Страница:
– Что сейчас может быть важнее этого. – Герцог протянул руку к ней и легко, точно ромашку, сорвал золотую, украшенную сапфирами, фибулу, стягивающую ворот ее платья.
– Погоди! – довольно резко проговорила она, пытаясь удержать распахнувшийся лиф.
– Завтра, все разговоры завтра! – Конрад отстранил ее руку и запустил пятерню под одежду.
Никотея отдернулась:
– Если бы Господь наказал меня, дав в мужья конюха, если бы в моих странствиях какой-либо разбойник силой овладел мной, я бы скорбя, но безропотно снесла это. Но Всевышний сделал моим супругом герцога Швабии, точно так же, как меня он сотворил принцессой из дома Комнинов и законной наследницей константинопольского престола. А потому, мой дорогой супруг, прежде чем ты взойдешь со мной на брачное ложе, я желаю, чтобы ты поклялся, что не будешь знать покоя и отдыха, покуда не объединишь в нашем роду венцы как Западной, так и Восточной империй.
– Но… – несколько ошарашенный услышанным, начал Гогенштауфен, – даже один из них добыть будет весьма непросто. Хотя, как тебе известно, я намерен потягаться за императорский трон.
– Доверься мне. – Никотея успокаивающе погладила нежными пальчиками щеку герцога. – Доверься и чти во мне не бессловесную наложницу, а императрицу. Ты станешь вторым в этом мире после Господа.
– Я клянусь, – обескураженно произнес Конрад Швабский.
– Я знала, милый. Знала и верила тебе, – проворковала Никотея с той же интонацией, с какой шептала подобные фразы персиянка Мафраз, рассказывая свои бесчисленные сказки. – Обними же меня, мой повелитель!
И она обвила руками шею мужа, прижимаясь к нему всем телом.
Глава 2
Отряд в две дюжины всадников двигался к Корнуоллу. Среди воинов внимательный глаз легко мог распознать суровых голубоглазых варягов, темнокудрых херсонитов, русоволосых бородачей с берегов Данпра, ну и, конечно же, коренных обитателей здешних мест – бриттов. Впрочем, по мнению тех, кто видел это небольшое воинство в деле, оно отличалось не только пестротой личного состава, но и отменной боевой выучкой.
Несложно было понять чувства короля Гарольда III, когда его недавний соратник – храбрый сицилийский граф Квинталамонте – испросил разрешения отправиться на родину. Без особой радости государь бриттов отдал распоряжение предоставить Камделю со свитой один из кораблей, приписанных к портам королевства. Будь Мономашич более сведущ в местной географии, он бы удивился, отчего вдруг графу понадобилось направляться в Корнуолл вместо того, чтобы сесть на корабль прямо в Лондоне. Но Мстислав, пусть даже и принявший имя Гарольда III, еще плохо знал расположение портов собственной державы.
– …Капитан, шо паришься по поводу корабля, как та непареная репа? – увещевал друга Лис. – Кому какое дело, откуда и куда мы уходим в туманную даль? С этим мандатом я так отполирую уши первого же крупно попавшего судовладельца – в лучах полной луны они будут сверкать огнями святого Эльма!
– Огни святого Эльма предвещают бурю, – в пространство бросил его спутник.
– Вальдар, шо ты такой придирчивый, как попадья на Сорочинской ярмарке? Я тебе его уши продавать не собираюсь. Главное, чтобы на тот берег залива мы прибыли на чужестранном корабле, и чем чужестраньше – тем лучше.
– Да нет, я не о том. Что в Институте рассказывать будем?
– Ну, как водится – закатав рукава, мы выполняли спущенный приказ «сидеть и не рыпаться». Всем дружным коллективом в целях профилактики гриппа, для активизации и недопущения отправились подышать свежим воздухом, а заодно половить рыбку в мутной воде Бристольского залива. И стоило нам ступить на палубу, откуда ни возьмись, налетел ветер, который, шо того пса на поводке, притащил несчастное судно аккурат куда надо. Музеев нет, базар отстойный, вокзал – и того хуже… Так шо, как ни крути, пришлось устроить праздник со слезами на глазах.
– Ты думаешь, нам поверят? – хмыкнул граф Квинталамонте.
– Ну… Отпускные я бы на это, пожалуй, не поставил. Однако следственный эксперимент вряд ли решатся проводить.
Камдил усмехнулся, живо вообразив повторение на бис предстоящей операции:
– Ладно, уговорил. Главное – сделать все быстро и четко. А там, глядишь, и обойдется. Я с херсонитами направляюсь к местному епископу и, потрясая грамотой от Бернара Клервосского, требую передать Федюню в руки этого неистового охотника за демонами.
– Скажи уж просто – бесогона.
Вальдар неодобрительно покачал головой:
– Надеюсь, одеяние тамплиера и необычный выговор южан произведут на тамошних святош должное впечатление.
– Я в это время блокирую тюрьму и пресекаю любую попытку вывезти нашего мальчика в какое-нибудь очередное «прекрасное далеко». В случае необходимости врываюсь в крепость под видом поставки свежих заключенных, а дальше – не зевай, хохол, на то ярмарка.
– Это нежелательный вариант.
Между тем запыленный, утомленный неблизкой дорогой отряд миновал городские ворота и, пугая упитанных свиней, философически созерцающих белый свет из переполненных сточных канав, направился по центральной, относительно прямой и относительно мощенной улице к порту.
– Слушай, Вальдар. Даю голову мэра на отсечение, где-то тут, буквально в зоне досягаемости твоей верной руки, должен сыскаться постоялый двор.
– Наверняка, – подтвердил граф Квинталамонте.
– Это я к тому, шо перед отправкой в порт надо бы вкинуть чего-нибудь в топку. А то в желудке такой заунывный вой – совсем не похоже на «Правь, Британия, морями».
К счастью мэра, пребывавшего в счастливом неведении о приезде незваных гостей, его голова могла и далее украшать собою плечи. Постоялый двор оказался на месте, там, где ему и следовало находиться – у самых ворот портовых укреплений. Радушный хозяин заведения, увидев на пороге запыленных усталых вояк, в мгновение ока соорудил великую китайскую стену из глиняных кружек и бросился наполнять их хмельным элем. Арифмометр в его голове стрекотал так, что было слышно даже на конюшне. Налив всем еще по одной кружке, владелец постоялого двора предложил доблестным воинам отобедать и вздремнуть с дороги. Совсем дешево!
По беглой прикидке Лиса, зафрахтовать корабль до Сицилии обошлось бы примерно в те же деньги. Сообщение о том, что гости, едва подкрепив силы, намерены отправляться дальше, несколько разочаровало кабатчика. Казалось, если б мог, он тут же отобрал бы все прежде выпитое, но стоило ему услышать, что бойкий соратник благородного рыцаря интересуется кораблями, готовыми отплыть к противоположному берегу Бристольского залива, в глазах его вновь замаячил огонек надежды.
– Да что вы, что вы, – замахал он руками, – и не пытайтесь даже! Нынче туда никто не ходит.
– Отчего же вдруг? – поинтересовался Лис, как обычно в таких случаях ведший переговоры. – По велению Аллаха море обернулось горами? Фея Моргана превратила валлийцев в перелетных дятлов, и они упорхнули в теплые страны? Настал день, когда жители Преисподней стирают исподнее?!
– Вот-вот, именно что Преисподней! – закивал хозяин постоялого двора и, наклонившись к уху посетителя, многозначительно прошептал: – Там змеи!
– Дружище, уйми печаль! – насмешливо успокоил его Лис. – В Святой Земле мы видали таких кобр, что по сравнению с ними все местные змеи – так, мелочь шипящая, буквально шнурки для четок!
– То-то и оно, – заговорщицки продолжал магистр вертела и поварешки, – что хоть где, а таких не видали! Намедни в Суонси – это городок на том берегу – привезли странного мальчишку. Рассказывают, будто его изловили, когда он по воде ходил! Вот как я по полу!
Кабатчик для убедительности прошелся вдоль стойки.
– Ну-у… – заинтересованно наблюдая за хозяином, протянул Лис. – Он теперь бродит по Бристольскому заливу и пугает шкиперов?
– Все бы вам шутить, – обиделся трактирщик. – Прозвали этого малого Сын погибели и, по всему видать, не зря прозвали. Как приволокли его к епископу на суд, он давай его преосвященству всякую околесицу городить – пришел де нести истину… и все такое несуразное. Епископ на него, сказывают, рявкнул: «Отрекись, мол, ждут тебя муки адовы!»
– А тот?
– Уж что там Сын погибели ответил, никому не ведомо, а только вдруг путы, коими руки его были связаны, наземь упали и обратились в змей. И копья в руках у стражников тоже обратились в змей…
– Ну ничего себе! – от неожиданности присвистнул Лис.
– Ой, да что это вы в доме свистите, благородный господин! Денег же не будет!
– На вот тебе, не отвлекайся. – Лис вытащил из кошеля серебряный динарий. – Что дальше-то было?
– А что было? – Кабатчик ловко прибрал монету и развел руками. – Вроде бы змеи никого не тронули, только шипели да головами кивали, когда кто с места двинуться хотел. А мальчонка – тот взял да и ушел, куда глаза глядят, а как ушел, так змеи вновь обернулись кто копьем, кто путами. Но только все едино: плыть туда нынче боязно. Сын погибели на воле гуляет.
– Обалдеть, – подытожил Лис, поворачиваясь к графу Квинталамонте. – Ну шо, монсеньор, какие есть мысли?
– Есть, – со вздохом признался Камдил. – Безрадостные. Одна деталь настораживает.
– А конкретней?
– Представить себе не мог, что Федюня умеет свободно изъясняться на валлийском наречии.
Брат Россаль сдавленно кашлянул, пытаясь таким образом привлечь внимание настоятеля Клервосской обители. С самой заутрени аббат безмолвствовал. Он стоял на коленях и, молитвенно сложа руки перед грудью, пристально глядел на распятие, висящее на стене в его убогой келье. Казалось, что душа преподобного Бернара ныне вознеслась в горние выси и пребывает там меж ангелов у престола Господня. После внезапного и необычайного возвращения из Британии он вообще мало говорил, лишь изредка вызывал к себе одного из смиренных братьев и диктовал послание к мирянам, будь то владыки земные или же последние свинопасы. И всякий раз каждое его слово громыхало набатной бронзой и жгло каленым железом.
Вечером в скриптории монахи аккуратно переписывали текст послания, а наутро оно уже отправлялось с гонцами по городам и весям христианского мира.
– Кто прибыл, брат Россаль? – Бернар Клервосский неожиданно вышел из оцепенения и резко повернул голову к ждущему распоряжения монаху.
Брат Россаль опустил глаза. С недавних пор он чувствовал, что попросту не может выдерживать прямой взгляд настоятеля. Он был точно наполнен живым огнем – пламенем божьего гнева, испепелившим Содом и Гоморру. Едва уловив его, любой из братии начинал тут же невольно вспоминать все прегрешения от детских шалостей до сего дня.
– Посланец его святейшества ожидает в трапезной. Я велел накормить его с дороги.
– Он что же, болен?
– Нет.
– Так отчего же ты решил кормить его в этот час? До общей трапезы еще несколько часов.
– Но, ваше преподобие, он устал с дороги. Путь был неблизкий.
– Посвятивший жизнь Божьему служению да не позволит слабости взять верх над повелением Господним. Впрочем, чего другого ожидать от слуг растленного владыки Рима? – Бернар отвернулся, бросив на прощание: – Зови!
Брат Россаль, пятясь, вышел из кельи, оставляя настоятеля наедине с Творцом небесным.
– Отец мой наложил на вас тяжкое иго, – точно вослед ему прошептал Бернар. – А я увеличу иго ваше. Отец наказывал вас бичами, а я буду наказывать скорпионами.
Посланец святейшего папы был крайне раздосадован. Конечно, христианское смирение велело простить не в меру ревностному собрату приказ лишить его – доброго христианина и почитаемого в самом Риме священнослужителя – такой малости, как кусок хлеба после долгого пути. Это было неслыханно, но с чудачествами Бернара Клервосского приходилось мириться. Всякому нынче было известно, что благодать Господня пребывает с неистовым аббатом, а уж пути Всевышнего неисповедимы.
Посланец его святейшества вошел в приоткрытую братом Россалем дверь, плотно зажмурил глаза и вновь открыл их, чтобы быстрее свыкнуться с царившим в келье сумраком. Если не считать слабого огонька, жавшегося к фитилю масляной светильни, неказистое помещение было погружено во тьму. С трудом можно было различить каменное, ничем не застеленное ложе, распятие на стене да темный провал закрытого от солнечных лучей оконца.
– Прикажите подать свечей, – обернулся посланец к брату Россалю.
– Не след! – обрезал аббат Бернар. – Незачем разглядывать земную скверну.
– Но… – начал было пришедший.
– Вы прибыли от римского понтифика, мой благочестивый брат во Христе. Что велел передать его святейшество?
– Прежде всего мне велено было осведомиться о вашем здравии.
– Здравие мое, как и вся жизнь, в руке Божьей. Я не ропщу, но радуюсь, с благодарностью принимая все посылаемое мне Творцом.
– Однако же, – несколько обескураженно начал посланец…
– Dixi.[6]
В келье повисла тяжелая гнетущая пауза. Римлянин не знал, что и сказать. Ему – потомку древнего патрицианского рода – внове было пытаться разговорить спину какого-то провинциального аббата. Бернар Клервосский не соизволил даже повернуться в его сторону.
– Его святейшество, – после тягостного молчания начал визитер, – много наслышан о вашем походе в Британию. Его весьма заинтересовали рассказы о подвигах и чудесах, которые свершались в те дни. В Риме ходят слухи, будто вы лично мечом сразили некоего демона, восставшего из бездны! Святейший Папа велел изъявить вам свое настоятельное желание, чтобы произошедшее было тщательнейшим образом изложено на пергаменте и передано ему. По высочайшему повелению я буду ждать, пока вы не окончите сей труд, чтобы лично доставить его понтифику.
– Не утруждайте себя и меня пустословием. Соберите тех, от кого слышали россказни о моем походе, и запишите их речи.
– Вы отказываетесь?
– Я прошел сей путь и изъязвил чело терниями его с единой целью – исполнить волю Царя небесного. Сей государь превыше всех прочих, и лишь ему одному я служу, и лишь ему даю ответ. Остальные властители суетны и греховны в своей неизбывной суетности.
– Так вы что же, – возвысил голос посланник, – отрицаете святость и непогрешимость наместника святого Петра?
Бернар Клервосский, словно нехотя, поднялся с коленей и, наконец, повернул к незваному гостю суровое лицо. Тому вдруг показалось, что в келье стало значительно светлее – так озаряется ночная мгла вспыхнувшим пожаром.
– Когда грешник, в отчаянии бия себя руками в грудь и разрывая убогое рубище, восклицает: «Mea culpa!»,[7] Господь снисходит к раскаянию его и очищает милостью своей от всякой скверны. Когда же рожденный и погрязший во грехе, будто монарший венец, несет людским хотением дарованную непогрешимость, – да будет он посрамлен в гордыне своей! Никто как Бог!
– Но это ересь!
– Ересь?! Ересь – для ключаря святого Петра, поставленного Господом блюсти чистоту возлюбленной дочери Христовой, святой нашей матери церкви, – побираться по дворам князей мирских, коим самим пристало ждать милостивых повелений от того, кто превознесен Господом надо всеми! Ересь – для святейшего Папы становиться одним из властителей вроде прочих герцогов и принцев, ублажающих свои прихоти и позабывших страх божий! Ересь – не видеть очевидного и не делать подобающего. Вот что такое ересь! А теперь ступайте с Богом. Мне более нечего сказать ни вам, ни тому, кто вас послал.
Не заставляя себя упрашивать, ошеломленный посланец выскочил из кельи и опрометью бросился по коридору, едва не сбив брата Россаля.
– Вы прогнали его? – сдавленным голосом спросил тот, удивленно глядя на обращенного в бегство пастыря Божьего.
– Не я, но истина, – коротко ответил Бернар. – Все это пустое. Слушай же, Россаль, брат мой! Мне было видение: в Британии из вод богомерзкого озера меж пяти гор вышел отрок, невинный с виду, но змей свил гнездо в сердце его.
– Помилуй мя, Господи! – перекрестился брат Россаль.
– Вели призвать сюда Гуго де Пайена.
Длинные разноцветные вымпелы рыцарей-баннеретов весело плескались над головами руанских дворян, выехавших за городские ворота, чтобы загодя встретить щедрого на милости короля и сопроводить его в Руан – распахнутое сердце Нормандии. Людовик Толстый наблюдал с холма, как гарцуют в ожидании его появления доблестные воины – цвет здешнего рыцарства, о чью отвагу раз за разом прежде сокрушались попытки вернуть в повиновение французской короне некогда утерянное герцогство. Больше века французские короли пытались добиться этого, но каждый раз безуспешно. Теперь Нормандия была готова с почетом и покорностью встретить своего законного государя.
Людовик, довольный, улыбнулся – даже если бы он в своей жизни не сделал ничего более, имя его останется живо в потомках из-за одного лишь нынешнего дня.
– Нам пора ехать, – напомнил королю восседающий на смирном ушастом муле аббат Сугерий. – Не след заставлять подданных долго ждать.
– Я дольше ждал этого часа, – горделиво отмахнулся Людовик, но дал шпоры коню.
Трубы взвыли, и кортеж его величества медленно и торжественно тронулся вниз с холма.
– Вот и свершилось, – тихо проговорил Людовик, оборачиваясь к Сугерию. – Мой дед мечтал дожить до сего дня. – Он вдруг усмехнулся. – Интересно, что думает по этому поводу новый король бриттов?
– Можно предложить, что Гарольду III нет дела до нормандских владений его предшественников. Матильда же, дочь короля Генриха Боклерка, прости Господь душу грешника, сейчас тоже вряд ли помышляет о наследстве Вильгельма Завоевателя. Поговаривают, что события последних месяцев подорвали не только ее телесное здоровье, но, увы, и душевное. Она почти не разговаривает и соблюдает настолько суровый траур, что даже король видит ее лишь изредка. Не могу сказать, что Господь безвинно наказал это предерзкое семейство, но следует признать, что Матильда в нем – отрадное исключение.
– Оттого теперь она и жива. И пусть живет себе подальше отсюда, – подытожил услышанное Людовик. – Но как бы то ни было, надо как можно скорее послать моему дорогому троюродному брату Гарольду III высокое посольство, дабы приветствовать его восшествие на престол и убедить в нашем дружеском благорасположении и родственной любви. Следует объяснить Гарольду, что, приняв под свою руку Нормандию, мы вовсе не покушались на его владения, а лишь вернули свои. Необходимо указать, что земли эти были отторгнуты от Франции теми же преступными руками, что отобрали корону бриттов у его деда, короля Гарольда, убитого при Гастингсе. Во всем же прочем между нами не может быть ни вражды, ни разногласий, и я рад буду стать его вернейшим другом во имя процветания наших королевств и во славу Божью.
– Я составлю послание, мой король. Но, боюсь, ваше доброе намерение будет тщетным.
– Что такое? Ты полагаешь, Гарольд откажется?
– О нет, беда не в Гарольде. Я говорю о Бернаре из Клерво.
– Славься! – раздалось со всех сторон. – Славься, король!
– Нынче вечером обсудим, – кинул Людовик, улыбаясь и простирая руки к встречающим его рыцарям.
Праздник, устроенный в честь мирного вступления в Руан короля Франции, должен был запомниться каждому обитателю этой земли на годы годов его. Да и то сказать, не каждый день Нормандия открывает объятия старшей сестре – Франции. Выпитым в тот день можно было заполнить ров вокруг города, а позади него воздвигнуть частокол из костей быков, кабанов, оленей, косуль – и это, не считая мелкой живности.
Музыка за окнами давно уже перестала быть стройной, рожки то и дело взвывали, точно предвосхищая рев трубы архангела Гавриила, струны из оленьих жил скорбно оплакивали безвременную кончину лесных рогоносцев, но танцующие и не думали скорбеть. Дробный стук их деревянных башмаков по камням ратушной площади не давал заснуть даже далеким от празднества божьим тварям.
Впрочем, главному виновнику торжества в этот час было не до сна. Он слушал, нахмурившись. Аббат Сугерий никогда не заботился подсластить пилюлю для своего духовного чада.
– …Поход в Англию несказанно увеличил популярность настоятеля Клервосской обители. Тысячи людей воочию лицезрели ангела Божия, закрывавшего аббата от стрел своими крылами. Свершенное им было не под силу армиям короля Шотландии и принца Уэльса, да и тамошние бароны, которые отнюдь не новички в военном деле, не смогли достигнуть того, чего добился Бернар, едва дав себе труд высадиться на ту сторону Ла-Манша. Он почти захватил Англию!
– Но кончилось это плачевно – его армию буквально искрошили объединившиеся войска Боклерка и Гарольда.
– Какие мелочи… – пожал плечами аббат Сугерий. – Главное, что в этом сражении Бернар самолично поразил грозного демона. А его рыцари заполучили в свои руки величайшую реликвию – нетленную главу Иоанна Крестителя – священный источник Божественной истины. Вслед за тем они были чудесным образом перенесены ангелом Господним едва ли не к воротам Клерво. Что же касается истребленных королем толп – кого во Франции интересуют убитые где-то там англичане?
– Увы, это правда.
– Как я уже говорил, – продолжал Сугерий, – ныне Бернар не признает над собой власти не только королевской, но и папской. Мне доподлинно известно, что Бернар изгнал из Клерво доверенного человека, присланного к нему Гонорием II. Он не дал несчастному даже утолить голод и жажду после дальнего путешествия. Бернар проповедует верховенство Божьей власти в своем лице надо всем миром. Он хочет низвести земных владык до уровня управляющих при своей персоне. Его смирение лживо, а гордыня не знает предела.
– Но ангел Господень с ним.
– Бесконечна хитрость врага рода человеческого, и козни его – не людским чета.
– Ты видишь в проповедях Бернара происки… – король перекрестился, – не к ночи будь помянуто…
– Я не исключаю этого, – пожал плечами аббат Сугерий. – А потому считаю необходимым послать гонца в Рим – с просьбой к его святейшеству учредить высочайшую комиссию для рассмотрения праведности деяний преподобного Бернара. Пока Рим в силах еще что-то сделать.
– Ты хочешь сказать, что мы сами уже не способны противопоставить ничего этому кликуше?
– Увы, мой государь, стоит нам попытаться предпринять любую малость против него, мы получим волну мятежей во всех едва-едва замиренных нами землях королевства. К тому же кому, как не Святейшему Папе, карать и миловать пастырей христианских душ?
– Аминь, – выдохнул король и прислушался: из-за двери доносилось негромкое пререкание.
– Ну что там еще? – крикнул Людовик.
Дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель протиснулся начальник стражи.
– Там граф Фульк Анжуйский, – запинаясь, начал воин. – Он рвется к вашему величеству.
– Рвется? – переспросил христианнейший король.
– Именно так.
– Что ему нужно?
– Не могу сказать, мой государь. Но позвольте заметить: он не совсем одет.
– То есть как не совсем одет?
– Видите ли… – смутился бывалый воин, – прямо говоря, вовсе не одет.
Глава 3
Отец Гервасий, уже несколько лет возглавлявший Бюро Варваров в богатом Херсонесе, еще раз поглядел на тайнописную цифирь, слагавшуюся в текст категоричного, как обычно, императорского повеления. Мало кому могла прийти в голову мысль, что пергамент с прописанной сметой затрат на богоугодную деятельность церквей и монастырей Херсонесской фемы на самом деле ничего общего не имеет ни с закупкой свечей, ни с раздачей милостыни, ни с разведением садов и виноградников.
За годы беспорочной службы отец Гервасий легко приспособился читать шифрованное письмо, не складывая знаки кода в столбцы, а так – прямо с листа. Но сейчас он счел нужным проверить самого себя. Наморщившись, смиренный монах обреченно вздохнул и нехотя отправился во дворец архонта.
Блистательный дука Григорий Гаврас – архонт Херсонеса – не слишком жаловал представителя Бюро Варваров, однако же в силу обстоятельств был вынужден считаться с этим «оком государевым». Любой неосторожный шаг любого сановника неминуемо вызывал подозрения василевса, и без того не слишком доверявшего своей знати.
Увидев среди дворцовой колоннады сумрачного отца Гервасия, спешащего к нему, архонт невольно обеспокоился. Конечно, реши сей раб божий обвинить его в измене и взять под стражу, наверняка пришел бы сюда в сопровождении целого войска, но и сейчас хмурое выражение лица отца Гервасия не предвещало ничего хорошего.
– Мир тебе, сын мой, – приветствовал он архонта.
– И с тобой да пребудет благословение небес, – с деланным смирением ответил Григорий Гаврас.
– Я нынче получил распоряжение… – продолжал монах безо всякого перехода, – мне велено сообщить тебе…
– Ну что же ты умолк, сообщай. – Архонт сделал знак рукой, приглашая гостя в тронную залу.
– Василевс намерен отправить Симеона в земли франкской империи.
– Моего сына? – нахмурился повелитель Херсонеса. – Зачем?
– Об этом я должен говорить лично с турмархом.
– Но он болен, – отрицательно покачал головой Григорий Гаврас. – Никого не желает видеть. Все то время, которое остается у него от ратных дел, проводит в уединении, погруженный в безмолвную тоску.
– Погоди! – довольно резко проговорила она, пытаясь удержать распахнувшийся лиф.
– Завтра, все разговоры завтра! – Конрад отстранил ее руку и запустил пятерню под одежду.
Никотея отдернулась:
– Если бы Господь наказал меня, дав в мужья конюха, если бы в моих странствиях какой-либо разбойник силой овладел мной, я бы скорбя, но безропотно снесла это. Но Всевышний сделал моим супругом герцога Швабии, точно так же, как меня он сотворил принцессой из дома Комнинов и законной наследницей константинопольского престола. А потому, мой дорогой супруг, прежде чем ты взойдешь со мной на брачное ложе, я желаю, чтобы ты поклялся, что не будешь знать покоя и отдыха, покуда не объединишь в нашем роду венцы как Западной, так и Восточной империй.
– Но… – несколько ошарашенный услышанным, начал Гогенштауфен, – даже один из них добыть будет весьма непросто. Хотя, как тебе известно, я намерен потягаться за императорский трон.
– Доверься мне. – Никотея успокаивающе погладила нежными пальчиками щеку герцога. – Доверься и чти во мне не бессловесную наложницу, а императрицу. Ты станешь вторым в этом мире после Господа.
– Я клянусь, – обескураженно произнес Конрад Швабский.
– Я знала, милый. Знала и верила тебе, – проворковала Никотея с той же интонацией, с какой шептала подобные фразы персиянка Мафраз, рассказывая свои бесчисленные сказки. – Обними же меня, мой повелитель!
И она обвила руками шею мужа, прижимаясь к нему всем телом.
Глава 2
Всякий волен погубить свою душу, если ему нравится.
Джакомо Казанова
Отряд в две дюжины всадников двигался к Корнуоллу. Среди воинов внимательный глаз легко мог распознать суровых голубоглазых варягов, темнокудрых херсонитов, русоволосых бородачей с берегов Данпра, ну и, конечно же, коренных обитателей здешних мест – бриттов. Впрочем, по мнению тех, кто видел это небольшое воинство в деле, оно отличалось не только пестротой личного состава, но и отменной боевой выучкой.
Несложно было понять чувства короля Гарольда III, когда его недавний соратник – храбрый сицилийский граф Квинталамонте – испросил разрешения отправиться на родину. Без особой радости государь бриттов отдал распоряжение предоставить Камделю со свитой один из кораблей, приписанных к портам королевства. Будь Мономашич более сведущ в местной географии, он бы удивился, отчего вдруг графу понадобилось направляться в Корнуолл вместо того, чтобы сесть на корабль прямо в Лондоне. Но Мстислав, пусть даже и принявший имя Гарольда III, еще плохо знал расположение портов собственной державы.
– …Капитан, шо паришься по поводу корабля, как та непареная репа? – увещевал друга Лис. – Кому какое дело, откуда и куда мы уходим в туманную даль? С этим мандатом я так отполирую уши первого же крупно попавшего судовладельца – в лучах полной луны они будут сверкать огнями святого Эльма!
– Огни святого Эльма предвещают бурю, – в пространство бросил его спутник.
– Вальдар, шо ты такой придирчивый, как попадья на Сорочинской ярмарке? Я тебе его уши продавать не собираюсь. Главное, чтобы на тот берег залива мы прибыли на чужестранном корабле, и чем чужестраньше – тем лучше.
– Да нет, я не о том. Что в Институте рассказывать будем?
– Ну, как водится – закатав рукава, мы выполняли спущенный приказ «сидеть и не рыпаться». Всем дружным коллективом в целях профилактики гриппа, для активизации и недопущения отправились подышать свежим воздухом, а заодно половить рыбку в мутной воде Бристольского залива. И стоило нам ступить на палубу, откуда ни возьмись, налетел ветер, который, шо того пса на поводке, притащил несчастное судно аккурат куда надо. Музеев нет, базар отстойный, вокзал – и того хуже… Так шо, как ни крути, пришлось устроить праздник со слезами на глазах.
– Ты думаешь, нам поверят? – хмыкнул граф Квинталамонте.
– Ну… Отпускные я бы на это, пожалуй, не поставил. Однако следственный эксперимент вряд ли решатся проводить.
Камдил усмехнулся, живо вообразив повторение на бис предстоящей операции:
– Ладно, уговорил. Главное – сделать все быстро и четко. А там, глядишь, и обойдется. Я с херсонитами направляюсь к местному епископу и, потрясая грамотой от Бернара Клервосского, требую передать Федюню в руки этого неистового охотника за демонами.
– Скажи уж просто – бесогона.
Вальдар неодобрительно покачал головой:
– Надеюсь, одеяние тамплиера и необычный выговор южан произведут на тамошних святош должное впечатление.
– Я в это время блокирую тюрьму и пресекаю любую попытку вывезти нашего мальчика в какое-нибудь очередное «прекрасное далеко». В случае необходимости врываюсь в крепость под видом поставки свежих заключенных, а дальше – не зевай, хохол, на то ярмарка.
– Это нежелательный вариант.
Между тем запыленный, утомленный неблизкой дорогой отряд миновал городские ворота и, пугая упитанных свиней, философически созерцающих белый свет из переполненных сточных канав, направился по центральной, относительно прямой и относительно мощенной улице к порту.
– Слушай, Вальдар. Даю голову мэра на отсечение, где-то тут, буквально в зоне досягаемости твоей верной руки, должен сыскаться постоялый двор.
– Наверняка, – подтвердил граф Квинталамонте.
– Это я к тому, шо перед отправкой в порт надо бы вкинуть чего-нибудь в топку. А то в желудке такой заунывный вой – совсем не похоже на «Правь, Британия, морями».
К счастью мэра, пребывавшего в счастливом неведении о приезде незваных гостей, его голова могла и далее украшать собою плечи. Постоялый двор оказался на месте, там, где ему и следовало находиться – у самых ворот портовых укреплений. Радушный хозяин заведения, увидев на пороге запыленных усталых вояк, в мгновение ока соорудил великую китайскую стену из глиняных кружек и бросился наполнять их хмельным элем. Арифмометр в его голове стрекотал так, что было слышно даже на конюшне. Налив всем еще по одной кружке, владелец постоялого двора предложил доблестным воинам отобедать и вздремнуть с дороги. Совсем дешево!
По беглой прикидке Лиса, зафрахтовать корабль до Сицилии обошлось бы примерно в те же деньги. Сообщение о том, что гости, едва подкрепив силы, намерены отправляться дальше, несколько разочаровало кабатчика. Казалось, если б мог, он тут же отобрал бы все прежде выпитое, но стоило ему услышать, что бойкий соратник благородного рыцаря интересуется кораблями, готовыми отплыть к противоположному берегу Бристольского залива, в глазах его вновь замаячил огонек надежды.
– Да что вы, что вы, – замахал он руками, – и не пытайтесь даже! Нынче туда никто не ходит.
– Отчего же вдруг? – поинтересовался Лис, как обычно в таких случаях ведший переговоры. – По велению Аллаха море обернулось горами? Фея Моргана превратила валлийцев в перелетных дятлов, и они упорхнули в теплые страны? Настал день, когда жители Преисподней стирают исподнее?!
– Вот-вот, именно что Преисподней! – закивал хозяин постоялого двора и, наклонившись к уху посетителя, многозначительно прошептал: – Там змеи!
– Дружище, уйми печаль! – насмешливо успокоил его Лис. – В Святой Земле мы видали таких кобр, что по сравнению с ними все местные змеи – так, мелочь шипящая, буквально шнурки для четок!
– То-то и оно, – заговорщицки продолжал магистр вертела и поварешки, – что хоть где, а таких не видали! Намедни в Суонси – это городок на том берегу – привезли странного мальчишку. Рассказывают, будто его изловили, когда он по воде ходил! Вот как я по полу!
Кабатчик для убедительности прошелся вдоль стойки.
– Ну-у… – заинтересованно наблюдая за хозяином, протянул Лис. – Он теперь бродит по Бристольскому заливу и пугает шкиперов?
– Все бы вам шутить, – обиделся трактирщик. – Прозвали этого малого Сын погибели и, по всему видать, не зря прозвали. Как приволокли его к епископу на суд, он давай его преосвященству всякую околесицу городить – пришел де нести истину… и все такое несуразное. Епископ на него, сказывают, рявкнул: «Отрекись, мол, ждут тебя муки адовы!»
– А тот?
– Уж что там Сын погибели ответил, никому не ведомо, а только вдруг путы, коими руки его были связаны, наземь упали и обратились в змей. И копья в руках у стражников тоже обратились в змей…
– Ну ничего себе! – от неожиданности присвистнул Лис.
– Ой, да что это вы в доме свистите, благородный господин! Денег же не будет!
– На вот тебе, не отвлекайся. – Лис вытащил из кошеля серебряный динарий. – Что дальше-то было?
– А что было? – Кабатчик ловко прибрал монету и развел руками. – Вроде бы змеи никого не тронули, только шипели да головами кивали, когда кто с места двинуться хотел. А мальчонка – тот взял да и ушел, куда глаза глядят, а как ушел, так змеи вновь обернулись кто копьем, кто путами. Но только все едино: плыть туда нынче боязно. Сын погибели на воле гуляет.
– Обалдеть, – подытожил Лис, поворачиваясь к графу Квинталамонте. – Ну шо, монсеньор, какие есть мысли?
– Есть, – со вздохом признался Камдил. – Безрадостные. Одна деталь настораживает.
– А конкретней?
– Представить себе не мог, что Федюня умеет свободно изъясняться на валлийском наречии.
Брат Россаль сдавленно кашлянул, пытаясь таким образом привлечь внимание настоятеля Клервосской обители. С самой заутрени аббат безмолвствовал. Он стоял на коленях и, молитвенно сложа руки перед грудью, пристально глядел на распятие, висящее на стене в его убогой келье. Казалось, что душа преподобного Бернара ныне вознеслась в горние выси и пребывает там меж ангелов у престола Господня. После внезапного и необычайного возвращения из Британии он вообще мало говорил, лишь изредка вызывал к себе одного из смиренных братьев и диктовал послание к мирянам, будь то владыки земные или же последние свинопасы. И всякий раз каждое его слово громыхало набатной бронзой и жгло каленым железом.
Вечером в скриптории монахи аккуратно переписывали текст послания, а наутро оно уже отправлялось с гонцами по городам и весям христианского мира.
– Кто прибыл, брат Россаль? – Бернар Клервосский неожиданно вышел из оцепенения и резко повернул голову к ждущему распоряжения монаху.
Брат Россаль опустил глаза. С недавних пор он чувствовал, что попросту не может выдерживать прямой взгляд настоятеля. Он был точно наполнен живым огнем – пламенем божьего гнева, испепелившим Содом и Гоморру. Едва уловив его, любой из братии начинал тут же невольно вспоминать все прегрешения от детских шалостей до сего дня.
– Посланец его святейшества ожидает в трапезной. Я велел накормить его с дороги.
– Он что же, болен?
– Нет.
– Так отчего же ты решил кормить его в этот час? До общей трапезы еще несколько часов.
– Но, ваше преподобие, он устал с дороги. Путь был неблизкий.
– Посвятивший жизнь Божьему служению да не позволит слабости взять верх над повелением Господним. Впрочем, чего другого ожидать от слуг растленного владыки Рима? – Бернар отвернулся, бросив на прощание: – Зови!
Брат Россаль, пятясь, вышел из кельи, оставляя настоятеля наедине с Творцом небесным.
– Отец мой наложил на вас тяжкое иго, – точно вослед ему прошептал Бернар. – А я увеличу иго ваше. Отец наказывал вас бичами, а я буду наказывать скорпионами.
Посланец святейшего папы был крайне раздосадован. Конечно, христианское смирение велело простить не в меру ревностному собрату приказ лишить его – доброго христианина и почитаемого в самом Риме священнослужителя – такой малости, как кусок хлеба после долгого пути. Это было неслыханно, но с чудачествами Бернара Клервосского приходилось мириться. Всякому нынче было известно, что благодать Господня пребывает с неистовым аббатом, а уж пути Всевышнего неисповедимы.
Посланец его святейшества вошел в приоткрытую братом Россалем дверь, плотно зажмурил глаза и вновь открыл их, чтобы быстрее свыкнуться с царившим в келье сумраком. Если не считать слабого огонька, жавшегося к фитилю масляной светильни, неказистое помещение было погружено во тьму. С трудом можно было различить каменное, ничем не застеленное ложе, распятие на стене да темный провал закрытого от солнечных лучей оконца.
– Прикажите подать свечей, – обернулся посланец к брату Россалю.
– Не след! – обрезал аббат Бернар. – Незачем разглядывать земную скверну.
– Но… – начал было пришедший.
– Вы прибыли от римского понтифика, мой благочестивый брат во Христе. Что велел передать его святейшество?
– Прежде всего мне велено было осведомиться о вашем здравии.
– Здравие мое, как и вся жизнь, в руке Божьей. Я не ропщу, но радуюсь, с благодарностью принимая все посылаемое мне Творцом.
– Однако же, – несколько обескураженно начал посланец…
– Dixi.[6]
В келье повисла тяжелая гнетущая пауза. Римлянин не знал, что и сказать. Ему – потомку древнего патрицианского рода – внове было пытаться разговорить спину какого-то провинциального аббата. Бернар Клервосский не соизволил даже повернуться в его сторону.
– Его святейшество, – после тягостного молчания начал визитер, – много наслышан о вашем походе в Британию. Его весьма заинтересовали рассказы о подвигах и чудесах, которые свершались в те дни. В Риме ходят слухи, будто вы лично мечом сразили некоего демона, восставшего из бездны! Святейший Папа велел изъявить вам свое настоятельное желание, чтобы произошедшее было тщательнейшим образом изложено на пергаменте и передано ему. По высочайшему повелению я буду ждать, пока вы не окончите сей труд, чтобы лично доставить его понтифику.
– Не утруждайте себя и меня пустословием. Соберите тех, от кого слышали россказни о моем походе, и запишите их речи.
– Вы отказываетесь?
– Я прошел сей путь и изъязвил чело терниями его с единой целью – исполнить волю Царя небесного. Сей государь превыше всех прочих, и лишь ему одному я служу, и лишь ему даю ответ. Остальные властители суетны и греховны в своей неизбывной суетности.
– Так вы что же, – возвысил голос посланник, – отрицаете святость и непогрешимость наместника святого Петра?
Бернар Клервосский, словно нехотя, поднялся с коленей и, наконец, повернул к незваному гостю суровое лицо. Тому вдруг показалось, что в келье стало значительно светлее – так озаряется ночная мгла вспыхнувшим пожаром.
– Когда грешник, в отчаянии бия себя руками в грудь и разрывая убогое рубище, восклицает: «Mea culpa!»,[7] Господь снисходит к раскаянию его и очищает милостью своей от всякой скверны. Когда же рожденный и погрязший во грехе, будто монарший венец, несет людским хотением дарованную непогрешимость, – да будет он посрамлен в гордыне своей! Никто как Бог!
– Но это ересь!
– Ересь?! Ересь – для ключаря святого Петра, поставленного Господом блюсти чистоту возлюбленной дочери Христовой, святой нашей матери церкви, – побираться по дворам князей мирских, коим самим пристало ждать милостивых повелений от того, кто превознесен Господом надо всеми! Ересь – для святейшего Папы становиться одним из властителей вроде прочих герцогов и принцев, ублажающих свои прихоти и позабывших страх божий! Ересь – не видеть очевидного и не делать подобающего. Вот что такое ересь! А теперь ступайте с Богом. Мне более нечего сказать ни вам, ни тому, кто вас послал.
Не заставляя себя упрашивать, ошеломленный посланец выскочил из кельи и опрометью бросился по коридору, едва не сбив брата Россаля.
– Вы прогнали его? – сдавленным голосом спросил тот, удивленно глядя на обращенного в бегство пастыря Божьего.
– Не я, но истина, – коротко ответил Бернар. – Все это пустое. Слушай же, Россаль, брат мой! Мне было видение: в Британии из вод богомерзкого озера меж пяти гор вышел отрок, невинный с виду, но змей свил гнездо в сердце его.
– Помилуй мя, Господи! – перекрестился брат Россаль.
– Вели призвать сюда Гуго де Пайена.
Длинные разноцветные вымпелы рыцарей-баннеретов весело плескались над головами руанских дворян, выехавших за городские ворота, чтобы загодя встретить щедрого на милости короля и сопроводить его в Руан – распахнутое сердце Нормандии. Людовик Толстый наблюдал с холма, как гарцуют в ожидании его появления доблестные воины – цвет здешнего рыцарства, о чью отвагу раз за разом прежде сокрушались попытки вернуть в повиновение французской короне некогда утерянное герцогство. Больше века французские короли пытались добиться этого, но каждый раз безуспешно. Теперь Нормандия была готова с почетом и покорностью встретить своего законного государя.
Людовик, довольный, улыбнулся – даже если бы он в своей жизни не сделал ничего более, имя его останется живо в потомках из-за одного лишь нынешнего дня.
– Нам пора ехать, – напомнил королю восседающий на смирном ушастом муле аббат Сугерий. – Не след заставлять подданных долго ждать.
– Я дольше ждал этого часа, – горделиво отмахнулся Людовик, но дал шпоры коню.
Трубы взвыли, и кортеж его величества медленно и торжественно тронулся вниз с холма.
– Вот и свершилось, – тихо проговорил Людовик, оборачиваясь к Сугерию. – Мой дед мечтал дожить до сего дня. – Он вдруг усмехнулся. – Интересно, что думает по этому поводу новый король бриттов?
– Можно предложить, что Гарольду III нет дела до нормандских владений его предшественников. Матильда же, дочь короля Генриха Боклерка, прости Господь душу грешника, сейчас тоже вряд ли помышляет о наследстве Вильгельма Завоевателя. Поговаривают, что события последних месяцев подорвали не только ее телесное здоровье, но, увы, и душевное. Она почти не разговаривает и соблюдает настолько суровый траур, что даже король видит ее лишь изредка. Не могу сказать, что Господь безвинно наказал это предерзкое семейство, но следует признать, что Матильда в нем – отрадное исключение.
– Оттого теперь она и жива. И пусть живет себе подальше отсюда, – подытожил услышанное Людовик. – Но как бы то ни было, надо как можно скорее послать моему дорогому троюродному брату Гарольду III высокое посольство, дабы приветствовать его восшествие на престол и убедить в нашем дружеском благорасположении и родственной любви. Следует объяснить Гарольду, что, приняв под свою руку Нормандию, мы вовсе не покушались на его владения, а лишь вернули свои. Необходимо указать, что земли эти были отторгнуты от Франции теми же преступными руками, что отобрали корону бриттов у его деда, короля Гарольда, убитого при Гастингсе. Во всем же прочем между нами не может быть ни вражды, ни разногласий, и я рад буду стать его вернейшим другом во имя процветания наших королевств и во славу Божью.
– Я составлю послание, мой король. Но, боюсь, ваше доброе намерение будет тщетным.
– Что такое? Ты полагаешь, Гарольд откажется?
– О нет, беда не в Гарольде. Я говорю о Бернаре из Клерво.
– Славься! – раздалось со всех сторон. – Славься, король!
– Нынче вечером обсудим, – кинул Людовик, улыбаясь и простирая руки к встречающим его рыцарям.
Праздник, устроенный в честь мирного вступления в Руан короля Франции, должен был запомниться каждому обитателю этой земли на годы годов его. Да и то сказать, не каждый день Нормандия открывает объятия старшей сестре – Франции. Выпитым в тот день можно было заполнить ров вокруг города, а позади него воздвигнуть частокол из костей быков, кабанов, оленей, косуль – и это, не считая мелкой живности.
Музыка за окнами давно уже перестала быть стройной, рожки то и дело взвывали, точно предвосхищая рев трубы архангела Гавриила, струны из оленьих жил скорбно оплакивали безвременную кончину лесных рогоносцев, но танцующие и не думали скорбеть. Дробный стук их деревянных башмаков по камням ратушной площади не давал заснуть даже далеким от празднества божьим тварям.
Впрочем, главному виновнику торжества в этот час было не до сна. Он слушал, нахмурившись. Аббат Сугерий никогда не заботился подсластить пилюлю для своего духовного чада.
– …Поход в Англию несказанно увеличил популярность настоятеля Клервосской обители. Тысячи людей воочию лицезрели ангела Божия, закрывавшего аббата от стрел своими крылами. Свершенное им было не под силу армиям короля Шотландии и принца Уэльса, да и тамошние бароны, которые отнюдь не новички в военном деле, не смогли достигнуть того, чего добился Бернар, едва дав себе труд высадиться на ту сторону Ла-Манша. Он почти захватил Англию!
– Но кончилось это плачевно – его армию буквально искрошили объединившиеся войска Боклерка и Гарольда.
– Какие мелочи… – пожал плечами аббат Сугерий. – Главное, что в этом сражении Бернар самолично поразил грозного демона. А его рыцари заполучили в свои руки величайшую реликвию – нетленную главу Иоанна Крестителя – священный источник Божественной истины. Вслед за тем они были чудесным образом перенесены ангелом Господним едва ли не к воротам Клерво. Что же касается истребленных королем толп – кого во Франции интересуют убитые где-то там англичане?
– Увы, это правда.
– Как я уже говорил, – продолжал Сугерий, – ныне Бернар не признает над собой власти не только королевской, но и папской. Мне доподлинно известно, что Бернар изгнал из Клерво доверенного человека, присланного к нему Гонорием II. Он не дал несчастному даже утолить голод и жажду после дальнего путешествия. Бернар проповедует верховенство Божьей власти в своем лице надо всем миром. Он хочет низвести земных владык до уровня управляющих при своей персоне. Его смирение лживо, а гордыня не знает предела.
– Но ангел Господень с ним.
– Бесконечна хитрость врага рода человеческого, и козни его – не людским чета.
– Ты видишь в проповедях Бернара происки… – король перекрестился, – не к ночи будь помянуто…
– Я не исключаю этого, – пожал плечами аббат Сугерий. – А потому считаю необходимым послать гонца в Рим – с просьбой к его святейшеству учредить высочайшую комиссию для рассмотрения праведности деяний преподобного Бернара. Пока Рим в силах еще что-то сделать.
– Ты хочешь сказать, что мы сами уже не способны противопоставить ничего этому кликуше?
– Увы, мой государь, стоит нам попытаться предпринять любую малость против него, мы получим волну мятежей во всех едва-едва замиренных нами землях королевства. К тому же кому, как не Святейшему Папе, карать и миловать пастырей христианских душ?
– Аминь, – выдохнул король и прислушался: из-за двери доносилось негромкое пререкание.
– Ну что там еще? – крикнул Людовик.
Дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель протиснулся начальник стражи.
– Там граф Фульк Анжуйский, – запинаясь, начал воин. – Он рвется к вашему величеству.
– Рвется? – переспросил христианнейший король.
– Именно так.
– Что ему нужно?
– Не могу сказать, мой государь. Но позвольте заметить: он не совсем одет.
– То есть как не совсем одет?
– Видите ли… – смутился бывалый воин, – прямо говоря, вовсе не одет.
Глава 3
Люди плохи не потому, что они плохи, а потому, что они – люди.
Марк Аврелий
Отец Гервасий, уже несколько лет возглавлявший Бюро Варваров в богатом Херсонесе, еще раз поглядел на тайнописную цифирь, слагавшуюся в текст категоричного, как обычно, императорского повеления. Мало кому могла прийти в голову мысль, что пергамент с прописанной сметой затрат на богоугодную деятельность церквей и монастырей Херсонесской фемы на самом деле ничего общего не имеет ни с закупкой свечей, ни с раздачей милостыни, ни с разведением садов и виноградников.
За годы беспорочной службы отец Гервасий легко приспособился читать шифрованное письмо, не складывая знаки кода в столбцы, а так – прямо с листа. Но сейчас он счел нужным проверить самого себя. Наморщившись, смиренный монах обреченно вздохнул и нехотя отправился во дворец архонта.
Блистательный дука Григорий Гаврас – архонт Херсонеса – не слишком жаловал представителя Бюро Варваров, однако же в силу обстоятельств был вынужден считаться с этим «оком государевым». Любой неосторожный шаг любого сановника неминуемо вызывал подозрения василевса, и без того не слишком доверявшего своей знати.
Увидев среди дворцовой колоннады сумрачного отца Гервасия, спешащего к нему, архонт невольно обеспокоился. Конечно, реши сей раб божий обвинить его в измене и взять под стражу, наверняка пришел бы сюда в сопровождении целого войска, но и сейчас хмурое выражение лица отца Гервасия не предвещало ничего хорошего.
– Мир тебе, сын мой, – приветствовал он архонта.
– И с тобой да пребудет благословение небес, – с деланным смирением ответил Григорий Гаврас.
– Я нынче получил распоряжение… – продолжал монах безо всякого перехода, – мне велено сообщить тебе…
– Ну что же ты умолк, сообщай. – Архонт сделал знак рукой, приглашая гостя в тронную залу.
– Василевс намерен отправить Симеона в земли франкской империи.
– Моего сына? – нахмурился повелитель Херсонеса. – Зачем?
– Об этом я должен говорить лично с турмархом.
– Но он болен, – отрицательно покачал головой Григорий Гаврас. – Никого не желает видеть. Все то время, которое остается у него от ратных дел, проводит в уединении, погруженный в безмолвную тоску.