Татьяна Алюшина
Время для наград

   Посвящается моей бесконечно любимой маме Нине Ильиничне, чье мужество, терпение, умение отдавать любовь и неиссякаемый оптимизм поражают и вдохновляют меня всю жизнь

   Одуряюще пахло сиренью, ну просто одуряюще. Этот запах сопровождал меня всю жизнь.
   В детстве это был запах тайны – мы прятались в огромных кустах сирени, когда играли в казаки-разбойники.
   Сад, в котором проходило мое детство, был совершенно сказочный – огромный заросший, запущенный сад позади старой купеческой усадьбы. Усадьбу с революционным энтузиазмом превратили во множество коммунальных квартир, но сад… Сад коммунальным сделать, видимо, не удалось.
   Мы считали его своей вотчиной, своей тайной, полной неожиданностей и чудес. Там были совершенно секретные, затерявшиеся в глубине зарослей жасмина и сирени места, о которых даже и не подозревали взрослые. Здесь располагался наш штаб, здесь мы находили отдохновение от контроля, это была наша тайна, наше прибежище.
   Господи, что только мы не постигали в том саду! Это абсолютное счастье свободы, потому что никто – ну просто никто из взрослых! – не знает, где ты, и только тебе решать, когда выйти из тайного штаба и выходить ли на призыв мамы, и, замирая от восторга непослушания, предполагать, что будет, если сделать вид, будто не слышала, как тебя зовут. Я вот еще чуть-чуть, ну одну минутку посижу и выйду победителем, потому что это я сама решила, что уже пора. И от осознания этого «я такая большая и значимая» было не страшно получить нагоняй. Пусть ругают, да и ругают как-то вяло, главное – нашли. И не догадываются, что это я сама, сама решила найтись!
   А в саду все такое шуршащее, сказочное и все по-взрослому важно: и большой секрет, и тайный сбор, и глобальные проблемы детского возраста.
   Ах, как же это было прекрасно! Лето, солнце, запущенный купеческий сад, огромный, как мир. Засыпанный землей фонтан, дорожки в никуда, а впереди целое лето, важнейшие детские проблемы – качели, старые сараи, велосипеды и запах сирени. Запах счастья. Даже не счастья, а того, что гораздо, гораздо лучше, – преддверия лета, солнца, свободы и тайны будущего.
 
   Потом этот запах настиг меня в больнице, после операции.
   Я никак не могла открыть глаза после наркоза, но мне было так радостно, так легко и совершенно непонятно, что ж такого замечательного в моем пробуждении.
   Ведь вроде очень больно, и трудно, и невозможно двигаться, тогда почему чувство полного счастья? А когда открыла глаза – поняла. Палату заливало южное солнце, светившее сквозь незашторенное окно, и все видимое пространство было уставлено букетами сирени.
   Это была царица всех сиреней – огромные темно-фиолетовые цветы. Они пахли так сказочно, так празднично, что затмевали мысли о боли, об операции. Наверное, даже о прошлом. Это был запах детства, тайны, счастья, преддверия лета, перемен, всего самого лучшего в жизни.
 
   Одуряюще, просто одуряюще пахло сиренью, когда я расставалась с ним.
   Мне казалось, что уж сирень-то меня никогда не подведет, это постоянная величина, которая ассоциируется только со счастьем, вернее, с преддверием счастья. И вдруг!..
   Ну почему сирень, господи?! Все было так хорошо в моей жизни с этими цветами, ну почему именно сирень? Теперь всю мою жизнь она будет нести ощущение несчастья, потери всего: любви, мужчины, прошлого, будущего.
   Ну почему именно сирень?!
   Он знал, конечно, знал, что больше всех цветов на свете я люблю сирень. Миллион раз ему это говорила и рассказывала о детстве, о купеческом саде, о тайных местах, об ощущении безграничного детского счастья.
   В тот день, когда мы расстались, он принес мне сирень. Огромный букет крупной южной темно-фиолетовой сирени. Только теперь мне казалось, что пахнет она как на похоронах. Ну конечно – это ведь я ухожу от него, а не он меня выпихивает из своей жизни, всеми правдами и неправдами сделав мою жизнь совершенно непереносимой, потому что дальше прогибаться под него – это только уровень половой тряпки. Как трудно, как страшно принимать такое решение. Когда ты на грани: либо–либо.
   Да, да, конечно, все, что можно было выдержать, я выдержала. Мы ведь, девушки, такие терпеливые, такие понимающие. И трудности начального периода, и квартплата пополам, и ужасы потери первых копеек, и торты из макарон, потому что ни на что другое нет денег, и твои сопли и пьянки от страха перед «завтра деньги отдавать», и болезни, и переломы, и дешевая колбаса, и одни всесезонные колготки.
   А дальше еще интересней!
   Первые победы, и первый отдых в дешевом отеле, и первая битая-перебитая десятилетняя машина, и ужасы съемной дешевой квартиры. Мои бухгалтерские балансы и ночи спасения бизнеса – это когда ты спишь, заглушив страх водкой, а я сижу всю ночь, рисую схемы и считаю цифры, а наутро, одурев от кофе и сигарет, нахожу! Нахожу выход!
   Первые надутые щеки – «Я заработал!» и «Я не могу платить тебе зарплату, ведь ты моя жена, и, кстати, свою зарплату ты проедаешь». Первая заграница и первый контракт, который я считаю и стыкую до зеленых чертей в глазах, пока ты спишь, отметив успех водкой. Первый костюм от «Хьюго Босс» и уговоры его купить, а потом и надеть. И твое «Не могу с ними пить и общаться, они все такие крутые, чувствую себя кретином!», и мои долгие уговоры, миллион слов о твоей неординарности, уме, выносливости, изворотливости, черт знает еще о чем, только бы поднять. И твое победное: «Ты не представляешь, они как дети – стадо идиотов, я сделал их на раз-два!»
   Первый срыв с «больших» денег, и неделя запоя, и снова «ты самый…», и снова раздувание щек, и первые личные вложения, и праздник с друзьями по этому поводу. Три дня застолья – это у тебя. А у меня посуда – плита – посуда. И утро четвертого дня: «Ну, видишь, ты же самый-самый…»
   И дефолт… Конечно, твоя паника: все, все пропало! Мои уговоры: ничего не пропало, осталось это, это и это. Все поправим, затянем пояс, поживем у мамы, не будем снимать квартиру, поедим макароны. И цифры по ночам, цифры, а утром – смотри, мы вылезем!
   И вылезли, вылезли! Ничего не надо начинать сначала – там подтянули, здесь урезали, опять же после дефолта многие конкуренты отпали – и все, все, прорвались!
   И победа, и обороты, и экономия на всем, по большей части на мне.
   И вдруг твое «Я крутой!». Да, ты крутой, а я?.. А ты делай теперь так и так, нет – это плохо, лучше, лучше. Это уже не так вкусно, это не вовремя, и вообще, прав всегда только я. И так по нарастающей!
   И ночи без сна у темного окна: «Что я не так сделала? Господи, ведь невозможно терпеть!» И все, нет сил, и выбор – либо ложиться без боя и становиться ошметком при «начальнике всей твоей жизни», либо уходить.
   И понимание, что выбора-то нет, да никогда и не было.
   И конечно же: «Ты решай, но ничего не получишь – все мое».
   И букет сирени!
   Господи! Но почему, почему сирень?!
 
   Сильно дернуло вагон, и Наталья выскочила из этих мыслей.
   «М-да, дорога. Задремала, и все это предательски влезло в голову. Сразу чувство вины – ну кого и в чем я обвиняю! В любом случае это мое решение, и в начале – жить с этим человеком, строить что-то, и в конце – расстаться с ним, построив ему что-то. Я могу тысячу раз говорить себе, что он не виноват. Я могу тысячу раз обвинять себя и сомневаться в правильности решения. Я могу охрипнуть мысленно и горлом, утверждая, что сама, сама виновата, но я обвиняю его и не могу остановиться! Господи! Ну сколько можно ходить по кругу! Все понимая, оставаться там же, где и была?! И какого хрена сирень! А собственно, откуда запах?»
   Наталья повернулась лицом к купе. На столике стоял букет сирени в обрезанной бутылке из-под минеральной воды. Она занимала верхнюю полку, и здесь, наверху, запах от цветов был особенно сильным. Рядом с букетом сияла лучезарная улыбка девушки лет семнадцати.
   – Здравствуйте, а мы ваши соседи, мы с мамой сели только что, в Туле. Давайте познакомимся. Я – Даша, а это моя мама – Устинья Васильевна. – Она указала на полную даму в спортивном веселой расцветочки костюме. – Мы в Джанкой, к родственникам. А вы?
   «Прелестно, мне сейчас в самый раз», – вяло подумала Наталья.
   – Давайте чай пить, – предложила Устинья Васильевна. – Четвертого попутчика у нас пока нет. А вы из Москвы едете?
   Как будто можно ехать откуда-нибудь еще – поезд московский, и первая остановка – Тула.
   – Да, – соизволила ответить Наталья.
   И бочком, чтобы не задеть цветы, накрытый к чаю стол и новых пассажирок, стала сползать с верхней полки. Схватила сигареты, промямлив: «Я сейчас», сунула ноги в пляжные шлепки, служащие в поезде тапками, и, непонятно чем мучаясь, выскочила из купе.
   Слава тебе! В курилке никого не было. Прикурив, она обнаружила, что руки трясутся вместе с поджилками.
   «Да что, собственно, такое?! Ну, было, да времени-то сколько прошло. Сколько уже? Три года? Да, три, даже больше. Ну и чего тебя проняло? Ты ведь умная. Про свою жизнь все уже поняла. Что это ты вдруг? Это поезд, вот в чем дело. В поезде как-то особенно ощущается одиночество: никто не провожает, никто не едет с тобой, никто не встречает – все сама. Ну и что?! В первый раз, что ли?! Надо было читать до опупения жизнерадостную Донцову, а не дремать под стук колес».
   Наталья уставилась в грязное оконце на пролетающий мимо пейзаж, не видя ничего, стараясь изгнать тоску и жалость к себе.
   «Пойду пить чай с попутчицами! И все, все, хватит, хватит!»
   Затушив сигарету, она «очень решительно», как пишут в романах, взялась за ручку двери. В это же мгновение дверь, не менее решительно, дернули с другой стороны, и она полетела вперед, как выпущенная торпеда. Что там чувствует торпеда, Наталья не знала, но она почувствовала сильную боль, ударившись обо что-то твердое плечом и скулой. Что-то твердое при ближайшем рассмотрении оказалось мужчиной. Мужчина был высок ростом, широк, зол и смотрел на нее с явной брезгливостью.
   – Что вы на ногах не держитесь, девушка? Так и покалечиться можно!
   – А вы что в дверь рветесь, как партизан в бункер к немцам?
   – Что?!
   – Да ничего! Можно подумать, вы куда-то с боем прорываетесь, а тут девушки на дверях висят.
   Насчет девушки она, конечно, погорячилась, но кто из женщин не думает о себе минус десять–пятнадцать лет? Да и какое это имеет значение, когда Бог посылает ей маленький скандал для бодрости духа и отвода хандры? В тот момент Наталья почти любила этого мужчину.
   Мужчина, которого она почти любила, был ошарашен и посторонился, пытаясь ее пропустить. Гордо, нет, очень гордо задрав подбородок, она прошествовала мимо, испортив всю картину тем, что зацепилась за коридорный коврик носком шлепанца.
   «Ну вот и полегчало, спасибо тебе, дядечка!», хотя насчет «дядечки», как и насчет «девушки», она тоже несколько преувеличила. Рассмотреть хорошенько Божьего посланника ей не удалось, но на «дядечку» он явно не тянул.
   Уже совсем в ином настроении Наталья вошла в купе. Даша и ее мама пили чай, настоящий, из заварного чайника. На столе было разложено «угощение» к чаю – тульские пряники, конфеты, пирожки и еще какая-то снедь, завернутая в промасленную бумагу.
   – Вы садитесь с нами, мы подвинемся, – очень весело, звонким, девчачьим голосом пригласила Устинья Васильевна. Голос совсем не вязался с ее крупной, дородной фигурой, круглыми щечками и прической. – Вас как зовут? А то и не знаем, как обращаться.
   – Наталья Александровна, можно Наталья.
   Очень вдруг захотелось чаю с пряниками в компании этой располагающей, открытой парочки. Наталья сходила за стаканом, и они уселись чаевничать. Устинья Васильевна с Дашей рассказывали о себе и про родственников, которые будут их встречать. Она слушала не слушая – этому приему научилась давно.
   Ездить приходилось много и часто, в основном в поездах. Попутчики бывали разные, но почти всегда разговорчивые. Она научилась слушать, пропуская поток информации и эмоций собеседников мимо. Не от безразличия или снобизма, а от невозможности впихнуть в себя что-то еще сверх своих переживаний. Переживания прошли, а навык «поездных ушей» остался.
   Хотя какое там прошли! Когда курить побежала, и ручки тряслись, и слезы внутрь загоняла, не разрешая выйти из-под контроля, и смирилась с тем, что хандрить придется полпути. Если б не маленькая стычка в дверях, сидела бы сейчас и собирала себя в кучу.
   Она улыбнулась, вспоминая эпизод с мужчиной у дверей, и мимолетно подумала: «Что ж у тебя случилось-то, что держишься решительно и сурово, или такой по жизни?»
   Как будто отвечая на ее мысли, Даша взахлеб стала рассказывать:
   – Ой, Наталья Александровна, тут, пока вас не было, к нам четвертого поселили! Представляете, он из СВ, продали три билета на одно место. Раньше такого никогда не было, так начальник поезда говорит. Вот. А СВ-то всего два вагона, и все места заняты, так эти трое не знали, как разместиться, и двое мужчин уступили женщине, у нее третий билет был. Вот. А их в купе переселили и обещали разницу возместить и подобрать вагон получше, и оказалось, что это наш. Нам одного и подселили. Здоровый такой мужик и злой, а важный! Вещи, то есть сумки, дорогие такие, так он их покидал и ушел, даже дверью хлопнул. Будет теперь дуться и разговаривать с нами не станет, да еще храпит, наверное!
   – Да не тарахти ты, Дашка! С чего взяла, что не будет разговаривать и храпит? Расстроен человек, это ж понятно.
   – Ну… уж больно важный, сразу видно – начальник.
   «Уж не мой ли «партизан» тире посланник Бога? Плохо дело, еще разборку устроит, учить уму-разуму начнет», – заподозрила Наталья.
   Поругивая себя за трусость, она полезла на свою верхнюю полку, где в общем-то неплохо устроилась, чувствуя внутри приятное тепло после чая и погружаясь в сон. Дремать нельзя, в дремоте мысли запретные лезут – только спать.
   Наталья проснулась от звука хлопнувшей двери купе, более резкого, чем обычно, похожего на выстрел. Вздрогнув, она открыла глаза и увидела прямо перед собой того самого мужчину, «партизана», как она его прозвала. Теперь она его рассмотрела в непосредственной, так сказать, близости.
   Он был действительно высок, за метр восемьдесят, широк, но не толст, скорее подтянут, на вид лет сорока. Короткий ежик волос, очень внимательные серые глаза, небольшой шрам над левой бровью и едва заметный на левой скуле. Абсолютно простая, ничем не выдающаяся внешность. Ничего особенного, кроме глаз.
   Пожалуй, Дашка была права, сразу понятно, что он начальник, и не потому, что высокомерен или подчеркнуто пренебрежителен, а просто чувствуется, что этот человек умеет командовать.
   «Да, с «дядечкой» я точно промахнулась».
   – Простите, я не хотел вас разбудить! – холодно и отстраненно произнес объект ее пристального изучения.
   – Все с дверями воюете? – понесло Наталью, видимо еще не до конца проснувшуюся. Язвить ему, похоже, не рекомендовалось, но когда умные мысли ее останавливали!
   – Так это вы, девушка! – как бы обвиняя, произнес «гражданин начальник».
   – Вообще-то я. А что?
   – Да, собственно, ничего.
   – Ну и славно! – порадовала оптимизмом Наталья.
   Куда ее несет? Мужик явно раздражен, да и цену себе знает. Может, поэтому ее и проняло? Говорить было не о чем, и мужчина полукивком отпустил ее из разговора. Очень быстро, одним движением он поместил себя на верхнюю полку.
   «Ого, да мы еще и спортсмэны», – подумала Наталья, с издевкой вставив «э».
   Слишком увлекшись его разглядыванием и анализом увиденного, она совершенно забыла о других пассажирах, присутствовавших в купе, но они о себе немедленно напомнили.
   – Здравствуйте, а как вас зовут, а то мы все познакомились, а как к вам обращаться, не знаем. Хотите чаю? У нас настоящий, не из пакетиков, – очень быстро и громко, как из пулемета, строчила Даша.
   – Зовут меня Антон Александрович, чаю не хочу, благодарю вас. – Вот так холодно и очень понятно: «все свободны, всем спасибо».
   «Что тебя проняло, Наталья?! Рассматриваешь его во все глаза, язвишь, тон его тебя задевает, тебе-то что? А бог его знает что. Бог его знает…»
   Подал голос ее сотовый.
   Схватив в руки телефон, как спасательный круг, она спустилась с верхней полки и выскочила в коридор. Звонила ее бывшая клиентка, просила помочь приятельнице, которой нужно срочно продать квартиру. Наталья переадресовала клиентку к Ольге, ее нынешней коллеге и где-то даже подруге. Закончив разговор, заглянула в купе, взяла сигареты и поплелась в тамбур. Надо подумать, что-то настроение как качели – то вверх, то вниз… Непонятно.
   Ей повезло второй раз: в курилке никого. Она уставилась в окно, и мысли потекли, как пейзаж перед глазами.
 
   После ухода от мужа она, конечно, потеряла и работу. Начинать строить что-то сначала после тридцати лет сложно, а после тридцати шести практически невозможно, да еще не имея за спиной ничего, кроме старых поношенных шмоток, злости на себя и пустоты безысходной внутри. Конечно, она работала у него всем на свете, от секретаря до главбуха, и конечно же без трудовой книжки и без зарплаты и еще с целой кучей проблем.
   Как-то по ТВ шел сериал о женщине с тремя детьми, ушедшей от мужа. Сериалы Наталья не смотрела, в силу занятости и неособой к ним любви. Но из этого сериала запомнила несколько случайных эпизодов.
   Героиня говорила подруге: «Начинающие развод делают одну ошибку – уходят, уходящий получает не более десяти процентов всего: денег, жизни, любви. Раз уж влезли в развод, сделайте так, чтобы ушли от вас».
   Десять процентов она не получила, но одну десятую процента он все-таки ей дал и подтолкнул – иди, иди, убогая, пока я не передумал.
   А что? Конечно, убогая: шесть лет угробить на мужика – на его жизнь, его бизнес, его здоровье, его родителей. На все его! А где же я? Ну или хотя бы «мы»?! Сама дура – заслужила!
 
   Наталья стала искать, куда пристроить пренебрежительно кинутые ей отступные копейки, пытаясь сделать что-то для себя, хотя бы жилье. Она купила комнату в совершенно «убитой» коммуналке, в отдаленном районе, в которой не проживали соседи по общей коммунальной жилплощади. У них имелась квартира в другом районе, а комнату они держали для детей, когда подрастут. Люди они были неплохие, и им было все равно, что она там сделает, – ремонт так ремонт.
   Негатива и обид в ней накопилось море, девать это было надо куда-то, и она взялась за ремонт. Своими силами, за исключением сантехники, электрики и каких-то сложных работ. Ну а чьими же еще?
   Деньги быстро закончились, что-то делать плохо она не умела, и ремонт вышел на славу, а она вышла из ремонта без денег, без работы, зато хоть половину злости на себя и на весь мир сбросила. Наталья продала эту комнату – надо же на что-то жить – и вдруг обнаружила, что неплохо на этом заработала. Она пошла в ту фирму, через которую покупала и продавала комнату, и устроилась работать риелтором в отдел купли-продажи.
   Через два месяца она заработала первые «большие» деньги. Через год приобрела однокомнатную квартиру, а вместе с квартирой и самоуважение, потерянное еще в начале «счастливой» семейной жизни, и страх пускать кого-либо в свою жизнь и в свое одиночество, да и, вот как сегодня, редкие приступы хандры.
 
   В активе у нее есть любимая мама, к которой она и едет сейчас в Крым, любимая же сестра, четверо горячо любимых племянников, ее, сестрины, дети. Между прочим, сестра с мужем и детьми в ближайшее время будут перебираться с Урала в Москву, по необходимости бизнеса мужа. А с ее любимыми племянниками рядом скучать вообще, как они говорят, «без вариантов». Так что нечего, ну, ей-богу, нечего хандрить!
   Ну подумаешь – сорок лет, ну подумаешь – нет детей и ты одна.
   Делов-то.
   Вялый секс раз в неделю с сослуживцем в течение последнего года, не доставляющий никаких радостных эмоций ни ему, ни ей.
   А куда деваться? Чувств друг к другу никаких, кроме дружеских, они не испытывают, жениться, боже упаси, не собираются. Ну хоть секс есть – вяленько так вяленько. Последний раз это было два месяца назад и не доставило ей никакой радости. Она решила – все, хватит! Даже говорить ничего не понадобилось – перестала приглашать его к себе и предложений встретиться на его территории не принимала. Все довольны.
   Работа эта ей уже давно надоела, да и не надрывается она особенно. Народ у них деньги зарабатывает будь здоров, а ей лень и неинтересно. В общем-то по нынешнему времени она неплохо зарабатывает, даже по московским меркам неплохо, понимает, конечно, что можно го-о-раздо больше, но нет азарта, удовольствия, что ли. Да и не ее это!
   «А что твое?! Чего ты хочешь-то, Наталья? Куда тебя сегодня несет? Ты сто лет не позволяла себе расслабляться, держалась. Все нормально. Просто ты еще не умерла, ты живая, тебе влюбиться хочется, родного человека рядом, чтоб свой, со всем набором мужских достоинств и недостатков, но родной и любимый. Вот так-то! И хоть раз в жизни, ну хоть один разочек, почувствовать и понять, что такое «как за каменной стеной» и мужчина, которому можно все доверить – и жизнь, и любовь, и преданность. Тихая постоянная радость, что он есть, миллион мыслей в день о нем: где, как, все ли хорошо? И он думает, скучает и звонит по три раза на день – просто так, чтобы услышать. Чтобы совпадать, как две половинки. Господи, да можно что угодно об этом думать и говорить, главное – быть родными!
   О-хо-хо, куда тебя, Наталья, понесло! Ты еще начни женские романы читать и сериалы типа «сопли в сахаре» смотреть!»
   Во рту стало горько – не то от сигареты, не то от мыслей.
   «Ладно, хватит! Бери себя в руки и тащи на вторую полку к Донцовой, кроссвордам и остальным прелестям поездной жизни. Или пойти в ресторан, коньяку хлопнуть?»
 
   «Ты смотри какая!» – думал Антон, виртуозно изображая, что спит.
   Собственно, ему нужно было подумать, хорошо подумать и с бумагами поработать. Он ехал совместить приятное с полезным и еще выполнить одну неофициальную просьбу, что уже не раз делал для своей бывшей конторы.
   Вернее, сначала «просьбу», а все остальное – и «приятное», и «полезное» – в виде гарнира к основному делу.
   Но эта дамочка его сильно отвлекла, еще там, у двери в тамбур, когда влет ответила про «партизана».
   Ему всегда нравились язвительные, быстрые на умную реплику, живые. А у этой к тому же были зеленые глаза, печальные, в одну секунду вспыхнувшие смехом. Судя по всему, остальное было тоже в порядке – он почувствовал, когда она на него налетела, – упругую грудь, талию, бедро. Почувствовал и запомнил, и нес с собой, пока шел в ресторан. Наблюдая за тем, кто был ему нужен, впервые рассмотрев его «вживую», Антон прокручивал в голове еще раз информацию, как бы настраиваясь на этого человека, на работу. За всем этим он про девушку забыл.
   Оказалось – не забыл, а как бы отодвинул и, встретившись с ее внимательными зелеными глазами, без стеснения рассматривавшими его с верхней полки, осознал, почувствовал – зацепила она его. Да уж!
   Сразу вспомнилась оставленная в Москве Марина. Когда же они последний раз занимались сексом? Давно. Да как-то особенно и не тянуло. Она, конечно, надеялась на что-то серьезное, продолжительное.
   А он точно знал, что нет, нет. Все это не то, не греет, неинтересно.
   Спасибо, конечно, что есть: при его-то занятости еще озадачиваться поиском партнерши нет никакой возможности. Вот и тянется не пойми что: ни роман, ни дружба, ни любовь, ни просто секс. Надо бы ей позвонить, сказать, что уехал, да неохота.
   А эта зеленоглазая, пожалуй, могла бы фейерверк устроить.
   Он всегда был честен с самим собой и понимал, что она его заинтересовала. С чего бы? Давным-давно его никто не интересовал вот так, сразу, зацепив все мужское, разбудоражив воображение.
   «М-да, не то стареешь, не то заработался ты, Антон Александрович. Ладно, надо делом заняться».
   Ну с бумагами все ясно – его официальный контракт и договоры к нему. А вот с «просьбочкой» все сложнее и интереснее.
 
   Полковник в отставке, ныне хозяин и генеральный директор фирмы, предоставляющей услуги по установке и обслуживанию охранных систем любой сложности, любого уровня защиты, а также выполняющий индивидуальные заказы на личную охрану и кое-что еще в этом же русле, проходящее по «прейскуранту» как «особые услуги», Антон Александрович Ринков считался среди людей, знающих его, человеком везучим, обладающим суперинтуицией, седьмым, десятым, черт его знает каким чувством, спасавшим его шкуру и голову не одну тысячу раз – как в бою, так и в делах.
   Боевой офицер спецназа, чего только не прошел и из каких только переделок не вылезал, практически всегда выводил своих ребят. За исключением разве что единичных случаев, о которых говорить и думать самому себе запрещал. За блестящий ум и ту самую интуицию, после очередного задания и ранения, был переведен в аналитический отдел родной конторы.
   Поначалу работать в этом отделе было интересно, азартно, радостно уму. Но постепенно азарт спал, все виделось более четко, гораздо глубже и серьезнее, чем вначале. И знаменитая на всю контору интуиция, помноженная на блестящий ум, помогла тихо и безболезненно уйти в отставку, хотя ему пророчили генерала.
   Да бог с ним, с генералом, главное, что ушел.
   Хотя безболезненно – это преувеличение.
 
   Начинать новое дело, не имея собственных средств, регулярно получая предложения о вложениях от разных, весьма противоположных и далеко не законопослушных сторон, красиво уходить от принятия навязываемых инвестиций, выкрутиться самому, заложив что только можно, собрав со всех друзей и родственников все, что они могли дать, – это еще то удовольствие!