Стругацкие Аркадий и Борис. Град обреченный

первые беженцы, встрепанные, не столько испуганные, сколько
злые, некоторые с узлами за спиной. Эти люди, увидев грузовик,
останавливались, махали руками, кричали что-то. Грузовик с
ревом повернул на Четвертую левую, чуть не сбив престарелую
пару, катившую перед собой двухколесную тележку с чемоданами, и
остановился. Все сразу увидели павианов.
Павианы держались на Четвертой левой как у себя дома, -- в
джунглях или где они там живут. Загнув крючками хвосты, они
ленивыми толпами бродили с тротуара на тротуар, весело прыгали
по карнизам, раскачивались на фонарях, сосредоточенно искались,
забравшись на рекламные тумбы, зычно перекликались,
гримасничали, дрались и непринужденно занимались любовью. Шайка
серебристых громил разносила продуктовый ларек, двое хвостатых
хулиганов приставали к побелевшей от ужаса женщине, обмершей в
подъезде, а какая-то мохнатая красотка, расположившись в будке
регулировщика, кокетливо показывала Андрею язык. Теплый ветер
нес вдоль улицы клубы пыли, перья из перин, листки бумаги,
клочья шерсти и уже устоявшиеся запахи зверинца.
Андрей растерянно посмотрел на Фрица. Гейгер, сощурившись,
с видом завзятого полководца озирал поле предстоящих действий.
Шофер выключил двигатель, и наступившая тишина наполнилась
дикими, совершенно не городскими звуками -- ревом и мявом,
низким бархатным курлыканием, рыганьем, чавканьем, хрюканьем...
Тут осажденная женщина вдруг завизжала изо всех сил, и Фриц
приступил к делу.
-- Выходи! -- скомандовал он. -- Живо, живо! Развернуться
в цепь... В цепь, я сказал, а не в кучу! Вперед! Бейте их,
гоните! Чтоб ни одной твари здесь не осталось! Бить по головам
и по хребту! Не колоть, а бить! Вперед, живо! Не
останавливаться, эй, вы, там!..
Андрей выскочил одним из первых. В цепь он разворачиваться
не стал, а перехватив свою железную дрыну поудобнее, устремился
прямо на помощь женщине. Хвостатые хулиганы, завидев его,
залились дьявольским смехом и вприпрыжку умчались вверх по
улице, издевательски виляя омерзительными ягодицами. Женщина
продолжала визжать, изо всех сил зажмурившись и сжав кулаки, но
теперь ей ничего не грозило, и Андрей, оставив ее, направился к
бандитам, которые грабили ларек.
Это были могучие, видавшие виды экземпляры, особенно один,
с угольно-черным хвостом, который сидел на бочке, запускал в
нее по плечо длиннющую мохнатую лапу, извлекал соленые огурцы и
смачно хрупал ими, время от времени поплевывая на своих
дружков, отдиравших фанерную стену ларька. Заметив
приближающегося Андрея, чернохвостый перестал жевать и
плотоядно ухмыльнулся. Андрею эта ухмылка крайне не
понравилась, но отступать было невозможно. Он взмахнул железным
шестом, заорал: "Пшел!" и бросился вперед.
Чернохвостый оскалился еще пуще -- клыки у него были, как
у кашалота, -- лениво соскочил с бочки, отошел на несколько
шагов в сторону и принялся
выкусывать под мышкой. "Пшел, зараза!" -- заорал Андрей
еще громче и с размаху ударил железом по бочке. Тогда
чернохвостый метнулся в сторону и одним прыжком оказался на
карнизе второго этажа. Ободренный трусостью противника Андрей
подскочил к ларьку и грохнул своим ломом по стенке. Стенка дала
трещину, приятели чернохвостого прыснули в разные стороны. Поле
боя очистилось, Андрей огляделся.
Боевые порядки Фрица распались. Бойцы растерянно бродили
по опустевшей улице, заглядывали в подворотни, останавливались
и, задрав головы, смотрели на павианов, усеявших карнизы домов.
Вдалеке, вращая над головой палкой, пылил по мостовой давешний
интеллигент, преследую какую-то хромую обезьяну, неторопливо
трусившую в двух шагах перед ним. Воевать было не с кем, даже
Фриц растерялся. Он стоял возле грузовика, хмурился и кусал
палец.
Притихшие было павианы, ощутив себя в безопасности, снова
принялись обмениваться репликами, чесаться и заниматься
любовью. Наиболее наглые спускались пониже и гримасничали с
явной руганью. Андрей снова увидел чернохвостого: тот был уже
на другой стороне улицы, сидел на фонаре и заливался смехом. К
фонарю с угрожающим видом направился маленький чернявый
человек, похожий на грека. Он размахнулся и изо всей силы
запустил железным штырем в чернохвостого. Раздался звон и
дребезг, посыпалось стекло, чернохвостый от неожиданности
подскочил на метр, чуть не сорвался, но ловко ухватился
хвостом, принял прежнюю позу и вдруг, выгнув спину, обдал грека
струей жидкого кала. У Андрей подступило к горлу, и он
отвернулся. Поражение было полным, придумать что бы то ни было
не представлялось возможным. Тогда Андрей подошел к Фрицу и
спросил негромко:
-- Ну, что будем делать?
-- Хрен его знает, -- злобно сказал Фриц. -- Огнемет бы
сюда...
-- Может, кирпичей привезти? -- спросил, подойдя, прыщавый
парень в комбинезоне. -- Я с кирпичного. Машина есть, в полчаса
обернемся...
-- Нет, -- авторитетно сказал Фриц. -- Кирпичи не годятся.
Все стекла перебьем, а потом они же нас этими же кирпичами...
Нет. Тут надо бы какую-нибудь пиротехнику... Ракеты, петарды...
Эх, фосгену бы десяток баллонов!
-- Откуда в городе петарды? -- произнес презрительный бас.
-- А что касается фосгена, то, по моему, уж лучше павианы...
Вокруг начальства начала собираться толпа. Один чернявый
грек остался в стороне -- изрыгая нечеловеческие проклятья, он
отмывался у водоразборной колонки.
Краем уха Андрей наблюдал, как чернохвостый и его приятели
бочком-бочком снова подбираются к ларьку. Тут и там в окнах
домов стали появляться бледные от пережитых страхов и красные
от раздражения лица аборигенов, в основном женские. "Ну, чего
вы там стали? -- сердито кричали из окон. -- Прогоните же их,
вы, мужчины!.. Смотрите, ларек грабят!.. Мужчины, чего же вы
стоите? Эй, ты, белобрысый! Командуй, что ли?.. Что вы стоите,
как столбы?.. Мужчины, называется! Обезьян испугались!.."
Мужчины угрюмо и пристыженно огрызались. Настроение было
подавленное.
-- Пожарников! Пожарников надо вызывать! -- твердил
презрительный бас. -- С лестницами, с брандспойтами...
-- Да бросьте вы, откуда у нас столько пожарников...
-- Пожарники -- на Главной.
-- Может, факелы какие-нибудь запалить? Может, они огня
испугаются?
-- Черт! Какого дьявола у полицейских отобрали оружие?
Пусть раздадут!
-- А не двинуть ли нам, ребята, по домам? Я как подумаю,
что у меня жена там сейчас одна...
-- Это вы бросьте. У всех жены. Эти женщины -- тоже чьи-то
жены.
-- Так-то оно так...
-- Может, на крыши взобраться? С крыш их чем-нибудь...
того...
-- Чем ты их достанешь, балда? Палкой своей, что ли?
-- У, гады! -- заревел вдруг с ненавистью презрительный
бас, разбежался и с натугой метнул свой лом в многострадальный
ларек. Фанерную стенку пробило насквозь, шайка чернохвостого
глянула с удивлением, помедлила и снова принялась за огурцы и
картошку. Женщины в окнах издевательски захохотали.
-- Ну, что ж, -- сказал кто-то рассудительно. -- Во всяком
случае, мы своим присутствием задерживаем их здесь, стесняем их
действия. И то хорошо. Пока мы здесь, они побоятся продвинуться
дальше в глубину...
Все принялись озираться и загомонили. Рассудительного
быстро заставили замолчать. Во первых, выяснилось, что павианы
продвигаются-таки в глубину, несмотря на присутствие здесь
рассудительного. А во-вторых, если бы даже они и не
продвигались, то что же он, рассудительный, -- собрался
ночевать здесь? Жить здесь? Какать и писать здесь?..
Тут послышалось неторопливое цоканье копыт, тележный
скрип, все посмотрели вверх по улице и замолчали. По мостовой
неторопливо приближалась пароконная телега. На телеге боком,
свесив ноги в грубых кирзовых сапогах, дремал крупный мужчина в
выгоревшей гимнастерке русского военного образца и в выгоревших
же бриджах хэ-бэ. Склоненная голова мужчины была сплошь покрыта
спутанным русым волосом, в огромных коричневых руках он вяло
держал вожжи. Лошади -- одна гнедая, другая серая в яблоках --
переступали лениво и тоже, кажется, дремали на ходу.
-- На рынок едет, -- сказал кто-то почтительно. -- Фермер.
-- Да, ребята, фермерам горюшка мало -- когда еще до них
эта сволочь доберется...
-- Между прочим, как представлю я себе павианов на
посевах!..
Андрей с любопытством приглядывался. Фермера он видел
впервые за все время своего пребывания в городе, хотя слыхал об
этих людях немало -- были они якобы угрюмы и диковаты, жили
далеко на севере, вели там суровую борьбу с болотами и
джунглями, в город наезжали только для сбыта продуктов своего
хозяйства и, в отличие от горожан, не меняли профессии.
Телега медленно приближалась, возница, вздрагивая
опущенной головой, время от времени, не просыпаясь, чмокал
губами, несильно дергая вожжи, и вдруг обезьяны, настроенные до
того довольно миролюбиво, пришли в необычное злобное
возбуждение. То ли их раздражали лошади, то ли им надоело,
наконец, присутствие посторонних толп на улице, но они вдруг
загомонили, заметались, засверкали клыками, а несколько самых
решительных вскарабкались по водостокам на крышу и принялись
ломать там черепицу.
Один из первых обломков угодил вознице прямо между
лопаток. Фермер вздрогнул, выпрямился и широко раскрытыми
глазами обвел окрестности. Первым, кого он заметил, был все тот
же очкастый интеллигент, который устало возвращался из своей
безрезультатной погони и одиноко маячил позади телеги. Не
говоря ни слова, фермер бросил вожжи (лошади сразу
остановились), соскочил с телеги, и, разворачиваясь на ходу,
ринулся было к обидчику, но тут другой кусок черепицы угодил
интеллигенту точно по темечку. Интеллигент охнул, выронил шест
и присел на корточки, обхватив руками голову. Фермер озадаченно
остановился. Вокруг него на мостовую с треском падали куски
черепицы, разлетаясь в оранжевую крошку.
-- Отряд, в укрытие! -- браво скомандовал Фриц и
устремился в ближайшую подворотню. Все кинулись кто куда,
врассыпную, Андрей прижался к стене в мертвой зоне и с
интересом следил за фермером, который в полном обалдении
озирался по сторонам и, по видимому, ничегошеньки не соображал.
Затуманенный взгляд его скользил по карнизам и водосточным
трубам, облепленным беснующимися павианами, он зажмурился и
затряс головой, а потом снова широко раскрыл глаза и громко
произнес:
-- Ядрить твою налево!
-- В укрытие! -- кричали ему со всех сторон. -- Эй,
борода! Сюда давай! По кумполу же получишь, обалдуй болотный!..
-- Что это такое? -- громко вопросил фермер, обращаясь к
интеллигенту, ползающему на карачках в поисках очков. -- Это
кто же такие здесь, вы не скажете?
-- Обезьяны, разумеется, -- сердито ответствовал
интеллигент. -- Неужели вы сами не видите, сударь?
-- Ну и порядочки тут у вас, -- ошеломленно произнес
фермер, только теперь окончательно проснувшись. -- И вечно вы
тут что-нибудь выдумаете...
Этот сын болот был настроен теперь философски и
добродушно. Он убедился, что нанесенная ему обида не может,
собственно, считаться таковой, и теперь был просто несколько
ошарашен зрелищем мохнатых банд, прыгающих по карнизам и
фонарям. Он только укоризненно покачивал головой и скреб в
бороде. Но тут интеллигент нашел, наконец, свои очки, подобрал
шест и опрометью бросился в укрытие, так что фермер остался
посреди мостовой один-одинешенек -- единственная и достаточно
соблазнительная мишень для волосатых снайперов. Крайняя
невыгодность такой позиции не замедлила себя обнаружить. Дюжина
крупных осколков с треском лопнула у его ног, а обломки
помельче забарабанили по патлатой голове и по плечам.
-- Да что ж это такое! -- взревел фермер. Новый осколок
стукнул его в лоб. Фермер замолчал и стремглав бросился к своей
телеге.
Это было как раз напротив Андрея, и Андрей подумал
сначала, что фермер упадет сейчас боком на телегу, махнет по
всем по двум и умчится к себе на болота, подальше от этого
опасного места. Но бородач и не думал махать по всем по двум.
Бормоча: "З-заразы, пр-роститутки...", он с лихорадочной
поспешностью и очень ловко расшпиливал свой воз. Андрею за его
широкой спиной не было видно, что он там делает, но женщины в
доме напротив все видели -- они вдруг разом завизжали,
захлопнули окна и скрылись. Андрей глазом моргнуть не успел.
Бородач легко присел на корточки, и над его головой поднялся к
крышам толстый, масляно отсвечивающий ствол в дырчатом
металлическом кожухе.
-- А-атставить! -- заорал Фриц, и Андрей увидел, как он
громадными прыжками несется откуда-то справа прямиком к телеге.
-- Ну, гады, ну, заразы... -- бормотал бородач, совершая
какие-то замысловатые и очень сноровистые движения руками,
сопровождавшиеся скользящими металлическими щелчками и
позвякиваниями. Андрей весь напрягся в предчувствии грохота и
огня, и обезьяны на крыше, видимо, тоже что-то почуяли. Они
перестали швыряться, присели на хвосты и, беспокойно вертя
собачьими головами, принялись трескуче обмениваться какими-то
своими соображениями.
Но Фриц был уже рядом с телегой. Он схватил бородача за
плечо и повелительно повторил:
-- Отставить!
-- Подожди! -- досадливо бормотал бородач, дергая плечом.
-- Да подожди, дай я их срежу, сволочь хвостатую...
-- Я приказал отставить! -- гаркнул Фриц.
Тогда бородач поднял на него лицо и медленно поднялся сам.
-- Что такое? -- спросил он, с неимоверным презрением
растягивая слова. Ростом он был с Фрица, но заметно шире его и
в плечах, и пониже спины.
-- Откуда у вас оружие? -- резко спросил Фриц. --
Предъявите документы!
-- Ах ты сопляк! -- с грозным удивлением сказал бородатый.
-- Документы ему! А вот этого не хочешь, вошь белобрысая?
Фриц не обратил внимания на неприличный жест. Продолжая
глядеть бородачу прямо в глаза, он гаркнул на всю улицу:
-- Румер! Воронин! Фрижа! Ко мне!
Услыхав свою фамилию, Андрей удивился, но тут же
оттолкнулся от стены и неторопливо пошел к телеге. С другой
стороны мелкой трусцой приближался приземистый вислоплечий
Румер, в прошлом -- профессиональный боксер, и бежал со всех
ног дружок Фрица, маленький, тощий Отто Фрижа, золотушный юноша
с сильно оттопыренными ушами.
-- Давайте, давайте... -- недобро усмехаясь, приговаривал
фермер, наблюдая все эти военные приготовления.
-- Я еще раз настоятельно прошу вас предъявить документы,
-- с ледяной вежливостью повторил Фриц.
-- А шел бы ты в ж... -- лениво ответствовал бородач.
Смотрел он теперь главным образом на Румера, а руку как бы
невзначай положил на кнутовище весьма внушительного кнута,
искусно сплетенного из сыромятной кожи.
-- Ребята, ребята! -- предостерегающе сказал Андрей. --
Слушай, солдат, брось, не спорь, мы из мэрии...
-- Трах-тарарах я вашу мэрию, -- ответствовал солдат,
взглядом измеряя Румера с головы до пят.
-- Ну, в чем тут дело? -- осведомился тот негромко и очень
хрипло.
-- Вы отлично знаете, -- сказал Фриц бородачу, -- что
оружие в черте города запрещено. Тем более -- пулемет. Если у
вас есть разрешение, прошу предъявить.
-- А кто вы такие -- разрешение у меня спрашивать? Что вы
мне -- полиция? Гестапо какое-нибудь?
-- Мы -- добровольный отряд самообороны.
Бородач ухмыльнулся.
-- Ну и обороняйтесь, если вы из обороны, кто вам мешает?
Назревало нормальное, основательное, вдумчивое толковище.
Отряд постепенно собрался вокруг телеги. Даже аборигены
мужского пола вылезли из подъездов -- кто с каминными щипцами,
кто с кочергой, а кто и с ножной от стула. С любопытством
разглядывали бородача, зловещий пулемет, стоявший на брезенте
торчком, что-то округлое и стеклянное, поблескивающее из-под
брезента. Принюхивались -- фермер был окружен своеобразной
атмосферой запахов: пот, чесночная колбаса, спиртное...
Андрей же с каким-то умилением, удивлявшим его самого,
разглядывал выцветшую, пропотевшую под мышками гимнастерочку и
одинокой (и то незастегнутой) бронзовой пуговичкой на вороте,
знакомо сдвинутую на правую бровь пилотку со следом
пятиконечной звезды, могучие кирзовые сапоги-говнодавы --
только бородища, пожалуй, казалась здесь неуместной, не
вписывалась в образ... И тут ему пришло в голову, что у Фрица
все это должно вызывать совсем иные ассоциации и ощущения. Он
посмотрел на Фрица. Тот стоял прямой, сжав губы в тонкую линию,
собравши нос в презрительные морщины, и старался заледенить
бородача взглядом серо-стальных, истинно армейских глаз.
-- Нам разрешения не полагаются, -- лениво говорил между
тем бородач, поигрывая кнутом. -- Нам вообще ни хрена не
полагается, только кормить вас, дармоедов, нам полагается.
-- Ну, хорошо, -- гундел в задних рядах бас. -- А
пулемет-то откуда?
-- А что -- пулемет? Смычка, значит, города и деревни. Я
тебе -- четверть первача, ты мне -- пулемет, все
честно-благородно...
-- Ну, нет, -- гундел бас. -- Пулемет все-таки -- это вам
не игрушка, не молотилка какая-нибудь там...
-- А мне вот кажется, -- вмешался рассудительный, -- что
фермерам как раз оружие разрешено!
-- Оружие никому не разрешено! -- пискнул Фрижа и сильно
покраснел.
-- Ну и глупо! -- откликнулся рассудительный.
-- Ясное дело, что глупо, -- сказал бородач. -- Посидел бы
ты у нас на болотах, да ночью, да еще когда гон идет...
-- У кого гон? -- с живейшим интересом осведомился
интеллигент, протискавшийся со своими очками в первый ряд.
-- У кого надо, у того и гон, -- ответил ему фермер
пренебрежительно.
-- Нет-нет, позвольте... -- заторопился интеллигент. --
Ведь я биолог, и мне до сих пор не удается...
-- Помолчите, -- сказал ему Фриц. -- А вам, -- продолжал
он, обращаясь к бородачу, я предлагаю следовать за мной. Во
избежание напрасного кровопролития предлагаю.
Взгляды их скрестились. И ведь надо же, почуял как-то
прекрасный бородач, по каким-то одному ему заметным черточкам
понял, с кем приходится иметь дело. Борода его раскололась
ехидной ухмылкой, и он произнес противным, оскорбительно
тоненьким голосом:
-- Млеко-яйки? Гитлер капут?
Ни черта не боялся он кровопролития -- ни напрасного, ни
какого.
Фрица словно ударили в подбородок. Он откинул голову,
бледное лицо сделалось пунцовым, на скулах выступили желваки.
На мгновение Андрею показалось, что он сейчас бросится на
бородача, и Андрей даже подался вперед, чтобы встать между
ними, но Фриц сдержался. Кровь снова отлила от его лица, и он
сухо объявил:
-- Это к делу не относится. Извольте следовать за мной.
-- Да отстаньте вы от него, Гейгер! -- сказал бас. -- Ясно
же, что это фермер. Виданное ли это дело -- к фермерам
приставать!
И все вокруг закивали и забормотали, что да, явный фермер,
уедет и пулемет с собою заберет, не гангстер же он
какой-нибудь, на самом-то деле.
-- Нам павианов отражать надо, а мы тут в полицию играем,
-- добавил рассудительный.
Напряжение сразу вдруг разрядилось. Все вспомнили о
павианах. Оказывается, павианы снова разгуливали, где хотели, и
держались, как у себя в джунглях. Выяснилось также, что
местному населению, по видимому, надоело ждать решительных
действий отряда самообороны. Население, по видимому, решило,
что толку от этого отряда не будет и надо как-то устраиваться
самим. И уже женщины с кошелками, деловито поджав губы, спешили
по своим утренним делам, причем многие держали в руках веники и
палки от швабр, чтобы отмахиваться от самых настырных обезьян.
С витрины магазина снимали ставни, а ларечник ходил вокруг
своего разгромленного ларька, кряхтел, почесывал спину и явно
что-то такое прикидывал. На автобусной остановке выросла
очередь, а вот и первый автобус появился вдали. Нарушая
постановление городского управления, он громко сигналил,
разгоняя павианов, не знакомых с правилами уличного движения.
-- Да, господа мои, -- сказал кто-то. -- Видимо, придется
нам и к этому приспособиться. По домам, что ли, командир? --
Фриц угрюмо исподлобья оглядывал улицу.
-- Ну, что ж, -- произнес он обыкновенным человеческим
голосом. -- По домам, так по домам.
Он повернулся и, сунув руки в карманы, первым направился к
грузовику. Отряд потянулся за ним. Чиркали спички и зажигалки,
кто-то обеспокоенно спрашивал, как же быть с опозданием на
службу, хорошо бы справку какую-нибудь получить...
Рассудительный и тут нашелся: сегодня все на службу опоздают,
какие там еще справки. Толковище вокруг телеги рассосалось.
Остались только Андрей да очкастый биолог, который твердо
положил себе выяснить, у кого же все-таки бывает на болотах
гон.
Бородач, разбирая и вновь упаковывая пулемет,
снисходительно пояснял, что гон на болотах бывает, брат, у
краснух, а краснухи, брат, это вроде крокодилов. Видал
крокодилов? Ну вот, только шерстью обросшие. Красной такой
шерстью, жесткой. И когда у них гон идет, тут уж, браток,
держись подальше. Во-первых, они здоровые, что твои быки, а
во-вторых, ничего во время этого дела не замечают -- дом не
дом, сарай не сарай, все разносят в щепки...
Глаза у интеллигента горели, он жадно слушал, поминутно
поправляя очки растопыренными пальцами. Фриц позвал из
грузовика: "Эй, вы едете или нет? Андрей!" Интеллигент
оглянулся на грузовик, посмотрел на часы, жалобно застонал и
принялся бормотать извинения и благодарности. Потом он схватил
бородача за руку, изо всех сил потряс и убежал. А Андрей
остался.
Он и сам не знал, почему остается. У него случилось что-то
вроде приступа ностальгии. И не то, чтобы он соскучился по
русской речи -- ведь все кругом говорили по-русски; и не то,
чтобы этот бородач казался ему воплощением родины, вовсе нет.
Но было в нем что-то какое, по чему Андрей основательно
истосковался, что-то такое, чего он не мог получить ни от
строгого язвительного Дональда, ни от веселого, горячего, но
все-таки какого-то чужого Кэнси, ни от Вана, всегда доброго,
всегда благожелательного, но очень уж забитого. Ни тем более от
Фрица, мужика замечательного по своему, но как-никак вчерашнего
смертельного врага... Андрей и не подозревал, что так
истосковался по этому загадочному "чему-то".
Бородач искоса взглянул на него и спросил:
-- Земляк, что ли?
-- Ленинградец, -- сказал Андрей, ощущая неловкость, и,
чтобы затушевать эту неловкость, достал сигареты и предложил
бородачу.
-- Вон как... -- сказал тот, вытаскивая сигарету из пачки.
-- Земляки, выходит. А я, браток, вологодский. Череповец --
слыхал? Охцы-мохцы Череповцы...
-- А как же! -- страшно обрадовался Андрей. -- Там же
сейчас металлургический комбинат отгрохали, огромнейший
заводище!
-- Ой ты? -- сказал бородач довольно равнодушно. -- И его,
значит, тоже в оборот взяли... Ну ладно. А ты что здесь
делаешь? Как зовут-то?
Андрей назвался.
-- А я, видишь ты, крестьянствую. Фермер, по здешнему.
Юрий Константинович Давыдов. Выпить хочешь?
Андрей замялся.
-- Рановато как будто... -- сказал он.
-- Ну, может, и рановато, -- согласился Юрий
Константинович. -- Мне ведь еще на рынок надо. Я, понимаешь,
вчера вечером приехал и -- прямо в мастерские, мне там давно
пулемет обещали. Ну, то-се, опробовали машинку, сгрузил я им,
значит, окорока, четверть самогона, гляжу -- солнце
выключили... -- рассказывая все это, Давыдов кончил упаковывать
свой воз, разобрал вожжи, сел боком в телегу и тронул лошадей.
Андрей пошел рядом.
-- Да, -- продолжал Юрий Константинович. -- Выключили тут,
значит, солнце. А он мне и говорит: "Пойдем, говорит, я тут
одно место знаю". Поехали мы туда, выпили, закусили. С водкой
сам знаешь в городе как, а у меня самогон. Ну, бабы, конечно...
-- Давыдов пошевелил бородой от воспоминаний, затем продолжал,
понизив голос: -- У нас, браток, на болотах с бабами очень
туго. Есть, понимаешь, одна вдова, ну, ходим к ней... у ней муж
в запрошлом году утонул... Ну и знаешь же, как получается --
сходить то сходишь, деваться некуда, а потом -- то ты ей
молотилку почини, то с урожаем подсоби, то культиватор... А,
з-зараза! -- Он вытянул кнутом павиана, увязавшегося за
телегой. -- В общем, житуха у нас там, браток, приближенная к
боевым условиям. Без оружия никак нельзя. А кто этот тут у вас,
белобрысый? Немец?
-- Немец, -- сказал Андрей. -- Бывший унтер-офицер, под
Кенигсбергом попал в плен, а из плена -- сюда...
-- То-то я смотрю -- морда противная, -- сказал Давыдов.
-- Они, глистоперы, меня до самой Москвы гнали, в госпиталь
загнали, ползадницы начисто снесли. Ну, а потом я им тоже дал.
Танкист я, понял? В последний раз уже под Прагой горел... -- Он
опять покрутил бородой. -- Ну ты скажи, какая судьба! Надо же,
где встретились!
-- Да нет, он мужик ничего, деловой, -- сказал Андрей. --
И смелый. Выпендриваться, правда, любит, но работник хороший,
энергичный. Для Эксперимента он, по-моему, очень полезный
человек. Организатор.
Давыдов некоторое время молчал, почмокивая на лошадей.
-- Приезжает это к нам на болота один на прошлой неделе,
-- заговорил он наконец. -- Ну, собрались мы у Ковальского, --
это тоже фермер, поляк, километрах в десяти от меня, дом у него
хороший, большой. Да-а... Собрались, значит. Ну, и этот
начинает нам баки вертеть: есть ли у нас правильное понимание
задач Эксперимента. А сам он из мэрии, из сельхозотдела. Ну, и
мы видим, конечно, что ведет он к тому, что ежели, скажем, есть
у нас правильное понимание, то хорошо бы, значит, налог
повысить... А ты женатый? -- спросил он вдруг.
-- Нет, -- сказал Андрей.
-- Я это к тому, что переночевать бы мне сегодня
где-нибудь. У меня еще завтра утром здесь одно дело назначено.
-- Ну, конечно! -- сказал Андрей. -- Какой может быть
разговор. Приезжайте, ночуйте, места у меня сколько угодно,