Страница:
– Но я читала, что стоит лишь «Проклятой коллекции» появиться, кто-то непременно умрет.
В кабинете повисла новая крохотная пауза.
– Все это суеверия, – повторила Виктория Феофилактовна. – Знаете, я попросила телохранителя Саддыкова… Юсуф его зовут, такой задумчивый, печальный, молодой… он приедет сегодня вечером со своей частью документов на коллекцию. Аудитор Счетной палаты госпожа Юдина должна с ним встретиться тут, пусть сама посмотрит документы. И пусть он, этот душеприказчик Узбека, тоже познакомится с ней. Он не глупый парень. Он сразу поймет, какие цели преследует госпожа Юдина.
– Конечно, она захочет посмотреть все документы. И все же не часто музеи становятся обладателями коллекций, овеянных такими вот суевериями… за которыми, как шлейф, тянется смерть.
– Вы словно пытаетесь угадать, кто умрет? – Виктория Феофилактовна усмехнулась. – Дорогая моя Кристина, мне семьдесят пять. И я давно ко всему готова.
Глава 11
Глава 12
Глава 13
В кабинете повисла новая крохотная пауза.
– Все это суеверия, – повторила Виктория Феофилактовна. – Знаете, я попросила телохранителя Саддыкова… Юсуф его зовут, такой задумчивый, печальный, молодой… он приедет сегодня вечером со своей частью документов на коллекцию. Аудитор Счетной палаты госпожа Юдина должна с ним встретиться тут, пусть сама посмотрит документы. И пусть он, этот душеприказчик Узбека, тоже познакомится с ней. Он не глупый парень. Он сразу поймет, какие цели преследует госпожа Юдина.
– Конечно, она захочет посмотреть все документы. И все же не часто музеи становятся обладателями коллекций, овеянных такими вот суевериями… за которыми, как шлейф, тянется смерть.
– Вы словно пытаетесь угадать, кто умрет? – Виктория Феофилактовна усмехнулась. – Дорогая моя Кристина, мне семьдесят пять. И я давно ко всему готова.
Глава 11
Поход в музей на ночь глядя
Как ни отвлекайся, как ни переключайся, но осадок от «Приюта любви» остался кошмарный.
В понедельник Катя сразу позвонила в дежурную часть Красногорского УВД, поинтересовалась – не задержан ли уже подозреваемый по делу зооотеля.
– Это по кошкам, что ли, дохлым? – напрямик осведомился дежурный. – Пока нет, группа работает.
Группа, поняла Катя, как состояла из двух молодых сотрудников братьев Мироновых, так и осталась без «приданных сил».
Во вторник она снова позвонила в Красногорск – никаких подвижек. Она хотела узнать телефон участкового Миронова, но потом решила – позже, нечего пареньку соль на раны сыпать: а вы установили, кто это сделал? Как, вы еще не установили?!
Все эти дни она занималась своими прямыми обязанностями криминального обозревателя пресс-центра ГУВД Московской области. А в середине недели решила, что пора брать отгул. Подружка Анфиса звонила каждый день, напоминала. Отгулом надо распорядиться умело и взять его не в среду, как намечалось, а в четверг! Ночь ведь вся впереди в музее, так что потом в свой выходной можно выспаться всласть.
Ах, что же это за ночь такая?
Ночь в музее.
Еще до всяких там американских блокбастеров на эту тему каждый ребенок… ну, почти каждый, Катя в том числе, мечтал об этом чуде с холодком в сердце – ночь в музее, когда темно… Нет, когда льется лишь тусклый скупой свет и ОНИ – все эти статуи, картины, этрусские маски, вавилонские быки, мумии восемнадцатой династии, фаюмские портреты, немецкие деревянные куклы, бронзовые всадники, мрачные рыцари в доспехах с опущенным забралом СМОТРЯТ на вас.
А вы идете тихо-тихо, легко ступая, не осмеливаясь дышать в этом скупом свете, в этой тьме, окутывающей углы и ниши. И страх, и восторг, и любопытство, и трепет переполняют вас.
Зал, и еще один зал, и другой зал, и третий, седьмой, двенадцатый – целая анфилада залов – пустых, гулких, ночных музейных залов.
И вы, замирая сердцем, ждете – ну кто же из НИХ оживет первый? Сойдет с мраморного пьедестала, выскользнет из позолоченной рамы?
Это ведь почти как колдовство, хотя никакого колдовства нет.
Ночь в музее.
Целая ночь, и только для вас.
Вот так примерно Катя все это себе и представляла, когда, осатанев от сочинительства на компьютере очередной информации для криминальной полосы «Вестника» о разбойном нападении на грузовую фуру с предметами гигиены и туалетной бумагой, отрывалась от всей этой белиберды и мечтательно вперяла взор свой в стену напротив с висящим на ней календарем: «Полицейские Подмосковья».
Скоро, скоро, скоро… Совсем скоро… Сегодня вторник. Значит, завтра!
Дома для похода в музей ночью она даже собрала особую сумку. Ну, во-первых, обувь. Каблуки долой. Берем с собой удобные балетки. Берем две бутылки минеральной воды. Буфет-то там, наверное, ночью закрыт. Хотя это репетиция ночи музеев, сотрудники на местах, им ведь есть-пить надо, целая ночь работы. Нет, все равно минералку берем с собой. Пакетик мятных леденцов и шоколадку… нет, три шоколадки. Одну себе и две Анфисе. Это так, душу погреть. Устанем под утро, спать захотим, а тут раз, и шоколадка извлекается и съедается как энергетический допинг.
Анфиса там же работать собирается, она не на прогулку, а работать! А когда она снимает что-то, фотографирует, то впадает в такой творческий раж, что не замечает ни времени, ни пространства.
Катя по привычке проверила свое служебное удостоверение в сумке. Нет, его мы в музее предъявлять никому не станем. Нечего там делать ночью полицейскому. Анфиса проведет, будем в ее свите как частное и адски любопытное лицо.
Вечером, когда Катя собирала свой музейный багаж, снова позвонила Анфиса и сказала, что завтра они встречаются в шесть во дворе музея на Волхонке.
– В шесть? Я думала, мы туда часам к девяти поедем, – удивилась Катя.
– Нет, мы должны явиться до закрытия, я еще раз пойду там по всем инстанциям, по кабинетам для подтверждения разрешения на съемку. А затем я… то есть мы… мы с тобой станем свидетелями, как…
Как последний посетитель покидает музей…
И двери… эти великолепные старинные двери закрываются за ним.
И музей остается наедине с собой.
И сумерки опускаются. Наступает великая волшебная ночь…
Голос Анфисы в телефонной трубке срывался от волнения. Анфиса ликовала!
– Я это сфотографирую, как они все сваливают домой – эти посетители. А музей и мы… мы остаемся.
– Класс! – Кате эта идея тоже понравилась. – Как скажешь, подружка. Значит, завтра в шесть во дворе у колонн.
В уме она уже прикинула: значит, домой, сюда, на Фрунзенскую набережную, она завтра с работы уже не попадет. От Никитского переулка, где Главк, до Волхонки – пять минут быстрым шагом.
Открыла шкаф в спальне и начала прикидывать – что брать с собой, во что переодеваться там, в музее. Явится она туда в деловом костюме, так солиднее. Но чтобы бродить по залам и ловить… нет, ускользать, улепетывать от…
От кого улепетывать в музее ночью?
От призраков, от привидений, от оживших античных статуй, как в «Венере Илльской» Проспера Мериме, или от Мумии, как в рассказе Конан Дойла?
Катя врубила в спальне музыку и едва не пустилась в пляс от такой перспективы. Ах, Анфиса, ах, подружка, как мне тебя благодарить. Ты исполнишь самую заветную мечту моего детства!
Ночь в музее.
И никаких шоу при этом, никаких очередей, никаких толп, никаких зевак. Великий, огромный, прекрасный, ужасный, полный тайн музей только для нас на целую ночь.
Она сложила в сумку джинсы и худи с капюшоном, белый топик и запасные гольфы.
В среду она весь рабочий день… не весь, половину провела как на иголках, прося в душе одного – лишь бы никаких ЧП в области, а то ведь ехать придется! Отгул-то только завтра. Но ЧП не случилось, в дежурной части – редкое затишье.
В четыре Катя скорехонько свернула свои корреспондентские дела, закрыла ноутбук, предупредила шефа пресс-центра, что у нее завтра вы-ход-ной. И на полтора часа отправилась в главковский спортзал.
Выбрала для себя тренажер – беговую дорожку. Благополучно «прошла» быстрым спортивным шагом два километра. Затем она отправилась в душ, высушила свои отросшие, такие длинные и густые волосы феном, что всегда хранился у нее в шкафу в кабинете.
И, бодрая, заряженная энергией, освеженная душем отправилась перекусить в буфет ГУВД, работавший 24 часа в сутки.
Без десяти шесть она покинула Главк. Свернула по Никитскому на Манежную площадь, перешла дорогу на светофоре у Каменного моста, и вот она, Волхонка.
Вот он, музей.
Анфиса, навьюченная как верблюд сумками и аппаратурой, уже ждала ее там, во дворе. У античного портика со знаменитыми ионическими колоннами.
В понедельник Катя сразу позвонила в дежурную часть Красногорского УВД, поинтересовалась – не задержан ли уже подозреваемый по делу зооотеля.
– Это по кошкам, что ли, дохлым? – напрямик осведомился дежурный. – Пока нет, группа работает.
Группа, поняла Катя, как состояла из двух молодых сотрудников братьев Мироновых, так и осталась без «приданных сил».
Во вторник она снова позвонила в Красногорск – никаких подвижек. Она хотела узнать телефон участкового Миронова, но потом решила – позже, нечего пареньку соль на раны сыпать: а вы установили, кто это сделал? Как, вы еще не установили?!
Все эти дни она занималась своими прямыми обязанностями криминального обозревателя пресс-центра ГУВД Московской области. А в середине недели решила, что пора брать отгул. Подружка Анфиса звонила каждый день, напоминала. Отгулом надо распорядиться умело и взять его не в среду, как намечалось, а в четверг! Ночь ведь вся впереди в музее, так что потом в свой выходной можно выспаться всласть.
Ах, что же это за ночь такая?
Ночь в музее.
Еще до всяких там американских блокбастеров на эту тему каждый ребенок… ну, почти каждый, Катя в том числе, мечтал об этом чуде с холодком в сердце – ночь в музее, когда темно… Нет, когда льется лишь тусклый скупой свет и ОНИ – все эти статуи, картины, этрусские маски, вавилонские быки, мумии восемнадцатой династии, фаюмские портреты, немецкие деревянные куклы, бронзовые всадники, мрачные рыцари в доспехах с опущенным забралом СМОТРЯТ на вас.
А вы идете тихо-тихо, легко ступая, не осмеливаясь дышать в этом скупом свете, в этой тьме, окутывающей углы и ниши. И страх, и восторг, и любопытство, и трепет переполняют вас.
Зал, и еще один зал, и другой зал, и третий, седьмой, двенадцатый – целая анфилада залов – пустых, гулких, ночных музейных залов.
И вы, замирая сердцем, ждете – ну кто же из НИХ оживет первый? Сойдет с мраморного пьедестала, выскользнет из позолоченной рамы?
Это ведь почти как колдовство, хотя никакого колдовства нет.
Ночь в музее.
Целая ночь, и только для вас.
Вот так примерно Катя все это себе и представляла, когда, осатанев от сочинительства на компьютере очередной информации для криминальной полосы «Вестника» о разбойном нападении на грузовую фуру с предметами гигиены и туалетной бумагой, отрывалась от всей этой белиберды и мечтательно вперяла взор свой в стену напротив с висящим на ней календарем: «Полицейские Подмосковья».
Скоро, скоро, скоро… Совсем скоро… Сегодня вторник. Значит, завтра!
Дома для похода в музей ночью она даже собрала особую сумку. Ну, во-первых, обувь. Каблуки долой. Берем с собой удобные балетки. Берем две бутылки минеральной воды. Буфет-то там, наверное, ночью закрыт. Хотя это репетиция ночи музеев, сотрудники на местах, им ведь есть-пить надо, целая ночь работы. Нет, все равно минералку берем с собой. Пакетик мятных леденцов и шоколадку… нет, три шоколадки. Одну себе и две Анфисе. Это так, душу погреть. Устанем под утро, спать захотим, а тут раз, и шоколадка извлекается и съедается как энергетический допинг.
Анфиса там же работать собирается, она не на прогулку, а работать! А когда она снимает что-то, фотографирует, то впадает в такой творческий раж, что не замечает ни времени, ни пространства.
Катя по привычке проверила свое служебное удостоверение в сумке. Нет, его мы в музее предъявлять никому не станем. Нечего там делать ночью полицейскому. Анфиса проведет, будем в ее свите как частное и адски любопытное лицо.
Вечером, когда Катя собирала свой музейный багаж, снова позвонила Анфиса и сказала, что завтра они встречаются в шесть во дворе музея на Волхонке.
– В шесть? Я думала, мы туда часам к девяти поедем, – удивилась Катя.
– Нет, мы должны явиться до закрытия, я еще раз пойду там по всем инстанциям, по кабинетам для подтверждения разрешения на съемку. А затем я… то есть мы… мы с тобой станем свидетелями, как…
Как последний посетитель покидает музей…
И двери… эти великолепные старинные двери закрываются за ним.
И музей остается наедине с собой.
И сумерки опускаются. Наступает великая волшебная ночь…
Голос Анфисы в телефонной трубке срывался от волнения. Анфиса ликовала!
– Я это сфотографирую, как они все сваливают домой – эти посетители. А музей и мы… мы остаемся.
– Класс! – Кате эта идея тоже понравилась. – Как скажешь, подружка. Значит, завтра в шесть во дворе у колонн.
В уме она уже прикинула: значит, домой, сюда, на Фрунзенскую набережную, она завтра с работы уже не попадет. От Никитского переулка, где Главк, до Волхонки – пять минут быстрым шагом.
Открыла шкаф в спальне и начала прикидывать – что брать с собой, во что переодеваться там, в музее. Явится она туда в деловом костюме, так солиднее. Но чтобы бродить по залам и ловить… нет, ускользать, улепетывать от…
От кого улепетывать в музее ночью?
От призраков, от привидений, от оживших античных статуй, как в «Венере Илльской» Проспера Мериме, или от Мумии, как в рассказе Конан Дойла?
Катя врубила в спальне музыку и едва не пустилась в пляс от такой перспективы. Ах, Анфиса, ах, подружка, как мне тебя благодарить. Ты исполнишь самую заветную мечту моего детства!
Ночь в музее.
И никаких шоу при этом, никаких очередей, никаких толп, никаких зевак. Великий, огромный, прекрасный, ужасный, полный тайн музей только для нас на целую ночь.
Она сложила в сумку джинсы и худи с капюшоном, белый топик и запасные гольфы.
В среду она весь рабочий день… не весь, половину провела как на иголках, прося в душе одного – лишь бы никаких ЧП в области, а то ведь ехать придется! Отгул-то только завтра. Но ЧП не случилось, в дежурной части – редкое затишье.
В четыре Катя скорехонько свернула свои корреспондентские дела, закрыла ноутбук, предупредила шефа пресс-центра, что у нее завтра вы-ход-ной. И на полтора часа отправилась в главковский спортзал.
Выбрала для себя тренажер – беговую дорожку. Благополучно «прошла» быстрым спортивным шагом два километра. Затем она отправилась в душ, высушила свои отросшие, такие длинные и густые волосы феном, что всегда хранился у нее в шкафу в кабинете.
И, бодрая, заряженная энергией, освеженная душем отправилась перекусить в буфет ГУВД, работавший 24 часа в сутки.
Без десяти шесть она покинула Главк. Свернула по Никитскому на Манежную площадь, перешла дорогу на светофоре у Каменного моста, и вот она, Волхонка.
Вот он, музей.
Анфиса, навьюченная как верблюд сумками и аппаратурой, уже ждала ее там, во дворе. У античного портика со знаменитыми ионическими колоннами.
Глава 12
Извлечение мозгов
Василиса Одоевцева и ее коллега по Египетскому залу, смотритель комнаты Мумий и саркофагов Арина Павловна Шумякова, обычно отлучались на обед по очереди.
Смотрителям не разрешено покидать вверенный музейный зал надолго – в туалет и то надо просить коллегу из соседнего зала «приглядеть».
Но Василиса и Арина Павловна скооперировались. Они дружили с тех самых пор, как два месяца назад Арина Павловна пришла на работу в музей.
Василиса отлучалась из зала чаще приятельницы. По старой еще модельной привычке то и дело ходила прихорашиваться перед зеркалом – поправлять парик, подкрашивать губы, пудриться. На людях все время, в зале, надо следить за собой.
Арина Павловна ходила обедать в столовую музея, но возвращалась она быстро. Всего два месяца, как она похоронила своего брата, за которым преданно ухаживала много лет. И боль потери уничтожила, по ее словам, ее прежний здоровый аппетит.
Василиса приятельницу понимала – она и сама всю жизнь – малоежка. Понимала она и то, что после похорон Арина Павловна нашла себе при помощи каких-то доброхотов эту вот работу смотрителем в музее. Дома одинокой пенсионерке, да еще после похорон брата, тяжко, а тут все же люди кругом. И потом, деньги платят.
Этот рабочий день обещал быть долгим, растягиваясь к тому же и на всю ночь – репетиции ночи музеев. Поэтому приятельницы решили посетить столовую дважды – в обед и в ужин.
На ужин первой ходила Арина Павловна и опять-таки вернулась быстро.
– Ну иди, Васенька, – сказала она Василисе. – А то столовая уже закрывается.
И тут в Египетском зале замигал верхний свет и внезапно погасла вся правая сторона.
– Снова что-то с проводкой, – сказала Василиса.
– Иди в столовую, я сейчас позвоню электрикам, – Арина Павловна подошла к телефону на стене у двери в Египетский зал и набрала внутренний номер технических служб.
В ожидании электрика она присела на банкетку у входа в Египетский зал. Отсюда и часть комнаты Мумий и саркофагов просматривается.
Оттуда он и появился. Этот высокий ангелоподобный мальчик. Он нес стремянку на плече так легко, словно она не весила ни грамма. Походка у него какая-то неровная, разболтанная. Вертит узкими бедрами, словно женщина легкого поведения. И эти волосы – белые, льняные… красивые волосы, но уж больно длинные для парня его возраста. Когда он сутулится и наклоняет голову, вот как сейчас, волосы почти полностью закрывают его лицо. А потом он вскидывает голову, и эта шелковистая белая волна приходит в движение. Но глаз все равно не видно. Виден лишь пухлый капризный детский рот.
Арина Павловна поджала свои сухие губы. Этот ангелоподобный мальчик… электрик… нет, официально у него должность длинно звучит – помощник специалиста по электротехнике и слаботочным системам, никогда ей не нравился.
Имя у него тоже какое-то не такое. Она пробовала его пару раз назвать как обычно – Миша, но он все поправлял – Майк.
И вопросы он порой задает странные. Просто мороз по коже от этих его вопросов. Когда выпадает у него свободная минутка, поднимается сюда из своего технического отдела в комнату Мумий и саркофагов и смотрит экспонаты.
– Миша… то есть, Майк, опять сегодня что-то со светом тут, – сказала Арина Павловна Шумякова. – Сейчас вся правая сторона перегорела.
Майк… тот самый Майк Тригорский, фамилию и имя которого так и не назвал участковый Миронов Кате, молча поставил стремянку у стены.
Он возился минут пять, потом пошел в Античный зал смотреть электрический щит и проверять сигнализацию.
Снова вернулся, переставил стремянку поближе к залу Мумий и саркофагов.
Арина Павловна наблюдала, как он копается в проводке, сняв одну из панелей на стене.
В обоих залах – ни одного посетителя. Что бы там ни говорили, а музеи в будний день посещают скупо и неохотно. Арина Павловна оглянулась на двери Египетского зала. Скорее бы Василиса вернулась, что ли…
– Майк, ну что там? Что со светом?
Он не ответил. Арина Павловна не видела его лица – эти чертовы белые шелковистые волосы, разделенные прямым пробором.
И тут она услышала голоса – женские, раздраженные, на повышенных тонах.
Мимо Египетского зала прошли менеджер музея Кристина и высокая блондинка в сером деловом костюме – отлично сшитом, дорогом, ловко сидящем на ее крупной фигуре.
Все, в том числе и Арина Павловна Шумякова, знали, что со вторника в музее работает проверка Счетной палаты. И эта дама – какая-то шишка, то ли аудитор, то ли какой-то эксперт – одним словом, к нам приехал ревизор!
– На акулу похожа, правда?
Арина Павловна вздрогнула: этот парень… Майк уже не на своей стремянке, не под потолком, а прямо у нее за спиной. Словно подкрался стремительно и неслышно.
– Какую еще акулу? О чем ты, Майк?
– Тетка, что с Кристиной. Улыбается, как акула. Полон рот белых зубов.
Майк смотрел вслед менеджеру музея Кристине и эксперту Счетной палаты Дарье Юдиной. Арина Павловна Шумякова не поняла – это что, у него такой комплимент? Он восхищается вот так женской улыбкой?
– Что со светом?
– Все нормально.
– А почему не горело?
– Я не знаю, контакт отошел, наверное.
Майк Тригорский не торопился забирать свою стремянку электрика. Он медленно направился в комнату Мумий и саркофагов. Арина Павловна пошла за ним.
Майк остановился у стенда с погребальной маской фараона. Долго смотрел. Потом медленно пошел вдоль витрин с саркофагами.
– А где крюки? – спросил он.
– Какие еще крюки?
– Ну, которые они в ноздри засовывали и вытаскивали мозг.
– Кто – они? – строго спросила Арина Павловна.
– Ну, эти… жрецы, что ли, или как их там.
Голос у него – юношеский, и в тоне сквозит любопытство. И еще что-то…
– Инструменты, использовавшиеся при подготовке трупов к бальзамированию и мумификации, вон в той витрине – крайней.
Майк подошел к витрине.
– Крючья… Это они с мертвыми делали? А с живыми?
– Что – с живыми? – еще строже спросила Арина Павловна.
– Живым они крючья в нос совали? Мозги выкачивали? И как через такую маленькую дырку… ноздрю можно было все вытащить?
– Я понятия не имею.
– Да, вы же у нас недавно. Вы у нас новенькая.
Она не видела его глаз сквозь шелковую завесу его белесых волос, но чувствовала, что он смотрит, словно ощупывает ее взглядом.
В зал вошли две голландские пожилые туристки и остановились перед великолепным саркофагом писца фараона Аменхотепа, отделанным черной смолой и позолотой.
Смотрителям не разрешено покидать вверенный музейный зал надолго – в туалет и то надо просить коллегу из соседнего зала «приглядеть».
Но Василиса и Арина Павловна скооперировались. Они дружили с тех самых пор, как два месяца назад Арина Павловна пришла на работу в музей.
Василиса отлучалась из зала чаще приятельницы. По старой еще модельной привычке то и дело ходила прихорашиваться перед зеркалом – поправлять парик, подкрашивать губы, пудриться. На людях все время, в зале, надо следить за собой.
Арина Павловна ходила обедать в столовую музея, но возвращалась она быстро. Всего два месяца, как она похоронила своего брата, за которым преданно ухаживала много лет. И боль потери уничтожила, по ее словам, ее прежний здоровый аппетит.
Василиса приятельницу понимала – она и сама всю жизнь – малоежка. Понимала она и то, что после похорон Арина Павловна нашла себе при помощи каких-то доброхотов эту вот работу смотрителем в музее. Дома одинокой пенсионерке, да еще после похорон брата, тяжко, а тут все же люди кругом. И потом, деньги платят.
Этот рабочий день обещал быть долгим, растягиваясь к тому же и на всю ночь – репетиции ночи музеев. Поэтому приятельницы решили посетить столовую дважды – в обед и в ужин.
На ужин первой ходила Арина Павловна и опять-таки вернулась быстро.
– Ну иди, Васенька, – сказала она Василисе. – А то столовая уже закрывается.
И тут в Египетском зале замигал верхний свет и внезапно погасла вся правая сторона.
– Снова что-то с проводкой, – сказала Василиса.
– Иди в столовую, я сейчас позвоню электрикам, – Арина Павловна подошла к телефону на стене у двери в Египетский зал и набрала внутренний номер технических служб.
В ожидании электрика она присела на банкетку у входа в Египетский зал. Отсюда и часть комнаты Мумий и саркофагов просматривается.
Оттуда он и появился. Этот высокий ангелоподобный мальчик. Он нес стремянку на плече так легко, словно она не весила ни грамма. Походка у него какая-то неровная, разболтанная. Вертит узкими бедрами, словно женщина легкого поведения. И эти волосы – белые, льняные… красивые волосы, но уж больно длинные для парня его возраста. Когда он сутулится и наклоняет голову, вот как сейчас, волосы почти полностью закрывают его лицо. А потом он вскидывает голову, и эта шелковистая белая волна приходит в движение. Но глаз все равно не видно. Виден лишь пухлый капризный детский рот.
Арина Павловна поджала свои сухие губы. Этот ангелоподобный мальчик… электрик… нет, официально у него должность длинно звучит – помощник специалиста по электротехнике и слаботочным системам, никогда ей не нравился.
Имя у него тоже какое-то не такое. Она пробовала его пару раз назвать как обычно – Миша, но он все поправлял – Майк.
И вопросы он порой задает странные. Просто мороз по коже от этих его вопросов. Когда выпадает у него свободная минутка, поднимается сюда из своего технического отдела в комнату Мумий и саркофагов и смотрит экспонаты.
– Миша… то есть, Майк, опять сегодня что-то со светом тут, – сказала Арина Павловна Шумякова. – Сейчас вся правая сторона перегорела.
Майк… тот самый Майк Тригорский, фамилию и имя которого так и не назвал участковый Миронов Кате, молча поставил стремянку у стены.
Он возился минут пять, потом пошел в Античный зал смотреть электрический щит и проверять сигнализацию.
Снова вернулся, переставил стремянку поближе к залу Мумий и саркофагов.
Арина Павловна наблюдала, как он копается в проводке, сняв одну из панелей на стене.
В обоих залах – ни одного посетителя. Что бы там ни говорили, а музеи в будний день посещают скупо и неохотно. Арина Павловна оглянулась на двери Египетского зала. Скорее бы Василиса вернулась, что ли…
– Майк, ну что там? Что со светом?
Он не ответил. Арина Павловна не видела его лица – эти чертовы белые шелковистые волосы, разделенные прямым пробором.
И тут она услышала голоса – женские, раздраженные, на повышенных тонах.
Мимо Египетского зала прошли менеджер музея Кристина и высокая блондинка в сером деловом костюме – отлично сшитом, дорогом, ловко сидящем на ее крупной фигуре.
Все, в том числе и Арина Павловна Шумякова, знали, что со вторника в музее работает проверка Счетной палаты. И эта дама – какая-то шишка, то ли аудитор, то ли какой-то эксперт – одним словом, к нам приехал ревизор!
– На акулу похожа, правда?
Арина Павловна вздрогнула: этот парень… Майк уже не на своей стремянке, не под потолком, а прямо у нее за спиной. Словно подкрался стремительно и неслышно.
– Какую еще акулу? О чем ты, Майк?
– Тетка, что с Кристиной. Улыбается, как акула. Полон рот белых зубов.
Майк смотрел вслед менеджеру музея Кристине и эксперту Счетной палаты Дарье Юдиной. Арина Павловна Шумякова не поняла – это что, у него такой комплимент? Он восхищается вот так женской улыбкой?
– Что со светом?
– Все нормально.
– А почему не горело?
– Я не знаю, контакт отошел, наверное.
Майк Тригорский не торопился забирать свою стремянку электрика. Он медленно направился в комнату Мумий и саркофагов. Арина Павловна пошла за ним.
Майк остановился у стенда с погребальной маской фараона. Долго смотрел. Потом медленно пошел вдоль витрин с саркофагами.
– А где крюки? – спросил он.
– Какие еще крюки?
– Ну, которые они в ноздри засовывали и вытаскивали мозг.
– Кто – они? – строго спросила Арина Павловна.
– Ну, эти… жрецы, что ли, или как их там.
Голос у него – юношеский, и в тоне сквозит любопытство. И еще что-то…
– Инструменты, использовавшиеся при подготовке трупов к бальзамированию и мумификации, вон в той витрине – крайней.
Майк подошел к витрине.
– Крючья… Это они с мертвыми делали? А с живыми?
– Что – с живыми? – еще строже спросила Арина Павловна.
– Живым они крючья в нос совали? Мозги выкачивали? И как через такую маленькую дырку… ноздрю можно было все вытащить?
– Я понятия не имею.
– Да, вы же у нас недавно. Вы у нас новенькая.
Она не видела его глаз сквозь шелковую завесу его белесых волос, но чувствовала, что он смотрит, словно ощупывает ее взглядом.
В зал вошли две голландские пожилые туристки и остановились перед великолепным саркофагом писца фараона Аменхотепа, отделанным черной смолой и позолотой.
Глава 13
Двери закрываются
Катя вслед за Анфисой поднялась по ступеням и вошла в тенистый сумрачный портик, украшенный ионическими колоннами.
Тот самый, знакомый с детства.
Позже она часто вспоминала этот момент. Они с Анфисой словно переступили некую невидимую черту. Они и представить себе не могли, какие странные, пугающие и трагические события впереди.
Музей, за век своей истории видевший немало и хорошего и плохого, переживший все это, перемоловший в пыль, как жернова судьбы, неумолимо приближался к катастрофе.
Катя открыла тяжелую дверь и оглянулась – в шесть часов вечернее солнце светит мягко, золотит купол храма Христа Спасителя, играет бликами на лобовых стеклах спешащих по Волхонке машин.
Такое приятное солнце… такой приятный майский вечер…
– Ты что? – спросила ее Анфиса.
– Ничего.
– Тогда идем.
И они вошли в музей.
Анфиса усадила Катю с сумками с аппаратурой в гардеробе на банкетку, а сама пошла, как она смешно выразилась, в Верхнее царство…
– Почему это Верхнее?
– Это у них местный музейный сленг такой, – Анфиса строила из себя бывалую музейщицу. – Я когда в прошлый раз разрешение подписывала, они меня тут водили по кабинетам, в директорский и администрации. И называли все это Верхнее царство. Ну, как в Древнем Египте. Объяснили, что изначально музей сто лет назад формировался вокруг их замечательной египетской коллекции, которая до сих пор главный хит.
– Если есть Верхнее царство, должно существовать и Нижнее, – заметила Катя.
– Угу, вот как раз в нем мы сейчас и находимся, – Анфиса кивнула на вестибюль и гардероб. – Ладно, пойду опять вознесусь в горние выси. А ты жди меня.
Она нырнула куда-то по коридору, неплохо ориентируясь в музейных декорациях. А Катя осталась.
Раздался мелодичный сигнал и приятный голос… такой же приятный и мягкий, как закатное солнце там, снаружи, как вечерний майский вечер, объявил:
Уважаемые посетители, через четверть часа наш музей закрывается. Просим всех пройти на выход.
Через несколько минут пустой вестибюль начал наполняться народом. В гардероб мало кто заглядывал, лишь те немногие, кто сдал свои куртки, плащи и зонты. Посетители музея толпились вокруг киосков, продававших альбомы живописи, открытки, сувениры с логотипом музея.
Катя смотрела в сторону белой мраморной лестницы с ажурной решеткой.
На страже у ворот стоял… то есть, удобно сидел на стуле за столом билетер, интеллигентнейшего вида старичок в синем костюме и с тростью.
Посетители не торопились покидать вестибюль. Мелодичный сигнал с приятным голосом повторился.
Осторожно, двери закрываются…
Берегись…
Кто не поберегся, голову с плеч…
Катя зевнула украдкой и достала из сумки бутылку минералки. Ждать Анфису скучно. И уйти нельзя.
А кто это сказал: «Берегись, а не то голову с плеч»?
– Все, вот и я, – Анфиса, раскрасневшаяся, довольная, размахивающая какой-то маленькой бумажкой, возникла словно ниоткуда – из бокового коридора. – Ты что тут, спишь, что ли?
– Я на тренажере перезанималась, а потом душ горячий, меня может в любую минуту разморить, – Катя прикалывалась. – Вот лягу тут на банкетке, свернусь калачиком и просплю всю эту волшебную ночь. Ну, все подтвердили?
– Все путем, – Анфиса уже рылась в сумке, извлекая фотокамеры. – Я хотела саму хозяйку Верхнего царства снять, директрису. Но она сегодня на прием в посольство уезжает. Репетируют тут ночь музеев без нее. Заместительницей остается как раз Вавич.
– Кто он такой?
– Не он, а она, Виктория Феофилактовна, я тебе говорила, она мою выставку в галерее видела. Так, погнали, нечего рассиживаться. Я хочу снять момент, когда они закроют двери, когда последний посетитель выкатится вон колобком и они запрут музей.
– Так вот же, снимай, – Катя указала на боковой выход у гардероба, куда сочился утлый ручеек покидающих музей экскурсантов, шествующих мимо скучающего на посту полицейского.
– Фу, тут такая проза, – Анфиса скорчила гримаску. – Что здесь снимать? Мы сейчас пойдем на главную лестницу, к центральному входу.
– Но выход здесь, – Катя улыбалась.
– Они сделают все для меня, я договорилась! Пошли, пошли. Ты тоже поучаствуешь.
И Анфиса не обманула.
Они свернули налево по коридору, прошли и вынырнули уже у касс.
Вот двери музея. А вот она, знаменитая высокая главная лестница – колонны золотистого мрамора, зеленые стены, бежевая ковровая дорожка с алой полосой.
Пусто, лишь один охранник с рацией в вестибюле.
– Здравствуйте, это у меня тут съемка, вот разрешение, – Анфиса подкатилась к нему, как мячик, камеры на ремнях прыгали на ее полной груди. – Мы сейчас снимем, как последний посетитель покидает музей и вы закрываете двери.
Охранник кивнул, потом взял разрешение, прочел, что-то буркнул в рацию и глянул сверху вниз на Анфису и Катю.
– Валяйте, снимайте.
– А где этот последний посетитель? – спросила Катя.
– Ты и есть последний посетитель, – Анфиса ликовала. – Зачем, думаешь, я тебя позвала, душечка? Помогать мне. Ну-ка, ну-ка, сейчас мы выстроим мизансцену… Так, ты в дверях и оглядывайся… ну же, оглядывайся! Тут такая красота, и ты сожалеешь, что этот день… вечер закончился и ты уходишь… уходишь прочь от всей этой красоты и тайны.
Катя как в раме замерла на пороге музея. Тяжелые дубовые двери. Она переступила порог. Оглянулась. Анфиса фотографирует! И двери музея захлопнулись.
И вот она снова на улице. Одна в этом ионическом портике.
Она стояла у закрытых дверей. Никто не торопился пускать ее обратно.
– Эй! Анфиса!
Нет ответа.
Потом – бу-бу-бу, как из бочки, глухие голоса. Что там еще случилось?
– Кать! Ты там?
– Я тут, откройте двери!
– Охранник говорит, они уже закрылись, здесь таймер сигнализации, и он его не хочет перезапускать, – голос Анфисы жалобный, резкий и глухой одновременно, словно издалека, а на самом-то деле она орет с той стороны через дверь. – Обойди музей и зайди с того входа, то есть, с выхода!
– Что?
– Обойди музей и зайди с выхода, так охранник сказал, он уже по рации предупредил, тебя пустят!
Катя спустилась во двор музея. Вот вам и «последний посетитель»! Медленно она вышла за ограду музея и начала свой обход со стороны Колымажного переулка.
Подошла к выходу, где стоял полицейский.
– Вам по рации передали, это я, – сказала она.
– Что?
«Придется, наверное, показать ему удостоверение», – Катя уже хотела достать его из сумки, но тут…
– А, это вы, проходите. Вы там фильм, что ли, снимаете?
– Мы фотографируем для выставки к столетию музея.
– Абзац тут сегодня полный с этой их репетицией, – полицейский хмурился. – И кто только додумался на ночь людей в музей пускать? Ночью спать надо, а не по музеям шастать.
Катя снова прошла мимо гардероба и очутилась в вестибюле. Но ажурная решетка наверху белой мраморной лестницы уже закрыта. И билетер ушел. Впрочем, туда наверх нам не нужно, нужно пройти снова в главный вестибюль к парадной лестнице с золотистыми колоннами.
И Катя свернула в коридор мимо туалетов. Еще один коридор… тут, кажется, налево… Как это Анфиса здесь ловко сновала…
– Я тебя прошу, успокойся. Это совсем не то, что ты думаешь.
– А что я должна думать?!
– Это совсем не то!
– А что? Если ты пялишься на нее постоянно? На меня ты так не смотришь. Вы что, раньше встречались? У вас что-то было?
– Ри, я прошу тебя… Вот черт…
Хрррррррррррр!
Что это? Катя замерла. Этот странный звук посреди скандала. Два голоса – женский, злой, тревожный и мужской – тоже тревожный, виноватый. И этот странный неприятный звук – то ли свист, то ли хрип.
– Поверни крышку, ты ингалятор не так держишь.
– Ри, я прошу тебя, не надо сцен. Это совсем не то, что ты подумала.
– Дыши… дыши глубже… Эх ты, я же люблю тебя. А ты… это ведь то, о чем я подумала, и ты сам это знаешь. Только вот лжешь. Лжешь мне прямо в глаза. Думал, я проглочу эту ложь? Ошибаешься. Я сама все про вас узнаю.
Катя двинулась вперед.
В пустом музейном коридоре – двое: молодая брюнетка в брючном костюме и модных очках без оправы и высокий видный блондин в неброском костюме – кудрявый, с проседью на висках, хотя еще и не старый, похож на актера Игоря Костолевского.
У брюнетки на щеках даже сквозь тональный крем проступают алые пятна гнева. Кудрявый блондин впился губами в спрей-ингалятор. Широкая грудь его ходит ходуном.
Беседовали на повышенных тонах именно они, а теперь при виде Кати – чужой, незнакомой, посторонней, вынужденно замолкли.
Катя прошмыгнула мимо. Надо же, какие страсти в музее… Но не наше дело, не наше дело. Мы тут только мимоходом, мимолетно, кратко. Наша цель – волшебная ночь в музее.
Хрррррр…. Какой противный звук. Это ингалятор выдает струю ментола. Им отчетливо пахнет в коридоре. Судя по всему, этот мужчина болен астмой.
Катя свернула за угол. И вот он – сумрачный вестибюль у касс и главная лестница – золотистые колонны, бежевая с алой полосой дорожка. На втором этаже гаснут лампы – две из четырех. А у дверей музея в вестибюле Анфиса и невысокая пожилая женщина в лимонно-желтом костюме «шанель», белой блузе, в удобных замшевых туфлях с изящными пряжками. Чистота и благородство прекрасной старости.
– Кать, ну наконец-то, где тебя носит так долго? Вот Виктория Феофилактовна, пожалуйста, познакомьтесь, это Катя, она мой самый верный помощник. Я без нее как без рук.
Катя подошла. Ага, это и есть старший куратор отдела личных коллекций госпожа Вавич. В отсутствие директора она тут самая главная.
– Добрый вечер, – поздоровалась Катя. – Простите, я здесь у вас немножко заблудилась.
– И не мудрено. Музей большой, – Виктория Феофилактовна улыбалась приветливо. – Но на ночь музеев мы закрываем второй этаж. Там залы небольшие, и мы решили, что туда ночные экскурсии не пойдут. Зато открыт весь первый этаж, наша гордость, наша визитная карточка – Египетский зал, Античный зал, Итальянский дворик.
– Я там… то есть, мы там все отснимем тоже, – Анфиса – сама энергия. – Виктория Феофилактовна, я бы хотела сначала сделать несколько ваших снимков. Как вы, например, спускаетесь… такая замечательная лестница, и вы, как хозяйка музея…
– Я не хозяйка, я лишь скромный куратор.
– Ну да, как хранитель, как добрый гений этого места, – пылкую Анфису уже несло, она размахивала цифровой камерой. – Вас не затруднит подняться наверх и потом медленно спуститься?
Виктория Феофилактовна улыбнулась еще мягче – ну что ж, раз надо, это же музей – инициатор съемки, и старческой походкой, однако весьма бодро и энергично, начала восходить по ступенькам.
Тот самый, знакомый с детства.
Позже она часто вспоминала этот момент. Они с Анфисой словно переступили некую невидимую черту. Они и представить себе не могли, какие странные, пугающие и трагические события впереди.
Музей, за век своей истории видевший немало и хорошего и плохого, переживший все это, перемоловший в пыль, как жернова судьбы, неумолимо приближался к катастрофе.
Катя открыла тяжелую дверь и оглянулась – в шесть часов вечернее солнце светит мягко, золотит купол храма Христа Спасителя, играет бликами на лобовых стеклах спешащих по Волхонке машин.
Такое приятное солнце… такой приятный майский вечер…
– Ты что? – спросила ее Анфиса.
– Ничего.
– Тогда идем.
И они вошли в музей.
Анфиса усадила Катю с сумками с аппаратурой в гардеробе на банкетку, а сама пошла, как она смешно выразилась, в Верхнее царство…
– Почему это Верхнее?
– Это у них местный музейный сленг такой, – Анфиса строила из себя бывалую музейщицу. – Я когда в прошлый раз разрешение подписывала, они меня тут водили по кабинетам, в директорский и администрации. И называли все это Верхнее царство. Ну, как в Древнем Египте. Объяснили, что изначально музей сто лет назад формировался вокруг их замечательной египетской коллекции, которая до сих пор главный хит.
– Если есть Верхнее царство, должно существовать и Нижнее, – заметила Катя.
– Угу, вот как раз в нем мы сейчас и находимся, – Анфиса кивнула на вестибюль и гардероб. – Ладно, пойду опять вознесусь в горние выси. А ты жди меня.
Она нырнула куда-то по коридору, неплохо ориентируясь в музейных декорациях. А Катя осталась.
Раздался мелодичный сигнал и приятный голос… такой же приятный и мягкий, как закатное солнце там, снаружи, как вечерний майский вечер, объявил:
Уважаемые посетители, через четверть часа наш музей закрывается. Просим всех пройти на выход.
Через несколько минут пустой вестибюль начал наполняться народом. В гардероб мало кто заглядывал, лишь те немногие, кто сдал свои куртки, плащи и зонты. Посетители музея толпились вокруг киосков, продававших альбомы живописи, открытки, сувениры с логотипом музея.
Катя смотрела в сторону белой мраморной лестницы с ажурной решеткой.
На страже у ворот стоял… то есть, удобно сидел на стуле за столом билетер, интеллигентнейшего вида старичок в синем костюме и с тростью.
Посетители не торопились покидать вестибюль. Мелодичный сигнал с приятным голосом повторился.
Осторожно, двери закрываются…
Берегись…
Кто не поберегся, голову с плеч…
Катя зевнула украдкой и достала из сумки бутылку минералки. Ждать Анфису скучно. И уйти нельзя.
А кто это сказал: «Берегись, а не то голову с плеч»?
– Все, вот и я, – Анфиса, раскрасневшаяся, довольная, размахивающая какой-то маленькой бумажкой, возникла словно ниоткуда – из бокового коридора. – Ты что тут, спишь, что ли?
– Я на тренажере перезанималась, а потом душ горячий, меня может в любую минуту разморить, – Катя прикалывалась. – Вот лягу тут на банкетке, свернусь калачиком и просплю всю эту волшебную ночь. Ну, все подтвердили?
– Все путем, – Анфиса уже рылась в сумке, извлекая фотокамеры. – Я хотела саму хозяйку Верхнего царства снять, директрису. Но она сегодня на прием в посольство уезжает. Репетируют тут ночь музеев без нее. Заместительницей остается как раз Вавич.
– Кто он такой?
– Не он, а она, Виктория Феофилактовна, я тебе говорила, она мою выставку в галерее видела. Так, погнали, нечего рассиживаться. Я хочу снять момент, когда они закроют двери, когда последний посетитель выкатится вон колобком и они запрут музей.
– Так вот же, снимай, – Катя указала на боковой выход у гардероба, куда сочился утлый ручеек покидающих музей экскурсантов, шествующих мимо скучающего на посту полицейского.
– Фу, тут такая проза, – Анфиса скорчила гримаску. – Что здесь снимать? Мы сейчас пойдем на главную лестницу, к центральному входу.
– Но выход здесь, – Катя улыбалась.
– Они сделают все для меня, я договорилась! Пошли, пошли. Ты тоже поучаствуешь.
И Анфиса не обманула.
Они свернули налево по коридору, прошли и вынырнули уже у касс.
Вот двери музея. А вот она, знаменитая высокая главная лестница – колонны золотистого мрамора, зеленые стены, бежевая ковровая дорожка с алой полосой.
Пусто, лишь один охранник с рацией в вестибюле.
– Здравствуйте, это у меня тут съемка, вот разрешение, – Анфиса подкатилась к нему, как мячик, камеры на ремнях прыгали на ее полной груди. – Мы сейчас снимем, как последний посетитель покидает музей и вы закрываете двери.
Охранник кивнул, потом взял разрешение, прочел, что-то буркнул в рацию и глянул сверху вниз на Анфису и Катю.
– Валяйте, снимайте.
– А где этот последний посетитель? – спросила Катя.
– Ты и есть последний посетитель, – Анфиса ликовала. – Зачем, думаешь, я тебя позвала, душечка? Помогать мне. Ну-ка, ну-ка, сейчас мы выстроим мизансцену… Так, ты в дверях и оглядывайся… ну же, оглядывайся! Тут такая красота, и ты сожалеешь, что этот день… вечер закончился и ты уходишь… уходишь прочь от всей этой красоты и тайны.
Катя как в раме замерла на пороге музея. Тяжелые дубовые двери. Она переступила порог. Оглянулась. Анфиса фотографирует! И двери музея захлопнулись.
И вот она снова на улице. Одна в этом ионическом портике.
Она стояла у закрытых дверей. Никто не торопился пускать ее обратно.
– Эй! Анфиса!
Нет ответа.
Потом – бу-бу-бу, как из бочки, глухие голоса. Что там еще случилось?
– Кать! Ты там?
– Я тут, откройте двери!
– Охранник говорит, они уже закрылись, здесь таймер сигнализации, и он его не хочет перезапускать, – голос Анфисы жалобный, резкий и глухой одновременно, словно издалека, а на самом-то деле она орет с той стороны через дверь. – Обойди музей и зайди с того входа, то есть, с выхода!
– Что?
– Обойди музей и зайди с выхода, так охранник сказал, он уже по рации предупредил, тебя пустят!
Катя спустилась во двор музея. Вот вам и «последний посетитель»! Медленно она вышла за ограду музея и начала свой обход со стороны Колымажного переулка.
Подошла к выходу, где стоял полицейский.
– Вам по рации передали, это я, – сказала она.
– Что?
«Придется, наверное, показать ему удостоверение», – Катя уже хотела достать его из сумки, но тут…
– А, это вы, проходите. Вы там фильм, что ли, снимаете?
– Мы фотографируем для выставки к столетию музея.
– Абзац тут сегодня полный с этой их репетицией, – полицейский хмурился. – И кто только додумался на ночь людей в музей пускать? Ночью спать надо, а не по музеям шастать.
Катя снова прошла мимо гардероба и очутилась в вестибюле. Но ажурная решетка наверху белой мраморной лестницы уже закрыта. И билетер ушел. Впрочем, туда наверх нам не нужно, нужно пройти снова в главный вестибюль к парадной лестнице с золотистыми колоннами.
И Катя свернула в коридор мимо туалетов. Еще один коридор… тут, кажется, налево… Как это Анфиса здесь ловко сновала…
– Я тебя прошу, успокойся. Это совсем не то, что ты думаешь.
– А что я должна думать?!
– Это совсем не то!
– А что? Если ты пялишься на нее постоянно? На меня ты так не смотришь. Вы что, раньше встречались? У вас что-то было?
– Ри, я прошу тебя… Вот черт…
Хрррррррррррр!
Что это? Катя замерла. Этот странный звук посреди скандала. Два голоса – женский, злой, тревожный и мужской – тоже тревожный, виноватый. И этот странный неприятный звук – то ли свист, то ли хрип.
– Поверни крышку, ты ингалятор не так держишь.
– Ри, я прошу тебя, не надо сцен. Это совсем не то, что ты подумала.
– Дыши… дыши глубже… Эх ты, я же люблю тебя. А ты… это ведь то, о чем я подумала, и ты сам это знаешь. Только вот лжешь. Лжешь мне прямо в глаза. Думал, я проглочу эту ложь? Ошибаешься. Я сама все про вас узнаю.
Катя двинулась вперед.
В пустом музейном коридоре – двое: молодая брюнетка в брючном костюме и модных очках без оправы и высокий видный блондин в неброском костюме – кудрявый, с проседью на висках, хотя еще и не старый, похож на актера Игоря Костолевского.
У брюнетки на щеках даже сквозь тональный крем проступают алые пятна гнева. Кудрявый блондин впился губами в спрей-ингалятор. Широкая грудь его ходит ходуном.
Беседовали на повышенных тонах именно они, а теперь при виде Кати – чужой, незнакомой, посторонней, вынужденно замолкли.
Катя прошмыгнула мимо. Надо же, какие страсти в музее… Но не наше дело, не наше дело. Мы тут только мимоходом, мимолетно, кратко. Наша цель – волшебная ночь в музее.
Хрррррр…. Какой противный звук. Это ингалятор выдает струю ментола. Им отчетливо пахнет в коридоре. Судя по всему, этот мужчина болен астмой.
Катя свернула за угол. И вот он – сумрачный вестибюль у касс и главная лестница – золотистые колонны, бежевая с алой полосой дорожка. На втором этаже гаснут лампы – две из четырех. А у дверей музея в вестибюле Анфиса и невысокая пожилая женщина в лимонно-желтом костюме «шанель», белой блузе, в удобных замшевых туфлях с изящными пряжками. Чистота и благородство прекрасной старости.
– Кать, ну наконец-то, где тебя носит так долго? Вот Виктория Феофилактовна, пожалуйста, познакомьтесь, это Катя, она мой самый верный помощник. Я без нее как без рук.
Катя подошла. Ага, это и есть старший куратор отдела личных коллекций госпожа Вавич. В отсутствие директора она тут самая главная.
– Добрый вечер, – поздоровалась Катя. – Простите, я здесь у вас немножко заблудилась.
– И не мудрено. Музей большой, – Виктория Феофилактовна улыбалась приветливо. – Но на ночь музеев мы закрываем второй этаж. Там залы небольшие, и мы решили, что туда ночные экскурсии не пойдут. Зато открыт весь первый этаж, наша гордость, наша визитная карточка – Египетский зал, Античный зал, Итальянский дворик.
– Я там… то есть, мы там все отснимем тоже, – Анфиса – сама энергия. – Виктория Феофилактовна, я бы хотела сначала сделать несколько ваших снимков. Как вы, например, спускаетесь… такая замечательная лестница, и вы, как хозяйка музея…
– Я не хозяйка, я лишь скромный куратор.
– Ну да, как хранитель, как добрый гений этого места, – пылкую Анфису уже несло, она размахивала цифровой камерой. – Вас не затруднит подняться наверх и потом медленно спуститься?
Виктория Феофилактовна улыбнулась еще мягче – ну что ж, раз надо, это же музей – инициатор съемки, и старческой походкой, однако весьма бодро и энергично, начала восходить по ступенькам.