На пути к открытию высятся четыре вехи, обозначающие заметные отрезки этого движения. Они известны как: 1) подготовка, 2) инкубация, 3) озарение и 4) доведение результата. Читатель догадывается, верно, ч го мы собираемся провести его дорогой поиска, поэтапно вглядываясь в лабораторию творческой мысли.
ПОДГОТОВКА. ВООБРАЗИТЬ СЕБЯ МОЛЕКУЛОЙ
ИНКУБАЦИЯ. ИЗБАВИТЬСЯ ОТ ТИРАНИИ "Я"
ИНКУБАЦИЯ ПРОДОЛЖАЕТСЯ. «НОГИ — КОЛЕСА МЫСЛИ»
ПОДГОТОВКА. ВООБРАЗИТЬ СЕБЯ МОЛЕКУЛОЙ
Путь начинается этапом, который называют подготовительным. Здесь создаются программы на весь период научного поиска, идет формирование проблем. Но что представляет собой проблема?
Это белое пятно, обнаруженное на карте знаний. Все вокруг кажется ясно, а вот это пятно не поддается объяснению средствами принятой теории. И как только пытаются войти в круг явлений этой «неподдающейся» области, механизм старой теории разлаживается. Она оказывается неспособной здесь «работать», и тогда надо призывать на помощь новые силы. Проблему и определяют как «знание о незнании», то есть как четкое понимание границ нашей компетентности. Чтобы осознать проблему, необходимо хорошо понимать, что вот в этом месте исследователя ожидает нечто интересное. Возникает так называемая проблемная ситуация, то есть заявка на открытие, когда указан и район, где оно должно примерно состояться, и осмыслено противоречие, которое надо устранить.
К проблеме предъявляются большие требования.
Ведь от того, насколько глубоко, парадоксально явление, на которое она указывает, зависит будущее науки.
Говорят так: если после решения проблемы на ее месте возникает новая, найдено только квазирешенпе (как бы решение). Если же после решения никаких новых проблем не возникает, то была квазипроблема. Настоящая проблема в ходе решения размножается в геометрической прогрессии, порождая взрыв новых проблем.
Сказанное требует от подготовительного этапа высшей обязательности, сосредоточения мысли, а это осуществимо лишь на пути отчетливого понимания проблемной ситуации. Следовательно, задание программы проходит под контролем сознания, осуществляется в логически выверенных, подотчетных исследователю действиях. Конечно, и здесь не обходится без интуитивного чутья, но оно скорее сопровождает проводимый сознанием анализ.
Было замечено многочисленными наблюдателями, что проблема часто осознается во время подготовки докладов, при чтении лекций, в беседах, на консультации, то есть в процессах систематизации, упорядочивания знаний, в пору их логической обработки. Собственно, наука и начинается с того момента, когда появляется желание изложить свои взгляды другому. Ведь чтобы изложить, надо вначале самому овладеть ими, свести воедино, разметить границы разделов, выделить главное. Здесь и обнаруживаются неясные пункты, спорные точки, проблемные узлы. Например, готовясь к лекции, ученый еще раз обдумывает предмет, уточняет прежние идеи, нередко обнаруживает новые.
…В курсе химии, который Д. Менделеев читал студентам, ему не нравилось, как излагался в учебниках и в специальной литературе раздел об элементах. Сведения были разрозненны. В лучшем случае они описывали лишь отдельные группы элементов вне связи их с другими группами. Дело в том, что не было выявлено единого для всех элементов признака, по которому можно было бы эти разобщенные сведения упорядочить.
Д. Менделеев и задался целью вначале из чисто учебно-методического интереса (чтобы лектору было легче читать, а студентам — слушать) внести в этот хаос порядок. Он находит такое общее свойство — атомный вес. Вместе с тем обнаруживает его периодическую повторяемость, что и позволило указать каждому элементу его место в таблице. По современным представлениям, положение элемента в системе определяется его порядковым номером, он же, в свою очередь, обусловлен количеством зарядов в ядре атома.
Также педагогическими соображениями руководствовался и Н. Лобачевский, когда начинал свои исследования неэвклидовой геометрии. Речь идет о так называемом пятом постулате (постулате о параллельных) Эвклида, который гласит: через точку, лежащую вне прямой, можно провести только одну линию, параллельную данной прямой. Еще до Н. Лобачевского пытались обосновать, что это не аксиома (то есть положение, принимаемое без доказательства), а теореМа, логически выводимая из остальных аксиом. Так же и Н. Лобачевский пытался поначалу такое доказательство отыскать. Однако, убедившись в тщетности задуманного, он вскоре круто меняет линию исследования. Если постулат недоказуем, невыводим из других, значит, он от них независим.
Но тогда отчего бы не построить геометрию, опираясь на противоположный тезис: через точку вне прямой можно провести по крайней мере две прямых, параллельных данной. Чем не геометрия? Так родилась великая проблема, решение которой перевернуло наши представления о пространстве.
Значение логического фактора на этапе подготовки обнаруживается также и в том, что появление новых проблем можно понять как закономерное продолжение предшествующего развития науки, чем в общем-то оно и является. Правда, основной массе современников такое понимание еще недоступно, поскольку новые идеи, особенно фундаментальные, меняющие основы науки, кажутся в свою пору даже нелепыми, нарушающими восходящее движение знаний. Но это для исследователя средней руки. Глубокие же умы способны подняться над этим уровнем и уловить неизбежность назревающих в науке перемен. Это не значит, что новое дается им легко, что оно механически выводится из старого знания.
Можно говорить лишь о предчувствии проблем, которое рождается, конечно, на основе глубокого понимания всей истории науки.
Наконец проблема наметилась. Однако на пути к решению еще немало дел: предстоит корректно сформулировать ее, всесторонне осмыслить, или, как говорят, «войти в проблему». Тщательное продумывание предполагает расчленение ее на части-подпроблемы, перекомбинацию частей, введение новых, вспомогательных компонентов, варьирование условием («А что, если задачу поставить по-другому? Например, в общем виде, абстрактно?»).
Благодаря такому «переворачиванию» проблемы на все лады она прочно укладывается в сознании. Все ее оттенки и изгибы становятся хорошо знакомыми, и, совершая «прогулку» по материалу, исследователь способен «пройти» его, что называется, наизусть.
Все это оттачивает суть задания, помогая возможно четче его уяснить, сжиться с ним. Ученый буквально «заболевает» темой и уже ни о чем кроме рассуждать не может.
…Еще будучи молодым, В. Паули увлекся решением одного физического явления, отмеченного в самом конце XIX века голландцем П. Зееманом: изменение длины волны спектральной линии под влиянием магнитного поля. О своем увлечении В. Паули писал: "Когда в Мюнхене друзья спрашивали меня: «Почему вы так несчастно выглядите?» — я всегда отвечал: «Разве может быть счастливым тот, кто размышляет об аномальном Зееманэффекте?» Верно, тогда В. Паули не смог решить задачу. Но позднее, в 1924 году, он установил известный под его именем «принцип Паули», который и позволил дать эффекту исчерпывающее объяснение.
Буквально лихорадочное увлечение проблемой испытал однажды знаменитый русский врач и ученый С. Боткин. В желании вооружить медицину методами точного естествознания он впервые в России создал в 1860 году при своей клинике лабораторию физических и химических анализов, где и проводил важные исследования. Одно время экспериментировал на лягушках, да так увлеченно, что просиживал с утра и до ночи. «Просиживал бы и больше, — сетовал он, — если бы жена не выгоняла из кабинета, выведенная наконец из терпения долгими припадками моего, как она говорит, помешательства…» С. Боткин искал тогда новый вид яда кураре, в связи с чем и проводил опыты на лягушках.
Задача поглотила его целиком. «Куда ни иду, что ни делаю, — перед глазами торчат лягушки с перерезанными нервами или перевязанной артерией», — описал ученый свое состояние.
Советский матема-шк, академик П. Александров, говоря о вдохновенном отношении к науке, вспомнил признание своего учителя, крупнейшего ученого Н. Лузина.
«Я дни и ночи, — говорил он, — думаю над аксиомой Цермело. Ах, если бы кто-нибудь знал, что это за вещь!»
(Речь шла об одной из аксиом, разработанных известным немецким математиком Э. Цермело в области логических оснований математики.)
Иногда увлеченность достигает формы эпатии. Этим специальным термином названо явление персональной аналогии. Смысл ее состоит в том, что исследователь уподобляет самого себя той вещи, которую он изучает.
Скажем, химик воображает себя движущейся молекулой, «испытывая» толчки, притяжения — все, что с ней происходит. Для достижения полноты картины он должен «позволить» себя толкать, тянуть молекулярным силам, вступать во взаимодействия и т. п. Но зачем это нужно, спросит читатель. Что это дает?
Перевоплощаясь в объект изучения, естествоиспытатель смотрит на все с позиции этого объекта. Ему понятнее «поведение» предмета его внимания, тайные мотивы, лежащие в глубине событий. А. Флеминг, например, писал, что, встав «на точку зрения» микроба, виновного в болезни, и посмотрев на окружение глазами этого микроба, можно лучше понять эволюцию последнего. Мы дальше увидим, как это пригодилось А. Флемингу при открытии пенициллина.
Собственно, в сфере общественного познания ученый обязательно должен перевоплощаться. Так, занимаясь экономическими проблемами, изучая вопросы политики, решая другие человеческие загадки, он должен учитывать, что за ними всегда стоят определенные личности, характеры. Отсюда неизбежная при оценке социальных процессов формула «Кому это выгодно?». Или, проводя историческое изыскание, исследователь постоянно примеряет на себе позицию определенных социальных сил, перевоплощаясь в их представителей, вызывая дух исторических деятелей, выдающихся личностей.
Здесь мы завершаем обход начального этапа научного творчества. Оценивая пройденное, стоит признать, что оно протекает в основном в рамках логически выдержанных операций, контролируемых сознанием. Очевидно, вне такого контроля увидеть проблему, понять и отчетливо поставить ее нельзя.
Стоит ли доказывать значимость пройденного участка пути? Исследователь, не знающий, где искать, не сможет войти в лнкубационный цикл и рассчитывать на озарение.
Это белое пятно, обнаруженное на карте знаний. Все вокруг кажется ясно, а вот это пятно не поддается объяснению средствами принятой теории. И как только пытаются войти в круг явлений этой «неподдающейся» области, механизм старой теории разлаживается. Она оказывается неспособной здесь «работать», и тогда надо призывать на помощь новые силы. Проблему и определяют как «знание о незнании», то есть как четкое понимание границ нашей компетентности. Чтобы осознать проблему, необходимо хорошо понимать, что вот в этом месте исследователя ожидает нечто интересное. Возникает так называемая проблемная ситуация, то есть заявка на открытие, когда указан и район, где оно должно примерно состояться, и осмыслено противоречие, которое надо устранить.
К проблеме предъявляются большие требования.
Ведь от того, насколько глубоко, парадоксально явление, на которое она указывает, зависит будущее науки.
Говорят так: если после решения проблемы на ее месте возникает новая, найдено только квазирешенпе (как бы решение). Если же после решения никаких новых проблем не возникает, то была квазипроблема. Настоящая проблема в ходе решения размножается в геометрической прогрессии, порождая взрыв новых проблем.
Сказанное требует от подготовительного этапа высшей обязательности, сосредоточения мысли, а это осуществимо лишь на пути отчетливого понимания проблемной ситуации. Следовательно, задание программы проходит под контролем сознания, осуществляется в логически выверенных, подотчетных исследователю действиях. Конечно, и здесь не обходится без интуитивного чутья, но оно скорее сопровождает проводимый сознанием анализ.
Было замечено многочисленными наблюдателями, что проблема часто осознается во время подготовки докладов, при чтении лекций, в беседах, на консультации, то есть в процессах систематизации, упорядочивания знаний, в пору их логической обработки. Собственно, наука и начинается с того момента, когда появляется желание изложить свои взгляды другому. Ведь чтобы изложить, надо вначале самому овладеть ими, свести воедино, разметить границы разделов, выделить главное. Здесь и обнаруживаются неясные пункты, спорные точки, проблемные узлы. Например, готовясь к лекции, ученый еще раз обдумывает предмет, уточняет прежние идеи, нередко обнаруживает новые.
…В курсе химии, который Д. Менделеев читал студентам, ему не нравилось, как излагался в учебниках и в специальной литературе раздел об элементах. Сведения были разрозненны. В лучшем случае они описывали лишь отдельные группы элементов вне связи их с другими группами. Дело в том, что не было выявлено единого для всех элементов признака, по которому можно было бы эти разобщенные сведения упорядочить.
Д. Менделеев и задался целью вначале из чисто учебно-методического интереса (чтобы лектору было легче читать, а студентам — слушать) внести в этот хаос порядок. Он находит такое общее свойство — атомный вес. Вместе с тем обнаруживает его периодическую повторяемость, что и позволило указать каждому элементу его место в таблице. По современным представлениям, положение элемента в системе определяется его порядковым номером, он же, в свою очередь, обусловлен количеством зарядов в ядре атома.
Также педагогическими соображениями руководствовался и Н. Лобачевский, когда начинал свои исследования неэвклидовой геометрии. Речь идет о так называемом пятом постулате (постулате о параллельных) Эвклида, который гласит: через точку, лежащую вне прямой, можно провести только одну линию, параллельную данной прямой. Еще до Н. Лобачевского пытались обосновать, что это не аксиома (то есть положение, принимаемое без доказательства), а теореМа, логически выводимая из остальных аксиом. Так же и Н. Лобачевский пытался поначалу такое доказательство отыскать. Однако, убедившись в тщетности задуманного, он вскоре круто меняет линию исследования. Если постулат недоказуем, невыводим из других, значит, он от них независим.
Но тогда отчего бы не построить геометрию, опираясь на противоположный тезис: через точку вне прямой можно провести по крайней мере две прямых, параллельных данной. Чем не геометрия? Так родилась великая проблема, решение которой перевернуло наши представления о пространстве.
Значение логического фактора на этапе подготовки обнаруживается также и в том, что появление новых проблем можно понять как закономерное продолжение предшествующего развития науки, чем в общем-то оно и является. Правда, основной массе современников такое понимание еще недоступно, поскольку новые идеи, особенно фундаментальные, меняющие основы науки, кажутся в свою пору даже нелепыми, нарушающими восходящее движение знаний. Но это для исследователя средней руки. Глубокие же умы способны подняться над этим уровнем и уловить неизбежность назревающих в науке перемен. Это не значит, что новое дается им легко, что оно механически выводится из старого знания.
Можно говорить лишь о предчувствии проблем, которое рождается, конечно, на основе глубокого понимания всей истории науки.
Наконец проблема наметилась. Однако на пути к решению еще немало дел: предстоит корректно сформулировать ее, всесторонне осмыслить, или, как говорят, «войти в проблему». Тщательное продумывание предполагает расчленение ее на части-подпроблемы, перекомбинацию частей, введение новых, вспомогательных компонентов, варьирование условием («А что, если задачу поставить по-другому? Например, в общем виде, абстрактно?»).
Благодаря такому «переворачиванию» проблемы на все лады она прочно укладывается в сознании. Все ее оттенки и изгибы становятся хорошо знакомыми, и, совершая «прогулку» по материалу, исследователь способен «пройти» его, что называется, наизусть.
Все это оттачивает суть задания, помогая возможно четче его уяснить, сжиться с ним. Ученый буквально «заболевает» темой и уже ни о чем кроме рассуждать не может.
…Еще будучи молодым, В. Паули увлекся решением одного физического явления, отмеченного в самом конце XIX века голландцем П. Зееманом: изменение длины волны спектральной линии под влиянием магнитного поля. О своем увлечении В. Паули писал: "Когда в Мюнхене друзья спрашивали меня: «Почему вы так несчастно выглядите?» — я всегда отвечал: «Разве может быть счастливым тот, кто размышляет об аномальном Зееманэффекте?» Верно, тогда В. Паули не смог решить задачу. Но позднее, в 1924 году, он установил известный под его именем «принцип Паули», который и позволил дать эффекту исчерпывающее объяснение.
Буквально лихорадочное увлечение проблемой испытал однажды знаменитый русский врач и ученый С. Боткин. В желании вооружить медицину методами точного естествознания он впервые в России создал в 1860 году при своей клинике лабораторию физических и химических анализов, где и проводил важные исследования. Одно время экспериментировал на лягушках, да так увлеченно, что просиживал с утра и до ночи. «Просиживал бы и больше, — сетовал он, — если бы жена не выгоняла из кабинета, выведенная наконец из терпения долгими припадками моего, как она говорит, помешательства…» С. Боткин искал тогда новый вид яда кураре, в связи с чем и проводил опыты на лягушках.
Задача поглотила его целиком. «Куда ни иду, что ни делаю, — перед глазами торчат лягушки с перерезанными нервами или перевязанной артерией», — описал ученый свое состояние.
Советский матема-шк, академик П. Александров, говоря о вдохновенном отношении к науке, вспомнил признание своего учителя, крупнейшего ученого Н. Лузина.
«Я дни и ночи, — говорил он, — думаю над аксиомой Цермело. Ах, если бы кто-нибудь знал, что это за вещь!»
(Речь шла об одной из аксиом, разработанных известным немецким математиком Э. Цермело в области логических оснований математики.)
Иногда увлеченность достигает формы эпатии. Этим специальным термином названо явление персональной аналогии. Смысл ее состоит в том, что исследователь уподобляет самого себя той вещи, которую он изучает.
Скажем, химик воображает себя движущейся молекулой, «испытывая» толчки, притяжения — все, что с ней происходит. Для достижения полноты картины он должен «позволить» себя толкать, тянуть молекулярным силам, вступать во взаимодействия и т. п. Но зачем это нужно, спросит читатель. Что это дает?
Перевоплощаясь в объект изучения, естествоиспытатель смотрит на все с позиции этого объекта. Ему понятнее «поведение» предмета его внимания, тайные мотивы, лежащие в глубине событий. А. Флеминг, например, писал, что, встав «на точку зрения» микроба, виновного в болезни, и посмотрев на окружение глазами этого микроба, можно лучше понять эволюцию последнего. Мы дальше увидим, как это пригодилось А. Флемингу при открытии пенициллина.
Собственно, в сфере общественного познания ученый обязательно должен перевоплощаться. Так, занимаясь экономическими проблемами, изучая вопросы политики, решая другие человеческие загадки, он должен учитывать, что за ними всегда стоят определенные личности, характеры. Отсюда неизбежная при оценке социальных процессов формула «Кому это выгодно?». Или, проводя историческое изыскание, исследователь постоянно примеряет на себе позицию определенных социальных сил, перевоплощаясь в их представителей, вызывая дух исторических деятелей, выдающихся личностей.
Здесь мы завершаем обход начального этапа научного творчества. Оценивая пройденное, стоит признать, что оно протекает в основном в рамках логически выдержанных операций, контролируемых сознанием. Очевидно, вне такого контроля увидеть проблему, понять и отчетливо поставить ее нельзя.
Стоит ли доказывать значимость пройденного участка пути? Исследователь, не знающий, где искать, не сможет войти в лнкубационный цикл и рассчитывать на озарение.
ИНКУБАЦИЯ. ИЗБАВИТЬСЯ ОТ ТИРАНИИ "Я"
Далее логика бессильна. Поскольку принципиально новое знание невыводимо из прежней науки и ученому неведом алгоритм его извлечения, он апеллирует к внелогическим методам поиска, ищет ответа в интуиции.
Когда проблема не решается в лоб, полезно «отправить» ее в подсознание. Получив задание, мысль будет продолжать работу, притом независимо от того, думаете вы над этой проблемой непосредственно или нет. Идет бессознательная, неосознаваемая умственная деятельность.
Так часто бывает и в обыденной жизни. Отчаявшись чтолибо припомнить, лучше не напрягать мозг, а заняться другим делом. Отвлечение даст возможность мыслям идти своим порядком, непринужденно. В то время как попытки направить их в ту или иную сторону только мешают, поскольку нередко ведут по ложному пути.
В процессе творчества часто бывает так, что, занявшись изучением предмета, исследователь переключает внимание на другой, а возвратившись к первому, обнаруживает неожиданное продвижение в его понимании, хотя ум был поглощен совсем иными заботами. Из сказанного можно сделать вывод, что существует некая промежуточная мозговая деятельность.
Под напором задания в мозгу образуется отражение проблемной ситуации, ее модель, которая настолько поглощает исследователя, что начинает жить в его сознании как бы самостоятельно, автономно. Модель становится доминантой, господствующим очагом возбуждения, находящимся в состоянии повышенной активности. Доминантные области агрессивны. Они привлекают к себе любые возникающие в мозгу раздражения и благодаря этому еще более усиливают свою активность. Аналогично и с появлением модели проблемы. Любая поступающая в мозг информация осмысливаетсй под углом решения задачи, преобразуется так, чтобы помочь справиться с нею.
Весь этот этап интуитивного поиска решения проблемы называют инкубационным. Он достаточно длителен, простираясь от момента осознания проблемы до получения ответа, то есть от этапа подготовки до озарения.
Термин «инкубация» в применении к научному творчеству впервые употребил Ф. Энгельс, говоря о 12-летнем периоде вызревания у К. Маркса его теории материалистического понимания общества. Другие характеризуют эту пору поисков как «стадию оформления мысли» (А. Колмогоров), «настороженность к теме» (Д. Пойа) и т. д.
На этом отрезке исследователь покоряется стихии мысли, отдавая себя во власть бесконтрольных состояний. Именно такие состояния и помогают творить.
В сознании ученого прочно отложились парадигмы эпохи, в которой он живет и которой воспитан. И эти усвоенные им образцы решения научных задач, выработанные методы встают барьером на пути к новым подходам. Они .мешают исследователю необычно, поиному, чем прежде, взглянуть на предмет изучения.
Барьер упорно отбрасывает ученого на исходные рубежи, настойчиво предлагая испытанные схемы в качестве готовых решений новых проблем.
А не свободно ли бессознательное от таких «предрассудков» эпохи? Что, если оно не накладывает шор на взгляды исследователя? Мы уже говорили, что в сфере сознательного властвует строгое дисциплинарное мышление. Здесь же иные порядки, а точнее — «беспорядки», порождаемые случаем. Для творческого порыва как раз и полезно состояние неуправляемости, отсутствие «прокурорского надзора» со стороны сознания, важно умение раскрепостить мозг, избавиться от тирании "я".
Мы даже не подозреваем, насколько прочно наши мысли и поступки находятся во власти усвоенных установок. Лишь некоторые патологические проявления позволяют догадываться об этом.
Советский психиатр В. Леви рассказывает, например, следующее. Один его знакомый сильно заикается.
Но вот как-то этот человек сообщил, что он поступил учиться в вечернюю школу и там совершенно перестал заикаться. «А почему?» — заинтересовался В. Леви. «Т-так ведь гам же не знают, что я — з-заикаюсь».
Еще факт из той же области патологии. В дореволюционных русских, а затем советских театрах успешно выступал актер И. Певцов. Заикавшийся в жизни, он без запинок говорил на сцене. И. Певцов считал, что на сцене не он, а другой человек, роль которого, он исполнял…
Власть психологической установки простирается даже на такие акты, которые могут совершаться автоматически-безотчетно, как, например, движение. Интересный случай описан французским психиатром Л. Шертоном.
К нему обратился больной с жалобой, что кисти рук так и оставались неподвижными, а пальцы скрюченными после того, как сняли гипс, наложенный на искалеченные в автомобильной катастрофе конечности. Никакое лечение не помогало. Больной получил инвалидность.
Но вог что обнаружили в клинике Л. Шертона. Оказалось что при выключенном сознании (в состоянии гипноза, под наркозом) подвижность кистей восстанавливается. Увидев на кинопленке, как движутся руки, больной был потрясен.
Смещение мыслительных процессов в сферу бессознательного несет освобождение от сковывающих нас схем, готовых методов, установок. Создаются условия, когда мысль проявляет себя смелее, решительнее в поиске нового. Чтобы оттенить бесконтрольность инкубационного этапа, предлагают говорить вместо «я думаю» — «думается», подобно тому как говорят «светает», «моросит», ибо здесь включаются такие механизмы мысли, коими мы не можем управлять. Как замечает поэт:
Бесконтрольность позволяет вовлечь в научный поиск весь пришлый опыт, всю наличную информацию. Ведь неосознаваемое — огромный массив знаний, о которых исследователь в данный момент не отдает отчета. Однако любой из компонентов массива может просочиться в «поле» внимания "я". Следовательно, тот факт, что не в нашей власти регулировать, что именно вспомнится в следующий миг, оборачивается преимуществами.
Ж. Адамар называет сферу бессознательного большой «прихожей» сознания, Д. Гальтон — приемной вельможи, где в ожидании аудиенции толпятся многочисленные посетители. Короче, плодотворность на этом этапе исканий находится в прямой зависимости от запаса знаний ученого, от его способности использовать все их богатство.
Есть и другая сторона дела. Накопленная человеком информация, конечно же, не лежит в его памяти хаотической грудой сведений. Они приведены в согласие с принятыми наукой законами, принципами. Однако в инкубационной стадии факты благодаря предоставленной им свободе от деспотизма "я" оставляют насиженные гнезда, вступая в не предусмотренный парадигмами века «недозволенный» альянс. Иллюстрируя эти процессы, проводят аналогию с тем, как представлял поведение атомов Демокрит.
Он считал, что атомы сладкого имеют круглую форму, поэтому легко катятся по горлу и их приятно глотать. Атомы же горького с крючьями. Оттого их проглатывание вызывает неприятные ощущения. Зато они способны сцепляться друг с другом, образуя самые разнообразные атомарные колонии. Так же ведут себя и идеи, когда им предоставлена полная свобода «поведения». Но вот одно из бесчисленных сочетаний оказывается вдруг удачным. С ним и приходит решение.
Бесконтрольностью мысли в инкубационной стадии обусловлена и ее внезапность, непреднамеренность.
Идеи приходят тогда, когда она этого захотят, а не в то время, когда мы желаем их прихода. Ждать идею, замечает Д. Пойа, все равно что ждать выигрыша в лотерею. Добавим, однако, что в лотерею играет тот, кто, по крайней мере, приобрел лотерейный билет. Иными словами, на успех в науке можно рассчитывать лишь тому, кто обеспечил тылы, располагает обширными знаниями и эффективной программой поиска.
А теперь посмотрим, каким же образом достигается «бесконтролье» мысли, при каких условиях удается освободиться от власти сознания. Обратимся к свидетельствам творцов науки, прошедших долгий путь инкубационных страданий.
Однажды А. Пуанкаре принял приглашение участвовать в геологической конференции. Пришлось ехать в другой город, а это заставило на время забыть о математической работе, которой он тогда занимался (то были фуксовые функции). Но вот участники достигли одного из пунктов путешествия, города Кутанс, и собирались ехать дальше. Им подали карету. В тот момент, когда я поставил ногу на ступеньку экипажа, — пишет А. Пуанкаре, — мне пришла идея, хотя в предшествующих моих мыслях не было ничего такого, что могло бы подготовить ее появление". Это повторилось и в другой раз. Ученый продолжал исследовать те же фуксовские функции. На одной споткнулся и долго не мог справиться. Вскоре пришлось поехать по делам службы в Мопт-Валери, где был занят не относящимися к предмету его внимания заботами. Как-то, переходя улицу, он вдруг понял, что мучившая его задача решается. Между тем до этого момента думал он совсем о другом.
Как видим, идеи являлись А, Пуанкаре действительно нежданно-негаданно. Во всяком случае, с его стороны не было предпринято каких-либо стараний найти решение именно сейчас. Оно приходило как-то само собой, падая к ногам ученого, подобно созревшему яблоку.
А. Пуанкаре называет удобным для открытий время путешествий, деловых поездок, визитов, то есть состояния отвлеченности от мучивших его проблем. Столь же плодотворными почитаются отпуска, туристские походы, а чаще всего — часы прогулки.
Когда проблема не решается в лоб, полезно «отправить» ее в подсознание. Получив задание, мысль будет продолжать работу, притом независимо от того, думаете вы над этой проблемой непосредственно или нет. Идет бессознательная, неосознаваемая умственная деятельность.
Так часто бывает и в обыденной жизни. Отчаявшись чтолибо припомнить, лучше не напрягать мозг, а заняться другим делом. Отвлечение даст возможность мыслям идти своим порядком, непринужденно. В то время как попытки направить их в ту или иную сторону только мешают, поскольку нередко ведут по ложному пути.
В процессе творчества часто бывает так, что, занявшись изучением предмета, исследователь переключает внимание на другой, а возвратившись к первому, обнаруживает неожиданное продвижение в его понимании, хотя ум был поглощен совсем иными заботами. Из сказанного можно сделать вывод, что существует некая промежуточная мозговая деятельность.
Под напором задания в мозгу образуется отражение проблемной ситуации, ее модель, которая настолько поглощает исследователя, что начинает жить в его сознании как бы самостоятельно, автономно. Модель становится доминантой, господствующим очагом возбуждения, находящимся в состоянии повышенной активности. Доминантные области агрессивны. Они привлекают к себе любые возникающие в мозгу раздражения и благодаря этому еще более усиливают свою активность. Аналогично и с появлением модели проблемы. Любая поступающая в мозг информация осмысливаетсй под углом решения задачи, преобразуется так, чтобы помочь справиться с нею.
Весь этот этап интуитивного поиска решения проблемы называют инкубационным. Он достаточно длителен, простираясь от момента осознания проблемы до получения ответа, то есть от этапа подготовки до озарения.
Термин «инкубация» в применении к научному творчеству впервые употребил Ф. Энгельс, говоря о 12-летнем периоде вызревания у К. Маркса его теории материалистического понимания общества. Другие характеризуют эту пору поисков как «стадию оформления мысли» (А. Колмогоров), «настороженность к теме» (Д. Пойа) и т. д.
На этом отрезке исследователь покоряется стихии мысли, отдавая себя во власть бесконтрольных состояний. Именно такие состояния и помогают творить.
В сознании ученого прочно отложились парадигмы эпохи, в которой он живет и которой воспитан. И эти усвоенные им образцы решения научных задач, выработанные методы встают барьером на пути к новым подходам. Они .мешают исследователю необычно, поиному, чем прежде, взглянуть на предмет изучения.
Барьер упорно отбрасывает ученого на исходные рубежи, настойчиво предлагая испытанные схемы в качестве готовых решений новых проблем.
А не свободно ли бессознательное от таких «предрассудков» эпохи? Что, если оно не накладывает шор на взгляды исследователя? Мы уже говорили, что в сфере сознательного властвует строгое дисциплинарное мышление. Здесь же иные порядки, а точнее — «беспорядки», порождаемые случаем. Для творческого порыва как раз и полезно состояние неуправляемости, отсутствие «прокурорского надзора» со стороны сознания, важно умение раскрепостить мозг, избавиться от тирании "я".
Мы даже не подозреваем, насколько прочно наши мысли и поступки находятся во власти усвоенных установок. Лишь некоторые патологические проявления позволяют догадываться об этом.
Советский психиатр В. Леви рассказывает, например, следующее. Один его знакомый сильно заикается.
Но вот как-то этот человек сообщил, что он поступил учиться в вечернюю школу и там совершенно перестал заикаться. «А почему?» — заинтересовался В. Леви. «Т-так ведь гам же не знают, что я — з-заикаюсь».
Еще факт из той же области патологии. В дореволюционных русских, а затем советских театрах успешно выступал актер И. Певцов. Заикавшийся в жизни, он без запинок говорил на сцене. И. Певцов считал, что на сцене не он, а другой человек, роль которого, он исполнял…
Власть психологической установки простирается даже на такие акты, которые могут совершаться автоматически-безотчетно, как, например, движение. Интересный случай описан французским психиатром Л. Шертоном.
К нему обратился больной с жалобой, что кисти рук так и оставались неподвижными, а пальцы скрюченными после того, как сняли гипс, наложенный на искалеченные в автомобильной катастрофе конечности. Никакое лечение не помогало. Больной получил инвалидность.
Но вог что обнаружили в клинике Л. Шертона. Оказалось что при выключенном сознании (в состоянии гипноза, под наркозом) подвижность кистей восстанавливается. Увидев на кинопленке, как движутся руки, больной был потрясен.
Смещение мыслительных процессов в сферу бессознательного несет освобождение от сковывающих нас схем, готовых методов, установок. Создаются условия, когда мысль проявляет себя смелее, решительнее в поиске нового. Чтобы оттенить бесконтрольность инкубационного этапа, предлагают говорить вместо «я думаю» — «думается», подобно тому как говорят «светает», «моросит», ибо здесь включаются такие механизмы мысли, коими мы не можем управлять. Как замечает поэт:
Такое состояние предоставляет исследователю, вообще говоря, два преимущества.
Стихи не пишутся —
Случаются ..
(А. Вознесенский)
Бесконтрольность позволяет вовлечь в научный поиск весь пришлый опыт, всю наличную информацию. Ведь неосознаваемое — огромный массив знаний, о которых исследователь в данный момент не отдает отчета. Однако любой из компонентов массива может просочиться в «поле» внимания "я". Следовательно, тот факт, что не в нашей власти регулировать, что именно вспомнится в следующий миг, оборачивается преимуществами.
Ж. Адамар называет сферу бессознательного большой «прихожей» сознания, Д. Гальтон — приемной вельможи, где в ожидании аудиенции толпятся многочисленные посетители. Короче, плодотворность на этом этапе исканий находится в прямой зависимости от запаса знаний ученого, от его способности использовать все их богатство.
Есть и другая сторона дела. Накопленная человеком информация, конечно же, не лежит в его памяти хаотической грудой сведений. Они приведены в согласие с принятыми наукой законами, принципами. Однако в инкубационной стадии факты благодаря предоставленной им свободе от деспотизма "я" оставляют насиженные гнезда, вступая в не предусмотренный парадигмами века «недозволенный» альянс. Иллюстрируя эти процессы, проводят аналогию с тем, как представлял поведение атомов Демокрит.
Он считал, что атомы сладкого имеют круглую форму, поэтому легко катятся по горлу и их приятно глотать. Атомы же горького с крючьями. Оттого их проглатывание вызывает неприятные ощущения. Зато они способны сцепляться друг с другом, образуя самые разнообразные атомарные колонии. Так же ведут себя и идеи, когда им предоставлена полная свобода «поведения». Но вот одно из бесчисленных сочетаний оказывается вдруг удачным. С ним и приходит решение.
Бесконтрольностью мысли в инкубационной стадии обусловлена и ее внезапность, непреднамеренность.
Идеи приходят тогда, когда она этого захотят, а не в то время, когда мы желаем их прихода. Ждать идею, замечает Д. Пойа, все равно что ждать выигрыша в лотерею. Добавим, однако, что в лотерею играет тот, кто, по крайней мере, приобрел лотерейный билет. Иными словами, на успех в науке можно рассчитывать лишь тому, кто обеспечил тылы, располагает обширными знаниями и эффективной программой поиска.
А теперь посмотрим, каким же образом достигается «бесконтролье» мысли, при каких условиях удается освободиться от власти сознания. Обратимся к свидетельствам творцов науки, прошедших долгий путь инкубационных страданий.
Однажды А. Пуанкаре принял приглашение участвовать в геологической конференции. Пришлось ехать в другой город, а это заставило на время забыть о математической работе, которой он тогда занимался (то были фуксовые функции). Но вот участники достигли одного из пунктов путешествия, города Кутанс, и собирались ехать дальше. Им подали карету. В тот момент, когда я поставил ногу на ступеньку экипажа, — пишет А. Пуанкаре, — мне пришла идея, хотя в предшествующих моих мыслях не было ничего такого, что могло бы подготовить ее появление". Это повторилось и в другой раз. Ученый продолжал исследовать те же фуксовские функции. На одной споткнулся и долго не мог справиться. Вскоре пришлось поехать по делам службы в Мопт-Валери, где был занят не относящимися к предмету его внимания заботами. Как-то, переходя улицу, он вдруг понял, что мучившая его задача решается. Между тем до этого момента думал он совсем о другом.
Как видим, идеи являлись А, Пуанкаре действительно нежданно-негаданно. Во всяком случае, с его стороны не было предпринято каких-либо стараний найти решение именно сейчас. Оно приходило как-то само собой, падая к ногам ученого, подобно созревшему яблоку.
А. Пуанкаре называет удобным для открытий время путешествий, деловых поездок, визитов, то есть состояния отвлеченности от мучивших его проблем. Столь же плодотворными почитаются отпуска, туристские походы, а чаще всего — часы прогулки.
ИНКУБАЦИЯ ПРОДОЛЖАЕТСЯ. «НОГИ — КОЛЕСА МЫСЛИ»
Казалось бы, прогулки и прочее — не для научных изысканий. Это не время творить. Между тем имеется слишком много «показаний» ученых в пользу именно такой «организации» условий для поиска. Так, на прогулке по окраинам Глазго пришла Д. Уатту в 1765 году идея паровой машины. И именно когда он подошел к дому пастуха. Здесь же у него сложилось полное представление о том, что надо сделать. А до этого Д. Уатт основательно повозился с ремонтом несовершенной паровой установки соотечественника Т. Ньюкомена. Он видел ее изъяны, но не знал, как их преодолеть. На прогулке же явилась «отцу русской авиации» Н. Жуковскому знаменитая формула подъемной силы крыла, а В. Гамильтону — решение проблемы гиперкомплексных чисел. Эта история вообще интересна.
Известному английскому физику и математику В. Гамильтону долго не давало покоя одно семейство им же введенных в научный обиход новых чисел-триплетов.
Он представлял их в виде точек трехмерного пространства и мучился над тем, каким образом достичь, чтобы поворот в этом пространстве определял способ умножения названных чисел. Аналогично тому же проводилось умножение комплексных чисел, которое отображалось в виде поворота, но только на плоскости, то есть в двухмерном пространстве.
Задача поглотила ученого сполна, но, увы, не поддавалась решению. Родные участливо следили за развитием сюжета, разделяя огорчения главы семьи. Его появление за общим столом обычно вызывало один и тот же вопрос: «А что, папа, можешь ты уже умножать триплеты?» Смущаясь, папа отвечал, что умеет пока только складывать и вычитать.
И все же он нашел то, что искал. Это произошло во время прогулки с женой вдоль канала в Дублине, где он жил. Здесь же, на месте «преступления», В. Гамильтон достал нож и вырезал на перилах моста формулу ответа. Прохожие, верно, немало удивлялись столь несерьезному поведению ученого.
А для некоторых исследователей прогулки стали своего рода неотъемлемым сопровождением поиска.
Академик А. Александров рассказывает об одном из крупнейших геометров мира, А. Погорелове, что свои лучшие работы он сделал, когда шел пешком из дома до института и обратно. Ежедневно 15 километров…
Так же и Ж. Адамар считает, что, за исключением ночей, когда он не мог уснуть, все, что он нашел, он нашел, расхаживая по комнате. Наверное, не случайно родилось выражение: «Ноги — колеса мысли».
Конечно, в часы прогулок, во время расхаживания по комнате и т. п. работа мозга характеризуется и периодами (притом, очевидно, немалыми) сознательного обдумывания проблемы. И все же основная нагрузка ложится на интуитивные процессы, на те счастливые мгновения, когда исследователь «отпускал» проблему и был занят другим. Да и, кроме того, в пути какие уж систематические исследования. Тут и думается-то подругому, не так, как за рабочим столом, а скорее както клочками, зигзагообразно.
Об этом мы еще скажем. Здесь же важно отметить другое: открытие приходит, так сказать, в «нейтральное» время, в часы, не посвященные специально открытиям, и в этом, по-видимому, скрыт секрет творчества.
Подоплека такова, что все попытки сознательного решения, решения под контролем "я", обязательно поведут исследователя дорогой испытанных методов и концепций, то есть туда, где открытий быть не может.
Тем и хороши прогулки и другие подобные занятия, что сознание отключено от активного вмешательства в процесс, а поиск отдан на волю непреднамеренных, отходящих от норм науки сцеплений идей. Это минуты, когда исследователь как будто и не помышлял о задаче, то есть сознательно не думал, казалось, не думал, но работа продолжалась, только шла она по нешаблонному пути.
Есть факты, которые еще более выпукло оттеняют неосознанность этой промежуточной (между постановкой проблемы и ее решением) деятельности мысли.
Так, истории научного творчества известны открытия, которые удались даже и не на прогулке, а, скажем, во время чтения, то есть тогда, когда мозг явно занят другим.
Вот что рассказал, например, изобретатель бинокулярного микроскопа С. Венгам. Он тщетно пытался превратить обычный микроскоп в двойной. Искал форму призмы, которая бы делила пучок света в окуляре на два пучка. Однажды ему пришлось отложить работу и заняться в течение двух недель инженерными делами.
Как-то вечером, покончив с дневными трудами, он читал пустой детективный роман, совсем не думая о своем микроскопе. И вдруг ему совершенно отчетливо явилась форма призмы, отвечавшая задуманной цели.
Он достал чертежные инструменты, вынул диаграмму и внес требуемые расчеты. А на другой день была изготовлена призма, которая вполне удовлетворяла проекту.
По той же причине плодотворными для творчества оказываются состояния перехода от глубокого отдыха, каким является сон, к бодрствованию. По-видимому, расторможенные сном структуры мозга, не успев еще обрести привычные состояния и нормы «поведения», наиболее открыты для неожиданных посетителей. В такие мгновения скорее всего и происходят невероятные сцепления идей, могущие оказаться плодотворными.
Так, Р. Декарт писал, что «творческое настроение» посещает его, когда он бывает в расслабленном состоянии от сна. По собственному признанию К. Гаусса, перспективные догадки приходили ему в минуты пробуждения. Есть аналогичные свидетельства и многих других ученых.
В один из таких моментов явилась, например, А Эйнштейну решающая идея теории относительности.
Известному английскому физику и математику В. Гамильтону долго не давало покоя одно семейство им же введенных в научный обиход новых чисел-триплетов.
Он представлял их в виде точек трехмерного пространства и мучился над тем, каким образом достичь, чтобы поворот в этом пространстве определял способ умножения названных чисел. Аналогично тому же проводилось умножение комплексных чисел, которое отображалось в виде поворота, но только на плоскости, то есть в двухмерном пространстве.
Задача поглотила ученого сполна, но, увы, не поддавалась решению. Родные участливо следили за развитием сюжета, разделяя огорчения главы семьи. Его появление за общим столом обычно вызывало один и тот же вопрос: «А что, папа, можешь ты уже умножать триплеты?» Смущаясь, папа отвечал, что умеет пока только складывать и вычитать.
И все же он нашел то, что искал. Это произошло во время прогулки с женой вдоль канала в Дублине, где он жил. Здесь же, на месте «преступления», В. Гамильтон достал нож и вырезал на перилах моста формулу ответа. Прохожие, верно, немало удивлялись столь несерьезному поведению ученого.
А для некоторых исследователей прогулки стали своего рода неотъемлемым сопровождением поиска.
Академик А. Александров рассказывает об одном из крупнейших геометров мира, А. Погорелове, что свои лучшие работы он сделал, когда шел пешком из дома до института и обратно. Ежедневно 15 километров…
Так же и Ж. Адамар считает, что, за исключением ночей, когда он не мог уснуть, все, что он нашел, он нашел, расхаживая по комнате. Наверное, не случайно родилось выражение: «Ноги — колеса мысли».
Конечно, в часы прогулок, во время расхаживания по комнате и т. п. работа мозга характеризуется и периодами (притом, очевидно, немалыми) сознательного обдумывания проблемы. И все же основная нагрузка ложится на интуитивные процессы, на те счастливые мгновения, когда исследователь «отпускал» проблему и был занят другим. Да и, кроме того, в пути какие уж систематические исследования. Тут и думается-то подругому, не так, как за рабочим столом, а скорее както клочками, зигзагообразно.
Об этом мы еще скажем. Здесь же важно отметить другое: открытие приходит, так сказать, в «нейтральное» время, в часы, не посвященные специально открытиям, и в этом, по-видимому, скрыт секрет творчества.
Подоплека такова, что все попытки сознательного решения, решения под контролем "я", обязательно поведут исследователя дорогой испытанных методов и концепций, то есть туда, где открытий быть не может.
Тем и хороши прогулки и другие подобные занятия, что сознание отключено от активного вмешательства в процесс, а поиск отдан на волю непреднамеренных, отходящих от норм науки сцеплений идей. Это минуты, когда исследователь как будто и не помышлял о задаче, то есть сознательно не думал, казалось, не думал, но работа продолжалась, только шла она по нешаблонному пути.
Есть факты, которые еще более выпукло оттеняют неосознанность этой промежуточной (между постановкой проблемы и ее решением) деятельности мысли.
Так, истории научного творчества известны открытия, которые удались даже и не на прогулке, а, скажем, во время чтения, то есть тогда, когда мозг явно занят другим.
Вот что рассказал, например, изобретатель бинокулярного микроскопа С. Венгам. Он тщетно пытался превратить обычный микроскоп в двойной. Искал форму призмы, которая бы делила пучок света в окуляре на два пучка. Однажды ему пришлось отложить работу и заняться в течение двух недель инженерными делами.
Как-то вечером, покончив с дневными трудами, он читал пустой детективный роман, совсем не думая о своем микроскопе. И вдруг ему совершенно отчетливо явилась форма призмы, отвечавшая задуманной цели.
Он достал чертежные инструменты, вынул диаграмму и внес требуемые расчеты. А на другой день была изготовлена призма, которая вполне удовлетворяла проекту.
По той же причине плодотворными для творчества оказываются состояния перехода от глубокого отдыха, каким является сон, к бодрствованию. По-видимому, расторможенные сном структуры мозга, не успев еще обрести привычные состояния и нормы «поведения», наиболее открыты для неожиданных посетителей. В такие мгновения скорее всего и происходят невероятные сцепления идей, могущие оказаться плодотворными.
Так, Р. Декарт писал, что «творческое настроение» посещает его, когда он бывает в расслабленном состоянии от сна. По собственному признанию К. Гаусса, перспективные догадки приходили ему в минуты пробуждения. Есть аналогичные свидетельства и многих других ученых.
В один из таких моментов явилась, например, А Эйнштейну решающая идея теории относительности.