Страница:
Ася. 1943 год
– Забыла сказать… Старая совсем стала… – Скрипучий голос змеей прокрался в Асино беспамятство. – А девка-то молодец, храбрая девка, только глупая. Молодые все глупые, просят-просят, а про цену не спрашивают…
Ася открыла глаза. Небо над головой уже не было синим, теперь на нем грязными заплатами серели тучи. Сколько же она пролежала без сознания? Как там ее летчик?
Девушка вздохнула полной грудью влажный от болотных испарений воздух и попыталась встать. Голова снова закружилась.
– Прыткая какая! – Старуха стояла на коленях перед летчиком и, как недавно неведомую травку, растирала в костлявых пальцах его русые волосы. – Очухалась?
– Что с ним? – Ася старалась не смотреть на эти страшные, своей собственной жизнью живущие руки и на затянутые бельмами глаза тоже старалась не смотреть. Она глядела только на летчика, на его бескровные губы и пропитавшуюся бурой кровью гимнастерку.
– Живучий. – Старуха пожала плечами, и гадюка на ее шее недовольно зашипела. – Думала, помрет, а он все не помирает… Ну раз до сих пор жив, так и дальше жить будет! Пойдем! – Опираясь на клюку, она встала на ноги.
– Куда? – спросила Ася испуганно.
– А ты куда хочешь? – Старуха даже не глянула в ее сторону.
– Я домой хочу.
– Домой? Ну коли домой, так туточки его брось, товарища своего.
– Как это – брось? – Ася вцепилась в рукав летной куртки. Не бросит она его, ни за что не бросит!
– А вот так. Зачем мертвяка в деревню волочь?
– Вы же сами сказали, что он жить будет! – от злой обиды перехватило горло. Да что же эта ведьма ее морочит?!
– На болоте будет жить, в другом месте – нет.
– Это почему?
– Потому что здесь я его сторожу! – Старуха обернулась, и змея уставилась на Асю внимательным, совсем человечьим взглядом.
– А мне что делать? – спросила Ася растерянно.
– А вот сажай товарища своего на закорки и за мной тащи. – Ведьма усмехнулась, змея закрыла глаза, положила треугольную голову ей на плечо. – Путь неблизкий, а я тебе в этом деле не помощница. Старая я уже…
Может, ведьма и была старой, да только скакала она по невидимой тропе так резво, что Ася за ней едва успевала. Сил не было вовсе, теперь ею двигало только упрямство и страстное желание довести начатое до конца. Несколько раз ноги подгибались, тогда девушка падала на землю, лежала так несколько минут и снова поднималась, взваливала на плечи летчика и, до крови кусая губы, уже ничего перед собой не видя из-за мутной пелены слез, шла вперед.
Наверное, именно поэтому произошедшие вокруг перемены она скорее почувствовала, чем увидела. Почва под ногами вдруг перестала пружинить, а воздух наполнился уже почти забытой свежестью. Девушка смахнула с глаз слезы, подняла голову.
Остров! Посреди Гадючьего болота возвышался самый настоящий, поросший березами и соснами остров. Большой или нет, Ася понять не могла, она, точно завороженная, не сводила взгляда с крохотной, вросшей в землю избушки, притулившейся на самом краю острова.
– Упертая! – послышался над ухом скрипучий голос. – Дотащила товарища своего. Ну раз дотащила, так и быть – помогу. Да не стой столбом, в хату неси!
В избушке было темно, сквозь мутные стекла света внутрь проникало совсем чуть-чуть. Ася постояла немного, зажмурившись, давая глазам возможность привыкнуть к темноте.
– На землю его клади, товарища своего, – скомандовала старуха. Сама она уже суетилась у печи, от которой волнами шло благословенное тепло.
– На землю? – переспросила Ася.
Пол в избушке и в самом деле был земляной. Утрамбованный, чисто выметенный, наверное, холодный.
– Вон рогожу подстели! – Старуха кивнула на припечек, где лежала небрежно свернутая и не особо чистая рогожа. – Делай, что велю! – прикрикнула она. – Ничего с ним теперича не сделается.
Придерживать летчика и одновременно стелить рогожу было тяжело, но отчего-то именно сейчас Асе не хотелось его отпускать. Она справится. И не с таким справлялась.
– За дровами сходи, – приказала старуха. – Березовые бери, от них жар лучше.
Дрова были сложены в аккуратную, почти истаявшую за зиму поленницу, рядом стояла колода с воткнутым в нее топором. Представить, что их неожиданная спасительница сама колет дрова, было сложно. Наверное, ей кто-то помогает. Вот только кто, если про этот остров никому не известно? А может… – от неожиданной догадки радостно забилось сердце – а может, старушка не одна на острове, может, именно здесь и скрываются партизаны?
Ася, как и было велено, набрала березовых поленьев, плечом толкнула дверь избушки, вошла внутрь.
Старуха суетилась у печи, а на Асино появление отреагировала новой командой:
– Ведро бери и за водой иди.
Ведро стояло тут же, у двери, но вот никакого колодца Ася перед домом не видела.
– А где…
– На озеро иди! – Старуха не дала ей договорить. – Навошта на болоте колодец?! За хатой – озеро.
Озеро было маленькое, почти идеально круглой формы, с лаково-черной поверхностью. Глубокое, наверное… Ася спустилась к берегу, зачерпнула в ведро воды и поспешила обратно к избушке.
– Тебя только за смертью посылать. – Старуха с неожиданной для ее тщедушного тела силой подхватила полное ведро, перелила воду в большой чугун, чугун сунула в печь. – Скоро уже, – сказала, вытирая руки о юбку. – Что стоишь? Телогрейку скидай, упаришься!
В протопленной избушке и в самом деле было жарко. Ася сняла телогрейку, пристроила ее на стоящую вдоль стены лавку, вопросительно посмотрела на хозяйку.
– Как зовут-то? – вдруг спросила та, и гадюка на ее шее с любопытством вскинула голову.
– Ася. Анастасия. А вас?
– А меня? – Старуха усмехнулась. – А не помню! Называй Шептухой, я не обижусь.
Шептуха – это, наверное, потому, что она такая же, как та, васьковская бабка-знахарка. Но неловко как-то…
– Тогда вообще никак не называй, – ответила на ее невысказанные сомнения хозяйка. – В этом месте по имени звать – беду накликать. Теперь вот что, раздевай-ка своего товарища. Вымыть его нужно.
Старуха подхватила стоящий в углу ухват, вытащила из печи чугунок поменьше, бросила в него горсть каких-то трав. По избушке тут же разнесся дурманящий дух багульника и еще чего-то Асе незнакомого. Девушка закатала рукава кофты, встала на колени перед летчиком. Он уже не казался мертвым, скорее спящим. На высоком лбу и на коротко стриженных, но все равно завивающихся волосах поблескивали капельки пота. Ася не знала, хорошо это или плохо, но интуиция подсказывала, что сейчас самое время довериться старушке со странным именем Шептуха.
…Голых мужчин Ася никогда раньше не видела, оттого, наверное, пока стаскивала с летчика исподнее, сама покрылась потом. А может, это от жары, а не от смущения? Чего ж смущаться-то, когда он одной ногой в могиле и нет ему никакого дела до ее детского стыда.
– Покажь-ка! – Бабка Шептуха присела рядом с Асей, коснулась пальцами запекшейся раны. Гадюка, всего секунду назад мирно дремавшая у нее на плече, серой лентой обвила руку, зависла над лицом летчика.
Ася испуганно ахнула.
– Не бойся, – прошамкала старуха, – пока я не велю, она не обидит. Мне посмотреть нужно…
Значит, так и есть, смотрит она змеиными глазами. Но как такое вообще может быть?..
– А это оттого, что ты молодая и глупая. – Гадюка соскользнула летчику на грудь, обвернулась кольцом вокруг раны. – Веришь тому, что скажут, и не веришь тому, что видишь.
– Так не бывает, – прошептала Ася.
– Так, может, обратно в топь пойдешь, если так не бывает? – усмехнулась старуха, обнажая пеньки гнилых зубов. – Или перестанешь болтать и поможешь мне наконец?! – Она протянула Асе смоченную в горячей воде тряпицу, скомандовала: – Оботри его пока, а я на полатях постелю, – а потом добавила каким-то другим, непонятным, тоном: – Хороший он у тебя, ладный. Жалко будет, если…
– Что – если? – вскинулась Ася. – Он не умрет! Я не позволю!
– А может, оно и плохо, что ты не позволишь? – сказала старуха совсем уж непонятное и снова протянула руку к гадюке. Та послушно, будто дрессированная, заползла обратно на плечи, обернулась вокруг шеи…
– На, курни. Глядишь, полегчает. – Петрович протянул ему пачку сигарет.
– Спасибо. – Матвей сунул одну в рот, прикурил от протянутой зажигалки.
Они сидели на облюбованной с первого дня скамейке в тени старой яблони: Матвей – с одного края, Петрович – с другого; свернутый в трубочку старый журнал лежал между ними разделительной полосой.
– Ты особо не переживай, паря. – Петрович теребил в руках свою любимую связку. Ключи нервно побрякивали, не позволяя Матвею сосредоточиться. – Это первый раз так все вышло… – Он немного помолчал, а потом добавил: – Это она, наверное, с непривычки. Она с непривычки, и ты с непривычки. Оба…
– Плакала она тоже с непривычки? – спросил Матвей. Прощать самого себя он не собирался и в индульгенции от Петровича тоже не нуждался.
– А вот что плакала, так это очень даже хорошо! – сказал напарник уверенно. – Это добрый признак, можешь мне поверить, я в психиатрии уже больше сорока лет…
– И что же в этом хорошего? – Матвей затянулся сигаретой, прищурившись из-за пробивающегося сквозь ветки солнца, с интересом посмотрел на Петровича. – Что хорошего в том, что я довел беспомощного человека до слез?
– Что хорошего? – Петрович заграбастал журнал, помахал им над головой, прогоняя назойливую мошкару. – А то, что это проявление эмоций. Понимаешь? Раньше у Алены Михайловны никаких эмоций не было. То есть она боялась чего-то, кричала, отбивалась. Но все это объяснялось ее болезнью.
– А сейчас?
– А сейчас она отреагировала не на свои кошмары, а на тебя. На внешний мир отреагировала, вот что! Нет, вот что ни говори, а главврач – хороший специалист. Может, человек не самый хороший, но как врач… Сначала-то все надеялись, что Алена Михайловна из этого состояния быстро выйдет, а прошел месяц-другой, и надеяться перестали.
– И ты?
– Не обо мне речь. – Петрович нетерпеливо отмахнулся. – Все, кроме Егора Васильевича. Этот не сдался. Этот вообще никогда не сдается, насколько я успел заметить. И вот видишь – слезы! – Он улыбнулся, но как-то криво, неуверенно.
– А что у нее с волосами? – спросил Матвей, просто чтобы не видеть эту улыбку. – Это она сама себя так?
– Это ее санитарка. – Петрович тут же помрачнел.
– Зачем?
– Чтобы хуже не вышло. Это началось почти сразу, как Алену Михайловну привезли. Так-то у нее волосы роскошные были, длинные, красивые…
– Она их вырывала? – догадался Матвей и от догадки своей поежился.
– Ну, как сказать… – Чувствовалось, что разговор этот Петровичу неприятен, он даже закурил, чтобы не отвечать как можно дольше. – Можно и так сказать. Вырывала, а потом в жгут сплетала.
– А зачем? – спросил Матвей обалдело.
– Эх, паря, если бы я знал зачем, то сейчас бы сидел в кабинете главврача, а не с тобой на лавочке. – Петрович вздохнул. – Ее по-всякому пытались остановить, даже на ночь к койке привязывали. Пока привязывали, все нормально было, а как только развязали, все по новой начиналось. Тогда Егор Васильевич и приказал волосы остричь. Радикальная мера…
– Что ж криво-то так остригли? – проворчал Матвей. – Изуродовали девку.
– А тут у нас не салон красоты! – вскинулся Петрович. – Это психиатрическая клиника. Как умели, так и стригли, – добавил он уже более спокойно. – Она же сопротивлялась. Мы ж ее вдвоем с напарником держали, чтобы не поранилась или ножницы, не дай бог, не выхватила.
– Помогло? – спросил Матвей, носком ботинка впечатывая окурок в землю.
– Отчасти. Как волосы остригли, другое началось. Стены и окна видал? И знаешь, что самое интересное? – Петрович понизил голос до заговорщицкого шепота, придвинулся к Матвею поближе. – Они ведь и в самом деле к ней летят, мотыльки эти. Ну вот как будто бы она светится, а они этот свет видят. И сегодня вот тоже налетели. Из вентиляционной шахты, наверное. Надо будет марли у сестры-хозяйки попросить.
– Зачем марля? – не понял Матвей.
– Чтобы вытяжное отверстие занавесить. Чтобы не летели.
– Думаешь, поможет?
– Думаю, не навредит! – Петрович зашвырнул окурок в урну, сунул связку ключей и журнал в карман халата и с кряхтением встал со скамейки. – Вечерние лекарства я ей выдам.
– Нет. – Матвей тоже встал. – Я сам.
– Сам? – Петрович посмотрел на него со смесью удивления и уважения, а потом кивнул на перевязанную руку: – А не боишься совсем без пальцев остаться?
– Я с ней договорюсь. Попробую договориться…
– Думаешь, получится?
– Думаю, стоит попробовать…
– Пробовать он будет. – Санитар отвернулся, и ворчание его теперь было едва слышно. – Естествоиспытатель нашелся. А она, между прочим, человек, а не кролик подопытный.
– Я знаю. – Матвей обошел Петровича, заглянул в глаза. Выцветшая желто-зеленая радужка, прошитые кровеносными сосудами белки, набрякшие веки – глаза типичного алкоголика. Что такому доказывать? А вот он доказывает и изо всех сил старается, чтобы ему поверили.
Он уже приготовился к долгим спорам и препирательствам, но вместо этого Петрович коротко сказал:
– Делай как знаешь, паря. Только чтобы больше мне Алену Михайловну пальцем не тронул.
– Не трону, – пообещал Матвей без тени иронии. Пальцы ему еще пригодятся…
Ася открыла глаза. Небо над головой уже не было синим, теперь на нем грязными заплатами серели тучи. Сколько же она пролежала без сознания? Как там ее летчик?
Девушка вздохнула полной грудью влажный от болотных испарений воздух и попыталась встать. Голова снова закружилась.
– Прыткая какая! – Старуха стояла на коленях перед летчиком и, как недавно неведомую травку, растирала в костлявых пальцах его русые волосы. – Очухалась?
– Что с ним? – Ася старалась не смотреть на эти страшные, своей собственной жизнью живущие руки и на затянутые бельмами глаза тоже старалась не смотреть. Она глядела только на летчика, на его бескровные губы и пропитавшуюся бурой кровью гимнастерку.
– Живучий. – Старуха пожала плечами, и гадюка на ее шее недовольно зашипела. – Думала, помрет, а он все не помирает… Ну раз до сих пор жив, так и дальше жить будет! Пойдем! – Опираясь на клюку, она встала на ноги.
– Куда? – спросила Ася испуганно.
– А ты куда хочешь? – Старуха даже не глянула в ее сторону.
– Я домой хочу.
– Домой? Ну коли домой, так туточки его брось, товарища своего.
– Как это – брось? – Ася вцепилась в рукав летной куртки. Не бросит она его, ни за что не бросит!
– А вот так. Зачем мертвяка в деревню волочь?
– Вы же сами сказали, что он жить будет! – от злой обиды перехватило горло. Да что же эта ведьма ее морочит?!
– На болоте будет жить, в другом месте – нет.
– Это почему?
– Потому что здесь я его сторожу! – Старуха обернулась, и змея уставилась на Асю внимательным, совсем человечьим взглядом.
– А мне что делать? – спросила Ася растерянно.
– А вот сажай товарища своего на закорки и за мной тащи. – Ведьма усмехнулась, змея закрыла глаза, положила треугольную голову ей на плечо. – Путь неблизкий, а я тебе в этом деле не помощница. Старая я уже…
Может, ведьма и была старой, да только скакала она по невидимой тропе так резво, что Ася за ней едва успевала. Сил не было вовсе, теперь ею двигало только упрямство и страстное желание довести начатое до конца. Несколько раз ноги подгибались, тогда девушка падала на землю, лежала так несколько минут и снова поднималась, взваливала на плечи летчика и, до крови кусая губы, уже ничего перед собой не видя из-за мутной пелены слез, шла вперед.
Наверное, именно поэтому произошедшие вокруг перемены она скорее почувствовала, чем увидела. Почва под ногами вдруг перестала пружинить, а воздух наполнился уже почти забытой свежестью. Девушка смахнула с глаз слезы, подняла голову.
Остров! Посреди Гадючьего болота возвышался самый настоящий, поросший березами и соснами остров. Большой или нет, Ася понять не могла, она, точно завороженная, не сводила взгляда с крохотной, вросшей в землю избушки, притулившейся на самом краю острова.
– Упертая! – послышался над ухом скрипучий голос. – Дотащила товарища своего. Ну раз дотащила, так и быть – помогу. Да не стой столбом, в хату неси!
В избушке было темно, сквозь мутные стекла света внутрь проникало совсем чуть-чуть. Ася постояла немного, зажмурившись, давая глазам возможность привыкнуть к темноте.
– На землю его клади, товарища своего, – скомандовала старуха. Сама она уже суетилась у печи, от которой волнами шло благословенное тепло.
– На землю? – переспросила Ася.
Пол в избушке и в самом деле был земляной. Утрамбованный, чисто выметенный, наверное, холодный.
– Вон рогожу подстели! – Старуха кивнула на припечек, где лежала небрежно свернутая и не особо чистая рогожа. – Делай, что велю! – прикрикнула она. – Ничего с ним теперича не сделается.
Придерживать летчика и одновременно стелить рогожу было тяжело, но отчего-то именно сейчас Асе не хотелось его отпускать. Она справится. И не с таким справлялась.
– За дровами сходи, – приказала старуха. – Березовые бери, от них жар лучше.
Дрова были сложены в аккуратную, почти истаявшую за зиму поленницу, рядом стояла колода с воткнутым в нее топором. Представить, что их неожиданная спасительница сама колет дрова, было сложно. Наверное, ей кто-то помогает. Вот только кто, если про этот остров никому не известно? А может… – от неожиданной догадки радостно забилось сердце – а может, старушка не одна на острове, может, именно здесь и скрываются партизаны?
Ася, как и было велено, набрала березовых поленьев, плечом толкнула дверь избушки, вошла внутрь.
Старуха суетилась у печи, а на Асино появление отреагировала новой командой:
– Ведро бери и за водой иди.
Ведро стояло тут же, у двери, но вот никакого колодца Ася перед домом не видела.
– А где…
– На озеро иди! – Старуха не дала ей договорить. – Навошта на болоте колодец?! За хатой – озеро.
Озеро было маленькое, почти идеально круглой формы, с лаково-черной поверхностью. Глубокое, наверное… Ася спустилась к берегу, зачерпнула в ведро воды и поспешила обратно к избушке.
– Тебя только за смертью посылать. – Старуха с неожиданной для ее тщедушного тела силой подхватила полное ведро, перелила воду в большой чугун, чугун сунула в печь. – Скоро уже, – сказала, вытирая руки о юбку. – Что стоишь? Телогрейку скидай, упаришься!
В протопленной избушке и в самом деле было жарко. Ася сняла телогрейку, пристроила ее на стоящую вдоль стены лавку, вопросительно посмотрела на хозяйку.
– Как зовут-то? – вдруг спросила та, и гадюка на ее шее с любопытством вскинула голову.
– Ася. Анастасия. А вас?
– А меня? – Старуха усмехнулась. – А не помню! Называй Шептухой, я не обижусь.
Шептуха – это, наверное, потому, что она такая же, как та, васьковская бабка-знахарка. Но неловко как-то…
– Тогда вообще никак не называй, – ответила на ее невысказанные сомнения хозяйка. – В этом месте по имени звать – беду накликать. Теперь вот что, раздевай-ка своего товарища. Вымыть его нужно.
Старуха подхватила стоящий в углу ухват, вытащила из печи чугунок поменьше, бросила в него горсть каких-то трав. По избушке тут же разнесся дурманящий дух багульника и еще чего-то Асе незнакомого. Девушка закатала рукава кофты, встала на колени перед летчиком. Он уже не казался мертвым, скорее спящим. На высоком лбу и на коротко стриженных, но все равно завивающихся волосах поблескивали капельки пота. Ася не знала, хорошо это или плохо, но интуиция подсказывала, что сейчас самое время довериться старушке со странным именем Шептуха.
…Голых мужчин Ася никогда раньше не видела, оттого, наверное, пока стаскивала с летчика исподнее, сама покрылась потом. А может, это от жары, а не от смущения? Чего ж смущаться-то, когда он одной ногой в могиле и нет ему никакого дела до ее детского стыда.
– Покажь-ка! – Бабка Шептуха присела рядом с Асей, коснулась пальцами запекшейся раны. Гадюка, всего секунду назад мирно дремавшая у нее на плече, серой лентой обвила руку, зависла над лицом летчика.
Ася испуганно ахнула.
– Не бойся, – прошамкала старуха, – пока я не велю, она не обидит. Мне посмотреть нужно…
Значит, так и есть, смотрит она змеиными глазами. Но как такое вообще может быть?..
– А это оттого, что ты молодая и глупая. – Гадюка соскользнула летчику на грудь, обвернулась кольцом вокруг раны. – Веришь тому, что скажут, и не веришь тому, что видишь.
– Так не бывает, – прошептала Ася.
– Так, может, обратно в топь пойдешь, если так не бывает? – усмехнулась старуха, обнажая пеньки гнилых зубов. – Или перестанешь болтать и поможешь мне наконец?! – Она протянула Асе смоченную в горячей воде тряпицу, скомандовала: – Оботри его пока, а я на полатях постелю, – а потом добавила каким-то другим, непонятным, тоном: – Хороший он у тебя, ладный. Жалко будет, если…
– Что – если? – вскинулась Ася. – Он не умрет! Я не позволю!
– А может, оно и плохо, что ты не позволишь? – сказала старуха совсем уж непонятное и снова протянула руку к гадюке. Та послушно, будто дрессированная, заползла обратно на плечи, обернулась вокруг шеи…
* * *
Матвей себя ненавидел. Для мужика, с детских лет взращивавшего в себе самоуважение, это было очень странным и очень болезненным чувством. Поднять руку на женщину… нет, даже не на женщину, а на это беспомощное и безропотное существо… И тот факт, что он всего лишь следовал инструкциям и не сделал ничего плохого, не позволял вздохнуть полной грудью и наполнял рот горечью.– На, курни. Глядишь, полегчает. – Петрович протянул ему пачку сигарет.
– Спасибо. – Матвей сунул одну в рот, прикурил от протянутой зажигалки.
Они сидели на облюбованной с первого дня скамейке в тени старой яблони: Матвей – с одного края, Петрович – с другого; свернутый в трубочку старый журнал лежал между ними разделительной полосой.
– Ты особо не переживай, паря. – Петрович теребил в руках свою любимую связку. Ключи нервно побрякивали, не позволяя Матвею сосредоточиться. – Это первый раз так все вышло… – Он немного помолчал, а потом добавил: – Это она, наверное, с непривычки. Она с непривычки, и ты с непривычки. Оба…
– Плакала она тоже с непривычки? – спросил Матвей. Прощать самого себя он не собирался и в индульгенции от Петровича тоже не нуждался.
– А вот что плакала, так это очень даже хорошо! – сказал напарник уверенно. – Это добрый признак, можешь мне поверить, я в психиатрии уже больше сорока лет…
– И что же в этом хорошего? – Матвей затянулся сигаретой, прищурившись из-за пробивающегося сквозь ветки солнца, с интересом посмотрел на Петровича. – Что хорошего в том, что я довел беспомощного человека до слез?
– Что хорошего? – Петрович заграбастал журнал, помахал им над головой, прогоняя назойливую мошкару. – А то, что это проявление эмоций. Понимаешь? Раньше у Алены Михайловны никаких эмоций не было. То есть она боялась чего-то, кричала, отбивалась. Но все это объяснялось ее болезнью.
– А сейчас?
– А сейчас она отреагировала не на свои кошмары, а на тебя. На внешний мир отреагировала, вот что! Нет, вот что ни говори, а главврач – хороший специалист. Может, человек не самый хороший, но как врач… Сначала-то все надеялись, что Алена Михайловна из этого состояния быстро выйдет, а прошел месяц-другой, и надеяться перестали.
– И ты?
– Не обо мне речь. – Петрович нетерпеливо отмахнулся. – Все, кроме Егора Васильевича. Этот не сдался. Этот вообще никогда не сдается, насколько я успел заметить. И вот видишь – слезы! – Он улыбнулся, но как-то криво, неуверенно.
– А что у нее с волосами? – спросил Матвей, просто чтобы не видеть эту улыбку. – Это она сама себя так?
– Это ее санитарка. – Петрович тут же помрачнел.
– Зачем?
– Чтобы хуже не вышло. Это началось почти сразу, как Алену Михайловну привезли. Так-то у нее волосы роскошные были, длинные, красивые…
– Она их вырывала? – догадался Матвей и от догадки своей поежился.
– Ну, как сказать… – Чувствовалось, что разговор этот Петровичу неприятен, он даже закурил, чтобы не отвечать как можно дольше. – Можно и так сказать. Вырывала, а потом в жгут сплетала.
– А зачем? – спросил Матвей обалдело.
– Эх, паря, если бы я знал зачем, то сейчас бы сидел в кабинете главврача, а не с тобой на лавочке. – Петрович вздохнул. – Ее по-всякому пытались остановить, даже на ночь к койке привязывали. Пока привязывали, все нормально было, а как только развязали, все по новой начиналось. Тогда Егор Васильевич и приказал волосы остричь. Радикальная мера…
– Что ж криво-то так остригли? – проворчал Матвей. – Изуродовали девку.
– А тут у нас не салон красоты! – вскинулся Петрович. – Это психиатрическая клиника. Как умели, так и стригли, – добавил он уже более спокойно. – Она же сопротивлялась. Мы ж ее вдвоем с напарником держали, чтобы не поранилась или ножницы, не дай бог, не выхватила.
– Помогло? – спросил Матвей, носком ботинка впечатывая окурок в землю.
– Отчасти. Как волосы остригли, другое началось. Стены и окна видал? И знаешь, что самое интересное? – Петрович понизил голос до заговорщицкого шепота, придвинулся к Матвею поближе. – Они ведь и в самом деле к ней летят, мотыльки эти. Ну вот как будто бы она светится, а они этот свет видят. И сегодня вот тоже налетели. Из вентиляционной шахты, наверное. Надо будет марли у сестры-хозяйки попросить.
– Зачем марля? – не понял Матвей.
– Чтобы вытяжное отверстие занавесить. Чтобы не летели.
– Думаешь, поможет?
– Думаю, не навредит! – Петрович зашвырнул окурок в урну, сунул связку ключей и журнал в карман халата и с кряхтением встал со скамейки. – Вечерние лекарства я ей выдам.
– Нет. – Матвей тоже встал. – Я сам.
– Сам? – Петрович посмотрел на него со смесью удивления и уважения, а потом кивнул на перевязанную руку: – А не боишься совсем без пальцев остаться?
– Я с ней договорюсь. Попробую договориться…
– Думаешь, получится?
– Думаю, стоит попробовать…
– Пробовать он будет. – Санитар отвернулся, и ворчание его теперь было едва слышно. – Естествоиспытатель нашелся. А она, между прочим, человек, а не кролик подопытный.
– Я знаю. – Матвей обошел Петровича, заглянул в глаза. Выцветшая желто-зеленая радужка, прошитые кровеносными сосудами белки, набрякшие веки – глаза типичного алкоголика. Что такому доказывать? А вот он доказывает и изо всех сил старается, чтобы ему поверили.
Он уже приготовился к долгим спорам и препирательствам, но вместо этого Петрович коротко сказал:
– Делай как знаешь, паря. Только чтобы больше мне Алену Михайловну пальцем не тронул.
– Не трону, – пообещал Матвей без тени иронии. Пальцы ему еще пригодятся…
Ася. 1943 год
…Вода в озерце оказалась такой студеной, что немели пальцы. Даже в деревенских колодцах не было такой холодной воды. Как же в нем купаться?..
Ася отмахнулась от этой глупой мысли, с утроенными силами принялась оттирать песком кровь с гимнастерки. У бабки Шептухи мыла не водилось, пришлось вот так, чем есть.
Его звали Алексей, Алексей Загорский. Ася специально заглянула в его документы, чтобы он наконец перестал быть неизвестным летчиком, а стал настоящим человеком, с именем и фамилией. Теперь, когда он, вымытый, перевязанный, отпоенный старухиным отваром и завернутый в чистую холстину, лежал на полатях в избушке, на душе стало легче и веселей. Старуха долго колдовала над раной, шептала что-то на непонятном языке, касалась лица парня заскорузлыми пальцами, принюхивалась, прислушалась, а потом сказала:
– Нема в нем железа, не чую.
– Пуля навылет прошла? – уточнила Ася.
Вместо ответа бабка Шептуха сунула ей в руки окровавленную одежду, велела:
– Постирай-ка!
Возвращаться в избушку не хотелось, но белье все уже было выстирано, да и голод давал о себе знать злыми завываниями желудка, а легкий ветерок доносил до Аси сладкий запах печеной картошки.
– На печи повесь. – Старуха на появление девушки отреагировала небрежным взмахом руки. – До завтрева высохнет. Голодная?
– Голодная. – Ася кивнула, бросила быстрый взгляд на Алексея и полезла на печь.
На печи было неожиданно просторно, здесь могли бы свободно разместиться сразу два взрослых человека. Наверное, зимой хозяйка спала именно здесь, вот на этом ворохе одеял, под свисающими с потолка низками сушеных грибов и луковыми косами. А летом перебиралась на полати или вон на ту широкую лавку, стоящую под окном у колченогого стола.
– Есть иди! Нечего тебе там рассиживаться! – послышалось снизу. – Разносолов не обещаю, но уж чем богата…
А ведь она оказалась богата, эта странная отшельница! Гораздо богаче, чем обложенные фашистскими оброками студенецкие да васьковские жители. На столе перед Асей дымилась горка золотистой печеной картошки, исходила паром миска с супом, в глиняной плошке лежали яйца, явно не куриные, но тоже довольно крупные. И хлеб! Мягкий, одуряюще ароматный – такой, какого Ася не ела, наверное, с самого начала войны.
– Товарища твоего завтра покормлю. – Старуха мусолила беззубым ртом хлебную корку, а гадюка с интересом рассматривала девушку. – Сегодня ему не нужно.
– Я сама покормлю! – встрепенулась Ася. – Я знаю, как за ранеными ухаживать, у меня тетя санитаркой в больнице работала. До войны, – добавила она, понизив голос.
– Ты, девка, завтра домой потопаешь! – Старуха раздраженно взмахнула рукой. – Нельзя тебе тут. Хорошо бы и сегодня ушла, да поздно уже, по свету не доберешься, а на ночь я тебя одну не отпущу.
– Но как же? – Ася уже собралась протестовать, просить хозяйку, чтобы позволила остаться хотя бы до тех пор, пока Алексей не придет в себя. – Я же помочь хочу…
– У тебя мать есть? – вдруг спросила старуха.
– Есть, но я не понимаю…
– А вот и плохо, что не понимаешь! О матери подумай, бесстыдница! Она знает, куда ты подевалась?
– Нет, но я же…
– А те ироды, что с собаками, они просто так болото тревожили?!
– Фашисты?! Нет, фашисты вон за ним вышли. – Ася кивнула на летчика. – Его самолет над болотом сбили, он, наверное, к вашим товарищам летел с важным донесением.
Донесение и в самом деле было, лежало вместе с документами, но Ася читать его не стала, понимала, что не ее ума это дело.
– К каким это моим товарищам? – Старуха перестала жевать, а змея потянулась к Асе.
– К партизанам, – сказала девушка, испуганно косясь на треугольную голову, покачивающуюся всего в нескольких сантиметрах от ее лица. – Они же где-то здесь прячутся, на острове?
– Нет тут никого. – Старуха покачала головой. – Одна я живу. Почти одна, – добавила с какой-то непонятной тоской в голосе. – Мне и фашисты, и партизаны твои без надобности, у меня своих забот хватает. Ясно?
Ася не понимала, какие заботы могут быть важнее борьбы с врагом. Но под немигающим змеиным взглядом покорно кивнула.
– На лавке постелю, – сказала хозяйка безо всякого перехода. – Дверь на замок запру, и чтобы без меня из хаты до утра не выходила. Чего глядишь? Вот чаю из лесных трав попей. Может, ума прибавится.
Чай из лесных трав был вкусный, Ася угадала только землянику, а все остальное, как ни старалась, не определила. Да и зачем? Главное, что вкусно, гораздо вкуснее того прогорклого, похожего на труху чая, что мамка выменивала в райцентре на яйца.
Наступление вечера Ася проморгала. Вот, кажется, села есть еще при свете солнышка, а сейчас уже темно совсем, на столе свеча горит, а сама она уже не за столом, а на лавке, и голове неловко от того, что под ней что-то колкое.
– Видно, притомилась ты за день, девка, – послышался из темноты голос старухи. – Уснула прямо за столом.
Ася приподняла голову, пытаясь в сплетении теней рассмотреть хоть что-нибудь, но так ничего и не разобрала. Вот странно: голос есть, а хозяйки не видно. Наверное, она уже на печи.
– Да ты спи, спи. Чего подхватилась-то? С товарищем твоим все в порядке, я проверяла. Бредил только, все про донесение какое-то твердил, что передать нужно срочно… Кому передать?.. Куда?.. Гляди, прям как ты – неугомонный! С того света, почитай, вытащили, а ему неймется! Спи, говорю! Вставать завтра рано…
Да, завтра вставать рано, мамка, наверное, уже все глаза выплакала… Мысль эта была какой-то вялой и совсем нетревожной. О маме Ася обычно всегда беспокоилась, а сейчас вот получилось как-то не по-настоящему. И про донесение, о котором бредил ее летчик, совсем не думалось. Важное ведь оно – донесение…
– Спокойной ночи, бабушка, – пробормотала она, поудобнее пристраивая под головой холщовый мешок с сухофруктами, то самое неудобное и колкое, что заменило ей подушку.
– Поглядим еще, какая она спокойная… а ты спи, девонька, утро вечера мудренее. – Слова старухи растаяли в темноте, а Асю тут же уволокло в неспокойный, пахнущий сушеными яблоками сон.
…Она проснулась от тихого стука в дверь, рывком села, затрясла головой, не до конца понимая, где она и что происходит. Вокруг было темно, свечка на столе давно догорела, по босым ногам тянуло сыростью. Стук повторился. А старуха говорила, что живет одна, что нет тут поблизости никаких партизан. А кто ж тогда есть? Не фрицы же, честное слово. Наверное, обманула из конспирации, чтобы Ася поскорее ушла и не путалась под ногами…
Кутаясь в кофту, девушка подошла к двери. Наверное, нужно было разбудить хозяйку, но ведь старушка тоже устала.
– Кто там? – Она прижалась щекой к шершавым доскам, прислушалась.
– Впусти нас. – Голос странный, не мужской и не женский, но ведь голос же. – Ася, открой дверь. – А вот теперь вроде знакомый. Точно знакомый! Это ж Алесь, дядьки Федоса младший сын, тот самый, что в партизанском отряде. И по имени он ее знает… Как же хорошо!
Ася уже потянулась к щеколде, но злое шипение за спиной заставило отдернуть руку. Гадюка молнией метнулась из темноты, обвилась вокруг дверной ручки и снова зашипела.
– Да что ж ты за девка такая! – Старуха появилась за Асиной спиной так же внезапно, как и змея, погрозила крючковатым пальцем. – Тебе ж велено было спать, а ты что?..
– Там партизаны. – Ася покосилась на дверь. – Я слышала, там Алесь Прокопчик. А вы говорили, что нет тут никого.
– Ну-ка, отойди от двери! – скомандовала хозяйка.
– Но как же? Они же…
В эту же секунду в дверь снова постучали.
– Ася, впусти! Ночь такая холодная…
– Не Алесь это. – Старуха покачала головой. – Чудится.
– Ну как же чудится, если я своими собственными ушами слышала?! И вы тоже слышали! Может, они заблудились на болоте? Может, им помощь какая нужна?
– Заблудились. Тут ты, девка, права. Да только ты им сейчас не помощница. Спать иди.
– Как же можно спать, когда там люди?! – Ася снова попыталась подойти к двери, но гадюка опять предупреждающе зашипела.
– Там не люди. – Старуха схватила девушку за руку, сжала с такой силой, что стало больно.
– Да что вы такое говорите?! – Ася высвободилась из цепких пальцев, бросилась к окошку, заорала во все горло: – Алесь, я здесь!
– Дура девка. – Хозяйка больше не пыталась ее удержать, стояла за спиной, шептала что-то непонятное.
Ася прижалась лицом к стеклу, вглядываясь в клубящееся за окном сизое марево. Вот из тумана выплыл человек, приветственно взмахнул рукой. Телогрейка, ватные штаны, автомат через плечо, пропитанная чем-то черным повязка на вихрастой голове. Только лица не разглядеть, но и без того ясно, что это Алесь.
Бормотание за спиной тем временем становилось все громче, все быстрее. Ася обернулась – старуха юлой вертелась по избушке, присыпая чем-то порог и углы. Последняя жменя[3] просыпалась девушке на волосы, припорошила узкий подоконник. Как же это Асю угораздило попасть в гости к сумасшедшей?..
– Бабушка, да что ж вы делаете?! Там же свои! – Ася тряхнула головой, сметая с волос эту сыпучую мерзость, и снова обернулась к окну.
…Он стоял прямо за стеклом и смотрел невидящими мертвыми глазами, за его спиной клубился и извивался гигантскими змеями туман.
– Пусти нас, – прошептали бескровные губы, и Ася, крепко зажмурившись, заорала во весь голос.
– А ведь и вправду видишь. – На плечо легла высохшая рука. – Ну-ка, от окошка… Иди вон, на лавке посиди, а я с ним сама поговорю.
Старуха оттолкнула парализованную Асю от окна, положила ладони на стекло и, вглядываясь незрячими глазами в лицо ночного гостя, снова что-то зашептала.
Вот почему она Шептуха. Она не хвори заговаривает, а вот таких пустоглазых, неживых заговаривает… От этой мысли глупой и нерациональной Асе вдруг сделалось совсем плохо, земляной пол под ногами вздыбился, а непроглядная темнота накрыла с головой.
Всего за какую-то неделю Матвей успел попасть в любимчики к сестре-хозяйке Тихоновне и в опалу к главврачу. Тихоновна полюбила его материнской любовью за аккуратность и вежливость, называла сынком и обещала в следующем месяце выдать почти новую, очень красивую, поступившую в рамках гуманитарной помощи робу. За заботу Матвей презентовал Тихоновне коробку шоколадных конфет и таким вот нехитрым подхалимажем окончательно завоевал ее сердце.
Ася отмахнулась от этой глупой мысли, с утроенными силами принялась оттирать песком кровь с гимнастерки. У бабки Шептухи мыла не водилось, пришлось вот так, чем есть.
Его звали Алексей, Алексей Загорский. Ася специально заглянула в его документы, чтобы он наконец перестал быть неизвестным летчиком, а стал настоящим человеком, с именем и фамилией. Теперь, когда он, вымытый, перевязанный, отпоенный старухиным отваром и завернутый в чистую холстину, лежал на полатях в избушке, на душе стало легче и веселей. Старуха долго колдовала над раной, шептала что-то на непонятном языке, касалась лица парня заскорузлыми пальцами, принюхивалась, прислушалась, а потом сказала:
– Нема в нем железа, не чую.
– Пуля навылет прошла? – уточнила Ася.
Вместо ответа бабка Шептуха сунула ей в руки окровавленную одежду, велела:
– Постирай-ка!
Возвращаться в избушку не хотелось, но белье все уже было выстирано, да и голод давал о себе знать злыми завываниями желудка, а легкий ветерок доносил до Аси сладкий запах печеной картошки.
– На печи повесь. – Старуха на появление девушки отреагировала небрежным взмахом руки. – До завтрева высохнет. Голодная?
– Голодная. – Ася кивнула, бросила быстрый взгляд на Алексея и полезла на печь.
На печи было неожиданно просторно, здесь могли бы свободно разместиться сразу два взрослых человека. Наверное, зимой хозяйка спала именно здесь, вот на этом ворохе одеял, под свисающими с потолка низками сушеных грибов и луковыми косами. А летом перебиралась на полати или вон на ту широкую лавку, стоящую под окном у колченогого стола.
– Есть иди! Нечего тебе там рассиживаться! – послышалось снизу. – Разносолов не обещаю, но уж чем богата…
А ведь она оказалась богата, эта странная отшельница! Гораздо богаче, чем обложенные фашистскими оброками студенецкие да васьковские жители. На столе перед Асей дымилась горка золотистой печеной картошки, исходила паром миска с супом, в глиняной плошке лежали яйца, явно не куриные, но тоже довольно крупные. И хлеб! Мягкий, одуряюще ароматный – такой, какого Ася не ела, наверное, с самого начала войны.
– Товарища твоего завтра покормлю. – Старуха мусолила беззубым ртом хлебную корку, а гадюка с интересом рассматривала девушку. – Сегодня ему не нужно.
– Я сама покормлю! – встрепенулась Ася. – Я знаю, как за ранеными ухаживать, у меня тетя санитаркой в больнице работала. До войны, – добавила она, понизив голос.
– Ты, девка, завтра домой потопаешь! – Старуха раздраженно взмахнула рукой. – Нельзя тебе тут. Хорошо бы и сегодня ушла, да поздно уже, по свету не доберешься, а на ночь я тебя одну не отпущу.
– Но как же? – Ася уже собралась протестовать, просить хозяйку, чтобы позволила остаться хотя бы до тех пор, пока Алексей не придет в себя. – Я же помочь хочу…
– У тебя мать есть? – вдруг спросила старуха.
– Есть, но я не понимаю…
– А вот и плохо, что не понимаешь! О матери подумай, бесстыдница! Она знает, куда ты подевалась?
– Нет, но я же…
– А те ироды, что с собаками, они просто так болото тревожили?!
– Фашисты?! Нет, фашисты вон за ним вышли. – Ася кивнула на летчика. – Его самолет над болотом сбили, он, наверное, к вашим товарищам летел с важным донесением.
Донесение и в самом деле было, лежало вместе с документами, но Ася читать его не стала, понимала, что не ее ума это дело.
– К каким это моим товарищам? – Старуха перестала жевать, а змея потянулась к Асе.
– К партизанам, – сказала девушка, испуганно косясь на треугольную голову, покачивающуюся всего в нескольких сантиметрах от ее лица. – Они же где-то здесь прячутся, на острове?
– Нет тут никого. – Старуха покачала головой. – Одна я живу. Почти одна, – добавила с какой-то непонятной тоской в голосе. – Мне и фашисты, и партизаны твои без надобности, у меня своих забот хватает. Ясно?
Ася не понимала, какие заботы могут быть важнее борьбы с врагом. Но под немигающим змеиным взглядом покорно кивнула.
– На лавке постелю, – сказала хозяйка безо всякого перехода. – Дверь на замок запру, и чтобы без меня из хаты до утра не выходила. Чего глядишь? Вот чаю из лесных трав попей. Может, ума прибавится.
Чай из лесных трав был вкусный, Ася угадала только землянику, а все остальное, как ни старалась, не определила. Да и зачем? Главное, что вкусно, гораздо вкуснее того прогорклого, похожего на труху чая, что мамка выменивала в райцентре на яйца.
Наступление вечера Ася проморгала. Вот, кажется, села есть еще при свете солнышка, а сейчас уже темно совсем, на столе свеча горит, а сама она уже не за столом, а на лавке, и голове неловко от того, что под ней что-то колкое.
– Видно, притомилась ты за день, девка, – послышался из темноты голос старухи. – Уснула прямо за столом.
Ася приподняла голову, пытаясь в сплетении теней рассмотреть хоть что-нибудь, но так ничего и не разобрала. Вот странно: голос есть, а хозяйки не видно. Наверное, она уже на печи.
– Да ты спи, спи. Чего подхватилась-то? С товарищем твоим все в порядке, я проверяла. Бредил только, все про донесение какое-то твердил, что передать нужно срочно… Кому передать?.. Куда?.. Гляди, прям как ты – неугомонный! С того света, почитай, вытащили, а ему неймется! Спи, говорю! Вставать завтра рано…
Да, завтра вставать рано, мамка, наверное, уже все глаза выплакала… Мысль эта была какой-то вялой и совсем нетревожной. О маме Ася обычно всегда беспокоилась, а сейчас вот получилось как-то не по-настоящему. И про донесение, о котором бредил ее летчик, совсем не думалось. Важное ведь оно – донесение…
– Спокойной ночи, бабушка, – пробормотала она, поудобнее пристраивая под головой холщовый мешок с сухофруктами, то самое неудобное и колкое, что заменило ей подушку.
– Поглядим еще, какая она спокойная… а ты спи, девонька, утро вечера мудренее. – Слова старухи растаяли в темноте, а Асю тут же уволокло в неспокойный, пахнущий сушеными яблоками сон.
…Она проснулась от тихого стука в дверь, рывком села, затрясла головой, не до конца понимая, где она и что происходит. Вокруг было темно, свечка на столе давно догорела, по босым ногам тянуло сыростью. Стук повторился. А старуха говорила, что живет одна, что нет тут поблизости никаких партизан. А кто ж тогда есть? Не фрицы же, честное слово. Наверное, обманула из конспирации, чтобы Ася поскорее ушла и не путалась под ногами…
Кутаясь в кофту, девушка подошла к двери. Наверное, нужно было разбудить хозяйку, но ведь старушка тоже устала.
– Кто там? – Она прижалась щекой к шершавым доскам, прислушалась.
– Впусти нас. – Голос странный, не мужской и не женский, но ведь голос же. – Ася, открой дверь. – А вот теперь вроде знакомый. Точно знакомый! Это ж Алесь, дядьки Федоса младший сын, тот самый, что в партизанском отряде. И по имени он ее знает… Как же хорошо!
Ася уже потянулась к щеколде, но злое шипение за спиной заставило отдернуть руку. Гадюка молнией метнулась из темноты, обвилась вокруг дверной ручки и снова зашипела.
– Да что ж ты за девка такая! – Старуха появилась за Асиной спиной так же внезапно, как и змея, погрозила крючковатым пальцем. – Тебе ж велено было спать, а ты что?..
– Там партизаны. – Ася покосилась на дверь. – Я слышала, там Алесь Прокопчик. А вы говорили, что нет тут никого.
– Ну-ка, отойди от двери! – скомандовала хозяйка.
– Но как же? Они же…
В эту же секунду в дверь снова постучали.
– Ася, впусти! Ночь такая холодная…
– Не Алесь это. – Старуха покачала головой. – Чудится.
– Ну как же чудится, если я своими собственными ушами слышала?! И вы тоже слышали! Может, они заблудились на болоте? Может, им помощь какая нужна?
– Заблудились. Тут ты, девка, права. Да только ты им сейчас не помощница. Спать иди.
– Как же можно спать, когда там люди?! – Ася снова попыталась подойти к двери, но гадюка опять предупреждающе зашипела.
– Там не люди. – Старуха схватила девушку за руку, сжала с такой силой, что стало больно.
– Да что вы такое говорите?! – Ася высвободилась из цепких пальцев, бросилась к окошку, заорала во все горло: – Алесь, я здесь!
– Дура девка. – Хозяйка больше не пыталась ее удержать, стояла за спиной, шептала что-то непонятное.
Ася прижалась лицом к стеклу, вглядываясь в клубящееся за окном сизое марево. Вот из тумана выплыл человек, приветственно взмахнул рукой. Телогрейка, ватные штаны, автомат через плечо, пропитанная чем-то черным повязка на вихрастой голове. Только лица не разглядеть, но и без того ясно, что это Алесь.
Бормотание за спиной тем временем становилось все громче, все быстрее. Ася обернулась – старуха юлой вертелась по избушке, присыпая чем-то порог и углы. Последняя жменя[3] просыпалась девушке на волосы, припорошила узкий подоконник. Как же это Асю угораздило попасть в гости к сумасшедшей?..
– Бабушка, да что ж вы делаете?! Там же свои! – Ася тряхнула головой, сметая с волос эту сыпучую мерзость, и снова обернулась к окну.
…Он стоял прямо за стеклом и смотрел невидящими мертвыми глазами, за его спиной клубился и извивался гигантскими змеями туман.
– Пусти нас, – прошептали бескровные губы, и Ася, крепко зажмурившись, заорала во весь голос.
– А ведь и вправду видишь. – На плечо легла высохшая рука. – Ну-ка, от окошка… Иди вон, на лавке посиди, а я с ним сама поговорю.
Старуха оттолкнула парализованную Асю от окна, положила ладони на стекло и, вглядываясь незрячими глазами в лицо ночного гостя, снова что-то зашептала.
Вот почему она Шептуха. Она не хвори заговаривает, а вот таких пустоглазых, неживых заговаривает… От этой мысли глупой и нерациональной Асе вдруг сделалось совсем плохо, земляной пол под ногами вздыбился, а непроглядная темнота накрыла с головой.
* * *
Матвей проработал в больнице уже без малого две недели. Срок слишком короткий, чтобы освоиться окончательно, но достаточный, чтобы больше разобраться в законах и порядках этого места, понять, кто чем дышит. Проще всего было подстроиться под Петровича. После того, самого первого, инцидента с пациенткой из палаты номер четырнадцать их с Петровичем отношения больше ни разу не выходили за рамки служебных, разговаривали напарники только о работе, а личную жизнь подопечных благоразумно оставляли в стороне.Всего за какую-то неделю Матвей успел попасть в любимчики к сестре-хозяйке Тихоновне и в опалу к главврачу. Тихоновна полюбила его материнской любовью за аккуратность и вежливость, называла сынком и обещала в следующем месяце выдать почти новую, очень красивую, поступившую в рамках гуманитарной помощи робу. За заботу Матвей презентовал Тихоновне коробку шоколадных конфет и таким вот нехитрым подхалимажем окончательно завоевал ее сердце.