Страница:
В нескольких сантиметрах от плеча Андрея отстучала поминальную морзянку автоматная очередь, и он запоздало, слишком запоздало, отпрянул в сторону.
– Лейтенант, сюда! – раздался чей-то знакомый голос.
Громов оторвал от земли исцарапанную щеку и увидел рядом с собой, над бруствером окопа, окровавленную голову майора. Того самого.
– Вас ранило? – рывком перебрался к нему Андрей.
– С чего ты взял?
– Так висок весь в крови.
– Да? – Майор растерянно мазнул себя по виску, посмотрел на ладонь. – Чепуха. В рукопашной саданули. Прикладом. И, по-моему, свой же, архаровец.
– Хорошо, что не проткнул.
– Этого еще не хватало. Хотя… Поди разбери в этой кутерьме, где тут свой, где чужой.
– Что там происходит у реки?
– Все то же… Засели вон человек двадцать. У крайней опоры, за обрывом. На вооружении – пулемет, автоматы. Еще и гранатами пошвыривают.
– Прячь за-а-ды, око-о-пники! – высоким гнусавым голосом сельского дьячка пропел высунувшийся из блиндажа с телефонной трубкой в руке боец-связист. – Мост взрывают!
– В воздух его, в воздух, к чертовой матери! – рявкнул майор так, что Громов содрогнулся. – Пока их танки своих же давят! Падай, лейтенант!
Но Громов только присел, и сквозь щель в бруствере видел, как одна за другой оседали три срединные опоры моста, как взлетали на воздух и опадали в воду части пролетов, как завис на оставшемся у противоположного берега осколке моста фашистский танк, но не удержался и, кувыркаясь, тоже полетел в кипящий вихрь воды и металла. И уже там, в речной глубине, раздался взрыв – очевидно, сдетонировали снаряды.
Потом вдруг наступила странная, неестественная в этой ситуации тишина. Из окопов медленно прорастали головы бойцов. Все удивленно осматривали два оставшихся у берегов пролета, разрушенные опоры, барахтающихся в воде людей, по которым пока никто не решался открывать огонь.
– Сколько же жизней примет нынче эта река… – задумчиво проговорил Громов.
– Она и дарит ее, она же и отбирает, – сухо ответил майор. – Пусть теперь эти вояки сунутся на переправы!
– Сунутся, – скептически охладил его Громов.
– Конечно, сунутся, куда ж им деваться? Но только это уже будет другая война… мой Бонапарт! – Никак не мог расстаться с приклеившейся к нему при чтении какой-то книги тенью Наполеона.
– Там, в окопе, я оставил пленного.
– Какого еще пленного? На кой черт он здесь нужен? – отмахнулся майор, держа в левой руке окровавленный платочек, которым только что зажимал рану на голове.
Тишина длилась недолго. Где-то за железнодорожным полотном прозвучал винтовочный выстрел. Кто-то из уцелевших у моста фашистов сразу же ответил автоматной очередью. И снова началась стрельба, но уже более жидковатая.
Оставшись отрезанными, фашисты – и те, что залегли на пролетах, и те, что у воды, – заметно подрастерялись. Операция сорвалась, бой проигран. Что дальше?
– Э-гей, не стрелять! – неожиданно скомандовал майор, никак предварительно не объясняя свой поступок. – Я сказал: не стрелять!
– Не стрелять, – поддержало его сразу несколько голосов.
Из блиндажа сразу же вынырнул солдат и ткнул ему в руки рупор, благодаря которому майор, очевидно, не раз наводил здесь порядок.
– Эй, вояки хреновы! – вновь заорал майор, когда стрельба немного поутихла. – Все равно всем хана! Сдавайтесь!
Ответом ему была долгая, злая автоматная очередь, пули которой ударили в бруствер возле самой груди майора. Тот обстоятельно выругался, вытряхнул из рупора комки глины и прямо в рупор заматерился.
– Изысканная дипломатия, – устало ухмыльнулся Громов. – Дайте-ка мне эту говорилку, – и, не дожидаясь согласия, почти вырвал из руки майора усилитель.
– Германские офицеры и солдаты! – прокричал он по-немецки. – Вы отрезаны! Операция по захвату моста провалилась! Сдавайтесь в плен, и мы гарантируем вам жизнь.
– Э, да ты вот так, запросто, по-немецки?! – удивился майор. – Это ж почему?!
Но Громову некогда было отвлекаться на объяснения.
Теперь уже по их окопу ударило сразу несколько автоматов – и с моста, и от реки.
Громов пригнулся, переждал, пока гитлеровцы угомонятся и, не поднимаясь, прокричал:
– Красноармейцы, слушайте приказ! Огонь по врагу из всех видов оружия! Огонь!
– Гордащенко, Свиридов! – поддержал его майор. – С гранатами – к обрыву! Забросать их!
– Связь с ближайшим дотом у вас есть? – спросил его лейтенант.
– Должна быть.
– Прикажите ударить по остаткам моста. Он у них хорошо пристрелян.
Майор бросился к дзоту. И буквально через две-три минуты первый снаряд, чуть перелетев уцелевший пролет, взорвался в воде. Второй лег по ту сторону реки, сразу за мостом, где уже скапливались вермахтовцы. Наконец, два взорвались на пролетах. Однако снаряды 76‑миллиметровых орудий оказались слишком мелки, чтобы разнести их.
– Прекратить огонь! – вновь скомандовал Громов, хотя старшим здесь оставался майор. И уже намного увереннее прокричал: – Германцы! Сдавайтесь! Предлагаю последний раз!
С полминуты длилась томительная пауза, наконец от моста донеслось корявое:
– Рус, не стреляй! Плен! Плен!
В доте, очевидно, не успели вовремя принять команду майора, и оба орудия выпустили еще по снаряду.
– Лучше пусть бьют по правому берегу! – подсказал Громов майору.
– И пусть.
Громов видел, как несколько немцев поднялись и начали спускаться с полотна в их сторону, понимая, что командир охраны находится именно здесь. Но на той стороне дороги вдруг ожил пулемет, длинной очередью ударивший им в спину. В то же время у опоры моста один за другим прогремели два гранатных взрыва.
– На том берегу вражеские танки! – оповестил офицеров кто-то из бойцов.
– А, черт! – Громов поднес рупор ко рту и осмот-релся. Нет, дальше тянуть уже было нечего. Немцы могли начать переправу. – Слушай приказ! По фашистам огонь! Огонь!
Последние слова его потонули в грохоте взрыва. Это прямой наводкой ударило по их позициям орудие немецкого танка.
– Товарищ майор, – бросился Громов к дзоту. – Мое время истекло. Дальше командуйте сами. Пора в дот. У меня там самые переправоопасные места.
– Какой еще дот?! Пересиди, пока не угомонятся танкисты. Сейчас пушкари их отгонят. У меня связь с дивизионом.
– Да? – засомневался Громов, но не в налаженности связи майора, а в том, стоит ли торопиться. – Возможно…
Дуэль продолжалась минут десять-пятнадцать. Несколько снарядов разорвалось прямо у дзота. Но в этой артиллерийской суете пушкари из дота Томенко продолжали методично делать свое дело. Отдав танки батареям прикрытия, они добивали гитлеровцев, засевших на пролетах моста, а заодно разрушали и сами пролеты.
Тем временем несколько снарядов, посланных танкистами, попали в окопы, и один из них разворотил блиндаж метрах в ста от дзота – теперь оттуда доносились стоны и кто-то тонким, почти нежным голоском, словно сонный ребенок – маму, звал санитаров.
«А ведь это уже не стычка с диверсантами, это твой первый настоящий бой, – только теперь понял Громов всю важность того, что происходило сейчас у руин моста. – Первая схватка, первое пороховое крещение, первый взятый пленный…»
Лейтенант Громов по-разному представлял себе этот бой. Однако то, что произошло у моста, не могло родиться ни в каких его фантазиях.
Наконец пальба, несколько затихнув, все же сместилась севернее – вражеские танкисты и пришедшая им на помощь артиллерия теперь уже расстреливали беззащитный городок, дым над которым становился все гуще и гуще.
– Ладно, все самое интересное уже позади. Пошлите со мной бойца, пусть возьмет пленного, – предложил Громов майору, понимая, что прощание с «мостовиками» и так слишком затянулось.
– А что, появился пленный? – удивленно спросил бонапартист, словно впервые слышал о нем.
– Я же докладывал.
– Интересно-интересно… А ну, мой Бонапарт, давай-ка его сюда, – выскочил он из окопа вслед за лейтенантом. – Поглядим, что у них там за диверсанты. Заодно выясним, что за часть и где их, бездарей, готовят.
– Уж не думаете ли вы, что они бросили сюда, на убой, выпускников разведывательно-диверсионных школ?
– А что, мост того стоит…
– Переодели обычный маршевый батальон, придав ему несколько русских из числа белогвардейцев.
– А вот это мы сейчас узнаем… мой Бонапарт.
3
4
– Лейтенант, сюда! – раздался чей-то знакомый голос.
Громов оторвал от земли исцарапанную щеку и увидел рядом с собой, над бруствером окопа, окровавленную голову майора. Того самого.
– Вас ранило? – рывком перебрался к нему Андрей.
– С чего ты взял?
– Так висок весь в крови.
– Да? – Майор растерянно мазнул себя по виску, посмотрел на ладонь. – Чепуха. В рукопашной саданули. Прикладом. И, по-моему, свой же, архаровец.
– Хорошо, что не проткнул.
– Этого еще не хватало. Хотя… Поди разбери в этой кутерьме, где тут свой, где чужой.
– Что там происходит у реки?
– Все то же… Засели вон человек двадцать. У крайней опоры, за обрывом. На вооружении – пулемет, автоматы. Еще и гранатами пошвыривают.
– Прячь за-а-ды, око-о-пники! – высоким гнусавым голосом сельского дьячка пропел высунувшийся из блиндажа с телефонной трубкой в руке боец-связист. – Мост взрывают!
– В воздух его, в воздух, к чертовой матери! – рявкнул майор так, что Громов содрогнулся. – Пока их танки своих же давят! Падай, лейтенант!
Но Громов только присел, и сквозь щель в бруствере видел, как одна за другой оседали три срединные опоры моста, как взлетали на воздух и опадали в воду части пролетов, как завис на оставшемся у противоположного берега осколке моста фашистский танк, но не удержался и, кувыркаясь, тоже полетел в кипящий вихрь воды и металла. И уже там, в речной глубине, раздался взрыв – очевидно, сдетонировали снаряды.
Потом вдруг наступила странная, неестественная в этой ситуации тишина. Из окопов медленно прорастали головы бойцов. Все удивленно осматривали два оставшихся у берегов пролета, разрушенные опоры, барахтающихся в воде людей, по которым пока никто не решался открывать огонь.
– Сколько же жизней примет нынче эта река… – задумчиво проговорил Громов.
– Она и дарит ее, она же и отбирает, – сухо ответил майор. – Пусть теперь эти вояки сунутся на переправы!
– Сунутся, – скептически охладил его Громов.
– Конечно, сунутся, куда ж им деваться? Но только это уже будет другая война… мой Бонапарт! – Никак не мог расстаться с приклеившейся к нему при чтении какой-то книги тенью Наполеона.
– Там, в окопе, я оставил пленного.
– Какого еще пленного? На кой черт он здесь нужен? – отмахнулся майор, держа в левой руке окровавленный платочек, которым только что зажимал рану на голове.
Тишина длилась недолго. Где-то за железнодорожным полотном прозвучал винтовочный выстрел. Кто-то из уцелевших у моста фашистов сразу же ответил автоматной очередью. И снова началась стрельба, но уже более жидковатая.
Оставшись отрезанными, фашисты – и те, что залегли на пролетах, и те, что у воды, – заметно подрастерялись. Операция сорвалась, бой проигран. Что дальше?
– Э-гей, не стрелять! – неожиданно скомандовал майор, никак предварительно не объясняя свой поступок. – Я сказал: не стрелять!
– Не стрелять, – поддержало его сразу несколько голосов.
Из блиндажа сразу же вынырнул солдат и ткнул ему в руки рупор, благодаря которому майор, очевидно, не раз наводил здесь порядок.
– Эй, вояки хреновы! – вновь заорал майор, когда стрельба немного поутихла. – Все равно всем хана! Сдавайтесь!
Ответом ему была долгая, злая автоматная очередь, пули которой ударили в бруствер возле самой груди майора. Тот обстоятельно выругался, вытряхнул из рупора комки глины и прямо в рупор заматерился.
– Изысканная дипломатия, – устало ухмыльнулся Громов. – Дайте-ка мне эту говорилку, – и, не дожидаясь согласия, почти вырвал из руки майора усилитель.
– Германские офицеры и солдаты! – прокричал он по-немецки. – Вы отрезаны! Операция по захвату моста провалилась! Сдавайтесь в плен, и мы гарантируем вам жизнь.
– Э, да ты вот так, запросто, по-немецки?! – удивился майор. – Это ж почему?!
Но Громову некогда было отвлекаться на объяснения.
Теперь уже по их окопу ударило сразу несколько автоматов – и с моста, и от реки.
Громов пригнулся, переждал, пока гитлеровцы угомонятся и, не поднимаясь, прокричал:
– Красноармейцы, слушайте приказ! Огонь по врагу из всех видов оружия! Огонь!
– Гордащенко, Свиридов! – поддержал его майор. – С гранатами – к обрыву! Забросать их!
– Связь с ближайшим дотом у вас есть? – спросил его лейтенант.
– Должна быть.
– Прикажите ударить по остаткам моста. Он у них хорошо пристрелян.
Майор бросился к дзоту. И буквально через две-три минуты первый снаряд, чуть перелетев уцелевший пролет, взорвался в воде. Второй лег по ту сторону реки, сразу за мостом, где уже скапливались вермахтовцы. Наконец, два взорвались на пролетах. Однако снаряды 76‑миллиметровых орудий оказались слишком мелки, чтобы разнести их.
– Прекратить огонь! – вновь скомандовал Громов, хотя старшим здесь оставался майор. И уже намного увереннее прокричал: – Германцы! Сдавайтесь! Предлагаю последний раз!
С полминуты длилась томительная пауза, наконец от моста донеслось корявое:
– Рус, не стреляй! Плен! Плен!
В доте, очевидно, не успели вовремя принять команду майора, и оба орудия выпустили еще по снаряду.
– Лучше пусть бьют по правому берегу! – подсказал Громов майору.
– И пусть.
Громов видел, как несколько немцев поднялись и начали спускаться с полотна в их сторону, понимая, что командир охраны находится именно здесь. Но на той стороне дороги вдруг ожил пулемет, длинной очередью ударивший им в спину. В то же время у опоры моста один за другим прогремели два гранатных взрыва.
– На том берегу вражеские танки! – оповестил офицеров кто-то из бойцов.
– А, черт! – Громов поднес рупор ко рту и осмот-релся. Нет, дальше тянуть уже было нечего. Немцы могли начать переправу. – Слушай приказ! По фашистам огонь! Огонь!
Последние слова его потонули в грохоте взрыва. Это прямой наводкой ударило по их позициям орудие немецкого танка.
– Товарищ майор, – бросился Громов к дзоту. – Мое время истекло. Дальше командуйте сами. Пора в дот. У меня там самые переправоопасные места.
– Какой еще дот?! Пересиди, пока не угомонятся танкисты. Сейчас пушкари их отгонят. У меня связь с дивизионом.
– Да? – засомневался Громов, но не в налаженности связи майора, а в том, стоит ли торопиться. – Возможно…
Дуэль продолжалась минут десять-пятнадцать. Несколько снарядов разорвалось прямо у дзота. Но в этой артиллерийской суете пушкари из дота Томенко продолжали методично делать свое дело. Отдав танки батареям прикрытия, они добивали гитлеровцев, засевших на пролетах моста, а заодно разрушали и сами пролеты.
Тем временем несколько снарядов, посланных танкистами, попали в окопы, и один из них разворотил блиндаж метрах в ста от дзота – теперь оттуда доносились стоны и кто-то тонким, почти нежным голоском, словно сонный ребенок – маму, звал санитаров.
«А ведь это уже не стычка с диверсантами, это твой первый настоящий бой, – только теперь понял Громов всю важность того, что происходило сейчас у руин моста. – Первая схватка, первое пороховое крещение, первый взятый пленный…»
Лейтенант Громов по-разному представлял себе этот бой. Однако то, что произошло у моста, не могло родиться ни в каких его фантазиях.
Наконец пальба, несколько затихнув, все же сместилась севернее – вражеские танкисты и пришедшая им на помощь артиллерия теперь уже расстреливали беззащитный городок, дым над которым становился все гуще и гуще.
– Ладно, все самое интересное уже позади. Пошлите со мной бойца, пусть возьмет пленного, – предложил Громов майору, понимая, что прощание с «мостовиками» и так слишком затянулось.
– А что, появился пленный? – удивленно спросил бонапартист, словно впервые слышал о нем.
– Я же докладывал.
– Интересно-интересно… А ну, мой Бонапарт, давай-ка его сюда, – выскочил он из окопа вслед за лейтенантом. – Поглядим, что у них там за диверсанты. Заодно выясним, что за часть и где их, бездарей, готовят.
– Уж не думаете ли вы, что они бросили сюда, на убой, выпускников разведывательно-диверсионных школ?
– А что, мост того стоит…
– Переодели обычный маршевый батальон, придав ему несколько русских из числа белогвардейцев.
– А вот это мы сейчас узнаем… мой Бонапарт.
3
Громов хорошо помнил, что оставил пленного и водителя у изгиба траншеи. Теперь же оказалось, что они сидят в какой-то полузасыпанной, обрамленной воронками яме. Причем с обеих сторон окоп был тщательно перепахан снарядами.
– Ну и наделили ж вы меня, лейтенант, пленничком, – попытался было выплеснуть свое неудовольствие младший сержант-мотоциклист, но, услышав грозный окрик Громова: «Отставить разговоры!», тотчас же умолк.
– Кто он такой, попытались выяснить?
– Да нет.
– А следовало бы, товарищ младший командир. На войну как-никак собрались. А перед вами – десантник. Что тут у вас происходило?
– Как что? – огрызнулся мотоциклист. – Не видите: будто специально по нас целились, – проговорил, едва сдерживая дрожь. Он все еще сидел, упершись штыком в грудь пленного и таким образом прижимая его к стенке окопа. Но самое любопытное, что рядом, и тоже с винтовкой в руках, полустояла-полусидела Мария, которую Громов до поры как бы не замечал. Время от времени над ними безумно высвистывали долетавшие с противоположного берега пулеметные очереди, поэтому все трое предпочитали не высовываться. – Да еще этот гад… – продолжал плакаться мотоциклист, – бросился на меня. Если бы не Мария…
– Ну при чем тут я?! – перебила его девушка, почувствовав себя неудобно за слабоволие младшего сержанта. – Только прикладом по голове, чтоб не очень…
– Мой санинструктор, – представил ее Громов майору. – Последняя надежда гарнизона.
Тот придирчиво оглядел девушку, на какое-то мгновение просветлел, но, встретившись со взглядом Громова, понял, что флиртовать слишком опасно, и сразу же вспомнил о ране.
– Болит слегка, – прижал к голове запятнанный подсохшей кровью платок.
– Давайте, перевяжу, – предложила Мария.
– Ладно, бинты марать. Имея такого санинструктора, я бы пооберегся лезть под пули, – посоветовал он Громову.
– И все же, давайте перевяжу, товарищ…
– Майор, – подсказал тот. – Вообще-то, можно и перевязать. А ты, лейтенант, веди этого мерзавца к моему блиндажу. Желаю задать ему, сукиному сыну, несколько принципиальных вопросов. Если только согласишься побыть переводчиком. Ты-то по-немецки неплохо шпаришь.
– Пробую…
– «Пробую»! – хмыкнул майор. – Мне бы так. Когда ты заорал на немецком, я, признаться, даже вздрогнул: «Сам-то он не ихний ли?» – объяснил мостовик уже по дороге к командирскому блиндажу, оставшемуся по счастливой случайности неразрушенным.
– Но когда я скомандовал: «Огонь!» – успокоились.
– Только тогда, – простодушно признался майор.
Пленный шел спокойно, но заложить руки назад отказался. Это был рослый крепкий парень лет двадцати семи. Худощавое аристократическое лицо его чуть-чуть искажал приплюснутый боксерский, очевидно уже претерпевший пластическую операцию, нос. А густые, черные, слегка волнистые волосы и смугловатый цвет кожи указывали на то, что в нем бурлила кровь предков далеко не арийского происхождения.
У блиндажа пленный остановился и с прощальной тоской взглянул на тот берег. Он видел, что там уже хозяйничают немецкие части, и, наверное, проклинал изменившую ему удачу. А еще был миг, когда Громову показалось, что диверсант решается: «Не попробовать ли прорваться к реке?»
Возможно, он и попытался бы сделать это, но из окопов и блиндажей на него смотрели десятки вооруженных людей. И пленный понял: «Не удастся!»
– Товарищ командир, – подбежал к майору какой-то сержант. – Гранатами забросали… В плен так никто из них и не сдался. Последний, пулеметчик, по-моему, застрелился. Двое бросились в воду, но их накрыло снарядом.
– Воюй, Бонапарт, воюй, – пробасил майор уже из входа в блиндаж. – Начинаешь неплохо. А пленный у нас уже образовался. – И, считая, что похвалу сержанту он выдал, тут же предложил Громову: – Знаешь, давай поговорим с ним прямо здесь. Там у меня темновато. А я его видеть должен. Всего, насквозь.
Лейтенант приказал пленному сесть на ступеньку. Водитель тотчас же предусмотрительно прилег на бруствере у него над головой. Сам майор остановился у дверного косяка. Воспользовавшись ситуацией, Мария достала из сумки санпакет, но подойти к майору не решалась. Так, с пакетом в руке, она и стояла возле Андрея.
– Ну, перевязывай, перевязывай, – подбодрил ее бонапартист. – Челюсти-то у меня будут свободны. Спроси его, лейтенант, в колонне были и русские? Я отчетливо слышал русскую речь, – сказал майор, уже не обращая внимания на санинструктора.
Андрей перевел вопрос пленному.
– Были, конечно, – неохотно ответил немец. – Человек двадцать.
– Перебежчики, что ли? – удивился майор.
– Из эмигрантов. Их специально готовят для заброски в ваш тыл.
– Значит, это был целый батальон диверсантов? – ошарашенно уточнил майор. – То-то, я вижу, в рукопашном по-нашему дерутся.
– Можете называть их и так, «диверсантами», – невозмутимо согласился пленный. И Громова удивило, что германец не отказывается отвечать, не становится в позу. При этом, правда, не скрывает своего пренебрежения к допрашивавшим, но это уже не имело значения.
– Какова была ваша личная задача? Как вы оказались в этой банде?
– Я буду отвечать только на вопросы, касающиеся русских, – вдруг ответил немец, объясняя Громову свое предыдущее поведение, и презрительно сплюнул. – Особой тайны это не составляет.
– Ваше звание? – спросил его Громов. – Вы офицер?
– Офицер, естественно, – неожиданно ответил тот по-русски. – Если уж это так важно.
Майор и Громов удивленно переглянулись.
– Так он, Бонапарт, еще и по-русски шпрехеншпандолит! – первым отреагировал мостовик.
– И почти без акцента.
– Чего ж молчал? – переговаривались они так, словно самого диверсанта при этом не было. – А ведь это меняет ситуацию. Теперь им и в штабе заинтересуются.
Громов успел заметить, что пленный говорил почти без акцента. Можно было подумать, что говорит украинец, довольно хорошо знающий русский.
– Выходит, тоже из эмигрантов? – снова включился в разговор майор, обращаясь теперь уже прямо к пленному.
– Я – ариец, – с вызовом ответил тот и поднялся во весь свой почти двухметровый рост.
– Врешь, – помахал пальцем майор. – Ариец! Знаем мы таких «арийцев». Из этих, из белогвардейцев небось. Из недобитых.
– Впервые в жизни мне не верят, что я ариец. До сих пор верили.
– И все же, кто вы на самом деле? – спросил его Громов по-немецки. Ему казалось, что на вопросы, задающиеся на его родном, немецком, пленный будет отвечать охотнее. Кроме того, ему хотелось поупражняться в языке противника.
– Что вас удивляет, лейтенант? – ответил тот. – Что немец говорит по-русски? Я же не удивляюсь, слыша, как вы довольно свободно говорите по-немецки. Вы готовили своих людей, мы – своих.
– Меня никто специально к войне не готовил.
– Еще бы. Вас конечно же готовили к защите родины, – иронично ухмыльнулся пленный. – Но, по сути, к одной и той же цели. Кстати, пленных у вас расстреливают, лейтенант?
– Нет. Поступают согласно конвенции. Если, конечно, вы соответственно будете вести себя в плену.
– Ложь, лейтенант, – желчно улыбнулся пленный. – Мне хорошо известно, как у вас поступают с пленными.
Громов хотел перевести это майору, но тот жес-том остановил его, дав понять, что уловил смысл разговора. Как оказалось, он тоже немного владел немецким.
– Когда ваши собираются форсировать реку? – спросил он немца по-русски.
– На этот вопрос я отвечать не буду.
– Не желаешь, значит?
– Не желаю.
– Слушай, ты!.. Еще раз спрашиваю, когда вы будете форсировать? – спокойно повторил вопрос майор. – И ты обязан отвечать, иначе я тебя тут же…
– Хорошо, отвечу. Форсировать будут сегодня, – молвил пленный по-немецки. – Уже к ночи ваши трупы будут плавать в этой реке. Можете в этом не сомневаться. – И выждав, пока Громов переведет ответ майору, вскинул руку в фашистском приветствии.
– Отправьте его в комендатуру, майор, – посоветовал Громов. – Пусть допросят основательнее. Нужно узнать, что там у них за спецподразделение. Думаю, речь идет об одном из батальонов полка особого назначения «Бранденбург». – Громов умышленно назвал полк, чтобы показать пленному, что они уже знают о существовании такой части. – Эти самые «бранденбуржцы» уже промышляли в нашем тылу.
– Откуда такие сведения? – удивился майор. – Да к тому же у рядового коменданта дота?
– Сам с ними сталкивался. Успел. Ну, мне пора в дот.
Будто не желая выпускать его из окопа, на противоположном берегу затявкал пулемет, и пули просвистели несколькими сантиметрами выше голов пленного и Громова. Вместе они и присели, почти уткнувшись лицами друг в друга.
– Господин лейтенант, – обратился к нему пленный после того, как по правому берегу ударили орудия и пулемет снова умолк. – Пристрелите меня, ради бога. Если уж принимать смерть – то от руки офицера. Храброго офицера.
– Этого удовольствия я вам доставить не могу.
– Боитесь понести наказание от своего командования?
– Какое тут командование и какое наказание…
– Вот именно, – приободрился Штубер, переходя на русский. – Кто этим будет заниматься?
– Ну, во-первых, я сомневаюсь, что вы действительно офицер, – решил воспользоваться ситуацией Громов.
– О Господи, неужели я мог бы выдавать себя за офицера, не будучи им?
– А почему не мог бы?
– Это не по законам войны.
Громов удивленно уставился на него.
– Какие еще «законы войны»? Можно подумать, что вы пришли сюда не убивать и выжигать эту землю, а блистать своим германским рыцарством.
– В таком случае вы забыли, что древние блистали своим рыцарством не на балах и дипломатических раутах, а… на войнах, во время которых они, увы, убивали и выжигали.
– В общем-то тоже верно.
Если майор и терпел этот их диспут, то только потому, что Мария слишком старательно забинтовывала ему голову и, похоже, бонапартисту приятно было как можно дольше задерживать ее возле себя. Вместо того чтобы вмешаться и прекратить их совершенно неуместную, на его взгляд, военно-полевую полемику по поводу истоков рыцарства, он благоденственно вдыхал запах волос этой красавицы, легкий, но все равно пьянящий аромат ее тела, настоянный на резковатом, но таком знакомом букете одеколона «Сирень».
– В моем положении логичнее было бы скрывать, что я офицер, а тем более – офицер СС, нежели повышать себя в чине. С рядового-то каков спрос?
– И какой же у вас чин, позвольте полюбопытствовать?
– Оберштурмфюрер СС.
– А в переводе на обычный армейский язык?..
– Приравнивается к вашему старшему лейтенанту. Обер-лейтенант войск СС.
– Божественно.
– Теперь вы согласны исполнить мою просьбу и, как офицер офицера…
– Я ведь сказал, такого удовольствия доставить вам не могу. Ситуация позволяет переправить вас в тыл, а значит, это мы и сделаем. В принципе, пленных у нас, как я уже сказал, не расстреливают.
– Даже офицеров СС?
Громов замялся, не понимая, почему пленный так упорно выделяет тот факт, что он офицер СС.
– Честно говоря, я не знаю, существуют ли какие-либо инструкции относительно офицеров СС. Лично меня с ними не знакомили.
– «Честно говоря», – повел подбородком оберштурмфюрер. – Странно слышать такое в окопах коммунистов, очень странно…
– Только что вы рассуждали о рыцарстве и законах войны, этим рыцарством порожденных.
– Э, бонапарты, я уже не понимаю, кто кого здесь допрашивает, – недовольно проворчал майор и, потершись свободной от бинта частью щеки о руку Марии, дал понять, что бинтоэкзекуция завершена. – Понимаю, лейтенант, что с первым пленным офицером общаться приятно, то есть, – спохватился он, – я хотел сказать «интересно». Но только ни черта вы из этого своего допроса из него не выудили. Он вас допрашивал дольше и успешнее. И никакой он не немец. Из наших, видно, из белоэмигрантов.
– Не думаю. Впрочем, он в вашем распоряжении, – пожал плечами лейтенант. – Главное, что мы выяснили: он владеет русским и принадлежит к полку «Бранденбург», в котором проходят стажировку их диверсанты. Все остальное для нас, полевых офицеров, особого интереса не представляет. Зато там, в штабах повыше, такой информацией будут наслаждаться. Вы закончили, санинструктор? – обратился к Марии, не давая майору вставить хотя бы слово.
– Как видите.
– В таком случае разрешите отбыть в распоряжение своего гарнизона, товарищ майор.
Уловив, что Громов обиделся, майор по-крестьянски покряхтел и искоса взглянул сначала на Кристич, а затем на оберштурмфюрера.
– Ну, не будем портить отношения из-за этого поганца, – сказал он. В эти мгновения он казался лейтенанту эдаким добряком, которому неудобно стало от того, что из-за какого-то пустяка чуть было не поссорился с соседом. – Можешь еще остаться. Немцы попрут нескоро. Теперь им следует готовиться к переправе по-настоящему. С мостом у них явно не получилось.
– Теперь надо сделать так, чтобы и с переправой у них тоже не получилось.
– Ну и наделили ж вы меня, лейтенант, пленничком, – попытался было выплеснуть свое неудовольствие младший сержант-мотоциклист, но, услышав грозный окрик Громова: «Отставить разговоры!», тотчас же умолк.
– Кто он такой, попытались выяснить?
– Да нет.
– А следовало бы, товарищ младший командир. На войну как-никак собрались. А перед вами – десантник. Что тут у вас происходило?
– Как что? – огрызнулся мотоциклист. – Не видите: будто специально по нас целились, – проговорил, едва сдерживая дрожь. Он все еще сидел, упершись штыком в грудь пленного и таким образом прижимая его к стенке окопа. Но самое любопытное, что рядом, и тоже с винтовкой в руках, полустояла-полусидела Мария, которую Громов до поры как бы не замечал. Время от времени над ними безумно высвистывали долетавшие с противоположного берега пулеметные очереди, поэтому все трое предпочитали не высовываться. – Да еще этот гад… – продолжал плакаться мотоциклист, – бросился на меня. Если бы не Мария…
– Ну при чем тут я?! – перебила его девушка, почувствовав себя неудобно за слабоволие младшего сержанта. – Только прикладом по голове, чтоб не очень…
– Мой санинструктор, – представил ее Громов майору. – Последняя надежда гарнизона.
Тот придирчиво оглядел девушку, на какое-то мгновение просветлел, но, встретившись со взглядом Громова, понял, что флиртовать слишком опасно, и сразу же вспомнил о ране.
– Болит слегка, – прижал к голове запятнанный подсохшей кровью платок.
– Давайте, перевяжу, – предложила Мария.
– Ладно, бинты марать. Имея такого санинструктора, я бы пооберегся лезть под пули, – посоветовал он Громову.
– И все же, давайте перевяжу, товарищ…
– Майор, – подсказал тот. – Вообще-то, можно и перевязать. А ты, лейтенант, веди этого мерзавца к моему блиндажу. Желаю задать ему, сукиному сыну, несколько принципиальных вопросов. Если только согласишься побыть переводчиком. Ты-то по-немецки неплохо шпаришь.
– Пробую…
– «Пробую»! – хмыкнул майор. – Мне бы так. Когда ты заорал на немецком, я, признаться, даже вздрогнул: «Сам-то он не ихний ли?» – объяснил мостовик уже по дороге к командирскому блиндажу, оставшемуся по счастливой случайности неразрушенным.
– Но когда я скомандовал: «Огонь!» – успокоились.
– Только тогда, – простодушно признался майор.
Пленный шел спокойно, но заложить руки назад отказался. Это был рослый крепкий парень лет двадцати семи. Худощавое аристократическое лицо его чуть-чуть искажал приплюснутый боксерский, очевидно уже претерпевший пластическую операцию, нос. А густые, черные, слегка волнистые волосы и смугловатый цвет кожи указывали на то, что в нем бурлила кровь предков далеко не арийского происхождения.
У блиндажа пленный остановился и с прощальной тоской взглянул на тот берег. Он видел, что там уже хозяйничают немецкие части, и, наверное, проклинал изменившую ему удачу. А еще был миг, когда Громову показалось, что диверсант решается: «Не попробовать ли прорваться к реке?»
Возможно, он и попытался бы сделать это, но из окопов и блиндажей на него смотрели десятки вооруженных людей. И пленный понял: «Не удастся!»
– Товарищ командир, – подбежал к майору какой-то сержант. – Гранатами забросали… В плен так никто из них и не сдался. Последний, пулеметчик, по-моему, застрелился. Двое бросились в воду, но их накрыло снарядом.
– Воюй, Бонапарт, воюй, – пробасил майор уже из входа в блиндаж. – Начинаешь неплохо. А пленный у нас уже образовался. – И, считая, что похвалу сержанту он выдал, тут же предложил Громову: – Знаешь, давай поговорим с ним прямо здесь. Там у меня темновато. А я его видеть должен. Всего, насквозь.
Лейтенант приказал пленному сесть на ступеньку. Водитель тотчас же предусмотрительно прилег на бруствере у него над головой. Сам майор остановился у дверного косяка. Воспользовавшись ситуацией, Мария достала из сумки санпакет, но подойти к майору не решалась. Так, с пакетом в руке, она и стояла возле Андрея.
– Ну, перевязывай, перевязывай, – подбодрил ее бонапартист. – Челюсти-то у меня будут свободны. Спроси его, лейтенант, в колонне были и русские? Я отчетливо слышал русскую речь, – сказал майор, уже не обращая внимания на санинструктора.
Андрей перевел вопрос пленному.
– Были, конечно, – неохотно ответил немец. – Человек двадцать.
– Перебежчики, что ли? – удивился майор.
– Из эмигрантов. Их специально готовят для заброски в ваш тыл.
– Значит, это был целый батальон диверсантов? – ошарашенно уточнил майор. – То-то, я вижу, в рукопашном по-нашему дерутся.
– Можете называть их и так, «диверсантами», – невозмутимо согласился пленный. И Громова удивило, что германец не отказывается отвечать, не становится в позу. При этом, правда, не скрывает своего пренебрежения к допрашивавшим, но это уже не имело значения.
– Какова была ваша личная задача? Как вы оказались в этой банде?
– Я буду отвечать только на вопросы, касающиеся русских, – вдруг ответил немец, объясняя Громову свое предыдущее поведение, и презрительно сплюнул. – Особой тайны это не составляет.
– Ваше звание? – спросил его Громов. – Вы офицер?
– Офицер, естественно, – неожиданно ответил тот по-русски. – Если уж это так важно.
Майор и Громов удивленно переглянулись.
– Так он, Бонапарт, еще и по-русски шпрехеншпандолит! – первым отреагировал мостовик.
– И почти без акцента.
– Чего ж молчал? – переговаривались они так, словно самого диверсанта при этом не было. – А ведь это меняет ситуацию. Теперь им и в штабе заинтересуются.
Громов успел заметить, что пленный говорил почти без акцента. Можно было подумать, что говорит украинец, довольно хорошо знающий русский.
– Выходит, тоже из эмигрантов? – снова включился в разговор майор, обращаясь теперь уже прямо к пленному.
– Я – ариец, – с вызовом ответил тот и поднялся во весь свой почти двухметровый рост.
– Врешь, – помахал пальцем майор. – Ариец! Знаем мы таких «арийцев». Из этих, из белогвардейцев небось. Из недобитых.
– Впервые в жизни мне не верят, что я ариец. До сих пор верили.
– И все же, кто вы на самом деле? – спросил его Громов по-немецки. Ему казалось, что на вопросы, задающиеся на его родном, немецком, пленный будет отвечать охотнее. Кроме того, ему хотелось поупражняться в языке противника.
– Что вас удивляет, лейтенант? – ответил тот. – Что немец говорит по-русски? Я же не удивляюсь, слыша, как вы довольно свободно говорите по-немецки. Вы готовили своих людей, мы – своих.
– Меня никто специально к войне не готовил.
– Еще бы. Вас конечно же готовили к защите родины, – иронично ухмыльнулся пленный. – Но, по сути, к одной и той же цели. Кстати, пленных у вас расстреливают, лейтенант?
– Нет. Поступают согласно конвенции. Если, конечно, вы соответственно будете вести себя в плену.
– Ложь, лейтенант, – желчно улыбнулся пленный. – Мне хорошо известно, как у вас поступают с пленными.
Громов хотел перевести это майору, но тот жес-том остановил его, дав понять, что уловил смысл разговора. Как оказалось, он тоже немного владел немецким.
– Когда ваши собираются форсировать реку? – спросил он немца по-русски.
– На этот вопрос я отвечать не буду.
– Не желаешь, значит?
– Не желаю.
– Слушай, ты!.. Еще раз спрашиваю, когда вы будете форсировать? – спокойно повторил вопрос майор. – И ты обязан отвечать, иначе я тебя тут же…
– Хорошо, отвечу. Форсировать будут сегодня, – молвил пленный по-немецки. – Уже к ночи ваши трупы будут плавать в этой реке. Можете в этом не сомневаться. – И выждав, пока Громов переведет ответ майору, вскинул руку в фашистском приветствии.
– Отправьте его в комендатуру, майор, – посоветовал Громов. – Пусть допросят основательнее. Нужно узнать, что там у них за спецподразделение. Думаю, речь идет об одном из батальонов полка особого назначения «Бранденбург». – Громов умышленно назвал полк, чтобы показать пленному, что они уже знают о существовании такой части. – Эти самые «бранденбуржцы» уже промышляли в нашем тылу.
– Откуда такие сведения? – удивился майор. – Да к тому же у рядового коменданта дота?
– Сам с ними сталкивался. Успел. Ну, мне пора в дот.
Будто не желая выпускать его из окопа, на противоположном берегу затявкал пулемет, и пули просвистели несколькими сантиметрами выше голов пленного и Громова. Вместе они и присели, почти уткнувшись лицами друг в друга.
– Господин лейтенант, – обратился к нему пленный после того, как по правому берегу ударили орудия и пулемет снова умолк. – Пристрелите меня, ради бога. Если уж принимать смерть – то от руки офицера. Храброго офицера.
– Этого удовольствия я вам доставить не могу.
– Боитесь понести наказание от своего командования?
– Какое тут командование и какое наказание…
– Вот именно, – приободрился Штубер, переходя на русский. – Кто этим будет заниматься?
– Ну, во-первых, я сомневаюсь, что вы действительно офицер, – решил воспользоваться ситуацией Громов.
– О Господи, неужели я мог бы выдавать себя за офицера, не будучи им?
– А почему не мог бы?
– Это не по законам войны.
Громов удивленно уставился на него.
– Какие еще «законы войны»? Можно подумать, что вы пришли сюда не убивать и выжигать эту землю, а блистать своим германским рыцарством.
– В таком случае вы забыли, что древние блистали своим рыцарством не на балах и дипломатических раутах, а… на войнах, во время которых они, увы, убивали и выжигали.
– В общем-то тоже верно.
Если майор и терпел этот их диспут, то только потому, что Мария слишком старательно забинтовывала ему голову и, похоже, бонапартисту приятно было как можно дольше задерживать ее возле себя. Вместо того чтобы вмешаться и прекратить их совершенно неуместную, на его взгляд, военно-полевую полемику по поводу истоков рыцарства, он благоденственно вдыхал запах волос этой красавицы, легкий, но все равно пьянящий аромат ее тела, настоянный на резковатом, но таком знакомом букете одеколона «Сирень».
– В моем положении логичнее было бы скрывать, что я офицер, а тем более – офицер СС, нежели повышать себя в чине. С рядового-то каков спрос?
– И какой же у вас чин, позвольте полюбопытствовать?
– Оберштурмфюрер СС.
– А в переводе на обычный армейский язык?..
– Приравнивается к вашему старшему лейтенанту. Обер-лейтенант войск СС.
– Божественно.
– Теперь вы согласны исполнить мою просьбу и, как офицер офицера…
– Я ведь сказал, такого удовольствия доставить вам не могу. Ситуация позволяет переправить вас в тыл, а значит, это мы и сделаем. В принципе, пленных у нас, как я уже сказал, не расстреливают.
– Даже офицеров СС?
Громов замялся, не понимая, почему пленный так упорно выделяет тот факт, что он офицер СС.
– Честно говоря, я не знаю, существуют ли какие-либо инструкции относительно офицеров СС. Лично меня с ними не знакомили.
– «Честно говоря», – повел подбородком оберштурмфюрер. – Странно слышать такое в окопах коммунистов, очень странно…
– Только что вы рассуждали о рыцарстве и законах войны, этим рыцарством порожденных.
– Э, бонапарты, я уже не понимаю, кто кого здесь допрашивает, – недовольно проворчал майор и, потершись свободной от бинта частью щеки о руку Марии, дал понять, что бинтоэкзекуция завершена. – Понимаю, лейтенант, что с первым пленным офицером общаться приятно, то есть, – спохватился он, – я хотел сказать «интересно». Но только ни черта вы из этого своего допроса из него не выудили. Он вас допрашивал дольше и успешнее. И никакой он не немец. Из наших, видно, из белоэмигрантов.
– Не думаю. Впрочем, он в вашем распоряжении, – пожал плечами лейтенант. – Главное, что мы выяснили: он владеет русским и принадлежит к полку «Бранденбург», в котором проходят стажировку их диверсанты. Все остальное для нас, полевых офицеров, особого интереса не представляет. Зато там, в штабах повыше, такой информацией будут наслаждаться. Вы закончили, санинструктор? – обратился к Марии, не давая майору вставить хотя бы слово.
– Как видите.
– В таком случае разрешите отбыть в распоряжение своего гарнизона, товарищ майор.
Уловив, что Громов обиделся, майор по-крестьянски покряхтел и искоса взглянул сначала на Кристич, а затем на оберштурмфюрера.
– Ну, не будем портить отношения из-за этого поганца, – сказал он. В эти мгновения он казался лейтенанту эдаким добряком, которому неудобно стало от того, что из-за какого-то пустяка чуть было не поссорился с соседом. – Можешь еще остаться. Немцы попрут нескоро. Теперь им следует готовиться к переправе по-настоящему. С мостом у них явно не получилось.
– Теперь надо сделать так, чтобы и с переправой у них тоже не получилось.
4
Когда мотоциклист вывел свою машину на каменистую дорогу, уходящую за гребень прибрежного холма, Громов вдруг с тоской подумал, что ведь по существу он везет сейчас Марию Кристич туда, откуда ей уже не вырваться, то есть обрекает ее на гибель. Однако, убедив себя, что обрекает не он, а обстоятельства, решил впредь, до самого дота, думать о ней не как о бойце дота, а о привлекательной женщине. В этом было его спасение. Пока что Кристич действительно воспринималась им как явление романтических грез. Как-то еще сложатся отношения с ней, как она поведет себя, когда ему захочется уложить ее на свою комендантскую лежанку…
«Уложить на комендантскую лежанку?! – не упустил возможности поиздеваться над самим собой. – Это где, в доте, на виду у взвода солдат?!»
Громов скосил глаза на безмолвно сидящую в коляске девушку и ухмыльнулся своим каверзным мыслям. Мария то ли уловила ход мыслей, то ли почувствовала на себе этот взгляд коменданта. Слегка запрокинув голову, чтобы видеть его на заднем сиденье, она внимательно, сосредоточенно посмотрела на лейтенанта.
Кристич и в самом деле представала в его фантазиях как нечто романтическое, за грезами о котором нет никакого будущего. А ему вдруг захотелось простой смертной женщины, не только способной дарить ему близость, но и наслаждаться этой близостью вместе с ним.
– Сегодня мы уже понюхали пороха по-настоящему, как полагается на войне, а, товарищ лейтенант? – неожиданно вторгся в его сладостные размышления голос мотоциклиста.
– Если это называется: «понюхали». Боюсь, что нюхать этот самый порох нам еще придется очень долго.
– Может, свернем в городок? Глянем на него в последний раз, да… – он не договорил. Слева, в просвете между кронами деревьев, им открылась дорога, уходящая на восток, в глубь холмистой Подолии, и они увидели, что вся она запружена потоками людей, машин и подвод. Эта едва проторенная полевая дорога лишь до поры до времени казалась умиротворенно пустынной, поскольку уводила в сторону поймы реки, а значит, как бы в сторону противника.
– Уходит твой городок, парень, – с грустью молвил Громов.
– Да это уже не городок уходит. Это исход всей Бессарабии и Буковины, всего Заднестровья.
– Так что придется отложить до мирных времен, – «успокоил» его Громов и вспомнил, как и сам мечтал наведаться в городок, а теперь неизвестно, представится ли случай. – Сворачивай вправо. Уходим в сторону укрепрайона.
Прежде чем повернуть мотоцикл, водитель еще несколько мгновений смотрел на открывавшуюся колонну, размышляя о чем-то своем. И лишь появление в небе тройки вражеских самолетов, на низкой высоте уходящих в ту же сторону, что и колонна беженцев, заставило его быстро свернуть с этого проселка на пастушью, но все еще пригодную для мотоцикла тропу.
– Господи, хотя бы они колонну не бомбили, – как молитву проговорила Мария.
– Беженцами они уже брезгуют, – зло ответствовал водитель. – Громят тех, кто еще пытается упираться, кто не бросил винтовку.
– Тебе что, приходилось видеть тех, кто бросил свои винтовки? – почему-то задело Громова. Это уже была реакция офицера, на которого тоже ложилась какая-то доля ответственности за этот позорный драп.
– Лично мне не приходилось.
– Потому что никто и не бросает, – поддержала Громова медсестра.
– Тогда какого черта все драпают? – огрызнулся мотоциклист. – И какая разница: с оружием или без? Парализованы они все там, в наших штабах. От страха паралич разбил. Видел здесь, на этом берегу, кто-нибудь хоть одного генерала? Который бы осмотрел все, прикинул, подсказал и приказал, самим появлением своим приободрил?.. Где они все? А я знаю где: за сотни километров отсюда, где-нибудь на Южном Буге или на Днепре.
«Уложить на комендантскую лежанку?! – не упустил возможности поиздеваться над самим собой. – Это где, в доте, на виду у взвода солдат?!»
Громов скосил глаза на безмолвно сидящую в коляске девушку и ухмыльнулся своим каверзным мыслям. Мария то ли уловила ход мыслей, то ли почувствовала на себе этот взгляд коменданта. Слегка запрокинув голову, чтобы видеть его на заднем сиденье, она внимательно, сосредоточенно посмотрела на лейтенанта.
Кристич и в самом деле представала в его фантазиях как нечто романтическое, за грезами о котором нет никакого будущего. А ему вдруг захотелось простой смертной женщины, не только способной дарить ему близость, но и наслаждаться этой близостью вместе с ним.
– Сегодня мы уже понюхали пороха по-настоящему, как полагается на войне, а, товарищ лейтенант? – неожиданно вторгся в его сладостные размышления голос мотоциклиста.
– Если это называется: «понюхали». Боюсь, что нюхать этот самый порох нам еще придется очень долго.
– Может, свернем в городок? Глянем на него в последний раз, да… – он не договорил. Слева, в просвете между кронами деревьев, им открылась дорога, уходящая на восток, в глубь холмистой Подолии, и они увидели, что вся она запружена потоками людей, машин и подвод. Эта едва проторенная полевая дорога лишь до поры до времени казалась умиротворенно пустынной, поскольку уводила в сторону поймы реки, а значит, как бы в сторону противника.
– Уходит твой городок, парень, – с грустью молвил Громов.
– Да это уже не городок уходит. Это исход всей Бессарабии и Буковины, всего Заднестровья.
– Так что придется отложить до мирных времен, – «успокоил» его Громов и вспомнил, как и сам мечтал наведаться в городок, а теперь неизвестно, представится ли случай. – Сворачивай вправо. Уходим в сторону укрепрайона.
Прежде чем повернуть мотоцикл, водитель еще несколько мгновений смотрел на открывавшуюся колонну, размышляя о чем-то своем. И лишь появление в небе тройки вражеских самолетов, на низкой высоте уходящих в ту же сторону, что и колонна беженцев, заставило его быстро свернуть с этого проселка на пастушью, но все еще пригодную для мотоцикла тропу.
– Господи, хотя бы они колонну не бомбили, – как молитву проговорила Мария.
– Беженцами они уже брезгуют, – зло ответствовал водитель. – Громят тех, кто еще пытается упираться, кто не бросил винтовку.
– Тебе что, приходилось видеть тех, кто бросил свои винтовки? – почему-то задело Громова. Это уже была реакция офицера, на которого тоже ложилась какая-то доля ответственности за этот позорный драп.
– Лично мне не приходилось.
– Потому что никто и не бросает, – поддержала Громова медсестра.
– Тогда какого черта все драпают? – огрызнулся мотоциклист. – И какая разница: с оружием или без? Парализованы они все там, в наших штабах. От страха паралич разбил. Видел здесь, на этом берегу, кто-нибудь хоть одного генерала? Который бы осмотрел все, прикинул, подсказал и приказал, самим появлением своим приободрил?.. Где они все? А я знаю где: за сотни километров отсюда, где-нибудь на Южном Буге или на Днепре.