Таманцев Андрей. Закон подлости

   И в то же время Пастух, Док и Боцман, откинув дверь своего вертолета, ударили разом из трех автоматов по двигателю вертолета поддержки.
   Из той «вертухи», на которой оказался Трубач, вывалился еще кто-то. В проеме люка вновь показалось лицо Николая. Он наконец узнал своих, замахал им рукой.
   — Он увидел нас, — закричал Пастух. — Увидел! Двигатель вертолета поддержки, по которому они втроем вели огонь, вдруг задымил, он резко отвалил в сторону и пошел к земле, видимо надеясь найти хоть какую-нибудь площадку для вынужденной посадки.
   Теперь все они смотрели на Трубача. Он кричал им что-то, размахивая руками, но вдруг его отбросило в сторону пилотского кресла, и они увидели, как лейтенант спецназа Николай Ухов по прозвищу Трубач в последнем усилии навалился на летчика, обхватил его голову и закрыл тому глаза. Отсюда трудно было понять, что именно произошло перед этим, но похоже было, что пилот исхитрился-таки как-то зацепить Трубача, и, похоже, очень серьезно зацепить.
   И тут же они увидели, как вертолет, потерявший управление, швырнуло вбок, закружило на месте. В последний момент летчик сумел вырваться из рук Трубача, но выровнять машину так и не сумел.
   Жидкий раскаленный воздух уже не держал вертолет. В беспорядочном вращении его понесло вниз, к земле, и бросило на отвесную горную скалу.
   В свете солнца вспышка взрыва была тусклой, ее тут же сменил вспухший черно-красный шар, который сразу развеяло ветром. Все в оцепенении смотрели на уносящуюся вниз серо-красную скалу, на которой не осталось ничего — ни следа взрыва, ни обломков.
   — Колька!.. — прошептал Пастух.
   Рассказ Трубача Да, так оно все и было. Я когда в этот вертолет прыгнул, у меня же одна только мысль в башке засела — не упустить документы. Как в атаку шел. Перед глазами бумаги, что этот хмырь передал. Все остальное воспринимал исключительно как препятствие. В общем, прыгнул в кабину, а вертолет возьми да и рвани вверх.
   Это теперь я, как настоящий шпион, сначала пять раз подумаю, где тут выход, прежде чем куда-либо войти. А тогда… В общем, смотрю — земля уплывает вниз. Пилот жмет на газ. Передо мной два парня в камуфляже. Один сидит ко мне спиной, работает за пулеметом — как на «зингере» строчит. Второй от неожиданности аж позабыл про то, что он вооруженный солдат армии Рашиджистана, и давай меня по башке лупить. Но голова у меня тогда еще ничего, крепкая была. Это теперь болеть стала — тоска, хоть стреляйся.
   В общем, как он меня пару раз хватанул каблуком по лбу, так я чуть обратно на воздух и не вылетел. Тут у меня выбор был невелик — либо за косяк хвататься, либо остаться при автомате, но в свободном падении без парашюта. Ясное дело, что я выбрал косяк. Высота-то уже приличная была, я ее даже спиной чувствовал.
   Я руками за скобы — там они на борту снаружи приварены были очень удобно, и на скобах этих уголок изобразил — как в спортзале на кольцах. Ну, и малому этому, который меня одной ногой лупил, своими обеими как раз под брюхо и засветил. Смотрю — он и отвалился.
   А у меня из раны кровища хлещет — у него, у гада этого, ботинки на шурупах оказались. Хорошие ботинки, крепкие… Ну, кровь — это не страшно, правда? Встряхнулся, и пока этот, с башмаками, в отключке валялся, я пулеметчику такой пинок славный отвесил, что он аж красиво так через свой пулемет и кувыркнулся.
   Я пока его взглядом провожал — первый очухался. Забыл я про него, а он, собака, оказался крепче, чем я ожидал. Короче, собрался парень с мыслями и такую мне замечательную подсечку сделал, что я чуть за пулеметчиком следом не отправился.
   Бились мы с ним, как в американском фильме. То он меня за борт выдавливает, то я его. Вертолет-то не очень вместительный оказался — мы друг друга по переборкам кидали, только стук стоял. В конце концов я ему один захват из джиу-джитсу провел и благополучно оформил посадку без парашюта.
   Минуту, наверно, в себя приходил. Башка трещит. Кровища в глаза лезет. Два ребра точно сломаны, если не больше.
   Наружу выглянул, смотрю, а тут ваш вертолет с красным крестом за мной шпарит. Пока я вам приветствие кричал да ручкой делал, пилот — а он до этого вел себя вроде как таксист: рулил себе, не обращая внимания, что у него там за спиной делается, — так вот этот пилот вдруг какой-то такой хитрый вираж заложил, что меня на него и швырнуло. Я, если честно, схватился за первое, что мне под руку попалось, — за его башку. — Он мычит: мол, что ж ты, дурень, делаешь — оба навернемся!..
   Ну, так оно и вышло, как он предупреждал. Вертолет как-то закачался, закачался — он и до этого летел не очень-то резво, а тут и вовсе вниз пошел.
   Перед глазами все кувыркается. Пилот — жить-то хочется — извернулся и меня локтем промеж глаз. Я от него отлепился, как мячик какой… Это уже потом я понял, что он невольно мне жизнь спас. Я прямехонько в раскрытую дверь вписался. И, главное, все как в замедленном кино: лечу, наблюдаю, как валится вниз один вертолет, как улетает ваш, с крестом… Тут что-то как сверкнет! Мне огнем прямо в лицо пыхнуло… …А что было потом — совершенно не помню. То есть абсолютно не в курсе. Упал ли я куда или повис на чем… Сплошная темень в камере. Я из этой темноты только через месяц на белый свет вылез… А потом у меня времени много было. Все лежал да размышлял, как же это я умудрился остаться в живых?.. Черт его знает… Может, меня взрывной волной подняло? Может, я в какие-нибудь заросли упал или по касательной по склону чиркнул… Хоть убейте, не знаю.
   Вообще-то чего вам объяснять — на войне чудеса всякие случаются. Когда Грозный штурмовали, нас на Минутке бомбой накрыло. Я ближе всех стоял. Так меня только контузило, а ребят на противоположной стороне улицы — всех осколками уложило… Ну вот, остался я жив… Чудом там или не чудом — какая теперь разница.
   Только когда я в себя пришел, то поначалу, ей-богу, не рад был, что жив остался.
   Пошевелиться не могу, даже рта открыть, а тело все как через бетономешалку пропустили… Это я потом узнал, что месяц без сознания провалялся. А как глаза открыл, смотрю: в какой-то хибаре лежу. Огонь горит в очаге. На стене какой-то потертый ковер. Под потолком развешаны пучки сушеных трав, шкурки каких-то животных.
   И вот валяюсь я среди всей этой красоты, как чурбан. От боли выть готов, а не могу… И какой-то дремучий старик меня растирает ужасно вонючей дрянью. Старик такой сухонький, весь в морщинах, на вид лет двести. Тихо так лопочет по-своему.
   Он меня несколько месяцев козьим молоком да отварами из трав отпаивал.
   Кроме жидкого, ничего проглотить не мог. Замечательный старик… Я лежу, а он мне Коран читает. По-арабски. Я ни бельмеса не понимаю, но замечаю, что, когда он бубнит свои молитвы, боль вроде бы стихает. То ли отвлекаешься, то ли действительно сила какая-то в этом есть… Не знаю… В общем, сплошная мистика и шаманство.
   Только я вот что скажу. Старичок этот, его Сульхи звали, меня молочком, травками да молитвами своими с того света вытащил. И не просто вытащил, а так, что потом в большом медицинском центре врачи меня с головы до пяток прощупали, но так и не поняли, как это я еще двигаюсь. По всему выходило, что быть мне инвалидом в лучшем случае. А в худшем… На все воля Аллаха!..
   Мало-помалу начал становиться на ноги. Месяца через четыре вытащил меня Сульхи впервые на улицу. Сижу я на солнышке. Любуюсь на горы, облака. Орел какой-то в небе парит. И думаю себе — какая благодать!..
   К тому времени я уже начал сносно понимать на урду и классическом арабском.
   Это все, ребята, оттого, что дед мне Коран читал. Лучше всякого лингафонного курса получилось. Я пока в бреду валялся, старик мне бу-бу-бу, бу-бу-бу… Так, видать, слова на подкорку сразу и записывались. А потом, когда малость оклемался — скукотища же все время лежать, верно? — я от нечего делать языками и овладел.
   Ей-богу!
   Ну, правда, врать не буду, потом уже по моей просьбе Сульхи со мной специально занимался. И начал я читать, даже писать под конец научился.
   Старик-то оказался ученый. У него какая-то мутная история вышла с местным муллой. То ли он в Коране решил что-то на свой лад переиначить, то ли какие-то мысли Магомета слишком вольно трактовал. А скорее всего, просто слишком для муллы умным показался. Два мудреца на одно селение — слишком много. Вот старого Сульхи из селения натуральным образом и поперли. Объявили, значит, персоной «нон грата».
   По-моему, он не очень-то огорчился. Отстроил себе хижину в горах повыше.
   Закопался в свои книги — у него их была целая библиотека. Собирал травы, сушил.
   Готовил по каким-то древним рецептам настои да мази, которыми меня с того света и вытащил.
   Любил он на рассвете сидеть на пороге хижины. Оттуда вид — обалденный!..
   Наверное, на сотню километров. И никаких вокруг людей, никакого жилища. Мне самому иногда начинало казаться, что мы со стариком одни остались. Так вот, сядет и смотрит. Молчит. Только губами шевелит. То ли молится, то ли что-то разъясняет сам себе. И так часа три может сидеть, пока солнце его не сгонит.
   Я его как-то спросил:
   — Ты чего, старик, тут сидишь зря?..
   Он посмотрел на меня, как на дитя малое, и говорит в ответ:
   — Смотрю на движение мира… Постепенно я на ноги встал. Сначала на костыле ковылял. Потом перешел на палочку. А уж потом и сам по себе. Пока старик о моей душе да моих мозгах заботился, лекции мне о мироздании читал, я решил, что и тело мне тоже еще пригодится. Вспомнил кое-что из карате, кое-что из ушу, кое-что из джиу-джитсу.
   Я же когда рукопашным боем занимался с инструктором нашим, Григорием Иванычем, то все больше налегал на удары да на технику. А всю эту восточную философию за чепуху держал. А тут пригодилось.
   Стал потихоньку в теньке заниматься. Дыхание выставлять да медитировать.
   Руками машу, а сам в голове соло на саксе прокручиваю. Кругом красота дикая.
   Гармония. Такой меня восторг временами брал!
   Единственно, чего мне, ребята, не хватало, так это саксофона. У старика-то даже радиоприемничка завалящего не было. Так что я по памяти втихую Глена Миллера или Гиллеспи мурлыкал.
   В общем, когда я достаточно окреп, то полностью к тому моменту пришел в соответствие с обстановкой. Дни текут. В душе полное успокоение. Проблем никаких. Как летом в детстве — полное ощущение потери времени… Вначале, конечно, были у меня мысли о побеге. Вернее, не о побеге. Старик Сульхи меня никогда не держал при себе силой. Какая у него сила?.. Я как чуть-чуть оклемался, так уже мог его одним плевком уложить. Просто бежать как-то было некуда.
   Он, старик, меня сразу спокойненько так предупредил:
   — Ты вниз не ходи. Ты шурави. Тебя там убьют. А я даже толком и не знал, где нахожусь. Вроде бы и не в Рашиджистане. Я часто пытался у Сульхи выяснить подробности того, как он меня нашел. Но старик был кремень. Твердит в ответ одно и то же:
   — Аллах тебя послал, Аллах и заберет… Только я понял так. Дед время от времени из хижины своей выбирался. Брал ишака — и в горы. Травы собирать. Минералы какие-то одному ему известные. Да и просто на «движение мира» поглазеть. Старику много не надо. А уйти мог аж на месяц. За это время проходил достаточно большие расстояния. Похоже, вот во время одного такого похода он меня и нашел.
   И вот это, ребята, как раз чудо. В пустыне я падаю вместе с вертолетом и остаюсь жив. Почти жив… А тут бредет мимо безумный старик, которому не лень меня за сотню километров на своем ишаке тащить тайными тропами да потом незнамо сколько выхаживать. Другой бы пошарил по карманам да и пошел себе с Аллахом дальше. Ну, может, прикончил бы из человеколюбия.
   А старик… У него философия… В общем, время летело. Я уже почти, как дед советовал, растворился в природе, да не до конца — в один прекрасный день цивилизация напомнила о себе сама.
   Как-то занимался я своей хитрой гимнастикой, да что-то из Глена Миллера напеваю и вдруг слышу: какой-то странный, непривычный, но в то же время знакомый звук появился. Я на месте застыл и сообразить не могу, что бы это могло быть.
   А звук, вернее сказать, гул все сильнее. И вдруг как из-за горы вертолет выскочит — прямо на меня. Военный вертолет. Круг над хижиной сделал, кое-как на каком-то пятачке приземлился.
   Из вертолета вылезают два солдата да офицер. Как я понял — пакистанцы.
   Офицер меня осмотрел и говорит (на урду, между прочим):
   — Давай-ка, братец, полезай в кабину. Пожил на свежем воздухе, и хватит.
   — А кто ты таков будешь? — поинтересовался я у него.
   — Тебе это знать пока ни к чему, — он мне в ответ. — Полезай, говорю. Вид у тебя болезненный, не хотелось бы силой тебя тащить.
   Старик с каменным лицом сидит и только бормочет:
   — …Аллах дал, Аллах взял… — Это, — говорю ему, — не Аллах. Это солдаты.
   В общем, полез я в вертолет добровольно. Все равно когда-нибудь вылезать из этих гор пришлось бы. А тут грех транспортом не воспользоваться. Убивать меня никто вроде не собирался. Велика охота машину гонять, чтобы доставить себе такое удовольствие… Летели часа три. Приземлились тоже в горах, но уже на военной базе. Все как у взрослых — аэродром, казармы, склады ГСМ. Меня вроде как пленного определили.
   Хотя в зиндан сажать не стали. Просто приказали с территории не выходить.
   Вначале меня какой-то следователь допрашивать пытался. Только я дурнем прикинулся. Мол, ничего, ребята, не помню. Ни кто таков, ни как звать, ни как сюда попал. Видно же, что я через мясорубку прошел. Следователь помучился недельку да и отстал.
   Определили меня в госпиталь. Ну, про это я уже говорил. Врачи меня смотрели-смотрели, языками цокали-цокали, но так и не смогли понять, как это меня старик по частям собрал. А я как с гор спустился, тут же хворать стал.
   Головные боли почти каждую ночь мучили. Хоть в петлю лезь. Мне какие-то таблетки давали, но все впустую. Выходило, что мне без стариковских травок весело не жить.
   На базе этой я еще месяца два просидел. Уже начал план разрабатывать, как мне отсюда ноги делать. Присмотрел, где оружие прибрать к рукам, еду в столовой.
   Дело, в общем-то, не хитрое. Самое трудное было понять, куда идти? Я ведь, ребята, понял, что в Пакистане оказался. В Афган к талибам мне что-то не хотелось. И что? В родные просторы через горы идти или в Индию? Пока я выбирал, меня однажды привели в штаб. Там уже какой-то хмырь в гражданском сидит.
   Белобрысый, высокий. На немца похож.
   Смотрел он на меня минуты три и говорит вдруг по-русски:
   — Ну что, Николай Ухов, здравствуй, что ли. Я, конечно, напрягся и осторожно так в ответ говорю:
   — Здравствуй, коли не шутишь. Только, может, я и Ухов, но уверенности у меня такой нет. Память напрочь отшибло. Он глаза расширил и давай хохотать:
   — Ухов ты, Ухов. Это я точно выяснил. Или если хочешь — Трубач. Это как тебе привычнее.
   И фотографию мою показывает. Армейскую. Я фотографию посмотрел и свое гну:
   — Хороший парень. Кто такой?
   — Ладно, это ты пакистанцам мозги крути, — отвечает серьезно. — А я не затем в такую дыру лез, тебя разыскивая.
   — А зачем? — спрашиваю.
   — А затем, что нечего тебе здесь торчать. Или ты уже ислам принял?
   — Нет, — говорю, — недосуг как-то было. Да и не предлагал никто.
   — Ну вот и славно. Тогда у меня к тебе дело есть.
   — С кем имею честь? Меня вы Уховым сразу окрестили, а сами не представились.
   — Зови меня Коперником, — серьезно отвечает он.
   — Кем?..
   — Коперником, — повторил он. — Это для удобства. Я, понимаешь, имена часто меняю. Так чтобы не путаться.
   — Ну ладно. Тогда уж и я лучше буду Трубачом.
   — Нет, — возражает он. — Ты теперь будешь Аджамал Гхош.
   — Это почему?
   — А это отдельный разговор.
   В общем, он мне долго баки забивал о том, что родина меня не забыла и что он, подполковник ГРУ, ее представитель, за мной специально прибыл.
   — Это вы, Коперник, молодым рассказывайте, про родину-то. Я не первый день по земле хожу и прекрасно за это время усвоил, что родина про тебя не вспомнит, пока ей не припрет. Выкладывайте начистоту, в чем дело?
   — Ладно, — не стал спорить Коперник. — Начистоту так на чистоту. Есть, — говорит, — одно дело, для которого вы, Аджамал, — на «вы», гад, перешел, — очень даже подходите.
   — Что за дело?
   — В общих словах, надо поехать в Ирак. Взять там одну вещь и доставить в Россию.
   — А не в общих?
   — А не в общих расскажу, когда вы согласитесь сотрудничать.
   — У меня есть выбор?
   — Выбор есть всегда. Пакистанцы не дураки и просто так вас не отдадут.
   Родина, как вы верно заметили, тоже просто так ста тысячами долларов швыряться не будет. А именно столько они хотят за вашу голову.
   — Неплохо, — заметил я. — Но, бывало, давали и больше.
   — Я знаю. Читал ваше досье.
   — А как вы меня вообще нашли?
   — Если знать, что искать, то найти можно, — отвечает он мне с улыбкой. — На нас пакистанцы вышли, говорят, ваш человек у нас. А дальше сопоставить нетрудно.
   В последнее время в этих краях только вы и пропали. Вернее, погибли. А это в моей ситуации весьма важное обстоятельство. Нужен такой человек. Профессионал, но незасвеченный.
   Все живые профессионалы на виду, а вас давно уже похоронили. Улавливаете?
   — Улавливаю. Так в чем дело-то?
   — Сначала о вашем выборе. У вас две возможности. Сгнить здесь, в Пакистане.
   Местные дяди как только поймут, что за вас денег не получить, так живо вас спишут в расход. Или согласиться сотрудничать со мной. В этом случае я вас выкупаю, а взамен попрошу прогуляться через Ирак. Ну как?
   Я подумал и согласился. Хуже, чем есть, думаю, все равно уже не будет.
   — Вот и славно. Контрактов я подписывать с вами не стану. Верю на слово, — обрадовался Коперник.
   — Спасибо за доверие, — отвечаю.
   — Но на всякий случай не забывайте, что за убийство мертвеца претензий к нам никто иметь не будет. Я не то чтобы вас пугаю. Просто вы профессионал и сами должны понимать правила игры.
   — Понимаю.
   — Тогда слушайте. Это не просто сделка. Я вас подписываю на дело, которое и впрямь для России очень важно. И, поверьте, это не пустые слова. Слышали, наверное, что в Ираке творится?
   — Нет, — честно признаюсь. — Вот уже почти год, как ни телевизор не смотрел, ни газет не читал.
   — Хм. — Коперник с пониманием так на меня посмотрел. — В общем, американцы в очередной раз на Саддама наехали. На этот раз по поводу бактериологического оружия. У Клинтона свои проблемы дома, так что и ему сейчас Ирак бомбануть — только в радость. Вся закавыка в том, что еще в «совковые» времена мы действительно это самое бактериологическое оружие иракцам продали. Оборудование, технологию… Ну да дело былое… Само по себе оружие не страшно. Я имею в виду его наличие у иракцев и вклад России в это дело. Но именно сейчас, в связи с кредитами и прочей политикой, не хотелось бы, чтобы Россию обвиняли во всяких гадостях, чтобы спекулировали на «совковом» прошлом. На бактериях, конечно, не написано: «Сделано в СССР». Но есть там один контейнер со штаммами очень, очень неприятных болезней, и по контейнеру этому специалисты запросто выяснят, откуда ноги растут. Вернее, не выяснят — это и так все знают, а докажут. Короче, именно этот контейнер и надо из Ирака вытащить.
   — Так Саддам его и отдал. За него ведь уплачено. И немало, — возразил я. — Или вы мне предлагаете взять его штурмом?
   — Нет. С иракцами уже есть договоренность. Я бы сказал, сделка. Они нам контейнер, а мы улаживаем вопрос с американцами и НАТО. Но проблема в том, что американцы будут землю рыть, чтобы перехватить этот контейнер. Да и в самом Ираке есть ястребы, которые не в восторге от этой сделки. И хуже того. У нас, в России, тоже есть желающие наложить руку на этот самый контейнер. Зачем, почему — вопрос другой. Но вот это-то и есть самое опасное. Именно поэтому я и вышел на вас. Вы мало того что мертвы… Есть еще и некоторая гарантия, что вас пока не завербовала ни одна из заинтересованных сторон. Понятно?
   — Понятно, — отвечаю. — Я, значит, темная лошадка.
   — Очень темная. Согласны?
   — Согласен.
   Вот так я в эту историю и влез. Если честно, я ведь этому Копернику поверил. Не только за свою шкуру старался. Да и он, в общем-то, чистую правду говорил. Только забыл, сволочь, добавить, что он сам в числе тех, кто желает «наложить руку»… За то, что он меня из Пакистана вытащил, — я ему благодарен. А вот за то, что он меня использовал, и за то, что чуть не заставил в собственных друзей стрелять, — я ему голову собственноручно откручу…

6

   Теперь Пастух понимал все. Вот он, весь пасьянс, разложенный Коперником, — самого Пастуха он советует выбрать для операции в Багдаде, Трубача подготавливает к перевозке груза, а Дока вызывает в Двоегорск, и если бы все удалось, то похищение контейнера выглядело бы спланированной управлением операцией. Представив все это Президенту в нужном свете, с управлением можно было бы покончить, а их пятерых… — нет! теперь опять шестерых — можно было бы пустить в расход, сохранив таким образом свои шкуры и толстые задницы! Хотели ли они еще как-то использовать этот контейнер? Какая теперь разница!
   Радость встречи с Трубачом отодвинула на второй план все остальное. Пастух молча обнял его, Муха похлопал по бритой голове и сказал: «Жив, курилка!», а Боцман воскликнул: «И где тебя, черта лысого, столько носило?!» Он рассказал им всю свою историю, и история эта оказалась интереснее любого романа, но было это чуть позже. А сейчас у них совершенно не было времени на разговоры.
   Коперник исчез.
   Коперник исчез вместе с грузом, который они обязаны были забрать у него.
   Где теперь его искать? Где? Трубач сразу рассказал им, что встречать самолет Коперник приехал на машине, он вспомнил и марку, и цвет, и даже ее номер. Это было уже кое-что. Но куда он мог податься?
   — В любом случае, — рубанул Артист, — он первым делом должен был вырулить на шоссе. Не по сугробам же он поскачет?
   — Сделаем так, — предложил Пастух, — мы расколем генерала по всем швам. Он должен знать возможный маршрут Коперника. Одним словом, он единственный, кто может дать нам хоть какую-то информацию.
   — Дело, — кивнул Муха.
   — Значит, так, Муха, Трубач — вы со мной. Раскалываем генерала и дальше на «вертушку». Она ждет нас здесь недалеко. Док, Артист, берите Боцмана и дуйте на своей машине по шоссе. Мы скорректируем ваш маршрут.
   — У нас бензин практически на нуле, — предупредил Артист.
   — Здесь есть заправка?
   — А как же.
   — Отлично. Мотайте туда и ждите моего звонка. Я постараюсь вас хотя бы сориентировать, в какую сторону вам по шоссе дуть.
   На этом они и разбежались.
   Боцман сел за руль. Док и Артист плюхнулись следом, и «Нива» рванула на всех газах к «Солнечному».
   Спустя пятнадцать минут Артист, Док и Боцман добрались до «Солнечного». Там их уже ждало сообщение Пастуха: командир сообщал, что, как выяснилось, Коперник, скорее всего, намылился в Москву.
   Заправившись, они снова вскочили в машину и помчались прочь от этого города, помчались в надежде, что их усилия не пропадут даром…

Глава десятая. Найти и обезвредить

1

   Утром дорогу припорошил свежий снежок, и теперь Боцман легко находил след машины Коперника. После снега перед ними по дороге прошли всего несколько автомобилей — какой-то грузовик с прицепом, «жигуленок» на родной лысой резине и суровый колесный трактор «Кировец». Машина Коперника была четвертой, и следы ее импортной резины перекрывали предыдущие.
   — Давай, надо не упустить гада! — подначивал Артист сидящего за рулем «Нивы» Боцмана.
   — Не мешай, Семка, — ответил тот наконец. — Лучше свяжись с вашими ментами в этом… в Двоегорске. Пусть сообщат, что за тачка может быть у этого гада? По следу далеко не уйдешь… Ведь наверняка кто-нибудь видел его раньше, а может, он у кого машину позаимствовал… Ведь не вез он ее сюда из Москвы, как думаешь? Он ведь вроде по воздуху сюда… Артист достал радиостанцию и принялся настойчиво кричать в нее:
   — Невский… Артист вызывает лейтенанта Невского… — Невский на связи… — буркнула радиостанция.
   — Лейтенант, нет ли у вас каких-нибудь данных на машину, на которой ездил по городу московский капитан, называвший себя Коперником?
   — Есть, как не быть! У нас тут заявление об угоне… Вот, читаю: «Я, Заславский Роман Павлович, 11.02 сего… По просьбе капитана Коперника… Поскольку машина мне не возвращена, а сам капитан находится в неизвестном мне месте, прошу…» Ну и так далее.
   — Так, ясно. Что за машина?
   — На имя Р. И. Заславского была зарегистрирована «Ауди-100» 1986 года выпуска. Синего цвета. Госномер — Е 12-56 ЕК… — деловым тоном сообщил Невский. — Номер кузова и двигателя сообщить?
   — Поинтересуемся у Коперника при встрече, — отшутился Артист.
   — Я уже передал сведения в перехват в ГАИ.
   — Хорошо, мы его с тыла подгонять будем. Далеко не уйдет!.. — уверенно сообщил Артист. — До связи, лейтенант.
   — Как бы гаишники не перестарались, — подумал вслух Док. — Как начнут палить сдуру, так полстраны на тот свет и уйдет с насморком.
   — Ничего, — буркнул Артист. — Пусть палят. А что, если этот гад скроется, где его потом искать?
   Боцман не отрывал взгляда от дороги, выжимая из «Нивы» максимум возможной на этой дороге скорости. Здешнее шоссе и в хорошую-то погоду было не сахар, теперь же, покрывшись мокрым снегом, и вовсе превратилось в каток. После очередного удачно пройденного виража, когда машина чудом избежала падения в кювет. Боцман со злорадством сообщил друзьям: