Страница:
После дивного ужина с горячим какао - настоящим какао нашего детства, а не быстрорастворимой гадостью, которой торгуют сейчас, - я отправился в одиночку прогуляться к ледяным башням. Ночное солнце золотило снежные склоны, волнами убегавших к темно-голубому морю, в сторону полюса уходила безбрежная громада шельфового ледника Росса. Между ними выделялся узкий полуостров, на оконечности которого виднелся черный треугольничек Обсервейшн-Хилла - сложенного из базальтовых шлаков холма, отделяющего базу Скотта от станции Мак-Мердо. Поразительная прозрачность воздуха: ведь холм отстоял от меня в 40 км! Но это еще не все - за ним я различал ледники Трансантарктического хребта. Было полное безветрие, термометр показывал всего -20oС. Мне захотелось даже раздеться по пояс, как бывало в погожий день в Альпах. Но для этого пришлось бы снимать парку, толстый шерстяной свитер, байковую шотландскую рубашку, тонкую "водолазку", льняную нижнюю рубашку, потом - шелковую...
Когда мы проснулись, погода не предвещала ничего хорошего. Температура, правда, держалась на той же отметке, что и накануне вечером, но небо заволакивали предательские бурые облачка. Ватный ком вспухал над вершиной Эребуса, и полчаса спустя засвистела пурга.
Мы просидели на приколе двое суток. Южный ветер чередовался с туманом, также не дававшим возможности работать. Время тянулось мучительно медленно. Мы встречались "в кафе на углу" (большой палатке), прикидывая так и этак, что будем делать, когда кончится непогода.
Полярный урожай
В 1974 г. я привез с собой кучу книг - научных публикаций и художественной литературы, но не мог заставить себя сосредоточиться на тексте. Наученный горьким опытом, на сей раз я свел до минимума духовную пищу, взяв в экспедицию лишь томик стихов, книгу Шеклтона о путешествиях 1914 и 1917 гг. и несколько оттисков статей по вулканологии. Плохая память на слова позволяет мне вновь и вновь с неизменным удовольствием возвращаться к любимым стихам. Книга Шеклтона "Южный полюс" служила мне своеобразным историческим путеводителем по Антарктике. А вот научные статьи... Их я только пробежал глазами: проработать, как полагается, текст не удавалось и сейчас. Это можно было считать немалым прогрессом в сравнении с 1974 г., когда я просто не мог следить за строчками. Тогда я отнес умственную апатию на счет влияния высоты и нервного напряжения: предстояло принять решение о спуске в жерло, и все мысли вертелись вокруг него, заставляя меня шарахаться от надежды к отчаянию. В 1978 г. из числа этих факторов сказываться могла лишь высота, и тем не менее вулканология, о которой я, казалось, был готов думать круглые сутки, не лезла в голову. Даже с Филом, Вернером, Жаном-Кристофом и остальными мы скорее перебрасывались репликами, чем дискутировали по-серьезному. Поистине эта гора действовала на мозг опустошающе.
Прошло уже восемь дней. В принципе мы адаптировались и могли без риска подвергать себя физическим нагрузкам. Но сказать, что мы чувствовали себя в своей тарелке, было нельзя. У меня появилась стойкая головная боль в области затылка. Я принял две таблетки, не помогло. Потом еще две - с тем же успехом Боль не проходила двенадцать часов. Я не находил себе места ни в спальном мешке, ни на воздухе. Похоже, что неделю спустя возвращались симптомы начального периода. Что же происходит с человеческим организмом на высоте?
Ответ на этот вопрос, пожалуй, следует искать здесь, в Антарктиде, потому что на гималайских вершинах вряд ли возможно заниматься систематическими исследованиями. Мне почему-то кажется, что, будь у нас не палатки, а хижины, где температура воздуха и влажность более соответствуют привычным условиям, мы не испытывали бы таких трудностей. Но это только предположение. Горная болезнь изучена весьма слабо, и наличие на Эребусе вулканологов, метеорологов, гляциологов и прочих "подопытных кроликов" открывает широкие возможности перед врачами и физиологами. Надо будет подкинуть эту идею шефу новозеландских антарктических экспедиций Бобу Томсону и Морту Тэрнеру, отвечающему за американские антарктические программы. С этими благими мыслями я и заснул.
Двое суток метелей и туманов сменились наконец хорошей погодой, и мы отправились на северо-восточный край кратера, где было сложено оборудование. Нас было шестеро - Фил Кайл и Билл Макферсон, закончив свою геологическую программу, остались в лагере ждать вертолета. Они и так задержались, чтобы помочь нам.
Все лежало на месте в полном порядке, несмотря на бушевавшую сорок восемь часов пургу. Мы стали помогать Жоржу и Йети налаживать манипуляторы. У каждого из них была собственная система отбора проб вулканических газов. Жорж намеревался улавливать "дочерние продукты" радона, а Йети - галогены. Радон представляет собой эманации радия. Земля постоянно испускает их, но весьма по-разному - в зависимости от места и времени. Среди факторов, обусловливающих изменчивость эманации можно назвать состав пород и уровень содержания радия, однако известную роль играет и внутреннее напряженное состояние слоев, в частности предшествующее землетрясениям. Вулканы обращенные в глубину "форточки Земли" представляют в этом отношении большой интерес.
Этим предстояло заниматься Жоржу. Что касается Йети (Фэвра-Пьерре) то он специализируется на обнаружении и измерении уровней содержания хлора и фтора в атмосфере. Лаборатория комиссариата по атомной энергии, где он работает, занимается контролем за загрязнением атмосферы промышленными отходами. Йети разработал методику, позволяющую обнаруживать незначительные, но от этого не менее вредные концентрации так называемых галогенезированных соединений, которые заводы выпускают в воздух, едва государство перестает смотреть в их сторону, другими словами - почти беспрерывно. В особенности это касается промышленности по производству алюминия, стали, кирпича, химических удобрений... Жители наших северных департаментов или долины Роны знают, что такое загрязнение среды обитания не понаслышке, однако их голос тонет в басистых раскатах представителей крупных концернов и финансовых групп... Так вот вулканы тоже выпускают в атмосферу вредоносные газы, но никому в голову не приходит селиться или возделывать землю в местах подобных эманаций. Во-вторых вулканические "трубы" поднимаются все-таки выше заводских. Вулканические эманации состоят из так называемых основных компонентов, то есть воды, окиси серы, углекислого газа, окиси углерода, водорода, сероводорода, а также второстепенных компонентов, содержание которых в совокупности не достигает и 1% общего объема.
Носителями информации о событиях, происходящих в чреве вулкана, являются газы, поэтому мы так старались "поймать" их в момент выделения из магмы. Нашими предшественниками на этом тернистом пути были трое американцев: Дэггар, Шепхерд и Дэй, которые шестьдесят с лишним лет назад рискнули подобраться к озеру лавового расплава в кратере Килауэа на Гавайях. После них этим никто не занимался до 1959 г., когда после года напряженных усилий нам удалось взять подобные пробы.
Это произошло в кратере Ньирагонго, где в тот момент сложилась благоприятная обстановка. Однако и наши предшественники и мы сами пользовались весьма несовершенной техникой взятия проб, поэтому лабораторные анализы хотя и дали интересные результаты (в то время любые данные об этом практически неведомом явлении были на вес золота) но все же оказались неудовлетворительными. Мы быстро поняли существо ошибки и рьяно взялись за разработку новых методов отбора проб. Анализ газов, поверьте мне, не такая простая штука, как может показаться. В идеале хотелось бы иметь возможность дозировать и вести непрерывный анализ содержания различных компонентов вулканических эманаций прямо на месте. Этого мы пока не достигли (в частности из-за ничтожности отпускаемых нам средств) но все же сделали заметный рывок к цели. Наша группа собрала обширнейшую коллекцию проб эруптивных газов - в пять-шесть раз больше, чем все вулканологи мира вместе взятые, - и провела наибольшее число достоверных анализов, то есть анализов, результаты которых не вызывают сомнений. Тем не менее мы все еще далеки от технического совершенства.
Сейчас когда пишутся эти строки (1978г.), мы возлагаем серьезные надежды на полевой хроматограф. Легкий и надежный прибор сконструированный Андре Нолем, Франсуа Легерном и Пьером Бикокки, был испытан на итальянских вулканах, а затем прекрасно проявил себя на Мерапи. Окончательный вердикт выносить рано, но возможно, с его появлением мы сможем сделать еще один рывок. Пока же приходится проводить точные анализы в лаборатории, то есть через несколько дней, а то и недель после взятия проб, когда они успевают охладиться до температуры окружающей среды. Как бы то ни было, уже сейчас мы в состоянии заняться не только основными, но и второстепенными компонентами газов. Не исключено, что именно они окажутся наиболее перспективными в подходе к пониманию процессов, происходящих в вулканических глубинах.
В 1974 г. Фанфан и Жан Кристоф привезли с Эребуса пробы, собранные в красивых фумаролах, вырывавшихся под довольно солидным напором из трещины в стенке кратера и определили их основные компоненты. Это был первый шаг в изучении газовых эманаций уникального вулкана На сей раз мы хотели совершить второй шаг. Ввиду невозможности добраться до раскаленных газов у поверхности озера была поставлена задача определить концентрацию ряда веществ и элементов в холодном султане. Они присутствуют там лишь в виде следов, однако мы полагали, что уже их наличие отражает до некоторой степени то, что происходит в глубине. Речь шла, как я уже упоминал, о хлоре и фторе, с одной стороны, и радоне и его дочерних радиоактивных продуктах - полонии, висмуте и свинце - с другой.
Нас больше интересовало соотношение между уровнями их содержания, чем абсолютные значения. Дело в том, что концентрации этих элементов в пиниеобразном облаке варьируют в огромных пределах, причем они меняются в зависимости от многих причин: места, где берутся пробы, силы ветра, влажности воздуха, его температуры и т. д. Однако в принципе соотношение между уровнями содержания хлора и фтора, равно как полония и свинца, остается постоянным, поскольку при разбавлении, осаждении или растворении одного элемента то же самое происходит и с другим.
Польян и Фэвр-Пьерре привезли в этот раз простые, легкие и надежные приборы, способные выдержать долгий путь до объекта изучения. Коллеги были научены горьким опытом экспедиции 1974 г., когда ультрасовременный, но ненадежный радиометр, доставленный с превеликими трудностями в кратер, отказался работать. Видимо, сказались холод и тряска... Нынешний аппарат перенес все в лучшем виде, в том числе и полярную вьюгу. Меня это особенно порадовало. Сколько раз приходилось сталкиваться с такой картиной: ценой отважных усилий вулканологу удается подобраться к эруптивному жерлу, включить прибор - и убедиться, что тот вышел из строя. В кратере всегда то слишком жарко, то слишком сыро, то электроника не рассчитана на такой режим, то мембрана плохо изолирована, то клапан пропускает воздух, то оптику разъело плавиковой кислотой, то заклинило ролик - всего не перечесть... С другой стороны, как можно вообще проводить точные замеры в огнедышащем кратере?
- Зато работа становится интересней, - заметил мне однажды по этому поводу Фанфан. - Чем больше препятствий тем ценнее урожай.
Замечание верное, хотя и не во всех отношениях. Скажем, я бы с удовольствием сэкономил силы на борьбе с бюрократическими препятствиями. Тех, что приходится одолевать на вулканах, вполне достаточно для полного счастья.
Дух решимости
Три дня Жорж и Йети наполняли свои ампулы образцами газовой смеси, выходившей из кратера Эребуса; один изучал галогены и сернистый ангидрид, второй - частицы металлов. Контрольные измерения, смена датчиков, записи, одним словом будничная работа. Термометр не опускался ниже -31oС и не поднимался выше -27oС; когда приходилось регулировать приборы, кончики пальцев мгновенно прилипали к металлу, но Жорж и Йети уже научились не обращать на это внимания. Остальные четверо вели наблюдения за лавовым озером. Кому-то подобное зрелище могло бы показаться надоедливым. Но у собравшихся вулканологов от самого молодого, двадцатипятилетнего, до самого старого, шестидесятитрехлетнего, малейшие оттенки происходившего вызывали массу эмоций. Мы даже отказывались уходить после дежурства в палатку.
Будучи сам неприхотливым человеком, я все же поражался, глядя, как Питер и Рассел засыпали, свернувшись калачиком, словно ездовые собаки, прямо на снегу, повернувшись спиной к ветру и подставив лицо солнцу.
В этом году мы не стали спускаться на днище кратера. Во-первых, не хотелось терять драгоценного времени, а во-вторых, оставалась опасность вылета вулканических бомб. Спуск в кратер и подъем назад отняли бы целый день, оторвав нас от сбора газовых проб - главной цели нынешней экспедиции. Хотя, что говорить, зиявшее жерло манило к себе и новичков, и "старичков", уже побывавших на Эребусе, то есть Филипа и меня. Я опять оказался перед выбором, стоявшим перед нашими великими предшественниками, Скоттом и Шеклтоном, - хотя сравнение и не соразмерно, разумеется, по своим масштабам.
По странному свойству человеческой памяти неудачи и трагедии отпечатываются в ней сильнее, чем триумфы. А среди побед гораздо больше запоминаются те, что были связаны с тяготами и страданиями, нежели доставшиеся легко - пусть даже легкость в данном случае весьма относительна. Трагический исход и беспримерное мужество Скотта и его спутников обессмертили его неудачу, в то время как победитель гонки к Южному полюсу Руаль Амундсен не то чтобы обойден вниманием, но известен сегодняшней публике несравнимо меньше, а имена его товарищей просто забыты. Точно так же удачный поход Дейвида, Моусона и Маккея к магнитному полюсу упоминается куда реже, чем неудачная попытка Шеклтона пересечь Антарктический континент.
Такая реакция, видимо, объясняется тем, что трудности придают драматизм приключению, а трагедии производят на публику значительно большее впечатление, чем "просто" успехи. В какой-то степени легкость победного рейда Амундсена разочаровала читателей, зато трагическая развязка экспедиции Скотта всколыхнула страсти. Все это кажется мне величайшей несправедливостью. Ведь неприметная (для несведущих) легкость экспедиции Амундсена объясняется исключительным мастерством полярного исследователя, его опытом и знанием проблем, с которыми сталкиваются на этих широтах, его виртуозным владением техникой и умением принимать единственно верные решения.
Решительность, умение быстро выбрать наилучший вариант, идет ли речь о достижении цели или спасении жизни людей, в полной мере была свойственна и Шеклтону. Встававшие перед ним дилеммы надо было решать безотлагательно, причем каждая из них могла стать вопросом жизни и смерти.
О человеке, которому удалось избежать коварных ловушек, часто говорят: "Ему повезло". Так говорили и о Шеклтоне. Действительно, без того, что называют неопределимым термином "везение", "удача", лучше не заниматься профессией полярного путешественника. Однако когда человек на протяжении многих лет совершает подвиги на грани невозможного, когда он возвращается живым, не потеряв ни одного спутника, из жесточайших испытаний, это значит, что помимо прочих качеств он обладает способностью принимать, подчас в считанные секунды, единственно правильное решение.
Искусство принятия решений с поразительной наглядностью можно проследить на примере длившейся шестнадцать месяцев одиссеи экипажа "Эндьюранса" под командованием Шеклтона. Ему надо было решать, что делать, когда судно попало во льды, решать, что делать, когда несколько месяцев спустя давление льдов стало реально угрожать корпусу, решать, кода и как покинуть корабль, решать, когда и как грузиться в спасательные шлюпки и куда направляться; решать, каким образом подобраться к пустынному островку Элефанту, до которого они доплыли не по случайности или чудом, но благодаря знаниям, воле, выдержке, физической силе и опыту капитана, решать, где и как устроиться на покрытом льдами куске скалы, решать, куда отправиться за помощью и затем пересечь в шестиметровой шлюпке 760 миль по бушующему океану под дикими ветрами "ревущих сороковых"...
Да, здесь вновь сказались его знания, воля, выдержка, физическая сила и опыт, именно они позволили Шеклтону и его людям совершить невозможное. Опыт подсказал Шеклтону, что плыть следует не к Фолклендским островам и не к Огненной Земле, до которых было 400 миль, а к Южной Георгии, хотя этот остров отстоял почти в два раза дальше. Любой (или почти любой) моряк двинулся бы к ближайшей обитаемой земле и наверняка бы погиб, потому что ветры не позволили бы ему дойти. Только человек, знавший полярные моря, как Шеклтон, мог совершить такой на первый взгляд дикий выбор. То же относится и к выбору места подхода к Южной Георгии, а затем к способу спасения оставленных товарищей.
Об этой баснословной эпопее я читал в детстве, потом перечитывал ее в юности и сейчас прочитал в третий раз, лежа в палатке, под аккомпанемент пурги. Как и раньше, я с трудом мог поверить в реальность описываемых событий: неужели человеку под силу пережить такое?..
В конце января 1915 г "Эндьюранс" (уже в названии судна - "Стойкость" заключена целая программа) попал в ледяной затор в море Уэдделла на 78o34' ю. ш. В августе напор льдов сделался угрожающим, но Шеклтон решил оставаться на борту до конца октября, и лишь тогда переселиться из относительного комфорта на корабле в лагерь на льдине. Двадцать восемь человек и сорок девять собак покинули борт. У них было пять палаток, четыре шлюпки, нарты, провизия, керосин и тюлений жир. 27 октября корпус "Эндьюранса" треснул, и 21 ноября он затонул.
На огромной плавающей льдине площадью в 300 га был разбит "Океанский лагерь". Льдина, правда, довольно быстро начала таять под действием летнего тепла... Затерянные на этом куске льда, обреченного на исчезновение в полярных водах, двадцать восемь членов экипажа сохраняли боевой дух. Его неустанно поддерживал Эрнест Шеклтон, человек поразительной жизнерадостности и сердечности, обладавший к тому же замечательным юмором, что было неоценимо в сложившейся ситуации.
Им удалось перейти на другую льдину. С 23 до 30 декабря 1915 г. они совершили семь переходов, перетащив на новое место нарты и шлюпки. Стоянка получила о многом говорящее наименование - "Лагерь терпения". Там они провели три месяца. К началу апреля стороны ледяного треугольника, на котором они жили, сократились до 100 м. Шеклтон заблаговременно снарядил три шлюпки на случай, если придется внезапно оставить "сушу" и двинуться по бурному морю. 9 апреля 1916 г. шлюпки были спущены; Шеклтон, его друг Уайльд и одиннадцать человек сели в "Джеймс Кэрд", Уорсли с девятью матросами - в "Дадли Докер", Хадсон и четверо остальных - в "Стэнкомб Уиллс". Проплыв немного, они вновь вылезли на льдину и установили палатки. В 23 ч того же дня в льдине открылась трещина, и один человек, лежавший в спальном мешке, свалился в воду. Шеклтон, замечательный спортсмен, в одиночку вытащил его. Через пару часов - новая трещина... Положение быстро становилось критическим: двадцать восемь человек и все снаряжение на обломке льда площадью 30х60 м! 13 апреля им удается вырваться на лодках из ледовой западни. На траверзе у них находился какой-то остров, но Шеклтон решил плыть на север к Элефанту; тот, хотя и находился дальше, был более удобен для высадки. Сто восемь часов им пришлось налегать на весла, четверо с половиной суток без секунды сна, под пронизывающим ветром и дождем - первым дождем за два года. Несмотря на это, их к концу пути мучительно терзала жажда. "Человеку для выживания требуется крайне немногое, - напишет по этому поводу Шеклтон, - и достижения цивилизации быстро оказываются ненужными перед лицом суровой действительности". Справедливость этих слов он доказал своим походом.
Итак, они добрались до Элефанта (что было под силу лишь отменным морякам). Подкрепив силы, Шеклтон с пятью спутниками сели в "Джеймс Кэрд" и отправились за подмогой. Они взяли с собой шесть галлонов (чуть больше 27 л) керосина, два примуса, тридцать коробков спичек, запас пресной воды и провизии. Сколько физических и моральных сил потребовалось им, чтобы продержаться семнадцать суток в море при очень суровых погодных условиях, непостижимо даже для людей, привычных к перегрузкам и испытаниям воли. Штурман Уорсли был, несомненно, человек ярчайших способностей: в лодке, беспрерывно сотрясаемой огромными волнами Южной Атлантики, под свирепыми порывами ветра он сумел точно рассчитать курс. Они вышли прямо к Южной Георгии.
Подход при сильном ветре к этому скалистому острову - вещь нешуточная. Немало моряков погибло у здешних берегов. Шеклтон и его железные спутники сошли на берег целые и невредимые. Несколько дней они восстанавливали силы. Затем Шеклтон с двумя спутниками за тридцать шесть часов без альпинистского снаряжения пересекли ледники и горный хребет высотой около 3000 м. Девять человек из десяти попытались обогнуть остров по морю. Шеклтон, профессиональный моряк, знал, что такая попытка наверняка закончится крушением. Он предпочел альпинизм и через сутки с половиной пришел в Грютвикен, крохотный норвежский порт на восточном берегу, где жили китобои. Несколько недель спустя экипаж "Эндьюранса", все двадцать восемь человек, оказался на борту судна. Шеклтон отправился за ним в чилийский порт Пункт-Аренас и привел его оттуда к Элефанту несмотря на то, что надвигалась зима и остров уже отрезали от чистой воды ледяные поля. Ни один человек не погиб в той экспедиции, как и во всех остальных, которые возглавлял Шеклтон.
Сам он умер от сердечного приступа шесть лет спустя на борту "Квеста", готовясь к новой антарктической эпопее. Случилось это в том самом порту Грютвикен. Символическое совпадение...
Перечитывая рассказ Шеклтона в палатке на Эребусе, я испытывал особое волнение. Перипетии его одиссеи не выходили у меня из головы долгие часы, когда я шагал вдоль кромки кратера вулкана, глядя то на эруптивный колодец, то на безбрежные просторы материка, скованного непроницаемым льдом. Совершенно неоправданно я чувствовал себя причастным его деяниям...
Питер дежурил на нашем наблюдательном пункте у северо-восточного края кратера. Мы обменялись несколькими фразами, рассеянно заглядывая в жерло. Все выглядело привычно. Внезапно поверхность лавового озера вздулась огромным вишнево-красным пузырем, похожим на глаз циклопа, и через мгновение опустилась на место... Не будь нас двое, это можно было бы принять за галлюцинацию. Но мы видели это невообразимое зрелище одновременно, так что не поверить в него было нельзя.
Доведется ли мне когда-нибудь еще вернуться на Эребус, чья притягательность нисколько не уменьшилась за три посещения? Это будет зависеть и от политики в области науки, и просто от политики, и от моих физических возможностей, а их с каждым годом будет оставаться все меньше. Очень хотелось бы добраться до лавового озера, взять газовые пробы и взглянуть на него вблизи, выискивая на поверхности маленькое чудо, увидеть которое мы сподобились однажды вечером в кратере Эрта-Але: тысячи голубовато-прозрачных язычков пламени высотой в один-два дюйма трепетно плясали над порами тонкой корочки, покрывавшей базальтовый расплав. Ветер клонил их из стороны в сторону. Больше ни разу мне не случалось наблюдать это волшебное зрелище, то ли потому, что феномен возникает крайне редко, то ли (что более вероятно) для него нужны особые обстоятельства. Огоньки видны лишь на закате, когда не мешают ни солнечные лучи, ни ночная светимость расплава, а поверхность озера должна быть достаточно спокойной, чтобы не препятствовать образованию корочки и появлению танцующих огоньков, в то же время озеро не должно быть уснувшим, потому что тогда вместо эластичной корочки нарастает твердый панцирь... Эребус вполне способен одарить нас чарующим зрелищем, на которое однажды расщедрился Эрта-Але. Будучи во всеоружии приборов и аппаратуры, мы попытаемся понять его смысл. Да, желание добраться до озера во чреве Эребуса все так же сильно!
ЭТНА
Глава первая,
где автор вспоминает свой первый визит на Этну в конце 1949 г., людей, с которыми он свел там дружбу, впечатление, произведенное на него вулканом, и где он пытается показать читателю, насколько быстро и существенно меняется облик Этны в результате извержений.
Тридцать три года назад я впервые попал сюда. Уже из этого можно заключить, что я человек не первой молодости и что взбираться на вершину Этны мне отныне доведется не столь часто, как прежде. Но, как прежде, молодо чувство светлой радости, охватывающей меня в этих местах. Это чувство прихотливо меняется в зависимости от того, что вокруг - чистый воздух или запах серы, просторы, в которых теряется взгляд, солнце или тучи, что я испытываю - мышечную усталость или груз забот, есть ли со мной рядом товарищи, или я один на один с суровой природой. Начинающим вулканологом примчался я сюда в декабре 1949 г., чтобы наблюдать за извержением знаменитого вулкана. Познакомиться с ним я мечтал уже года полтора, с тех пор как увидел в Африке огненную реку лавы и с грустью убедился, сколь мало мы знаем об этом явлении природы. Именно после этого мои дотоле нормальные интересы геолога дали резкий крен в сторону вулканологии.
Когда мы проснулись, погода не предвещала ничего хорошего. Температура, правда, держалась на той же отметке, что и накануне вечером, но небо заволакивали предательские бурые облачка. Ватный ком вспухал над вершиной Эребуса, и полчаса спустя засвистела пурга.
Мы просидели на приколе двое суток. Южный ветер чередовался с туманом, также не дававшим возможности работать. Время тянулось мучительно медленно. Мы встречались "в кафе на углу" (большой палатке), прикидывая так и этак, что будем делать, когда кончится непогода.
Полярный урожай
В 1974 г. я привез с собой кучу книг - научных публикаций и художественной литературы, но не мог заставить себя сосредоточиться на тексте. Наученный горьким опытом, на сей раз я свел до минимума духовную пищу, взяв в экспедицию лишь томик стихов, книгу Шеклтона о путешествиях 1914 и 1917 гг. и несколько оттисков статей по вулканологии. Плохая память на слова позволяет мне вновь и вновь с неизменным удовольствием возвращаться к любимым стихам. Книга Шеклтона "Южный полюс" служила мне своеобразным историческим путеводителем по Антарктике. А вот научные статьи... Их я только пробежал глазами: проработать, как полагается, текст не удавалось и сейчас. Это можно было считать немалым прогрессом в сравнении с 1974 г., когда я просто не мог следить за строчками. Тогда я отнес умственную апатию на счет влияния высоты и нервного напряжения: предстояло принять решение о спуске в жерло, и все мысли вертелись вокруг него, заставляя меня шарахаться от надежды к отчаянию. В 1978 г. из числа этих факторов сказываться могла лишь высота, и тем не менее вулканология, о которой я, казалось, был готов думать круглые сутки, не лезла в голову. Даже с Филом, Вернером, Жаном-Кристофом и остальными мы скорее перебрасывались репликами, чем дискутировали по-серьезному. Поистине эта гора действовала на мозг опустошающе.
Прошло уже восемь дней. В принципе мы адаптировались и могли без риска подвергать себя физическим нагрузкам. Но сказать, что мы чувствовали себя в своей тарелке, было нельзя. У меня появилась стойкая головная боль в области затылка. Я принял две таблетки, не помогло. Потом еще две - с тем же успехом Боль не проходила двенадцать часов. Я не находил себе места ни в спальном мешке, ни на воздухе. Похоже, что неделю спустя возвращались симптомы начального периода. Что же происходит с человеческим организмом на высоте?
Ответ на этот вопрос, пожалуй, следует искать здесь, в Антарктиде, потому что на гималайских вершинах вряд ли возможно заниматься систематическими исследованиями. Мне почему-то кажется, что, будь у нас не палатки, а хижины, где температура воздуха и влажность более соответствуют привычным условиям, мы не испытывали бы таких трудностей. Но это только предположение. Горная болезнь изучена весьма слабо, и наличие на Эребусе вулканологов, метеорологов, гляциологов и прочих "подопытных кроликов" открывает широкие возможности перед врачами и физиологами. Надо будет подкинуть эту идею шефу новозеландских антарктических экспедиций Бобу Томсону и Морту Тэрнеру, отвечающему за американские антарктические программы. С этими благими мыслями я и заснул.
Двое суток метелей и туманов сменились наконец хорошей погодой, и мы отправились на северо-восточный край кратера, где было сложено оборудование. Нас было шестеро - Фил Кайл и Билл Макферсон, закончив свою геологическую программу, остались в лагере ждать вертолета. Они и так задержались, чтобы помочь нам.
Все лежало на месте в полном порядке, несмотря на бушевавшую сорок восемь часов пургу. Мы стали помогать Жоржу и Йети налаживать манипуляторы. У каждого из них была собственная система отбора проб вулканических газов. Жорж намеревался улавливать "дочерние продукты" радона, а Йети - галогены. Радон представляет собой эманации радия. Земля постоянно испускает их, но весьма по-разному - в зависимости от места и времени. Среди факторов, обусловливающих изменчивость эманации можно назвать состав пород и уровень содержания радия, однако известную роль играет и внутреннее напряженное состояние слоев, в частности предшествующее землетрясениям. Вулканы обращенные в глубину "форточки Земли" представляют в этом отношении большой интерес.
Этим предстояло заниматься Жоржу. Что касается Йети (Фэвра-Пьерре) то он специализируется на обнаружении и измерении уровней содержания хлора и фтора в атмосфере. Лаборатория комиссариата по атомной энергии, где он работает, занимается контролем за загрязнением атмосферы промышленными отходами. Йети разработал методику, позволяющую обнаруживать незначительные, но от этого не менее вредные концентрации так называемых галогенезированных соединений, которые заводы выпускают в воздух, едва государство перестает смотреть в их сторону, другими словами - почти беспрерывно. В особенности это касается промышленности по производству алюминия, стали, кирпича, химических удобрений... Жители наших северных департаментов или долины Роны знают, что такое загрязнение среды обитания не понаслышке, однако их голос тонет в басистых раскатах представителей крупных концернов и финансовых групп... Так вот вулканы тоже выпускают в атмосферу вредоносные газы, но никому в голову не приходит селиться или возделывать землю в местах подобных эманаций. Во-вторых вулканические "трубы" поднимаются все-таки выше заводских. Вулканические эманации состоят из так называемых основных компонентов, то есть воды, окиси серы, углекислого газа, окиси углерода, водорода, сероводорода, а также второстепенных компонентов, содержание которых в совокупности не достигает и 1% общего объема.
Носителями информации о событиях, происходящих в чреве вулкана, являются газы, поэтому мы так старались "поймать" их в момент выделения из магмы. Нашими предшественниками на этом тернистом пути были трое американцев: Дэггар, Шепхерд и Дэй, которые шестьдесят с лишним лет назад рискнули подобраться к озеру лавового расплава в кратере Килауэа на Гавайях. После них этим никто не занимался до 1959 г., когда после года напряженных усилий нам удалось взять подобные пробы.
Это произошло в кратере Ньирагонго, где в тот момент сложилась благоприятная обстановка. Однако и наши предшественники и мы сами пользовались весьма несовершенной техникой взятия проб, поэтому лабораторные анализы хотя и дали интересные результаты (в то время любые данные об этом практически неведомом явлении были на вес золота) но все же оказались неудовлетворительными. Мы быстро поняли существо ошибки и рьяно взялись за разработку новых методов отбора проб. Анализ газов, поверьте мне, не такая простая штука, как может показаться. В идеале хотелось бы иметь возможность дозировать и вести непрерывный анализ содержания различных компонентов вулканических эманаций прямо на месте. Этого мы пока не достигли (в частности из-за ничтожности отпускаемых нам средств) но все же сделали заметный рывок к цели. Наша группа собрала обширнейшую коллекцию проб эруптивных газов - в пять-шесть раз больше, чем все вулканологи мира вместе взятые, - и провела наибольшее число достоверных анализов, то есть анализов, результаты которых не вызывают сомнений. Тем не менее мы все еще далеки от технического совершенства.
Сейчас когда пишутся эти строки (1978г.), мы возлагаем серьезные надежды на полевой хроматограф. Легкий и надежный прибор сконструированный Андре Нолем, Франсуа Легерном и Пьером Бикокки, был испытан на итальянских вулканах, а затем прекрасно проявил себя на Мерапи. Окончательный вердикт выносить рано, но возможно, с его появлением мы сможем сделать еще один рывок. Пока же приходится проводить точные анализы в лаборатории, то есть через несколько дней, а то и недель после взятия проб, когда они успевают охладиться до температуры окружающей среды. Как бы то ни было, уже сейчас мы в состоянии заняться не только основными, но и второстепенными компонентами газов. Не исключено, что именно они окажутся наиболее перспективными в подходе к пониманию процессов, происходящих в вулканических глубинах.
В 1974 г. Фанфан и Жан Кристоф привезли с Эребуса пробы, собранные в красивых фумаролах, вырывавшихся под довольно солидным напором из трещины в стенке кратера и определили их основные компоненты. Это был первый шаг в изучении газовых эманаций уникального вулкана На сей раз мы хотели совершить второй шаг. Ввиду невозможности добраться до раскаленных газов у поверхности озера была поставлена задача определить концентрацию ряда веществ и элементов в холодном султане. Они присутствуют там лишь в виде следов, однако мы полагали, что уже их наличие отражает до некоторой степени то, что происходит в глубине. Речь шла, как я уже упоминал, о хлоре и фторе, с одной стороны, и радоне и его дочерних радиоактивных продуктах - полонии, висмуте и свинце - с другой.
Нас больше интересовало соотношение между уровнями их содержания, чем абсолютные значения. Дело в том, что концентрации этих элементов в пиниеобразном облаке варьируют в огромных пределах, причем они меняются в зависимости от многих причин: места, где берутся пробы, силы ветра, влажности воздуха, его температуры и т. д. Однако в принципе соотношение между уровнями содержания хлора и фтора, равно как полония и свинца, остается постоянным, поскольку при разбавлении, осаждении или растворении одного элемента то же самое происходит и с другим.
Польян и Фэвр-Пьерре привезли в этот раз простые, легкие и надежные приборы, способные выдержать долгий путь до объекта изучения. Коллеги были научены горьким опытом экспедиции 1974 г., когда ультрасовременный, но ненадежный радиометр, доставленный с превеликими трудностями в кратер, отказался работать. Видимо, сказались холод и тряска... Нынешний аппарат перенес все в лучшем виде, в том числе и полярную вьюгу. Меня это особенно порадовало. Сколько раз приходилось сталкиваться с такой картиной: ценой отважных усилий вулканологу удается подобраться к эруптивному жерлу, включить прибор - и убедиться, что тот вышел из строя. В кратере всегда то слишком жарко, то слишком сыро, то электроника не рассчитана на такой режим, то мембрана плохо изолирована, то клапан пропускает воздух, то оптику разъело плавиковой кислотой, то заклинило ролик - всего не перечесть... С другой стороны, как можно вообще проводить точные замеры в огнедышащем кратере?
- Зато работа становится интересней, - заметил мне однажды по этому поводу Фанфан. - Чем больше препятствий тем ценнее урожай.
Замечание верное, хотя и не во всех отношениях. Скажем, я бы с удовольствием сэкономил силы на борьбе с бюрократическими препятствиями. Тех, что приходится одолевать на вулканах, вполне достаточно для полного счастья.
Дух решимости
Три дня Жорж и Йети наполняли свои ампулы образцами газовой смеси, выходившей из кратера Эребуса; один изучал галогены и сернистый ангидрид, второй - частицы металлов. Контрольные измерения, смена датчиков, записи, одним словом будничная работа. Термометр не опускался ниже -31oС и не поднимался выше -27oС; когда приходилось регулировать приборы, кончики пальцев мгновенно прилипали к металлу, но Жорж и Йети уже научились не обращать на это внимания. Остальные четверо вели наблюдения за лавовым озером. Кому-то подобное зрелище могло бы показаться надоедливым. Но у собравшихся вулканологов от самого молодого, двадцатипятилетнего, до самого старого, шестидесятитрехлетнего, малейшие оттенки происходившего вызывали массу эмоций. Мы даже отказывались уходить после дежурства в палатку.
Будучи сам неприхотливым человеком, я все же поражался, глядя, как Питер и Рассел засыпали, свернувшись калачиком, словно ездовые собаки, прямо на снегу, повернувшись спиной к ветру и подставив лицо солнцу.
В этом году мы не стали спускаться на днище кратера. Во-первых, не хотелось терять драгоценного времени, а во-вторых, оставалась опасность вылета вулканических бомб. Спуск в кратер и подъем назад отняли бы целый день, оторвав нас от сбора газовых проб - главной цели нынешней экспедиции. Хотя, что говорить, зиявшее жерло манило к себе и новичков, и "старичков", уже побывавших на Эребусе, то есть Филипа и меня. Я опять оказался перед выбором, стоявшим перед нашими великими предшественниками, Скоттом и Шеклтоном, - хотя сравнение и не соразмерно, разумеется, по своим масштабам.
По странному свойству человеческой памяти неудачи и трагедии отпечатываются в ней сильнее, чем триумфы. А среди побед гораздо больше запоминаются те, что были связаны с тяготами и страданиями, нежели доставшиеся легко - пусть даже легкость в данном случае весьма относительна. Трагический исход и беспримерное мужество Скотта и его спутников обессмертили его неудачу, в то время как победитель гонки к Южному полюсу Руаль Амундсен не то чтобы обойден вниманием, но известен сегодняшней публике несравнимо меньше, а имена его товарищей просто забыты. Точно так же удачный поход Дейвида, Моусона и Маккея к магнитному полюсу упоминается куда реже, чем неудачная попытка Шеклтона пересечь Антарктический континент.
Такая реакция, видимо, объясняется тем, что трудности придают драматизм приключению, а трагедии производят на публику значительно большее впечатление, чем "просто" успехи. В какой-то степени легкость победного рейда Амундсена разочаровала читателей, зато трагическая развязка экспедиции Скотта всколыхнула страсти. Все это кажется мне величайшей несправедливостью. Ведь неприметная (для несведущих) легкость экспедиции Амундсена объясняется исключительным мастерством полярного исследователя, его опытом и знанием проблем, с которыми сталкиваются на этих широтах, его виртуозным владением техникой и умением принимать единственно верные решения.
Решительность, умение быстро выбрать наилучший вариант, идет ли речь о достижении цели или спасении жизни людей, в полной мере была свойственна и Шеклтону. Встававшие перед ним дилеммы надо было решать безотлагательно, причем каждая из них могла стать вопросом жизни и смерти.
О человеке, которому удалось избежать коварных ловушек, часто говорят: "Ему повезло". Так говорили и о Шеклтоне. Действительно, без того, что называют неопределимым термином "везение", "удача", лучше не заниматься профессией полярного путешественника. Однако когда человек на протяжении многих лет совершает подвиги на грани невозможного, когда он возвращается живым, не потеряв ни одного спутника, из жесточайших испытаний, это значит, что помимо прочих качеств он обладает способностью принимать, подчас в считанные секунды, единственно правильное решение.
Искусство принятия решений с поразительной наглядностью можно проследить на примере длившейся шестнадцать месяцев одиссеи экипажа "Эндьюранса" под командованием Шеклтона. Ему надо было решать, что делать, когда судно попало во льды, решать, что делать, когда несколько месяцев спустя давление льдов стало реально угрожать корпусу, решать, кода и как покинуть корабль, решать, когда и как грузиться в спасательные шлюпки и куда направляться; решать, каким образом подобраться к пустынному островку Элефанту, до которого они доплыли не по случайности или чудом, но благодаря знаниям, воле, выдержке, физической силе и опыту капитана, решать, где и как устроиться на покрытом льдами куске скалы, решать, куда отправиться за помощью и затем пересечь в шестиметровой шлюпке 760 миль по бушующему океану под дикими ветрами "ревущих сороковых"...
Да, здесь вновь сказались его знания, воля, выдержка, физическая сила и опыт, именно они позволили Шеклтону и его людям совершить невозможное. Опыт подсказал Шеклтону, что плыть следует не к Фолклендским островам и не к Огненной Земле, до которых было 400 миль, а к Южной Георгии, хотя этот остров отстоял почти в два раза дальше. Любой (или почти любой) моряк двинулся бы к ближайшей обитаемой земле и наверняка бы погиб, потому что ветры не позволили бы ему дойти. Только человек, знавший полярные моря, как Шеклтон, мог совершить такой на первый взгляд дикий выбор. То же относится и к выбору места подхода к Южной Георгии, а затем к способу спасения оставленных товарищей.
Об этой баснословной эпопее я читал в детстве, потом перечитывал ее в юности и сейчас прочитал в третий раз, лежа в палатке, под аккомпанемент пурги. Как и раньше, я с трудом мог поверить в реальность описываемых событий: неужели человеку под силу пережить такое?..
В конце января 1915 г "Эндьюранс" (уже в названии судна - "Стойкость" заключена целая программа) попал в ледяной затор в море Уэдделла на 78o34' ю. ш. В августе напор льдов сделался угрожающим, но Шеклтон решил оставаться на борту до конца октября, и лишь тогда переселиться из относительного комфорта на корабле в лагерь на льдине. Двадцать восемь человек и сорок девять собак покинули борт. У них было пять палаток, четыре шлюпки, нарты, провизия, керосин и тюлений жир. 27 октября корпус "Эндьюранса" треснул, и 21 ноября он затонул.
На огромной плавающей льдине площадью в 300 га был разбит "Океанский лагерь". Льдина, правда, довольно быстро начала таять под действием летнего тепла... Затерянные на этом куске льда, обреченного на исчезновение в полярных водах, двадцать восемь членов экипажа сохраняли боевой дух. Его неустанно поддерживал Эрнест Шеклтон, человек поразительной жизнерадостности и сердечности, обладавший к тому же замечательным юмором, что было неоценимо в сложившейся ситуации.
Им удалось перейти на другую льдину. С 23 до 30 декабря 1915 г. они совершили семь переходов, перетащив на новое место нарты и шлюпки. Стоянка получила о многом говорящее наименование - "Лагерь терпения". Там они провели три месяца. К началу апреля стороны ледяного треугольника, на котором они жили, сократились до 100 м. Шеклтон заблаговременно снарядил три шлюпки на случай, если придется внезапно оставить "сушу" и двинуться по бурному морю. 9 апреля 1916 г. шлюпки были спущены; Шеклтон, его друг Уайльд и одиннадцать человек сели в "Джеймс Кэрд", Уорсли с девятью матросами - в "Дадли Докер", Хадсон и четверо остальных - в "Стэнкомб Уиллс". Проплыв немного, они вновь вылезли на льдину и установили палатки. В 23 ч того же дня в льдине открылась трещина, и один человек, лежавший в спальном мешке, свалился в воду. Шеклтон, замечательный спортсмен, в одиночку вытащил его. Через пару часов - новая трещина... Положение быстро становилось критическим: двадцать восемь человек и все снаряжение на обломке льда площадью 30х60 м! 13 апреля им удается вырваться на лодках из ледовой западни. На траверзе у них находился какой-то остров, но Шеклтон решил плыть на север к Элефанту; тот, хотя и находился дальше, был более удобен для высадки. Сто восемь часов им пришлось налегать на весла, четверо с половиной суток без секунды сна, под пронизывающим ветром и дождем - первым дождем за два года. Несмотря на это, их к концу пути мучительно терзала жажда. "Человеку для выживания требуется крайне немногое, - напишет по этому поводу Шеклтон, - и достижения цивилизации быстро оказываются ненужными перед лицом суровой действительности". Справедливость этих слов он доказал своим походом.
Итак, они добрались до Элефанта (что было под силу лишь отменным морякам). Подкрепив силы, Шеклтон с пятью спутниками сели в "Джеймс Кэрд" и отправились за подмогой. Они взяли с собой шесть галлонов (чуть больше 27 л) керосина, два примуса, тридцать коробков спичек, запас пресной воды и провизии. Сколько физических и моральных сил потребовалось им, чтобы продержаться семнадцать суток в море при очень суровых погодных условиях, непостижимо даже для людей, привычных к перегрузкам и испытаниям воли. Штурман Уорсли был, несомненно, человек ярчайших способностей: в лодке, беспрерывно сотрясаемой огромными волнами Южной Атлантики, под свирепыми порывами ветра он сумел точно рассчитать курс. Они вышли прямо к Южной Георгии.
Подход при сильном ветре к этому скалистому острову - вещь нешуточная. Немало моряков погибло у здешних берегов. Шеклтон и его железные спутники сошли на берег целые и невредимые. Несколько дней они восстанавливали силы. Затем Шеклтон с двумя спутниками за тридцать шесть часов без альпинистского снаряжения пересекли ледники и горный хребет высотой около 3000 м. Девять человек из десяти попытались обогнуть остров по морю. Шеклтон, профессиональный моряк, знал, что такая попытка наверняка закончится крушением. Он предпочел альпинизм и через сутки с половиной пришел в Грютвикен, крохотный норвежский порт на восточном берегу, где жили китобои. Несколько недель спустя экипаж "Эндьюранса", все двадцать восемь человек, оказался на борту судна. Шеклтон отправился за ним в чилийский порт Пункт-Аренас и привел его оттуда к Элефанту несмотря на то, что надвигалась зима и остров уже отрезали от чистой воды ледяные поля. Ни один человек не погиб в той экспедиции, как и во всех остальных, которые возглавлял Шеклтон.
Сам он умер от сердечного приступа шесть лет спустя на борту "Квеста", готовясь к новой антарктической эпопее. Случилось это в том самом порту Грютвикен. Символическое совпадение...
Перечитывая рассказ Шеклтона в палатке на Эребусе, я испытывал особое волнение. Перипетии его одиссеи не выходили у меня из головы долгие часы, когда я шагал вдоль кромки кратера вулкана, глядя то на эруптивный колодец, то на безбрежные просторы материка, скованного непроницаемым льдом. Совершенно неоправданно я чувствовал себя причастным его деяниям...
Питер дежурил на нашем наблюдательном пункте у северо-восточного края кратера. Мы обменялись несколькими фразами, рассеянно заглядывая в жерло. Все выглядело привычно. Внезапно поверхность лавового озера вздулась огромным вишнево-красным пузырем, похожим на глаз циклопа, и через мгновение опустилась на место... Не будь нас двое, это можно было бы принять за галлюцинацию. Но мы видели это невообразимое зрелище одновременно, так что не поверить в него было нельзя.
Доведется ли мне когда-нибудь еще вернуться на Эребус, чья притягательность нисколько не уменьшилась за три посещения? Это будет зависеть и от политики в области науки, и просто от политики, и от моих физических возможностей, а их с каждым годом будет оставаться все меньше. Очень хотелось бы добраться до лавового озера, взять газовые пробы и взглянуть на него вблизи, выискивая на поверхности маленькое чудо, увидеть которое мы сподобились однажды вечером в кратере Эрта-Але: тысячи голубовато-прозрачных язычков пламени высотой в один-два дюйма трепетно плясали над порами тонкой корочки, покрывавшей базальтовый расплав. Ветер клонил их из стороны в сторону. Больше ни разу мне не случалось наблюдать это волшебное зрелище, то ли потому, что феномен возникает крайне редко, то ли (что более вероятно) для него нужны особые обстоятельства. Огоньки видны лишь на закате, когда не мешают ни солнечные лучи, ни ночная светимость расплава, а поверхность озера должна быть достаточно спокойной, чтобы не препятствовать образованию корочки и появлению танцующих огоньков, в то же время озеро не должно быть уснувшим, потому что тогда вместо эластичной корочки нарастает твердый панцирь... Эребус вполне способен одарить нас чарующим зрелищем, на которое однажды расщедрился Эрта-Але. Будучи во всеоружии приборов и аппаратуры, мы попытаемся понять его смысл. Да, желание добраться до озера во чреве Эребуса все так же сильно!
ЭТНА
Глава первая,
где автор вспоминает свой первый визит на Этну в конце 1949 г., людей, с которыми он свел там дружбу, впечатление, произведенное на него вулканом, и где он пытается показать читателю, насколько быстро и существенно меняется облик Этны в результате извержений.
Тридцать три года назад я впервые попал сюда. Уже из этого можно заключить, что я человек не первой молодости и что взбираться на вершину Этны мне отныне доведется не столь часто, как прежде. Но, как прежде, молодо чувство светлой радости, охватывающей меня в этих местах. Это чувство прихотливо меняется в зависимости от того, что вокруг - чистый воздух или запах серы, просторы, в которых теряется взгляд, солнце или тучи, что я испытываю - мышечную усталость или груз забот, есть ли со мной рядом товарищи, или я один на один с суровой природой. Начинающим вулканологом примчался я сюда в декабре 1949 г., чтобы наблюдать за извержением знаменитого вулкана. Познакомиться с ним я мечтал уже года полтора, с тех пор как увидел в Африке огненную реку лавы и с грустью убедился, сколь мало мы знаем об этом явлении природы. Именно после этого мои дотоле нормальные интересы геолога дали резкий крен в сторону вулканологии.