
Тот отпустил Исабека и похлопал Еркина по плечу.
- Старик, порядок!
Исабек поднялся, пошел прочь, не разбирая дороги.
Еркин с трудом вспоминал: что-то очень дорогое он поставил на
Исабека. Поставил и, значит, потерял. Зачем он допустил родича своего
до неравной схватки? Пускай не шибко умен Исабек, но всегда верил в
свою силу. Теперь же его сила перечеркнута, высмеяна, уничтожена. Ты
слабейший из слабых, Исабек!
Парни из десятого "А" выспрашивали москвича о хитрых приемах
борьбы.
- Нет, не самбо. Это дзюдо. В Японии каждый мальчишка владеет
такими приемами. Вообще-то, аксакалы, я бы мог с вами позаниматься. Но
только с разрешения вашего учителя физкультуры. Учить буду не каждого.
Дзюдоист не имеет права передавать свое умение ненадежным ребятам.
Короче говоря, ставьте вопрос перед своим начальством, а оно пускай
топает к моему. Понятно, аксакалы?
Володя был доволен: и не думал прежде о кружке в школе, а ведь
это прекрасная идея, возможность уйти из части вечером или в
воскресенье!
Еркин практических размышлений Володи знать не мог. Он видел:
победитель держится достойно, без похвальбы. Ловкий парень и умен.
Куда против него Исабеку! Вот только как назвать, как объяснить те
минуты, когда москвич затянул унижение побежденного? Ведь не счеты же
сводил из-за девчонки. Дрался за другого, не рисковал, заранее знал: с
любым один на один справится хитрым японским способом. Тогда зачем
тянул позор Исабека, если Исабек не обидчик, не соперник, не враг -
никто? Потому тянул, что москвичу Исабек никто?
Чабанские сыновья, окружив победителя, двинулись в школу. Еркину
не хотелось идти с ними, он остался во дворе. Из окон зала падали
косые, желтые полосы света. У крыльца чернел автобус. Потягивало
запахом остывающего мотора. На крыльце показался лейтенант, поглядел
по сторонам: что-то дошло до него, вышел проверить.
Ушел лейтенант - Василий Петрович выглянул, повел носом:
Гавриловна выслала в дозор.
Еркин замерз - потянуло в школу. Встретить Машу он сейчас не
хотел. Заберет с вешалки тулуп, малахай и потопает домой. А завтра
прикатит машина с Жинишке-Кум, увезет интернатских на зимние каникулы.
Две недели у Еркина в запасе.
В школьном коридоре покуривал Рябов. Скоро даст солдатам команду
собираться.
С той стороны, где зал, шла по коридору Сауле, очень красивая. За
ней солдат-москвич, тот, что победил Исабека. Еркин разозлился на
Сауле: пусть бы кто другой! Но зачем именно этот!
- Ты где пропадал? - спросила Еркина Сауле.
Ему стало смешно: какой снисходительно-небрежный фальшивый тон.
Но собственный ответ прозвучал еще фальшивей:
- Все время здесь. Ты меня последнее время не замечаешь.
Она стояла перед узким высоким зеркалом, солдат принес ее пальто
из класса, ловко подал, слегка задержал руки на ее плечах - как бы
полуобнял Саулешку сзади и глядит в зеркало на нее и на себя...
Еркин понял: вот как делается. Подать пальто, задержать руки у
девчонки на плечах, встретиться глазами в зеркале.
Рябов взглянул на него сочувственно:
- Ты, Еркин, учись танцевать, пока молод. А то будешь как я...
В коридор выплыла Серафима Гавриловна.
- Геннадий Васильевич? Мы вас ищем!
На Еркина она поглядела изучающе.
- Что-то ты мне сегодня не нравишься!
- Сожалею, - сказал Еркин. - До свидания.
Нашаривая на вешалке в темном классе свой тулуп, он услышал
голоса Нурлана и Кольки.
- Если хочешь, как настоящий мужчина, залить свое горе, давай!
Пропащий человек сидел на подоконнике с бутылкой "Алма шарабы".
- Не-е-е... У меня дома сразу унюхают.
- Чаем зажуешь. Вот пачка цейлонского.
- У меня и сквозь чай разберутся.
- Что-то я тебя не пойму! Или ты переживаешь из-за Саулешки, или
думаешь о встрече с бабкой?
Нурлан, как истинный друг, стремился помочь Кольке поэффектнее
сыграть свою несчастную любовь к Саулешке, которая ушла с
Володей-солдатом. Колька, напротив, хотел, чтобы никто не догадывался
о его переживаниях. Ему казалось: Саулешке не может всерьез нравиться
Володя. Не может - и все. Кого-то она дразнит этим Володей. Колька и
не надеялся, что Сауле дразнит его.
- Я переживаю! - отбивался он от бурного сочувствия. - Но и дома
неохота выволочку заработать. Ты мою бабку знаешь!
- Бабка или Сауле? Выбирай!
Еркин, натягивая тулуп, подошел ближе:
- Эй, как бы вас тут Гавриловна не застукала.
- Глотнуть хочешь? - спросил Нурлан.
- Зачем?
- Пьют с горя, - снисходительно сообщил Нурлан. - Или для
храбрости. Девчонки любят храбрецов. Ты, Садвакасов, сегодня храбрый?
- Здесь, в темном углу, хватит и двух храбрецов. С Новым годом! Я
пошел.
После ему вспомнится Нурланова болтовня про храбрость. Отчего
многое серьезное сначала встречаешь в пустяковом виде?
Еркин направился к выходу и - так ведь не хотел! - увидел
встревоженную Машу.
- Ты уже уходишь? - удивилась она.
- Нет, не ухожу. - Маша показалась Еркину сейчас чем-то похожей
на Сауле. Не внешностью, а чем-то другим, неуловимым. - Я ждал тебя. -
Ему совралось легко. - Твой автобус скоро? Давай выйдем пока. Я тебе
должен сказать...
- Подожди, я сейчас! - Маша надела пальто. Еркин не успел подать.
Надела длинноухую чукотскую шапку - Еркин и не замечал прежде, до чего
милая ушастая шапка!
Они вышли на крыльцо.
- Что бы ты хотела переменить здесь, у нас? Что наколдовать под
Новый год?
- Я бы сюда речку привела, - сказала она. - Ласковую речку,
зеленый берег. И чтобы ветлы низко над водой. Но здесь речку неоткуда
взять, ветлы не из чего сделать. Нельзя даже на Новый год желать не по
правде. Если даже придумываешь, все равно надо по правде: что на самом
деле возможно...
Еркин взял обеими руками мягкие чукотские уши, завязал узлом у
нее под подбородком:
- Ты хорошо сказала, ты молодец. Нельзя желать неправду.
- Гляди, Еркин, как вызвездило сегодня!
- Тебе не холодно?
Они вышли из ворот. Показалось Еркину или на самом деле в степи
промелькнула черная фигура? Исабек бродит... Еркин не окликнул - ну
его, Исабека! Ветер давил все сильней. От поселка к школе катил
грузовик с фанерной будкой в кузове.
- Дядя Паша приехал. Повезет завтра интернатских на отгон, где
все ваши отары.
- Это далеко?
- Не очень. Километров двести.
- А мы, может быть, скоро уедем насовсем.
- Я знаю.
- Ничего ты не знаешь. Ни-че-го!
- Не знаю, - согласился Еркин.
- Я читала: есть проект повернуть сибирские реки в засушливые
степи Казахстана.
- Я тоже читал.
- Почему же ты согласился, что я желаю неправду? Здесь будет
река.
- Все будет. Река. Много людей, много света. А ты будешь?
Какой-то чудак в бушлате вышел из тьмы на свет фар, заслонил
глаза ладонью. Ручища, как лопата, прикрыла пол-лица.
Паша притормозил, открыл дверцу.
- Выпил? Иди проспись!
Чудак в бушлате пропал из света фар. Паша не слышал его шагов по
разбитой дороге - в таких-то корявых сапожищах и трезвый в темноте
запинается, а этого не слышно. Где он там застрял, чудак?
- Браток, подвези! - захрипел чудак рядом. Когда подскочить
успел?
- Ладно, садись!
Придется прокатить чудака двести метров до школы. Не мерзнуть же
ему на ветру, тем более, похоже, нездешний, степи не знает, уйдет -
заблудится. Паша потянул дверцу - захлопнуть, но чудак не отпустил.
- Не дури! Кому говорю?
Но дверца рывком ушла у Паши из-под локтя, железная ручища
схватила его за горло.
- Ты вот как!.. - Паша упирался, но бессильное, вялое тело ползло
с гладкого сиденья, валилось наружу.
"Ключ!" - вспомнил Паша. Он нашарил плоский ключик, выдернул и
тут же выронил его из пальцев.
Салман с облегчением подумал: "Ну, теперь мне!"
Он уже подкрался близко, стоял за спиной чужого, чуял над головой
саперную лопатку, прикрученную проволокой у борта грузовика, успел
прикинуть: "Лопатку? Долго откручивать! А надо бы! Нет, не успею!"
Салман ухватился рукой за низ борта, изо всех сил врезал сапогами
чужому под колено, перегнулся, перекинулся и всеми когтями впился в
горло, в ненавистный кадык.
Все успел - только весу в Салмане как в птице.
Месяц кувыркнулся - острым рогом ударил в бок.
После Салман очутился на теплом, на горячем. Лежал спокойно,
отдыхал. Все слышал - говорить не хотел.
Витькина сестра целовала его в лоб, в щеки:
- Сашка! Ты живой? Сашка, скажи! Сашка, откуда кровь? Ну,
пожалуйста, скажи хоть что-нибудь, не молчи. Я тебя очень люблю,
Сашка! Ты только не молчи, скажи...
Что-то теплое капнуло на щеку Салману, потекло по губам.
Рядом застонал дядя Паша. Сел, шарит по земле:
- Ключик я обронил. Девонька, поищи.
Все Салман слышал - глядеть и говорить не хотел. Лежал спокойно и
думал свое: "Жизнь у меня будет долгая, я еще много чего увижу, не
пропущу, потому что сегодня не пропустил, не прозевал, вовремя
подоспел..."
Еркин бежал за бандитом от слабых огней Чупчи в темноту степи.
Припоминал: что есть при себе в карманах? Авторучка, блокнот
пустячный, платок, зажигалка американская - подарок Кенжегали... Да,
зажигалка - дело. Не упуская из виду черную фигуру, Еркин присел,
нашарил ворох курая, чиркнул зажигалкой. Курай вспыхнул и тут же -
искры на ветер - перегорел. Еркин поднялся, припустил вдогонку за
черным человеком.
"О чем только что я говорил с Машей? О реке. Что хотел Маше
сказать?"
Еркин опять чиркнул зажигалкой, не сразу придавил фитиль.
Откуда-то взялся солдат-москвич.
- Ты что с огнем балуешь?
- Бандита ловить надо. Дядю Пашу убил.
- Здешний кто? - солдат бежал рядом.
- Нет, чужой...
- Ты чем поджигал траву?
- Зажигалка у меня.
- Еще разок полыхни.
Еркин еще раз поджег сухой курай, догнал солдата.
Чужой выдохся, остановился, повернулся к ним лицом, крепко
расставил ноги: кому жить надоело, подходи!
Володя слышал близко сбоку детское пошмыгивание. Мальчишка
слабак, не поддержка... Муромцев угадывал в приготовившемся к схватке
бандите силу, опыт и жестокость. Здесь не спортивный зал - дикая степь
кругом.
"Но почему именно я должен сейчас? Это же зверь!.. - Володе
казалось, что ледяной ветер продувает до сердца. - Какого черта?!..
Какого черта я сорвался в погоню, вместо того чтобы бежать в школу,
поднять тревогу? Никогда не надо поддаваться минутному порыву - ничего
полезного из порывов, самых прекрасных, не получается... Владимир
Муромцев, если хотите знать, не готовился работать на Петровке
тридцать восемь. Он метит в высотный дом на Смоленской площади.
Благодарю вас за внимание, дамы и господа! И не поминайте лихом!"
Володя попытался иронически усмехнуться, но пересохшие губы
склеились крепко.
Еркин опередил солдата на короткие секунды - бросился на бандита.
Чужой не успел ничего. Муромцев воспользовался единственным
мгновением, сработал молниеносно, как по команде тренера - раз! Хруст!
Вопль истошный! А теперь обмякшего в снег мордой, в камешки...
"Спасибо вам, Симамура-сан, ваш усердный ученик, кажется,
совершил то, что называется героическим поступком. Ни минуты не
раздумывая, солдат Муромцев кинулся и... Черта с два не раздумывая! Я
столько передумал - теперь и не вспомнишь, не соберешь! Да и надо ли?"
- Парень, у тебя ремень есть? Придется снять! - Володя помог
Еркину намертво стянуть тяжелые кулачищи. - Ну а теперь отдохнем,
подождем публику, перекурим. Не куришь? Хвалю. Где-то я тебя видел.
А-а... Ты был, когда дрались. Собери-ка травки побольше. Понял?
Действуй...
Еркин торопливо ломал курай, складывал в кучу.
- Столько хватит?
- Хватит! Пали! - Володя с наслаждением прикурил от зажигалки
Еркина. - Откуда у тебя такая шикарная?